Степанов Александр Николаевич. Порт-Артур. Том 2

   На Утесе Звонарев поместился в небольшой комнате. выходящей окнами в тыл батареи. Ему хорошо была видна казарма, превращенная в лазарет для выздоравливающих, кухня, электрическая станция, а в отдалении — кладбище, где хоронили утесовцев. Варя выпросила себе перевод на Утес и теперь работала вместе с сестрой под начальством доктора Зорина Орудия на батарее обслуживались моряками с броненосца «Пересвет» под начальством лейтенанта Любимова, но командиром Утеса состоял капитан Андреев Этими лицами и исчерпывалось общество Звонарева.
   Варя поместилась в одной комнате со своей сестрой. Шура Назаренко, расставшись с Гудимой, вернулась к родителям Под вечер она пришла проведать Звонарева. Глядя на ее пополневшую фигуру, осторожные плавные движения, прапорщик догадался, что она ждет ребенка Заметив его пристальный взгляд, девушка густо покраснела. Чтобы не смущать ее, прапорщик заговорил о своих ранах, положении на фронте, о погоде. Шура мало-помалу осмелела
   — Ушла я от Алексея Андреевича, — тихо промолвила она.
   — И хорошо сделали. Помните, я вам как-то говорил: со временем все забудется, и вы найдете себе другого человека, по сердцу.
   В тот же вечер Звонарев передал Варе свой разговор с Шурой.
   — Надо будет устроить ее в Пушкинскую школу, — тотчас придумала Варя.
   На следующее утро, сидя в кресле у окна, Звонарев увидел Шуру, идущую по двору. Девушка несла охапку дров. Ее полный живот особенно выпятился вперед.
   Несколько солдат из слабосильной команды начали зубоскалить, глядя на нее. Один из них подбежал к ней и хлопнул по животу. Шура охнула, перегнулась и упала под тяжестью вязанки дров. Возмущенный Звонарев, забыв о своих ранах, бросился к окну, чтобы отогнать негодяя, но тут неожиданно появился Блохин. Одним ударом кулака он сбил хулигана с ног, затем бережно поднял плачущую девушку, взял дрова и донес их до фельдфебельской квартиры.
   — Ты в холуях, что ли, ходишь у этой шкуры? — поднимаясь на ноги, проговорил солдат.
   Рассвирепевший Блохин подскочил к нему и схватил за горло.
   — Блохин, оставь его! — крикнул в окно Звонарев.
   Но Блохин не слушал. У его жертвы уже вывалился язык и посинело лицо. Проходившие мимо двое матросов с трудом оттащили артиллериста.
   — Ежели еще какая стерва будет обижать Шуру, задушу своими руками! — пригрозил Блохин.
   Звонарев подозвал его.
   — Здравствуй! Зачем пришел на Утес? — справился прапорщик.
   — Здравия желаю! Поручик прислали за теплыми вещами, а то солдаты на батареях литеры Б и Залитерной обижаются на холода, — ответил он.
   Блохин задержался на Утесе до следующего дня. Вечером он зашел к Звонареву.
   — Садись, кури и рассказывай, как произошла сдача второго форта, — предложил ему прапорщик.
   Солдат уселся около двери, но дымить махоркой постеснялся.
   — Дух от нее тяжелый, и с непривычки голова заболит, — пояснил он.
   Затем Блохин неторопливо, подбирая слова, сообщил о всех подробностях падения форта номер два.
   — Плохо дело стало в Артуре. Как ни раскинут своими мозгами солдатики и матросы, а выходит, завелась у нас измена. Продать хотят крепость, а нас перевести, чтобы некому было обороняться, — закончил он свое повествование.
   — Ну, уж и измена! Плохо продуманные приказания, незнание обстановки на местах, — вот это и приводи г к таким результатам, — возражал Звонарев.
   — Если бы генералы да полковники были неученые, вроде нас, то их можно было б еще извинить, а раз солдат понимает, что так делать нельзя, то генералы и подавно должны понимать.
   Разубедить Блохина прапорщику так и не удалось.
   Пришла Варя и скромно уселась в сторонке, молча слушая их разговоры. Ее присутствие явно стесняло солдата, и он поспешил уйти.
   — Блохин рассуждает правильно, — проговорила Варя, — когда солдат вышел.
   — Что Горбатовский очень недалек, это мы знаем, но до измены тут еще далеко.
   — Папа говорит, что сейчас глупость равноценна измене. По его мнению. Фок самый зловредный генерал в Артуре, затем Рейс. Стессель же делает все то, что ему скажет Вера Алексеевна.
   Ночью Блохин вышел во двор. Неожиданно он заметил, как в приоткрытую дверь дровяного склада метнулась чья-то тень. Солдат насторожился, решив, что это кто-либо из матросов или слабосильной команды тайком отправился за дровами, в которых уже ощущался большой недостаток. Выждав несколько минут, Блохин потихоньку подошел к сараю и прислушался. До него донесся не то стон, не то плач, а затем слабый крик. Солдат широко распахнул двери и вскочил внутрь. Первое, на что он натолкнулся, было человеческое тело, раскачивающееся в темноте.
   «Шурка! — мгновенно сообразил он и, приподняв, освободил девушку из петли.
   Она не подавала признаков жизни. Блохин осторожно опустил ее на землю и начал делать искусственное дыхание, вспоминая, как его производил фельдшер Мельников. Но Шура не приходила в сознание. Солдату даже показалось, что она начинает холодеть. Испуганный этим, Блохин, подхватив девушку на руки, бросился к офицерскому флигелю и отчаянно застучал в окно Звонарева.
   Прапорщик, разбуженный этим грохотом, сначала подумал, что начался общий штурм крепости.
   — Вашбродь, Сергей Владимирович, помогите! — вдруг расслышал прапорщик и, схватив костыли, подошел к окну.
   — Шурка повесилась до смерти! — крикнул Блохин.
   Звонарев распахнул окно и тут только понял, в чем дело.
   — Неси ее на крыльцо, я сейчас разбужу доктора и Варю.
   Он начал стучать в стенку комнаты, где ночевали сестры Белые. Разбудить Варю было нетрудно. За время болезни Звонарева она привыкла прислушиваться к малейшему шуму в его комнате.
   — Тебе плохо, Сереженька? — влетела она, полуодетая, в комнату:
   Прапорщик рассказал ей о Шуре, и Варя опрометью бросилась на крыльцо. Через несколько минут девушку привели в сознание и затем перенесли в квартиру фельдфебеля. Варя до утра продежурила около постели подруги и затем сама отвезла ее в Пушкинскую школу. Блохин также отправился с ними.
   — Смотри, Ликсандра, не моги больше об этом и думать, — сурово проговорил Блохин на прощанье, грозя девушке пальцем.
   — Никогда не предполагала, чтобы такой грубиян, как Блохин, мог проявить столько теплого человеческого чувства, — вечером говорила Варя Звонареву.
   — Сердце у него золотое.
   Сведения о происходящем на фортах скудно доходили до Утеса, главным образом через Варю, которая чуть ли не каждый день бывала в городе или у себя дома. Иногда забегали солдаты с Залитерной или с батареи литеры Б и сообщали последние известия.
   Прапорщик скоро привык к этой солдатской почте и подолгу беседовал с ними.
   — Охота вам, образованному человеку, слушать всякий вздор, — удивлялся Андреев. — Ведь солдатские рассказы — на три четверти брехня.
   — Но четверть-то правда. В сущности, сейчас Артур держится исключительно солдатами.
   — Нижние чины без офицеров — ноль, неорганизованная толпа.
   — Офицеры без солдат часто бывают и отрицательными величинами.
   — Вы все еще остаетесь штатским человеком. Вам непонятна та простая истина, что только офицеры являются солью армии, носителями ее боевых традиций.
   Взволнованный Андреев начинал дергаться, и прапорщик спешил перевести разговор на другие темы.
   С утра Варя вместе с сестрой уходила в казармы делать перевязки раненым. Звонарев на костылях ковылял по Утесу, заглядывал на кухню, где верховодил Белоногов, пробовал пищу, затем направлялся на электрическую станцию к Лебедкину. С Родионовым обходил казематы на батарее, где размещались артиллеристы и матросы, и, наконец, просматривал бумаги в канцелярии. Андреев, почти все время больной, предоставлял прапорщику распоряжаться всем по своему усмотрению. К трем часам все собирались на обед в офицерском флигеле.
   Батарея почти не стреляла, так как осталось всего около сотни десятидюймовых бомб. Их берегли на случай штурма. На море было пусто. После гибели эскадры японцы отвели свой флот из-под Артура, за исключением небольшого числа мелких сторожевых кораблей. Поэтому на ночь оставались бодрствовать только дежурные, часовые и дневальные, все же остальные погружались в мирный сон. Только глухой грохот канонады на сухопутном фронте да приток свежих раненых напоминали о войне.
   Вскоре пришло известие о гибели Назаренко. Старый фельдфебель ехал на катере через пролив, когда упавший вблизи снаряд перевернул катер. Назаренко камнем пошел на дно. Получив известие об этом, Саввична так расстроилась, что заболела и Шуре пришлось вернуться назад и ухаживать за матерью. Девушка сильно осунулась и подурнела. Она избегала заходить даже к Звонареву.
   В один из декабрьских дней пришла Акинфиева.
   — Наконец-то собралась навестить вас, Сережа! — поздоровалась она. — С Утесом у меня связаны такие тяжелые воспоминания, что яс суеверным ужасом приближалась к нему. Так и кажется, что опять появятся жандармы.
   — Теперь их нечего опасаться. Микеладзе давно убрали из Артура, а Познанский чуть жив после тифа, — сообщила Варя.
   — Этому можно только порадоваться. Со шпионами они не боролись, а хватали ни в чем не повинных людей, — заметил Звонарев. — Как поживает Андрюша?
   — Он защищает третий форт. Говорят, там очень опасно, и я сильно беспокоюсь. Японцы все время атакуют. Оля просила вам кланяться. Она тоже уже ходит на костылях с помощью Борейко и быстро поправляется. Со стороны смешно и трогательно смотреть на эту парочку — колокольня, а рядом с ним блоха.
   — Не в этом дело. Их связывает крепкая взаимная любовь, — заметила Варя.
   — Как и вас с Сережей, — проговорила Надя.
   — Мы с Сережей тоже крепко любим друг друга. Правда? — в упор спросила Варя жениха.
   — Как ни странно, а я все же люблю эту ревнивую и колючую особу, — привлек к себе невесту Звонарев.

Глава восьмая

   — Прошло больше недели после взрыва форта номер два, и все усилия японцев, атакующих третий форт, пока не привели ни к чему. Это отдаляет час освобождения Артура и кровно затрагивает интересы фирмы» Тифонтай «, — с любезной улыбкой на лице проговорил
   Шубин, глядя на Фока.
   — На войне, увы, много зависит от случайностей. Так, позавчера в момент штурма этого форта рядом оказалась рота моряков, подготовлявшая вторую линию обороны. Она по собственной инициативе приняла участие в отражении атаки, — ответил генерал.
   — Надеюсь, ваше превосходительство примет меры, чтобы на будущее время такие случайности не повторялись? Иначе могут пострадать и ваши личные интересы…
   — Конечно, конечно. Я убежден, что наш план будет выполнен в намеченные сроки.
   Шубин откланялся и вышел. Оставшись один, Фок нервно зашагал по кабинету.
   — Эта обезьяна мертвой хваткой держит меня за горло, и я не смею приказать ее повесить, — бурчал он. — С другой стороны, около меня находится этот трус Стессель, которому все время мерещатся виселицы за преждевременную сдачу крепости. Изволь при таких условиях служить!..
   Генерал сел за стол и размашистым почерком написал записку Горбатовскому:
   Ввиду сильных разрушений бетонных укрытий на третьем форту прошу ваше превосходительство помнить, что чрезмерно упорная оборона этого пункта поведет лишь к напрасным потерям в людском составе. В настоящее же время в крепости на счету каждый человек. Необходимо возможно больше беречь оставшийся гарнизон».
   Письмо было отправлено с конным ординарцем в штаб Восточного фронта.
   — Слушай, ребята, повнимательнее — стучит ли японец или нет, — распорядился комендант третьего форта штабс-капитан Булганов. — Как только стук прекратится — беги ко мне с докладом.
   Засев в переднем рву, японцы справа и слева от потерны, ведущей в капонир, готовили две минные галереи, намереваясь взорвать бруствер. Чтобы воспрепятствовать этому, русские приступили к контрминным работам, но велись они вяло и неумело. Саперов не было, и рыли землю рядовые стрелки и матросы. Булганов предпочитал отсиживаться в тыловой казарме. Кроме него, на форту находился еще Андрюша Акинфиев со своими «севастопольцами». Лейтенант мало понимал в крепостной войне и ограничивался лишь расстановкой часовых и сооружением ретраншемента в тыловой части дворика.
   Вскоре форт начал обстреливаться из крупных орудий. Кроме того, японцы установили в траншеях фортового гласиса минные аппараты и начали засыпать минами внутренний дворик. Стрелки и матросы поспешили укрыться в потерне, но взрывом мины потерна была разрушена. Все находившиеся в ней оказались заживо погребенными.
   Акинфиев с матросами кинулись на помощь. Новый взрыв разметал их в стороны. Оглушенный лейтенант вернулся в казарму и взволнованно спросил у Булганова, как можно помочь засыпанным в потерне.
   — Это не в нашей власти. Гарнизон надо беречь для отбития штурма. Если отгоним японцев, тогда попытаемся помочь нашим.
   Лейтенант не согласился с этим и вызвал охотников из своих матросов. Они осторожно, шаг за шагом, прячась от глаз японцев, начали разбирать завал. К вечеру удалось извлечь из потерны около тридцати человек невредимых и столько же раненых. Андрюша торжествовал.
   После морозного, ясного дня наступила темная ночь.
   Воспользовавшись ею, защитники форта начали торопливо исправлять нанесенные за день повреждения. Было решено потерну совсем оставить и засыпать ее обломками и землей. На всякий случай стены и потолок ее минировали.
   Японцы также не прекращали работ под бруствером.
   Наступило туманное утро. Солдаты сидели в казармах за чаем, когда неожиданно раздался оглушительный взрыв. Посыпались земля, обломки бетона, камни, густой едкий дым наполнил весь дворик. Булганов и Акинфиев пытались вывести солдат и матросов из казармы, но огонь косил смельчаков.
   — Нужно подать им пример храбрости, господин штабс-капитан. — И лейтенант направился к выходу.
   — Вашбродь, обождите, чего зазря погибать, — обратились к нему матросы. — Когда японец полезет на форт-стрельба прекратится, не станет же он бить по своим.
   Замечание было дельное, и лейтенант остановился.
   — Бросьте, друг мой, играть со смертью, — подошел Булганов. — В конечном счете вы всегда останетесь в проигрыше и раньше времени отправитесь к праотцам Горбатовский приказал беречь солдат и без настоятельной надобности в контратаки не ходить.
   — Короче говоря, прекратить оборону форта?..
   — Не совсем так, но около этого. Я уже велел понемножку складывать пожитки. До ночи переждем, а там смотаем удочки…
   — Но ведь имеется полная возможность защищать форт и дальше!..
   — Очевидно, это не входит в расчеты начальства.
   Лейтенант не поверил до тех пор, пока ему не была показана подлинная телефонограмма начальника Восточного фронта обороны крепости. Содержание ее вскоре стало известно всему гарнизону.
   Японцы не верили, что русские, так упорно до сих пор оборонявшие каждый шаг, теперь без сопротивления уступают им почти всю территорию форта Они продолжали усиленно обстреливать казарму и ров и не решались продвигаться вперед, подозревая какую-то каверзу со стороны русских.
   Под вечер был получен прямой приказ об оставлении форта «ввиду совершенной невозможности дальнейшей его обороны».
   — Это предательство! — кипятился Акинфиев. — Мы еще можем здесь держаться.
   — Против воли начальства не попрешь, — ответил Булганов.
   Тогда Акинфиев от своего имени написал Горбатовскому протест и отправил его генералу с одним из своих матросов. В ответ он получил приказ явиться в штаб Восточного фронта.
   — Что нам, вашбродь, делать? — спрашивали у лейтенанта матросы, когда он собирался идти в штаб.
   — До моего возвращения никуда отсюда не уходить, хотя бы стрелки и оставили форт.
   — Есть, вашбродь, будет исполнено!
   В штабе Горбатовский рассыпался в комплиментах по адресу лейтенанта, благодаря его за мужество и бесстрашие, проявленные при обороне форта.
   — Если бы весь гарнизон состоял из моряков, то об оставлении форта номер три не могло быть и речи, но стрелки очень ослабели и потеряли свою былую стойкость, — уверял генерал. — Поэтому решено сократить линию обороны и оставить особенно сильно разрушенные форты, где держаться уже почти невозможно. К числу таких принадлежит и третий форт.
   — Я со своей ротой продержусь там не менее недели, — заверял Акинфиев.
   — Ваши матросы будут нужны в другом месте. Очень прошу вас выполнить мое распоряжение.
   — Есть!
   По дороге на форт он встретил своих матросов. Они сообщили ему, что форт оставлен.
   — Почти целеньким отдали… Успели только взорвать в проходе одну шаровую мину, да и то штабс-капитан заругался, — доложил унтер-офицер.
   — Почему же вы оставили форт без моего приказания? — удивился Акинфиев.
   Матросы удивленно взглянули на него.
   — Так нам же от вашего имени передали по телефону приказ вернуться в штаб, что мы и сделали.
   Акинфиев был возмущен, но ничего уже не мог поде дать.
   Японцы не сразу заметили уход русских с форта и только к вечеру следующего дня решились полностью занять его.
   — Лепехин, возьмешь с собой человек пять и отправишься на укрепление номер три, — распорядился Гудима. — Там будешь, за начальника артиллерии.
   Фейерверкер откозырял и направился в свой каземат.
   Там он собрал около себя солдат и сообщил им о полученном приказании.
   — Кто хочет со мной?
   Солдаты вздыхали и молчали.
   — Жили себе на батарее, не тужили, думали, до конца здесь пересидим, ан нет — иди на какое-то там третье укрепление, — наконец отозвался один из них.
   — Такова воля божья, — сурово ответил Лепехин.
   Перед уходом Лепехин прочитал несколько молитв, взял с собой Библию и одну из икон. Когда солдаты проходили мимо Залитерной, их окликнул Борейко, незадолго перед тем вернувшийся с батареи Белого Волка.
   — На богомолье, что ли, собрались, кержаки?
   — За вас, вашбродь, бога молить будем на третьем укреплении, — в тон поручику ответил Лепехин.
   — Место там опасное, смотрите не осрамите наш
   Утес. Если узнаю, что вы сдрейфили, головы поотрываю! — предупредил Борейко.
   Вечером артиллеристы добрались до укрепления и явились к его коменданту Спредову.
   Лепехин разместил своих людей в казарме, а затем пошел знакомиться с артиллерийским вооружением. Оно состояло из двух поршневых пушек, старой китайской гладкоствольной картечницы и нескольких мелкокалиберных морских орудий.
   Японцы уже овладели передним капониром и частью потерны. Осмотрев укрепление, Лепехин расставил пушки на брустверах и в тыловом рву, назначил к каждой командира из своих утесовцев, в которых он был уверен.
   — Без приказа не пали, стреляй с толком, чтобы снаряды зря не пропадали, — наставлял он артиллеристов.
   Как и на третьем форту, японцы здесь применили минометы, обстреливая всю внутренность форта. Это заставило отвести всех людей, кроме часовых, в потерну и разместить их около входа на внутренний дворик. Капитан Спредов поместился тут же, а зауряд-прапоршиков из фельдфебелей направил охранять горжевой ров.
   Весь день прошел в напряженном ожидании взрыва переднего бруствера, но японцы не торопились. К вечеру обстрел укрепления совершенно прекратился. Противники обменивались лишь редкими ружейными выстрелами и лениво перебрасывались бомбочками.
   Уже в темноте, на переднем бруствере показался японец и громко закричал по-русски:
   — Эй, оборванцы, сдавайтесь! Вам давно надоело есть конину, а нам мерзнуть в окопах. Пора кончать войну. Ваши генералы продали нам крепость со всеми солдатами.
   — Ах ты, черт проклятый, — схватились стрелки за винтовки, но японец поспешно скрылся.
   Затем в русские окопы полетели камни с привязанными к ним прокламациями. Японцы уговаривали сдаться.
   — Пока сила у нас есть, надо укрепление отстаивать до последнего, — заявил Лепехин.
   Ночь прошла спокойно. Японцы усиленно работали в минных галереях.
   Утром стук прекратился. Спредов приказал всех людей отвести в тыловую часть укреплений, оставив впереди лишь одного или двух часовых. Артиллеристы изготовились у своих орудий, зарядив их картечью. Лепехин деловито говорил артиллеристам:
   — Помни, что Ведмедь сказал: «Не посрами Утеса, бей японца прямо в самое рыло!»
   Около девяти часов утра, при полном спокойствии на фронте, раздались один за другим два сильных взрыва. Передний бруствер по обеим сторонам потерны сильно осел и обнажил ее бетонные стены. Японцы немедленно открыли по укреплению сосредоточенный огонь из одиннадцатидюймовых мортир. Весь гарнизон поспешил укрыться в казарме и потерне. Лепехин отвел своих артиллеристов в тыловой ров. Вскоре один из снарядов попал в переднюю часть потерны, пробил бетонное перекрытие и разорвался внутри помещения. Одновременно взорвались сложенные тут же бомбочки. Силой взрыва вся передняя часть потерны обвалилась. Погиб командир укрепления и большая часть гарнизона. Выход на внутренний дворик оказался заваленным.
   Тотчас же японцы кинулись на штурм. Не встречая сопротивления, они захватили весь внутренний дворик и по боковым рвам прошли в тыл укрепления. Остатки гарнизона оказались окруженными в казарме. Лепехин первый понял, в какое положение попал гарнизон. Вынув Библию, он набожно перекрестился.
   — Пришел, братцы, наш смертный час, — обернулся он к утесовцам.
   Его бородачи по очереди приложились к Библии и разобрали винтовки.
   — Приказывай, старшой, что делать.
   Лепехин расставил солдат у окон казармы, а сам поместился у входа. Тут наскоро соорудили из мешков бруствер и установили пулемет. Всего уцелело в казарме и потерне около ста человек, но большую часть их составляли раненые, контуженные и оглушенные. Вполне боеспособных осталось не больше сорока человек.
   — Сдавайся, рус! — кричали японцы, но в ответ гремели выстрелы.
   Японцы подтащили полевые пушки и начали в упор расстреливать тыловые казармы. Но бетон выдержал эту бомбардировку. Солдаты притаились в простенках и в промежутки между орудийными выстрелами бросали в противника бомбочки. Лепехин из ворот умудрялся выпускать по японцам очереди из пулемета. Небольшого роста, коренастый, с редкой бородкой, он как-то сразу вырос, голос его приобрел суровые, повелительные нотки, серые глаза смотрели остро и твердо. Все его приказания выполнялись немедленно. Даже матросы, иронизировавшие вначале над пристрастием фейерверкера к Библии, теперь слушались его во всем.
   Зимний день склонялся к вечеру, но гарнизон продолжал оказывать сопротивление. К укреплению прибыл сам начальник штаба осадной армии генерал Идзити. Он приказал послать парламентера для переговоров о сдаче. Японский майор с белым флагом появился перед воротами и потребовал к себе старшего офицера.
   — Внимательно следи за японцем, чтобы он не сделал какого-нибудь подвоха. Чуть что — бей без предупреждения, — распорядился Лепехин, выходя к парламентеру.
   — Я хочу видеть офицера-коменданта, — проговорил японец.
   — Я и есть комендант, а офицеров у нас нет, — ответил с достоинством фейерверкер.
   — Если вы сейчас добровольно сдадитесь, мы гарантируем вам жизнь, — проговорил японец.
   — Долгонько придется вам ждать этого, ваше японское благородие, — ответил Лепехин и ушел.
   Подтянув еще несколько рот к укреплению, японцы с криками кинулись на штурм. Немногочисленный гарнизон быстро таял. У амбразур стрелки менялись один за другим. Легкораненые подавали патроны и бомбочки. Лепехин, уже дважды раненный, продолжал стрелять из пулемета, пока последний не разбило взрывом бомбочки. Казарма наполнилась едким дымом. Число раненых увеличивалось с каждой минутой. Они собирались в уцелевшей части потерны. Здесь же были сложены и запасы бомбочек.
   Наконец японцам удалось ворваться внутрь. Началась штыковая схватка в густых сумерках уже наступающего вечера. Раненный в третий раз, Лепехин с трудом добрался до потерны. Японцы заполнили казарму и ринулись в потерну. Фейерверкер в последний раз окинул взглядом уцелевших защитников гарнизона и с силой ударил ногой по одной из лежащих на земле бомбочек. Огромное пламя на мгновение осветило десяток-другой израненных русских матросов и солдат, а также японцев со штыками наперевес. Затем все исчезло среди облаков дыма. Под обломками укреплений погибли остатки гарнизона вместе со штурмующими колоннами.
   В доме Стесселя заседал военный совет. Человек двадцать офицеров, генералов и адмиралов собралось в просторном кабинете. На стене висела большая карта Артура с нанесенными на ней фортами и укреплениями. Фок красным карандашом старательно перечеркнул укрепление номер три и аккуратно вывел дату его падения: 18 декабря 1904 года. Рядом на карте уже виднелись такие же крестики над вторым и третьим фортами.
   — Прошу внимания, господа, — постучал Стессель карандашом. — Сейчас получено известие о падении укрепления номер три. Таким образом, все долговременные сооружения Восточного фронта перешли в руки противника. Наши войска отныне занимают плохо оборудованные полевые позиции второй линии. Я хочу слышать ваше мнение о возможности дальнейшего продолжения обороны.
   Присутствующие начали высказываться. Артиллеристы, моряки и командиры полков Седьмой дивизии единодушно говорили о необходимости продолжать оборону. Зато представители Четвертой дивизии, которой командовал Фок, не менее дружно высказывались за бесцельность дальнейшего сопротивления.