Страница:
— Если капитан пустят…
— Разрешит, не сомневайся. А теперь проводи-ка их благородие.
Ножин скрепя сердце пополз вперед. Вечерело, солнце косыми лучами освещало русские окопы, японские же были в золотистой дымке пыли.
— Отсалютуем, что ли, нашему гостю? — предложил Борейко и, не дожидаясь ответа, выстрелил из самодельною пулемета. Наглухо укрепленный с помощью кольев в землю, пулемет дал резкий залп. Поручик радостно захохотал.
— Вот так здорово! Даже самому страшно стало.
Встревоженные японцы тотчас появились у бойниц бруствера.
— Снимайте! — заорал Борейко, сложив руки рупором, и, припав к прикладу крайней винтовки, выпустил раз за разом всю обойму.
В ответ загремели сначала одиночные выстрелы, а затем залпы. Их дополнили гулкие взрывы ручных гранат.
— Заварилась каша! Теперь до темноты не успокоятся, — заметил Шметилло.
— Как бы Харитину не задело, — забеспокоился Борейко
— Она баба обстрелянная, сумеет спрятаться, а вот щелкоперушку может и зацепить.
— Наука ему впредь будет.
В этот момент в окопе появился без шапки, в разорванном кителе, весь измазанный Ножин и, бессмысленно оглянувшись вокруг, кинулся бежать вдоль окопа.
— Поберегите ногу, она у вас, того и гляди, сломается! — кричали ему вдогонку Шметилло и Борейко, но корреспондент с быстротой молнии мчался по направлению к батарее литеры Б.
— Он теперь, пока не добежит до своей редакции, ни за что не остановится, — усмехнулся капитан.
Подошла смеющаяся, тоже измазанная Харитина, держа в руке фуражку Ножина.
— Ох, и напугались они, когда началась стрельба: припали ничком к земле и только просют: «Спаси, Харитинушка, озолочу». Я им говорю: «Ползите обратно пошвыдче, авось пуля не заденет». Они и задали стрекоча! Что же я теперь с ихней фуражкой делать буду?
— Коль скоро писатель наш бросил ее при бегстве, значит — это твои военные трофеи Нацепишь на нее свою кокарду и будешь носить, — решил Шметилло.
— А вдруг они вернутся?
— Не вернется, — заверил Борейко. — Значит, придешь к нам, Харитина? На батарее так и спрашивай: «Где у вас тут живет главный Медведо».
— Слушаюсь. Спрошу поручика Медведева, — не поняла Харитина, чем еще больше развеселила поручика.
Сахаров расхаживал по кабинету. Мягкие ковры заглушали шаги, и только шпоры тихо позванивали при каждом движении. Капитан был в отличном расположении духа. Ему только что удалось обжулить морское ведомство почти на пятьдесят тысяч рублей, продав портовому управлению украденную у него же медную электрическую проволоку. Дело было так. Один из его агентов, служащий Управления порта, ежедневно выписывал фиктивные требования на провода для различных кораблей эскадры. Когда таким образом весь провод оказался израсходованным, его преспокойно вывезли якобы на позиции и доставили на склад. Как только это было выполнено, Сахаров отправился к адмиралу Григоровичу с предложением приобрести «случайно обнаруженные на складах провода», образец которых он захватил с собой.
— Благодетель вы рода человеческого, Василий Васильевич, — обрадовался адмирал. — Прямо из петли меня вынимаете. Сколько за него хотите?
Капитан назвал такую цифру, что даже у видавшего виды адмирала зашевелились от изумления волосы на голове.
— Побойтесь вы бога, — взмолился он. — Половину дам, а больше ни копейки, и в случае острой нужды прибегну к реквизиции.
— Это будет невыгодно нам обоим, ваше превосходительство. Я предлагаю вам десять процентов стоимости — и дело в шляпе.
— Вы меня за младенца считаете, капитан?
— Никак нет, за адмирала!
— А проценты предлагаете обер-офицерские!
Вскоре сошлись в цене, и в порт через те же ворота, на тех же подводах была доставлена и сложена на прежнем месте партия проводов.
Все это капитан вспоминал с видимым удовольствием. Приход служащего с бумагами отвлек его от приятных размышлений. Среди присланных пакетов оказался и небольшой голубой конверт, надписанный мелким женским почерком, пахнущий духами. Капитан отложил его в сторону. Отпустив служащего, занялся чтением коротенькой любовной записочки, содержавшейся в конверте, затем он подогрел ее на спичке и прочел выступившие между строк отдельные фразы, после чего записку сжег и пепел развеял.
Полистав висевший на стене календарь, Сахаров чтото прикинул в уме и приказал подать экипаж. Через полчаса он бил опять у Григоровича, но на этот раз флаг-офицер адмирала задержал его в приемной, таинственно шепнув:
— У его превосходительства сидят два иностранных корреспондента, только что прибывшие в Артур.
— Какие? Откуда? — изумился капитан.
— Сегодня на рассвете дежуривший в проходе катер с «Полтавы» заметил идущую по направлению к Артуру шлюпку под французским флагом. Он привел ее в порт. В ней и оказались два корреспондента. Сейчас Григорович беседует с ними.
— Какие же новости они привезли нам?
— Плохие! Ляоян сдан, Куропаткин отступает к Мукдену, Балтийская эскадра еще в России, японцы усиленно высаживаются в Дальнем, — махнул рукой лейтенант.
— Может, все это враки?
— К сожалению, нет! Они захватили с собой американские и английские газеты и журналы. В них приведен ряд фотографий с трофеями, взятыми японцами в Ляояне.
— Чем же все это объяснить?
— Полной нашей неподготовленностью в военном отношении. В мирное время больше учились маршировать, чем стрелять.
— Таким образом, надежда на скорое освобождение Артура отодвигается на неопределенное время, — вздохнул Сахаров.
— Если, конечно, он будет когда-либо освобожден.
Все, что я вам говорю, — строго секретно, гарнизон ничего не должен значь об этом, — спохватился моряк.
Вскоре Григорович освободился, и капитан прошел к нему в кабинет
— Слыхали новости, Василий Васильевич? — прежде всего спросил адмирал.
— Узнал, вернувшись к себе домой, и приехал сюда их проверить.
— Так, значив, у вас имеются известия о Ляояне из своих частных источников?
— Из Чифу, откуда доставили мне письма и газеты.
— Какой же вы делаете вывод из всего этого?
— Просьба не позже завтрашнего дня учинить со мной полный денежный расчет за продажу порту проводов, и по возможности в золотой валюте.
— Так и быть, три четверти суммы выплачу золотом, — согласился адмирал.
Сахаров благодарно поклонился.
Перед уходом капитан заглянул в комнату, где допрашивались прибывшие корреспонденты. Один из них, рослый, рыжий, курчавый, с золотыми передними зубами, предъявил карточку сотрудника газеты «Чикаго дейли ньюс» Джека Эмерсона, второй — низкий, толстенький, подвижной брюнет, с лихо закрученными в стрелки усиками и эспаньолкой, оказался корреспондентом газеты «Матэн» Жаком Лямбреже. Никаких разрешений из штаба Маньчжурской армии на посещение Артура у них не имелось. Путешествие свое они, по их словам, предприняли на свой страх и риск.
Поздоровавшись, Сахаров присел и стал прислушиваться к допросу. Лейтенант Макалинский, которому поручено было это дело, любезно угощал корреспондентов чаем с ромом и печеньем. Оба иностранца снисходительным тоном отвечали на задаваемые вопросы. Вскоре лейтенант вышел из комнаты.
— Вы и есть мосье Сахаров, которого нам рекомендовали? — спросил Лямбреже по-французски.
— Он самый, — подтвердил Эмерсон, хитро улыбаясь.
— Господин Эйдельзон? — удивленно воскликнул капитан по-русски. — Я только сегодня получил известие о предстоящем вашем приезде сюда и поторопился в пор г.
— Вы не ошиблись, Василий Васильевич…
— Но почему вы превратились в Эмерсона?
— Мало ли что может случиться!.. Нам нужно осмотреть город, порт, батареи и повидать самого Стесселя или его начальника штаба. Мы ждем от вас помощи в этом отношении.
— Сделаю все, что могу. Но не опознает ли Стессель вас?
— Едва ли. Он, конечно, не помнит в лицо бедного артурского «жидка», которого в ответ на поклон изволил наградить площадной бранью.
— Сейчас повидаю Григоровича. — Сахаров вышел.
Ему удалось быстро уговорить адмирала отправить корреспондентов в штаб Стесселя.
— Пускай там с ними разбираются, как хотят, — махнул рукой адмирал.
Через пять минут оба «иностранца»в экипаже Сахарова уже катили в штаб генерал-адъютанта.
Вера Алексеевна была сильно заинтересована прибытием в осажденный Артур «знатных иностранцев», к тому же представителей крупнейших заграничных газет. Особенно приятно было это еще и потому, что Вера Алексеевна впервые выступала в роли жены овеянного мировой славой боевого генерал-адъютанта русского императора. Это весьма льстило ее самолюбию и заставило особенно тщательно подготовиться к встрече интересных гостей.
Сам генерал отсутствовал с раннего утра, объезжая форты и батареи. В ожидании его возвращения Вера Алексеевна решила принять их запросто, в домашней обстановке. Дежурный ординарец казак в передней получил приказание пропустить гостей, не задерживая. Генеральша пригласила переводчиком князя Гантимурова, так как считала, что титулованный переводчик произведет сильное впечатление на корреспондентов и придаст импозантность ей самой.
Нарядная Вера Алексеевна, не по годам моложавая и интересная, вышла в гостиную. Сахаров торжественно представил обоих «иностранцев» превосходительной хозяйке. Лямбреже с французской галантностью рассыпался в комплиментах по адресу «порт-артурской героини, которой восхищается весь мир». Ему вторил Эмерсон. Генеральша была приятно польщена и начала расспрашивать гостей о последних новостях.
Завязалась дружеская беседа, во время которой Вера Алексеевна подробно сообщила о деятельности порт-артурского благотворительною общества, председательницей которого она состояла. Попутно она осветила положение в артурских госпиталях и указала общее число больных и раненых офицеров и солдат, что тотчас же было записано в корреспондентские блокноты. Для большей верности из штаба доставили точную ведомость всех госпиталей и вручили ее гостям. Затем вопрос, естественно, перешел на болезни в гарнизоне и причины, их вызывающие. С печальным вздохом генеральша повествовала о свирепствующих в Артуре цинге, тифе, дизентерии.
— Причиной всего этого, конечно, является голод. Солдаты уже давно питаются кониной и не видят свежих овощей. Кроме того, со взятием Водопроводного редута приходится пользоваться грязными дворовыми колодцами.
Корреспонденты едва успевали записывать все эти сведения. Подробнейшая информация о состоянии города и крепости была закончена как раз к тому моменту, когда появился сам Стессель. В серой рубахе, таких же брюках и высоких сапогах, с генерал-адъютантскими аксельбантами и Георгиевским крестом на шее, высокий, плечистый, он имел весьма внушительный вид. Оба «иностранца» вскочили и удостоились крепкого рукопожатия.
— Зачем изволили пожаловать? Что привело вас в Артур? Надеюсь, вы будете скромны и не проявите чрезмерного любопытства? — приветствовал их через переводчика генерал. — Что это за сволочь и что им тут надо? — спросил он по-русски Сахарова.
Капитан поспешил объяснить Стесселю.
— С ними нужно быть нелюбезнее, Анатоль, — предупредила Вера Алексеевна. — Весь мир будет читать, что они напишут о нас. Я приглашу их к обеду. Накормим, напоим, они и нас помянут добром!
— Не возражаю. Приглашай, а заодно позови и наших генералов — Фока, Никитина, Белого, Кондратенко.
За обедом хозяева и гости обменялись приветственными тостами, плотно покушали, хорошо выпили. Эмерсон и Лямбреже старательно записали все меню обеда и вскользь осведомились у Стесселя, как долго может продолжаться оборона крепости.
— До освобождения Артура Маньчжурской армией остался месяц-другой, — ответил генерал.
«Иностранцы»в осторожных выражениях рассказали о неудачах у Ляояна.
— Чушь, ерунда, враки! Не Куропаткин, а японцы стремительно отступают к Артуру. Это все пленные на допросе в один голос показывают, — уверял Стессель.
Корреспонденты дипломатично промолчали. Фок, внимательно наблюдавший за разговором, попросил разрешения вечером побеседовать с ними поподробнее.
— Вы сколько дней собираетесь здесь пробыть? — в упор спросил Никитин, уже успевший зарядиться.
— Сколько разрешит его превосходительство, наш гостеприимный хозяин.
— Да, по мне, живите хоть до конца осады! Только предупреждаю — все ваши корреспонденции будут просматриваться в моем штабе.
— Само собой разумеется, господин генерал, — согласился Эмерсон.
По окончании обеда перешли в гостиную. Для увековечения исторического момента несколько раз снялись всей группой. Фотографировали сначала «иностранцы», а затем Гантимуров, Рейс и другие члены штаба генераладъютанта.
Поблагодарив за гостеприимство, корреспонденты попросили разрешения побыть на позициях и осмотреть город, чтобы воочию убедиться в положении Артура. Стессель охотно разрешил и направил с ними в качестве сопровождающих Сахарова и Гангнмурова.
— Хотите видеть лучшую нашу батарею — поезжайте на Залитерную, — посоветовал Никитин, еще не забывший гостеприимства Борейко.
На двух экипажах, под эскортом казаков, «иностранцы» отправились осматривать город и крепость
Борейко и Звонарев отдыхали в своем блиндаже, когда денщик доложил о приезде гостей. Недовольно бурча, поручик оделся и вышел.
Появление Сахарова и Ганчимурова в сопровождении двух штатских его удивило. Капитан начал было объяснять, кто и зачем пожаловал на батарею, но Борейко, увидев, что Эмерсон и Лямбреже приготовились снимать позиции, ринулся к ним и без стеснения отобрал аппараты.
— Фотографировать не разрешу, — решительно заявил он.
— Сам генерал Стессель позволил им снимать, — вмешался Гантимуров.
— Пусть они его и снимают, а здесь я хозяин и съемки не допущу.
«Иностранцы» сердито заговорили, требуя возвращения своих фотоаппаратов. Сахаров смущенно извинялся перед ними.
— Уезжайте-ка отсюда подобру-поздорову, — посоветовал им Борейко. — Знаете, незваный гость хуже татарина, особенно в военное время. Откуда они взялись? Морда вон того, рыжего, что-то мне знакома, — приблизился он к Эмерсону, вглядываясь в его лицо.
Корреспондент побледнел и поспешил отойти.
— Ба, да это никак наш артурский ростовщик Янкель Эйдельзон! Ну конечно, он самый! Его надо немедленно задержать как шпиона.
— Вы ошибаетесь! Мистер Эмерсон никогда в Артуре не был и по-русски ни слова не понимает, — возразил Сахаров.
— Да что вы мне рассказываете! Посмотрите, есть ли у него шрам с левой стороны головы! Два года тому назад я смазал его по уху, да так, что пришлось потом платить штраф за нанесенное увечье, — настаивал поручик, подходя к Эмерсону.
Корреспондент, усиленно жестикулируя, протестовал, продолжая в то же время пятиться назад.
— Господин корреспондент говорит, что в Артуре действительно проживал похожий на него родственник и вы его смешали с ним, — сообщил Гантимуров.
— А ну-ка, покажи свою башку, Янкель! — протянул руки Борейко.
— Сейчас же отпустите господина Эмерсона, — остановил поручика Сахаров. — Если даже ваше заявление справедливо, то оно должно быть сначала проверено в штабе. Поедемте, господа, обратно, — обернулся он к своим спутникам.
Последние не заставили повторять приглашения и поторопились к экипажу.
— Я сейчас отправлю рапорт Стесселю обо всем этом, — крикнул им вдогонку поручик.
— Не страшно, — успокоил по-английски Сахаров Эмерсона. — Рапорт можно и под сукно положить. Всетаки как вы неосторожны! Прежде чем ехать сюда, вам необходимо было изменить свою наружность, а то, извольте видеть, какой получился камуфлет!
По возвращении в шгаб Сахаров рассказал о случившемся Рейсу и спросил, что же делать дальше.
— Борейко известный алкоголик, мало ли что ему могло показаться с пьяных глаз. Не обращайте на это внимания и продолжайте свое путешествие, — разрешил полковник.
После этого «иностранных» гостей повезли на батарею Золотой горы, где, не в пример Борейко, командир ее, капитан Зейц, встретил их очень любезно, охотно разрешил ее снять, став сам на переднем плане, показал и другие укрепления, которые были видны отсюда, сообщил о помощи флота и степени готовности его к выходу в море. Одним словом, он совсем очаровал своих гостей. После Золотой горы проехались по городу, заглянули ненадолго к городскому комиссару Вершинину, который рассказал им о тягостях, переживаемых оставшимися мирными жителями города. Корреспонденты и его запечатлели из фотографической пластинке…
Борейко хотел лично отправиться в штаб Стесселя, но затем раздумал.
— Не примут меня там, а если и примут, то не поверят. Больно у меня репутация неважная. Да и Стессель, верно, еще не позабыл своего последнего посещения Залитерной и вряд ли обрадуется при виде меня. Где твоя амазонка, Сережа?
— Зачем она тебе понадобилась?
— Попросил бы ее съездить к Стессельше и все ей рассказать. Та, наверное, настоит на их немедленном аресте. Сделай милость, Сережа, поезжай туда. Генеральша тебя знает, лаже приглашала к себе, воспользуйся этим, — просил Борейко.
— Если бы вместе с Варей, — колебался Звонарев.
— Супружеский, так сказать, визит, — усмехнулся поручик.
— Не в том дело. Она там свой человек, а я нет.
— Вашбродие, пишите письмо, я его самой генеральше Стесселевой в руки передам, — предложил Блохин.
— Там тебя дальше порога не пустят с твоей физиономией С генеральшей родимчик случится, когда она увидит твою рожу.
— Тогда сказочника пошлите. Он с лица чистый, и голос у него ласкательный.
— Мямля, не подойдет. Так отправишься, Сережа?
Прапорщик нехотя согласился.
Вера Алексеевна приняла Звонарева благосклонно и даже удостоила поцелуя в лоб, когда Звонарев приложился к ее ручке. Выслушав с интересом сенсационное сообщение, она живо проговорила:
— Мне тоже все время казалось, что я где-то видела это лицо, но не могла вспомнить где. Теперь припоминаю… Я хотела купить у него золотой кулон за пять рублей, а он просил двадцать и не уступил. Я очень тогда рассердилась. Сейчас разбужу Анатоля.
Но генерал, выспавшийся после сытного обеда, сам появился в гостиной.
— Прикажу сегодня же обоих мерзавцев вздернуть, а потом Костенко задним числом оформит это с судейской точки зрения, — тотчас решил Стессель. — Вот и наш Ножин тоже… Я приказал отобрать у него разрешение посещать позиции, а если он его нарушит — повешу без всяких разговоров.
— Давно пора. Он то и дело выбалтывает секреты и пишет в газете не про тебя, а про Смирнова. Можно подумать, что Смирнов, а не ты главное лицо в Артуре, — поддакнула Вера Алексеевна.
— Не следует все же забывать, что они — иностранные подданные, — робко заметил Звонарев.
— Да, мы это совсем упустили из виду, — быстро согласилась генеральша.
Решено было пригласить на совет Рейса. Полковник не замедлил явиться и посоветовал без шума выпроводить незваных гостей тем же путем, как они прибыли в Артур.
— Я сейчас пошлю Григоровичу просьбу отправить их в море. Пусть плывут куда хотят, — откланялся Рейс.
— Как ваши дела с Варей, мосье Звонарев, когда свадьба?
— Этот вопрос не поднимался…
— Не скромничайте, юноша. О вас с Варей щебечут все воробьи на крышах, — улыбнулась генеральша.
Звонарев откланялся.
— Благодарю вас от лица службы за проявленную бдительность, — церемонно пожал ему руку Стессель.
Когда корреспонденты вернулись в штаб, Рейс сообщил им, что Стессель нездоров и не может их принять. Гостей отвели в отдельную комнату и приставили к ним, как будто для посылок, казака. Оба «иностранца» просили передать их глубокую благодарность Стесселю и занялись приведением в порядок своих заметок. Об инциденте с Борейко они сочли за лучшее умолчать. Вскоре пришел Фок. Он по-немецки попросил поподробнее рассказать ему все последние мировые новости. Эмерсон ответил ему на том же языке. Разговор постепенно принял интимный характер.
— Мы хорошо осведомлены о роли вашего превосходительства в деле обороны Артура, — с ударением на слове «роли» проговорил Эмерсон.
— К сожалению, я сейчас не у дел и мое влияние здесь ничтожно.
— Если Кондратенко называют душой обороны, то вы, ваше превосходительство, без сомнения, являетесь ее мозгом.
— Что же тогда остается на долю Стесселя?
— Кулаки, которые, как известно, всегда направляются головой.
— Вы не лишены остроумия, герр Эмерсон.
— Поскольку нам удалось установить связь непосредственно с вами, мне думается, что прочие передаточные инстанции становятся излишними, — перешел на деловой тон Эмерсон.
— Вы имеете в виду Сахарова?
— Хотя бы его.
— Но он очень много знает и потому, в случае чего, несомненно обидится и может сильно навредить нам.
— От него можно легко избавиться. Артур ведь осажденный юрод; произойдет, например, несчастный случай при бомбардировке, что ли…
— Я этот вопрос обдумаю.
— Теперь о деталях связи с вами, — уже вполголоса проговорил Эмерсон, и они перешли на шепот.
— Вы очень неосторожны, герр Эмерсон. А что, если я передам вас куда следует?
— Ваше превосходительство не сделает такой глупости, хотя бы из боязни огласки некоторых документов, писанных вашей рукой и доставленных нам капитаном Сахаровым.
— Эта сволочь, значит, сумела-таки обеспечить себе отступление?
— Капитан — человек осторожный и дальновидный.
— Но не дальновиднее нас с вами.
— С этим я вполне согласен.
Фок поднялся и, поблагодарив за приятную беседу, удалился.
Было уже совсем поздно, когда в окно постучался Ножин. Дежуривший казак долго не хотел пускать его, пока он не вручил свою визитную карточку.
— Мы очень рады видеть артурского коллегу по профессии, — приветствовал его Лямбреже, соскучившийся во время долгого визита Фока, когда разговор велся на малопонятном ему немецком языке.
Боязливо озираясь но сторонам, Ножин начал говорить об узурпаторстве Стесселя, его трусости и глупости, полном неумении руководить осадой; рассказал о не совсем чистых торговых операциях Веры Алексеивны, превознося одновременно Смирнова, как истинного вдохновителя и героя обороны. Оба «иностранца» слушали его с величайшим интересом и обещали принять все меры к разоблачению дутой славы Стесселя. Ножин ушел, окрыленный надеждой, что ему наконец удастся свести старые счеты с генерал-адъютантом и ею супругой.
На следующее утро Гатимуров вежливо сообщил, что господ корреспондентов в порту ожидает их шлюпка, которая и будет отбуксирована в море. Затем поручик попросил вернуть ему все имеющиеся при них блокноты и фотографические пластинки. «Иностранцы» запротестовали, но затем исполнили это требование, предварительно вырвав все наиболее нужные им листки и сохранив самые интересные негагивы. Одновременно в руки князя перешло несколько крупных американских банкнот. Тут же ему был передан и разговор с Ножиным.
С Золотой горы видели, как далеко в море к шлюпке с корреспондентами подошел японский миноносец и принял их на борт.
— Жаль, послушался Рейса и выпустил этих щелкоперов, — выругался Стессель, узнав об этом. — Но Ножин так легко не отделается. Виктор Александрович, прикажите Микеладзе и Тауцу учредить за ним самый строгий надзор и отберите у него корреспондентскую карточку.
День семнадцатого сентября выдался серый, дождливый, но теплый. На фронте продолжалось затишье, изредка нарушаемое одиночными орудийными выстрелами. В городе тоже было спокойно. С утра по разрушенным улицам двигались толпы людей. Во всех уцелевших от бомбардировки церквах усиленно благовестили. Шла подготовка к торжественному богослужению по случаю именин «самой»— Веры Алексеевны. К Отрядной церкви, игравшей роль артурского кафедрального собора, стекались многочисленные богомольцы: военныев мундирах при орденах и лентах, штатские — во фраках, моряки — в треуголках, несколько застрявших в городе дам — в шелковых и бархатных платьях, солдаты — в новом обмундировании.
Около девяти часов подъехал и экипаж генерал-адъютанта, из которого вышла сама превосходительная именинница со своим супругом в придворном мундире. Она проплыла через наполненную до отказа церковь к своему бархатному коврику, лежавшему у самого амвона. По дороге она милостиво кланялась во все стороны, а Стессель на ходу пожимал руки генералам и полковникам, удостаивая всех остальных кивком головы.
После парадной литургии и молебна о здравии «благодетельницы града сего болярыни Веры», с провозглашением ей многолетня, Вера Алексеевна приняла поздравления от присутствующих в церкви и вышла на паперть, где были выстроены без оружия солдаты от различных полков, офицеры же вместо сабель и палашей держали в руках пышные букеты цветов. Мадам Стессель в сопровождении блестящей свиты генералов и полковников прошла по фронту. Солдаты приветствовали ее громкими криками «ура», а офицеры, почтительно целуя ее ручку, преподносили букеты.
Особое внимание генеральша уделила девятой роте крепостной артиллерии, которой командовал Вамензон. Вера Алексеевна обратилась к солдатам с речью, призывая их к ратным подвигам под руководством их доблестного командира.
— Разрешит, не сомневайся. А теперь проводи-ка их благородие.
Ножин скрепя сердце пополз вперед. Вечерело, солнце косыми лучами освещало русские окопы, японские же были в золотистой дымке пыли.
— Отсалютуем, что ли, нашему гостю? — предложил Борейко и, не дожидаясь ответа, выстрелил из самодельною пулемета. Наглухо укрепленный с помощью кольев в землю, пулемет дал резкий залп. Поручик радостно захохотал.
— Вот так здорово! Даже самому страшно стало.
Встревоженные японцы тотчас появились у бойниц бруствера.
— Снимайте! — заорал Борейко, сложив руки рупором, и, припав к прикладу крайней винтовки, выпустил раз за разом всю обойму.
В ответ загремели сначала одиночные выстрелы, а затем залпы. Их дополнили гулкие взрывы ручных гранат.
— Заварилась каша! Теперь до темноты не успокоятся, — заметил Шметилло.
— Как бы Харитину не задело, — забеспокоился Борейко
— Она баба обстрелянная, сумеет спрятаться, а вот щелкоперушку может и зацепить.
— Наука ему впредь будет.
В этот момент в окопе появился без шапки, в разорванном кителе, весь измазанный Ножин и, бессмысленно оглянувшись вокруг, кинулся бежать вдоль окопа.
— Поберегите ногу, она у вас, того и гляди, сломается! — кричали ему вдогонку Шметилло и Борейко, но корреспондент с быстротой молнии мчался по направлению к батарее литеры Б.
— Он теперь, пока не добежит до своей редакции, ни за что не остановится, — усмехнулся капитан.
Подошла смеющаяся, тоже измазанная Харитина, держа в руке фуражку Ножина.
— Ох, и напугались они, когда началась стрельба: припали ничком к земле и только просют: «Спаси, Харитинушка, озолочу». Я им говорю: «Ползите обратно пошвыдче, авось пуля не заденет». Они и задали стрекоча! Что же я теперь с ихней фуражкой делать буду?
— Коль скоро писатель наш бросил ее при бегстве, значит — это твои военные трофеи Нацепишь на нее свою кокарду и будешь носить, — решил Шметилло.
— А вдруг они вернутся?
— Не вернется, — заверил Борейко. — Значит, придешь к нам, Харитина? На батарее так и спрашивай: «Где у вас тут живет главный Медведо».
— Слушаюсь. Спрошу поручика Медведева, — не поняла Харитина, чем еще больше развеселила поручика.
Сахаров расхаживал по кабинету. Мягкие ковры заглушали шаги, и только шпоры тихо позванивали при каждом движении. Капитан был в отличном расположении духа. Ему только что удалось обжулить морское ведомство почти на пятьдесят тысяч рублей, продав портовому управлению украденную у него же медную электрическую проволоку. Дело было так. Один из его агентов, служащий Управления порта, ежедневно выписывал фиктивные требования на провода для различных кораблей эскадры. Когда таким образом весь провод оказался израсходованным, его преспокойно вывезли якобы на позиции и доставили на склад. Как только это было выполнено, Сахаров отправился к адмиралу Григоровичу с предложением приобрести «случайно обнаруженные на складах провода», образец которых он захватил с собой.
— Благодетель вы рода человеческого, Василий Васильевич, — обрадовался адмирал. — Прямо из петли меня вынимаете. Сколько за него хотите?
Капитан назвал такую цифру, что даже у видавшего виды адмирала зашевелились от изумления волосы на голове.
— Побойтесь вы бога, — взмолился он. — Половину дам, а больше ни копейки, и в случае острой нужды прибегну к реквизиции.
— Это будет невыгодно нам обоим, ваше превосходительство. Я предлагаю вам десять процентов стоимости — и дело в шляпе.
— Вы меня за младенца считаете, капитан?
— Никак нет, за адмирала!
— А проценты предлагаете обер-офицерские!
Вскоре сошлись в цене, и в порт через те же ворота, на тех же подводах была доставлена и сложена на прежнем месте партия проводов.
Все это капитан вспоминал с видимым удовольствием. Приход служащего с бумагами отвлек его от приятных размышлений. Среди присланных пакетов оказался и небольшой голубой конверт, надписанный мелким женским почерком, пахнущий духами. Капитан отложил его в сторону. Отпустив служащего, занялся чтением коротенькой любовной записочки, содержавшейся в конверте, затем он подогрел ее на спичке и прочел выступившие между строк отдельные фразы, после чего записку сжег и пепел развеял.
Полистав висевший на стене календарь, Сахаров чтото прикинул в уме и приказал подать экипаж. Через полчаса он бил опять у Григоровича, но на этот раз флаг-офицер адмирала задержал его в приемной, таинственно шепнув:
— У его превосходительства сидят два иностранных корреспондента, только что прибывшие в Артур.
— Какие? Откуда? — изумился капитан.
— Сегодня на рассвете дежуривший в проходе катер с «Полтавы» заметил идущую по направлению к Артуру шлюпку под французским флагом. Он привел ее в порт. В ней и оказались два корреспондента. Сейчас Григорович беседует с ними.
— Какие же новости они привезли нам?
— Плохие! Ляоян сдан, Куропаткин отступает к Мукдену, Балтийская эскадра еще в России, японцы усиленно высаживаются в Дальнем, — махнул рукой лейтенант.
— Может, все это враки?
— К сожалению, нет! Они захватили с собой американские и английские газеты и журналы. В них приведен ряд фотографий с трофеями, взятыми японцами в Ляояне.
— Чем же все это объяснить?
— Полной нашей неподготовленностью в военном отношении. В мирное время больше учились маршировать, чем стрелять.
— Таким образом, надежда на скорое освобождение Артура отодвигается на неопределенное время, — вздохнул Сахаров.
— Если, конечно, он будет когда-либо освобожден.
Все, что я вам говорю, — строго секретно, гарнизон ничего не должен значь об этом, — спохватился моряк.
Вскоре Григорович освободился, и капитан прошел к нему в кабинет
— Слыхали новости, Василий Васильевич? — прежде всего спросил адмирал.
— Узнал, вернувшись к себе домой, и приехал сюда их проверить.
— Так, значив, у вас имеются известия о Ляояне из своих частных источников?
— Из Чифу, откуда доставили мне письма и газеты.
— Какой же вы делаете вывод из всего этого?
— Просьба не позже завтрашнего дня учинить со мной полный денежный расчет за продажу порту проводов, и по возможности в золотой валюте.
— Так и быть, три четверти суммы выплачу золотом, — согласился адмирал.
Сахаров благодарно поклонился.
Перед уходом капитан заглянул в комнату, где допрашивались прибывшие корреспонденты. Один из них, рослый, рыжий, курчавый, с золотыми передними зубами, предъявил карточку сотрудника газеты «Чикаго дейли ньюс» Джека Эмерсона, второй — низкий, толстенький, подвижной брюнет, с лихо закрученными в стрелки усиками и эспаньолкой, оказался корреспондентом газеты «Матэн» Жаком Лямбреже. Никаких разрешений из штаба Маньчжурской армии на посещение Артура у них не имелось. Путешествие свое они, по их словам, предприняли на свой страх и риск.
Поздоровавшись, Сахаров присел и стал прислушиваться к допросу. Лейтенант Макалинский, которому поручено было это дело, любезно угощал корреспондентов чаем с ромом и печеньем. Оба иностранца снисходительным тоном отвечали на задаваемые вопросы. Вскоре лейтенант вышел из комнаты.
— Вы и есть мосье Сахаров, которого нам рекомендовали? — спросил Лямбреже по-французски.
— Он самый, — подтвердил Эмерсон, хитро улыбаясь.
— Господин Эйдельзон? — удивленно воскликнул капитан по-русски. — Я только сегодня получил известие о предстоящем вашем приезде сюда и поторопился в пор г.
— Вы не ошиблись, Василий Васильевич…
— Но почему вы превратились в Эмерсона?
— Мало ли что может случиться!.. Нам нужно осмотреть город, порт, батареи и повидать самого Стесселя или его начальника штаба. Мы ждем от вас помощи в этом отношении.
— Сделаю все, что могу. Но не опознает ли Стессель вас?
— Едва ли. Он, конечно, не помнит в лицо бедного артурского «жидка», которого в ответ на поклон изволил наградить площадной бранью.
— Сейчас повидаю Григоровича. — Сахаров вышел.
Ему удалось быстро уговорить адмирала отправить корреспондентов в штаб Стесселя.
— Пускай там с ними разбираются, как хотят, — махнул рукой адмирал.
Через пять минут оба «иностранца»в экипаже Сахарова уже катили в штаб генерал-адъютанта.
Вера Алексеевна была сильно заинтересована прибытием в осажденный Артур «знатных иностранцев», к тому же представителей крупнейших заграничных газет. Особенно приятно было это еще и потому, что Вера Алексеевна впервые выступала в роли жены овеянного мировой славой боевого генерал-адъютанта русского императора. Это весьма льстило ее самолюбию и заставило особенно тщательно подготовиться к встрече интересных гостей.
Сам генерал отсутствовал с раннего утра, объезжая форты и батареи. В ожидании его возвращения Вера Алексеевна решила принять их запросто, в домашней обстановке. Дежурный ординарец казак в передней получил приказание пропустить гостей, не задерживая. Генеральша пригласила переводчиком князя Гантимурова, так как считала, что титулованный переводчик произведет сильное впечатление на корреспондентов и придаст импозантность ей самой.
Нарядная Вера Алексеевна, не по годам моложавая и интересная, вышла в гостиную. Сахаров торжественно представил обоих «иностранцев» превосходительной хозяйке. Лямбреже с французской галантностью рассыпался в комплиментах по адресу «порт-артурской героини, которой восхищается весь мир». Ему вторил Эмерсон. Генеральша была приятно польщена и начала расспрашивать гостей о последних новостях.
Завязалась дружеская беседа, во время которой Вера Алексеевна подробно сообщила о деятельности порт-артурского благотворительною общества, председательницей которого она состояла. Попутно она осветила положение в артурских госпиталях и указала общее число больных и раненых офицеров и солдат, что тотчас же было записано в корреспондентские блокноты. Для большей верности из штаба доставили точную ведомость всех госпиталей и вручили ее гостям. Затем вопрос, естественно, перешел на болезни в гарнизоне и причины, их вызывающие. С печальным вздохом генеральша повествовала о свирепствующих в Артуре цинге, тифе, дизентерии.
— Причиной всего этого, конечно, является голод. Солдаты уже давно питаются кониной и не видят свежих овощей. Кроме того, со взятием Водопроводного редута приходится пользоваться грязными дворовыми колодцами.
Корреспонденты едва успевали записывать все эти сведения. Подробнейшая информация о состоянии города и крепости была закончена как раз к тому моменту, когда появился сам Стессель. В серой рубахе, таких же брюках и высоких сапогах, с генерал-адъютантскими аксельбантами и Георгиевским крестом на шее, высокий, плечистый, он имел весьма внушительный вид. Оба «иностранца» вскочили и удостоились крепкого рукопожатия.
— Зачем изволили пожаловать? Что привело вас в Артур? Надеюсь, вы будете скромны и не проявите чрезмерного любопытства? — приветствовал их через переводчика генерал. — Что это за сволочь и что им тут надо? — спросил он по-русски Сахарова.
Капитан поспешил объяснить Стесселю.
— С ними нужно быть нелюбезнее, Анатоль, — предупредила Вера Алексеевна. — Весь мир будет читать, что они напишут о нас. Я приглашу их к обеду. Накормим, напоим, они и нас помянут добром!
— Не возражаю. Приглашай, а заодно позови и наших генералов — Фока, Никитина, Белого, Кондратенко.
За обедом хозяева и гости обменялись приветственными тостами, плотно покушали, хорошо выпили. Эмерсон и Лямбреже старательно записали все меню обеда и вскользь осведомились у Стесселя, как долго может продолжаться оборона крепости.
— До освобождения Артура Маньчжурской армией остался месяц-другой, — ответил генерал.
«Иностранцы»в осторожных выражениях рассказали о неудачах у Ляояна.
— Чушь, ерунда, враки! Не Куропаткин, а японцы стремительно отступают к Артуру. Это все пленные на допросе в один голос показывают, — уверял Стессель.
Корреспонденты дипломатично промолчали. Фок, внимательно наблюдавший за разговором, попросил разрешения вечером побеседовать с ними поподробнее.
— Вы сколько дней собираетесь здесь пробыть? — в упор спросил Никитин, уже успевший зарядиться.
— Сколько разрешит его превосходительство, наш гостеприимный хозяин.
— Да, по мне, живите хоть до конца осады! Только предупреждаю — все ваши корреспонденции будут просматриваться в моем штабе.
— Само собой разумеется, господин генерал, — согласился Эмерсон.
По окончании обеда перешли в гостиную. Для увековечения исторического момента несколько раз снялись всей группой. Фотографировали сначала «иностранцы», а затем Гантимуров, Рейс и другие члены штаба генераладъютанта.
Поблагодарив за гостеприимство, корреспонденты попросили разрешения побыть на позициях и осмотреть город, чтобы воочию убедиться в положении Артура. Стессель охотно разрешил и направил с ними в качестве сопровождающих Сахарова и Гангнмурова.
— Хотите видеть лучшую нашу батарею — поезжайте на Залитерную, — посоветовал Никитин, еще не забывший гостеприимства Борейко.
На двух экипажах, под эскортом казаков, «иностранцы» отправились осматривать город и крепость
Борейко и Звонарев отдыхали в своем блиндаже, когда денщик доложил о приезде гостей. Недовольно бурча, поручик оделся и вышел.
Появление Сахарова и Ганчимурова в сопровождении двух штатских его удивило. Капитан начал было объяснять, кто и зачем пожаловал на батарею, но Борейко, увидев, что Эмерсон и Лямбреже приготовились снимать позиции, ринулся к ним и без стеснения отобрал аппараты.
— Фотографировать не разрешу, — решительно заявил он.
— Сам генерал Стессель позволил им снимать, — вмешался Гантимуров.
— Пусть они его и снимают, а здесь я хозяин и съемки не допущу.
«Иностранцы» сердито заговорили, требуя возвращения своих фотоаппаратов. Сахаров смущенно извинялся перед ними.
— Уезжайте-ка отсюда подобру-поздорову, — посоветовал им Борейко. — Знаете, незваный гость хуже татарина, особенно в военное время. Откуда они взялись? Морда вон того, рыжего, что-то мне знакома, — приблизился он к Эмерсону, вглядываясь в его лицо.
Корреспондент побледнел и поспешил отойти.
— Ба, да это никак наш артурский ростовщик Янкель Эйдельзон! Ну конечно, он самый! Его надо немедленно задержать как шпиона.
— Вы ошибаетесь! Мистер Эмерсон никогда в Артуре не был и по-русски ни слова не понимает, — возразил Сахаров.
— Да что вы мне рассказываете! Посмотрите, есть ли у него шрам с левой стороны головы! Два года тому назад я смазал его по уху, да так, что пришлось потом платить штраф за нанесенное увечье, — настаивал поручик, подходя к Эмерсону.
Корреспондент, усиленно жестикулируя, протестовал, продолжая в то же время пятиться назад.
— Господин корреспондент говорит, что в Артуре действительно проживал похожий на него родственник и вы его смешали с ним, — сообщил Гантимуров.
— А ну-ка, покажи свою башку, Янкель! — протянул руки Борейко.
— Сейчас же отпустите господина Эмерсона, — остановил поручика Сахаров. — Если даже ваше заявление справедливо, то оно должно быть сначала проверено в штабе. Поедемте, господа, обратно, — обернулся он к своим спутникам.
Последние не заставили повторять приглашения и поторопились к экипажу.
— Я сейчас отправлю рапорт Стесселю обо всем этом, — крикнул им вдогонку поручик.
— Не страшно, — успокоил по-английски Сахаров Эмерсона. — Рапорт можно и под сукно положить. Всетаки как вы неосторожны! Прежде чем ехать сюда, вам необходимо было изменить свою наружность, а то, извольте видеть, какой получился камуфлет!
По возвращении в шгаб Сахаров рассказал о случившемся Рейсу и спросил, что же делать дальше.
— Борейко известный алкоголик, мало ли что ему могло показаться с пьяных глаз. Не обращайте на это внимания и продолжайте свое путешествие, — разрешил полковник.
После этого «иностранных» гостей повезли на батарею Золотой горы, где, не в пример Борейко, командир ее, капитан Зейц, встретил их очень любезно, охотно разрешил ее снять, став сам на переднем плане, показал и другие укрепления, которые были видны отсюда, сообщил о помощи флота и степени готовности его к выходу в море. Одним словом, он совсем очаровал своих гостей. После Золотой горы проехались по городу, заглянули ненадолго к городскому комиссару Вершинину, который рассказал им о тягостях, переживаемых оставшимися мирными жителями города. Корреспонденты и его запечатлели из фотографической пластинке…
Борейко хотел лично отправиться в штаб Стесселя, но затем раздумал.
— Не примут меня там, а если и примут, то не поверят. Больно у меня репутация неважная. Да и Стессель, верно, еще не позабыл своего последнего посещения Залитерной и вряд ли обрадуется при виде меня. Где твоя амазонка, Сережа?
— Зачем она тебе понадобилась?
— Попросил бы ее съездить к Стессельше и все ей рассказать. Та, наверное, настоит на их немедленном аресте. Сделай милость, Сережа, поезжай туда. Генеральша тебя знает, лаже приглашала к себе, воспользуйся этим, — просил Борейко.
— Если бы вместе с Варей, — колебался Звонарев.
— Супружеский, так сказать, визит, — усмехнулся поручик.
— Не в том дело. Она там свой человек, а я нет.
— Вашбродие, пишите письмо, я его самой генеральше Стесселевой в руки передам, — предложил Блохин.
— Там тебя дальше порога не пустят с твоей физиономией С генеральшей родимчик случится, когда она увидит твою рожу.
— Тогда сказочника пошлите. Он с лица чистый, и голос у него ласкательный.
— Мямля, не подойдет. Так отправишься, Сережа?
Прапорщик нехотя согласился.
Вера Алексеевна приняла Звонарева благосклонно и даже удостоила поцелуя в лоб, когда Звонарев приложился к ее ручке. Выслушав с интересом сенсационное сообщение, она живо проговорила:
— Мне тоже все время казалось, что я где-то видела это лицо, но не могла вспомнить где. Теперь припоминаю… Я хотела купить у него золотой кулон за пять рублей, а он просил двадцать и не уступил. Я очень тогда рассердилась. Сейчас разбужу Анатоля.
Но генерал, выспавшийся после сытного обеда, сам появился в гостиной.
— Прикажу сегодня же обоих мерзавцев вздернуть, а потом Костенко задним числом оформит это с судейской точки зрения, — тотчас решил Стессель. — Вот и наш Ножин тоже… Я приказал отобрать у него разрешение посещать позиции, а если он его нарушит — повешу без всяких разговоров.
— Давно пора. Он то и дело выбалтывает секреты и пишет в газете не про тебя, а про Смирнова. Можно подумать, что Смирнов, а не ты главное лицо в Артуре, — поддакнула Вера Алексеевна.
— Не следует все же забывать, что они — иностранные подданные, — робко заметил Звонарев.
— Да, мы это совсем упустили из виду, — быстро согласилась генеральша.
Решено было пригласить на совет Рейса. Полковник не замедлил явиться и посоветовал без шума выпроводить незваных гостей тем же путем, как они прибыли в Артур.
— Я сейчас пошлю Григоровичу просьбу отправить их в море. Пусть плывут куда хотят, — откланялся Рейс.
— Как ваши дела с Варей, мосье Звонарев, когда свадьба?
— Этот вопрос не поднимался…
— Не скромничайте, юноша. О вас с Варей щебечут все воробьи на крышах, — улыбнулась генеральша.
Звонарев откланялся.
— Благодарю вас от лица службы за проявленную бдительность, — церемонно пожал ему руку Стессель.
Когда корреспонденты вернулись в штаб, Рейс сообщил им, что Стессель нездоров и не может их принять. Гостей отвели в отдельную комнату и приставили к ним, как будто для посылок, казака. Оба «иностранца» просили передать их глубокую благодарность Стесселю и занялись приведением в порядок своих заметок. Об инциденте с Борейко они сочли за лучшее умолчать. Вскоре пришел Фок. Он по-немецки попросил поподробнее рассказать ему все последние мировые новости. Эмерсон ответил ему на том же языке. Разговор постепенно принял интимный характер.
— Мы хорошо осведомлены о роли вашего превосходительства в деле обороны Артура, — с ударением на слове «роли» проговорил Эмерсон.
— К сожалению, я сейчас не у дел и мое влияние здесь ничтожно.
— Если Кондратенко называют душой обороны, то вы, ваше превосходительство, без сомнения, являетесь ее мозгом.
— Что же тогда остается на долю Стесселя?
— Кулаки, которые, как известно, всегда направляются головой.
— Вы не лишены остроумия, герр Эмерсон.
— Поскольку нам удалось установить связь непосредственно с вами, мне думается, что прочие передаточные инстанции становятся излишними, — перешел на деловой тон Эмерсон.
— Вы имеете в виду Сахарова?
— Хотя бы его.
— Но он очень много знает и потому, в случае чего, несомненно обидится и может сильно навредить нам.
— От него можно легко избавиться. Артур ведь осажденный юрод; произойдет, например, несчастный случай при бомбардировке, что ли…
— Я этот вопрос обдумаю.
— Теперь о деталях связи с вами, — уже вполголоса проговорил Эмерсон, и они перешли на шепот.
— Вы очень неосторожны, герр Эмерсон. А что, если я передам вас куда следует?
— Ваше превосходительство не сделает такой глупости, хотя бы из боязни огласки некоторых документов, писанных вашей рукой и доставленных нам капитаном Сахаровым.
— Эта сволочь, значит, сумела-таки обеспечить себе отступление?
— Капитан — человек осторожный и дальновидный.
— Но не дальновиднее нас с вами.
— С этим я вполне согласен.
Фок поднялся и, поблагодарив за приятную беседу, удалился.
Было уже совсем поздно, когда в окно постучался Ножин. Дежуривший казак долго не хотел пускать его, пока он не вручил свою визитную карточку.
— Мы очень рады видеть артурского коллегу по профессии, — приветствовал его Лямбреже, соскучившийся во время долгого визита Фока, когда разговор велся на малопонятном ему немецком языке.
Боязливо озираясь но сторонам, Ножин начал говорить об узурпаторстве Стесселя, его трусости и глупости, полном неумении руководить осадой; рассказал о не совсем чистых торговых операциях Веры Алексеивны, превознося одновременно Смирнова, как истинного вдохновителя и героя обороны. Оба «иностранца» слушали его с величайшим интересом и обещали принять все меры к разоблачению дутой славы Стесселя. Ножин ушел, окрыленный надеждой, что ему наконец удастся свести старые счеты с генерал-адъютантом и ею супругой.
На следующее утро Гатимуров вежливо сообщил, что господ корреспондентов в порту ожидает их шлюпка, которая и будет отбуксирована в море. Затем поручик попросил вернуть ему все имеющиеся при них блокноты и фотографические пластинки. «Иностранцы» запротестовали, но затем исполнили это требование, предварительно вырвав все наиболее нужные им листки и сохранив самые интересные негагивы. Одновременно в руки князя перешло несколько крупных американских банкнот. Тут же ему был передан и разговор с Ножиным.
С Золотой горы видели, как далеко в море к шлюпке с корреспондентами подошел японский миноносец и принял их на борт.
— Жаль, послушался Рейса и выпустил этих щелкоперов, — выругался Стессель, узнав об этом. — Но Ножин так легко не отделается. Виктор Александрович, прикажите Микеладзе и Тауцу учредить за ним самый строгий надзор и отберите у него корреспондентскую карточку.
День семнадцатого сентября выдался серый, дождливый, но теплый. На фронте продолжалось затишье, изредка нарушаемое одиночными орудийными выстрелами. В городе тоже было спокойно. С утра по разрушенным улицам двигались толпы людей. Во всех уцелевших от бомбардировки церквах усиленно благовестили. Шла подготовка к торжественному богослужению по случаю именин «самой»— Веры Алексеевны. К Отрядной церкви, игравшей роль артурского кафедрального собора, стекались многочисленные богомольцы: военныев мундирах при орденах и лентах, штатские — во фраках, моряки — в треуголках, несколько застрявших в городе дам — в шелковых и бархатных платьях, солдаты — в новом обмундировании.
Около девяти часов подъехал и экипаж генерал-адъютанта, из которого вышла сама превосходительная именинница со своим супругом в придворном мундире. Она проплыла через наполненную до отказа церковь к своему бархатному коврику, лежавшему у самого амвона. По дороге она милостиво кланялась во все стороны, а Стессель на ходу пожимал руки генералам и полковникам, удостаивая всех остальных кивком головы.
После парадной литургии и молебна о здравии «благодетельницы града сего болярыни Веры», с провозглашением ей многолетня, Вера Алексеевна приняла поздравления от присутствующих в церкви и вышла на паперть, где были выстроены без оружия солдаты от различных полков, офицеры же вместо сабель и палашей держали в руках пышные букеты цветов. Мадам Стессель в сопровождении блестящей свиты генералов и полковников прошла по фронту. Солдаты приветствовали ее громкими криками «ура», а офицеры, почтительно целуя ее ручку, преподносили букеты.
Особое внимание генеральша уделила девятой роте крепостной артиллерии, которой командовал Вамензон. Вера Алексеевна обратилась к солдатам с речью, призывая их к ратным подвигам под руководством их доблестного командира.