Степанов Александр Николаевич. Порт-Артур. Том 2

   Коменданта форта поручика Фролова Звонарев нашел у входа в потерну, ведущую в контрэскарпную галерею. Здесь же находились прибывший с матросами мичман Вася Витгефт и артиллерийский поручик Юницкии, страшно бледный и что-то бессвязно доказывавший Фролову, который только отмахивался от него.
   — Идите в наш каземат, выпейте водки и не смейте наводить панику на людей, — решительно отчеканил Фролов. — Привет вам, — пожал он рук Звонареву. — С помощью молодцов господина Витгефта мы уже отогнали самураев на прежнее место и даже потеснили в капонире. Теперь они со злости забрасывают нас бомбочками.
   Звонарев объяснил цель своего прихода.
   — Не стоило Роману Исидоровичу так беспокоиться.
   Пока жив поручик Фролов и хоть один из его трехсот молодцов — японцам не видеть этого форта, как своих ушей! Пойдем в каземат и выпьем с мороза стаканчик водочки, — пригласил он прапорщика.
   — Я не пью, — отказался Звонарев.
   — Я тоже вкушаю водку во благовремении и в умеренном количестве, но ради сегодняшней виктории выпью и стрелкам поднесу! Жаль, десятка-другого недосчитаюсь, — вздохнул он, — а ребята как на подбор — молодец к молодцу! Когда я сюда прибыл, то меня предупредили, что здесь не солдаты, а сброд. Ротный бил их по мордам и оптом и в розницу, фельдфебель с унтером вышибали зубы, сворачивали носы и скулы. На вылазку в секреты солдат загоняли побоями. Я все это отменил. Теперь во все опасные места идут только охотники. И представьте, никогда в них не бывает недостатка.
   Звонарев с интересом слушал этого веселого и энергичного человека, сжившегося со смертельной опасностью, ежеминутно угрожавшей ему. Витгефт, легко раненный в кисть левой руки, кивками головы как бы подтверждал правдивость рассказа поручика. Зато Юницкий мрачно слушал коменданта форта.
   — Вы бы, Георгий Петрович, полюбопытствовали, как ваши артиллеристы установили свои пушки, — обернулся к нему Фролов.
   Поручик нехотя отошел от них и скрылся в проходе, ведущем на внутренний дворик форта.
   — Вот уж золотце навязалось на мою голову! — кивнул вслед ему Фролов. — Трус, хвастун и вдобавок ненавидит и презирает своих солдат, буквально за людей их не считает. А гонору-то сколько! «Мы, Юницкие, — старинный дворянский род, если бы не бедность, я бы мог служить хоть в кавалергардах», — передразнил Фролов пошловатый презрительный тон Юницкого.
   Офицеры прошли в каземат. Звонарев из приличия выпил с четверть стакана водки и закусил тягучей, как резина, старой кониной.
   — С завтрашнего дня я перебираюсь к вам с командой артиллеристов и матросов-минеров, — объявил он.
   — Превосходно! Мы втроем с вами и мичманом покажем японцам, где раки зимуют. Я дам вам письмецо прямо к вашему генералу, пусть поскорее забирает Юницкого.
   Осмотрев затем весь форт, Звонарев уже при относительно спокойной обстановке вернулся в штаб, где ею ожидали с большим нетерпением. Выслушав доклад, Кондратенко поблагодарил прапорщика, затем Белый, Кондратенко и Звонарев в экипаже отправились с докладом к Стесселю, куда уже раньше уехал Никитин.
   Вера Алексеевна встретила гостей в прихожей и тотчас же пригласила их в столовую, где уже был накрыт стол для ужина. После мороза и ветра накрытый стол выглядел особенно соблазнительно. Даже Кондратенко позабыл о своей болезни и оживился.
   Освободившись от верхней одежды, все направились к Никитину, который священнодействовал у буфета с выпивками и закусками.
   — Милости прошу по рюмашке коньячку, — угощал он, входя в роль любезного хозяина, — а затем попробуйте вот эти рыжики в маринаде изготовления самой Веры Алексеевны. Так и тают во рту. Вот балычок от Чурина, швейцарский сыр со слезой, не угодно ли отведать?
   Генералы дружно чокались, выпивали, крякая от удовольствия, и с наслаждением закусывали. Звонарев скромно стоял в стороне. Стессель и его жена, казалось, не замечали прапорщика, все свое внимание отдав превосходительным гостям.
   Заметив неловкое положение Звонарева, Копдратенко с подчеркнутой теплотой поднял свою рюмку за здоровье «храброго юноши, только что смело рискнувшего своей жизнью для установления связи с атакованным фортом». Белый тотчас присоединился к нему. Расчувствовавшийся Никитин не замедлил со слезами облобызать прапорщика… Супругам Стессель ничего не оставалось, как, в свою очередь, поздравить Звонарева с боевым успехом. Вера Алексеевна все же не преминула заметить, что почтительность к старшим является неотъемлемой частью хорошего воспитания молодых людей,
   За закусками последовал сытный и обильный ужин. Проголодавшийся Звонарев отдал должное кулинарному искусству Веры Алексеевны. Слегка отяжелев и опьянев от вина и сытной еды, он стал наблюдать за происходящим.
   Шел оживленный разговор. Ничто не напоминало ни об осаде, ни о войне, голоде, цинге, тифе и десятках тысяч раненых, страдающих в госпиталях. Сквозь плотно закрытые двери едва доносились глухие удары орудийных выстрелов.
   — Слыхал, Василий Федорович, как сегодня отличились твои друзья самотопы? — проговорил Стессель. — Оказывается, еще месяц тому назад Григорович получил сведения о предполагаемом на сегодня прибытии одного из пароходов с боевыми припасами и продовольствием, который должен был прорвать морскую блокаду. Он и появился у Голубиной бухты около полудня. Твои артиллеристы об этом ничего не знали и, когда пароход стал подавать сигналы, обстреляли его, решив, что он дает знаки японцам. Он отошел от берега, а тут к нему подлетел японский миноносец и увел с собой на виду у нас! Самотопы же появились лишь значительно позже. Так и пропали наши снаряды, а их там было несколько тысяч и сто тысяч пудов продовольствия.
   — Арестуй немедленно, Анатолий Михайлович, всех адмиралов и перевешай как изменников, — вскочил с места Никитин. — Иначе я собственноручно их перестреляю.
   — История столь невероятна, что заставляет меня сомневаться в ее правдивости, — отозвался Белый. — Моряки мне не рассказывали ничего подобного.
   — Мы получили об этом подробное донесение от
   Романовского, — подтвердил Рейс.
   — Я запросил адмиралов, — продолжал Стессель. — Представьте — они имели наглость обвинить во всем артиллеристов! Пароход, мол, должен был прийти вечером, а днем его никто не ждал, и крепости давно пора усвоить морскую сигнализацию.
   — Во всяком случае, они должны были заблаговременно предупредить хотя бы Василия Федоровича, если это уж так секретно, — вмешалась Вера Алексеевна. — Теперь ты, Анатоль, можешь потребовать, чтобы они поделились с крепостью своими запасами.
   — Добром они этого не сделают, а применить силу — значит, начать в Артуре междоусобную войну, — ответил Стессель.
   — Да, так или иначе, прозевали снаряды и продовольствие, которые помогли бы нам продержаться, по крайней мере, лишний месяц, если не больше, — грустно проговорил Кондратенко.
   — Тем лучше! Расстреляем все снаряды, кончится продовольствие, а с ним кончится для Артура и война, — живо проговорила генеральша.
   — Ваши запасы, Вера Алексеевна, судя по сегодняшнему лукулловскому пиршеству, еще так обильны, что их хватит надолго, — заметил с улыбкой Кондратенко. — Вы уже отменили, Анатолий Михайлович, распоряжение Субботина о совместном размещении инфекционных больных и раненых? — обернулся он к Стесселю.
   — Решил сначала поговорить с Балашовым. Фок уверяет, что это совершенно безопасно и только лодыриврачи не хотят возиться с больными.
   — Подобное рассуждение граничит с преступлением. Надо в кратчайший срок исправить эту ошибку Субботина, — настаивал Кондратенко.
   — Еще вопрос, ошибка ли это? Раз Фок настаивает, значит, здесь дело похуже, чем простая ошибка, — неожиданно отозвался Никитин, успевший основательно нагрузиться коньяком и водкой.
   — Выпил ты лишнее, Владимир Николаевич, потому и несешь такие нелепости! — резко остановил Стессель своего приятеля.
   — Ну, пора, — встал Белый, — а то уже час не ранний.
   Все стали прощаться. Кондратенко и Науменко пешком отправились к себе. Звонарев предложил заехать за Варей в Сводный госпиталь.
   — Быть может, она свободна и пешком отправиться домой в такую вьюгу и темень побоится.
   Генерал немного поворчал, но потом все же согласился. Варя оказалась занятой в операционной и появилась лишь через несколько минут. Увидев отца, она торжественно заявила, что сейчас ассистировала при тяжелой операции.
   — И оперированный, конечно, умер на столе? — улыбнулся ее восторгу Звонарев.
   В ответ Варя обдала его леденящим взглядом и попросила не вмешиваться в ее разговор с отцом.
   — Не дури, Варвара! Прежде всего поздоровайся с Сергеем Владимировичем, — остановил ее Белый.
   — Извините меня, пожалуйста, Сергей Владимирович. — И девушка карикатурно низко присела, одновременно презрительно глядя на прапорщика.
   — Не можешь без глупостей? — окончательно рассвирепел Белый. — Одевайся, поедешь со мной домой.
   — Но, папа, я занята! У меня еще одна операция.
   — Что ты за знаменитый хирург?! И без тебя обойдутся, марш за пальто!
   Варя вспыхнула, но возражать не посмела. Когда размещались в экипаже, генерал заставил Варю, несмотря на ее протесты, сесть между собой и Звонаревым. Всю дорогу она старалась возможно меньше прикасаться к прапорщику, но, как назло, экипаж то и дело попадал в ухабы, и Варе волей-неволей приходилось чуть ли не ежесекундно опираться на молодого человека.
   Пользуясь тем, что верх был поднят и в фаэтоне было довольно темно, Звонарев несколько раз осмеливался осторожно прикоснуться губами то к розовому ушку, то к затылку, а то и к раскрасневшейся от мороза щеке девушки. Всякий раз при этом Варя резко отклонялась в сторону и наконец, не выдержав, с отчаянием в голосе пожаловалась отцу.
   — Папочка, скажи ему, чтобы он не смел прикасаться ко мне.
   — Не подставляй ему свою физиономию, тогда никто такую злючку, как ты, и целовать не станет, — равнодушно ответил Белый и еще сильнее уткнул лицо в меховой воротник своей шинели.
   Не успел экипаж остановиться около крыльца квартиры Белого, как Варя, вся трепеща от гнева, первая выскочила из него и ринулась в дом. Звонарев помог выйти генералу и вместе с ним появился в передней.
   Хотя было около полуночи, но Мария Фоминична с чаем поджидала мужа. Чтобы не обидеть ее, Звонарев и Белый выпили по стакану, в то время как Варя жадно набросилась на еду.
   — Можно подумать, что вас в госпитале совсем не кормят, — заметила ей мать.
   — Я сегодня не обедала, мамочка, все была занята на операциях. Я ведь теперь операционная сестра и должна все время находиться гам.
   — Надеюсь, что тебе-то оперировать не разрешают? — с беспокойством спросила Мария Фоминична.
   — Так и позволят ей оперировать, такой вертлявой девчонке! — перебил жену Белый. — Сейчас она жаловалась мне на Сергея Владимировича…
   — Папка, не смей говорить при нем! Я сама потом все расскажу маме, — даже привскочила со стула от волнения девушка, густо покраснев.
   — Ей-богу, неправда! — сказал Звонарев.
   Глядя на молодую пару, старики залились громким, веселым смехом.
   — Можешь и не говорить, Федорович! Я и так понимаю, в чем дело, — произнесла наконец Мария Фоминична.
   — Совсем, совсем не так, как ты, мамочка, думаешь, — уверяла Варя.
   — Ладно уж, чай, и я не всегда была старухой! Приготовишь Сергею Владимировичу постель в кабинете, — распорядилась Мария Фоминична, когда чай был окончен.
   Звонарев поднялся из-за стола вместе с Варей и хотел идти за ней, но девушка так свирепо взглянула на него, что он отказался от своего намерения.
   Побыв еще немного с Белым в столовой, он направился в кабинет. Сквозь неплотно притворенную дверь Звонарев увидел, как девушка сердито, рывками накрывала кушетку простынями, небрежно бросила на нее подушки и с силой ударила по ним кулаками.
   — Можно подумать, Варя, что вы и меня хотели бы угостить такими тумаками, — проговорил прапорщик, входя в кабинет.
   — С сегодняшнего дня я вам не Варя, а Варвара Васильевна или даже никто! Я не желаю иметь с вами ничего общего после той наглости и нахальства, которые вы себе позволили в экипаже, господин Звонарев.
   — Если я повинен лишь в том, что поцеловал вас недостаточно крепко, то я готов немедленно исправить свою ошибку, — улыбнулся Звонарев и, шагнув к девушке, хотел было обнять ее. В то же мгновение он получил оплеуху. Охнув от удивления, прапорщик на мгновение зажмурился, а когда открыл глаза, то увидел, как Варя с торжествующим видом выпорхнула из комнаты.
   Расправившись с Звонаревым, Варя ласково попрощалась с родителями перед сном и тоже улеглась в постель. Как ни устала она за день» но уснуть ей скоро все же не удалось. Она вновь переживала все нанесенные ей сегодня Звонаревым обиды. Оказался он виновен и в замечании, сделанном ей отцом в госпитале, и в шутках родителей, не говоря уже о предерзких поцелуях в экипаже и попыток обнять в кабинете. Одним словом, прапорщик был кругом виноват перед нею и вполне заслужил постигшую его кару. И все же Варя была недовольна собой. В глубине души она признавалась, что не так уж неприятны были звонаревокие поцелуи и сам он не меньше ее был смущен подтруниванием отца и матери. Пожалуй, можно было бы обойтись и без пощечины, ограничиться лишь холодной вежливостью и ледяным презрением. Варя ярко представила себе, какой неприступный вид был бы у нее в этом случае.
   «Быть может, он, бедняжечка, от огорчения тоже не спит, — вздохнула Варя и вспомнила рассказ отца об опасном путешествии прапорщика на форт. — И зачем только он всегда норовит попасть в такие места! Не дай бог, случится еще с ним что-нибудь! — уже с волнением подумала Варя. — Тогда я себе никогда не прощу сегодняшней пощечины».
   Накинув затем шаль на плечи, она осторожно пробралась к двери кабинета, желая убедиться, спит ли прапорщик. Каково же было ее разочарование, когда из-за двери до нее донесся храп крепко уснувшего Звонарева. Это было для нее новой обидой. Добравшись до своей постели, она решительным движением сунула голову под подушку и мгновенно уснула.
   Утром Звонарев не встретил Варю — она убежала в госпиталь. Получив от Белого различные указания служебного характера, прапорщик побывал в Управлении артиллерии, в порту, а затем направился в штаб Кондратенко.
   Уже темнело. Солнечный день сменился холодным, туманным вечером. Артур заволокся густыми облаками.
   Генерала он застал лежащим в постели, с высокой температурой. Вчерашняя прогулка в штаб Горбатовского не прошла даром. Тем не менее Роман Исидорович тотчас же принял прапорщика и, подробно расспросив о результатах посещения моряков, дал ряд указаний о спуске мины.
   — Помните, что вы остались единственным специалистом по опусканию шаровых мин. Горский болен и не скоро оправится. Значит, на вас ложится вся тяжесть руководства минно-шаровым делом. Главное же — не рисковать зря людьми и собой, — проговорил генерал.
   — Больше всего надо вам самим беречься, ваше превосходительство. Меня и солдат легко можно заменить, вас же заменить некем! Между тем вы совсем не бережетесь, о чем свидетельствует ваше здоровье.
   В ответ Кондратенко громко рассмеялся.
   — Первый раз в жизни слышу, чтобы прапорщик читал нотации генералу!
   — Я не хотел вас обидеть… — смутился Звонарев.
   — Прекрасно это понимаю. Меня заменить легко, и, быть может, давно пора это сделать. Оборона крепости отличается крайней пассивностью. Ни одной вылазки за три с половиной месяца тесной блокады! Это ли не возмутительно! В первые дни осады мы легко могли прорвать расположение японцев, выйти в тыл, захватить их артиллерию, а главное — так необходимые нам снаряды, порох и продовольствие. По этому одному можно судить, насколько хорош я как руководитель сухопутной обороны.
   — Вы тут ни при чем. Стессель, Фок и Рейс никогда не допустили бы такого образа действий с вашей стороны. Вылазки были запрещены Стесселем. Фок и Рейс все время мешали активизации обороны.
   — Какой же я военный, если не сумел отстоять своего мнения перед высшими начальниками?
   — Зная Стесселя и его окружение, нетрудно понять, что тут играет роль не ваша мягкость, а твердокаменное упрямство высшего артурского начальства. Мне не совсем понятна роль Смирнова. Комендант крепости по должности мог и должен был возглавить оборону Артура, не уступать своего места Стесселю. Фактическим комендантом является генерал-адъютант, Смирнов же играет роль коменданта без крепости.
   — Хрен, говорят, не слаще редьки! Если бы фактически во главе Артура стоял Смирнов, то, возможно, мы были бы свидетелями еще более «оригинальных» деяний, чем теперь. Комендант крепости хочет предвидеть все возможное и невозможное. Ему совершенно непонятна та простая истина, что всего не предусмотришь и, следовательно, должна быть сохранена инициатива младших начальников. Нет, знаете, не хотел бы я видеть Смирнова в роли старшего начальника в Артуре. У него нет необходимой для этого широты взглядов, — задумчиво закончил Кондратенко.
   — Мнение огромного большинства артурского гарнизона, что ваше превосходительство являетесь наиболее подходящим комендантом для Артура.
   — Начальство в Питере и Маньчжурии держится иного мнения, да и здесь некоторые весьма влиятельные лица находят, что я приношу больше вреда, чем пользы, — с горечью проговорил генерал.
   — А кто же такие эти глупцы, выражаясь мягко? — возмутился Звонарев.
   — Прочтите, — протянул ему Кондратенко одну из бумаг, лежащих на столе.
   Это была напечатанная на машинке записка Фока под заглавием «Некоторые соображения об артурской обороне». Адресовалась она Стесселю и всем генералам и командирам отдельных частей. Наверху имелась надпись: «Не подлежит оглашению». Прапорщик уже был знаком с литературными произведениями Фока и сразу понял, что перед ним очередной пасквиль на Кондратенко.
   — Стоило ли читать эту чепуху? — повернулся он к генералу.
   — Хотя она и «не подлежит оглашению», но ее читают все писари, вплоть до ротных, и, конечно, знакомят с ее содержанием солдат. Это, так сказать, артурекая литература для народа. Все равно вам придется с нею познакомиться.
   Звонарев принялся за чтение.
   — «Я уже не раз указывал, что излишнее переполнение передовых окопов стрелками и матросами ведет только к ненужным, ничем не оправданным потерям. Но генерал Кондратенко, который воображает себя самым умным человеком в Артуре, конечно, не пожелает снизойти до этих соображений. С ученым видом всезнайки он по-прежнему будет напрасно проливать реками солдатскую кровь, твердо веря, что это принесет ему славу героя, чины и ордена».
   — Как допускает Стессель появление подобных произведений? — не выдержал Звонарев. — Ведь это не только подрыв вашего авторитета среди солдат и матросов, но прямое натравливание их на вас!
   — «Известный всему Артуру своими длинными усами генерал недавно прямо заявил мне, что он гораздо больше беспокоится о снарядах, которых мало, чем о людях. По его мнению, солдат в крепости гораздо больше, чем имеющегося продовольствия. Поэтому потеря тысячи-другой человек только облегчит положение крепости. Надо ли говорить, что он сам отнюдь не хочет оказаться в числе этих тысяч». Вопиющий поклеп на Василия Федоровича.
   — Его хоть прямо по фамилии не называют, — все же как-никак родственник Стесселю, не то что мы, грешные.
   — Не секрет, что вы собираетесь предпринять, Роман Исидорович, в связи с этой наглой и бестактной выходкой Фока?
   — Подал рапорт об освобождении от должности начальника сухопутной обороны и, как следовало ожидать, получил отказ. Нельзя-де обращать внимания на чудачества Фока, он ведь еще в турецкую войну ранен в голову и немного ненормален. Я не настаивал: боюсь, что без меня дело попадет в руки того же Фока, и тогда дни Артура будут сочтены. Нет, я не собираюсь сдавать свои позиции! — с жаром проговорил Кондратенко.
   — Если бы вам, Роман Исидорович, предложили взять на себя высшее начальствование в Артуре, вы согласились бы?
   — Куда же денутся Стессель и Смирнов?
   — Мы бы их арестовали.
   — Кто вы?
   — Ваши приверженцы.
   — Я бы немедленно арестовал вас и освободил Стесселя и Смирнова, дабы они вернулись к исполнению возложенных на них обязанностей, — улыбнулся Кондратенко. — Нет, я против всяких незаконных действий. Так и передайте всем «моим приверженцам», как вы выражаетесь.
   Прапорщик разочарованно вздохнул. Вскоре пришел Науменко. Воспользовавшись этим, Звонарев стал прощаться.
   В Свободном госпитале ему пришлось довольно долго ждать в приемной, пока вышла Варя. Увидев прапорщика, она сурово сдвинула брови и сухо справилась, чем она может быть ему полезна.
   — Прежде всего, я думаю, вам следует извиниться передо мной за вашу вчерашнюю грубость, — в тон ей умышленно хмуро ответил Звонарев.
   Не произнеся ни слова, девушка повернулась и направилась к двери. Прапорщик едва успел схватить ее за руку.
   — Стоп, стоп, стоп! Я еще не кончил, и вы, как всякая воспитанная девочка, должны выслушать до конца, когда с вами говорит старший, — проговорил он.
   — Руки прочь, или вы получите еще одну оплеуху, — попыталась вырваться Варя.
   — Ша, киндер, как говорит Борейко в таких случаях, — еще крепче сжал ее руку Звонарев. — Кондратенко прислал вашим больным цингой свежее мясо и овощи. Потрудитесь их получить, — протянул он большой сверток.
   — Я больше не веду палаты. Пустите, мне больно, — тихо проговорила она.
   — А вы драться не будете? — уже совсем весело спросил Звонарев.
   — Не хочу марать руки о вашу… вашу противную физиономию, — заикаясь от волнения, проговорила девушка.
   — То-то же, — отпустил ее прапорщик. — Теперь мы квиты, и я могу опять поцеловать вас…
   Варя фыркнула, как кошка, и одним прыжком оказалась за дверью.
   — Не смейте никогда больше приближаться ко мне, приходить сюда или к нам домой, низкий вы… человечишка, — наконец подобрала она наиболее уничтожающее слово и, хлопнув дверью, исчезла.
   Звонарев улыбнулся. Негодующая Варя была ему больше по сердцу.
   В штабе Горбатовского его уже поджидали Буторин и Фомин с тремя десятипудовымн шаровыми минами. Наскоро переговорив со Степановым и получив от него последние указания, прапорщик отправился с матросами на форт номер два.
   На форте было относительно тихо: редкая ружейная перестрелка, взрывы бомбочек, изредка гулкий артиллерийский выстрел и визг разорвавшейся шрапнели. Сквозь туманную ночь чуть пробивались бледные лучи прожекторов. Две подводы, запряженные парой осликов каждая, затарахтели за Звонаревым и матросами.
   Фролов уже ждал прапорщика. Им был разработан подробный план очищения рвов форта от японцев.
   — Как только ваши мины взорвутся, мичман Витгефт с матросами бросится в атаку вдоль левого бокового рва, я со стрелками — вдоль правого, поручик Юницкии из контрэскарпной галереи попытается выбить японцев из капонира. Вы же будете орудовать на бруствере и командовать артиллерией внутри форта, — распределил он роли между офицерами.
   — По-моему, мое задание невыполнимо. Японцы так прочно засели в капонире, что едва ли мы сможем чтолибо с ними поделать, — заикаясь, проговорил Юницкий.
   — Умереть-то там вы, я думаю, сможете, если это будет нужно, — насмешливо ответил комендант форта.
   — Думаю, что я больше пользы принесу живым, чем мертвым.
   — Можете думать что хотите, но выполнить поставленную вам задачу вы обязаны. Ступайте! — резко приказал Фролов. — От него, живого, пользы не больше, чем от мертвого.
   Места для спуска мин были выбраны на бруствере заранее, и на них начали устанавливать желобообразные салазки, соблюдая полную тишину, боясь столкнуть малейший камешек или комочек земли. Как только это было сделано, Фролов в последний раз повторил свои наставления: взрывы спускаемых мин послужат сигналом для общей атаки, Звонарев с артиллеристами форта должны орудийным огнем парализовать контратаку японцев, если она последует. Пожелав прапорщику успеха, Фролов ушел.
   Мины осторожно, без шума подняли на салазки. Звонарев поочередно поджег фитили и шепотом скомандовал:
   — С богом, кати!
   По три рослых матроса налегли на каждый шар, и они со слабым скрипом двинулись с мест. Налетевшая густая волна тумана совсем закрыла русских. Японцы ничего не подозревали и держались тихо. С нарастающим шумом мины ринулись вниз.
   Один за другим раздались три сильных взрыва. Сотрясение было так сильно, что мешки с землей лавиной обрушились вниз, завалили вход в блиндаж, крыша которого подозрительно заскрипела.
   — Господи Исусе Христе, да что же это такое? Никак, японец сам нас взорвал? — заметались испуганные солдаты, торопливо расчищая выход из блиндажа.
   Прапорщик выбрался наружу одним из первых. Осколки и комья земли после взрыва уже пролетели, но в воздухе стоял грохот ружейной стрельбы, взрывов бомбочек и свист пуль. Из рвов доносился шум рукопашной схватки; крики, стоны, выстрелы, взрывы бомбочек слились в один общий рев, который все нарастал и быстро передвигался по направлению к переднему рву.
   — Бежит японец! — проговорил Буторин. — Мы его сегодня застали врасплох. С перепугу он и стал тикать без оглядки.