Степанов Александр Николаевич. Порт-Артур. Том 2

   В палате, рассчитанной на пятнадцать человек, находилось не меньше тридцати. На двух составленных вместе койках помещалось по трое тяжелораненых. Легкораненые лежали прямо на полу, на шинелях, носилках, изредка на тюфяках. Воздух в палате, несмотря на открытые форточки, был тяжелый. Пахло карболкой, йодоформом, махоркой и грязным человеческим телом. Звонарев поморщился и постарался поскорее найти своих утесовцев. Они расположились все вместе в углу возле окна. На койке лежали Родионов и Заяц. Тут же вертелся уже совсем поправившийся Гайдай и еще два запасных бородача, фамилии которых прапорщик не знал. Звонарев поздоровался с ними. Артиллеристы, забыв об окружающих, громко рявкнули в ответ.
   — Тише вы, — сердито обернулась к ним Варя и увидела наконец прапорщика. — Как вы смели войти сюда без моего разрешения? — коршуном налетела она на Звонарева.
   — Виноват, господин фершал, разрешите остаться! — шутливо вытянулся офицер.
   — Через полчаса я освобожусь, вместе и пойдем.
   — Разрешите нам на выписку, — взмолился Родионов, — а то мы здесь умрем с голоду, дюже харчи плохие.
   Их похудевшие, осунувшиеся лица говорили сами за себя.
   — Отпустите их, Варя. Я распоряжусь, чтобы за ними прислали лошадь перевезти на Утес, — заступился за солдат прапорщик.
   — Ладно уж, если вы так просите за них, — смилостивилась девушка.
   — Покорнейше благодарим, вашбродь, — обрадовались солдаты, — мы и сами как-нибудь добредем.
   В это время в палату заглянул озабоченный врач в белом халате.
   — Приведите все по возможности в порядок, сестра.
   Сейчас к вам зайдет сама Вера Алексеевна. Она обходит все палаты. — И он исчез.
   — Приберите постели, бросьте курить, — захлопотала
   Варя, торопливо оправляя койки больных и подбирая бумажки с пола.
   — Уходите отсюда, — прогнала Варя Звонарева из палаты, но в дверях появилась фигура генеральши в сопровождении ротмистра Водяги и главного врача госпиталя Протопопова.
   Варя сделала глубокий реверанс. Вера Алексеевна ласково поцеловала ее в лоб.
   — Вот видите, доктор, как ведут себя приличные девушки, — обернулась генеральша к Протопопову. — Не то что другие сестры, которые боятся склонить передо мной свою головку. Еще бы, учительница и вдруг станет делать реверанс, это ниже нашего» достоинства, — иронизировала Вера Алексеевна.
   — Здравствуйте, солдатики! — обратилась она к больным.
   — Здравия желаем, барыня, — нестройно ответили они.
   — Не барыня, а ваше превосходительство! — резко прикрикнул Водяга, сердито глядя на солдат.
   Генеральша начала раздавать солдатам иконки и крестики.
   — Чего тебе не хватает, Варя? — спросила генеральша.
   — Хорошего питания, бинтов, белья, лекарств…
   — Не так быстро. Мосье Водяга сейчас все это запишет, но, конечно, я сделаю только то, что будет возможно, — забеспокоилась генеральша.
   — Прежде всего нужно питание. У меня два легкораненых умирают от цинги. Неделя хорошего питания — и они будут спасены. Хотя бы пару куриц, десяток яиц, — упрашивала девушка.
   — Ну, посмотрю дома, — покривилась генеральша и проплыла к выходу. — Зачем у тебя, Варя, в палате посторонние лица, — кивнула она на поклонившегося ей Звонарева..
   — Я велела ему зайти за мной, — поспешила на помощь Звонареву Варя. — Он должен проводить меня домой.
   — А я-то, дурак, думал, что это барыня, а оказывается — генерал в юбке, — усмехнулся Заяц вслед ушедшим.
   Больные засмеялись. Варя пугливо замахала на них руками.
   — Сурьезная баба, — подтвердил Родионов. — Кто она такая?
   — Стесселева генеральша, — пояснил Заяц.
   Варя торопливо заканчивала раздачу лекарств. Звонарев, поджидая ее, присел на койку Родионова.
   — Сколько человек здесь на выписку, сестра? — неожиданно появился в дверях Протопопов в сопровождении инспектора госпиталей доктора Субботина.
   — Четверо, — ответила Варя.
   — Это никуда не годится! Отсюда можно выписать, по крайней мере, человек десять, — сердито пробурчал Субботин. — У тебя что? — обратился он к лежащему с краю солдату.
   — Он ранен в ногу, она еще гноится, — отозвалась Варя.
   — Выписать, долечат в околотке. У этого что? — подошел Субботин к следующему.
   — Раны на обеих ногах, не может даже стоять. Кроме того, высокая температура.
   — Притворяется, мерзавец! В околотке и температура спадет, а набьют морду, так он и совсем поправится. У этого что?
   — Правая нога не сгибается, не может ходить.
   — Пустяки, сейчас ногу выправим. — И Субботин изо всей силы согнул больную ногу.
   Солдат закричал от нестерпимой боли и потерял сознание.
   — Ишь какой неженка! Привести в чувство и сегодня же выписать. В роте с ним церемониться не станут.
   — Вы… вы не человек, а бездушная приказная строка! — вся затряслась от возмущения Варя. — Это бесчеловечно!
   — Сегодня же увольте сестру, она слишком слабонервна для нашей работы, — пожал плечами, уходя, Субботин.
   — Это дочь генерала Белого, — тихонько проговорил
   Протопопов.
   — Что же вы мне сразу не сказали?! Переведите в операционные сестры, а то нажалуется самой Вере Алексеевне, потом неприятностей не оберешься, — ответил, уходя, Субботин.
   — Опять вы, Варя, наскандалили, — укоризненно заметил Звонарев. — Нужно освободить места для вновь поступающих с фронтов, вот он и старается.
   — Заставь «умника» богу молиться, он и лоб расшибет.
   Варя постепенно успокоилась. Сдав дежурство добровольной сестре, она пошла одеваться. Затем Звонарев и Варя направились в Пушкинскую школу. Там они застали Лелю Лобину, которая им рассказала о своем столкновении со Стессельшей. Генеральша потребовала, чтобы учительница сделала ей реверанс, она же ограничилась лишь поклоном.
   — Меня приказано перевести в тифозный госпиталь на Тигровом полуострове.
   — Ты добровольная сестра, а не крестовая, и можешь отказаться от такого назначения. Я слышала, что у вас в школе вновь откроется госпиталь-филиал Сводного. Попросись туда у Протопопова, он ведь большой добряк. Хочешь, я сама завтра об этом поговорю с ним?
   — Буду тебе только благодарна. Это меня вполне устроит. Вы куда направляетесь? — справилась Леля.
   — На Электрический Утес, — ответила Варя.
   Взяв девушку под руку, Звонарев повел ее сначала на «Этажерку». Но бульвар был весь исковеркан снарядами. И все же несколько пар, пользуясь затишьем, разгуливали по еще сохранившимся аллеям. Около развалин ротонды для музыки возились мальчишки-китайчата. В гавани, прижавшись к берегу, прятались оставшиеся в Артуре суда. По мостовой шел отряд матросов, бодро распевая:
   Было дело под Артуром,
   Дело скверное, друзья,
   Тоги, Ноги, Камимура
   Не давали нам житья.
   — Плохи наши дела на фронте, — вздохнула Варя.
   — Мало что осталось и от эскадры, — заметил Звонарев. — Не понимаю, почему моряки сидят в Артуре, а не попытаются хотя бы по ночам поодиночке прорваться в нейтральные порты.
   — Папа говорит, что матросы и пушки нужны здесь. Без них крепость долго не устоит.
   Некогда оживленный район порта и доков теперь был пустынен. Откуда-то из дальних цехов слабо доносились удары молота, взвизгивала пила, тяжело перекатывался подъемный кран. Работа производилась почти исключительно ночью: днем из-за обстрела вся жизнь в мастерских замирала.
   Миновав доки, Звонарев с Варей свернули к Утесу. За Золотой горой открывались безграничные просторы океана. На горизонте по-прежнему маячили силуэты японских судов. Резкий холодный ветер покрыл все море белыми гребешками волн. Варя поежилась.
   — На душе становится грустно, когда видишь такую картину. В порту наши искалеченные суда, в океанепустыня и на горизонте несколько японских козявочек, а на сухом пути мрачные серые сопки с полуразрушенными фортами и умирающими от тифа, цинги и дизентерии защитниками. Вместо города — сплошные развалины да полуразрушенные госпитали, переполненные ранеными и больными, которых нечем лечить.
   — Ой, Варя, я умру с тоски, если вы еще продолжите перечисление всех наших бед, — взмолился Звонарев. — Мы с вами молоды, здоровы, и у нас нет никаких оснований быть такими пессимистами.
   — Сегодня — да, а завтра — темно и страшно…
   — О нем и будем говорить завтра, а пока… Ловите меня. — И Звонарев бросился вперед, Варя за ним. Она вскоре нагнала прапорщика, но тот увернулся и побежал обратно.
   — Это не по правилам, надо бежать к Утесу, — совсем по-детски возмутилась Варя, забыв о своих мрачных мыслях.
   Так, дурачась и играя, они незаметно добрались до Утеса. Возбужденные, раскрасневшиеся, веселые, они влетели в офицерский флигель. В столовой, закутавшись в плед, сидел в качалке Жуковский. Он похудел, постарел. Грустными глазами следил он за морем и временами тяжело вздыхал. Поднятый Варей и Звонаревым шум заставил его обернуться.
   — Здравствуйте, Николай Васильевич, как ваше здоровье? — присела а реверансе Варя.
   — Здравствуйте, здравствуйте, приятно посмотреть на вас с Сергеем Владимировичем. Уж очень тоскливо на душе…
   Оживление да лицах Вари — и Звонарева потускнело.
   — Как заживают ваши раны, Николай Васильевич? — вздохнув, спросила девушка.
   — Раны-пустяки, цинга сводит в могилу. Все зубы шатаются. Никто из нас, артиллеристов и стрелков, из Артура не уйдет. — …Мы обречены на гибель, как обречен Артур. Крепость рано или поздно будет взята, и едва лиг кто-либо из нас переживет ее падение, — мрачно говорил капитан.
   Вскоре в столовой к обеду собралось все население офицерского флигеля. Из казарм пришли Катя Белая в Шура Назаренко с доктором Зориным. Появился фатоватый мичман Любимов, за ним — Гудима. На хозяйском месте села Катж, рядом с ней доктор и моряк, далее Шура с Гудимой, с одной стороны, и Варя с Звонаревым — с другой. Жуковский поместился против Кати.
   За едой говорили мало, стараясь избегать артурских тем.
   С тех пор как Старый город подвергся усиленной бомбардировке, оттуда стали переправлять наиболее ценные вещи на батареи приморского фронта. Таким образом на Утес попали большой концертный рояль и пианино. Из всех обитателей Утеса только Катя и Любимов умели играть на рояле. Теперь, по общей просьбе. Ката села к роялю и: начала тихонько наигрывать различные мотивы, которые успокаивали Жуковского. Шура Назареако стала вполголоса ей подтягивать.
   — Спойте, Шура, мою любимую, — попросил Жуковский.
   Девушка запела. Капитан — грустно вторил;
   Догорай, моя лучина,
   Догорю с тобой и я.
   — Эх, нет Бориса Дмитриевича, — вздохнул капитан. — У того всякое дело в руках спорится, а запоет — заслушаешься. Жаль только — пьет сильно. Слыхал я, что он всерьез жениться собирается?
   — Это уж спрашивайте у Вари. Она в курсе всех дел батарей литеры Б и Залитерной, а равно и Пушкинской школы, — заметила Катя.
   — Оля Селенвна, верно, выйдет за него замуж. Она ему явно симпатизирует.
   — Дай бог! Бросит пить, человеком станет, — проговорил Жуковский.
   На следующий день, уже довольно поздно, Звонарева разбудил громкий стук в дверь.
   — Вставайте поскорее, соня вы этакий! Через четверть часа мы с вами пойдем в Артиллерийский городок, — кричала Варя.
   — Я никуда не собираюсь уходить с Утеса.
   — Зато я ухожу, значит, вы должны меня проводить.
   Как ни отнекивался Звонарев, но через полчаса все же шагал рядом с Варей по береговой дороге. День был безветренный, солнечный. Из-за Золотой горы почти беспрерывно слышались раскаты орудийной стрельбы и разрывы тяжелых снарядов. Но со стороны моря все было тихо. В этот район японские снаряды не долетали, поэтому на опустевших батареях появлялись новые, наспех построенные небольшие домики и землянки. Возле них копошились люди, висело белье, с лаем бегали собаки. Звонарев и Варя с удивлением оглядывались вокруг.
   — Пожалуй, сюда скоро переедет половина Старого города и здесь откроются лавки и магазины, — заметила Варя.
   — Вы можете только радоваться этому — совсем рядом с Артиллерийским городком.
   — Мама и так все время ворчит, что я много трачу денег, а они у меня идут только на раненых. На себя же я ничего не расходую.
   — Я ваш неоплатный должник. Варя. Сейчас в Управлении получу жалованье за два последних месяца, что-то рублей семьсот со всякими накидками и прибавками, и передам их вам.
   — У меня еще остались ваши деньги. Поэтому я возьму не более ста рублей, а на остальные вы можете чтонибудь подарить вашей ненаглядной Ривочке, Надтоше теперь…
   — Слушайте, Варя, давайте поговорим серьезно…
   — Я и так не шучу, — насторожилась Варя.
   — Выходите-ка за меня замуж, — одним духом выпалил Звонарев.
   — Вы с ума сошли! Да разве так делают предложение порядочной девушке! Вы должны стать передо мной на одно колено и оказать: «Я вас безумно люблю, сделайте меня счастливым на всю жизнь, будьте моей женой, — наставительным тоном проговорила Варя. — Тогда я еще подумаю, что мне вам ответить.
   Звонарев захохотал так, что девушка сначала удивленно посмотрела на него, а затем, обидевшись, набросилась на него:
   — Замолчите сейчас же, противный, или я никогда с вами не буду говорить!
   — Ох, уморили вы меня, Варя! Сегодня же всем расскажу, как вам надо делать предложение.
   — Попробуйте только! Я сразу же объявлю вас врунишкой.
   Несколько шагов прошли молча.
   — Вы это серьезно? — недоверчиво посмотрела на Звонарева Варя. — Повторите все при маме, тогда поверю.
   Мария Фоминична встретила дочь попреками:
   — На минуту заглянуть домой у тебя нет времени, а с кавалерами проводишь целые дни.
   — Он, мамочка, не кавалер, а хочет стать моим женихом.
   — Вы, Сергей Владимирович, не смейтесь над нашей дурочкой. Она ведь все за правду принимает.
   — Я самым серьезным образом…
   — Ох, что-то вы меня надуваете, гадкий! Говорит — с серьезными намерениями, а сам смеется, — опять с сомнением посмотрела на прапорщика девушка. При этом она имела такой недоверчивый комичный вид, что Звонарев громко расхохотался.
   — Не верь, мама, этому врунишке. Он только смеется надо мной.
   Девушка выбежала из комнаты.
   — Беда с ней! — вздохнула Мария Фоминична. — Как трава растет, совсем от рук отбилась; что в голову вступит — то вынь да положь. Не время сейчас о женихах думать, да и молода она еще. Вы не обижайтесь, Сергей Владимирович, что я так прямо высказываю свое мнение.
   Звонарев смущенно молчал, почтительно слушая.
   Сильный взрыв поблизости отвлек их внимание. Начался очередной обстрел Старого города. В порту загорелись цистерны с маслом, и огромные клубы черного дыма заволокли весь Старый город. Японцы еще усилили бомбардировку. На фоне пожара то и дело появлялись взблески разрывов и белые дымки шрапнели. К месту пожара торопливо направилась команда моряков, поскакала городская пожарная команда в блестящих медных касках.
   — Нечего тебе сегодня в госпиталь идти, Варя, — решила Мария Фоминична.
   Звонарев отправился в Управление артиллерии за деньгами. Там было почти пусто: два-три писаря, телефонист, легкораненый, с рукою на перевязи, адъютант, поручик запаса Азаров и несколько чиновников. Старший казначей Иван Кирович, участник севастопольской обороны, кряхтя и кашляя, возился около денежного ящика. Поздоровавшись с Азаровым, Звонарев справился, как это он умудрился быть раненым, сидя в Управлении артиллерии.
   — Вы же нашего генерала знаете: дня не проходит, чтобы он вместе с Кондратенко не побывал на фортах или батареях, и я с ними. Недавно на Куропаткинском люнете нас чуть не подстрелили японцы. У генерала пулей сорвало погон, а меня ранило в правую руку и бок да при бомбардировке поцарапало камнями.
   Завязался общий разговор.
   — Сколько еще, по-вашему, продержится Артур? — спросил казначей Звонарева. — Севастопольская осада длилась триста тридцать шесть дней, — думается, что Артур столько не выдержит.
   — Мы совершенно отрезаны от мира, а Севастополь до самого конца сообщался с остальной Россией. Думаю, что месяц-другой еще свободно удержимся, а там подойдет или Куропаткин, или Рожественский.
   — Ждите! — вмешался Азаров. — Куропаткин, как рак, все время пятится назад, на север. Скоро зима, время для наступления мало подходящее. Вторая эскадра раньше конца декабря до нас не доберется, да и что ей у нас делать? Внутренний рейд простреливается из одиннадцатидюймовых мортир, ремонтная база слабая. Вернее всего, она пройдет прямо во Владивосток, а наши суда, которые еще уцелеют, присоединятся к ней по дороге.
   — Значит, нам нечего от них ожидать помощи, — вздохнул казначей.
   — Если Артур удержится до подхода Рожественского, то он свою роль, как убежище для флота, выполнит, — проговорил Звонарев. — Тогда можно и капитулировать, благо к тому времени в крепости не останется ни еды, ни снарядов.
   — Да и людей уцелеет немного, — добавил Иван Кирович.
   Выходя из Управления, прапорщик встретил старшего писаря Севастьянова.
   — Как дела, Петр Евдокимович? — поздоровался с ним Звонарев.
   — Как сажа бела! Скоро все с голоду перемрем. У нас в артиллерии уже выбыли из строя половина солдат и треть офицеров. В стрелковых полках убыль того больше. Скоро некого и в окопы будет сажать. Цинга да тиф косят людей больше пуль и снарядов.
   — Вы-то, кажется, здоровы пока?
   — Бог грехи терпит, — отозвался Севастьянов. — А вы, Сергей Владимирович, слыхали, что Стессель приказал всех раненых солдат класть в госпиталях вместе с цинготными и дизентериками, чтобы, значит, болезнь перешла на всех, а затем объявить: некем, мол, больше Артур защищать, и сдаться?
   — Что-то уж слишком невероятно такое предположение.
   — Могу в Управлении показать приказ доктора Субботина о совместном размещении в госпиталях раненых и больных; в нем так и написано: по приказанию генерала Стесселя. Хотят перевести солдатиков и замириться. Вот так дела-то, Сергей Владимирович.
   Простившись с писарем, Звонарев вернулся к Белым и сообщил услышанные новости Варе.
   — Я к себе в палату не приму ни одного заразного больного, — объявила она.
   — Так тебя, девчонку, и послушают. Не спросят и положат, — вмешалась Мария Фоминична.
   Вскоре приехал сам Белый. Он был весь в копоти. Даже пышные седые усы его стали совсем черными.
   — Папка, да ты помолодел! Усы у тебя как у двадцатилетнего парубка, — кинулась к нему Варя.
   — Не прикасайся ко мне, а то и сама запачкаешься. Едва проехали мимо пожара, — бурчал Белый. Затем он отправился мыться и переодеваться.
   Пока Белый приводил себя в порядок, прапорщик вручил Варе все полученные деньги, прося их сохранить. Девушка сначала запротестовала, а потом спрятала вместе со своими безделушками.
   — Смотрите, кладу сюда, — показала она. — Если меня ранят или убьют, то будете знать, где они лежат.
   — Это в гораздо большей степени грозит мне.
   — Не геройствуйте, целее будете.
   За обедом Варя с возмущением рассказала отцу о распоряжении Субботина.
   — Я это знаю. Говорил со Смирновым и Кондратенко. Эго будет доложено Стесселю, — ответил Белый
   Как только встали из-за стола, Варя решительно объявила, что идет в свой госпиталь.
   Уже стемнело, обстрел почти прекратился, но пожар продолжал бушевать с прежней силой. Рейд, Золотая гора и окружающие город сопки осветились красным заревом. Начался дождь, и поэтому дым и сажа не разлетались так далеко, как раньше. Звонарев пошел проводить девушку. Кое-как они добрались до госпиталя. Прапорщик остался в вестибюле. Через несколько минут вернулась Варя и с возмущением сообщила, что все освободившиеся в ее палате места заняты дизентериками и цинготниками.
   — Солдаты волнуются и думают, что это делается нарочно, чтобы их заразить, — шепотом добавила Варя, испуганно смотря на Звонарева, — грозят убить всех генералов, значит, и папу тоже, а он совсем ни при чем.
   — А вы не обращайте внимания, поговорят и перестанут, — успокоил ее прапорщик.
   — Субботин велел меня перевести в операционную, чтобы я работала там, а не в палате. Мне жаль моих больных, но зато в операционной интереснее. Видя, как работают доктора, может, и я научусь делать простенькие операции, — мечтательно вздохнула Варя. — Ну, прощайте, мне надо идти.
   Прапорщик издали видел, как на огненно-красном фоне пожара мелькали черные фигурки пожарных, матросов и солдат, ловко забрасывавших пламя землей. Из темноты доносился зычный голос брандмейстера Вайтнкайнена, распоряжавшегося всеми принимавшими участие в тушении пожара. Затем Звонарев свернул к Новому городу и незаметно для себя оказался перед домиком Акинфиевых.
   Дождь перестал, с рейда потянуло запахом водорослей, на небе показались звезды. С фронта чуть доносилась ружейная стрельба. В городе совсем по-мирному лаяли собаки. По дорогам тянулись скрипучие военные повозки да молчаливо шли в разных направлениях роты солдат и матросов. Все рестораны и кафе давно превратились в лазареты, из которых доносились стоны раненых и умирающих,
   Подойдя к домику, Звонарев наудачу постучал, хотя в нем не было видно ни одной светлой полоски и царила полная тишина. К его удивлению, за дверью тотчас же послышались легкие, быстрые шаги, и голос Акинфневой спросил, кто пришел. Прапорщик назвал себя. Стукнул болт, и дверь распахнулась.
   — Входите, милый Сережа, — приветствовала его Надя. — Совсем не ожидала вас сейчас видеть. Для меня ваше появление — приятный сюрприз.
   Прапорщик поспешил захлопнуть за собой дверь. Несколько мгновений они рассматривали друг друга. Акинфиева поправилась, порозовела и показалась Звонареву еще привлекательнее. Надя тоже смотрела на него с нескрываемой нежностью.
   — Как вы хороши, Надюша! — чуть слышно от волнения проговорил он.
   — Вы тоже похорошели, если так можно выразиться относительно мужчины, — улыбнулась Акинфиева.
   Не отдавая себе отчета, Звонарев обнял молодую женщину и припал к ее губам.
   Надя от неожиданности выронила из рук свечку. В наступившей темноте несколько мгновений были слышны лишь звуки поцелуев.
   Наконец Звонарев отпустил ее.
   — Возьмите же себя в руки, милый, — просила Акинфиева. — Быть может, вам лучше уйти? Я не гоню вас, но вы сами должны чувствовать, что вам лучше: оставаться ли дальше со мной или обдумать все на свободе.
   — Я останусь, — хрипло проговорил Звонарев.
   — Тогда успокойтесь, — уже со строгой ноткой в голосе сказала Надя. — Я сейчас зажгу свечу. Хорошо, что я одна в доме и никто не видел нас.
   Звонарев постепенно успокоился и заговорил об Андрюше, жизни на Ляотешане, видах на будущее.
   После чая он поднялся.
   Надя вышла на крыльцо проводить своего гостя. Стояла глухая темная ночь. Моросил мелкий дождь, временами налетали порывы ветра. Пламя пожара трепетными красными отблесками освещало склоны Перепелки и часть внутренней гавани.
   — Б-р-р, как холодно и противно. И в такую погоду вы гоните меня из квартиры? — упрекнул ее Звонарев.
   — Поймите, что я не могу оставить вас у себя, — нервно вскрикнула молодая женщина и, вскинув руки на шею прапорщику, крепко поцеловала его.
   Прапорщик медленно отошел и зашагал по дамбе. Он и не заметил, как чья-то темная фигура обогнала его, стараясь при этом разглядеть лицо офицера.
   В душе прапорщика царило полное смятение. Он чувствовал, что окончательно запутался в своих отношениях к Варе и Наде. Еще утром все было так просто и ясно. Варя казалась единственной, близкой, любимой девушкой, с которой он готов был пройти жизненный путь. И тут на его пути опять появилась Надя Акинфиева.
   В глубокой задумчивости Звонарев не заметил, как оказался в Старом городе, около Пушкинской школы. Он решил попросить приюта на ночь у учительниц. На его стук тотчас вышла встревоженная Леля Лобина. Узнав, в чем дело, она пригласила прапорщика зайти.
   — Я буду только рада вашему присутствию в доме, так как я одна, и, признаться, мне немножко жутко в одиночестве, — приветливо проговорила учительница.
   Утомленный дневными передрягами, Звонарев вскоре заснул одетым на диване.
   Проснулся он на следующий день поздно, и первое, что увидел, — Варю, молчаливо сидевшую за столом с замкнуто суровым выражением утомленного, бледного лица. Ее серые глаза были красны не то от бессонницы, не то от слез. При виде ее все ночные сомнения Звонарева рассеялись, он почувствовал большую нежность к Варе и беспокойно спросил:
   — Что случилось, милая Варя, чем вы так опечалены?
   — Он еще спрашивает! — вздрогнув, вскочила со стула девушка. — Мне все известно, и поэтому между нами все кончено! — вскрикнула она.
   На лице прапорщика выразилось такое недоумение и растерянность, что девушка сразу осеклась.
   — Никакой помолвки не было и никогда не будет! Вы вчера целовались с Надей на крыльце, и вас видели. Да, да, не смейте отпираться! И Леля говорит, что у вас даже распухли губы! Какой вы мерзкий, грязный человечишка, а я-то… — И тут Варя, разрыдавшись, выбежала из комнаты.
   Торопливо приведя себя в порядок, прапорщик поспешил за ней, но ее уже не было в школе. Лобина следила за ним с выражением серьезной задумчивости на лице.
   — Не огорчайтесь, Сергей Владимирович, — ласково проговорила она. — Варя известный порох — взорвется, нашумит, а затем скоро успокоится.
   — Тем более что никаких поводов для скандалов нет. — И Звонарев рассказал все Леле.