Степанов Александр Николаевич. Порт-Артур. Том 2

   В Управлении артиллерии офицерам пришлось подробно рассказать о работе, проведенной на батарее.
   В это время адъютант доложил о приходе Бутусова. Генерал тотчас его принял.
   — Разрешите доложить, ваше превосходительство, что зловредная батарея обнаружена моими разведчиками-китайцами. Вот схема расположения японских осадных батарей. Разыскиваемая нами батарея расположена за одной из сопок в районе деревни Шулинмин. Нанес ее на схему я со слов китайца. Кстати: из трех разведчиков-китайцев вернулся лишь один. Другого поймали японцы и отрубили ему голову. Третий погиб в перестрелке. Надо бы осиротевшим семьям выдать хотя временное пособие, а после войны назначить пенсию: ведь китайцы погибли на нашей службе и сделали большое дело. Эта помощь очень поощрит их сородичей. Они с охотой будут помогать нам, работая как разведчики в японском тылу.
   — Стессель никогда не пойдет на это. Он считает, что лучшей наградой китайцам за их работу является виселица, — ответил генерал.
   — Необходимо сначала проверить правильность полученных сведений, а затем уже награждать китайцев, — возразил Тахателов.
   — Поручаю это дело вам. Свяжитесь с моряками и попробуйте проверить, что возможно, из доставленных китайцами сведений. Если они подтвердятся, то и представим к награде, а не выйдет это, выдадим сами денежные премии из наших экономических сумм, — обернулся к Тахателову генерал.
   — Слушаюсь. Немедленно займусь им, — ответил полковник.
   — А как же быть с семьями погибших? — напомнил Бутусов.
   — Пока придется прибегнуть к частной благотворительности. Прошу принять от меня четвертной, — протянул Бутусову деньги генерал.
   Тахателов и Звонарев тоже раскошелились. Всего собрали около ста рублей, которые Бутусов и взялся передать семьям погибших.
   Хотя самих батарей обнаружить не удалось, но после обстрела указанного китайцем района зловредная батарея навсегда прекратила стрельбу.
   После доклада Звонарев вышел на улицу. Здесь он встретил Варю, идущую к дому.
   — Неужели вы сейчас из госпиталя? — спросил прапорщик.
   — Да, а что?
   — Но ведь город засыпается снарядами.
   — Я сегодня отвозила больных моряков в морской госпиталь. Что нового на Утесе? Что поделывает Шурка Назаренко?
   Звонарев вспомнил свой разговор с Борейко.
   — Справляет свой медовый месяц.
   — Вышла-таки за своего писаря! А сама уверяла меня, что скорее в петлю полезет, чем пойдет за него.
   — Она вышла не за писаря.
   — А за кого же? Уж не за вас ли, часом? — Вы ей всегда нравились, сколько я ее ни уверяла, что из вас выйдет такой же муж, как из меня придворная фрейлина.
   — Быть может, вы со временем и будете ею, героиня порт-артурской обороны.
   — Кто же стал Шуркиным мужем?
   — Гудима.
   — Как Гудима? Я об этом ничего не слыхала. Когда была свадьба, в какой церкви, кто венчал? Расскажите все подробнее. Вы, конечно, были шафером?
   — Венчались они вокруг ракитового куста, а когда — точно мне не известно;
   — Не смейте говорить гадости! — сказала, краснея, Варя.
   — Увы! Это печальная правда.
   Варя с удивлением и испугом посмотрела на Звонарева.
   — Я завтра же заеду к ней и выругаю как следует и заставлю вернуться домой.
   — Но честь вы ей не вернете.
   — Гудима, по-моему, поступил подло. Я это ему прямо скажу.
   — Пожалуй, тогда вам будет лучше не приезжать к нам. Кроме неприятностей Шуре, ваше посещение не принесет ничего.
   — Скандалить-то буду я, а не вы, поэтому вам и беспокоиться не о чем. — И Варя, тряхнув руку Звонарева, пошла домой.
   Наступившие сумерки вынудили Белого отложить стрельбу до утра. Сообщив об этом по телефону Жуковскому, друзья решили использовать вечер для посещения Ривы, у которой они надеялись узнать подробности минувшего эскадренного боя.
   Как только прекратилась бомбардировка, на улицы высыпали толпы народа. Открылись магазины, на «Этажерке» появились первые гуляющие, и вскоре бульвар заполнился публикой. Военный оркестр грянул бравурный марш, и жизнь забила ключом.
   Борейко и Звонарев неторопливо шли вдоль набережной. К пристани то и дело подходили шлюпки военных судов. Раздушенные, все в белом, моряки направлялись к «Этажерке». Едва они появились там, как услышали по своему адресу свистки и громкую брань фланирующих по аллеям стрелков.
   — Достукались наши моряки, что им нельзя даже показаться в городе, — бросил Борейко. — Я уверен, что, командуй броненосцами лейтенанты, наверняка хотя бы часть эскадры прорвалась во Владивосток… Не зайти ли нам по дороге в Пушкинскую школу за учительницами? — предложил вдруг он.
   — Это совсем нам не по дороге. Скажи прямо, Боря, что тебе хочется повидать маленькую Олю.
   — Я буду очень опечален, если с ней что-нибудь случилось.
   — Собираешься жениться на ней?
   — Кто же пойдет за такого пьяницу, как я… Так пойдем?
   — Ладно.
   Приятели свернули на Пушкинскую улицу. В двухтрех местах им пришлось сходить с тротуара, обходя поврежденные бомбардировкой здания, но школа не пострадала. Только каменная садовая изгородь в одном месте была разрушена да осколки повредили несколько деревьев. Навстречу им вышла маленькая жизнерадостная Оля Селенина.
   — Никак, сам господин Топтыгин пожаловал к нам со своим другом! — приветствовала она гостей. — Пожалуйте в фанзу.
   Офицеры последовали за ней. Здесь они застали Марию Петровну и Лелю Лобину. Гостей пригласили присесть.
   — Мы к вам мимоходом по пути к Риве. Идемте вместе, — предложил Борейко.
   Девушки вопросительно посмотрели на Желтову.
   — Идите, а я дома посижу! — отпустила их Мария Петровна.
   Обе учительницы бросились обнимать ее и убежали одеваться.
   — Вас сильно сегодня обстреляли? — спросил Звонарев.
   — Мы укрылись в погребе, но все же было довольно страшно.
   — Почему вам не выстроят блиндаж?
   — Мы люди маленькие, о нас и не помнят. Зато неподалеку отсюда, у Стесселя, строят гигантский блиндаж для скота.
   Вскоре вернулись обе учительницы в сопровождении Стаха. Он еще сильно прихрамывал и передвигался, опираясь на палочку.
   — Здорово, артиллеристы! — приветствовал он гостей. — Как воюете?
   — В резерве сидим на Утесе и ждем у моря погоды. А ты как живешь?
   — Раны почти закрылись! Мой командир полка Савицкий так обо мне соскучился, что прислал комиссию для освидетельствования моего здоровья. Мудрые эскулапы нашли, что я уже почти поправился.
   — Подумайте, старший полковой врач заявил, что в строю Стаху не придется танцевать, а ходить можно и потихоньку, — возмущалась Лобина.
   — Особенно в атаку! — усмехнулся Звонарев.
   Простившись с Желтовой, все тронулись в путь. Впереди шли Енджеевский с Лелей, за ним Звонарев с Олей, а сзади тяжело выступал Борейко.
   Подходя к домику Ривы, они еще издали услышали доносившееся через открытые окна пение.
   — Наши аргонавты, очевидно, благополучно вернулись, — заметила Леля, — вот мы и узнаем все подробности морского боя.
   Соловьем залетным юность пролетела,
   Волной в непогоду радость прошумела, — неслось из окна.
   Время золотое было да сокрылось,
   Сила молодая с телом износилась, — подхватила подошедшая компания дружным хором.
   Из окна выглянула Рива.
   — Андрюша, к нам идут, — проговорила она, обернувшись в комнату.
   Пение в комнате прекратилось, но на улице продолжалось с прежней силой:
   Без любви, без счастья по миру скитаюсь,
   Разойдусь с бедою, с горем повстречаюсь.
   Особенно выделялись сильное сопрано Оли и мягкий, приглушенный бас Борейко.
   Хозяева, вышедшие на крыльцо встречать гостей, зааплодировали.
   — Живы и целы, значит, все в порядке, — проговорил поручик.
   Девушки целовались, мужчины жали друг другу руки.
   — Ну, рассказывай поскорей все, что с вами приключилось, — попросила Оля, когда все вошли в комнаты и уселись.
   — Если бы вы знали, что я перечувствовала за все время боя! При каждом взрыве на «Севастополе»я была готова упасть в обморок от страха за Андрюшу. Нет, больше я в бою участвовать не хочу! — закончила Рива свое повествование. — Обрадовалась Артуру, как родной Одессе!
   — Но почему же, собственно, эскадра вернулась обратно? — спросил Стах.
   — По различным причинам, — ответил Акинфиев. — Во всем виноват Ухтомский. Он, вместо того чтобы с наступлением темноты собрать эскадру и попытаться еще раз идти во Владивосток, первый ринулся в Артур, а за ним и остальные.
   — Но Эссен почему не попробовал прорваться с «Севастополем»? — заметил Звонарев.
   — У нас стала правая машина, и мы потеряли ход. Идти дальше не могли. Как Эссен ни ругался, ничего поделать было нельзя.
   — А «Ретвизан», «Полтава»и другие?
   — На «Ретвизане» уже при выходе имелась пробоина в носу, а когда он бросился на японцев, то получил вторую пробоину в носовой части и принял через нее столько воды, что стал зарываться на ходу. Вполне естественно, что Шенснович заторопился в Артур. У «Полтавы» была разворочена корма и плохо действовал руль.
   — В каком же состоянии был «Пересвет», что Ухтомский повернул в Артур? — продолжал допрашивать Стах.
   — Злые языки говорят, что «Пересветом» командовал Бойсман, им самим командовал Ухтомский, а князем командовал целый триумвират женщин — его жена, Карцева и Непеннна. Есть японская пословица, что если на корабле несколько капитанов, то он наверняка не придет в порт по назначению. Так случилось и тут. «Пересвет»в бою не получил серьезных повреждений, так же как и «Победа»и «Паллада». Все они могли продолжать путь во Владивосток.
   — Струсили, что ли? — спросила Оля.
   — Cherchez la femme, Ольга Семеновна. На «Победе»и «Палладе», возможно, тоже были дамы. Они то и дело падали от страха в обморок. Зацаренный с Сарнавским вместо командования кораблями были заняты приведением их в чувство, — улыбнулся Акинфиев.
   — Все зло всегда проистекает от женщин, — назидательно заметил Борейко. — Крепко намотай это себе на ус, Сережа, и берегись своей амазонки.
   Женщины бурно запротестовали.
   — Без нас вы, мужчины, никуда не годитесь, — сказала Рива. — Посмотрите на Стаха: человеком стал, как женился на Леле. Раньше ходил замурзанный и грязный; когда ел, когда не ел, а теперь все у него в порядке.
   Разговор принял шутливый характер. Зажгли свет, закрыли окна и уселись за ужин.
   — Что же вы, горе-мореплаватели, собираетесь теперь делать? — поинтересовался Борейко.
   — Эссен думает, что Ухтомского отставят от командования. Тогда, быть может, наша эскадра еще раз попытает счастья в бою.
   — А пока вас перепишут в морскую пехоту или в крепостную артиллерию, — заметил Борейко.
   — Андрюшу уже назначили на Ляотешань командовать батареей, — сообщила Рива.
   — Это только временно.
   — До тех пор, пока ты не поправишься. Ляотешань сейчас самое тихое место в Артуре. Снаряды с сухого пути не долетают, с моря туда не стреляют. Спокойно, чистый воздух, — одним словом, настоящий санаторий, — проговорила Леля.
   — Ты, Рива, с ним туда поедешь? — спросила Оля.
   — Меня не пустят.
   — Значит, на время вы превратитесь в соломенную вдовушку? — хитро подмигнул Борейко.
   — Не подкатывайтесь к ней, все равно она на вас и смотреть не хочет, — горячо отозвалась Оля, вызвав общий смех.
   — Наш милый Медведь, кажется, попал на веревочку, — мягко улыбнулась Рива.
   — Едва ли найдется женщина, которая заинтересовалась бы мной, — вздохнул поручик, украдкой взглянув на Олю.
   — Женщина не женщина, а некий комарик проявляет к тебе большой интерес! — засмеялся Стах.
   — Смерть боюсь я их! Жалит куда хочет, а его не поймаешь.
   — Ведите себя как следует, так никто вас жалить не будет, — заметила Леля. — Ну, нам пора домой, а то мой благоверный совсем устал, — погладила она по голове Стаха
   Гости стали прощаться. Куинсан, которая все время вертелась в столовой, кокетливо послала им вдогонку воздушный поцелуй.
   — Кому это ты? — спросила Рива.
   — Сережа! — И, фыр, кму, в, убежала.
   — Ай да Сергей Владимирович! Он, оказывается, без нас тут время даром не терял, — захохотал Акинфиев.
   Звонарев сконфуженно пытался объяснить, в чем дело, но его никто не слушал.
   — Не сносить тебе головы, если об этом проведает Варя, — предупреждал шутливо Борейко, еще более смущая прапорщика.
   Проводив учительниц до Пушкинской школы, артиллеристы пошли к себе на Утес.
   Как только Андрюша и Рива отправились на покой, Куинсан вышла из дому и быстро побежала на окраину города в небольшую полуразрушенную фанзу, где застала старого нищего. Она коротко передала ему подслушанные в столовой сведения о состоянии русских судов после боя двадцать восьмого июля, а также их намерения еще раз выйти в море. Выслушав ее, нищий поднес ей хризантему и попытался было обнять, но Куинсан со смехом увернулась и убежала.
   На следующее утро Звонарев отправился к адмиралу Григоровичу за телефонным кабелем. Узнав, в чем дело, адмирал тут же написал приказание о выдаче требуемого материала.
   Простившись с Григоровичем, прапорщик вернулся на Утес. Первое, что он услышал, подходя к своему крыльцу, был громкий голос Вари, доносившийся из открытого окна комнаты Гудимы.
   — Одумайся! Вернись домой, — уговаривала она Шурку Назаренко.
   Ответа Звонарев не расслышал.
   Когда через четверть часа прапорщик вышел из своей комнаты, он застал в столрвой Шурку, рыдающую на плече Вари, и возмущенного Гудиму.
   — Это совершенно вас не касается, мадемуазель. Раз навсегда попрошу вас не вмешиваться не в овое дело.
   — Шура — моя подруга, и я считаю ваш поступок по отношению к ней мерзким! — отвечала Варя.
   — Вы невоспитанная и грубая девчонка! Сегодня же напишу обо всем вашему отцу и попрошу, чтобы он запретил вам появляться на Утесе! — угрожал взбешенный офицер.
   — Пойдемте в комнату, Александр Алексеевич, — тащила Шура своего возлюбленного.
   Варя с победным видом вышла на крыльцо.
   — Как видите, я умею постоять не только за себя, но и за своих друзей, — хвасталась она Звонареву.
   — Едва ли ваши действия будут одобрены дома.
   — Что влетит мне-я знаю, но это не впервой, — тряхнула головой девушка.
   Белый, узнав о жалобе Гудимы, запретил дочери бывать на каких бы то ни было батареях. Затем он написал Гудиме письмо, в котором, извиняясь за дочь, резко указал ему на неблаговидность его поведения в отношении Шуры Назаренко.
   На следующий день на Утесе появились незваные гости: военно-санитарный инспектор крепости доктор Субботин в сопровождении нескольких врачей и интендантов. Жуковский справился о цели их прибытия на батарею.
   — Здесь будет устроен лазарет для слабосильных и выздоравливающих после ранений солдат, — ответил Субботин.
   — Без ведома Управления артиллерии я вас допустить не могу.
   — Вы забываете, капитан, что я почти генерал по своему, положению, — показал на свои погоны Субботин.
   — Генерал от дизентерии, — пробурчал подошедший Борейко.
   — Кроме того, есть сведения, что у вас имеются излишки продовольствия, не учтенного интендантством. Мне приказано осмотреть ваши склады и погреба, — вмешался интендантский чиновник.
   — Без прямого приказя ог генерала Белого я вам ничего не покажу, — сразу взволновался Борейко.
   Спор был прекращен приказанием батарее немедленно открыть огонь по сухопутным целям.
   — К орудиям! Цель номер тринадцать! — гаркнул Борейко во всю силу своих легких.
   Солдаты и офицеры бросились по своим местам. Субботин со свитой хотели было обождать конца стрельбы, но грохот первого же залпа заставил их спешно ретироваться.
   По окончании стрельбы Борейко подозвал артельщика, каптенармуса и объявил им о намерении интендантства отобрать продовольствие.
   — Не имеют никаких правов этого делать! — вмешался подошедший Блохин. — Мы его так заховаем, что они ни во век его не найдут. Нароем ямы и зацементируем сверху.
   Пока Борейко орудовал с солдатами, Жуковский вел дипломатические переговоры с Управлением артиллерии. Белый предложил капитану действовать по своему усмотрению.
   — Я об этом ничего не знаю! — ответил он, давая понять, что не хочет вмешиваться в это дело.
   Когда разговор кончился, к капитану подошел Борейко.
   — Могут приходить искать. Три года будут шарить и ничего не найдут, — объявил он.
   На следующий день Субботин снова появился на Утесе. Для подкрепления своего авторитета он пригласил с собой главного инспектора военных госпиталей Квантуиской области генерала Церпицкого. Хотя территория Квантуна уже свелась до размеров крепости, Церпицкий продолжал оставаться в своей, ставшей мифической, должности. Одно время Стессель назначил было его командиром второй бригады в дивизию Кондратенко. Но в первом же бою на перевалах генерал проявил такую «слабонервность», что его немедленно отчислили на прежнюю должность.
   Небольшого роста, толстенький, краснолицый, в золотых очках, он производил впечатление добродушного любителя поесть и послушать скабрезные анекдоты. Рядом с ним шествовал высокий, сухопарый, почти совсем седой Субботин с обычной брезгливой миной на лице. За начальством шля врачи и интендантские чиновники.
   Стоял солнечный жаркий день. Церпицкий вытирал платком потную физиономию и лысеющую голову.
   — Нельзя ли у вас достать стакан воды? — обратился он к Жуковскому.
   — Разрешите вам предложить нашего хлебного квасу.
   Генерал согласился. Холодный, прямо с погреба, душистый, пенистый квас привел Церпицкого в восторг.
   — Судя по квасу, можно думать, что у вас хорошо кормят солдат, капитан! — обернулся он к Жуковскому.
   — Это и не мудрено, если тратить на продовольствие много больше положенного от казны, — вступился интендант.
   — Это надо еще доказать, — вмешался Борейко. — Зря языком трепать нечего.
   — И докажу! — вспылил интендант.
   Затем интендант с Борейко направились к погребу, а Церпицкий с медиками пошел в казарму. Бегло осмотрев ее, генерал особенно заинтересовался кухней. Он потребовал пробную порцию обеда. Ботвинья из свежей рыбы и рассыпчатая, сваренная на пару, рисовая каша весьма пришлись ему по вкусу. Приятно улыбаясь, Церпицкий долго смаковал пищу, проявив прекрасный аппетит. Затем он заглянул в казарму и, предложив врачам детально осмотреть ее и определить пригодность для размещения в ней лазарета, отбыл вместе с Субботиным.
   Между тем Борейко с интендантом производил тщательный учет запасов в погребе. Излишков почти не оказалось, но это только усилило подозрение интенданта.
   — Успели спрятать! — прямо заявил он поручику.
   — Все, что найдете, будет ваше, — ответил поручик.
   Выйдя из погреба и осмотревшись, чиновник прямо направился к месту, где была зарыта картошка. Внешне яма была так тщательно замаскирована, что, стоя даже рядом, невозможно было ее заметить. Стало очевидно, что кто-то указал и, нтенданту это место.
   — Прошу раскопать в этом месте, быть может, и найдем какой-либо клад! — насмешливо проговорил чиновник, заранее предвкушая свое торжество.
   Борейко невозмутимо приказал Блохину и еще трем солдатам взять лопаты.
   Солдаты принялись за рытье. Сняв верхний слой земли, они натолкнулись на скалу и, как ни долбили ее кирками и лопатами, ничего не могли сделать.
   — Сплошной камень. Я надеюсь, что вы удовлетворены? — спросил Борейко у чиновника.
   — Не совсем! — И он попытался сам копать. Но скала не поддавалась, и чиновник со вздохом сожаления отошел в сторону.
   — Какая-то стерва указала место ямы! Блоха, разузнаешь кто и доложишь мне, — сердито говорил Борейко, направляясь в казарму.
   — Не зря, значит, мы вчера разжились у моряков цементом. Недаром они уверяли, что он враз схватывается и через час его и ломом не пробьешь. На кораблях им заделывают мелкие пробоины, — проговорил наводчик Кошелев.
   — Но как мы потом сами доберемся до картошки? — усомнился Борейко.
   — Не извольте беспокоиться, вашбродь. До своей картошки, да не добраться? Не могет того быть. Буркой взорвем, а достанем, — успокоил Блохин.
   Пока интендант тщетно пытался обнаружить скрытые запасы, врачи обсуждали возможность превращения казармы в лазарет.
   — Работы по переоборудованию мы сможем произвести сами. У нас есть инженер, только укажите, что и как надо делать, — пояснил Жуковский.
   — Кто имеется у вас из медицинского персонала?
   — Ротный фельдшер и добровольная сестра Назаренко, — сообщил Жуковский.
   — Пришлем еще одну сестру — и хватит, — обрадовались эскулапы. — Можно двигаться и домой. Как у вас дела, господин кладоискатель? Может, присоединитесь к мам? — спросили у подошедшего интенданта.
   — Придется приехать в другой раз! По-видимому, все вывезено с батареи в потайное место, — сумрачно отобвался чиновник.
   — Приезжайте хоть сто раз, ничего не сыщете! — усмехнулся Борейко.
   После отъезда генерала и врачей Жуковский вызвал к себе Назаренко и спросил его напрямки, не он ли сообщил об излишках продовольствия на Утесе.
   — Я себе, вашскродие, не враг! Сам из солдатского котла харчуюсь, — даже обиделся фельдфебель.
   — Разыщи кто и доложи мне, — распорядился капитан.
   Прошел день, другой, а виновный не находился.
   Борейко ругал солдат и требовал найти доносчика во что бы то ни стало.
   Наконец Родионов доложил, что донес интендантам писарь Пахомов.
   — После службы он метит в жандармы, вот теперь и практикуется, — пояснил он.
   — Я с ним расправлюсь сегодня же, — объявил поручик.
   — Не стоит вам, вашбродь, об него руки марать. Мы сами тишком да миром накажем его так, что всю жизнь помнить будет.
   — Чур, только не до смерти, — предостерег Борейко. — А то начнутся суды да пересуды, и командиру роты и мне может нагореть.
   В ту же ночь писаря подкараулили, когда он вышел на двор, и устроили ему темную. Борейко сквозь сон слышал приглушенные крики и сопение, но вмешиваться не стал. Наутро, избитый до потери сознания, с переломанными ребрами, Пахомов был отправл-ен в госпиталь, где провалялся больше месяца, но не подмел ничего рассказать о случившемся с ним происшествии.
   На Утес неожиданно приехала Рива. Сойдя с линейки, она сняла свои два чемодана и беспомощно стала озираться вокруг.
   — Зачем изволили к нам пожаловать, сударыня? — окликнул ее из окна Жуковский.
   — Нельзя ли видеть Борейко или Звонарева? Я назначена сюда сестрой.
   — Милости просим, сестрица, — приветливо проговорил капитан, выходя на крыльцо. — Позвольте, я поднесу ваши чемоданы. — И он ввел Риву в свою квартиру. — Я сейчас прикажу позвать поручика и прапорщика. Простите, не знаю вашей фамилии, сестрица.
   — Блюм.
   — Капитан Николай Васильевич Жуковский.
   — Очень рада познакомиться. — И они обменялись рукопожатием.
   — Ривочка, каким ветром занесло вас сюда? — спросил вошедший Борейко.
   — Я назначена на Утес в лазарет для слабосильных, только я ничего здесь не знаю.
   — Мы немедленно прикомандируем к вам Сергея Владимировича, он все покажет и расскажет, — улыбнулся Жуковокий.
   — Он и без этого станет около Ривочки на мертвые якоря, — заметил Борейко.
   — Не смейте обижать Сережу, он славный мальчик и никогда ничего лишнего себе не позволит.
   Вскоре появился и обрадованный Звонарев.
   — Переселяйся-ка, брат, из своей комнаты ко мне. Она нужна Ривочке, — встретил его Борейко.
   Появление Ривы на Утесе — внесло оживление в жизнь батареи. Звонарев под различными предлогами целый день «советовался»с ней. Борейко подсмеивался над Акинфиевым, предсказывая появление у него неких костных новообразований на голове.
   Жуковокий целыми вечерами рассказывал ей о своей семье. Гудима усиленно подкручивал усы. Даже Чиж пытался быть элегантным кавалером, но успеха не имел. Шура, вначале стеснявшаяся присутствия Ривы, быстро сдружилась с ней. Солдаты на батарее — и те гадали, кто завоюет благосклонность Ривы.
   — Не иначе, как прапорщик, — он за нею вовсю ухлестывает, — предрекал Лебедкин.
   — Нет, ребятки, — вмешивался Блохин, — командир женат, у Гудимы — Шурка, у прапора — Варька, один наш Медведь холостяком ходит. Она ему и достанется, помяните мое слово, — уверял он.
   Но поручик продолжал, к великому огорчению Блохина, относиться к Риве с чисто дружеской иронией.
   Вечером, в день приезда Ривы, Борейко собрал солдат и организовал хоровое пение. В тихом вечернем воздухе понеслись стройные звуки мощного мужского хора.
   Поручик перекрывал всех своим могучим басом. На небе мерцали по-южному яркие звезды. В воздухе проносились блестящими точками летающие светлячки, с берега доносился извечный шум прибоя, да по темной поверхности моря ползали бледные щупальца прожекторов. И над всем этим лилась широкая русская песня…