Степанов Александр Николаевич. Порт-Артур. Том 2

   Медленно проходит отпевание. Варя все сильнее томится и, чтобы занять свое внимание, начинает разглядывать покойников. Вот Кондратенко, на лице которого застыла тревожная дума. Рядом Науменко с перекошенным от боли и ужаса лицом. Затем Рашевский с гримасой удивления на лице. За ним Зедгенидзе — лежит совсем как живой, ни одной царапины, ни малейшего ожога на лице.
   Дальше не хочется смотреть на обугленные, обезображенные трупы.
   «Зачем их держат в открытых гробах?»— Варя отворачивается.
   Отпевание кончилось. Генералы подняли гроб Кондратенко. Другие гробы понесли офицеры.
   На улице сводная рота стрелков и артиллеристов при знамени, играет оркестр.
   — Слушай, на караул! — рокочет густым басом Борейко.
   Взлетают вверх винтовки, блестят обнаженные шашки, оркестр играет Коль славен «. Знамя чуть склоняется, отдавая последний салют героям.
   Установленные на лафеты гробы трогаются в последний путь. За гробами идут Стессель, Белый, Рейс, Степанов… Варя с матерью и Верой Алексеевной несколько отстали. Звучит траурная мелодия похоронного марша…
   Не бил барабан
   Перед смутным полком,
   Когда мы вождя
   Хоронили… — мелькают в голове Вари знакомые слова.
   Справа и слева от дороги толпы солдат и рабочих, пришедших проститься со своим любимым генералом.
   — Теперь скоро Артуру конец, — вздыхают в толпе.
   Стессель сердито обернулся и приказал казакам отогнать подальше толпу.
   Неприветливо, холодно светит, зимнее солнце. Как саваном, покрыл землю снег. Над океаном нависла туманная мгла.
   Могилы были приготовлены на холме у Плоского мыса, откуда открывался широкий вид на бесконечную даль океана.
   Началась последняя лития. Священник бросил горсть мерзлой земли на грудь каждого покойника.
   — Рота! Залпом! — скомандовал Борейко.
   — Не сметь стрелять! Никаких салютов! Иначе нас моментально» раскатают японцы, — зычно крикнул Стессель.
   Борейко медлил, недоуменно глядя на генерала.
   — Отставить! — как бешеный закричал Стессель, подбежав к солдатам.
   — Отставить — скомандовал нахмурившийся поручик.
   Рота опустила ружья к ноге. Музыка заиграла «Коль славен». Гробы медленно погружаются в могилу.
   — Слушай, на караул! — неожиданно скомандовал
   Борейко и, выхватив наган, один за другим выстрелил шесть раз.
   Его примеру последовали еще несколько офицеров.
   — Прекратить! Прекратить! — крикнул Стессель, оборачиваясь к стрелявшим, но его никто не слушал. — Под арест, под суд! — накинулся он на Борейко.
   Поручик хмуро посмотрел на разъяренного генерала и вдруг вскинул на него револьвер. Стессель в ужасе шарахнулся в сторону.
   — Не извольте беспокоиться, ваше превосходительство. Я проверяю, не осталось ли случайно патронов в револьвере, — громко проговорил Борейко насмешливым тоном.
   Перепуганный Стессель поспешил уехать, приказав Белому «строго взыскать с этого нахала».
   — Вы не можете, Борис Дмитриевич, без фокусов… Пора бы и угомониться! Я слышал, что вы обвенчались уже со своей учительницей. Хотя бы о своей жене подумали, — добродушно пожурил генерал офицера и отошел.
   — Вашу лапу, Медведюшка! — подлетела Варя. — Вы вели себя молодцом. Сегодня же повидаю Олю и все ей подробно расскажу.
   — Не смейте ее напрасно волновать.
   — Она, наверно, будет только гордиться вашим поступком. — И девушка поспешила за отцом и матерью.
   Вечером того же дня в кабинете Стесселя сидели Фок, Рейс, господин Шубин. Присутствовала и Вера Алексеевна с неизменным вязаньем в руках… Несмотря на то, что дверь в комнату была плотно прикрыта, все говорили вполголоса, словно боясь быть услышанными посторонними.
   — К великому сожалению фирмы Тифонтай «, чек на пять миллионов долларов придется несколько задержать, — проговорил Шубин, любезно улыбаясь. — Каждый лишний день осады приносит нам большие убытки, и мы принуждены будем снижать обусловленную плату за услугу ваших превосходительств.
   — Не могу же я мгновенно прекратить оборону. Если я ни с того ни с сего сдам Артур, то меня за это повесят. Зачем же мне тогда ваши деньги? — сердито возразил Стессель.
   — Японская армия уже взяла Высокую, уничтожила артурскую эскадру, в гарнизоне свирепствует цинга и другие болезни. Эскадра Рожественского застряла около Мадагаскара, а Куропаткин и не думает двигаться на юг. Наконец — умер и Кондратенко. А генерал Фок лично говорил мне, что это развяжет ему руки, — ровным голосом продолжал Шубин.
   — Пока форты Восточного фронта держатся, оборона будет продолжаться, — сухо проговорил Стессель.
   — Сейчас создалось очень тяжелое положение на втором форту, но его, конечно, нужно еще взять, — вскользь заметил Фок.
   — Приму во внимание замечание вашего превосходительства, — заулыбался Шубин.
   — Неважно обстоит дело и на третьем форту, несколько лучше на укреплении номер три. На остальном фронте положение прочнее, — сквозь зубы цедил Фок, глядя на Шубина.
   — Имеется еще вторая линия обороны — от батареи литеры Б до Курганной батареи. На ней также можно держаться, — заметил Шубин.
   — Об этом не беспокойтесь, — отрезал Фок.
   — Большая просьба господина Тифонтая — не затягивать дела. К январю все должно быть кончено, в противном случае мы будем считать договор расторгнутым.
   — Прошу передать… господину Тифонтаю, — насмешливо ответил Фок, — что он может твердо рассчитывать на пятнадцатое-двадцатое декабря. Это крайний срок. Как начальник сухопутной обороны я ручаюсь за это.
   — Во имя человеколюбия и гуманности необходимо все кончить возможно быстрее. Каждый день несет десятки и сотни новых жертв. Анатоль, ты должен пожалеть жен и детей артурцев! — патетически воскликнула генеральша.
   — Приятно слушать разумные речи. Я не замедлю довести их до сведения господина Тифонтая, — поспешил откланяться Шубин.
   — Должно быть, японцам действительно, как говорят пленные, уже воевать не под силу, что они так торопят со сдачей крепости, — заметил Рейс.
   — Тем более оснований содрать с них побольше, — пылко проговорила Вера Алексеевна.
   Приняв командование сухопутной обороной крепости,
   Фок прежде всего вдвое сократил численность гарнизона всех фортов.
   — От скученности только развиваются эпидемические болезни, да и потери будут большие. Только изменники могут настаивать на увеличении гарнизонов, — постоянно твердил он.
   Был сильно сокращен и гарнизон второго форта, хотя положение его считалось весьма трудным. Японцы прочно укрепились в переднем рву форта и неустанно работали, подготовляя взрыв бруствера. Они захватили также переднюю часть контрэскарпной галереи. Форт беспрерывно обстреливался одиннадцатидюймовыми снарядами, которые сильно разрушали тыловую казарму.
   С раннего утра пятого декабря на форту происходила редкая перестрелка. Гарнизон находился в тыловой казарме, только часовые стояли у брустверов. День выдался ясный, солнечный. Изнуренные долгой осадой, солдаты и матросы высыпали в тыловой ров и грелись на солнце. Новый комендант форта штабс-капитан Кванц прохаживался тут же. Он недавно выписался из госпиталя и ходил теперь, опираясь на палочку.
   Кванц спустился в потерну и пошел в контрэскарпную галерею. Здесь даже в светлый солнечный день царил полумрак.
   — Вашбродь, стащить бы сюда пушку да пальнуть в упор по японцу… — обратился к штабс-капитану
   Блохин.
   — А ты кто такой, что подаешь мне советы? — вскинулся офицер.
   — Бомбардир-лабораторист Блохин, веду минную работу по форту.
   — Вон что! Как же ты попал в минеры?
   — По своей охоте. Прибыл сюда еще с прапорщиком Звонаревым.
   — Вали, только поскорее, а то японцы собираются взорвать форт.
   Через четверть часа с помощью стрелков и матросов Блохин втащил пятидесятимиллиметровую пушку в галерею, поставив ее непосредственно за бруствером.
   — Катись отсюда, пехтура, — распорядился он.
   Стрелки с удивлением посмотрели на новоявленного командира.
   — Сам ты собирай свои монатки, да поживее, пока не надавали по шеям, — огрызнулись они.
   Блохин спокойно начал сбрасывать мешки с бруствера, очищая амбразуру для орудия. Услышав возню, японцы бросили несколько бомбочек, но стрелки их хватали на лету и возвращали обратно.
   Установив пушку, Блохин сам стал за наводчика и несколько раз выстрелил в упор по японцам. Среди японцев началась паника, и они с воем ринулись из галереи. Не давая врагу опомниться, Блохин продолжал выпускать снаряд за снарядом, чередуя гранаты с шрапнелями, поставленными на картечь.
   — Аида, за мной в атаку! — крикнул стрелковый унтер-офицер и выскочил на остатки бруствера. Солдаты бросились за ним. Блохин же остался около пушки, утирая рукой потный лоб.
   Стрелки из контрэскарпной галереи проникли в разрушенный капонир, а оттуда в ров и оказались перед японской минной галереей.
   Энергичные действия русских заставили японцев спешно подтянуть ко второму форту свои резервы и поторопиться со взрывом мины под передним бруствером. Одновременно они установили горную пушку при входе в контрэскарпную галерею. Блохин не сразу заметил ее и кинулся к своей пушке как раз в тот момент, когда грянул первый японский выстрел. К счастью, снаряд пролетел выше, не задев никого из орудийной прислуги.
   Началась своеобразная подземная артиллерийская дуэль. В сумраке галереи то и дело вспыхивали зарницы. Грохотали выстрелы, со страшным визгом летели гранаты и шрапнели. Стрелки распластались на полу, предоставив Блохину действовать в одиночку. После нескольких выстрелов вражеская пушка замолчала.
   Как только с ней было покончено, Блохин вернулся в тыловую казарму. Стрелки и матросы встревоженно говорили о странном поведении японцев: они приостановили все работы в переднем рву и отвели своих солдат в тыл.
   — Должно быть, хочет взорвать мину, а затем кинуться на штурм, — решили стрелки.
   Кванц приказал убрать всех часовых от брустверов к ретраншементу, сложенному из мешков около тыловой казармы. Гарнизон форта разобрал винтовки и был готов ежеминутно броситься на отражение штурма.
   Начался длительный обстрел форта и подступов к нему из орудий всех калибров. Ливень снарядов обрушился на укрепление. Страшные взрывы уничтожали буквально все далеко вокруг. Малочисленный гарнизон, сокращенный Фоком почти вдвое, быстро таял. Телефонная связь со штабом Горбатовского была нарушена, и форт был предоставлен собственным силам.
   Днем, в половине второго, над передним бруствером взметнулось огромное черное, с серым отливом облако дыма и раздался оглушительный взрыв. За ним последовал второй и третий. Полуразрушенные казематы, казармы стали обваливаться. Ужас и смятение охватили гарнизон. Выбежав из казармы, солдаты увидели перед собой штурмовую колонну японцев, которая проникла в форт через огромную воронку, образованную взрывом в переднем бруствере. На тесном пространстве внутреннего дворика завязалась рукопашная схватка. К японцам подходили все новые и новые подкрепления, и русские были принуждены отступить к самой казарме.
   На помощь атакованному форту пришли соседние крепостные батареи. Они открыли жесточайший огонь по всем подступам к форту со стороны японцев, отрезав штурмующих от их тыла. Это дало возможность гарнизону форта оправиться и предпринять энергичную контратаку. Забросав японцев бомбочками, остатки стрелков и матросов бросились в штыки. Враг был уничтожен.
   Выставив часовых, солдаты и матросы собрались в казарме. Уцелело не больше пятидесяти человек.
   — Что же нам, братцы, дальше делать? — спросил кто-то из матросов.
   — Вестимо что — миром держаться, — ответил один из бородачей стрелков. — До темноты подождем, а там пришлют подмогу.
   Как только произошел взрыв на втором форту, Горбатовский по телефону сообщил об этом Фоку. Генерал не замедлил прибыть в штаб Восточного фронта.
   — Второму форту необходимо срочно послать подкрепление, — докладывал Горбатовский. — У меня есть сводная рота с» Победы»и «Полтавы».
   — Пока они дойдут до места, большая часть из них будет убита или ранена. Нельзя же зря проливать матросскую кровушку, как это любил делать покойный Кондратенко! Надо немного подождать. — Но японцы-то не ждут! Они беспрерывно атакуют форт, — продолжал настаивать Горбатовский.
   — Пусть еще подержатся, а не выдержат — значит, пора очищать форт. Он дорого обошелся нам за пять, месяцев обороны.
   — Японцы потеряли под ним в десять раз больше, — возразил Степанов.
   — Тем более, значит, форт сыграл свою роль.
   Перед наступлением темноты часть моряков все же была послана, но их рассеяли огнем осадные батареи, прежде чем моряки успели дойти.
   — Я же говорил, что так будет, — торжествовал Фок.
   В дело вступили свежие части японцев и вновь овладели фортом. Малочисленный гарнизон едва смог удержаться в тыловой казарме. Об этом сообщили в штаб Фоку. Генерал приказал взорвать казармы и оставить форт.
   Солдаты недоумевали.
   — Японец целый день старался, но не мог выбить нас. Зачем же теперь даром будем отдавать форт?
   — Приказано начальством, — сказал Кванц.
   — Каким, русским аль японским? — протолкался вперед Блохин. Он был дважды ранен за день, и на его голове и левой руке были окровавленные бинты.
   Кванц хотел было прикрикнуть на него, но, заметив злые лица солдат, не решился и смолчал.
   — Измену генералы делают, — продолжал Блохин. — Кто хочет, пусть уходит, а я останусь здесь.
   — Ну, я с тобой, и я, и я… — раздалось несколько голосов.
   — Ну, как хотите, а мы уйдем, — проговорил Кванц. С ним отправилась значительная часть гарнизона.
   Оставшиеся солдаты приступили к закладке мин в различных местах форта, казармах, потерне, контрэскарпной галерее. Руководил Блохин. Японцы устраивались на захваченной части форта и подтягивали резервы, готовясь к ночному штурму.
   Рассыпавшись по всему участку, Блохин и несколько стрелков и матросов вели редкую ружейную стрельбу. Шум у японцев нарастал с каждым часом, но это мало беспокоило Блохина. Все заложенные мины были соединены электрическим проводом. Если бы японцы ринулись на штурм, то стоило только включить ток, и они были бы погребены под развалинами форта.
   Блохин отправился в обход опустевшего форта.
   В контрзскарпной галерее два матроса с «Паллады» перебрасывались с японцами бомбочками. Сюда электрических проводов за дальностью расстояния не проводили и установили лишь подрывные патроны с запальным шнуром.
   — Помни, ребята, если японец попрет, отходи не спеша и поджигай бурки, что заложены в стенах. Сбор всех у моста за задним рвом.
   — Ты совсем офицером стал, Блохин, — насмешливо проговорил Лебедкин. — Только золотых погон не хватает. Того и гляди, в рыло заедешь.
   — Порядок должен быть, иначе японец всех нас передушит, как кур. Слухай мою команду, — продолжал Блохин. — Как крикну: «С моста ко мне! — так и бежи, да смотри не задерживайся, а то при взрыве казармы может придавить.
   Неожиданно зазвонил телефон. Заглянув в дверь каземата, Блохин увидел забытый при уходе офицера телефонный аппарат.
   — Вот шкуры окаянные бросили-таки казенное имущество, — выругался он вслух и снял трубку.
   — Кто у телефона? — услышал он чей-то сердитый голос.
   — Комендант форта номер два бомбардир-лабораторист Филипп Блохин.
   — Кто тебя, дурака, комендантом назначил? Позови кого-либо из господ офицеров!
   — Нету здесь таких.
   — Как ты смеешь так со мной разговаривать!
   — Виноват, вашбродь, но в телефон вашего чину не видать, — иронически ответил Блохин.
   — Говорит генерал Горбатовский. Почему форт еще не взорван?
   — Ждем, когда японец пойдет на штурм. Тогда вместе с ним и взорвем, ваше превосходительство.
   — Приказываю немедленно взорвать, иначе я вас всех отдам под суд!
   — Не очень-то мы испугались этого, — пробурчал Блохин и отсоединил аппарат от линии. — Кричи теперь, надрывай свою глотку… — выругался он.
   Скоро в воздухе вспыхнула яркая ракета, и почти тотчас же начался штурм. Блохин поспешил в потерну. Навстречу ему уже бежали солдаты.
   — Подожгли все заряды, — сообщили они.
   Один за другим прогремели взрывы. Галерея и потерна с грохотом обрушились, погребая под собой штурмующих. Дым и пыль хлынули в казарму. Блохин выбежал на мост и крикнул стрелкам, охранявшим боковые рвы. Как только они все перебежали по мосту через ров, Блохин торопливо включил рубильник. Огромное пламя поднялось вверх, сильный взрыв потряс все окружающее. Взрывной волной Блохина сбило с ног. Рядом кричал придавленный насмерть матрос. Остальные успели отбежать на безопасное от осколков место.
   Когда все стихло, Блохин поднялся на ноги и побежал к Куропаткинскому люнету. Здесь он нашел несколько матросов и Лебедкина, все остальные защитники форта погибли под обломками.
   После падения форта номер два бомбардировка Старого города усилилась. Днем и ночью в воздухе с воем проносились одиннадцатидюймовые бомбы, сметая все на своем пути. Много стало падать снарядов и около больницы Красного Креста.
   Как только начинался обстрел, все, кто мог двигаться, спускались в подвальный этаж. Возле тяжелобольных в палатах оставались сестры и санитары.
   Сосед Звонарева обычно уходил, и прапорщик оставался один. Его охватывало жуткое чувство одиночества и беспомощности. Особенно сильно оно было в ночное время. Никогда раньше на фортах и укреплениях он не испытывал такого леденящего душу ужаса, как теперь. Там было во много раз опаснее, снаряды рвались рядом, со всех сторон летели осколки, и все же чувство самосохранения было гораздо слабее, чем сейчас. Звонарев понимал, что это происходит от сознания собственной слабости и неподвижности. Он никуда не мог уйти, не мог спрятаться и должен был спокойно ожидать своей участи. Шаги дежурной сестры в коридоре обычно сразу же вносили успокоение в его смятенную душу.
   — Вам не страшно? — заглядывала в палату Верочка Гаршина.
   — Нисколько, — с напускным спокойствием отвечал прапорщик, хотя внутри у него еще все трепетало от страха.
   — Вот и прекрасно. Вы держитесь молодцом, а в палате для тяжелых — просто кошмар: раненые волнуются, кричат, умоляют спрятать их от бомб. Даже не верится, что это взрослые мужчины, офицеры. — И сестра уходила.
   Для Звонарева снова начиналась пытка, и тем не менее он не смел об этом рассказать даже Варе, боясь показаться трусом.
   — Все сестры говорят, что ты во время бомбардировок ведешь себя храбрецом, — уверяла девушка.
   Только как-то Акинфиевой решился он намекнуть на свое состояние.
   — Что же тут удивительного? Мы с Андрюшей люди здоровые и то во время ночной бомбардировки не можем иногда уснуть.
   Как-то вечером Надя зашла проведать прапорщика.
   Началась усиленная бомбардировка. Несколько снарядов упали совсем близко от больницы. Заколебался пол, зазвенели разбитые стекла. Молчаливый капитан, сосед Звонарева, поспешил уйти. Прапорщик остался наедине с Акинфиевой. По напряженному выражению лица Нади Звонарев догадался о ее душевных переживаниях.
   — Вам страшно, Надюша? — спросил он, беря молодую женщину за руку.
   — Да, — откровенно проговорила Акинфиева. — Кажется, что вот-вот снаряд попадет сюда и всему будет конец.
   — Идите вниз и спрячьтесь в подвал. Там безопасно, — предложил Звонарев.
   — Но вы-то останетесь здесь один, и вам будет вдвое страшнее. В такие минуты вдвоем бывает гораздо спокойнее.
   Прапорщик благодарно посмотрел на нее.
   Вдруг здание вздрогнуло до самого основания. В окнах блеснуло яркое пламя. Свет погас. Посыпались стекла, захлопали двери, из коридора донесся громкий вопль. Акинфиева в ужасе бросилась к окну, как бы желая предохранить Звонарева от осколков стекла. Прапорщик быстро присел на кровати и, спустив ноги на пол, собирался ей помочь, но острая боль в ногах заставила его свалиться на постель.
   Прикрыв окна ставнями, Надя ощупью приблизилась к постели.
   — Где вы, Сережа?
   Звонарев откликнулся, Акинфиева осторожно присела на кровать. Новый взрыв заставил ее испуганно вскрикнуть и инстинктивно склониться к больному. Звонарев обнял ее и прижал к себе.
   — Не надо, Сережа, — испугалась Акинфиева и быстро вскочила с кровати. — Какое варварство — специально обстреливать госпитали, — проговорила она. — Мы же, лечим их раненых наравне со своими, а они…
   — По-видимому, вопросы гуманности чужды японской военщине, — ответил Звонарев.
   Вскоре бомбардировка прекратилась, и Акинфиева стала прощаться.
   — Андрюша с десантом» севастопольцев» сейчас находится в резерве около Скалистого кряжа. Я на время перебралась в Пушкинскую школу и буду изредка заглядывать к вам.
   Звонарев быстро поправлялся. Он даже бродил по палате на костылях. Варя внимательно следила за ним, как любящая мать следит за первыми шагами своего ребенка, боясь, чтобы он не оступился и не упал.
   Частый обстрел госпиталя делал пребывание в нем не безопасным. Зайдя как-то в палату. Миротворцев разрешил Звонареву походить на костылях по двору.
   — Только не увлекайтесь. Ступайте пока только на левую ногу, правую надо еще поберечь.
   — Скоро ли вы его выпишете, Сергей Романович? — спросила Варя.
   — Для строя он пока не годен, а если его поместить в частной квартире — можно выписать хоть завтра.
   — Вот и отлично! Переговорю сегодня же с папой и мамой, и ты поедешь к нам, — решила Варя.
   Но Звонарев заупрямился, не желая стеснять Марию Фоминичну.
   — Что вам за охота сидеть здесь, подвергаясь опасности постоянных бомбардировок? — проговорил Миротворцев. — Ехали бы куда-нибудь на Ляотешань или Тигровый полуостров. Там совершенно спокойно, а у нас даже на дворе начинают летать ружейные пули. Дальше будет еще опаснее.
   — Мы переберемся на Электрический Утес, — надумала Варя.
   — Но там нет места, — заколебался прапорщик.
   — Найдем. Освободилась комната Жуковского и Чижа. Я помещусь вместе с Катей или Шурой, — быстро решила Варя.
   — Необходимо также ежедневно массировать ноги, — предупредил Миротворцев.
   — Я сама буду делать ему массаж.
   Через день, тепло попрощавшись с Миротворневым, Звонарев осторожно спустился в вестибюль и с Варей сел в экипаж Белого. Вася торжественно водрузился на козлы рядом с кучером.
   Старый город производил жалкое впечатление. Разбитые дома, изрытые воронками мостовые и тротуары, обугленные стропила, закопченные стены — все это говорило о войне и длительной осаде. Около дома Стесселя стояла группа пестро одетых женщин, окруженных полицейскими. Среди них Звонарев, к своему удивлению, заметил Лолочку и Лелю Лобину. Женщины о чем-то громко спорили с городовыми.
   — В чем дело, Леля? — остановила экипаж Варя.
   — Я шла по улице, когда ко мне подлетел этот субъект и потащил сюда. Оказывается, он принял меня за проститутку и повел на расправу к самой Вере Алексеевне.
   — Немедленно отпустите ее! — сердито крикнула Варя полицейскому.
   — Я эту госпожу хорошо знаю, она жена офицера.
   Сейчас же освободите ее, — обозлился и прапорщик.
   — Не имею права, — угрюмо твердил фараон.
   — Садись к нам в экипаж, Леля, — пригласила подругу Варя.
   Но полицейский схватил учительницу за руку. Лобина вырвалась и бросилась к экипажу. Полицейский схватил ее за пальто. Вне себя от гнева Звонарев ударом костыля сбил полицейского с ног.
   В этот момент отворилась дверь, и на крыльце появилась Вера Алексеевна в сопровождении ротмистра Водяги.
   — Варя, мосье Звонарев, что за расправа с городовым? — пропела генеральша сладким голоском. — Никак не ожидала, что вы столь темпераментны, господин Звонарев. Вы, верно, еще не оправились от ранения и не вполне здоровы!..
   Варя, запинаясь и путаясь от волнения, объяснила генеральше все происшедшее.
   — Таких «жен»у каждого мужчины бывают десятки А вам, сударыня, — повернулась генеральша к Леле, — как учительнице, стыдно якшаться со всякой тварью. Пусть это будет вам впредь наука. Вы свободны!
   — Старая жаба! — выпалила Лолочка, глядя на Стессельшу.
   — Повтори, повтори, что ты осмелилась сказать? — повернулась к ней генеральша.
   Тут Лолочка пустила в ход весь свой обширный лексикон нецензурных выражений, так что даже видавший виды Водяга оторопел. Вера Алексеевна поспешила зажать уши.
   — Эту мерзавку сейчас же выпороть, сто розог! Остальных на неделю отправить в портомойню, — распорядилась она.
   Звонарев приказал кучеру поскорее трогаться. Все еще взволнованную Лелю довезли до Пушкинской школы.
   — Я презираю эту грязную Лолку, но Стессельшу она выругала поделом и за себя и за Лелю, — говорила Варя. — На месте Стаха я застрелила бы Веру Алексеевну за такое оскорбление жены
   — Приходится радоваться, что у тебя будет всего только муж.
   Не успели они доехать до Утеса, как их обогнал экипаж с матросом на козлах. В нем торжественно восседала Лолочка рядом с мичманом, флаг-офицером Григоровича.
   — Моему старику пришлось основательно раскошелиться, чтобы освободить меня, — крикнула она. — А здорово я отделала эту старую.
   Мичман поспешил зажать рукой хорошенькие губки своей соседки.
   — Скорей поправляйся, пупсик! — крикнула она Звонареву.
   — Как она смеет так обращаться с тобой? — возмутилась Варя.
   — Чтобы подзадорить тебя. Ты должна знать, что на таких особ, как Лолочка, не принято обижаться.