Степанов Александр Николаевич. Порт-Артур. Том 2

   — И серьезно? — довольно безучастно спросила девушка.
   — Пустяки, оцарапало ему голову камнем или осколком при взрыве снаряда. Он-то старается всех убедить, что рана весьма опасна, а окружающие делают вид, что верят этому. Настоящая комедия! Меня за «безумную» храбрость, проявленную при оказании первой помощи генералу, наградили «клюквой», — похвастался прапорщик и подробно рассказал обо всем происшедшем.
   — Если все это правда, то за что же вас наградили? А затем — неприлично разговаривать с дамой, сидя на лошади, потрудитесь сейчас же слезть на землю! — обрела свой обычный тон Варя. Звонарев повиновался. — Пойдемте к учительницам в школу. Вы им расскажете о своих чудесных приключениях.
   В школе, где они застали Стаха и Борейко, в сотый раз Звонарев рассказал обо всем самым подробным образом, вплоть до своего неожиданного награждения. Последнее вызвало общий смех.
   — Вы были на Электрическом Утесе, под Цзинджоу, на батарее литеры Б, при штурме Высокой, наконец, на фортах — и не удостоились даже благодарности, а тут сразу получили орден! — удивлялась Мария Петровна.
   — Покажи-ка свою саблю, Сережа, — попросил Борейко.
   Взяв шашку в руки, он с комическим видом понюхал красный темляк и, сорвав его с эфеса, бросил в горящую печь.
   — Чтобы стесселевским духом от тебя не пахло, — пояснил он, возвращая шашку. — Есть награды, которыми можно и должно гордиться, а есть и такие, которые унижают, которых нельзя не стыдиться, — добавил он.
   Звонок прервал этот разговор.
   — Варя, тебя спрашивает какой-то служащий Тифонтая, — сообщила Оля, открывавшая дверь.
   — Проси его сюда, — распорядилась Мария Петровна.
   Через минуту в столовую вошел господин Шубин и раскланялся со всеми присутствующими.
   — Я хотел бы переговорить с мадемуазель Белой без свидетелей, — проговорил он.
   Удивленная девушка вышла с ним в соседнюю комнату.
   — Наш общий друг и мой начальник Василий Васильевич Сахаров отошел в мир теней, — начал Шубин. — Незадолго перед своей смерч господин Сахаров через вас же передал мне записку, которую вы так хотели прочитать. Теперь я могу удовлетворить ваше любопытство. Василий Васильевич сделал завещание в вашу пользу. Он оставил вам всю обстановку своей квартиры. Он приказал мне передать вам, что это его свадебный подарок. Вам надо подать заявление в местный суд о вводе во владение. Я его уже заготовил, подпишитесь внизу, и я завтра с утра начну хлопотать об этом, — протянул бумагу Шубин.
   — Но я не собираюсь выходить замуж, а поэтому, господин Шубин, не считаю возможным и вступать во владение завещанным имуществом, — отказалась Варя.
   — Этим вы оскорбите тень нашего друга. Быть может, вы примете хоть небольшой слиток червонного золота на обручальные кольца? Когда в них встретится надобность, вы его используете.
   Варя решительно отказалась. Вернувшись в столовую, она рассказала о завещании Сахарова и о своем отказе от наследства.
   Друзья начали прощаться.
   Пройдя полдороги вместе с Борейко, прапорщик свернул к штабу. Он подробно рассказал Степанову о дневных приключениях, умолчав, однако, о своем награждении. Капитан выслушал его с видимым интересом, а затем повел к новому командующему фронтом, генералу Горбатовскому.
   Очень высокого роста, широкоплечий, с пушистыми седыми бакенбардами, с отрывистой лающей речью, он показался прапорщику типичным армейским бурбоном.
   Генерал принял прапорщика просто и смеялся, слушая его рассказ.
   Вернувшись от Стесселя, Фок уселся в мягкое кресло и принялся читать недавно полученную в Артуре немецкую газету «Остазиатнше Цейтунг». Не успел он погрузиться в дебри высокой политики, как к нему вихрем влетел радостный Гантимуров.
   — Приказание вашего превосходительства выполнено. Сахаров умер.
   — Когда и при каких обстоятельствах?
   — Сегодня, от воспаления легких, которое я ему устроил. Надеюсь, вы теперь не откажетесь вернуть мне хотя бы часть моих векселей?
   — У меня к этому нет никаких оснований, — невозмутимо ответил генерал.
   — Зато у меня есть все основания считать вас непорядочным человеком, — вспыхнул поручик.
   — Что вы, сутенер, шулер и просто мелкий жулик, понимаете в порядочности?
   — Во всяком случае, больше, чем бывшие жандармы и шпионы.
   — Напрасно вы думаете, что можете меня оскорбить. Я слишком презираю вас, чтобы обижаться. Но так как ваше присутствие не доставляет мне никакого удовольствия, то прошу вас покинуть мою квартиру. Эй, подать поручику пальто! — крикнул генерал.
   Князь ушел. Фок по телефону вызвал Рейса и, попросив не допускать Гантимурова до Стесселя, добавил:
   — Жду вас немедленно к себе.
   — Позвать сюда Шубина, — приказал он затем денщикам.
   Как только Шубин появился в комнате, лицо Фока сразу просветлело.
   — Итак, наш милейший друг Василий Васильевич, к великому сожалению, покинул бренный мир. Что же вы собираетесь теперь делать?
   — Господин Тифонтай предусмотрел этот случай Управление всеми делами передается мне, но под мудрым контролем вашего превосходительства, — отвечал Шубин.
   — Никогда не думал, чтобы он оказался столь дальновидным.
   — Покойный капитан был неплохим советчиком.
   — Постараюсь во всем следовать ему, за исключением оплаты моих, как вы выразились, мудрых советов. По своему генеральскому чину и положению я должен получать значительно больше, чем получал Сахаров
   В цене скоро сошлись. Обсудив затем некоторые детали, оба собеседника поднялись с мест.
   — Да, не думаете ли вы, милейший, что некий князь совершенно не нужен в Артуре?
   — Мои мысли всегда совпадают с желаниями вашего превосходительства.
   — Тем лучше, медлить не следует.
   — Все будет сделано в кратчайший срок!
   Шубин исчез, а на смену ему появился Рейс.
   — Надо немедленно опечатать квартиру Сахарова, — с места начал Фок.
   — Это уже сделано.
   — …и назначить комиссию для приведения в ясность оставшихся дел и имущества. Общее руководство — за мной, но меня в нее официально не вводите.
   Рейс едва успевал записывать распоряжения Фока.
   — Сегодня же оформите у Стесселя этот приказ.
   — Будет сделано, ваше превосходительство.
   — Итак, мы теперь без всяких посторонних лиц связаны со штабом, но, конечно, не Куропаткина, — весело засмеялся Фок. — И можно действовать смелее. Вам поручается «мадам», благо вы еще мужчина в соку и вполне сохранили свой гвардейский вид, а я вплотную займусь моим старым, но, увы, безнадежно глупым другом, — весело шутил генерал, потирая от удовольствия руки.
   — Кстати, следовало бы также чем-либо отметить память нашего незабвенного друга. Это бы и для нас было полезной ширмой. Надо подумать о сооружении ему памятника в Дальнем, — предложил Рейс.
   — Нет, этого без разрешения японцев не сделаешь. Проще представить его к ордену, например — к Георгиевскому кресту.
   — Но за что же?
   — Хотя бы за то, что так хорошо сумел наладить связь с… японцами. Это ведь дело весьма рискованное. Подайте-ка эту мысль Вере Алексеевне!
   Поздний звонок встревожил собравшуюся на покой Веру Алексеевну. Не желая беспокоить уже дремавшего в постели мужа, она сама вышла в приемную.
   — Приношу тысячу извинений! Не будь самых срочных дел, никогда не посмел бы обеспокоить в столь поздний час, — расшаркался Рейс. — Сейчас получил известие о смерти в больнице Красного Креста капитана Сахарова.
   — Василий Васильевич умер? — с ужасом воскликнула генеральша и от волнения опустилась на стул. — Какое несчастие! Неужели эти медики не могли его спасти? Два дня тому назад уверяли, что он вне опасности — и вдруг умер! Завтра же велю отслужить по нем панихиду. — И Вера Алексеевна по-настоящему всхлипнула.
   — После Василия Васильевича осталось значительное имущество, различные документы, имеющие, быть может, большую государственную важность. Все это надо привести в ясность, необходимо принять сразу же экстренные меры. Я набросал тут проект приказа и хотел просить его превосходительство о подписи.
   — Анатоль уже спит, завтра с утра я передам ему. Никак не могу примириться с мыслью, что бедного Василия Васильевича уже нет на свете, — печально вздохнула Вера Алексеевна. — Когда же всем этим ужасам придет конец?
   — Когда это найдет нужным и возможным Анатолий Михайлович.
   — Разве дело только в нем? А Фок, Смирнов, Белый, Кондратенко, адмиралы…
   — Генерал Фок давно уже обдумывает этот вопрос. Вот с Кондратенко договориться труднее! Остальных не стоит и принимать в счет. В случае чего их можно и обезвредить.
   — Роман Исидорович еще месяц тому назад поднимал вопрос о сдаче, но Анатоль отклонил его предложение, — проговорилась генеральша. — Только вы не выдавайте меня мужу, Виктор Александрович. Это секрет.
   — Тем не менее Кондратенко проявляет самую кипучую деятельность по обороне Артура и, кроме того, очень популярен среди солдат и младших офицеров.
   — Ну, тех-то никто спрашивать не станет, что делать. Прикажут — они сдадутся.
   — А если нет?
   Вера Алексеевна с удивлением и страхом посмотрела на своего собеседника.
   — Быть этого не может, — полушепотом проговорила она.
   — Я вполне уверен, что первым откажется повиноваться приказу о сдаче все тот же Кондратенко, и гарнизон его поддержит. Недавно я шутя спросил его, что он будет делать при известии о сдаче Артура. Он совершенно серьезно ответил, что арестует начальника, отдавшего такое приказание, и будет продолжать сражаться до последнего человека.
   — Анатоль об этом знает?
   — Я не доводил до сведения его превосходительства.
   — Напрасно. Я сама расскажу ему обо всем. Спокойной ночи. — И генеральша удалилась.
   — В чем там дело? — сонно справился Стессель у жены.
   Вера Алексеевна передала свой разговор с Рейсом. К известию о смерти Сахарова генерал отнесся совершенно спокойно. Но награждать Сахарова все же не согласился.
   — Одним жуликом в Артуре стало меньше, царство ему небесное, — пробормотал он зевая.
   — Как ты можешь так говорить о покойнике? О них или не говорят, или говорят хорошо.
   — В могиле все безукоризненно честны, Верунчик. А Рейс — хитрая лиса, себе на уме, вроде твоего Кондратенко. Два сапога пара. Крестов же за мошенничества пока не дают.
   — Виктор Александрович всецело предан тебе и твоим интересам…
   — Потому что сидеть в штабе гораздо спокойнее, чем командовать полком на позиции: больше шансов уцелеть.
   — Когда ты думаешь кончить воевать, Анатоль? — спросила генеральша.
   — Это вопрос сложный. Если Артур падет раньше времени, я за все буду отвечать. Выгонят меня со службы.
   — У нас кое-что есть в Шанхайском банке.
   — На три-четыре тысячи долго не проживешь.
   — А золото, которое хранилось в Артуре?
   — О нем, конечно, знают японцы и все отберут при капитуляции.
   — Можно попробовать с ними договориться.
   — Снявши голову, по волосам не плачут. Сдавши крепость, об условиях капитуляции не говорят.
   — Тогда нужно начать переговоры заранее.
   — О сдаче? — даже приподнялся на кровати генерал.
   — Если Артуру суждено пасть, то надо хоть себя обеспечить в материальном отношении. Служишь ты почти сорок лет, а, в сущности, гол как сокол; нищ как церковная крыса.
   — Это-то, конечно, верно, но твои планы очень опасны, — уже неуверенно проговорил Стессель.
   — С точки зрения гуманности тоже не следует затягивать оборону, так как это поведет к лишним, напрасным жертвам. Ты подумай, сколько жен, матерей и детей будут за тебя молиться богу, если ты сохранишь их мужей, сыновей и отцов.
   — Этот вопрос надо как следует обдумать, а за Кондратенко установить негласное наблюдение: не ведет ли он интриг против меня? Но кому это поручить?
   — Конечно, Фоку. Он ведь из жандармов и хорошо знает, как это следует организовать.
   — Завтра же с ним об этом переговорю.
   — А заодно и о сроках обороны, — вставила Вера
   Алексеевна.
   В тот же вечер, когда Гантимуров возвращался домой после безуспешной попытки повидать Стесселя и пожаловаться на Фока, он был убит случайной пулей, залетевшей в город.
   — Потарапливайтесь, Сергей Владимирович, — будил
   Рашевский заспавшегося Звонарева. — К десяти часам на форт номер два должен прибыть генерал Смирнов. Он лично хочет взорвать заложенный нами в левой галерее камуфлет.
   Обжигаясь горячим чаем, глотая целиком куски холодной конины, прапорщик одновременно одевался. Через несколько минут он уже шагал рядом с подполковником по военной дороге. Стоял ясный, солнечный день. Японцы усиленно обстреливали все форты и тылы крепости. Русские батареи молчали
   После ночного дождя было свежо, еще не высохшие лужи блестели под лучами солнца. Рашевский громко хохотал, слушая рассказ о ранении Стесселя и о награждении Звонарева.
   — Смех-то наш сквозь слезы Больно все это грустно и гнусно. Служить бы каждый из нас рад, но прислуживаться тошно, — заметил Рашевский, выслушав рассказ.
   — Зато меньшинство, которое вьется около начальства, процветает, осыпаемое наградами.
   — Вот и на форту втором. Решили мы подорвать японскую минную галерею. Рассчитал я заряд, получилось около трех пудов пороха, а у Григоренко вышло в два с лишним раза больше. Мы заспорили. Подошел Смирнов и давай тоже считать. Досчитался чуть ли не до десяти пудов. Если взорвать такой камуфлет, то может обнажиться тыльная стена капонира. Сколько я ни возражал — не слушают, а Григоренко не смеет перечить начальству. Вот и заложили девять с половиной пудов. Сделали забивку, теперь сам Смирнов прибудет для того, чтобы замкнуть ток мины.
   — И получить крест за вашу работу…
   — Вернее, наградить деревянными крестами добрый десяток наших солдат, если только все выйдет, как я предполагаю.
   — Быть может, сообщить об этом Стесселю, он остановил бы своей властью это дело?
   — Что вы! — замахал руками Рашевский. — Если только сунуться сейчас к нему, жена раскричится. Нет, надо идти на форт и там по возможности обезвредить генеральскую затею.
   На форту они застали нового коменданта, молодого поручика Фролова. Он проявлял кипучую деятельность. Противоштурмовые пушки в полной боевой готовности находились на брустверах. Рядом с ними сидели на земле номера. На тыловом капонире поставили пулеметы и старые полевые пушки. Капонир вооружили малокалиберными скорострельными морскими орудиями. Гарнизон был разбит на три части. Одна часть гарнизона спала в нижней казарме, другая дежурила в верхней, а третья караулила снаружи. Даже на укрытом ходу над контрэскарпной галереей усилился караул. Молодой артиллерийский поручик носился по форту, примеряя, где бы еще можно было установить орудие или миномет. Солдаты сразу повеселели и имели бодрый вид. Около минных галерей Рашевский и Звонарев нашли прапорщика Берга.
   — Выдержит забивка? — спросил его Рашевский.
   — Думаю, что выдержит, но боюсь, чтобы свод или стены каземата не дали трещины при взрыве камуфлета, — ответил минер.
   — Тогда микадо должен будет наградить Смирнова большим орденом за его помощь японским саперам!
   — Во всяком случае, отсюда и из контрэскарпной галереи надо будет вывести всех людей, а также убрать часовых с укрытого хода и брустверов, — распорядился Рашевский.
   — Генерал Смирнов! — торопливо доложил Один из стрелков.
   В сопровождении Фролова быстро шел своей прыгающей петушиной походкой комендант крепости.
   — Здравствуйте, друзья мои! — на ходу приветствовал он солдат.
   — Ишь ты, друг-то какой у меня нашелся, с красными отворотами! — прошептал кто-то сзади Звонарева.
   Прапорщик обернулся и увидел Блохина. Солдат похудел, почернел, оброс щетиной. Его глубоко посаженные в орбитах глаза горели беспокойным огнем и все время находились в движении.
   — Здорово, Блохин! — дружески улыбнулся ему Звонарев.
   — Здравия желаю! Думал, не захотите и признать меня. А где наши-то? — скороговоркой вполголоса проговорил солдат.
   — Работают около третьего форта по устройству электрической станции. А ты как поживаешь?
   — Скушно без своих, — вздохнул солдат. — День за неделю кажется. Хоша бы поручик набил мне морду да вернул на батарею.
   — Что там за приватные разговоры в моем присутствии? — вдруг обернулся Смирнов. — Можете найти другое время и место для своих собеседований, господин прапорщик. Это что за бандитская рожа? Как стоишь, какой части, фамилия?
   — Бомбардир-лабораторист Блохин.
   — Титуловать надо, дурак. Зачем здесь? На неделю без горячей пищи! — брызгался слюной генерал, злобно глядя на солдата.
   — Хорош друг, нечего сказать! — пробурчал Блохин себе под нос.
   — Не угодно ли вашему превосходительству послушать, как работают японцы? — поспешил отвлечь внимание генерала Рашевский.
   Смирнов махнул рукой, чтобы все замолчали, и припал ухом к бетону. Прошла минута напряженного молчания.
   — Да, да! Но они, по-моему, еще очень далеко от капонира, не ближе тридцати саженей.
   — Я считаю, что не больше десяти-двенадцати, — возразил Рашевский.
   — Вы считаете! — презрительно бросил комендант. — Я окончил две академии — артиллерийскую и генерального штаба — и, надо думать, кое-что в минном деле понимаю.
   — Я же учился всего лишь в одной — в инженерной академии.
   — Вечно вы, полковник Рашевский, вступаете в неуместные споры, — оборвал генерал и вышел из капонира.
   — Видели? — кивнул ему вслед головой Рашевский. — Изволь иметь дело с таким упрямым ослом!
   Электрические провода от мины были выведены на внутренний дворик форта в один из блиндажей переднего бруствера. Смирнов, все еще раздраженный, брюзжал всю дорогу. На дворике он громко, во весь голос, поздоровался с солдатами. Те ответили сдержанно и тихо, не желая привлекать внимания японцев, до которых было не более пятидесяти шагов.
   — Отвечать как следует, а не бормотать себе под нос! Здорово, друзья! — крикнул генерал.
   Солдаты ответили на этот раз громко и дружно, и через минуту около бруствера разорвались две бомбочки, брошенные японцами.
   — Ой, братцы, ой, рука! — застонал стрелок, у которого по локоть оторвало руку. Соседи бросились к нему на помощь. Генерал же поспешил юркнуть в блиндаж.
   Не успели солдаты отойти от брустверов, как Смирнов включил ток. Над местом взрыва поднялся столб дыма и пыли, полетели вверх доски, камни и какие-то бесформенные предметы. Сильно осела земля.
   В первый момент у японцев воцарилось полное затишье, которое через минуту сменилось неистовой ружейной трескотней и градом ручных гранат. Пули и осколки засвистели во всех направлениях, раня и калеча не успевших укрыться.
   Смирнов предпочел отсиживаться в блиндаже, пока не уляжется этот ураган смерти. Фролов, выскочивший наружу, чтобы успокоить метавшихся по дворику солдат, тоже получил ранение в кисть руки.
   — Всего этого можно было избежать, если бы ваше превосходительство не так торопились, — проговорил Рашевский, глядя на происходившее в форту смятение.
   — Потрудитесь не учить, что и как мне делать! — обозлился Смирнов. — Вы боялись, что развалится капонир, а он стоит целехонек. Я предвидел и учел все возможное и невозможное, когда рассчитывал взрывной заряд. У меня было сделано свыше десяти вариантов для разных случаев.
   Как только стало тише, Смирнов торопливо скрылся в тыловую казарму. Здесь прапорщик Берг доложил ему, что капонир остался совершенно цел и забивка камуфлета хорошо выдержала удар взрывной волны.
   — Вот видите, — торжествовал генерал, обращаясь к Рашевскому, — а вы еще со мной спорили.
   В это время с Куропаткинского люнета прибежал с запиской запыхавшийся стрелок. Комендант люнета сообщал, что камуфлетом была обнажена тыловая стена капонира и японцы, видимо, подготовляли ее взрыв снаружи.
   — Немедленно обстрелять и забросать бомбочками, — распорядился Смирнов.
   — Обстрелять нельзя, так как это место в мертвом пространстве, а бомбочками можно повредить стену, — нахмурился Рашевский.
   — Вашескородие, японец долбит самую крышу капонира! — прибежал с докладом Блохин.
   Рашевский опрометью бросился к потерне. За ним устремились все, кроме Смирнова, что-то сердито кричавшего им вдогонку.
   Оправдались наихудшие опасения Рашевского. Японпы подобрались к крыше капонира и, положив на нее заряд динамита, произвели один за другим несколько взрывов. После первого в своде появились трещины, после которого в нем образовалось небольшое отверстие, а после третьего свод рухнул, и японцы ринулись внутрь капонира. Все это произошло настолько быстро, что стрелки едва успели загородить мешками с землей выход из капонира в контрэскарпную галерею.
   Японцы втащили в капонир пулемет и открыли из него огонь вдоль галереи. Положение русских стало сразу критическим. Спасая положение, Фролов бросился вперед и бомбочкой уничтожил пулемет. Оправившиеся стрелки кинулись за ним. У входа в тесный, темный, полуразрушенный капонир начался рукопашный бой. Несколько японских солдат подобрались по рву к пушечным амбразурам и через них забросали внутренность капонира бомбочками большой разрушительной силы, при этом взорвалась целая груда пушечных патронов, оставшихся в орудиях. Часть капонира рухнула. Контрольная галерея наполнилась едким дымом и пылью. Среди солдат началась паника.
   Раненый Фролов, стараясь перекричать грохот, сзывал к себе стрелков и попытался с несколькими смельчаками еще раз броситься в штыки.
   Звонарев потерял в темноте Рашевского и, схватив первую попавшуюся под руку винтовку, выпускал патрон за патроном в сторону японцев.
   — Поберегитесь, Сергей Владимирович, я их сейчас угощу, — хрипел у него над ухом Блохин и, размахнувшись, кинул сразу целый десяток бомбочек.
   Страшный взрыв оглушил припавшего ничком к земле прапорщика. Сверху посыпались осколки бетона, земля и окровавленные куски человеческих тел. Блохин вскочил на ноги и, громко закричав, со штыком наперевес бросился в сторону японцев. Прапорщик последовал за ним. Вдвоем они вскочили в полуразрушенный капонир, где в живых застали двух оглушенных японцев, которых Блохин тут же и приколол. За ним вбежали стрелки и наскоро стали сооружать траверс из земляных мешков. Японцев не было видно.
   Звонарев начал осматриваться. Половина капонира около левой минной галереи была разрушена сверху донизу и представляла собой груду бетонных осколков. Часть капонира около правой минной галереи уцелела. Ее-то и начали торопливо укреплять земляными мешками.
   Вскоре японцы опять попытались прорваться в ров через разрушенный капонир, по были отброшены картечью с брустверов форта и вернулись в свои окопы. Настало временное затишье. Рашевский, дважды оцарапанный бетонными осколками, перевязанный носовым платком, расхаживал окопы остатков капонира.
   — Надо сейчас же вокруг разрушенного пространства в гласисе устроить бруствер из мешков с землей и гнезда для пулеметов, иначе ночью японцы прорвутся через ров прямо на форт, — предупреждал он.
   Стрелки быстро и сноровисто стали укладывать метки по его указанию.
   — А Смирнов где? — вспомнил Звонарев.
   — Как только запахло жареным, дал стрекача. Забыл и про свой генеральский чин, когда бежал через горжевой мост, — ответил подполковник.
   День промелькнул очень быстро, и совсем неожиданно наступил вечер. Стало быстро темнеть. Начавшийся артиллерийский обстрел форта заставил стрелков спрятаться в контрэскарпную галерею и казармы. Тяжелые, сотрясавшие до основания весь форт взрывы указывали, что идет бомбардировка из одиннадцатидюймовых орудий. Звонарев, Рашевский, Фролов и артиллерист Корсаков сидели в казарме, когда на форт неожиданно прибыл Кондратенко в сопровождении своего неизменного начальника штаба Науменко. Невзирая на обстрел, они сразу же отправились осматривать повреждения капонира.
   — Зачем вы, Сергей Александрович, впутали в минное дело Смирнова? Он ведь ни уха ни рыла в нем не понимает, — упрекал генерал Рашевского.
   — Сам впутался, будь он неладен! Кинься японцы сразу после взрыва на штурм, была бы нам крышка, не отбились бы от них.
   — Эта опасность, по-моему, еще не миновала. Я распорядился передвинуть сюда две роты резерва и направил вам еще два пулемета с китайской гладкостенной картечннцей.
   — Она-то нам на что? — удивился Корсаков.
   — Она у нас будет на ролях сторожевой пушки. Поставите ее на месте прорыва и в случае штурма ударите картечью.
   Проходя по казармам, Кондратенко, как и Смирнов, здоровался с солдатами, но обращал внимание исключительно на их вид, а не на выправку.
   — Когда ели, давно ли были на отдыхе, нет ли цинготных? — спрашивал он у стрелков.
   Глядя со стороны на этого невысокого, невзрачного на вид генерала с глуховатым голосом и живыми умными глазами, Звонарев мысленно представил себе его в серой солдатской шинели.
   «Едва ли бы он выделился чем-либо из толпы десятков и сотен других стрелков, разве что своей сметкой», — подумал прапорщик, так мало было в Кондратенко специфически барского, офицерского.
   Солдаты, видимо, чувствовали то же самое и свободно разговаривали с генералом, путая официальное титулование с простым обращением к нему по имени и отчеству, которое твердо знали все стрелки. Кондратенко даже не замечал этого нарушения уставной формы.