Алифанов Леонид. Хмельницкий. Книга третья

хозяйкой. Он только год как возглавляет сотню гайдуков у Вишневецкого и
сегодня впервые выехал за пределы Лубенского замка выполнять военное
задание.
- Мы, матушка, тоже крещеные, православной веры, как и вы. Видел я и
нескольких изморенных оседланных коней, что стоят между скирдами, -
засмеялся он, словно поймав хозяйку на преступлении.
- Тьфу ты, чтоб им пусто было, матерь божья! Вот запамятовала,
поверьте, даже забожусь. Да-да, казацкие кони, из-под Азова прискакали
сюда, - непринужденно говорила Марина, угощая гостя.
Ротмистр улыбался, внимательно слушая хозяйку. Он но отказался от
предложенной кружки варенухи, а в ответ на ее признание одобрительно кивал
головой. В этот момент и вошел в хату Филон Джеджалий. Вошел как хозяин
дома, но с саблей на боку и с пистолем за поясом - настоящий казак! Он
оглянулся на закрытую за собой дверь.
- Челом, пан ротмистр! - произнес, слегка наклонив голову.
- Челом и тебе, пан хозяин! - дружелюбно ответил молодой, значительно
моложе Филона, ротмистр. - Не в поход ли собрался, казак?
- Ясно, что в поход. Вот тут к нам приехали казаки-азовцы, - смело
ответил Джеджалий.
- Азовцы? Так, очевидно, и их атаман-выкрест с ними? - поспешил
ротмистр, почувствовав, как у него падает хорошее настроение. Перед ним
стоял коренастый, вооруженный и далеко не гостеприимный хозяин. А он
оставил Своих гайдуков за воротами...
- Конечно, пан ротмистр. Понятно, и полковник Назрулла вместе со своими
казаками! Отправляются в военный поход во Францию, - донесся чей-то голос.
Отворилась дверь, и в дом вошел Карпо Полторалиха с тремя чигиринскими
казаками. Все они были при полном снаряжении.
Самойлович вскочил из-за стола, с упреком посмотрел на хозяйку.
- Что же это, заговор? - встревоженно спросил.
- Упаси боже, какой там заговор, уважаемый пан ротмистр, - снова
заговорила хозяйка. - Разве вам не известно, что Карпо, как и мой Иван, да
и Филон... всегда гостят друг у друга, переезжая через Днепр? Очевидно, и
оседланные кони, что вы видели между скирдами, их...
Хозяйка говорила так просто и убедительно, что ротмистр поверил ей. Он
снова присел к столу, взял в руки кружку с брагой.
- Разумеется, знаем про Карпа, а как же... Только мы прискакали сюда,
чтобы поймать выкреста, полковника из Азова. Сказывают, что он вместе с
остатками своих казаков направляется сюда. Вы, матушка, передали бы ему,
пускай лучше обойдет Лубенское воеводство. Пусть уходят его хлопцы на
правый берег Днепра.
- Именно по левому берегу пойдут и наши казаки, держа путь к атаману
Хмельницкому во Францию. Разве он помешает панам, если пройдет по их
дороге? - снова вмешался в разговор Карпо Полторалиха. Он совсем близко
подошел к столу и, лукаво улыбаясь, продолжал, глядя на ротмистра: - Ведь
пан Иван тоже военный человек.
- Ну, так что? - спросил ротмистр, осторожно ставя на край стола
недопитую кружку браги. Он почувствовал что-то недоброе. В душе ругал себя
за беспечность. Ведь он много слышал об этом Карпе, ближайшем подручном и
побратиме субботовского полковника...
А Карпо, добродушно улыбаясь, даже сел на ту скамью, с которой поднялся
ротмистр.
- Я думаю, пан Самойлович, что тебе не стоит оставлять кружку с
недопитой брагой из-за какой-то там домашней кутерьмы. Ей-богу, мы все
сядем на коней и среди бела дня поедем вдоль Днепра на Чернигов. Да,
собственно, может быть, и во Францию отправимся! Ведь его величество
король призывал казаков принять участие в этом походе... Или ты, пан
Самойлович, пойдешь против воли короля и француженки королевы? Тогда так и
скажи, ссориться с тобой не будем, но и из хаты в таком случае не выйдешь.
Это уж я обещаю тебе!..
- Зачем же мне перечить вам? Сказал же, идите по правому берегу, -
осмелел ротмистр.
- Правый берег пускай, братец, остается уж для пана Вишневецкого. Любят
шляхтичи, как те индюки, дуться друг на друга, вот и пускай пан
Вишневецкий позлит немного коронного гетмана. Кстати, новый коронный
гетман отличается тем, что любит сжигать людей живыми. А Вишневецкий,
сказывают люди, так ни до чего и не договорился в сейме. Калиновского,
черниговского старосту, говорят, уломали...
В это время снова открылась дверь и в хату вошли трое казаков-азовцев в
полном боевом снаряжении. Следом за ними вошел и Назрулла. В глаза
бросились его длинные, опущенные книзу усы, черный, с синеватым оттенком
толстый казацкий оселедец, уложенный за ухом. За красным поясом у него
торчали два пистоля, а сбоку висела длинная турецкая сабля. На красных
сафьяновых сапогах позванивали серебряные шпоры.
Самойлович, как ошпаренный, вскочил из-за стола, но выйти ему помешал
Карпо. Он ближе пододвинулся к нему и положил руку на стол, преградив
ротмистру путь.
- Челом пану ротмистру и рыцарское уважение, - произнес Назрулла и,
сняв шапку, слегка поклонился. Левая его рука лежала на рукоятке сабли.
- Вот так угостила пани Богунша, спасибо... - от досады выдавил из себя
обеспокоенный ротмистр лубенского магната. Он понял, что теперь сможет
спасти свою жизнь, только уронив достоинство слуги Вишневецкого.
Поднялся и Карпо Полторалиха. К удивлению Самойловича, он по-дружески
протянул ему руку.
- Значит... мир и благоденствие! Я говорил этим чудакам: пан Иван, мол,
такой же православный человек, как и мы, хотя и служит у князя-отступника.
Взгляни на них, пан ротмистр, - казаки орлы, иначе не назовешь! Ну,
пройдут вдоль Днепра каких-нибудь две-три сотни...
- Надо только подумать, под чьим началом?!
- Разумеется! Да что тут долго думать. Под моим, конечно, да...
- Можно и Филона Джеджалия поставить старшим нашего отряда! - поспешил
Назрулла.
- Или, может быть, пан Самойлович хочет предложить нам полковника
Назруллу? Что же, мы приднепровские казаки, умеем подчиняться тому
старшому, который по душе придется нашему союзнику в борьбе с Николаем
Потоцким, - соглашался Карпо.
- Идите хотя бы и во главе с Джеджалием! - искренне посоветовал
Самойлович. Он все-таки вышел из-за стола, украдкой поглядывая на каждого
из присутствующих в хате и пожимая плечами. Но к сабле не прикасался. -
Так давайте и я со своими гайдуками пройдусь с вами...
- Именно мы так и думали, - завершил разговор Назрулла. - Коль я уже не
старший отряда, то пойду со своими казаками с паном ротмистром! Чтобы все
время быть у пего на глазах, - добавил он, развеселив этими словами
казаков.
- Вот вам пример покорности и уважения! Учись, пан Самойлович, на всю
жизнь пригодится! - вставил словцо Карпо под хохот казаков.

23

Некоторое время вдова Ганна, сестра полковника Золотаренко, жила у
брата в Чернигове. До этого жила с мужем, словно угождая кому-то, а не
себе. Ее муж, родом из обедневших шляхтичей, будучи военным, больше
находился в разных походах, чем дома. Ганна за десять лет замужества не
почувствовала себя своей в его семье. Только и того, что считалась
замужем.
- Хотя бы кто-нибудь подбросил вам какого-нибудь племянника для меня,
коль сами неспособны, - порой шутливо упрекал Иван любимую сестру. После
смерти матери увез ее с приднепровских хуторов к себе, чтобы присмотрела
за его детьми.
На хуторе остался старый отец, остался там и сад, и соловей, который
щебетал ей о первой девичьей любви. Там провожала она единственного в
жизни казака, который так страстно посмотрел ей в глаза, словно пригубил
полный бокал чистой девичьей любви...
Страстный взгляд юноши спалил ей тогда крылья, и она с грустью в сердце
ждала его, подолгу выстаивая у калитки. В призрачных мечтах у нее
отрастали опаленные крылышки. И тогда она с детской непосредственностью
открыла свою тайну не матери, а брату. А он увез сестру к себе в Чернигов,
выдал замуж за пожилого вдовца, полковника Черниговского гарнизона
старосты Калиновского. Полковник Филипп, увлеченный военной службой,
казалось, забыл о своей молодой жене и семейных обязанностях. Поэтому не
было ничего странного в том, что Ганна очень часто ходила на богомолье в
Киевскую лавру, училась у брата грамоте, чтобы на досуге хотя бы Псалтырь
почитать.
Отслужив в Лавре панихиду по матери и мужу в годовщину его смерти,
Ганна пошла с богомольцами вдоль Днепра, намереваясь навестить старого
отца. Во всяком случае, так говорила она богомольцам, с которыми шла.
Но по дороге, утоптанной копытами лошадей, все ей виделись следы
чигиринского полковника Богдана Хмельницкого. До сих пор она сознательно
избегала встречи с ним, женатым человеком. Много раз расспрашивала о нем
своего брата, но встречи с ним боялась.
Вдруг, уже подходя к своему хутору, она увидела казаков. Их было не
меньше двух десятков. По два-три в ряд ехали они по торной прибрежной
дороге на утомленных конях. Они даже не разговаривали между собой,
поторапливая лошадей.
Встревоженная мыслями Ганна сошла с дороги, отстав от группы
богомольцев. Она шепотом, словно читала молитву, благодарила судьбу за
такую встречу. Ганна была уверена, что это едут чигиринские казаки,
которые могут рассказать ей много интересного!..
Трудно было определить, кто из них старшой, ехали они осторожно,
сомкнутым строем. Поравнявшись с почтительной богомолкой, которая так
вежливо уступила им дорогу, они стали приглядываться к ней.
- Чья ты, молодуха? Далеко ли путь держишь? - спросил пожилой усатый
казак.
И когда Ганна повернулась к нему лицом, он остановился. Остановились
еще двое пожилых казаков, ехавших последними.
- Ах ты господи! - с испугом воскликнула Ганна. - Кажется, я вас,
казаче, знаю. Погодите, голубчик, а не...
- Да, конечно, это я. Вот тебе и "господи"! Как тебя тогда, сердешную,
звали? - вспоминал казак. - Батько Максим, это наша знакомая молодуха! Вон
с того хутора... Вот, дьявол, память отшибло. Кажется, Ганнусей звали?
Конечно, Ганнусей, хозяйка на хуторе, сорочка с вышитыми рукавами, Рябко
на привязи...
- Какая я теперь Ганнуся? Называйте Ганной, будьте добры. Теперь и я
узнаю казака: кажется, Роман, приезжал со своим старшим.
- Роман же, Роман. Ах, такая жалость, что так спешим! - горевал
Гейчура.
- Господи, неужели так трудно заехать? А я вот иду к старику отцу в
гости. Пожалуйста, заезжайте к нам. Уже вечереет, переночевали бы у нас,
как у себя дома, отдохнули бы и коней своих накормили.
- Нет, нет, молодуха, не знаю, как тебя зовут... - заговорил старшой. -
Нам нельзя в хуторах задерживаться. Наступило такое время, что казаку
приходится каждого кола у плетня остерегаться. Ведь не так далеко и от
Киева отъехали. А там столько разных жолнеров... Как-нибудь в другой раз,
если позволите. Только никому ни слова, что видела нас...
"Максим Кривонос!" - промелькнуло в голове Ганны. Именно таким и
обрисовал его брат Иван. По тому, как фыркали изнуренные кони, Ганна
поняла, что казаки не по доброй воле так спешат. Кривонос!.. Самым лучшим
своим другом называл его Богдан!
- Может быть, показать вам дорогу, что идет мимо хутора, подальше от
недремлющего ока? А там, у левады, и усадьба моего отца. За ней густая
роща, и тянется она до приднепровского леса. Может, все-таки переночевали
бы у нас? А до утра и о жолнерах разведали бы, чтобы знать, с какой
стороны и кого остерегаться. Сама бы и разузнала, все равно не спится
ночью... Вот сюда, в кустарничек, сворачивайте, казаки, как раз на дороге
ни души. Я же побегу постерегу возле тына, а кто-нибудь из вас,
пожалуйста, пусть подождет меня возле трех дубков за огородами. Виданное
ли дело ехать ночью, да еще таким усталым.
Возле трех дубков ее ждал старшой. Следом за ней по-старчески семенил
отец. Дочь не забывала его и часто навещала. И всегда она была для него
желанным, долгожданным гостем.

24

В охраняемой казаком и батраком хате со старательно занавешенными
окнами за столом сидели, разговаривая, казаки. Не все казаки остановились
на хуторе, часть из них осталась в густом кустарнике, но их тоже угостили
ужином. Когда совсем стемнело, через хутор проскочил большой отряд
жолнеров из Киева. Они спросили батрака, который возился на скотном дворе,
не проезжал ли кто-нибудь через хутор.
- Проскакали как оглашенные, своими глазами видел, в это время как раз
закрывал ворота, загнав во двор бычков, - ответил батрак. - Пена кусками
падает с коней, а они стегают их, несчастных...
- И много их? - допрашивал старшой, махнув рукой жолнерам, чтобы ехали
дальше.
- Разве разберешь при такой их скачке?.. По меньше, чем вас. Куда там,
намного меньше. Едут да все озираются, совсем мокрую скотину безжалостно
бьют...
Кривонос только головой покачивал, слушая этот рассказ батрака. В
разговор вмешался Роман Гейчура:
- Да они не прочь поиграть саблей, показать свою удаль. Разве мы не
знаем чигиринских казаков! А полковник Кричевский, очевидно, что-то
задумал. Шляхтич Арцышевский недавно прочесывал леса и села Приднепровья.
Говорят, что нас ищет, а сам со своими головорезами, словно турок, грабит
крестьян, бесчестит девушек. Даже детей не щадят проклятые паны! Привязали
к конским хвостам, по турецкому обычаю, да так и замучили четырех девушек!
Вот пан Максим и послал меня к чигиринскому полковнику, который прибыл с
казаками, чтобы поймать Кривоноса. "Пожалуйся, говорит, полковнику
Кричевскому на этого вампира". Понятно, со мной они могли поступить так,
как и с другими. Ведь шел я к ним без оружия, мог и без головы остаться.
"Так ты тоже кривоносец?" - спрашивает меня полковник Кричевский. И
смеется, ну побей меня вражья сила, словно мы вместе с ним у кумы горилку
распивали. Думаю: что делать? Узнал он меня или только прощупывает? Ведь
они в каждом подозревают кривоносовца. "Казак, отвечаю, я. А кто у нас, из
несчастных, не казакует, не уходит к Кривоносу, уважаемый пан полковник?
Вон четырем детям, неповинным детям, а не кривоносовцам, говорю, головы
сняли гайдуки пана Арцышевского, привязав их, по его приказу, к конским
хвостам". Так и режу, - думаю, семь бед - один ответ.
Полковник вдруг как вскочит из-за стола. Даже саблю выхватил из ножен.
"А ты понимаешь, - говорит он, - что значит честь человека, и умеешь ли
сдержать слово?"
Струсил я, но не подал виду. "Жизнь свою готов отдать, говорю, за
правду, пан полковник". Я думал, что он имеет в виду мой донос на
Арцышевского.
"Не о том, Гейчура, совсем не о том я спрашиваю тебя! - покачал он
головой. - На кой леший мне нужна твоя жизнь? Хватит, шляхтичи достаточно
отняли их у вас, дураков... Поди и скажи своему Кривоносу: пускай он
немедленно исчезает, хоть под землю! Я не хочу ни" его крови, ни крови
своих людей. Чтобы и духу вашего тут не было, покуда я с чигиринскими
казаками буду хозяйничать в этих краях! Так и передай своим. Покуда я
здесь, вашего Кривоноса тут нет. И тебя, конечно... Да смотри, чтобы и сам
нечистый не узнал об этой нашей с тобой дружеской, скажем, беседе!.."
Я только руками развел: "Что вы, помилуй бог, зачем мне болтать об
этом?"
"Кривоносу об этом ты должен рассказать да еще некоторым, более умным
казакам... А чтобы наши польские государственные чины знали, как мы несем
службу, мои хлопцы отстегают тебя. Поручу это чигиринским казакам, чтобы
большая огласка была..."
- Избили-таки? - спросил старик хозяин.
- А то как же, помилуют, держи карман! Шепчу хлопцам: "Имейте совесть,
не вместе ли воевали, когда меня под Белой Церковью прошило пулей?"
"Ложись, - говорит чигиринский казак. - На тебе поучимся, ловчее других
будем бить. Ложись!"
Хлестко били хлопцы, ничего не скажешь. Им это забава. А полковник
стоял в стороне, горько усмехался и все-таки остановил их на восьмом
ударе... Зато они в Перевалочной по-настоящему лупили даже самого пана
Арцышевского. С остервенением били, не считая ударов. Дай, боже, нам
поскорее добраться до таких же панских собак, как этот Арцышевский!
Справедливый полковник у чигиринских казаков!
- Так он же кум самого Хмельницкого! - тихо, но ясно вставила Ганна.
- Ну да, кум. Это по его воле мы притихли, разошлись по домам. Кто куда
- и молчок. Теперь вот едем на Запорожье, везем мать на свидание с сыном!
- сказал последние слова Кривонос с улыбкой, посмотрев на странного
казака, сидевшего рядом с ним. У него была перевязанная платком голова,
как у раненого.
- Матерь божья! Да вы женщина, - бросилась Ганна к "казаку". - А я-то
думала - все казаки разговаривают, а этот словно воды в рот набрал, ни
слова. Думаю, ранен... Как это хорошо! Пока мать жива, сердцем своим она
всегда с детьми... Лишил меня господь материнского счастья, чужому
радуюсь, - неожиданно заплакала вдова.
Теперь уже Подгорская утешала расстроившуюся хозяйку.

25

Приближалось запоздавшее в этих северных краях лето. Но не оно
оживляло, не оно радовало природу морского побережья. Над ним пролетали на
север встревоженные кем-то острокрылые чайки. В их испуганном крике
слышалась тревога. От лета не улетают миролюбивые чайки. Очевидно, в
приморских заливах и в лесных чащах Фландрии нарушили их привычный покой.
Богдан Хмельницкий со своим отрядом наконец натолкнулся на приморские
заставы французских войск. Настороженные печальным криком чаек, испуганные
наступлением с моря испанцев, захвативших Дюнкерк, солдаты охотно
рассказывали высокому офицерству, что испанцев в море "видимо-невидимо".
Оттуда вон и чайки улетают на широкие просторы бескрайнего моря.
- Мы идем на помощь французским войскам. Далеко ли еще до них? -
поинтересовался Хмельницкий.
Граф Конде любезно прислал Хмельницкому переводчика, который должен был
сопровождать его во время пребывания казацкого войска во Фландрии. Правда,
Хмельницкий, зная хорошо латинские язык, мог обойтись без переводчика.
Луи де Бурбон, которому еще в молодости присвоили титул герцога
Энгиенского, казалось, был создан для войны. Блестящая победа над
испанцами под Рокруа сделала двадцатидвухлетнего Конде прославленным
полководцем французских вооруженных сил. Прошло лишь пять лет после
первого триумфа его военного гения. После Рокруа был и Фрейбург!
Командование испанских войск во Фландрии считало, что появление на
побережье еще и украинских казаков под его водительством грозит
уничтожением испанцев на севере Европы.
Однако сам Конде не переоценивал своих успехов и открыто радовался
прибытию ему на помощь украинских казаков. Он с особым вниманием принял
Хмельницкого в Париже и, провожая его во Фландрию, выделил ему в
сопровождение отряд отличных карабинеров во главе с полковником и
прекрасным толмачом.
Хмельницкий в таком сопровождении заезжал на позиции французских войск,
разговаривал с офицерами и солдатами. Однако их успокаивающие данные о
ходе боевых действий не усыпили его бдительности. Ведь это война!
Он оброс бородой, несколько недель не слезал с коня, блуждая по
приморским дебрям в поисках исходного рубежа для наступления казачьих
войск на Дюнкерк.
После многодневных, непрерывных поисков они наконец добрались до
наскоро сколоченных французскими саперами оборонительных сооружений,
предназначенных для украинских казаков. На пригорках еще почти не было
никаких фортификационных укреплений. Только по давно разработанной штабом
схеме наскоро установлены орудия. Огневые позиции были защищены толстыми
бревнами из липы и ольхи, закрепленными вкопанными в землю столбами
высотой в рост человека. Ни ядер, ни пороха возле пушек еще не было.
- А чем будем стрелять? - словно с упреком спросил казацкий атаман.
- У испанцев тоже отсырел порох на баржах, о чем уже известно и в
Париже. Кабальерос восстанавливают взорванные нами пороховые склады в
Дюнкерке. Только после этого начнут сушить свой порох, - рассказывали
французские пушкари.
Но вскоре стало известно, что с моря к Дюнкерку подходят новые десанты
испанских войск. Узнав о прибытии казаков, они спешат закрепить за собой
захваченный осенью Дюнкерк. Они хотели отрезать и окружить во Фландрии
опасные для лих казачьи войска, но запоздали. Теперь торопились встретить
казаков как можно дальше от Дюнкерка! А тут проклятый порох!..
Какой-то офицер, встретившись с Богданом Хмельницким, сообщил ему о
том, что французское командование уже направило на морское побережье двух
квартирмейстеров разыскивать казацкие полки. Они должны как можно быстрее
доставить их на рубежи обороны. Под ногами уже тлеет прошлогодняя трава и
вот-вот вспыхнет, ежели испанцы опередят казаков! В Дюнкерке знали от
испанских рыбаков о прибытии не только каравелл с новыми подкреплениями
для испанских войск, но и украинских казаков, пришедших на помощь
французам.
- Нам известно о том, что направляется сюда не только армада свежих
испанских войск. Они везут к Дюнкерку конницу, закупленные в Англии пушки
новейшего образца, с пистонами вместо пороховых запалов! - рассказывали
французские офицеры...
Иван Серко, который был помощником у Богдана Хмельницкого, еще из
Парижа поскакал на север встречать казаков. Ему, заброшенному в эту
далекую, чужую страну, хотелось поскорее встретиться со своими земляками.
Кроме того, он должен был сообщить о прибытии казаков генералу французских
саперов, которые поспешно рыли окопы и возводили бастионы, чтобы
преградить путь испанским войскам, продвигающимся с тыла Франции. В это
время французские войска вели упорные бои на широком придунайском фронте
против войск объединенной иезуитской коалиции юго-восточной Европы...
Днем и ночью скакали за Серко его соотечественники-казаки. Они рады
были ехать теперь по твердой земле, а не по бурному морю, мучаясь от
безделья и морской болезни. Старые испанские каравеллы беспрерывно
раскачивались из стороны в сторону, будто специально притормаживали, чтобы
оттянуть высадку казаков на французскую землю. Теперь настроение у казаков
поднялось, они рвались в бой. Их глаза искали врага в этих заброшенных
уголках Европы.
Конница во главе с полковниками Иваном Золотаренко и Мартыном
Пушкаренко уже на третий день после высадки на берег с отживающих свой
век, облепленных ракушками каравелл двинулась длинной стройной колонной в
последний перед боями марш. Им было приказано мчаться без задержки, чтобы
преградить путь испанскому десанту, который в районе Дюнкерка намеревался
прорваться на широкие просторы Франции.
Полковник Криштоф Пшиемский удивлял Богдана Хмельницкого своей
необыкновенной изворотливостью, настойчивостью и неутомимым рвением. Он
заботливо собирал распыленных в приморских чащах казаков. Однако
Хмельницкий ничего не знал о тайных поручениях королевы Пшиемскому следить
за "изменчивыми" казаками... Мягкий в обхождении, как и все шляхтичи,
высокомерный Пшиемский всегда готов был услужить сильным мира сего. Он
тайно и добросовестно выполнял поручение королевы. Позже Богдан
Хмельницкий ругал себя за то, что не смог сразу разгадать этого коварного
человека.
Около двух десятков казачьих сотников прошло перед глазами Пшиемского.
Сотники, возглавлявшие конницу, быстро проскакали со своими казаками мимо
Пшиемского, а те, что шли в пешем строю, имели возможность присмотреться к
придирчивому надсмотрщику. Здесь, как говорится, что ни казак, то и сам
себе атаман! Полковник Юхим Беда, возглавлявший сотню, своей
внимательностью насторожил Пшиемского.
Во главе с сотниками двигались солидные лубенские казаки; не совсем
слаженно, но весело маршировали кропивенские; группами односельчан шли
подоляне; пристально присматривались к незнакомому миру черниговские
казаки.
Один из воинов спросил у всадника, который обгонял их колонну:
- Куда так торопитесь, казаки? Война вон сама идет навстречу нам!..
- Месье полковники порадовали нас новостью, что свежий десант испанских
моряков еще вчера вечером высадился в Дюнкерке! Словно на праздник,
говорят, прибыли с новенькими пушками. У них скорострельные ружья, как и у
немцев, с этими проклятыми пистоновыми запалами...
- А порох для пушек подмочили, недотепы! Теперь сушат его в портовых
пороховых складах.
- Да мы взаймы возьмем у испанских цыган это немецкое чудо, хоть
порезвимся на приморском просторе... - отозвался Юхим Беда.
Казаки захохотали, передавая друг другу эту остроту. Пушкаренко
придержал коня. Казацкой коннице было приказано еще до рассвета
встретиться с Хмельницким. Впереди ехали, указывая путь, трое французских
карабинеров вместе с Иваном Серко. До войны дорог здесь не было, только
звериные тропы.
Ивана Серко одолевали разные мысли. Все, что здесь происходит, думал
он, под силу только Хмельницкому. Какой широкий размах!.. Плен у турок -
это не героизм, а несчастье, о нем можно не вспоминать. Здесь же совсем
иное дело. Действительно, у Хмельницкого незаурядный талант. Близок к
королю, чуть ли не другом был покойному заике, коронному гетману. А как
смело и независимо держал себя с этим прославленным безусым победителем
под Рокруа, принцем Бурбонским!..
Хмельницкий в это время без устали, не обращая внимания на опасность,
скакал по позициям, которые должны будут занять украинские казаки. Где
сосредоточить полки Золотаренко и Пушкаренко, Вешняка и Пшиемского? Не
лучше ли конницу Пушкаренко повести во втором эшелоне, как советовал
Конде?..
Хмельницкий, командовавший двухтысячным казацким войском, встретившись
для краткого разговора со своим помощником Иваном Серко, тут же снова
послал его навстречу казакам. Серко он сделал полковником-джурой не только
для того, чтобы возвысить себя в глазах французов. В чужой стране Богдану