Страница:
подсказало ему, что это он, его брат Богдан. Он не помнил Богдана, но по
рассказам матери нарисовал в своем детском воображении образ брата-казака!
- Узнаешь, Григорий? - спросил Богдан, заметив волнение брата. Еще по
дороге сюда он думал об этой встрече. - Здравствуй... братишка! -
замявшись, произнес, не зная, как назвать - Григорием или... братом.
- И я рад... приветствовать тебя, Богдан, - довольно смело и
действительно радостно произнес Григорий. - Как хорошо, что ты... А то
мама наша...
- Что с ней? Больна? - забеспокоился Богдан и бросился к хате. Но
остановился и теплее поздоровался с братом. Положил ему на плечи руки. -
Взрослый стал, вон как вымахал!..
Когда Богдан, поддавшись внутреннему порыву, обнял щупленького брата,
тот не сдержался, припал губами к лицу старшего и единственного, такого
сильного своего брата. Затем прижался головой к его груди и дал волю
слезам!
Богдан понял, что эти слезы вызваны не воспоминанием о погибшем отце. В
доме новое горе!..
- Что с матерью? - спросил, направляясь в хату.
А мать уже стояла на пороге. Стояла, поддерживаемая непередаваемой
радостью. Бледная, больная, держась за косяк двери, она вышла встретить
сына. Она, как и все матери на земле, до последнего своего дыхания
вдохновлялась великой силой священного материнства! Пускай колотится
неугомонное сердце, лишь бы не упасть, на ногах встретить сына!
Первым бросился к ней встревоженный Григорий:
- Мама, зачем вы встали?!..
Но Богдан опередил его, подбежал к матери. Взял ее на руки, как
драгоценное, но хрупкое сокровище. Так на руках и понес в хату, подыскивая
слова утешения. Осторожно уложил ее в постель, прикрыв одеялом ноги, худые
и очень жилистые, скрюченные пальцы...
- Какая же вы, мама...
- Слишком легонькая для тебя, Зинько мой...
- Да нет, я не об этом. Разве можно вам вставать, когда здоровье у
вас... - Подыскивал слова, чтобы как можно мягче убедить больную мать, что
ей нельзя вставать с постели.
Матрена то закрывала, то открывала свои заплаканные глаза, словно не
верила, что не во сне, а наяву видит своего первенца. Какой он сильный,
какой родной! Именно таким она хотела воспитать его еще тогда, когда
прижимала головку сына к своей груди, утешала при огорчениях, вытирала на
детской щечке слезу...
Затем она переводила взгляд на худого не по-детски озабоченного
Григория, на его улыбающееся и влажное от слез личико:
- Сынок, что это ты... Мне уже... лучше, - собравшись с силами,
произнесла. Она старалась сдерживать волнение, порывалась встать. Столько
дел у нее, и Зинько приехал... - Гришенька, поди позови Дарину. Скажи,
гость к нам приехал... Это соседская девушка, спасибо ей, помогает нам, -
объяснила Богдану, который до сих пор еще стоял, словно в чужой,
незнакомой хате.
- Давно болеете, мама? - спросил, пододвигая скамью к постели.
- Давно, Зинько... С тех пор, как узнала о постигшем нас горе.
Поднепровье когда-то было для меня колыбелью, а теперь, очевидно, могилой
станет. Но уже не пойду туда умирать, не дойду. А хотелось бы пожить там,
где похоронены родители. Но умирать везде одинаково. Как хорошо, что мы
снова увиделись. Хвораю, Зинько, очень хвораю... - И снова тихо заплакала.
- Давайте, мама, не вспоминать того, что печалит вас! Ну, а если и
вспоминать, так только о таком, что радовало бы нас! Живы ли соседи,
которые так приятно беседовали со мной, молодым, рассказывая о своей
тяжелой и горестной жизни?
- Когда это было, Зинько... - вздохнула мать, вытирая слезы.
- Да не так уж и давно, мама. Каких-нибудь... погодите, лет десять, а
может быть, немного больше...
- Я каждый день считаю их, Зиновий, каждый день думаю о тебе. После
пасхи двенадцатый год пойдет...
- Здравствуйте, пан... - сказала показавшаяся на пороге девушка,
очевидно Дарина.
- Да бог с тобой... "пан"! Какой же я, дивчино, пан, присмотрись
получше! Здравствуй, белявая! Спасибо тебе, что за моей матерью
присматриваешь. Если бы знал, гостинец из Варшавы привез бы тебе.
- Да что вы, мы не привычные к гостинцам. Благодарю за доброе слово. И
вам спасибо, что заехали к нам... А что, мама, борщ сварить или жаркое
приготовить?.. Я помню вас. Тогда маленькой была, больше с вашей молодой и
файной женой виделись по-соседски. А там Григорий говорил, что вас казаки
ждут...
- Ах ты господи, совсем забыл! Извините, мама, я выйду на минутку,
устрою казаков.
Поднялся со скамейки чуть не касаясь головой потолка, как показалось
матери. Мужественная фигура, пышные усы, как у... И она снова закрыла
глаза, так и не произнесла слова - отец. С ним ведь связано и ее девичье
горе.
Пасхальные дни в этом году Богдан провел в Петриках, гостя у матери. Но
ему уже надо было уезжать. За эти две неделя его пребывания у матери она
поправилась, стала ходить.
- Ты, Зиновий, поднял меня с постели! - говорила она сыну. - Если бы не
приехал, не встала бы ваша мать. Пречистая матерь божья, которой я всегда
молюсь за вас, надоумила тебя, сынок, приехать.
Во время пребывания Богдана у матери к ней приходило много односельчан.
Ведь у нее гостит сын - писарь украинского реестрового казачества!
Как только Богдан приехал в Петрики, он тотчас отправил гонца в
Киевский полк, чтобы поговорить с оставшимися вне реестра казаками,
которые сосредоточивались в Киеве. Кроме того, велел гонцу навестить
настоятеля Киево-Печерской лавры и передать ему записку, в которой просил
принять его брата Григория в бурсу.
- Поручи кому-нибудь или сам разузнай, как восприняли люди Приднепровья
новый королевский указ о казачьем реестре. Но смотри, Тимоша, не
проговорись, кто тебя направил и зачем, - наставлял Хмельницкий казака.
А матери сказал, что побудет у нее, пока кончится весенняя распутица.
Он и в самом, деле с тревогой посматривал на дороги, которые развезло от
дождей. Но люди по-своему понимали казачьего писаря. "Готовиться ли пахать
поле или снова войны ждать?" - спрашивали.
- Ходят слухи, что ваши украинские люди отказываются подчиняться
Короне, - робко намекали гостю. - Может, пан писарь и не знает об этом?
- Как же так не знает. Ведь писарь первым должен обо всем знать и
передать людям, - оправдывался Богдан. - А люди всюду люди! -
многозначительно намекал он. - Белорусам тоже небось хочется жить и
трудиться на своей земле для своей семьи, а не гнуть спину в батраках. К
тому же стремятся и приднепровцы. Только они более приспособлены к
казачьей жизни. Им приходится постоянно воевать с турками, да и со своими
панами не мирятся.
- Известно, паны везде одинаковы, - соглашались белорусы, уловив в
словах писаря намеки на то, что у них давно уже наболело.
Беседовали чаще все же не во дворе матери Богдана, а на берегу
полноводной реки. Ее стремительное течение, бурные пенистые гребни волн
почему-то вызывали мысли о могучей, народной силе. Только бы пригрело
весеннее солнышко. Богдан прекрасно понимал, что среди присутствующих
крестьян может оказаться и какой-нибудь гнусный предатель. Не причинить бы
вреда матери своими разговорами...
Наступил уже полдень, густой утренний туман рассеялся. Вдруг кто-то
заметил, как с черниговской дороги свернули на их улицу забрызганные
грязью вооруженные всадники.
А вскоре прибежал из дому и Григорий. Он пробился сквозь толпу людей к
Богдану, дернул его за полу жупана.
- Уже вернулся... - кратко сообщил.
- Кто? - сразу не понял Богдан.
- Да казак, гонец твой вернулся из Киева. И не один, а с казаками или
старшинами.
Во дворе матери Богдан прежде всего увидел сотника Юхима Беду. Он
приветливо улыбался, идя навстречу Богдану. А поодаль хлопотали возле
лошадей еще несколько человек. Одни казаки приехали или и старшины? Один
из приехавших оставил своего коня и направился к Хмельницкому.
- Боже мой! Да не бурсак ли это Стась Кричевский?.. - воскликнул
Богдан, протягивая руки.
- Он же, он, Богдан! Только... Где эта бурса, где эти подольские
бубличницы, печерские послушницы?! Воюем...
- С кем, за что?
- Скорее сами с собой. А за что... Даже король этого сказать не сможет!
Недавно и мы вот вернулись. Были на Дунае, уже и с французами... богов не
поделили!
- Боги ведь едины и неделимы!
- Едины. А в трех лицах, забыл? Священное писание забывать стали,
Богдан!..
- Но на Дунае ходила молва, Стась, что только земные боженята никак
тиары не поделят, за самого старшего среди богов жизнь свою отдают. Ах, да
ни дна им, ни покрышки. Хорошо, что ты наведался к нам, в эту спасительную
глушь.
- А не нагрянет ли к нам эта беда из-за Дуная?
- Возможно, нагрянула бы... Да хватит уже об этом, пусть сами короли
гасят эти пылающие жертвенники. Ведь встретились старые друзья! Словно
вместе с этой весной, дорогие мои друзья, вы вернули дни прекрасной
юности...
Юхим Беда посторонился, и растроганный до слез Богдан увидел казака
Данила Нечая, забрызганного грязью, с подоткнутыми за пояс полами жупана,
с саблей на боку. Молодой, задорный, как говорится, ладно скроен и крепко
сшит, он нерешительно приблизился к Богдану, чтобы поздороваться. Черные
глаза его, как у турка, воскресили в памяти Богдана страшные дни плена.
Богдан вздрогнул, словно хотел избавиться от нахлынувших воспоминаний,
поздоровался, прижимая к груди коренастого юношу. А к нему уже подходил
Роман Гейчура.
- Вот так день!.. Ну и гости! Здравствуй, брат Роман. Кого-кого, а
тебя, Гейчура, никак не ожидал встретить тут! - искренне признался Богдан,
как родного обнимая и целуя бойкого казака.
- Золотаренко Иван тоже хотел с нами, да есаулы...
- Казацкие дела, брат Богдан, - вмешался Беда. - Неспроста и мы
приехали к тебе в такую распутицу. Полковник Золотаренко сказал нам: мол,
везите писаря на Украину, чтобы коронные гетманы не выкрали его у нас, как
нечистый гадалку.
- Ха-ха-ха! Как гадалку, чтобы ведьмой обернулся!.. Ха-ха-ха, ну и
Золотаренко... Неспроста, говоришь, Юхим. Да разве мы когда-нибудь сложа
руки сидели? Зря беспокоитесь, братья. Сам присматриваюсь, какого бы
нечистого со всеми его ворожеями выкрасть, если бы это хоть как-то
улучшило жизнь наших людей... Но я рад, друзья, что хоть эти дела
заставили вас повидаться со мной. Увидел я, Стась, как живут люди и у вас
в Белоруссии. Что украинские хлебопашцы, что белорусские - голь
перекатная. Вижу, что и ты воюешь, за Дунаем побывал... Мечтал и я об
этом, часто вспоминая о наших с тобой встречах. Но поступить разумнее, чем
ты, я бы не смог.
А рядом с ним до сих пор еще стоял, смущенный, как девушка, Данило
Нечай. Трагическая смерть его матери-турчанки на всю жизнь оставила след в
сердце Богдана.
- Иджим сикильмаджа башлади... [соскучился я... (турецк.)] Фу-ты, с ума
сошел я, что ли, извини - что-то вдруг, брат, турецкий вспомнил! Не могу
забыть твоей матери, Данило. Чем-то близка была и мне эта женщина. Она,
как сестра, как мать, лечила мою раненую руку! Я рад твоему приезду!
Спасибо, что навестил. Ты теперь настоящим казаком стал!.. - И еще раз
схватил его за плечи, тряхнул, а потом тепло обнял.
Вот так гурьбой и ввалились в хату. Матрена, еще не окрепшая после
болезни, но уже хлопотавшая по хозяйству, пригласила всех к столу:
- Прошу славное казачество к столу. Для меня сегодня словно престольный
праздник - столько дорогих гостей съехалось с Украины! Знаю, что хотите
увезти самого дорогого моего гостя, но такова уж доля матерей. Угощайтесь
на здоровье! Наливай, Зинько, товарищам, и закусывайте чем бог послал.
А бог, ради страстной недели, послал и жареную свинину, и жбан горилки.
Мать не могла наглядеться на Григория, который не отходил от старшего
брата, льнул к нему, как к отцу.
"Отец, отец!" - только вздохнула. Когда же человеку и радоваться, если
всю жизнь только и вздыхаешь. Ведь казачка она! И принимает у себя таких
орлов, славных казаков! И самый славный среди них - ее сын, писарь
реестрового казачества! А как он беседует, какие разумные советы дает
воинам! Умеет поговорить с каждым в отдельности и со всеми вместе.
- Больно ты шустрый, Роман, всегда торопишься, - упрекнул Богдан
Гейчуру.
- Да, приходится спешить... Когда прижимают нашего брата да ярмо
накидывают на шею, как тому волу. Не спешим, друг Богдан, а опаздываем.
Вон Потоцкий что творит на Украине, шляхтичи и жолнеры, словно ненасытная
саранча, налетели на нее! А мы... спешим. Может быть, и поторопился: коня
твоего все-таки отослал коронному гетману!
- Коня отослал? Того самого? - искренне удивился Богдан, сдерживая
гнев, вызванный напоминанием Гейчуры о действиях королевских войск на
Украине.
- Нет, другого, - того убили под Киевом. Подобрал точно такого и
отослал от твоего имени! Будет там гетман присматриваться да
примериваться. Отослал, и теперь мы квиты, - чтобы он им подавился. А
теперь вот приехали мы с сотником...
- Об этом, Роман, я расскажу, - прервал его сотник Беда. - Да, такие
дела у нас... В Киеве или в Белой Церкви готовятся новые реестры
составлять, тебя, пан брат, поджидают. Новых полковников хотят сами
выбрать. Коронные гетманы намереваются своих поставить, а не попавших в
реестр казаков собираются превратить в панских хлопов. В некоторых полках
казаки сами избрали себе полковников. Около половины казачества
группируется вокруг Скидана в Чигирине. Шляхтичи распускают слухи о том,
будто бы у них с королем обострились отношения из-за войны, которую они
ведут за Дунаем на стороне иезуитов. Король надеется на поддержку казаков.
А это нам на руку. Он заинтересован, чтобы было сильное казацкое войско.
Король уже установил реестр казаков в восемь тысяч человек. А Потоцкий
считает, что это слишком много... Он не разрешил отправить своих жолнеров
за Дунай и снова сосредоточивает их на Белоцерковщине, постепенно
продвигаясь к Днепру.
- При такой ситуации не мало ли будет и восьми тысяч? - произнес
Богдан, вдруг вспыхнув как спичка.
- Вот за этим и послали меня к тебе казаки Кизимы и Скидана!.. - смелее
заговорил Беда. - И Романа прихватил с собой, чтобы веселей было. Нынче по
Украине столько вооруженных людей слоняется! Кто-то же нас объединяет... -
Беда смутился и замолчал.
- Да я тоже напросился пойти с ними. Думаю, что лишним не буду! Да и к
вашим в Субботов наведались мы с лубенскими казаками, - вдруг заговорил
Данило Нечай.
Богдан улыбнулся. Все-таки объединяются люди!.. И старался сдержать
себя, не подливать масла в огонь, и без того раздутый Бедой. Неизвестно,
что еще из этого получится. Богдан стал внимательнее присматриваться к
казаку Данилу Нечаю. С какой юношеской искренностью оправдывался он. В
Субботов наведываются друзья, не забывают! Да и в Петрики в такую даль
приехали! Казачество - в крови народа, казачество - как вера, как источник
жизни. Даже вздохнул Богдан, подумав об этом...
В разговор вмешался и друг юности Богдана Станислав Кричевский:
- Я теперь, Богдан, служу в Белоруссии в королевской армии. И у нас
собираются послать жолнеров не то за Дунай в Европу, не то на границу с
Москвой... А тут услышал о тебе от наших людей, которые вернулись с
сейма... Как о большом событии рассказывают! Какого-то, говорят, Богдана
Хмеля на сейме король в присутствии шляхты возвеличил! На свою голову,
мол, генеральным писарем реестрового казачества в чине полковника
назначил. Для них ты "какой-то Богдан Хмель", а для меня друг моей юности.
Помнишь, как мы зачитывались Кампанеллой!..
- Не надо вспоминать об этом, Станислав! - прервал Богдан, сразу
погрустнев.
Кричевский подумал: не о послушнице ли он вспомнил? Какой глубокий след
оставила она в сердце друга!
- Да, ты прав... Вот я собрался и махнул разыскивать тебя. У нас в
Белоруссии творится то же, что и на Украине. Думал даже в Чигирин
проехать. Наши люди давно интересуются казацкой жизнью... Дошел и до нас
слух из Переяслава о восстании и установлении казацких порядков на
Левобережье! А в Чернигове, я встретил казаков, разговорился с ними. "Если
действительно ищешь, говорят, казацкого писаря, без помощи наших людей
тебе его не сыскать. Поедем с нами". Вот я вместе с казаками и приехал
сюда...
Всюду прославляли доблестное запорожское казачество. И по Украине
прошел слух, что слава запорожцев не давала покоя польному гетману Николаю
Потоцкому. Ему стало известно, что запорожским казачеством интересуется
Москва, что их храбрость и отвага вдохновляют донских казаков. Ко всему
прочему Потоцкий узнал, что и пришедшие к власти французские кардиналы не
прочь воспользоваться казацкой силой в европейской войне. Только ли против
ислама или... против иезуитов и римского папы?
- Очевидно, врут. Потоцкий только третье лицо в шляхетском государстве,
- мудрили и в Белой Церкви, составляя новый, восьмитысячный реестр
казаков.
- Слухи - ненадежный источник информации, панове. Наговорят всякой
всячины, язык без костей. Говорят, будто бы пан польный гетман
намеревается poskromic [усмирить, обуздать (польск.)] украинцев за их
выступления в Переяславе. Не слухи ли подогревали его? Может быть, о
Переяславе - это просто пустая болтовня? Пан Караимович, возможно, этой
ложью хочет оправдать свое трусливое бегство с Левобережья... - сказал
генеральный писарь Богдан Хмельницкий.
- Поскромиць! Ну и словечко придумала шляхта для своих посполитых!
- Словечко все равно что и оружие, которым пан польный гетман грозит
украинским хлебопашцам. "Надо выбить из голов посполитых лайдацкую
[бандитскую (польск.)] заразу! - говорит пан польный гетман. - Чтобы и
внукам и правнукам неповадно было помышлять о хлопской воле..."
Восстановили Кодацкую крепость! В Переяславе началось восстание, это не
ложные слухи. Караимович успел убежать к коронному гетману, прихватив с
собой двух казацких старшин. А Савве все же связали руки. Может быть, и
голову снесут ему в казацком Круге Скидана...
Богдан терпеливо слушал писарей, составлявших казацкие реестры. Он
внимательно прислушивался не только к словам, но и к интонациям их голоса.
По тому, что и как говорили писаря, он составлял мнение не только о них,
но и, главное, о духе, царившем в их полках.
"Poskromic! - это значит дать приказ войскам Короны уничтожить
имущество казаков, их жен и детей. Но ведь казаки тоже не будут сидеть
сложа руки!.."
И не только писаря реестровых казаков вели разговор об этом. Угрозы
польного гетмана словно ветром разносились по всей украинской земле. Они
передавались из уст в уста врагами и недругами народа. Однако порой
говорили о них и сами посполитые...
По улице, словно ураган, пронесся отряд Белоцерковского казацкого
полка. Впереди полка на резвом буланом коне скакал сам полковник.
- Полковник белоцерковцев помчался встречать польного гетмана! -
крикнул кто-то из писарей, глядя в окно. Это уже не слух, передаваемый из
уст в уста сотнями людей. Писаря воочию убеждались в этом.
Но Потоцкому тоже не безразлично, как встретят его белоцерковцы. С
почетом или... как удар своей хлопской судьбы? Почти все хлебопашцы
прячутся в своих дворах и украдкой выглядывают из-за угла, не приедет ли
гетман.
- Может, и в самом деле не следует злить украинцев, навязывая им другую
веру, не трогать их церковь, священников! А их военную силу, тех же
реестровых казаков, уважаемый пан Николай, крепче прибрать к своим рукам,
- говорил неугомонный, вездесущий комиссар сейма по казацким делам Адам
Кисель, сопровождая Потоцкого со своими тремя сотнями вооруженных
гайдуков. Почти все лето и осень он мотался по поручениям Потоцкого по
украинским воеводствам, пока не пришлось бежать от взбунтовавшихся казаков
на Левобережье. Кисель не только увещевал возмущенных украинцев, но и
прислушивался к тому, о чем говорит этот пробудившийся люд, о чем мечтают
посполитые на Украине.
- Надо искоренить, точно куколь на ниве, казачество, которое неимоверно
разрослось на благословенных приднепровских землях!.. Пан Адам только и
знает, что своей схизмой тешится, - снисходительно промолвил Потоцкий.
- А это тоже не большое утешение, одно только душевное беспокойство,
беда моя, уважаемый пан Николай. Ведь вера наших предков, как хороший
урожай, прости господи, делает добрее украинского хлебопашца. Она
направляет его ум не на бунтарство, на добрые дела. Ведь они же рвут не
читая богопротивные универсалы Скидана! А видите, какие они покорные в
селах, стыдятся на глаза показаться, из окон да из-за углов выглядывают на
панов.
Что мог возразить Киселю польный гетман? Он все время следил за
дорогой. И выжидал, подавляя самолюбие, взбешенный событиями на
Левобережье, выжидал! Может, быть, поэтому и в разговоре с Киселем больше
соглашался или поддакивал невпопад. Верно, с молитвой легче было
договариваться с простыми людьми, да и не только с украинцами.
Оглянулся назад: сколько можно окинуть взором - войска! И польские
воины тоже недовольны, требуют выплаты жолда - содержания, даже поднимают
бунтарские конфедерации [бунтарские консолидации против короля или сейма
(лат.)]. Но все же сейчас они идут за ним! И пойдут по его приказу
усмирять украинское быдло, а военные трофеи будут им вместо жолда...
Но вот из-за холмов показались кресты белоцерковской церкви Марии
Магдалины. И тут же польный гетман увидел - навстречу ему скакали около
двухсот хорошо вымуштрованных казаков Белоцерковского полка. Полковник,
возглавлявший почетный эскорт, стремительно выскочил на буланом коне на
холм. Потоцкий еще не различал рыжих пятен на буланом. Но он отлично
помнит их и дорисовывает в воображении, обрадовавшись. Следом за
полковником - сотники, полковой есаул, хорунжий сотен стройной когортой
резвых коней поддерживали Предслава Клиша в его стремлении угодить
гетману.
Таким же строем, не отставая от старшин, скакали на конях две сотни
лично подобранных полковником, надежных казаков. Иногда полковник Клиша
оборачивался, окидывая взглядом стройные ряды конников. Поглядывал он и на
хмурое небо - возможно, сетовал и на самого бога.
- Ветра бы посильнее да пыли побольше из-под конских копыт! Тогда мой
отряд белоцерковского казачества показался бы гетману не горсточкой, а
настоящим полком!
Но Потоцкий не слышал этих слов. Прибыв в Белую Церковь с не совсем
мирными намерениями, он не ожидал от казаков такой встречи. Когда
полковник остановил казаков и, подчеркивая уважение к гетману, лихо
соскочил с коня, Потоцкий был польщен такой учтивостью. Полковник Клиша
бросил поводья своему джуре и почтительно поклонился, приветствуя
командующего польских войск.
Тщеславный гетман самодовольно улыбнулся.
Он придержал коня, важно оглянулся на свою свиту, словно хотел обратить
ее внимание на то, с каким почетом его встречают. Полковникам, ротмистрам,
сопровождавшим гетмана, особенно несдержанному Самойлу Лащу, показалось
даже, что Потоцкий хочет соскочить с коня. Это было бы позором, унижением!
Хотя полковник Белоцерковского полка тоже из шляхтичей и придерживается
той же иезуитской морали креста и крови, но он всего лишь полковник
украинского реестрового казачества.
Однако Николай Потоцкий не соскочил с коня. Он только еще выше поднял
голову, унижая этим подвластного человека, представителя казацкой
верхушки, хотя и лояльно относящегося к его карательной миссии на Украине!
- А нам передавали, будто бы пан Клиша направил людей в Млиев для
переговоров с подлыми предателями, - изрек гетман, косо глядя на
полковника.
- Да такие прорвутся куда угодно, вельможный пан гетман!.. Все это одна
голытьба, как воры, улизнули без нашего разрешения. Они все уже исключены
нами из реестров полка... - оправдывался полковник Клиша и ел глазами
свысока смотревшего на него гетмана.
- На коня! Прошу пана полковника следовать за мной! - скомандовал
гетман, будто проглотив и удовлетворение честолюбия.
Казаки полковника Клиша остолбенели, словно на них вылили ушат холодной
воды. Гетман тоже почувствовал, что невежливо обошелся с казаками. Но было
уже поздно... И Потоцкий взмахнул нагайкой - марш-марш!
А оскорбленные белоцерковцы резко развернули своих копей, горя желанием
достойно ответить на унижение гетманом их полковника. Они вырвались вперед
и галопом проскакали к городу, увлекая за собой и некоторых польских
гусар. Казацкий полковник одобрил сумасбродство своих казаков, расценив
это как протест за оскорбление. Пускай хоть такой, хоть незначительный, но
все же протест!
Сам же Клиша... угодливо присоединился к пышной свите Потоцкого.
В Белой Церкви уже все знали о приезде главного усмирителя казаков.
Кое-кто из, комиссии и писаря, составлявшие реестры казаков, вышли на
улицу встретить представителя великой Польши в лице карателя, польного
гетмана. Ведь он невесть что может подумать о тех, кто отсиживается в
хатах, перешептывается!
- Ну что же, панове братья! Получается по-моему. Разве в такой
обстановке можно составлять реестры по указанию его величества пана
короля? Мне кажется, в Киеве будет сподручнее это делать... - вдруг
произнес Хмельницкий, решительно поднимаясь из-за стола.
Сначала он даже не обратил внимания, когда кто-то из писарей или
полковников сказал о приезде в город гетмана. Но что полковник Клиша
встретил Потоцкого с таким почетом, показалось ему тревожным
предостережением. Не бросить ли эту нудную работу по составлению реестра,
выясняя всю подноготную казаков, устанавливая возраст и давно забытую
фамилию их родителей? Но когда на улицу выбежали несколько писарей,
рассказам матери нарисовал в своем детском воображении образ брата-казака!
- Узнаешь, Григорий? - спросил Богдан, заметив волнение брата. Еще по
дороге сюда он думал об этой встрече. - Здравствуй... братишка! -
замявшись, произнес, не зная, как назвать - Григорием или... братом.
- И я рад... приветствовать тебя, Богдан, - довольно смело и
действительно радостно произнес Григорий. - Как хорошо, что ты... А то
мама наша...
- Что с ней? Больна? - забеспокоился Богдан и бросился к хате. Но
остановился и теплее поздоровался с братом. Положил ему на плечи руки. -
Взрослый стал, вон как вымахал!..
Когда Богдан, поддавшись внутреннему порыву, обнял щупленького брата,
тот не сдержался, припал губами к лицу старшего и единственного, такого
сильного своего брата. Затем прижался головой к его груди и дал волю
слезам!
Богдан понял, что эти слезы вызваны не воспоминанием о погибшем отце. В
доме новое горе!..
- Что с матерью? - спросил, направляясь в хату.
А мать уже стояла на пороге. Стояла, поддерживаемая непередаваемой
радостью. Бледная, больная, держась за косяк двери, она вышла встретить
сына. Она, как и все матери на земле, до последнего своего дыхания
вдохновлялась великой силой священного материнства! Пускай колотится
неугомонное сердце, лишь бы не упасть, на ногах встретить сына!
Первым бросился к ней встревоженный Григорий:
- Мама, зачем вы встали?!..
Но Богдан опередил его, подбежал к матери. Взял ее на руки, как
драгоценное, но хрупкое сокровище. Так на руках и понес в хату, подыскивая
слова утешения. Осторожно уложил ее в постель, прикрыв одеялом ноги, худые
и очень жилистые, скрюченные пальцы...
- Какая же вы, мама...
- Слишком легонькая для тебя, Зинько мой...
- Да нет, я не об этом. Разве можно вам вставать, когда здоровье у
вас... - Подыскивал слова, чтобы как можно мягче убедить больную мать, что
ей нельзя вставать с постели.
Матрена то закрывала, то открывала свои заплаканные глаза, словно не
верила, что не во сне, а наяву видит своего первенца. Какой он сильный,
какой родной! Именно таким она хотела воспитать его еще тогда, когда
прижимала головку сына к своей груди, утешала при огорчениях, вытирала на
детской щечке слезу...
Затем она переводила взгляд на худого не по-детски озабоченного
Григория, на его улыбающееся и влажное от слез личико:
- Сынок, что это ты... Мне уже... лучше, - собравшись с силами,
произнесла. Она старалась сдерживать волнение, порывалась встать. Столько
дел у нее, и Зинько приехал... - Гришенька, поди позови Дарину. Скажи,
гость к нам приехал... Это соседская девушка, спасибо ей, помогает нам, -
объяснила Богдану, который до сих пор еще стоял, словно в чужой,
незнакомой хате.
- Давно болеете, мама? - спросил, пододвигая скамью к постели.
- Давно, Зинько... С тех пор, как узнала о постигшем нас горе.
Поднепровье когда-то было для меня колыбелью, а теперь, очевидно, могилой
станет. Но уже не пойду туда умирать, не дойду. А хотелось бы пожить там,
где похоронены родители. Но умирать везде одинаково. Как хорошо, что мы
снова увиделись. Хвораю, Зинько, очень хвораю... - И снова тихо заплакала.
- Давайте, мама, не вспоминать того, что печалит вас! Ну, а если и
вспоминать, так только о таком, что радовало бы нас! Живы ли соседи,
которые так приятно беседовали со мной, молодым, рассказывая о своей
тяжелой и горестной жизни?
- Когда это было, Зинько... - вздохнула мать, вытирая слезы.
- Да не так уж и давно, мама. Каких-нибудь... погодите, лет десять, а
может быть, немного больше...
- Я каждый день считаю их, Зиновий, каждый день думаю о тебе. После
пасхи двенадцатый год пойдет...
- Здравствуйте, пан... - сказала показавшаяся на пороге девушка,
очевидно Дарина.
- Да бог с тобой... "пан"! Какой же я, дивчино, пан, присмотрись
получше! Здравствуй, белявая! Спасибо тебе, что за моей матерью
присматриваешь. Если бы знал, гостинец из Варшавы привез бы тебе.
- Да что вы, мы не привычные к гостинцам. Благодарю за доброе слово. И
вам спасибо, что заехали к нам... А что, мама, борщ сварить или жаркое
приготовить?.. Я помню вас. Тогда маленькой была, больше с вашей молодой и
файной женой виделись по-соседски. А там Григорий говорил, что вас казаки
ждут...
- Ах ты господи, совсем забыл! Извините, мама, я выйду на минутку,
устрою казаков.
Поднялся со скамейки чуть не касаясь головой потолка, как показалось
матери. Мужественная фигура, пышные усы, как у... И она снова закрыла
глаза, так и не произнесла слова - отец. С ним ведь связано и ее девичье
горе.
Пасхальные дни в этом году Богдан провел в Петриках, гостя у матери. Но
ему уже надо было уезжать. За эти две неделя его пребывания у матери она
поправилась, стала ходить.
- Ты, Зиновий, поднял меня с постели! - говорила она сыну. - Если бы не
приехал, не встала бы ваша мать. Пречистая матерь божья, которой я всегда
молюсь за вас, надоумила тебя, сынок, приехать.
Во время пребывания Богдана у матери к ней приходило много односельчан.
Ведь у нее гостит сын - писарь украинского реестрового казачества!
Как только Богдан приехал в Петрики, он тотчас отправил гонца в
Киевский полк, чтобы поговорить с оставшимися вне реестра казаками,
которые сосредоточивались в Киеве. Кроме того, велел гонцу навестить
настоятеля Киево-Печерской лавры и передать ему записку, в которой просил
принять его брата Григория в бурсу.
- Поручи кому-нибудь или сам разузнай, как восприняли люди Приднепровья
новый королевский указ о казачьем реестре. Но смотри, Тимоша, не
проговорись, кто тебя направил и зачем, - наставлял Хмельницкий казака.
А матери сказал, что побудет у нее, пока кончится весенняя распутица.
Он и в самом, деле с тревогой посматривал на дороги, которые развезло от
дождей. Но люди по-своему понимали казачьего писаря. "Готовиться ли пахать
поле или снова войны ждать?" - спрашивали.
- Ходят слухи, что ваши украинские люди отказываются подчиняться
Короне, - робко намекали гостю. - Может, пан писарь и не знает об этом?
- Как же так не знает. Ведь писарь первым должен обо всем знать и
передать людям, - оправдывался Богдан. - А люди всюду люди! -
многозначительно намекал он. - Белорусам тоже небось хочется жить и
трудиться на своей земле для своей семьи, а не гнуть спину в батраках. К
тому же стремятся и приднепровцы. Только они более приспособлены к
казачьей жизни. Им приходится постоянно воевать с турками, да и со своими
панами не мирятся.
- Известно, паны везде одинаковы, - соглашались белорусы, уловив в
словах писаря намеки на то, что у них давно уже наболело.
Беседовали чаще все же не во дворе матери Богдана, а на берегу
полноводной реки. Ее стремительное течение, бурные пенистые гребни волн
почему-то вызывали мысли о могучей, народной силе. Только бы пригрело
весеннее солнышко. Богдан прекрасно понимал, что среди присутствующих
крестьян может оказаться и какой-нибудь гнусный предатель. Не причинить бы
вреда матери своими разговорами...
Наступил уже полдень, густой утренний туман рассеялся. Вдруг кто-то
заметил, как с черниговской дороги свернули на их улицу забрызганные
грязью вооруженные всадники.
А вскоре прибежал из дому и Григорий. Он пробился сквозь толпу людей к
Богдану, дернул его за полу жупана.
- Уже вернулся... - кратко сообщил.
- Кто? - сразу не понял Богдан.
- Да казак, гонец твой вернулся из Киева. И не один, а с казаками или
старшинами.
Во дворе матери Богдан прежде всего увидел сотника Юхима Беду. Он
приветливо улыбался, идя навстречу Богдану. А поодаль хлопотали возле
лошадей еще несколько человек. Одни казаки приехали или и старшины? Один
из приехавших оставил своего коня и направился к Хмельницкому.
- Боже мой! Да не бурсак ли это Стась Кричевский?.. - воскликнул
Богдан, протягивая руки.
- Он же, он, Богдан! Только... Где эта бурса, где эти подольские
бубличницы, печерские послушницы?! Воюем...
- С кем, за что?
- Скорее сами с собой. А за что... Даже король этого сказать не сможет!
Недавно и мы вот вернулись. Были на Дунае, уже и с французами... богов не
поделили!
- Боги ведь едины и неделимы!
- Едины. А в трех лицах, забыл? Священное писание забывать стали,
Богдан!..
- Но на Дунае ходила молва, Стась, что только земные боженята никак
тиары не поделят, за самого старшего среди богов жизнь свою отдают. Ах, да
ни дна им, ни покрышки. Хорошо, что ты наведался к нам, в эту спасительную
глушь.
- А не нагрянет ли к нам эта беда из-за Дуная?
- Возможно, нагрянула бы... Да хватит уже об этом, пусть сами короли
гасят эти пылающие жертвенники. Ведь встретились старые друзья! Словно
вместе с этой весной, дорогие мои друзья, вы вернули дни прекрасной
юности...
Юхим Беда посторонился, и растроганный до слез Богдан увидел казака
Данила Нечая, забрызганного грязью, с подоткнутыми за пояс полами жупана,
с саблей на боку. Молодой, задорный, как говорится, ладно скроен и крепко
сшит, он нерешительно приблизился к Богдану, чтобы поздороваться. Черные
глаза его, как у турка, воскресили в памяти Богдана страшные дни плена.
Богдан вздрогнул, словно хотел избавиться от нахлынувших воспоминаний,
поздоровался, прижимая к груди коренастого юношу. А к нему уже подходил
Роман Гейчура.
- Вот так день!.. Ну и гости! Здравствуй, брат Роман. Кого-кого, а
тебя, Гейчура, никак не ожидал встретить тут! - искренне признался Богдан,
как родного обнимая и целуя бойкого казака.
- Золотаренко Иван тоже хотел с нами, да есаулы...
- Казацкие дела, брат Богдан, - вмешался Беда. - Неспроста и мы
приехали к тебе в такую распутицу. Полковник Золотаренко сказал нам: мол,
везите писаря на Украину, чтобы коронные гетманы не выкрали его у нас, как
нечистый гадалку.
- Ха-ха-ха! Как гадалку, чтобы ведьмой обернулся!.. Ха-ха-ха, ну и
Золотаренко... Неспроста, говоришь, Юхим. Да разве мы когда-нибудь сложа
руки сидели? Зря беспокоитесь, братья. Сам присматриваюсь, какого бы
нечистого со всеми его ворожеями выкрасть, если бы это хоть как-то
улучшило жизнь наших людей... Но я рад, друзья, что хоть эти дела
заставили вас повидаться со мной. Увидел я, Стась, как живут люди и у вас
в Белоруссии. Что украинские хлебопашцы, что белорусские - голь
перекатная. Вижу, что и ты воюешь, за Дунаем побывал... Мечтал и я об
этом, часто вспоминая о наших с тобой встречах. Но поступить разумнее, чем
ты, я бы не смог.
А рядом с ним до сих пор еще стоял, смущенный, как девушка, Данило
Нечай. Трагическая смерть его матери-турчанки на всю жизнь оставила след в
сердце Богдана.
- Иджим сикильмаджа башлади... [соскучился я... (турецк.)] Фу-ты, с ума
сошел я, что ли, извини - что-то вдруг, брат, турецкий вспомнил! Не могу
забыть твоей матери, Данило. Чем-то близка была и мне эта женщина. Она,
как сестра, как мать, лечила мою раненую руку! Я рад твоему приезду!
Спасибо, что навестил. Ты теперь настоящим казаком стал!.. - И еще раз
схватил его за плечи, тряхнул, а потом тепло обнял.
Вот так гурьбой и ввалились в хату. Матрена, еще не окрепшая после
болезни, но уже хлопотавшая по хозяйству, пригласила всех к столу:
- Прошу славное казачество к столу. Для меня сегодня словно престольный
праздник - столько дорогих гостей съехалось с Украины! Знаю, что хотите
увезти самого дорогого моего гостя, но такова уж доля матерей. Угощайтесь
на здоровье! Наливай, Зинько, товарищам, и закусывайте чем бог послал.
А бог, ради страстной недели, послал и жареную свинину, и жбан горилки.
Мать не могла наглядеться на Григория, который не отходил от старшего
брата, льнул к нему, как к отцу.
"Отец, отец!" - только вздохнула. Когда же человеку и радоваться, если
всю жизнь только и вздыхаешь. Ведь казачка она! И принимает у себя таких
орлов, славных казаков! И самый славный среди них - ее сын, писарь
реестрового казачества! А как он беседует, какие разумные советы дает
воинам! Умеет поговорить с каждым в отдельности и со всеми вместе.
- Больно ты шустрый, Роман, всегда торопишься, - упрекнул Богдан
Гейчуру.
- Да, приходится спешить... Когда прижимают нашего брата да ярмо
накидывают на шею, как тому волу. Не спешим, друг Богдан, а опаздываем.
Вон Потоцкий что творит на Украине, шляхтичи и жолнеры, словно ненасытная
саранча, налетели на нее! А мы... спешим. Может быть, и поторопился: коня
твоего все-таки отослал коронному гетману!
- Коня отослал? Того самого? - искренне удивился Богдан, сдерживая
гнев, вызванный напоминанием Гейчуры о действиях королевских войск на
Украине.
- Нет, другого, - того убили под Киевом. Подобрал точно такого и
отослал от твоего имени! Будет там гетман присматриваться да
примериваться. Отослал, и теперь мы квиты, - чтобы он им подавился. А
теперь вот приехали мы с сотником...
- Об этом, Роман, я расскажу, - прервал его сотник Беда. - Да, такие
дела у нас... В Киеве или в Белой Церкви готовятся новые реестры
составлять, тебя, пан брат, поджидают. Новых полковников хотят сами
выбрать. Коронные гетманы намереваются своих поставить, а не попавших в
реестр казаков собираются превратить в панских хлопов. В некоторых полках
казаки сами избрали себе полковников. Около половины казачества
группируется вокруг Скидана в Чигирине. Шляхтичи распускают слухи о том,
будто бы у них с королем обострились отношения из-за войны, которую они
ведут за Дунаем на стороне иезуитов. Король надеется на поддержку казаков.
А это нам на руку. Он заинтересован, чтобы было сильное казацкое войско.
Король уже установил реестр казаков в восемь тысяч человек. А Потоцкий
считает, что это слишком много... Он не разрешил отправить своих жолнеров
за Дунай и снова сосредоточивает их на Белоцерковщине, постепенно
продвигаясь к Днепру.
- При такой ситуации не мало ли будет и восьми тысяч? - произнес
Богдан, вдруг вспыхнув как спичка.
- Вот за этим и послали меня к тебе казаки Кизимы и Скидана!.. - смелее
заговорил Беда. - И Романа прихватил с собой, чтобы веселей было. Нынче по
Украине столько вооруженных людей слоняется! Кто-то же нас объединяет... -
Беда смутился и замолчал.
- Да я тоже напросился пойти с ними. Думаю, что лишним не буду! Да и к
вашим в Субботов наведались мы с лубенскими казаками, - вдруг заговорил
Данило Нечай.
Богдан улыбнулся. Все-таки объединяются люди!.. И старался сдержать
себя, не подливать масла в огонь, и без того раздутый Бедой. Неизвестно,
что еще из этого получится. Богдан стал внимательнее присматриваться к
казаку Данилу Нечаю. С какой юношеской искренностью оправдывался он. В
Субботов наведываются друзья, не забывают! Да и в Петрики в такую даль
приехали! Казачество - в крови народа, казачество - как вера, как источник
жизни. Даже вздохнул Богдан, подумав об этом...
В разговор вмешался и друг юности Богдана Станислав Кричевский:
- Я теперь, Богдан, служу в Белоруссии в королевской армии. И у нас
собираются послать жолнеров не то за Дунай в Европу, не то на границу с
Москвой... А тут услышал о тебе от наших людей, которые вернулись с
сейма... Как о большом событии рассказывают! Какого-то, говорят, Богдана
Хмеля на сейме король в присутствии шляхты возвеличил! На свою голову,
мол, генеральным писарем реестрового казачества в чине полковника
назначил. Для них ты "какой-то Богдан Хмель", а для меня друг моей юности.
Помнишь, как мы зачитывались Кампанеллой!..
- Не надо вспоминать об этом, Станислав! - прервал Богдан, сразу
погрустнев.
Кричевский подумал: не о послушнице ли он вспомнил? Какой глубокий след
оставила она в сердце друга!
- Да, ты прав... Вот я собрался и махнул разыскивать тебя. У нас в
Белоруссии творится то же, что и на Украине. Думал даже в Чигирин
проехать. Наши люди давно интересуются казацкой жизнью... Дошел и до нас
слух из Переяслава о восстании и установлении казацких порядков на
Левобережье! А в Чернигове, я встретил казаков, разговорился с ними. "Если
действительно ищешь, говорят, казацкого писаря, без помощи наших людей
тебе его не сыскать. Поедем с нами". Вот я вместе с казаками и приехал
сюда...
Всюду прославляли доблестное запорожское казачество. И по Украине
прошел слух, что слава запорожцев не давала покоя польному гетману Николаю
Потоцкому. Ему стало известно, что запорожским казачеством интересуется
Москва, что их храбрость и отвага вдохновляют донских казаков. Ко всему
прочему Потоцкий узнал, что и пришедшие к власти французские кардиналы не
прочь воспользоваться казацкой силой в европейской войне. Только ли против
ислама или... против иезуитов и римского папы?
- Очевидно, врут. Потоцкий только третье лицо в шляхетском государстве,
- мудрили и в Белой Церкви, составляя новый, восьмитысячный реестр
казаков.
- Слухи - ненадежный источник информации, панове. Наговорят всякой
всячины, язык без костей. Говорят, будто бы пан польный гетман
намеревается poskromic [усмирить, обуздать (польск.)] украинцев за их
выступления в Переяславе. Не слухи ли подогревали его? Может быть, о
Переяславе - это просто пустая болтовня? Пан Караимович, возможно, этой
ложью хочет оправдать свое трусливое бегство с Левобережья... - сказал
генеральный писарь Богдан Хмельницкий.
- Поскромиць! Ну и словечко придумала шляхта для своих посполитых!
- Словечко все равно что и оружие, которым пан польный гетман грозит
украинским хлебопашцам. "Надо выбить из голов посполитых лайдацкую
[бандитскую (польск.)] заразу! - говорит пан польный гетман. - Чтобы и
внукам и правнукам неповадно было помышлять о хлопской воле..."
Восстановили Кодацкую крепость! В Переяславе началось восстание, это не
ложные слухи. Караимович успел убежать к коронному гетману, прихватив с
собой двух казацких старшин. А Савве все же связали руки. Может быть, и
голову снесут ему в казацком Круге Скидана...
Богдан терпеливо слушал писарей, составлявших казацкие реестры. Он
внимательно прислушивался не только к словам, но и к интонациям их голоса.
По тому, что и как говорили писаря, он составлял мнение не только о них,
но и, главное, о духе, царившем в их полках.
"Poskromic! - это значит дать приказ войскам Короны уничтожить
имущество казаков, их жен и детей. Но ведь казаки тоже не будут сидеть
сложа руки!.."
И не только писаря реестровых казаков вели разговор об этом. Угрозы
польного гетмана словно ветром разносились по всей украинской земле. Они
передавались из уст в уста врагами и недругами народа. Однако порой
говорили о них и сами посполитые...
По улице, словно ураган, пронесся отряд Белоцерковского казацкого
полка. Впереди полка на резвом буланом коне скакал сам полковник.
- Полковник белоцерковцев помчался встречать польного гетмана! -
крикнул кто-то из писарей, глядя в окно. Это уже не слух, передаваемый из
уст в уста сотнями людей. Писаря воочию убеждались в этом.
Но Потоцкому тоже не безразлично, как встретят его белоцерковцы. С
почетом или... как удар своей хлопской судьбы? Почти все хлебопашцы
прячутся в своих дворах и украдкой выглядывают из-за угла, не приедет ли
гетман.
- Может, и в самом деле не следует злить украинцев, навязывая им другую
веру, не трогать их церковь, священников! А их военную силу, тех же
реестровых казаков, уважаемый пан Николай, крепче прибрать к своим рукам,
- говорил неугомонный, вездесущий комиссар сейма по казацким делам Адам
Кисель, сопровождая Потоцкого со своими тремя сотнями вооруженных
гайдуков. Почти все лето и осень он мотался по поручениям Потоцкого по
украинским воеводствам, пока не пришлось бежать от взбунтовавшихся казаков
на Левобережье. Кисель не только увещевал возмущенных украинцев, но и
прислушивался к тому, о чем говорит этот пробудившийся люд, о чем мечтают
посполитые на Украине.
- Надо искоренить, точно куколь на ниве, казачество, которое неимоверно
разрослось на благословенных приднепровских землях!.. Пан Адам только и
знает, что своей схизмой тешится, - снисходительно промолвил Потоцкий.
- А это тоже не большое утешение, одно только душевное беспокойство,
беда моя, уважаемый пан Николай. Ведь вера наших предков, как хороший
урожай, прости господи, делает добрее украинского хлебопашца. Она
направляет его ум не на бунтарство, на добрые дела. Ведь они же рвут не
читая богопротивные универсалы Скидана! А видите, какие они покорные в
селах, стыдятся на глаза показаться, из окон да из-за углов выглядывают на
панов.
Что мог возразить Киселю польный гетман? Он все время следил за
дорогой. И выжидал, подавляя самолюбие, взбешенный событиями на
Левобережье, выжидал! Может, быть, поэтому и в разговоре с Киселем больше
соглашался или поддакивал невпопад. Верно, с молитвой легче было
договариваться с простыми людьми, да и не только с украинцами.
Оглянулся назад: сколько можно окинуть взором - войска! И польские
воины тоже недовольны, требуют выплаты жолда - содержания, даже поднимают
бунтарские конфедерации [бунтарские консолидации против короля или сейма
(лат.)]. Но все же сейчас они идут за ним! И пойдут по его приказу
усмирять украинское быдло, а военные трофеи будут им вместо жолда...
Но вот из-за холмов показались кресты белоцерковской церкви Марии
Магдалины. И тут же польный гетман увидел - навстречу ему скакали около
двухсот хорошо вымуштрованных казаков Белоцерковского полка. Полковник,
возглавлявший почетный эскорт, стремительно выскочил на буланом коне на
холм. Потоцкий еще не различал рыжих пятен на буланом. Но он отлично
помнит их и дорисовывает в воображении, обрадовавшись. Следом за
полковником - сотники, полковой есаул, хорунжий сотен стройной когортой
резвых коней поддерживали Предслава Клиша в его стремлении угодить
гетману.
Таким же строем, не отставая от старшин, скакали на конях две сотни
лично подобранных полковником, надежных казаков. Иногда полковник Клиша
оборачивался, окидывая взглядом стройные ряды конников. Поглядывал он и на
хмурое небо - возможно, сетовал и на самого бога.
- Ветра бы посильнее да пыли побольше из-под конских копыт! Тогда мой
отряд белоцерковского казачества показался бы гетману не горсточкой, а
настоящим полком!
Но Потоцкий не слышал этих слов. Прибыв в Белую Церковь с не совсем
мирными намерениями, он не ожидал от казаков такой встречи. Когда
полковник остановил казаков и, подчеркивая уважение к гетману, лихо
соскочил с коня, Потоцкий был польщен такой учтивостью. Полковник Клиша
бросил поводья своему джуре и почтительно поклонился, приветствуя
командующего польских войск.
Тщеславный гетман самодовольно улыбнулся.
Он придержал коня, важно оглянулся на свою свиту, словно хотел обратить
ее внимание на то, с каким почетом его встречают. Полковникам, ротмистрам,
сопровождавшим гетмана, особенно несдержанному Самойлу Лащу, показалось
даже, что Потоцкий хочет соскочить с коня. Это было бы позором, унижением!
Хотя полковник Белоцерковского полка тоже из шляхтичей и придерживается
той же иезуитской морали креста и крови, но он всего лишь полковник
украинского реестрового казачества.
Однако Николай Потоцкий не соскочил с коня. Он только еще выше поднял
голову, унижая этим подвластного человека, представителя казацкой
верхушки, хотя и лояльно относящегося к его карательной миссии на Украине!
- А нам передавали, будто бы пан Клиша направил людей в Млиев для
переговоров с подлыми предателями, - изрек гетман, косо глядя на
полковника.
- Да такие прорвутся куда угодно, вельможный пан гетман!.. Все это одна
голытьба, как воры, улизнули без нашего разрешения. Они все уже исключены
нами из реестров полка... - оправдывался полковник Клиша и ел глазами
свысока смотревшего на него гетмана.
- На коня! Прошу пана полковника следовать за мной! - скомандовал
гетман, будто проглотив и удовлетворение честолюбия.
Казаки полковника Клиша остолбенели, словно на них вылили ушат холодной
воды. Гетман тоже почувствовал, что невежливо обошелся с казаками. Но было
уже поздно... И Потоцкий взмахнул нагайкой - марш-марш!
А оскорбленные белоцерковцы резко развернули своих копей, горя желанием
достойно ответить на унижение гетманом их полковника. Они вырвались вперед
и галопом проскакали к городу, увлекая за собой и некоторых польских
гусар. Казацкий полковник одобрил сумасбродство своих казаков, расценив
это как протест за оскорбление. Пускай хоть такой, хоть незначительный, но
все же протест!
Сам же Клиша... угодливо присоединился к пышной свите Потоцкого.
В Белой Церкви уже все знали о приезде главного усмирителя казаков.
Кое-кто из, комиссии и писаря, составлявшие реестры казаков, вышли на
улицу встретить представителя великой Польши в лице карателя, польного
гетмана. Ведь он невесть что может подумать о тех, кто отсиживается в
хатах, перешептывается!
- Ну что же, панове братья! Получается по-моему. Разве в такой
обстановке можно составлять реестры по указанию его величества пана
короля? Мне кажется, в Киеве будет сподручнее это делать... - вдруг
произнес Хмельницкий, решительно поднимаясь из-за стола.
Сначала он даже не обратил внимания, когда кто-то из писарей или
полковников сказал о приезде в город гетмана. Но что полковник Клиша
встретил Потоцкого с таким почетом, показалось ему тревожным
предостережением. Не бросить ли эту нудную работу по составлению реестра,
выясняя всю подноготную казаков, устанавливая возраст и давно забытую
фамилию их родителей? Но когда на улицу выбежали несколько писарей,