Страница:
поговорить с ним...
Богдану давно не приходилось вот так встречаться с людьми,
собравшимися, чтобы поговорить о каких-то очень важных общих делах! Хотя
он до сих пор не уяснил себе, что это за общие дела, но что они очень
важные, почувствовал сразу. Однажды, когда он гостил у матери в Петриках,
его тоже окружили ее односельчане. И странное дело - только сейчас
почувствовал, что толпа благосклонно относящихся к тебе людей,
единомышленников, как-то возвышает тебя в собственных глазах. Поселяне в
серых свитках, в латаных кожухах, засаленных штанах и дедовских шапках.
Были среди них и безрукие инвалиды, и со шрамами на лицах. Как близки ему
эти приметы военной и трудовой крестьянской жизни. Такие же, как и у
чигиринцев!
- Я так думаю, Богдан, что и впрямь не хлебом единым жив человек!
Пообедать можно будет и в хуторах, что поближе к Каменцу... - загадочно
улыбнулся Юрко, переглянувшись с Карпом.
- Неужели увидимся? - спросил Богдан, поняв намек Юрка.
- А почему бы и нет!.. Карпо еще в Каменце передал нам, что вы хотите
встретиться со своим побратимом.
- И что же? Состоится эта встреча?
- Думаю, да! Ждем гонцов. Но мне кажется, что нам не мешало бы
пообедать, ведь мы и не завтракали по-настоящему. А к тому времени и люди
соберутся. Ведь не только с одного этого села созываем мы их. А люди у нас
послушные и надежные.
Вовгур осторожно взял Богдана под руку и, понизив голос, промолвил:
- Ему тоже не близко до этого села. Вот и говорю, что хорошие у нас
люди! Почти все присутствующие здесь - настоящие воины, у каждого есть
оружие. В каждом селе, да и в Каменце есть наши вооруженные люди. Даже от
турецких захватчиков, говорят, сумеем отбиться! В каждом селе караулы
поставили, так посоветовал Максим... Да вот и он, легок на помине, -
поднимаясь со скамьи, радостно воскликнул Вовгур.
Следом за ним вскочил и Богдан, присматриваясь к людям, которые входили
в корчму и рассаживались за столами на дубовых скамьях. И все-таки
бросился к двери, навстречу еще не показавшемуся Максиму.
Но вот на пороге остановился еще более широкоплечий, чем прежде,
поседевший, с роскошной бородой и усами Максим Кривонос! Он свел на
переносице свои кустистые брови и, медленно снимая шапку, оглядывал
просторную корчму. Беглым взглядом окинул присутствующих, словно искал
кого-то.
И вот он увидел того, кого искал! Обеими руками растолкал окружавших
его людей, уронил шапку, которую кто-то тут же поднял и подал ему в руки.
Взволнованный Богдан обеими руками схватил поседевшую голову такого же
взволнованного друга и прижал ее к груди. Потом посмотрели друг другу
пристально в глаза, словно хотели заглянуть в самую душу.
- Все-таки мы встретились с тобой, Максим, брат мой!.. - прошептал
Богдан над ухом Максима, словно таясь.
Максим ничего не ответил, только глаза выражали его чувства! Обнялись,
прижались друг к другу головами. А когда Юрко Вовгур взял Кривоноса за
локоть, они оба будто очнулись и, как на крестинах, трижды крест-накрест
поцеловались. Затем Богдан отошел немного, посмотрел на Максима сбоку,
перевел взгляд на людей и дружески улыбнулся.
А корчма уже была заполнена людьми до отказа. Двое казаков из отряда
Вовгура стояли в дверях и впускали теперь не всех.
- О-о, Трофим, заходи! Люди тоже пришли с тобой? - спрашивали они
кряжистого казака.
- Не все, но наберется... - многозначительно ответил Трофим.
Богдан посмотрел на Трофима, потом на столпившихся в корчме.
- Мне все они кажутся Трофимами, - тихо произнес Богдан.
- Все мы и есть Трофимы своей родной земли! - засмеялся Максим, держа
руку на плече Богдана. И они снова обняли друг друга.
- Ну, здравствуй, брат Кривонос! Как тяжело было нам жить в разлуке...
- Что правда, то правда, тяжело. Но не вижу ничего утешительного и в
будущем. Ведь я... банитованный! Смертник на языке панов шляхтичей, не то
что ты, брат...
- Скажи, обласканный королем. Но той же самой шляхтой...
- Банитованный, знаю! Нашего Богдана знает каждый сущий на Украине! Это
хорошо, Богдан. Слыхал я, что и мать свою навещаешь, завел семью,
хозяйство. Все это очень хорошо. Но дадут ли паны спокойно жить?.. Что я
им, проклятым, учинил теперь худого, отбив вместе с людьми нашествие
людоловов? А они рыскают, ищут! Вишь, тебя вот послали...
- Послали, но я сказал им...
- Знаю, ты поступил благородно. Сказал им, что Максима ловить не будешь
и другим не позволишь... А коронный гетман, говорят, наставлял
посоветовать мне, чтобы убирался вон со своей родной земли. Слыхал,
Богдась, слыхал и знаю все. Но теперь уже не уйду! С какими трудностями
пробивался я в родные края!..
- Теперь уже не уйдешь, брат, не пущу! Народ вот этот не пустит... А я
буду хлопотать за тебя, шею не разгибать в поклонах...
- Не поможет. Да и не нужно кланяться им. Лишь бы была твоя искренняя
дружба. Она мне больше всего нужна, это и есть моя воля! А люди... Вот
видишь, какие они!
- А вы помните ли меня? - крикнул какой-то казак. - В Белой Церкви я
привозил сено к деду Митрофану. Вы тогда говорили мне: казаком растешь,
Федор.
- Вот и вырос! - улыбнулся Богдан.
- Точно на дрожжах! Да наши люди всюду растут. Растем, лишь бы вы,
старшины, не чуждались нас, простых людей.
Сидевшие за столом дружным хохотом поддержали Федора. Какими
пророчески-возвышенными казались его слова...
После Федора откликнулся второй, третий... А потом заговорили все в
корчме и на улице. Когда Богдан, наскоро перекусив, вышел вместе с
Кривоносом во двор, он не узнал людей, которые уже не крадучись, а открыто
выходили на площадь с улиц и переулков.
- Хотелось бы и мне, братья мои, матери и отцы, услышать, о чем тут
толкуете. А может быть, попросим нашего брата Максима сказать за нас всех,
даже за тех, что не успели прийти сюда?
- О чем? - загудела многочисленная толпа.
Теперь Богдан увидел, что среди собравшихся людей много вооруженных.
Очевидно, это не только казаки Вовгура, смешавшиеся с толпой, а и
крестьяне, которые для поднятия духа пришли на эту сходку в лесу с
оружием!
- Да разве я вам наставник. О чем, о чем... Не о поднятии же зяби, -
кругом все запорошено снегом. И не о корчевке пней хотелось бы послушать.
О жизни и о будущем давайте поговорим, люди добрые. Вы сделали большое
дело, отбили нападение турок, не позволили взять себя в ясырь. И я,
поверенный коронного гетмана, посланный сюда, чтобы выявить среди вас
бунтовщиков, горжусь вами! Тут один казак спрашивал, понимаем ли мы, чего
добиваются, чего хотят наши люди. Понимаем, братцы, понимаем и одобряем
ваши стремления к тому, что паны шляхтичи называют бунтом. Такой бунт,
откровенно говоря, успокаивает сердце и воодушевляет людей на борьбу за
мир. Но тут у вас если и не к войне готовятся, то, во всяком случае, к
надежной обороне! А это и есть самое главное, что можно назвать восходящей
звездой народных надежд! Так считайте меня своим братом, только братом
казаком, а не врагом, подосланным панами. Буду...
И не сказал, что именно будет делать он, поверенный гетмана, прибывший
для выявления и усмирения бунтовщиков. Толпа людей загудела, зашумела. Все
люди хорошо знали чигиринского полковника Богдана! "Богом данный", -
говорили о нем в народе. И двое представительных старшин смешались с
толпой.
"Точно на дрожжах растут!" - не выходило из головы Богдана. И это
только тут, на Подольщине. Даже когда солнце и звезды будут затянуты
тучами, Кучманский шлях укажет им путь! А когда раздастся клич с Днепра -
пойдут и на Запорожье! Чигирин сделают своим центром, а на все четыре
стороны от него - что байрак, то и казак! Так думал Богдан, а вокруг
шумели и кричали не только мужчины, но и женщины.
- У себя на груди спрячем каждого, но не дадим на глумление шляхтичам!
- кричала одна из молодух.
- Сколько нас было сожжено на кострах лютым псом Потоцким. Но всех ему
не сжечь: Самого поджарим на костре! - угрожала другая.
- Тише, люди добрые! Спасибо вам, что пришли встретиться с нами.
Успокойтесь и расходитесь по домам, там вас ждут дети, жены и хозяйство! -
воскликнул Максим Кривонос, когда уже начало смеркаться. - Но каждый из
вас должен помнить, что вы нас не знаете, не видели и не слышали. Ваше
молчание - наша защита. Турки совсем рядом. А это страшный и коварный
враг. Они денно и нощно рыскают опять за нашими душами. Особенно за
молодежью. На нашу беду - с другой стороны нам тоже не дают покоя.
Польская шляхта и без аркана закрепощает нас вместе с землей. Отбиваться
нашему народу есть от кого... Но не хвалитесь оружием, а крепко держите
его в своих руках. И поклянемся, братья, что мы никому чужому не раскроем
наших замыслов. Вы избрали старших в хуторах, в сотнях, положитесь на них,
они укажут вам путь и в труде, и в боях. Придет время, они кликнут смелых
и сильных. Кузнецы пускай продолжают закалять мечи, не дожидаясь, когда
они потребуются. А теперь по лесным тропинкам разойдемся по домам.
Берегите себя, своих старшин на хуторах, а мы всегда начеку!
Расходились, словно таяли от теплых слов старшого. Прощаясь с людьми на
площади, Богдану хотелось каждому пожать руку, - ведь кто его знает,
придется ли еще встретиться в тесном кругу спаянных единой волей людей.
Судьба воина полна всяких неожиданностей.
Пожимая людям руки, Богдан напоминал:
- Я, Хмельницкий, Богдан Хмельницкий из Чигирина! Будете в наших краях,
прошу в гости. И в великий пост троицу отпразднуем. Приезжайте в Субботов,
друзья...
Кривонос восхищался Богданом, а в голове роились мысли: как быть
дальше? Где применить его ум, энергию, бесстрашие? Не каждый шляхтич так
образован, как Хмельницкий. А как закалял свою волю при сложных
взаимоотношениях с Короной? Не у каждого есть такая вера в силу народа,
как у Хмельницкого. Такому бы страной, родной землей управлять, а не
выполнять мелкие, шпионские поручения гетманов.
- Давай-ка, брат, поговорим и мы. Давно мы не беседовали с тобой! -
сказал Максим Кривонос прощавшемуся с людьми Богдану.
- Давай, Максим, хоть и помолчим, лишь бы вместе, чтоб души наши
говорили. Более двадцати лет горе мыкал и ты. Да и мне не сладко пришлось
в проклятой турецкой неволе...
- Нет, не совсем так, Богдан. Я хотя и был изгнанником, но на чужбине
чувствовал себя свободным, как орел. А ты...
- Я тоже старался вырваться на волю, Максим. Турецкий плен явился для
меня рубежом между юностью и зрелостью. Это, брат, хотя и жестокая, но
хорошая школа для нашего брата казака. Да и там, даже среди турок,
встречаются настоящие люди, с душой и сердцем побратимов, не говоря уже о
таком великомученике, как патриарх Лукарис Царьградский.
- Слыхали, слыхали и мы о нем. Погиб святейший, вечная ему память и
слава! Как казака, замучили его на галерах и с камнем на шее бросили в
море. А не слыхал ли ты еще об одном великом человеке, борце за свободу -
Кампанелле?..
- О боже праведный, Кампанелла! Его названый брат помог мне бежать из
неволи... Говори, что случилось с этим гигантом науки и мучеником. Слыхал
я, что он бежал во Францию. У меня есть некоторые его книги на латинском
языке.
- Умер и Кампанелла. Сколько зим ему пришлось отсидеть в казематах,
калекой вырвался из когтей иезуитов. А умер он во Франции солнечным
майским утром!..
- Умер солнечным утром! - как молитву, повторил Богдан за Кривоносом.
- Трагической была его судьба. Но итальянский, испанский да и
французский народы старались облегчить ее. Простые люди похитили
Кампанеллу, переправили во Францию уже совсем немощного, но
прославившегося на весь мир! Народ явился стоголосым глашатаем его славы и
оказал большую услугу истории и науке, сохранив его сочинения! -
мечтательно произнес Кривонос, словно читал по писаному.
- Кампанелла! - вздохнул Богдан. - "Город солнца", пророческая фантазия
мечтателя о том, как сделать людей равными, как лучше использовать
материальные блага, добытые коллективным трудом! Это гигант мысли, да
жаль, что он был одинок!
- Нет! На земле много хороших людей, Богдан. Кампанелла тоже не был
одиноким в своей борьбе за равенство людей. Слыхал ли ты о Рембрандте? Об
этом простом голландском маляре, ставшем великим художником! Наверно,
слыхал?
- Только то, что успел мне рассказать о нем наш хитромудрый Юрко
Вовгур. Хотелось бы, чтобы и ты подробнее поведал мне о нем. Мне известно,
что он освободил тебя из неволи, как меня святитель Лукарис! А что мы,
собственно, знаем еще? Только то, что мир велик, а знания держат паны под
замком, как скряги золото. Сами едут учиться в западные страны. На
лазурных берегах постигают науку. А как тянутся к знаниям простые люди! Но
что мы можем знать...
Беседа затянулась до ночи. Порой они говорили с таким пылом, словно
призывали друг друга к борьбе, то начинали вспоминать роскошные зеленые
луга на побережье Днепра и даже девушек. Один вздыхал, завидуя женатому
Богдану, второй утешал как мог.
- Не утешай, Богдан. Вспоминаем мы об этом скорее как о своей юности,
далекой теперь молодости. Которая из них была для тебя первой Евой?
Изменившая тебе послушница монастырская, прельстившаяся богатством и
султанской славой, или настоящая турчанка...
- Их было две на заре моей молодости...
- Даже две! Две женские судьбы коснулись крыльями в стремительном
взлете юности... А Рахиб-хоне такая же несчастная, как и Анна-Алоиза,
встретившаяся на моем тернистом пути. Иезуиты отняли у нее женское счастье
и материнскую радость... А что я могу сказать о своей Василине из
Подгорца? Разыскал я ее, свою первую и юношескую любовь. Она теперь
пожилая вдова, долго не могла узнать меня, а может, из предосторожности
просто боялась признаться. От меня родила, говорит, сына Николая, но уже
будучи замужем за другим. Родители поторопились, чтобы не осталась с
байстрюком в девках! А жаль, что она не осталась в девках!.. "Николай стал
теперь казаком", - сказала она. Вот и ищу, как вчерашнюю мечту. Николай
Подгорский...
- Рахиб-хоне и не обещала мне сына, будучи четвертой у моего баши.
Только... Не стоит об этом...
- Да, Богдан, не стоит. Поговорим об этом в другой раз. Тебе пора.
Каменецкие шляхтичи, наверное, уже послали своих джур к коронному гетману
с сообщением о твоем пребывании здесь.
- Ты прав. Я рад, что мы с тобой начали этот большой разговор! А
Рахиб-хоне, или скорее уж Ганна, или твоя Василина - это только сердечные
занозы.
- Но эти занозы все-таки глубоко вонзились в наши сердца, - засмеялся
Кривонос. - На всю жизнь!
- Это тоже роднит нас с тобой. Николая Подгорского я поищу у нас. Лучше
бы тебе самому приехать к нам! Где такому быть, как не среди запорожцев! А
наш разговор мы еще продолжим. Лукарис, Кампанелла, Рембрандт! Есть о ком
вспомнить и нам!.. Может быть, заглянешь хоть на несколько дней ко мне в
Субботов. Ни бог, ни сатана не узнает! Твой след своими ногами затопчу, не
позволю шляхтичам выполнить их людоедский приговор.
- Люди уже готовы к восстанию. Нельзя их оставлять одних, погибнут. Об
этом и ты не забывай. Но знай, что мы на Подольщине готовы в ближайшую
весну вспахать и посеять зерна свободы! Однако подождем приднепровцев!..
В субботовском хуторе Хмельницкого шумно праздновали новые крестины. У
них родился второй сын.
Только вот роженица до сих пор еще оставалась в постели, вызывая
тревогу у родных. Тяжелые роды измучили, обессилили немолодую уже женщину.
Целую неделю пролежала она в тяжелой послеродовой горячке и, лишь когда
пришла в сознание, узнала, что родила сына. Радовалась ли она появлению
еще одного ребенка на свет и в без того большой семье, трудно сказать.
- Мальчика привел господь бог принять от тебя, Ганна. Будь здорова,
доченька! - сказала уже совсем состарившаяся Мелашка, когда та открыла
глаза.
- А кормите вы его?.. - забеспокоилась Ганна, с трудом поворачивая
тяжелую голову.
- А как же, бог с тобой! Соседка молодуха вам еще спасибо говорит. Три
раза в день носим к ней кормить ребенка. Чтобы не распирало, говорит...
Молочной породы молодуха!
Богдан был рад рождению второго сына. Тимоше пошел уже восьмой год, а
рос он один в окружении девочек. Он тяжело переболел оспой, которая
оставила следы на его лице. Сейчас все тревоги за его жизнь остались
позади, но мать глубоко переживала за сына, оставшегося на всю жизнь с
оспенным лицом.
Хмельницкий устраивал пышные крестины, послал гонцов на левобережье
Днепра, в Лубны и Переяслав, даже в Киев! Друзья юности были самыми
желанными гостями на этом семейном торжестве в доме Хмельницких.
Готовились устроить богатые крестины, как подобает казацкому старшине. В
доме появился младенец! Прибавилось хлопот, и Богдан прежде всего
советовался с Мелашкой обо всем.
- Можно ли, мама, доверить такого малыша нашей воспитаннице Гелене? -
спрашивал он старуху.
- Дивчине, слава богу, уже пятнадцать минуло. Таким только и нянчить
детей! А что она шляхтянка... Да какие там шляхтичи ее родители? Батрачили
всю жизнь в корчме чигиринского жида. Мать ее во время родов умерла, а она
выросла под присмотром служанок корчмаря. Отец долгое время служил у
арендатора Захарии, покуда не ушел вместе с казаками в море. В бою с
турками и погиб ее неудачник-отец. Вот Ганна и приютила у себя сиротку.
Потому что на родственников, если они и окажутся, надежды мало. Бедный
родственник, что дырявая сума у нищего. Как-нибудь вырастим, говорила пани
Ганна, потом отблагодарит. До чего же умная, набожная, не расстается со
своим молитвенником, правда латинским, а с ребенком ласковая. Вот только
плохо с языком... - говорила Мелашка.
- Это не страшно, матушка, даже очень хорошо. Я собирался взять учителя
польского и латинского языка, чтобы учить детей, особенно Тимошу. Не все
же время нам жить в этом лесу, пора и в люди выходить... За это не бранить
надо девушку, а поощрять. Свой язык Тимоша знает, ведь дома и на улице
говорит. А позже приглашу хорошего воспитателя.
- А мне-то что, Богдась! Лишь бы все живы были в окружении этих
приблудившихся, но назойливых панов. В самом деле, самой когда-то стыдно
было, что не могла двух слов связать по-польски, когда во Львове
обращались паны Хмелевские. А Олена... или как там, будем привыкать, -
Гелена вон как на панском языке стрекочет. Да еще и книжечку какую-то или
молитвенник на этом языке читает.
Богдан понимал, как важно для человека знать несколько языков. Сам он
увлекался латынью. "Город солнца" Кампанеллы перечитывал много раз, любил,
как и во время учебы в коллегии, читать стихи Кохановского. Одиночества не
любил ни на службе, ни дома. Иногда они выпивали с Карпом за ужином по
рюмке варенухи или водки, купленной у чигиринского шинкаря - выкреста,
которого Богдан называл "недокрещенным". После такого ужина Богдан брал в
руки бандуру и своим сильным приятным голосом затягивал песню о зеленом
орешнике, заставляя Карпа подпевать ему.
Богдан любил принимать гостей, друзей, казацких старшин. Дом
Хмельницких всегда был гостеприимно открыт для приезжавших к ним людей,
особенно друзей Богдана.
- Живем все время оглядываясь, изо дня в день ожидая чего-то худшего,
какой-нибудь беды. Польская шляхта, словно саранча, набрасывается на
богатые земли, испокон веку принадлежащие нам... - говорил иногда Богдан
своим друзьям. - Встречая своих старых друзей, словно возвращаешь на
мгновение годы юности. Да, годы идут, и стареем мы, как желтяк в
огороде...
Крестины - это настоящее событие, большой праздник в семье. Отец хотел
широко отметить рождение сына, не считаясь с затратами.
Жена до сих пор еще болеет. Из-за ее болезни отложили крестины сына уже
на целую неделю. Злые языки начали поговаривать о безбожии отца... даже
намекать на его магометанство.
Богдан заходил к Ганне. Она сразу как-то преображалась, в глазах
вспыхивали огоньки, даже лицо как будто становилось свежее.
- Балуешь меня, Богдась, как бывало в молодости... - говорила Ганна,
захлебываясь от счастья.
Богдан не мешал ей предаваться иллюзиям. Сам же он давно забыл о своих
юношеских чувствах к ней. К тому же молодость его прошла в разлуке с ней.
Он давно охладел к Ганне, остались только семейные обязанности.
Жизнерадостная когда-то дочь Сомко, искренне любившая Богдана, чувствовала
это и глубоко переживала. А другая Ганна, черниговская, словно заклятие
какое-то! Порой она заслоняла собой законную жену, мать его детей, этого
желанного второго сына. О! Его он не отдаст... никакой другой Ганне!
Богдан нетерпеливо выходил во двор, открывал ворота, чтобы посмотреть
на улицу, не едут ли от батюшки кумовья с его вторым сыном. Друг детства
Богдан Станислав Кричевский напросился в крестные отцы и повез крестить
младенца в чигиринскую соборную церковь. Он попросит священника назвать
мальчика Юрием... в честь Георгия Победоносца... Даже улыбнулся Богдан,
вспомнив о настойчивом желании Кричевского. Священники не любят, когда
кумовья настаивают на своем. Иногда они назло им нарекают младенца
Мелхиседеком или Иудой.
Станислав Кричевский... Как давно это было! Вспоминаются первые встречи
в киевской бурсе. А где сейчас еще один их соученик, бурсак Ивась
Выговский? Кажется, работает в киевском старостве, выслуживаясь перед
польской шляхтой. Станислав Кричевский дослужился у них до полковника
казачьего Чигиринского полка. Присмирел и привередливый полковой есаул
Сидор Пешта, ставший полковником по воле гетмана Потоцкого.
- Не сердись на него, - уговаривал Богдана Кричевский. - Нудный он, но
что придирчив - это не так уж плохо для военного дела...
И Кричевский по-дружески советовал Богдану пригласить на крестины и
полкового есаула, ведь они служат в одном полку.
- Моя мать говаривала: с кем детей крестить, с тем век в мире жить! А с
Пештой, мой милый друг Станислав, мы никогда жить в мире не будем, -
оправдывался Богдан перед Кричевским. - Ведь сам ты убедился: коронный
гетман поручил ему пригласить меня на осмотр восстановленной Кодацкой
крепости. А передал ли есаул Пешта мне это приглашение? Сказал, сам, мол,
поеду вместо сотника... Слышал? Вместо сотника! Словно нет у Хмельницкого
звания полковника, присвоенного самим королем!.. Нет, не стану я
приглашать Пешту на это семейное торжество.
Днепровские пороги, вербы и осокори на островах, да и сам солнечный
летний день наполняли радостью сердце полковника Хмельницкого. В Кодак он
приехал как гость коронного гетмана, радуясь случаю снова почувствовать
жгучую романтику свободы, вкусить, может быть, утраченной теперь славы. Но
там еще существует Запорожская Сечь, есть друзья!
Выезжал он сюда, как на отдых, после торжественных и шумных крестин
своего второго сына - Юрия, доставивших ему немало хлопот. Наконец и Ганна
выздоровела, снова стала заниматься хозяйством. Он даже завидовал ей. Как
умело распоряжалась она, провожая косарей и гребцов в поле, чабанов - к
отарам овец...
Адам Кисель через своего нарочного сообщил Богдану Хмельницкому о дне
осмотра крепости на Днепре коронным гетманом, который пригласил и его на
это торжество.
Чигиринские казаки глубоко переживали, узнав о намерении польских
шляхтичей уничтожить Запорожскую Сечь. Поэтому Богдан Хмельницкий не
удивлялся, когда казаки откровенно в присутствии его и полкового есаула
называли Кодацкую крепость собачьей конурой, построенной для сторожевых
псов, которые будут преграждать путь к морю. Очевидно, казаки
неодобрительно отнесутся к поездке субботовского полковника на праздник
открытия крепости. Они могут расценить это как содействие Короне и шляхте
в их настойчивом стремлении прибрать к рукам казачество...
Не лучше ли было бы ему отказаться от такого почетного приглашения? Там
соберутся люди, которые должны будут выражать свое восхищение военным
могуществом Короны, вспоминать о недавней кровавой победе Потоцкого. Тот
же Пешта определенно снова будет млеть от подобострастия и скалить свои
зубы в угодливой усмешке, улыбаясь шляхтичам. И непременно скажет: "А
полковник Хмельницкий не приехал, забавляясь рыбной ловлей в своих прудах
и новорожденным сыном Юрием..."
Дались им эти пруды! Богдан даже сплюнул, вспомнив о сплетнях,
распространяемых в Чигирине. Вполне возможно, что эти сплетни
распространяют сторонники есаула Пешты. В одном полку служат они с Пештой,
но по воле польного гетмана - не на одинаковом положении...
"За пределами полка мы еще не так поговорим с прихвостнем пана
Потоцкого!" - подумал Богдан, презиравший есаула. Неприятные воспоминания
о встречах с Пештой в Чигирине вызывали у Богдана не только возмущение, но
и отвращение к нему.
Хмельницкий прекрасно понимал, почему коронный гетман пригласил его.
Знатная шляхта не была единой в вопросах государственной политики Речи
Посполитой. Король всячески поддерживал Конецпольского, настаивавшего на
необходимости войны с Турцией, чтобы избавиться от уплаты позорной дани
султану. Но Владислав - политический деятель, а не ревностный католик,
каким прежде всего является каждый шляхтич. И это невольно
противопоставляло его знатной шляхте, иезуитам - этому оплоту католицизма.
Ведь по их мнению король обязан был активно поддержать войну иезуитской
коалиции венского императора против протестантской лиги Запада.
Конецпольский мог только посочувствовать королю, зная, как тяжело ему
противостоять натиску шляхты. К сожалению, коронный гетман не был
Богдану давно не приходилось вот так встречаться с людьми,
собравшимися, чтобы поговорить о каких-то очень важных общих делах! Хотя
он до сих пор не уяснил себе, что это за общие дела, но что они очень
важные, почувствовал сразу. Однажды, когда он гостил у матери в Петриках,
его тоже окружили ее односельчане. И странное дело - только сейчас
почувствовал, что толпа благосклонно относящихся к тебе людей,
единомышленников, как-то возвышает тебя в собственных глазах. Поселяне в
серых свитках, в латаных кожухах, засаленных штанах и дедовских шапках.
Были среди них и безрукие инвалиды, и со шрамами на лицах. Как близки ему
эти приметы военной и трудовой крестьянской жизни. Такие же, как и у
чигиринцев!
- Я так думаю, Богдан, что и впрямь не хлебом единым жив человек!
Пообедать можно будет и в хуторах, что поближе к Каменцу... - загадочно
улыбнулся Юрко, переглянувшись с Карпом.
- Неужели увидимся? - спросил Богдан, поняв намек Юрка.
- А почему бы и нет!.. Карпо еще в Каменце передал нам, что вы хотите
встретиться со своим побратимом.
- И что же? Состоится эта встреча?
- Думаю, да! Ждем гонцов. Но мне кажется, что нам не мешало бы
пообедать, ведь мы и не завтракали по-настоящему. А к тому времени и люди
соберутся. Ведь не только с одного этого села созываем мы их. А люди у нас
послушные и надежные.
Вовгур осторожно взял Богдана под руку и, понизив голос, промолвил:
- Ему тоже не близко до этого села. Вот и говорю, что хорошие у нас
люди! Почти все присутствующие здесь - настоящие воины, у каждого есть
оружие. В каждом селе, да и в Каменце есть наши вооруженные люди. Даже от
турецких захватчиков, говорят, сумеем отбиться! В каждом селе караулы
поставили, так посоветовал Максим... Да вот и он, легок на помине, -
поднимаясь со скамьи, радостно воскликнул Вовгур.
Следом за ним вскочил и Богдан, присматриваясь к людям, которые входили
в корчму и рассаживались за столами на дубовых скамьях. И все-таки
бросился к двери, навстречу еще не показавшемуся Максиму.
Но вот на пороге остановился еще более широкоплечий, чем прежде,
поседевший, с роскошной бородой и усами Максим Кривонос! Он свел на
переносице свои кустистые брови и, медленно снимая шапку, оглядывал
просторную корчму. Беглым взглядом окинул присутствующих, словно искал
кого-то.
И вот он увидел того, кого искал! Обеими руками растолкал окружавших
его людей, уронил шапку, которую кто-то тут же поднял и подал ему в руки.
Взволнованный Богдан обеими руками схватил поседевшую голову такого же
взволнованного друга и прижал ее к груди. Потом посмотрели друг другу
пристально в глаза, словно хотели заглянуть в самую душу.
- Все-таки мы встретились с тобой, Максим, брат мой!.. - прошептал
Богдан над ухом Максима, словно таясь.
Максим ничего не ответил, только глаза выражали его чувства! Обнялись,
прижались друг к другу головами. А когда Юрко Вовгур взял Кривоноса за
локоть, они оба будто очнулись и, как на крестинах, трижды крест-накрест
поцеловались. Затем Богдан отошел немного, посмотрел на Максима сбоку,
перевел взгляд на людей и дружески улыбнулся.
А корчма уже была заполнена людьми до отказа. Двое казаков из отряда
Вовгура стояли в дверях и впускали теперь не всех.
- О-о, Трофим, заходи! Люди тоже пришли с тобой? - спрашивали они
кряжистого казака.
- Не все, но наберется... - многозначительно ответил Трофим.
Богдан посмотрел на Трофима, потом на столпившихся в корчме.
- Мне все они кажутся Трофимами, - тихо произнес Богдан.
- Все мы и есть Трофимы своей родной земли! - засмеялся Максим, держа
руку на плече Богдана. И они снова обняли друг друга.
- Ну, здравствуй, брат Кривонос! Как тяжело было нам жить в разлуке...
- Что правда, то правда, тяжело. Но не вижу ничего утешительного и в
будущем. Ведь я... банитованный! Смертник на языке панов шляхтичей, не то
что ты, брат...
- Скажи, обласканный королем. Но той же самой шляхтой...
- Банитованный, знаю! Нашего Богдана знает каждый сущий на Украине! Это
хорошо, Богдан. Слыхал я, что и мать свою навещаешь, завел семью,
хозяйство. Все это очень хорошо. Но дадут ли паны спокойно жить?.. Что я
им, проклятым, учинил теперь худого, отбив вместе с людьми нашествие
людоловов? А они рыскают, ищут! Вишь, тебя вот послали...
- Послали, но я сказал им...
- Знаю, ты поступил благородно. Сказал им, что Максима ловить не будешь
и другим не позволишь... А коронный гетман, говорят, наставлял
посоветовать мне, чтобы убирался вон со своей родной земли. Слыхал,
Богдась, слыхал и знаю все. Но теперь уже не уйду! С какими трудностями
пробивался я в родные края!..
- Теперь уже не уйдешь, брат, не пущу! Народ вот этот не пустит... А я
буду хлопотать за тебя, шею не разгибать в поклонах...
- Не поможет. Да и не нужно кланяться им. Лишь бы была твоя искренняя
дружба. Она мне больше всего нужна, это и есть моя воля! А люди... Вот
видишь, какие они!
- А вы помните ли меня? - крикнул какой-то казак. - В Белой Церкви я
привозил сено к деду Митрофану. Вы тогда говорили мне: казаком растешь,
Федор.
- Вот и вырос! - улыбнулся Богдан.
- Точно на дрожжах! Да наши люди всюду растут. Растем, лишь бы вы,
старшины, не чуждались нас, простых людей.
Сидевшие за столом дружным хохотом поддержали Федора. Какими
пророчески-возвышенными казались его слова...
После Федора откликнулся второй, третий... А потом заговорили все в
корчме и на улице. Когда Богдан, наскоро перекусив, вышел вместе с
Кривоносом во двор, он не узнал людей, которые уже не крадучись, а открыто
выходили на площадь с улиц и переулков.
- Хотелось бы и мне, братья мои, матери и отцы, услышать, о чем тут
толкуете. А может быть, попросим нашего брата Максима сказать за нас всех,
даже за тех, что не успели прийти сюда?
- О чем? - загудела многочисленная толпа.
Теперь Богдан увидел, что среди собравшихся людей много вооруженных.
Очевидно, это не только казаки Вовгура, смешавшиеся с толпой, а и
крестьяне, которые для поднятия духа пришли на эту сходку в лесу с
оружием!
- Да разве я вам наставник. О чем, о чем... Не о поднятии же зяби, -
кругом все запорошено снегом. И не о корчевке пней хотелось бы послушать.
О жизни и о будущем давайте поговорим, люди добрые. Вы сделали большое
дело, отбили нападение турок, не позволили взять себя в ясырь. И я,
поверенный коронного гетмана, посланный сюда, чтобы выявить среди вас
бунтовщиков, горжусь вами! Тут один казак спрашивал, понимаем ли мы, чего
добиваются, чего хотят наши люди. Понимаем, братцы, понимаем и одобряем
ваши стремления к тому, что паны шляхтичи называют бунтом. Такой бунт,
откровенно говоря, успокаивает сердце и воодушевляет людей на борьбу за
мир. Но тут у вас если и не к войне готовятся, то, во всяком случае, к
надежной обороне! А это и есть самое главное, что можно назвать восходящей
звездой народных надежд! Так считайте меня своим братом, только братом
казаком, а не врагом, подосланным панами. Буду...
И не сказал, что именно будет делать он, поверенный гетмана, прибывший
для выявления и усмирения бунтовщиков. Толпа людей загудела, зашумела. Все
люди хорошо знали чигиринского полковника Богдана! "Богом данный", -
говорили о нем в народе. И двое представительных старшин смешались с
толпой.
"Точно на дрожжах растут!" - не выходило из головы Богдана. И это
только тут, на Подольщине. Даже когда солнце и звезды будут затянуты
тучами, Кучманский шлях укажет им путь! А когда раздастся клич с Днепра -
пойдут и на Запорожье! Чигирин сделают своим центром, а на все четыре
стороны от него - что байрак, то и казак! Так думал Богдан, а вокруг
шумели и кричали не только мужчины, но и женщины.
- У себя на груди спрячем каждого, но не дадим на глумление шляхтичам!
- кричала одна из молодух.
- Сколько нас было сожжено на кострах лютым псом Потоцким. Но всех ему
не сжечь: Самого поджарим на костре! - угрожала другая.
- Тише, люди добрые! Спасибо вам, что пришли встретиться с нами.
Успокойтесь и расходитесь по домам, там вас ждут дети, жены и хозяйство! -
воскликнул Максим Кривонос, когда уже начало смеркаться. - Но каждый из
вас должен помнить, что вы нас не знаете, не видели и не слышали. Ваше
молчание - наша защита. Турки совсем рядом. А это страшный и коварный
враг. Они денно и нощно рыскают опять за нашими душами. Особенно за
молодежью. На нашу беду - с другой стороны нам тоже не дают покоя.
Польская шляхта и без аркана закрепощает нас вместе с землей. Отбиваться
нашему народу есть от кого... Но не хвалитесь оружием, а крепко держите
его в своих руках. И поклянемся, братья, что мы никому чужому не раскроем
наших замыслов. Вы избрали старших в хуторах, в сотнях, положитесь на них,
они укажут вам путь и в труде, и в боях. Придет время, они кликнут смелых
и сильных. Кузнецы пускай продолжают закалять мечи, не дожидаясь, когда
они потребуются. А теперь по лесным тропинкам разойдемся по домам.
Берегите себя, своих старшин на хуторах, а мы всегда начеку!
Расходились, словно таяли от теплых слов старшого. Прощаясь с людьми на
площади, Богдану хотелось каждому пожать руку, - ведь кто его знает,
придется ли еще встретиться в тесном кругу спаянных единой волей людей.
Судьба воина полна всяких неожиданностей.
Пожимая людям руки, Богдан напоминал:
- Я, Хмельницкий, Богдан Хмельницкий из Чигирина! Будете в наших краях,
прошу в гости. И в великий пост троицу отпразднуем. Приезжайте в Субботов,
друзья...
Кривонос восхищался Богданом, а в голове роились мысли: как быть
дальше? Где применить его ум, энергию, бесстрашие? Не каждый шляхтич так
образован, как Хмельницкий. А как закалял свою волю при сложных
взаимоотношениях с Короной? Не у каждого есть такая вера в силу народа,
как у Хмельницкого. Такому бы страной, родной землей управлять, а не
выполнять мелкие, шпионские поручения гетманов.
- Давай-ка, брат, поговорим и мы. Давно мы не беседовали с тобой! -
сказал Максим Кривонос прощавшемуся с людьми Богдану.
- Давай, Максим, хоть и помолчим, лишь бы вместе, чтоб души наши
говорили. Более двадцати лет горе мыкал и ты. Да и мне не сладко пришлось
в проклятой турецкой неволе...
- Нет, не совсем так, Богдан. Я хотя и был изгнанником, но на чужбине
чувствовал себя свободным, как орел. А ты...
- Я тоже старался вырваться на волю, Максим. Турецкий плен явился для
меня рубежом между юностью и зрелостью. Это, брат, хотя и жестокая, но
хорошая школа для нашего брата казака. Да и там, даже среди турок,
встречаются настоящие люди, с душой и сердцем побратимов, не говоря уже о
таком великомученике, как патриарх Лукарис Царьградский.
- Слыхали, слыхали и мы о нем. Погиб святейший, вечная ему память и
слава! Как казака, замучили его на галерах и с камнем на шее бросили в
море. А не слыхал ли ты еще об одном великом человеке, борце за свободу -
Кампанелле?..
- О боже праведный, Кампанелла! Его названый брат помог мне бежать из
неволи... Говори, что случилось с этим гигантом науки и мучеником. Слыхал
я, что он бежал во Францию. У меня есть некоторые его книги на латинском
языке.
- Умер и Кампанелла. Сколько зим ему пришлось отсидеть в казематах,
калекой вырвался из когтей иезуитов. А умер он во Франции солнечным
майским утром!..
- Умер солнечным утром! - как молитву, повторил Богдан за Кривоносом.
- Трагической была его судьба. Но итальянский, испанский да и
французский народы старались облегчить ее. Простые люди похитили
Кампанеллу, переправили во Францию уже совсем немощного, но
прославившегося на весь мир! Народ явился стоголосым глашатаем его славы и
оказал большую услугу истории и науке, сохранив его сочинения! -
мечтательно произнес Кривонос, словно читал по писаному.
- Кампанелла! - вздохнул Богдан. - "Город солнца", пророческая фантазия
мечтателя о том, как сделать людей равными, как лучше использовать
материальные блага, добытые коллективным трудом! Это гигант мысли, да
жаль, что он был одинок!
- Нет! На земле много хороших людей, Богдан. Кампанелла тоже не был
одиноким в своей борьбе за равенство людей. Слыхал ли ты о Рембрандте? Об
этом простом голландском маляре, ставшем великим художником! Наверно,
слыхал?
- Только то, что успел мне рассказать о нем наш хитромудрый Юрко
Вовгур. Хотелось бы, чтобы и ты подробнее поведал мне о нем. Мне известно,
что он освободил тебя из неволи, как меня святитель Лукарис! А что мы,
собственно, знаем еще? Только то, что мир велик, а знания держат паны под
замком, как скряги золото. Сами едут учиться в западные страны. На
лазурных берегах постигают науку. А как тянутся к знаниям простые люди! Но
что мы можем знать...
Беседа затянулась до ночи. Порой они говорили с таким пылом, словно
призывали друг друга к борьбе, то начинали вспоминать роскошные зеленые
луга на побережье Днепра и даже девушек. Один вздыхал, завидуя женатому
Богдану, второй утешал как мог.
- Не утешай, Богдан. Вспоминаем мы об этом скорее как о своей юности,
далекой теперь молодости. Которая из них была для тебя первой Евой?
Изменившая тебе послушница монастырская, прельстившаяся богатством и
султанской славой, или настоящая турчанка...
- Их было две на заре моей молодости...
- Даже две! Две женские судьбы коснулись крыльями в стремительном
взлете юности... А Рахиб-хоне такая же несчастная, как и Анна-Алоиза,
встретившаяся на моем тернистом пути. Иезуиты отняли у нее женское счастье
и материнскую радость... А что я могу сказать о своей Василине из
Подгорца? Разыскал я ее, свою первую и юношескую любовь. Она теперь
пожилая вдова, долго не могла узнать меня, а может, из предосторожности
просто боялась признаться. От меня родила, говорит, сына Николая, но уже
будучи замужем за другим. Родители поторопились, чтобы не осталась с
байстрюком в девках! А жаль, что она не осталась в девках!.. "Николай стал
теперь казаком", - сказала она. Вот и ищу, как вчерашнюю мечту. Николай
Подгорский...
- Рахиб-хоне и не обещала мне сына, будучи четвертой у моего баши.
Только... Не стоит об этом...
- Да, Богдан, не стоит. Поговорим об этом в другой раз. Тебе пора.
Каменецкие шляхтичи, наверное, уже послали своих джур к коронному гетману
с сообщением о твоем пребывании здесь.
- Ты прав. Я рад, что мы с тобой начали этот большой разговор! А
Рахиб-хоне, или скорее уж Ганна, или твоя Василина - это только сердечные
занозы.
- Но эти занозы все-таки глубоко вонзились в наши сердца, - засмеялся
Кривонос. - На всю жизнь!
- Это тоже роднит нас с тобой. Николая Подгорского я поищу у нас. Лучше
бы тебе самому приехать к нам! Где такому быть, как не среди запорожцев! А
наш разговор мы еще продолжим. Лукарис, Кампанелла, Рембрандт! Есть о ком
вспомнить и нам!.. Может быть, заглянешь хоть на несколько дней ко мне в
Субботов. Ни бог, ни сатана не узнает! Твой след своими ногами затопчу, не
позволю шляхтичам выполнить их людоедский приговор.
- Люди уже готовы к восстанию. Нельзя их оставлять одних, погибнут. Об
этом и ты не забывай. Но знай, что мы на Подольщине готовы в ближайшую
весну вспахать и посеять зерна свободы! Однако подождем приднепровцев!..
В субботовском хуторе Хмельницкого шумно праздновали новые крестины. У
них родился второй сын.
Только вот роженица до сих пор еще оставалась в постели, вызывая
тревогу у родных. Тяжелые роды измучили, обессилили немолодую уже женщину.
Целую неделю пролежала она в тяжелой послеродовой горячке и, лишь когда
пришла в сознание, узнала, что родила сына. Радовалась ли она появлению
еще одного ребенка на свет и в без того большой семье, трудно сказать.
- Мальчика привел господь бог принять от тебя, Ганна. Будь здорова,
доченька! - сказала уже совсем состарившаяся Мелашка, когда та открыла
глаза.
- А кормите вы его?.. - забеспокоилась Ганна, с трудом поворачивая
тяжелую голову.
- А как же, бог с тобой! Соседка молодуха вам еще спасибо говорит. Три
раза в день носим к ней кормить ребенка. Чтобы не распирало, говорит...
Молочной породы молодуха!
Богдан был рад рождению второго сына. Тимоше пошел уже восьмой год, а
рос он один в окружении девочек. Он тяжело переболел оспой, которая
оставила следы на его лице. Сейчас все тревоги за его жизнь остались
позади, но мать глубоко переживала за сына, оставшегося на всю жизнь с
оспенным лицом.
Хмельницкий устраивал пышные крестины, послал гонцов на левобережье
Днепра, в Лубны и Переяслав, даже в Киев! Друзья юности были самыми
желанными гостями на этом семейном торжестве в доме Хмельницких.
Готовились устроить богатые крестины, как подобает казацкому старшине. В
доме появился младенец! Прибавилось хлопот, и Богдан прежде всего
советовался с Мелашкой обо всем.
- Можно ли, мама, доверить такого малыша нашей воспитаннице Гелене? -
спрашивал он старуху.
- Дивчине, слава богу, уже пятнадцать минуло. Таким только и нянчить
детей! А что она шляхтянка... Да какие там шляхтичи ее родители? Батрачили
всю жизнь в корчме чигиринского жида. Мать ее во время родов умерла, а она
выросла под присмотром служанок корчмаря. Отец долгое время служил у
арендатора Захарии, покуда не ушел вместе с казаками в море. В бою с
турками и погиб ее неудачник-отец. Вот Ганна и приютила у себя сиротку.
Потому что на родственников, если они и окажутся, надежды мало. Бедный
родственник, что дырявая сума у нищего. Как-нибудь вырастим, говорила пани
Ганна, потом отблагодарит. До чего же умная, набожная, не расстается со
своим молитвенником, правда латинским, а с ребенком ласковая. Вот только
плохо с языком... - говорила Мелашка.
- Это не страшно, матушка, даже очень хорошо. Я собирался взять учителя
польского и латинского языка, чтобы учить детей, особенно Тимошу. Не все
же время нам жить в этом лесу, пора и в люди выходить... За это не бранить
надо девушку, а поощрять. Свой язык Тимоша знает, ведь дома и на улице
говорит. А позже приглашу хорошего воспитателя.
- А мне-то что, Богдась! Лишь бы все живы были в окружении этих
приблудившихся, но назойливых панов. В самом деле, самой когда-то стыдно
было, что не могла двух слов связать по-польски, когда во Львове
обращались паны Хмелевские. А Олена... или как там, будем привыкать, -
Гелена вон как на панском языке стрекочет. Да еще и книжечку какую-то или
молитвенник на этом языке читает.
Богдан понимал, как важно для человека знать несколько языков. Сам он
увлекался латынью. "Город солнца" Кампанеллы перечитывал много раз, любил,
как и во время учебы в коллегии, читать стихи Кохановского. Одиночества не
любил ни на службе, ни дома. Иногда они выпивали с Карпом за ужином по
рюмке варенухи или водки, купленной у чигиринского шинкаря - выкреста,
которого Богдан называл "недокрещенным". После такого ужина Богдан брал в
руки бандуру и своим сильным приятным голосом затягивал песню о зеленом
орешнике, заставляя Карпа подпевать ему.
Богдан любил принимать гостей, друзей, казацких старшин. Дом
Хмельницких всегда был гостеприимно открыт для приезжавших к ним людей,
особенно друзей Богдана.
- Живем все время оглядываясь, изо дня в день ожидая чего-то худшего,
какой-нибудь беды. Польская шляхта, словно саранча, набрасывается на
богатые земли, испокон веку принадлежащие нам... - говорил иногда Богдан
своим друзьям. - Встречая своих старых друзей, словно возвращаешь на
мгновение годы юности. Да, годы идут, и стареем мы, как желтяк в
огороде...
Крестины - это настоящее событие, большой праздник в семье. Отец хотел
широко отметить рождение сына, не считаясь с затратами.
Жена до сих пор еще болеет. Из-за ее болезни отложили крестины сына уже
на целую неделю. Злые языки начали поговаривать о безбожии отца... даже
намекать на его магометанство.
Богдан заходил к Ганне. Она сразу как-то преображалась, в глазах
вспыхивали огоньки, даже лицо как будто становилось свежее.
- Балуешь меня, Богдась, как бывало в молодости... - говорила Ганна,
захлебываясь от счастья.
Богдан не мешал ей предаваться иллюзиям. Сам же он давно забыл о своих
юношеских чувствах к ней. К тому же молодость его прошла в разлуке с ней.
Он давно охладел к Ганне, остались только семейные обязанности.
Жизнерадостная когда-то дочь Сомко, искренне любившая Богдана, чувствовала
это и глубоко переживала. А другая Ганна, черниговская, словно заклятие
какое-то! Порой она заслоняла собой законную жену, мать его детей, этого
желанного второго сына. О! Его он не отдаст... никакой другой Ганне!
Богдан нетерпеливо выходил во двор, открывал ворота, чтобы посмотреть
на улицу, не едут ли от батюшки кумовья с его вторым сыном. Друг детства
Богдан Станислав Кричевский напросился в крестные отцы и повез крестить
младенца в чигиринскую соборную церковь. Он попросит священника назвать
мальчика Юрием... в честь Георгия Победоносца... Даже улыбнулся Богдан,
вспомнив о настойчивом желании Кричевского. Священники не любят, когда
кумовья настаивают на своем. Иногда они назло им нарекают младенца
Мелхиседеком или Иудой.
Станислав Кричевский... Как давно это было! Вспоминаются первые встречи
в киевской бурсе. А где сейчас еще один их соученик, бурсак Ивась
Выговский? Кажется, работает в киевском старостве, выслуживаясь перед
польской шляхтой. Станислав Кричевский дослужился у них до полковника
казачьего Чигиринского полка. Присмирел и привередливый полковой есаул
Сидор Пешта, ставший полковником по воле гетмана Потоцкого.
- Не сердись на него, - уговаривал Богдана Кричевский. - Нудный он, но
что придирчив - это не так уж плохо для военного дела...
И Кричевский по-дружески советовал Богдану пригласить на крестины и
полкового есаула, ведь они служат в одном полку.
- Моя мать говаривала: с кем детей крестить, с тем век в мире жить! А с
Пештой, мой милый друг Станислав, мы никогда жить в мире не будем, -
оправдывался Богдан перед Кричевским. - Ведь сам ты убедился: коронный
гетман поручил ему пригласить меня на осмотр восстановленной Кодацкой
крепости. А передал ли есаул Пешта мне это приглашение? Сказал, сам, мол,
поеду вместо сотника... Слышал? Вместо сотника! Словно нет у Хмельницкого
звания полковника, присвоенного самим королем!.. Нет, не стану я
приглашать Пешту на это семейное торжество.
Днепровские пороги, вербы и осокори на островах, да и сам солнечный
летний день наполняли радостью сердце полковника Хмельницкого. В Кодак он
приехал как гость коронного гетмана, радуясь случаю снова почувствовать
жгучую романтику свободы, вкусить, может быть, утраченной теперь славы. Но
там еще существует Запорожская Сечь, есть друзья!
Выезжал он сюда, как на отдых, после торжественных и шумных крестин
своего второго сына - Юрия, доставивших ему немало хлопот. Наконец и Ганна
выздоровела, снова стала заниматься хозяйством. Он даже завидовал ей. Как
умело распоряжалась она, провожая косарей и гребцов в поле, чабанов - к
отарам овец...
Адам Кисель через своего нарочного сообщил Богдану Хмельницкому о дне
осмотра крепости на Днепре коронным гетманом, который пригласил и его на
это торжество.
Чигиринские казаки глубоко переживали, узнав о намерении польских
шляхтичей уничтожить Запорожскую Сечь. Поэтому Богдан Хмельницкий не
удивлялся, когда казаки откровенно в присутствии его и полкового есаула
называли Кодацкую крепость собачьей конурой, построенной для сторожевых
псов, которые будут преграждать путь к морю. Очевидно, казаки
неодобрительно отнесутся к поездке субботовского полковника на праздник
открытия крепости. Они могут расценить это как содействие Короне и шляхте
в их настойчивом стремлении прибрать к рукам казачество...
Не лучше ли было бы ему отказаться от такого почетного приглашения? Там
соберутся люди, которые должны будут выражать свое восхищение военным
могуществом Короны, вспоминать о недавней кровавой победе Потоцкого. Тот
же Пешта определенно снова будет млеть от подобострастия и скалить свои
зубы в угодливой усмешке, улыбаясь шляхтичам. И непременно скажет: "А
полковник Хмельницкий не приехал, забавляясь рыбной ловлей в своих прудах
и новорожденным сыном Юрием..."
Дались им эти пруды! Богдан даже сплюнул, вспомнив о сплетнях,
распространяемых в Чигирине. Вполне возможно, что эти сплетни
распространяют сторонники есаула Пешты. В одном полку служат они с Пештой,
но по воле польного гетмана - не на одинаковом положении...
"За пределами полка мы еще не так поговорим с прихвостнем пана
Потоцкого!" - подумал Богдан, презиравший есаула. Неприятные воспоминания
о встречах с Пештой в Чигирине вызывали у Богдана не только возмущение, но
и отвращение к нему.
Хмельницкий прекрасно понимал, почему коронный гетман пригласил его.
Знатная шляхта не была единой в вопросах государственной политики Речи
Посполитой. Король всячески поддерживал Конецпольского, настаивавшего на
необходимости войны с Турцией, чтобы избавиться от уплаты позорной дани
султану. Но Владислав - политический деятель, а не ревностный католик,
каким прежде всего является каждый шляхтич. И это невольно
противопоставляло его знатной шляхте, иезуитам - этому оплоту католицизма.
Ведь по их мнению король обязан был активно поддержать войну иезуитской
коалиции венского императора против протестантской лиги Запада.
Конецпольский мог только посочувствовать королю, зная, как тяжело ему
противостоять натиску шляхты. К сожалению, коронный гетман не был