Страница:
самого надежного друга. Но заменить ее в его войске некем. Василина даже
удивилась, когда он лишь намекнул ей о том, что нет у него надежного
человека, которого можно было бы послать в глубокую разведку.
- Что же ты молчишь? Давно бы уже сходила, - бросила она с упреком.
Будто бы на праздник или на свадьбу в соседнее село направлялась.
- Да, пожалуй, Василина, может, и во Львов пробьешься, - просил
Кривонос. - Да обойди стороной этого живодера лубенского князя, может
казнить.
И пошла Василина через Подольщину на Львов, чтобы подготовить Кривоносу
достойную народную встречу. Василина рассуждала просто: что ей теперь,
ведь и у мужа и сына сейчас столько важных дел. Надо как-то помочь им
разведать, что творится вокруг, поговорить с людьми. А если будет Максиму
угрожать опасность, и его предупредить.
...Полк Назруллы углубился на Подольские земли, оторвался от отрядов
Кривоноса. Даже далеко ушел от сына Кривоноса, Подгорского, который со
своими войсками двигался слева, неосмотрительно углубившись во владения
Вишневецкого, желая напасть на его войска. Но хозяином положения в этих
краях был пока что князь Вишневецкий!
В этот раз Назрулле изменил военный опыт. Совсем неожиданно на него
напал Вишневецкий со своим семитысячным войском. Назрулла наткнулся на
такую силу, с которой не мог справиться его полк. На каждого его воина
приходился целый десяток рейтар противника.
- Что будем делать, полковник? Впереди рейтары лубенского князя напали
на две наши сотни, - доложил полковой есаул Демко Суховяз.
- Все-таки напали, проклятые! Нехорошо, Демко, что докладываешь об
этом, когда уже начался бой.
- Да наши наскочили только на их разведку...
- На разведку, Демко, на разведку... Командуй, Суховяз, полком, а я сам
поскачу к этим нерасторопным сотникам. Подтянешь все сотни, чтобы... как
орел бьет крыльями, понимаешь, - с двух сторон, точно крыльями!.. Да пошли
с донесением к Кривоносу гонца.
И Назрулла поскакал с десятком казаков в том направлении, откуда
доносился шум боя. Один просчет полковника приводил к другому, более
тяжкому. Передние сотни приняли на себя удар всей армии Вишневецкого.
Казаки сражались насмерть, нанося ощутительный урон войскам Вишневецкого.
В первую сотню есаул прискакал именно тогда, когда рейтары Вишневецкого
растерянно искали путей для отступления.
Назрулла тотчас сообразил это и решил воспользоваться их отступлением,
чтобы отвести свою сотню. Рейтары, почувствовав нерешительность
противника, снова напали на обескровленную сотню казаков. Назрулла дрался,
как лев, стараясь отвести сотню. Когда он, сраженный саблей, упал с коня,
казаки подхватили его, хотели перевязать раны на обеих руках. Но его,
безоружного и раздетого, схватили гайдуки Вишневецкого.
Вишневецкий все-таки отступил, предчувствуя смертельную угрозу. Полки
Кривоноса напали на его растянувшиеся войска.
- Отступать на Львов! - приказал князь Вишневецкий.
- Неужто мы будем везти с собой и этого басурмана? - спросили князя
гайдуки.
- Обезглавить! - злобно приказал Вишневецкий. И далеко не как
победитель поспешно бросился к карете, запряженной свежими лошадьми.
Не только вихрями сражений пылает душа героя.
И нашему победителю захотелось наконец остановиться, как бегуну после
долгого и утомительного бега. Он, как всякий человек, объят был думами о
бурно прошедших годах своей жестокой, кровавой борьбы со шляхтой. И
почувствовал, что самые легкие победы не были последними в его жизни!..
Воспоминания Хмельницкого захватывали все больше и больше, и чем дальше
он углублялся в тьму прошлого, тем все больше оно захватывало его. Были и
личные поражения, и позорный плен, но была и победа в битве у Пилявец!..
Да можно ли назвать это победой?.. Досталось наконец и Яреме Вишневецкому,
когда на него напало войско Кривоноса. Князю, конечно, снова удалось выйти
из боя под Пилявцами невредимым. Интересны судьбы этих двух людей: Максим
Кривонос, олицетворяющий собой мечты и чаяния обездоленного украинского
народа, и Ярема Вишневецкий - глубоко ненавидящий этот народ! Князь
Вишневецкий воюет с помощью своих жолнеров, которые покуда что не видят и
не сознают, за что кладут свои головы. Теперь же этот преследуемый
войсками хваленый вояка шляхты, князь, как и всякий смертный, бросился
наутек, спасая свою шкуру.
Кривонос никогда не бегал на виду у врага!..
Под Пилявцами у поляков пало семь воевод, пять каштелянов и шестнадцать
старост! Co panek, to chcial bye hetmanek... [каждый пан хотел бы стать
гетманом... (польск.)] как и тот же Вишневецкий.
А все началось с битвы под Желтыми водами! Богдан Хмельницкий горел
желанием продолжать битву со шляхтой, но его тревожили и сомнения. А пламя
мести за кумейковское поражение разгоралось в его сердце со все большей
силой. Даже собственные неудачи не так огорчали его, как страшное
поражение казаков под Кумейками!
Перед глазами у него и сейчас возникает красная, как пламя, скатерть на
столе, за которым стояли, опустив глаза, опозоренные казацкие полковники,
сотники. Казалось, что их согнул до самой земли чванливый победитель
Николай Потоцкий и стыд за то, что не сумели оправдать надежд, которые
возлагал на них народ... Они не забудут этого позора, никогда не забудут
его и будущие поколения.
Победа под Пилявцами! Коронной шляхте, воеводам, каштелянам и старостам
пришлось здесь не только ощутить на себе силу и мощь вооруженных
украинских казаков, но и распрощаться со своими богатствами в имениях и с
остатками войска, с таким трудом стянутого под Пилявцы. Украинский народ
наконец сбил с них спесь! Им оставалось только молить о пощаде или лгать.
Другие их надежды разбились как хрупкое стекло. Они даже согласились
избрать короля, которого теперь предлагали победители-казаки. Ян-Казимир и
львовская площадь, где собирались казнить Ганджу... Не верит он в
искренность шляхты, избиравшей на трон Казимира! Лукавят на каждом шагу,
да и в последний ли раз хитрят они при избрании короля?..
Но не дешево достаются и ему эти победы над шляхтой. В бою с князем
Вишневецким он потерял одного из своих преданнейших побратимов! Из какого
невольничьего ада вырвал его Назрулла, а сам так неосмотрительно вел себя
в боях с Вишневецким! Да и стоила много жертв, хоть как она ни велика и ни
важна, победа казаков под Пилявцами. Поплатился за нее головой такого до
конца преданного народу богатыря, как Морозенко.
Последние ли это жертвы ненасытному богу войны? Назрулла, Морозенко -
какие мужественные люди пали, борясь за победу народа!..
...Когда Петр Дорошенко окликнул возвращавшегося с победой, Богдана
Хмельницкого, он даже вздрогнул, словно разбуженный ото сна. Не усыпить бы
этой победой бдительности казаков!
Дорошенко прискакал на подставном коне, далеко опередив сопровождавших
его казаков, и это насторожило гетмана.
- Что-нибудь стряслось в Чигирине? Или, может быть, Чаплинский снова?..
- высказывал догадки Хмельницкий, не понимая, зачем он так срочно
понадобился Дорошенко.
- Да нет, не Чаплинский, а... Чаплинская, если говорить о беде,
заставившей меня в такую даль и при такой распутице скакать к тебе,
Богдан, - переводя дух, ответил Дорошенко.
Богдан придержал коня, соскочил с него. Взмахом руки велел
сопровождавшему его отряду остановиться на отдых. Выбившемуся из сил
Дорошенко помог слезть с коня. От усталости полковник не мог стоять на
ногах. Загадочный ответ Дорошенко еще больше встревожил гетмана. Он, как
вестник злой судьбы, прервал думу гетмана и заронил в его сердце тревогу.
- Говоришь, Чаплинская? Это что-то новое или твое предположение? -
спросил Хмельницкий у Дорошенко, когда они вошли в хату крестьянина.
Дорошенко тяжело вздохнул, как после перенесенного горя. Очевидно, он
щадил гетмана, увидев, как тот встревожился. Не годится омрачать
настроение победителям, возвращающимся после такой славной победы на
ликующую от радости Украину.
Именно об этом подумал Хмельницкий, когда пристальнее посмотрел в глаза
Дорошенко. Он почувствовал, что не по какой-то пустяковой прихоти
прискакал к нему молодой старшина. Дорошенко нужен дружеский совет, а
возможно, и... военная помощь!
- Если бы ты знал, мой старший брат, с каким нежеланием ехала она со
мной в Киев венчаться! Хотя и скрыли мы от наших священников, что она
католичка, хотя и говорили ей о том, что венчается она по воле самого
гетмана, но... Смех, да и только: словно насильно заставляли ее венчаться
с подставным женихом! - сказал Дорошенко, горько усмехнувшись. - "Не могу
я, говорит, врать перед божьим престолом, что выхожу замуж за отчима,
когда становлюсь малженкой - женой пушечного писаря..." И в слезы. А когда
подъезжали к Корсуню, такой рев подняла, что хоть беги с воза. Я даже
загрустил, подумав, что же это у меня за женитьба будет... "Чего плачешь,
Геленка? - говорю. - Разве не воин или неровня тебе? Другие девушки за
счастье сочли бы стать под венец с такими, как я". Этими словами я еще
сильнее ранил ей душу. "Да я, - говорит она сквозь слезы, - я уже жена!.."
Ну, скажу тебе, брат, словно ножом ранила в сердце. "Жена я, говорит, и
другого мужа мне не надо!.."
Вот так переплетаются события на жизненных путях людей. Всего лишь за
несколько месяцев тяжелых боев казацкие войска, объединенные по воле
мужественного Хмельницкого, разгромили армаду всепольской шляхты.
Вооруженная яростью и римскими крестами, польско-литовская шляхта не
выдержала ни одного натиска его войск! Когда под Пилявцами сами жолнеры
начали оказывать упорное сопротивление наступавшим на них казацким войскам
Хмельницкого, их командиры во главе с коронным триумвиратом панически
бросились бежать. Ярема Вишневецкий был не в силах сдержать охваченные
страхом коронные войска. Он даже и сам сбежал из Львова в Варшаву, на
коронационный сейм, укрывшись за стенами столицы.
И в это время происходят вот такие загадочные трагедии в жизни сироты,
удочеренной Богданом. Она ни единым словом не обмолвилась об этом старухе
Мелашке, не призналась и отчиму, когда он вместе с женой Кривоноса приехал
повидаться со своей семьей.
При встрече с ним она тоже плакала, как и все родственники. Но он
считал, что это от радости. Успокаивал ее, как мог, ничего не спрашивал,
чтобы не расстраивать и без того рыдавшую сироту.
- Ну... в Корсуне и не уследили кучера. Неожиданно выскочила из кареты
и бросилась с высокого моста... - завершил свой рассказ Петр Дорошенко.
- Убилась? - к удивлению, спокойно спросил Богдан.
- Если бы... Это не самое страшное. Поэтому и вынужден был почти два
месяца гоняться за тобой, Богдан. Упала она не на скалистый берег Роси, а
в ее мутную воду. Лучше бы уж на скалы...
- Что ты мелешь, опомнись, сумасшедший! Значит, не убилась, жива?
- Говорю тебе, лучше бы убилась эта мерзкая душа! Потому что в доме, на
руках у женщин, как побитая сука, сбросила недоношенного щенка!
- Была беременна?
- Что я могу еще сказать?.. Женщины говорили, что была на шестом или на
седьмом месяце беременности. Мертвого сбросила, шлюха, после попытки
покончить с собой...
Богдан даже прикрыл лицо рукой. Почувствовал, как вся его душа
наполняется гневом, ища разгадки такой неожиданной тайны. "Неужели она не
выдержала натиска Чаплинского? Тогда почему так искренне помогала мне,
своему отчиму, спастись и ничего не сказала об этом?"
Вдруг от волнения у него дух захватило: не расплачивалась ли она за
свой благородный поступок, за то, что освободила своего отчима из темницы
свирепого подстаросты? Очевидно, вынуждена была задабривать подстаросту,
спасая и свою жизнь.
Какая дорогая плата, боже праведный! Чем же еще могла заплатить молодая
девушка, рисковавшая своей жизнью за его свободу, за его жизнь?
- И что же, Петр, отомстил, оставил в Корсуне погибать? Кто же
присмотрит за больной? - укоризненно спрашивал Богдан.
- Как раз в это время проезжала вдова - Ганна Золотаренко, она и увезла
ее к себе на хутор. Для кого же теперь мы выходим эту кумушку?..
- Не сходи с ума, Петр. Она своим бесчестием, может быть, спасла не
только отчима, а... и свободу всего нашего края!
Когда Богдан Хмельницкий возвратился из-под Замостья на Украину, была
уже зима. Он велел полкам возвращаться в свои родные места по знакомым им
дорогам. Двоих своих самых выдающихся полковников с их большими полками
разместил у главных ворот, через которые любили прорываться на
Приднепровскую Украину коронные гетманы. Кальницкий полк во главе с Иваном
Богуном оставил в Виннице. А по соседству с ним в Брацлаве - полк Данила
Нечая вместе с опытными сотниками, которые и сами сумели бы, командовать
полками.
- Наводите тут порядок, полковники, да и про приднепровцев не
забывайте, - поучал гетман. - Съезжу я в Киев, обсудим там с отцами
святителями, как осуществить нашу давнюю мечту о воссоединении с Москвой,
да и осяду в Чигирине...
Полковники уловили какую-то грусть в словах гетмана.
- Такой гетман не может жить без войны. Еще, гляди, сопьется или
игуменом пойдет в Печерский монастырь, - пророчил Нечай, оставшись после
прощания с Богданом с глазу на глаз с Богуном.
- Не то говоришь, Богдан не такой, я его хорошо знаю. Попомни мое слово
- он будет утаптывать дорогу к Москве до тех пор, покуда не добьется
своего. Ян-Казимир не тот жертвенник, на котором Хмельницкий будет сжигать
агнцев, принося жертву Ваалу. Терпения не хватит, слишком деятельный, -
пытался объяснить Нечаю Богун.
- Ну что же, Московия - страна православная... А лучше было бы для него
жениться и осесть в своем Субботове...
- На пепелище?..
Богдан Хмельницкий въезжал в Киев только с киевскими казаками да со
своими верными чигиринцами. Действительно, мысли о войне не покидали его
ни на минуту. Если она не возникала перед его взором, так тревожила душу.
Когда он остановился у Киевских ворот, чтобы попрощаться с Петром
Дорошенко, его встретили киевские горожане, православное духовенство.
Радоваться бы ему!..
А он все больше печалился. Он чувствовал, что сказанное Дорошенко о
Гелене было не первой и не последней горькой вестью в его жизни. Полковник
Дорошенко сообщил ему столько новостей, что невольно голова кругом идет.
Теперь в доме чигиринского подстаросты жил его сын Тимоша, а вокруг его
дочерей так и увивались предприимчивые сотники...
Вдруг Хмельницкий увидел, как к толпе молящихся подскакал на взмыленном
коне его джура, соскочил с седла и торопливо стал пробиваться к нему,
расталкивая людей. Когда же джура окликнул гетмана, в первый момент
Хмельницкий даже бросился к нему навстречу. Но тут же почувствовал, что
джура принес ему еще одну тяжелую весть, властно поднял руку, останавливая
его: идет молебен. На площади возле собора святой Софии служил молебен сам
митрополит. Присутствовал на нем и иерусалимский патриарх Паисий,
возвращавшийся из Москвы.
И все же Хмельницкий улучил момент, спросил у встревоженного джуры:
- Что там еще, казаче?
- Максим Кривонос неожиданно помер с Холеры...
В первое мгновение Хмельницкий чуть было не закричал, как раненый.
Хотелось прервать богослужение на киевской площади и начать новое. Умер
Кривонос!
Но сдержался. Только капли пота вытер шапкой со лба и повернулся к
джуре:
- Кто сообщил? Может быть, это шляхтичи распускают ложные слухи? Это
было бы на руку Вишневецкому.
- Прибыли от Вовгура Матулинский с двумя казаками и джура от сына
Кривоноса.
Гетман тревожно оглянулся, словно хотел скрыть от посторонних ушей эту
тяжелую весть. Затем перевел взгляд на священников, которые в это время
надсадно пробасили: "Многая лета, многая лета, мно-огая ле-ета!"
Эхо зычных басов отразилось от колокольни Софийского собора. Надо было
бы осенить себя крестом, как все, а он, как-то сразу почернев, нарушая
богослужение, подошел к ближайшему из пастырей:
- Надо бы заупокойную, отче праведный...
- Заупокойную? - удивленно спросил пастырь. Но тут же и спохватился: -
Понимаю! Такая победа - не один воин сложил за нее голову!
- Максим Кривонос сложил свою голову за свободу украинского народа! -
промолвил Богдан, опускаясь на колени в богомольном порыве.
А потом...
Тайком пробравшийся в Варшаву Василий Верещака сообщил Хмельницкому:
- Коронная шляхта и во время коронации Яна-Казимира вспомнила о своем
позорном поражении в битве с казаками. Вернувшиеся из плена гетманы
обнадежили сенаторов. С другим настроением и полковники приносили присягу
королю, целуя распятие и полу его кунтуша. В их устах уже звучала иная
присяга - рассчитаться с украинскими холопами за поражение под Пилявцами!
Николай Потоцкий уверял, что теперь иначе будут относиться к казакам
татарские ханы, с помощью которых он собирается вернуть шляхте былую
воинскую славу.
Хмельницкий тогда не придал большого значения этому сообщению Верещаки.
Велико еще было впечатление от блестящей победы казаков под Пилявцами.
"Испугался Верещака, угрозы побежденных принимает за вооруженную силу..."
- рассуждал он.
Однако тут Хмельницкий просчитался, забыл о предупреждении и беспечно
понадеялся на своих союзников - крымских татар.
А коронные гетманы во время первой беседы с молодым королем заверяли
его:
- Хмельницкий силен только в союзе с крымскими татарами.
- Но после его блестящих побед он становится все сильнее, - колебался
король.
- Орда будет еще сильнее! - многозначительно пообещал Потоцкий. Во
время пребывания в плену коронный гетман тайно договаривался с ханом и,
кроме этого, заслал к нему еще и своего шпиона. Полковник Пшиемский
по-прежнему был таким же верным и усердным слугой коронного гетмана.
Десятки тысяч жадных на ясырь крымских татар действительно не один год
помогали Хмельницкому побеждать шляхту. Хмельницкий был уверен, что и на
Берестецком поле, куда сам король Ян-Казимир привел свое войско, тоже
одержит победу.
- Теперь мы окончательно добьем неугомонных шляхтичей! - заверял
Хмельницкий своих полковников.
Об интригах полковника Пшиемского у хана гетман ничего не знал, а
татары скрывали их...
И вот в момент напряженных боев под Берестечком хан вдруг заманил
Хмельницкого к себе, а потом пленил его. Он угрожал передать Хмельницкого
если не шляхтичам, так турецкому султану в Стамбул, чтобы тот судил его за
бегство из плена. Одновременно хан упрямо торговался с Выговским, требуя
большой выкуп за гетмана.
Только золото, десятки тысяч золотых, которые доставил хану Выговский,
удержали его от осуществления угроз. С большим трудом удалось Выговскому
вырвать гетмана из хищных рук хана, но казацкие полковники уже проиграли
сражение под Берестечком...
Ужасное поражение! Потерявшее веру в искренность гетмана казачество
вынуждено было отступить, оставив на поле боя тысячи людей, утратив славу
победителей. Подорван был и военный авторитет Хмельницкого. Коронные
гетманы теперь диктовали ему свою волю.
Только желание добиться свободы, только вера в народные силы
поддерживали дух казаков после разгрома под Берестечком.
Богдан Хмельницкий внимательно слушал своего верного разведчика Лукаша
Матулинского, который только что прибыл из войска Яремы Вишневецкого.
- Во время торжеств по случаю победы под Берестечком Яреме Вишневецкому
не повезло, - докладывал Матулинский. - То ли он обожрался, то ли эпидемия
не пощадила и князя...
- Захворал? - нетерпеливо спросил гетман, радуясь такой вести из
вражеского стана.
- Скончался за одну ночь. Говорят, что от холеры, как и Кривонос. Эта
эпидемия распространилась и в коронных войсках...
Неожиданная смерть Яремы Вишневецкого была как бы запоздавшей расплатой
за кончину Максима Кривоноса. Это хоть в какой-то мере омрачило торжество
шляхты, праздновавшей победу над казаками...
Лето сменилось осенью, а вскоре пришла и зима со своими длинными,
холодными ночами.
...Предрассветный сон сковывал чигиринцев. В воздухе, словно просеянном
морозом сквозь густое сито, дул легкий ветерок. Гетман почувствовал, будто
бы в светлице потянуло едким запахом табака. На сотни домов в городе
только в одном в такую пору осмелились отравлять чистый воздух дымом.
Дымок этот робко выпрямлялся над новой заснеженной крышей.
Назойливый человек этот часовщик! Дом свой вызывающе поставил впритык к
дому бывшего подстаросты. В тесном уголке, зажатом излучиной Тясьмина и
дубовым забором, он прижался к усадьбе подстаросты.
То ли из предосторожности, то ли из шляхетского чванства Чаплинский
поставил высокий забор вокруг староства, отгородившись от людских глаз. А
выкрест-католик, принявший православную веру, бывший корчемный слуга,
Янчи-Грегор Горуховский упросил гетмана, чтобы он разрешил ему построиться
именно здесь.
- Хочу постоянно быть под рукой у вельможного пана гетмана, да и меньше
буду мозолить глаза чигиринцам, - уговаривал он Хмельницкого.
Это был единственный новый дом в Чигирине, построенный по разрешению
гетмана из чигиринского гранита и дубовых бревен, срубленных в прибрежных
лесах. Часовщик, да и гетман следили, чтобы это строение было не хуже, чем
дом подстаросты Чаплинского. Восстановили разрушенные погреба корчмы,
которым позавидовал бы и сам гетман. А на них, словно озорник на бочке,
заносчиво возвышался дубовый сруб дома часовщика.
На крыльце бывшего дома Чаплинского в прозрачной утренней дымке маячила
фигура человека. То ли он вслушивался в предрассветную тишину ночи, то ли
смотрел на одиноко клубившийся дымок. Ни лай собак, ни пение петухов не
нарушали в это время мирной тишины. Только этот дымок да душевная тревога
нарушали предутренний покой Богдана Хмельницкого.
Под ногами Хмельницкого заскрипела пересохшая и промерзшая доска
крыльца. "Почему так рано топит часовщик?"
Колючий холод пронизал его тело. Но не от мороза. Гетман каждое
мгновение должен быть начеку. Даже ночью, когда все вокруг спят, гетман не
имеет права не обратить внимания хотя бы на дымок из трубы Янчи-Грегора!
Только вечером они закончили генеральный совет, но тут же снова засели
на всю ночь с Выговским и несколькими полковниками. Вынужден был улыбаться
чаушу изменчивого хана Осману, журить запорожского полковника Худолея и по
нескольку раз перечитывать письма о работе декабрьской сессии варшавского
сейма. Только в полночь освободился, пора бы и отдохнуть после
напряженного труда.
Вошел в дом, заглянул в покои детей. В комнате Гелены тихо, дверь
заперта. Она уже начинает приходить в себя после всего пережитого. Узнала,
что ее прозвали "кумушкой Хмельницкой", но уже не сердится, не плачет.
Несколько недель тому назад Ганна Золотаренко привезла ее со своего
хутора.
- Теперь надо было бы бедняжке пожить спокойно или заставить ее
работать так, как невестку у хорошей свекрови, - по-хозяйски советовала
Ганна.
Богдану кажется, что он и сейчас не только слышит эти слова Ганны, но и
видит ее. Он даже вздохнул, оглянулся на дверь. Два дня провела Ганна в
его доме, точно мать возле неудачно вышедшей замуж дочери. Она, как
хозяйка, уговаривала Богдана не расстраиваться. К ней уже стали привыкать
домашние, да и сам он не хотел расставаться с ней. Просил Мелашку во всем
угождать вдове. Подумывал о том, чтобы она навсегда осталась хозяйкой в
доме, став его женой... Однако не сказал ей об этом и не задержал у себя.
Сейчас он прислушивался у двери комнаты, в которой вместе с Геленой
поселилась Ганна. Ее он оставил у себя в доме, чтобы присмотреть за
Геленой. Но еще не говорил с нею о том, почему та решила покончить с
собой, бросившись с корсуньского моста в реку.
Хмельницкий прошел через калитку во двор Горуховского. Он был без
шапки, ветерок шевелил его седеющий оселедец. Под ногами твердо ступавшего
гетмана раздражающе скрипел утоптанный снег, эхом разносясь между
строениями.
Гетман не удивился бдительности Янчи-Грегора, который тут же выбежал на
крыльцо своего нового дома, услышав скрип снега.
- Не бойся, пан Грегор, это я... Потянуло на утренний огонек.
- Милости прошу вельможного пана гетмана!
- Лучше бы просто Богдана, пан Грегор. Сколько я ни втемяшиваю вам, а
вы словно очумели! В присутствии людей величайте меня гетманом. Было бы
оскорблением, если бы в таких случаях не величали бы так меня,
Зиновия-Богдана Хмельницкого. А тут же я у себя дома, черт возьми! Имею же
я право хотя бы с глазу на глаз со своим быть просто Богданом?
- Прошу вашу милость.
- Вот так и будет, велю!
Хмельницкий медленно поднимался по дубовым ступенькам на высокое
крыльцо и по привычке украдкой приглядывался к лицу Горуховского, словно
хотел поймать его на горячем. Именно о часовщике и намекает неизвестный
доброжелатель гетмана. Но лицо Горуховского, извивавшегося в низком
поклоне гетману, скрывалось от взоров людей. Трудно было разгадать этого
всегда рассудительного и покорного человека. Казалось, что и на
собственных похоронах он был бы всем доволен. Он только произнес,
сдерживая дыхание и голос, словно нашептывая своей возлюбленной:
- Нех так бендзэ, пане Богдане.
Когда Хмельницкий взошел на крыльцо, он повернулся, как хозяин, и тут
же сказал:
- Прошу бардзо. Только у меня гость дальний...
- Этой ночью прибыл?
- Нет, не этой, уважаемый пан Богдан. Теперь так коротки дни, а для
такого рыцаря, как мой залетный гость, морозная ночь и божий промысел -
удивилась, когда он лишь намекнул ей о том, что нет у него надежного
человека, которого можно было бы послать в глубокую разведку.
- Что же ты молчишь? Давно бы уже сходила, - бросила она с упреком.
Будто бы на праздник или на свадьбу в соседнее село направлялась.
- Да, пожалуй, Василина, может, и во Львов пробьешься, - просил
Кривонос. - Да обойди стороной этого живодера лубенского князя, может
казнить.
И пошла Василина через Подольщину на Львов, чтобы подготовить Кривоносу
достойную народную встречу. Василина рассуждала просто: что ей теперь,
ведь и у мужа и сына сейчас столько важных дел. Надо как-то помочь им
разведать, что творится вокруг, поговорить с людьми. А если будет Максиму
угрожать опасность, и его предупредить.
...Полк Назруллы углубился на Подольские земли, оторвался от отрядов
Кривоноса. Даже далеко ушел от сына Кривоноса, Подгорского, который со
своими войсками двигался слева, неосмотрительно углубившись во владения
Вишневецкого, желая напасть на его войска. Но хозяином положения в этих
краях был пока что князь Вишневецкий!
В этот раз Назрулле изменил военный опыт. Совсем неожиданно на него
напал Вишневецкий со своим семитысячным войском. Назрулла наткнулся на
такую силу, с которой не мог справиться его полк. На каждого его воина
приходился целый десяток рейтар противника.
- Что будем делать, полковник? Впереди рейтары лубенского князя напали
на две наши сотни, - доложил полковой есаул Демко Суховяз.
- Все-таки напали, проклятые! Нехорошо, Демко, что докладываешь об
этом, когда уже начался бой.
- Да наши наскочили только на их разведку...
- На разведку, Демко, на разведку... Командуй, Суховяз, полком, а я сам
поскачу к этим нерасторопным сотникам. Подтянешь все сотни, чтобы... как
орел бьет крыльями, понимаешь, - с двух сторон, точно крыльями!.. Да пошли
с донесением к Кривоносу гонца.
И Назрулла поскакал с десятком казаков в том направлении, откуда
доносился шум боя. Один просчет полковника приводил к другому, более
тяжкому. Передние сотни приняли на себя удар всей армии Вишневецкого.
Казаки сражались насмерть, нанося ощутительный урон войскам Вишневецкого.
В первую сотню есаул прискакал именно тогда, когда рейтары Вишневецкого
растерянно искали путей для отступления.
Назрулла тотчас сообразил это и решил воспользоваться их отступлением,
чтобы отвести свою сотню. Рейтары, почувствовав нерешительность
противника, снова напали на обескровленную сотню казаков. Назрулла дрался,
как лев, стараясь отвести сотню. Когда он, сраженный саблей, упал с коня,
казаки подхватили его, хотели перевязать раны на обеих руках. Но его,
безоружного и раздетого, схватили гайдуки Вишневецкого.
Вишневецкий все-таки отступил, предчувствуя смертельную угрозу. Полки
Кривоноса напали на его растянувшиеся войска.
- Отступать на Львов! - приказал князь Вишневецкий.
- Неужто мы будем везти с собой и этого басурмана? - спросили князя
гайдуки.
- Обезглавить! - злобно приказал Вишневецкий. И далеко не как
победитель поспешно бросился к карете, запряженной свежими лошадьми.
Не только вихрями сражений пылает душа героя.
И нашему победителю захотелось наконец остановиться, как бегуну после
долгого и утомительного бега. Он, как всякий человек, объят был думами о
бурно прошедших годах своей жестокой, кровавой борьбы со шляхтой. И
почувствовал, что самые легкие победы не были последними в его жизни!..
Воспоминания Хмельницкого захватывали все больше и больше, и чем дальше
он углублялся в тьму прошлого, тем все больше оно захватывало его. Были и
личные поражения, и позорный плен, но была и победа в битве у Пилявец!..
Да можно ли назвать это победой?.. Досталось наконец и Яреме Вишневецкому,
когда на него напало войско Кривоноса. Князю, конечно, снова удалось выйти
из боя под Пилявцами невредимым. Интересны судьбы этих двух людей: Максим
Кривонос, олицетворяющий собой мечты и чаяния обездоленного украинского
народа, и Ярема Вишневецкий - глубоко ненавидящий этот народ! Князь
Вишневецкий воюет с помощью своих жолнеров, которые покуда что не видят и
не сознают, за что кладут свои головы. Теперь же этот преследуемый
войсками хваленый вояка шляхты, князь, как и всякий смертный, бросился
наутек, спасая свою шкуру.
Кривонос никогда не бегал на виду у врага!..
Под Пилявцами у поляков пало семь воевод, пять каштелянов и шестнадцать
старост! Co panek, to chcial bye hetmanek... [каждый пан хотел бы стать
гетманом... (польск.)] как и тот же Вишневецкий.
А все началось с битвы под Желтыми водами! Богдан Хмельницкий горел
желанием продолжать битву со шляхтой, но его тревожили и сомнения. А пламя
мести за кумейковское поражение разгоралось в его сердце со все большей
силой. Даже собственные неудачи не так огорчали его, как страшное
поражение казаков под Кумейками!
Перед глазами у него и сейчас возникает красная, как пламя, скатерть на
столе, за которым стояли, опустив глаза, опозоренные казацкие полковники,
сотники. Казалось, что их согнул до самой земли чванливый победитель
Николай Потоцкий и стыд за то, что не сумели оправдать надежд, которые
возлагал на них народ... Они не забудут этого позора, никогда не забудут
его и будущие поколения.
Победа под Пилявцами! Коронной шляхте, воеводам, каштелянам и старостам
пришлось здесь не только ощутить на себе силу и мощь вооруженных
украинских казаков, но и распрощаться со своими богатствами в имениях и с
остатками войска, с таким трудом стянутого под Пилявцы. Украинский народ
наконец сбил с них спесь! Им оставалось только молить о пощаде или лгать.
Другие их надежды разбились как хрупкое стекло. Они даже согласились
избрать короля, которого теперь предлагали победители-казаки. Ян-Казимир и
львовская площадь, где собирались казнить Ганджу... Не верит он в
искренность шляхты, избиравшей на трон Казимира! Лукавят на каждом шагу,
да и в последний ли раз хитрят они при избрании короля?..
Но не дешево достаются и ему эти победы над шляхтой. В бою с князем
Вишневецким он потерял одного из своих преданнейших побратимов! Из какого
невольничьего ада вырвал его Назрулла, а сам так неосмотрительно вел себя
в боях с Вишневецким! Да и стоила много жертв, хоть как она ни велика и ни
важна, победа казаков под Пилявцами. Поплатился за нее головой такого до
конца преданного народу богатыря, как Морозенко.
Последние ли это жертвы ненасытному богу войны? Назрулла, Морозенко -
какие мужественные люди пали, борясь за победу народа!..
...Когда Петр Дорошенко окликнул возвращавшегося с победой, Богдана
Хмельницкого, он даже вздрогнул, словно разбуженный ото сна. Не усыпить бы
этой победой бдительности казаков!
Дорошенко прискакал на подставном коне, далеко опередив сопровождавших
его казаков, и это насторожило гетмана.
- Что-нибудь стряслось в Чигирине? Или, может быть, Чаплинский снова?..
- высказывал догадки Хмельницкий, не понимая, зачем он так срочно
понадобился Дорошенко.
- Да нет, не Чаплинский, а... Чаплинская, если говорить о беде,
заставившей меня в такую даль и при такой распутице скакать к тебе,
Богдан, - переводя дух, ответил Дорошенко.
Богдан придержал коня, соскочил с него. Взмахом руки велел
сопровождавшему его отряду остановиться на отдых. Выбившемуся из сил
Дорошенко помог слезть с коня. От усталости полковник не мог стоять на
ногах. Загадочный ответ Дорошенко еще больше встревожил гетмана. Он, как
вестник злой судьбы, прервал думу гетмана и заронил в его сердце тревогу.
- Говоришь, Чаплинская? Это что-то новое или твое предположение? -
спросил Хмельницкий у Дорошенко, когда они вошли в хату крестьянина.
Дорошенко тяжело вздохнул, как после перенесенного горя. Очевидно, он
щадил гетмана, увидев, как тот встревожился. Не годится омрачать
настроение победителям, возвращающимся после такой славной победы на
ликующую от радости Украину.
Именно об этом подумал Хмельницкий, когда пристальнее посмотрел в глаза
Дорошенко. Он почувствовал, что не по какой-то пустяковой прихоти
прискакал к нему молодой старшина. Дорошенко нужен дружеский совет, а
возможно, и... военная помощь!
- Если бы ты знал, мой старший брат, с каким нежеланием ехала она со
мной в Киев венчаться! Хотя и скрыли мы от наших священников, что она
католичка, хотя и говорили ей о том, что венчается она по воле самого
гетмана, но... Смех, да и только: словно насильно заставляли ее венчаться
с подставным женихом! - сказал Дорошенко, горько усмехнувшись. - "Не могу
я, говорит, врать перед божьим престолом, что выхожу замуж за отчима,
когда становлюсь малженкой - женой пушечного писаря..." И в слезы. А когда
подъезжали к Корсуню, такой рев подняла, что хоть беги с воза. Я даже
загрустил, подумав, что же это у меня за женитьба будет... "Чего плачешь,
Геленка? - говорю. - Разве не воин или неровня тебе? Другие девушки за
счастье сочли бы стать под венец с такими, как я". Этими словами я еще
сильнее ранил ей душу. "Да я, - говорит она сквозь слезы, - я уже жена!.."
Ну, скажу тебе, брат, словно ножом ранила в сердце. "Жена я, говорит, и
другого мужа мне не надо!.."
Вот так переплетаются события на жизненных путях людей. Всего лишь за
несколько месяцев тяжелых боев казацкие войска, объединенные по воле
мужественного Хмельницкого, разгромили армаду всепольской шляхты.
Вооруженная яростью и римскими крестами, польско-литовская шляхта не
выдержала ни одного натиска его войск! Когда под Пилявцами сами жолнеры
начали оказывать упорное сопротивление наступавшим на них казацким войскам
Хмельницкого, их командиры во главе с коронным триумвиратом панически
бросились бежать. Ярема Вишневецкий был не в силах сдержать охваченные
страхом коронные войска. Он даже и сам сбежал из Львова в Варшаву, на
коронационный сейм, укрывшись за стенами столицы.
И в это время происходят вот такие загадочные трагедии в жизни сироты,
удочеренной Богданом. Она ни единым словом не обмолвилась об этом старухе
Мелашке, не призналась и отчиму, когда он вместе с женой Кривоноса приехал
повидаться со своей семьей.
При встрече с ним она тоже плакала, как и все родственники. Но он
считал, что это от радости. Успокаивал ее, как мог, ничего не спрашивал,
чтобы не расстраивать и без того рыдавшую сироту.
- Ну... в Корсуне и не уследили кучера. Неожиданно выскочила из кареты
и бросилась с высокого моста... - завершил свой рассказ Петр Дорошенко.
- Убилась? - к удивлению, спокойно спросил Богдан.
- Если бы... Это не самое страшное. Поэтому и вынужден был почти два
месяца гоняться за тобой, Богдан. Упала она не на скалистый берег Роси, а
в ее мутную воду. Лучше бы уж на скалы...
- Что ты мелешь, опомнись, сумасшедший! Значит, не убилась, жива?
- Говорю тебе, лучше бы убилась эта мерзкая душа! Потому что в доме, на
руках у женщин, как побитая сука, сбросила недоношенного щенка!
- Была беременна?
- Что я могу еще сказать?.. Женщины говорили, что была на шестом или на
седьмом месяце беременности. Мертвого сбросила, шлюха, после попытки
покончить с собой...
Богдан даже прикрыл лицо рукой. Почувствовал, как вся его душа
наполняется гневом, ища разгадки такой неожиданной тайны. "Неужели она не
выдержала натиска Чаплинского? Тогда почему так искренне помогала мне,
своему отчиму, спастись и ничего не сказала об этом?"
Вдруг от волнения у него дух захватило: не расплачивалась ли она за
свой благородный поступок, за то, что освободила своего отчима из темницы
свирепого подстаросты? Очевидно, вынуждена была задабривать подстаросту,
спасая и свою жизнь.
Какая дорогая плата, боже праведный! Чем же еще могла заплатить молодая
девушка, рисковавшая своей жизнью за его свободу, за его жизнь?
- И что же, Петр, отомстил, оставил в Корсуне погибать? Кто же
присмотрит за больной? - укоризненно спрашивал Богдан.
- Как раз в это время проезжала вдова - Ганна Золотаренко, она и увезла
ее к себе на хутор. Для кого же теперь мы выходим эту кумушку?..
- Не сходи с ума, Петр. Она своим бесчестием, может быть, спасла не
только отчима, а... и свободу всего нашего края!
Когда Богдан Хмельницкий возвратился из-под Замостья на Украину, была
уже зима. Он велел полкам возвращаться в свои родные места по знакомым им
дорогам. Двоих своих самых выдающихся полковников с их большими полками
разместил у главных ворот, через которые любили прорываться на
Приднепровскую Украину коронные гетманы. Кальницкий полк во главе с Иваном
Богуном оставил в Виннице. А по соседству с ним в Брацлаве - полк Данила
Нечая вместе с опытными сотниками, которые и сами сумели бы, командовать
полками.
- Наводите тут порядок, полковники, да и про приднепровцев не
забывайте, - поучал гетман. - Съезжу я в Киев, обсудим там с отцами
святителями, как осуществить нашу давнюю мечту о воссоединении с Москвой,
да и осяду в Чигирине...
Полковники уловили какую-то грусть в словах гетмана.
- Такой гетман не может жить без войны. Еще, гляди, сопьется или
игуменом пойдет в Печерский монастырь, - пророчил Нечай, оставшись после
прощания с Богданом с глазу на глаз с Богуном.
- Не то говоришь, Богдан не такой, я его хорошо знаю. Попомни мое слово
- он будет утаптывать дорогу к Москве до тех пор, покуда не добьется
своего. Ян-Казимир не тот жертвенник, на котором Хмельницкий будет сжигать
агнцев, принося жертву Ваалу. Терпения не хватит, слишком деятельный, -
пытался объяснить Нечаю Богун.
- Ну что же, Московия - страна православная... А лучше было бы для него
жениться и осесть в своем Субботове...
- На пепелище?..
Богдан Хмельницкий въезжал в Киев только с киевскими казаками да со
своими верными чигиринцами. Действительно, мысли о войне не покидали его
ни на минуту. Если она не возникала перед его взором, так тревожила душу.
Когда он остановился у Киевских ворот, чтобы попрощаться с Петром
Дорошенко, его встретили киевские горожане, православное духовенство.
Радоваться бы ему!..
А он все больше печалился. Он чувствовал, что сказанное Дорошенко о
Гелене было не первой и не последней горькой вестью в его жизни. Полковник
Дорошенко сообщил ему столько новостей, что невольно голова кругом идет.
Теперь в доме чигиринского подстаросты жил его сын Тимоша, а вокруг его
дочерей так и увивались предприимчивые сотники...
Вдруг Хмельницкий увидел, как к толпе молящихся подскакал на взмыленном
коне его джура, соскочил с седла и торопливо стал пробиваться к нему,
расталкивая людей. Когда же джура окликнул гетмана, в первый момент
Хмельницкий даже бросился к нему навстречу. Но тут же почувствовал, что
джура принес ему еще одну тяжелую весть, властно поднял руку, останавливая
его: идет молебен. На площади возле собора святой Софии служил молебен сам
митрополит. Присутствовал на нем и иерусалимский патриарх Паисий,
возвращавшийся из Москвы.
И все же Хмельницкий улучил момент, спросил у встревоженного джуры:
- Что там еще, казаче?
- Максим Кривонос неожиданно помер с Холеры...
В первое мгновение Хмельницкий чуть было не закричал, как раненый.
Хотелось прервать богослужение на киевской площади и начать новое. Умер
Кривонос!
Но сдержался. Только капли пота вытер шапкой со лба и повернулся к
джуре:
- Кто сообщил? Может быть, это шляхтичи распускают ложные слухи? Это
было бы на руку Вишневецкому.
- Прибыли от Вовгура Матулинский с двумя казаками и джура от сына
Кривоноса.
Гетман тревожно оглянулся, словно хотел скрыть от посторонних ушей эту
тяжелую весть. Затем перевел взгляд на священников, которые в это время
надсадно пробасили: "Многая лета, многая лета, мно-огая ле-ета!"
Эхо зычных басов отразилось от колокольни Софийского собора. Надо было
бы осенить себя крестом, как все, а он, как-то сразу почернев, нарушая
богослужение, подошел к ближайшему из пастырей:
- Надо бы заупокойную, отче праведный...
- Заупокойную? - удивленно спросил пастырь. Но тут же и спохватился: -
Понимаю! Такая победа - не один воин сложил за нее голову!
- Максим Кривонос сложил свою голову за свободу украинского народа! -
промолвил Богдан, опускаясь на колени в богомольном порыве.
А потом...
Тайком пробравшийся в Варшаву Василий Верещака сообщил Хмельницкому:
- Коронная шляхта и во время коронации Яна-Казимира вспомнила о своем
позорном поражении в битве с казаками. Вернувшиеся из плена гетманы
обнадежили сенаторов. С другим настроением и полковники приносили присягу
королю, целуя распятие и полу его кунтуша. В их устах уже звучала иная
присяга - рассчитаться с украинскими холопами за поражение под Пилявцами!
Николай Потоцкий уверял, что теперь иначе будут относиться к казакам
татарские ханы, с помощью которых он собирается вернуть шляхте былую
воинскую славу.
Хмельницкий тогда не придал большого значения этому сообщению Верещаки.
Велико еще было впечатление от блестящей победы казаков под Пилявцами.
"Испугался Верещака, угрозы побежденных принимает за вооруженную силу..."
- рассуждал он.
Однако тут Хмельницкий просчитался, забыл о предупреждении и беспечно
понадеялся на своих союзников - крымских татар.
А коронные гетманы во время первой беседы с молодым королем заверяли
его:
- Хмельницкий силен только в союзе с крымскими татарами.
- Но после его блестящих побед он становится все сильнее, - колебался
король.
- Орда будет еще сильнее! - многозначительно пообещал Потоцкий. Во
время пребывания в плену коронный гетман тайно договаривался с ханом и,
кроме этого, заслал к нему еще и своего шпиона. Полковник Пшиемский
по-прежнему был таким же верным и усердным слугой коронного гетмана.
Десятки тысяч жадных на ясырь крымских татар действительно не один год
помогали Хмельницкому побеждать шляхту. Хмельницкий был уверен, что и на
Берестецком поле, куда сам король Ян-Казимир привел свое войско, тоже
одержит победу.
- Теперь мы окончательно добьем неугомонных шляхтичей! - заверял
Хмельницкий своих полковников.
Об интригах полковника Пшиемского у хана гетман ничего не знал, а
татары скрывали их...
И вот в момент напряженных боев под Берестечком хан вдруг заманил
Хмельницкого к себе, а потом пленил его. Он угрожал передать Хмельницкого
если не шляхтичам, так турецкому султану в Стамбул, чтобы тот судил его за
бегство из плена. Одновременно хан упрямо торговался с Выговским, требуя
большой выкуп за гетмана.
Только золото, десятки тысяч золотых, которые доставил хану Выговский,
удержали его от осуществления угроз. С большим трудом удалось Выговскому
вырвать гетмана из хищных рук хана, но казацкие полковники уже проиграли
сражение под Берестечком...
Ужасное поражение! Потерявшее веру в искренность гетмана казачество
вынуждено было отступить, оставив на поле боя тысячи людей, утратив славу
победителей. Подорван был и военный авторитет Хмельницкого. Коронные
гетманы теперь диктовали ему свою волю.
Только желание добиться свободы, только вера в народные силы
поддерживали дух казаков после разгрома под Берестечком.
Богдан Хмельницкий внимательно слушал своего верного разведчика Лукаша
Матулинского, который только что прибыл из войска Яремы Вишневецкого.
- Во время торжеств по случаю победы под Берестечком Яреме Вишневецкому
не повезло, - докладывал Матулинский. - То ли он обожрался, то ли эпидемия
не пощадила и князя...
- Захворал? - нетерпеливо спросил гетман, радуясь такой вести из
вражеского стана.
- Скончался за одну ночь. Говорят, что от холеры, как и Кривонос. Эта
эпидемия распространилась и в коронных войсках...
Неожиданная смерть Яремы Вишневецкого была как бы запоздавшей расплатой
за кончину Максима Кривоноса. Это хоть в какой-то мере омрачило торжество
шляхты, праздновавшей победу над казаками...
Лето сменилось осенью, а вскоре пришла и зима со своими длинными,
холодными ночами.
...Предрассветный сон сковывал чигиринцев. В воздухе, словно просеянном
морозом сквозь густое сито, дул легкий ветерок. Гетман почувствовал, будто
бы в светлице потянуло едким запахом табака. На сотни домов в городе
только в одном в такую пору осмелились отравлять чистый воздух дымом.
Дымок этот робко выпрямлялся над новой заснеженной крышей.
Назойливый человек этот часовщик! Дом свой вызывающе поставил впритык к
дому бывшего подстаросты. В тесном уголке, зажатом излучиной Тясьмина и
дубовым забором, он прижался к усадьбе подстаросты.
То ли из предосторожности, то ли из шляхетского чванства Чаплинский
поставил высокий забор вокруг староства, отгородившись от людских глаз. А
выкрест-католик, принявший православную веру, бывший корчемный слуга,
Янчи-Грегор Горуховский упросил гетмана, чтобы он разрешил ему построиться
именно здесь.
- Хочу постоянно быть под рукой у вельможного пана гетмана, да и меньше
буду мозолить глаза чигиринцам, - уговаривал он Хмельницкого.
Это был единственный новый дом в Чигирине, построенный по разрешению
гетмана из чигиринского гранита и дубовых бревен, срубленных в прибрежных
лесах. Часовщик, да и гетман следили, чтобы это строение было не хуже, чем
дом подстаросты Чаплинского. Восстановили разрушенные погреба корчмы,
которым позавидовал бы и сам гетман. А на них, словно озорник на бочке,
заносчиво возвышался дубовый сруб дома часовщика.
На крыльце бывшего дома Чаплинского в прозрачной утренней дымке маячила
фигура человека. То ли он вслушивался в предрассветную тишину ночи, то ли
смотрел на одиноко клубившийся дымок. Ни лай собак, ни пение петухов не
нарушали в это время мирной тишины. Только этот дымок да душевная тревога
нарушали предутренний покой Богдана Хмельницкого.
Под ногами Хмельницкого заскрипела пересохшая и промерзшая доска
крыльца. "Почему так рано топит часовщик?"
Колючий холод пронизал его тело. Но не от мороза. Гетман каждое
мгновение должен быть начеку. Даже ночью, когда все вокруг спят, гетман не
имеет права не обратить внимания хотя бы на дымок из трубы Янчи-Грегора!
Только вечером они закончили генеральный совет, но тут же снова засели
на всю ночь с Выговским и несколькими полковниками. Вынужден был улыбаться
чаушу изменчивого хана Осману, журить запорожского полковника Худолея и по
нескольку раз перечитывать письма о работе декабрьской сессии варшавского
сейма. Только в полночь освободился, пора бы и отдохнуть после
напряженного труда.
Вошел в дом, заглянул в покои детей. В комнате Гелены тихо, дверь
заперта. Она уже начинает приходить в себя после всего пережитого. Узнала,
что ее прозвали "кумушкой Хмельницкой", но уже не сердится, не плачет.
Несколько недель тому назад Ганна Золотаренко привезла ее со своего
хутора.
- Теперь надо было бы бедняжке пожить спокойно или заставить ее
работать так, как невестку у хорошей свекрови, - по-хозяйски советовала
Ганна.
Богдану кажется, что он и сейчас не только слышит эти слова Ганны, но и
видит ее. Он даже вздохнул, оглянулся на дверь. Два дня провела Ганна в
его доме, точно мать возле неудачно вышедшей замуж дочери. Она, как
хозяйка, уговаривала Богдана не расстраиваться. К ней уже стали привыкать
домашние, да и сам он не хотел расставаться с ней. Просил Мелашку во всем
угождать вдове. Подумывал о том, чтобы она навсегда осталась хозяйкой в
доме, став его женой... Однако не сказал ей об этом и не задержал у себя.
Сейчас он прислушивался у двери комнаты, в которой вместе с Геленой
поселилась Ганна. Ее он оставил у себя в доме, чтобы присмотреть за
Геленой. Но еще не говорил с нею о том, почему та решила покончить с
собой, бросившись с корсуньского моста в реку.
Хмельницкий прошел через калитку во двор Горуховского. Он был без
шапки, ветерок шевелил его седеющий оселедец. Под ногами твердо ступавшего
гетмана раздражающе скрипел утоптанный снег, эхом разносясь между
строениями.
Гетман не удивился бдительности Янчи-Грегора, который тут же выбежал на
крыльцо своего нового дома, услышав скрип снега.
- Не бойся, пан Грегор, это я... Потянуло на утренний огонек.
- Милости прошу вельможного пана гетмана!
- Лучше бы просто Богдана, пан Грегор. Сколько я ни втемяшиваю вам, а
вы словно очумели! В присутствии людей величайте меня гетманом. Было бы
оскорблением, если бы в таких случаях не величали бы так меня,
Зиновия-Богдана Хмельницкого. А тут же я у себя дома, черт возьми! Имею же
я право хотя бы с глазу на глаз со своим быть просто Богданом?
- Прошу вашу милость.
- Вот так и будет, велю!
Хмельницкий медленно поднимался по дубовым ступенькам на высокое
крыльцо и по привычке украдкой приглядывался к лицу Горуховского, словно
хотел поймать его на горячем. Именно о часовщике и намекает неизвестный
доброжелатель гетмана. Но лицо Горуховского, извивавшегося в низком
поклоне гетману, скрывалось от взоров людей. Трудно было разгадать этого
всегда рассудительного и покорного человека. Казалось, что и на
собственных похоронах он был бы всем доволен. Он только произнес,
сдерживая дыхание и голос, словно нашептывая своей возлюбленной:
- Нех так бендзэ, пане Богдане.
Когда Хмельницкий взошел на крыльцо, он повернулся, как хозяин, и тут
же сказал:
- Прошу бардзо. Только у меня гость дальний...
- Этой ночью прибыл?
- Нет, не этой, уважаемый пан Богдан. Теперь так коротки дни, а для
такого рыцаря, как мой залетный гость, морозная ночь и божий промысел -