Страница:
злорадством она отомстила ему за свою неудачу, ключ от которой находился в
руках этого верного слуги гетмана.
- Гелене, очевидно, кажется, что мне мешает этот комок снега? А я
забавляюсь им от нечего делать... - промолвил он.
Гелена порывисто отвернулась от него. А Карпо, собрав все силы, уперся
правой рукой и поднялся. Снежный ком скатился в сторону. И в тот же момент
Карпо, теряя сознание, упал в санях.
В Пятигорах Гелена посоветовала оставить Карпа в теплой хате у
крестьян. Постепенно она переставала чувствовать себя невольницей, а с
приближением к Чигирину держалась все более уверенно. Если отец спросит о
грамоте московского царя, придется сделать удивленное лицо - не видела,
мол, и не слышала... О том, что собиралась убежать от Карпа, не
признается, а Явтуху гетман может и не поверить. Карпо ведь умирает, это
для нее ясно, а с его смертью канут в Лету и ее преступления. Ока убежит к
Чаплинскому вместе с Янчи-Грегором.
От таких мыслей она повеселела и даже стала давать советы Явтуху. И тот
послушался ее, оставил Карпа в Пятигорах. Коня его не выпрягли из саней, а
о согласии Карпа и не спрашивали.
Одного только не учла Гелена - казачьего побратимства. Как верный друг,
Явтух отправил Гелену с кучерами, а сам остался в Пятигорах. Ведь еще в
Красном в эту страшную ночь они поклялись друг другу быть побратимами. В
бою с отрядами Пясочинского они обменялись саблями - Карпо узнал ценную
саблю Игноция. Она служила залогом их вечной верности.
- Не мог я, Карпо, оставить тебя одного, - оправдывался Явтух. - Черт с
ней, с этой потаскухой, если даже и сбежит. Доедет и без нас, а я
благодарен ей за добрый совет оставить тебя тут, в теплой хате.
Карпо был в тяжелом состоянии, говорил только глазами. Оставили Карпо в
хате старика пасечника, бывшего казака. У него двое сыновей служили в
реестровом казачестве, и он с радостью принял раненого. Подогрел на огне
какую-то мазь из воска и намазал на сухой листок чемерицы, заготовленной
еще летом. Размякшую горячую лепешку приложил к ране на плече. Затем
угостил больного хмельным медом, молоком и подал люльку с крепким табаком.
- Выздоровеешь, казаче, не такие раны залечивал, - успокаивал казака. -
Однажды ночью на пасеке моего Серка волк покусал, не меньше чем тебя ляхи.
За неделю зажило от тысячелистника с воском.
Ночью, когда старик Омелько спал на печи, Карпо потрогал Явтуха за
плечо:
- Спишь, Явтух?
- Да разве уснешь с этими мыслями. Голова разрывается, когда подумаю об
Орине: так без креста и умерла, бедняжка.
- С крестом, известно, не так страшно. Но мне вот и с тринадцатью
крестами неохота помирать, прости господи. У меня же дети... Э-эх, душа
моя, словно овечий хвост, снова в репейнике... Не собираюсь я помирать,
сто чертей в печенку, Явтух! Неужели наши казаки не довезут кумушку?
- Довезут! Говорили, что снова веревками, как дитя, спеленают.
- Может быть, и довезут. А тут у деда Омелька и я выживу, не помру.
Седлай, брат, коня да скачи в Белую Церковь...
- Вот те и на!.. У тебя снова жар, Карпо, успокойся. Может, дать попить
воды или... водки? У меня есть немного.
Карпо попытался улыбнуться. При бледном свете, проникавшем в хату
сквозь узкое окошко, Явтух едва заметил на его лице слабую улыбку. Но все
же заметил и понял.
- Зачем обивать пороги мне у разных церквей, белые они или желтые?
Выздоровеешь - вдвоем и поедем.
- Нам не до шуток, Явтух, я говорю серьезно. Слыхал, старик говорил
вчера вечером, что батько Хмель уже прошел с войском на Белую Церковь.
Разве усидишь в Чигирине, когда эти изверги уже потрошат пограничные
полки? Если бы прямо сейчас ты выехал на Володарку, то завтра к вечеру был
бы уже в Белой Церкви.
- Ну, приезжаю в Белую Церковь, говорю: "Здравствуйте, с кем не
виделся!.."
- Скажешь и это, а как же. Здравствуйте, люди добрые, укажите, мол,
пожалуйста, дорогу к Хмельницкому. Потому что я привез ему, как гетману
всей Украины, важные вести!
- А как же, ждут не дождутся там Явтуха. Его только и не хватает у
гетмана...
- Погоди же, право, не хватает! Гетман, может быть, до сих пор и не
знает о нападении шляхты на Красное и гибели Нечая. А кто ему расскажет
всю правду? Скажешь, казак Полторалиха послал. Доложишь, что ляхи напали
ночью, со всех сторон подожгли местечко, а Нечай погиб... А потом уже
отдашь ему эту грамоту и скажешь, где взял ее, у кого вырвал из рук, и как
молодую жену потерял - тоже расскажешь.
Явтух молчал. Взял грамоту из рук Карпа. Но как его, немощного,
оставить одного у чужих людей?
- Хорошо, Карпо, поеду! - наконец согласился он. - Скажу - Карпо
прислал. А ты не залеживайся, выздоравливай. Все, что знаю, расскажу: и
как ляха Игноция поймал и допрашивал с помощью нагайки, и об одиннадцати
бочках водки для сотников, и о паненке Томилле все расскажу...
- О Томилле не надо! У каждого из нас, как и у Данила Нечая, бывают
заскоки. Зачем говорить гетману об умершем? А вот о том, что Гелена,
вырываясь из твоих рук, бросилась к ляхскому ротмистру, - об этом скажи.
Но только после того, как отдашь грамоту. Да скажи, Явтух, что и твою
Орисю они, проклятые иезуиты с кумушкой, на тот свет отправили без
молитвы...
Явтух ладонью закрыл рот раненому, посмотрел на лежавшего на печи
старика.
- Молчи! Карпо, я еду... Значит, вдоль реки на Володарку, а оттуда на
Белую?
Карпо теперь только мигал глазами. Явтух поцеловал его в лоб, взял со
стола свою саблю и прицепил к поясу. Затем подошел к стене, где на крючке
висела его шапка, надел ее и, низко наклонившись в двери, вышел.
На дворе уже запели петухи. Явтух провел коня мимо хаты, чтобы Карпо
слышал, и уже за воротами вскочил в седло.
"А что, если вернется проклятая девка?.." - подумал.
Но конь уже скакал рысью, объезжая занесенные снегом низкие тыны
крестьянских усадеб. За последней хатой на околице Явтух свернул в лес,
где по косогору спускалась к реке дорога. Это и была торная казацкая
дорога на Белую Церковь.
За два дня пути Явтух только дважды соскакивал с седла, да и то чтобы
накормить коня. За Володаркой ему на каждом шагу встречались войска.
Несколько раз его останавливали татары. Где врал, где угрожал, а в
большинстве случаев просто удирал, полагаясь на своего коня. Под вечер
следующего дня его остановили казаки на переправе через Рось. Им бросилось
в глаза новое польское седло. Тут же ссадили Явтуха с коня и привели к
полковнику.
Полковник был занят переправой конницы по подтаявшему льду и приказал
отвести Явтуха к обозному старшине. Однако Явтух уперся:
- Как это до обозного, полковник? Вон уж вечер надвигается, а я спешу к
гетману с грамотой. Два дня не слезал с коня...
- Давай грамоту, - приказал полковник. - Я Петр Дорошенко, правая рука
гетмана тут на переправе! Ты из Москвы?..
- Да нет, Явтух я...
- Вот и хорошо, что ты Явтух. А мы московских поджидаем. Давай сюда
грамоту!
- Карпо Полторалиха велел отдать ее в руки самому гетману!
- Карпо? - заинтересовался Дорошенко. - А где же Карпо? Сотник Роман,
прикажи немедленно вернуть казаку седло!..
- Все расскажу гетману, полковник...
Они пробирались в темноте по густому лесу вдоль Роси да через
крестьянские дворы. В лесу ржали кони, проходили вооруженные отряды,
часовые жгли костры. Казаки, освещенные пламенем костров, казались ночными
привидениями. Где-то за Росью пели свадебную песню:
Стала дивка на рушнык,
Давай, божэ, щастя!..
Совсем стемнело, когда Дорошенко с Явтухом разыскали гетмана возле
водяной мельницы. На оклик Дорошенко выехал из-за моста верхом на коне.
"Украинский гетман", - подумал оробевший Явтух. Следом за гетманом на
белом коне ехали татарский мурза и целый отряд старшин и джур.
- Ну как, Петр, нашел переправу для конницы? Следят ли казаки за
дорогой из Москвы? - спросил гетман. - Если и в самом деле царские послы
не свернули на Чигирин, так надо их тут не прозевать!.. А от Пушкаренко из
Сквиры нет еще вестей?
- Тут грамота, Богдан.
- Из Москвы? От кого грамота, полковник?
- От Карпа Полторалиха... - поторопился Явтух.
- Наконец-то! - невольно вырвалось у Богдана.
Хмельницкий тотчас соскочил с коня. За ним соскочили полковники, только
мурза чванливо гарцевал на белом коне. Умолкли джуры, готовые каждую
минуту выполнить приказ гетмана.
Богдан давно уже ждал вестей от Карпа. Ведь он, единственный человек,
знал, в каком состоянии и с каким намерением Богдан провожал в эту дорогу
Гелену...
Молча вошли в мельницу, где гетман устроил себе походный курень. На
сбитом из досок длинном столе, стоявшем вдоль стены, горело несколько
сальных и восковых свечей. Тут пахло мукой, плесенью и пивом. Среди
глиняных кружек и жбанов на столе лежали бумаги и книги, свезенные из
окрестных имений и белоцерковского магистрата. Увидев гетмана, казаки и
старшины тут же вскочили на ноги. Несколько шляхтичей, сидевших в дальнем
углу, окруженные казаками, тоже послушно поднялись по приказанию
Выговского, который со свечой в руке разговаривал с ними. Выговский тут же
пошел навстречу гетману.
- Так говоришь, казаче, от Карпа? - еще раз переспросил Богдан.
- От него, пан гетман. Как прикажешь, батько, при всех и докладывать?..
- Да нет. Ведь и у батюшки исповедуются наедине.
Хмельницкий окинул взглядом полутемное помещение мельницы.
Присутствующие настроились слушать его разговор с посыльным Карпа
Полторалиха.
- Нет, казаче... Пан Выговский, кончай с полковниками суд над
шляхтичами. Пускай мурза ясырь из пленных шляхтичей, как нашу плату за
помощь, по собственному вкусу выбирает себе. А мы с казаком пойдем в
соседнюю хату... Полковник Дорошенко пойдет с нами.
И они скрылись в ночной темноте. Вдоль Роси горели факелы, и все вокруг
окрашивалось в багряный цвет ада. Всюду спешили и толпились люди, скрипели
телеги, стоял приглушенный ночной темнотой шум.
Хмельницкий не прислушивался ко всему этому. Тяжелой походкой он шел
вперед, направляясь к первой хате, в которой светился огонек. Тесная хата
была набита казаками. Показавшегося в дверях гетмана тотчас узнали и
умолкли.
- Чья сотня? - спросил Богдан.
- Ирклеевцев, пан гетман.
- Разрешите, славные казаки ирклеевцы, гетману поговорить с дозорным...
Казаки знали доброту Хмельницкого, когда он не разгневан. И когда их
попросили выйти из хаты, казаки, не ожидая повторения просьбы, столпились
у двери. Хмельницкий прошел в красный угол, подтянул фитиль в стоявшей на
столе плошке. Он несколько раз то садился на скамью, то поднимался, покуда
не уселся удобнее, потупил взор, не взглянув на Явтуха.
- Как звать тебя, казаче?
- Явтух, батько гетман. Да не обо мне разговор.
- Разговор, казаче, бывает пустым, если собеседники не познакомятся
друг с другом прежде. Так говоришь, Явтух?
- Явтух... Панский управляющий, разгневавшись за что-то на отца,
Голодрабенком прозвал его, это прозвище так и осталось за нами.
- Значит, Явтух Голодрабенко? Нашенская фамилия! А что расскажешь нам,
казаче, о брате нашем Карпе?
Гетман так странно начал разговор, что Явтух растерялся, не зная, с
чего начать. Непонятно, Хмельницкий интересуется ли судьбой Карпа, или
прежде всего ему надо сообщить о Брацлавском полке? Явтух сознавал, что у
гетмана много хлопот, ему надо докладывать обо всем коротко. Но как, если
в голове все смешалось и она трещит от напряжения. А гетман нервничает,
плошка в его руках дрожит, и кажется, свет пляшет по хате.
- Уважаемый вельможный пан гетман...
- Начал, как посол на приеме, - улыбнулся Богдан. - А ты, Явтух, говори
так, как у себя дома... Видел Карпа Полторалиха?
- Ясно, видел. Да разве только видел его? Мы с ним стали побратимами,
саблями поклялись в верности, когда эту кумушку вырывали... Она, гетман,
стала вырываться от меня, бросилась к шляхтичу-ротмистру... Карпо велел
рассказать вам обо всем, как было.
- Говори, как было, - дрожащим голосом произнес Хмельницкий.
- Это она выкрала у гетмана государственный пергамент и передала его
ротмистру. А я у Игноция, гусара ротмистра, отнял его и отдал Карпу. Ну...
нам с Карпом пришлось связать Гелену. Его тяжело ранило, но мы все-таки
вывезли ее, проклятую, из боя. А гусары гетмана Калиновского, которому
Гелена через Игноция посылала грамоту, зарубили мою Орисю. Вот ляхи и
напали ночью, как звери. Полковник Нечай - рубиться с ними, а сам был
выпивши, потому что кумушка затеяла попойку да файную шляхтянку подсунула,
ему... Нет теперича Красного, сожгли ляхи. А что с полком, не скажу. Тучей
окружили со всех сторон гусары и жолнеры местечко. Пал в этом бою наш
Данило Нечай...
- И Карпо пал, Явтуше? - вздрогнув, спросил Богдан.
- Да нет, такие не умирают, пан гетман! Жив он, хотя и тяжело ранен.
Гелена из мести оставила его в Пятигорах. Коня припрягла к своим саням и
поехала в Чигирин. Карпо велел передать вам вот эту грамоту и рассказать
обо всем, что мне известно.
Явтух умолк, озираясь вокруг, словно провинился в чем-то. Гетман, не
поднимая головы, зажал в руке грамоту московского царя. Рука его дрожала,
плошка чадила. Наконец фитиль выпал из плошки, огонек блеснул и погас. И
казалось, что в тесной от темноты хате до сих пор еще звучит голос
тревожной вести, привезенной Явтухом.
Вдруг заскрипела скамья под гетманом, зазвенели шпоры на его сапогах.
Хмельницкий, тяжело ступая, молча прошел к двери и открыл ее.
- Эй, там есть кто, зажгите каганец! - крикнул голосом атамана. -
Сотника ирклеевцев ко мне!
- Я тут, гетман!
- Передай полковнику Джеджалию, что я посылаю тебя с сотником вдогонку
Пушкаренко. Полтавцы должны ускорить марш, соединиться с Иваном Богуном.
Снова началась война со шляхтой!
Вернулся к скамье, сел.
- И снова не мы, а они начали, - задумчиво произнес он, обращаясь к
Дорошенко. - Что же, будем отбиваться. Петр, чтоб их нечистый взял! Надо
навсегда преградить им путь на Украину! Снова выступили против нас, словно
и не терпели поражений от казачества.
- Значит, так и передам: навсегда преградить им путь, - отозвался
сотник ирклеевских казаков, словно выводя гетмана из задумчивости.
- Верно, казаче. Так и действуйте. А преградим ли дорогу ляхам к нашим
селениям, увидим после воссоединения с Москвой, - поднял он руку с
грамотой. - Но об этой грамоте, сотник, забудь. Не при всех гетман
высказывает свои мысли вслух.
Хмельницкий повернулся к Явтуху, брови у него сдвинуты, руки - на
пистоле. Серая гетманская шапка с орлиным пером касалась потолка хаты.
- Хорош у тебя побратим, Явтуше. Но ежели ты соврал хоть на йоту,
будешь зимовать в проруби подо льдом...
Взял ото руку и потряс, словно испытывал его силу. Затем медленно
прошелся по хате. Какие дела приходится совершить за один раз, обо всем
позаботиться, надрывая сердце. Явтух считал его шаги, и в звоне шпор
слышался ему его приглушенный стон.
- Ну, Петр, чего молчишь, теперь слово за тобой! - обратился
Хмельницкий к Дорошенко.
- Не зря, Богдан, говорят о кровавых знаках на стенах Печерского
монастыря. Калиновского надо было бы сечь еще в бою под Корсунем...
- К черту кровавые знаки, полковник! - вспыхнул Хмельницкий. - Так надо
было сечь их в бою, а не брать в плен. Слишком много рубить приходится,
Петр. А разве всех уничтожишь? Вон видишь, какое немецкое войско наняла
шляхта. А они тридцать лет воевали на полях сражений в Европе, опытные
воины.
- Не складывать же нам руки. Ведь и сам вот снова идешь.
- Иду, но не нападать, полковник. Разве мы хоть раз напали на
кого-нибудь? Они, проклятые, снова и снова принимаются за свое. Какому-то
их дураку вздумалось создать государство от можа до можа, - вот и лезут,
калечат людей. Нечая зарубили, на Богуна напали, разве снесешь такое?
Теперь в Паволочье снова собираются судить полковников Мозырю и Гладкого,
казнью угрожают. Говоришь, снова идут... Что же нам, подставлять головы
под мечи? Калиновский, Чарнецкий, Ланцкоронский, холера бы их взяла...
Вместе с немцами они смелые, Данила Нечая погубили, хотя война еще не
началась. Что это такое, спрашиваю я тебя, Петр?.. А о знаках напрасно
вспоминаешь, не к лицу старшинам по знакам и звездам определять воинское
счастье.
- Ведь я говорю о кровавых знаках на стенах монастыря в Киеве...
- Все равно! За злотые пана Киселя сами монахи собственной кровью
сделают эти знаки, Петр! Говори мне о деле.
Гневный Хмельницкий расхаживал по хате из угла в угол так, что в печи
гул раздавался. Дорошенко подсел ближе к каганцу, поправил его - и в хате
сразу посветлело. Хмельницкий подошел к столу, смотрел на огонь каганца, а
видел тревожную судьбу Украины. Сотни лет истекала она кровью, тысячи
людей отдавали свою жизнь за будущее счастье для своих потомков. И этой
борьбе не видно ни конца ни края...
- Но не увидеть им второго Берестечка, а Жданович наших полковников
отобьет у них! - воскликнул Богдан. И уже спокойнее стал рассуждать вслух:
- Что же, матушка наша Украина, не уберегли тебя ни наши универсалы, ни
молитвы православных архипастырей. Как видно, грешный меч в руках твоих
преданных сыновей - самая лучшая молитва и... надежда. Эй, джуры, следите
ли вы за дорогой из Паволочья?
- Следим, пан гетман! - откликнулись за дверью.
Гетман вздохнул и сел на скамью. Подумал секунду, тихо приказал
Дорошенко:
- Немедленно выезжай с казаком Явтухом в Чигирин. Выставишь казаков с
надежными сотниками на московских дорогах, и без меня встретите царского
посла с его свитой. Скажешь боярину, что мы послали в Переяслав сотника
Самойловича, он и полковник Сомко подготовят город для торжественных
переговоров. Тимоше передай, чтобы побыстрее выступил с полками казаков и
татар. Я сам прослежу за тем, чтобы они не нарушили договор.
- Мне кажется, что следовало бы заехать и к Карпу, как ты думаешь,
Явтух? - спросил Дорошенко.
Тот пожал плечами: разве он тут распоряжается? Но Хмельницкий ответил
за него:
- Заедешь и к Карпу в Пятигоры. Делай как лучше. А нам пока что
придется воевать. Поторопишь Тимошу, потому что чует мое сердце, что
придется нам полковников наших с оружием в руках отбивать у шляхты.
Неужели мы не справимся со шляхтой с помощью Москвы?.. А как быть с
девкой... решите вместе с Брюховецким. Жаль, правда, ее, жизнью своей
рисковала, спасая меня. Да разве мы не знаем, что из-за любви девушки
теряют рассудок? Порой и родного отца, стоящего на пути к любимому, они
готовы толкнуть в пропасть! Эх-эх, чем только не приходится заниматься
гетману...
По улице Чигирина от церкви двигалась давно ожидаемая свадебная
процессия. Не только Ганна Золотаренко, но и Богдан пожелали торжественно,
под венцом, скрепить свой давний союз.
Постарел и он, всегда бодрый казацкий гетман. После последней
победоносной битвы под горой Батог он вернулся раненым, и сейчас левая
рука у него была подвешена на шелковом платке. Ганна вытащила еще девичий
платок, который долго хранился в сундуке, как ценность, ради этого
запоздалого их праздника. У подножия горы возле Днестра Богдан добыл себе
славу победителя, разгромив войска польного гетмана Калиновского, своего
давнего соперника, голову которого разрешил пронести перед полками
победоносных казачьих войск. Богдан вернулся с Днестра с уверенностью, что
это была его последняя победа на поле брани.
- А все-таки жаль, что Стефан Чарнецкий остался жив, - с огорчением
говорил Богдан. - Кроме меня, некому больше пронзить сердце этого самого
заклятого соперника и врага казачества.
- Не суши себе голову, - утешила его Ганна, торжественно проходя меж
клейнодами казачьей славы ее мужа.
Дьякон восстановленной церкви собрал большой хор из казаков
Чигиринского полка и нескольких десятков отроковиц, головы которых, как на
Ивана Купала, были украшены венками из живых цветов. У ворот церкви Богдан
оглянулся, заслушавшись пением слаженного хора:
И сполаети деспота...
Он усмехнулся, услышав кантату, которой славили воинов. Оказывается,
для свадебной церемонии священники использовали совсем не церковную
кантату.
- Что-то перестарались отцы праведные с казаками, совсем не свадебные
песни поют для нас, Ганна, - с улыбкой прошептал Богдан на ухо своей
невесте.
- Ну и что же, пусть поют! Я не прислушиваюсь к этому, лишь бы пели,
как поют и наши с тобой души. Опоздали мы пропеть свои песни, так уж и не
возражай. Поздний мед такой же сладкий, хотя и утратил аромат первого
цветения.
- Поздний мед, говоришь, Ганна? Да я согласен пить и деготь, вспоминая
о нашей первой встрече. "А, цыц ты, пакостный!.." - крикнула ты на злющего
пса, лаявшего на привязи. Никогда не забуду ни слов этих, ни твоего
голоса. Как первое признание прозвучали они для меня. Ведь это меня
защищала ты, Ганна! - крепче сжимая ее руку в своей, промолвил Богдан.
Ганна с благодарностью взглянула на Богдана, словно подтвердила, что и
она помнит все это. На ее лице расцвела улыбка.
- Да, так было, - по-женски вздохнула она. - Спасибо, напомнил мне о
радостном дне нашей юности...
За молодыми ехали конные казаки. Впереди Карпо Полторалиха вел
оседланного Богданова коня, на котором он возвратился после победы под
Батогом. За ним ехали полковники Джеджалий и Богун, на скрещенных саблях,
покрытых ковриком, они везли гетманскую булаву. А дальше около десятка пар
старшин на конях на таких же скрещенных саблях везли чужеземные клейноды,
добытые Хмельницким в боях, в бурные годы его гетманской и казацкой славы.
Затем ехал на ретивом жеребце Мартын Пушкаренко, высоко подняв правой
рукой драгоценный пернач, подаренный французским графом Конде. Позади на
вороном коне с поднятой для торжественного приветствия саблей гарцевал
молодой полковник Иван Серко, наконец вернувшийся из Франции.
Возле ворот гетманской усадьбы стояла четверка белых лошадей,
запряженных в разукрашенную карету. Белые арабские кони прядали ушами,
испугавшись длинной пестрой процессии, проходившей по улице, веселых
криков чигиринцев. Управлял ими Матулинский.
Эти кони вывезли карету с женихом и невестой на взгорье по дороге на
Субботов. Богдан и Ганна сидели молча, словно угнетенные этой последней
торжественностью в их жизни.
А на холме, когда уже вдали показался Субботов, карету снова окружили
конные казаки полковника Вешняка. Богдан велел Матулинскому остановить
лошадей и вышел из кареты поздороваться с казаками. Ганна осталась в
карете.
- Может быть, поедешь без меня и похлопочешь с братом Иваном о приеме
гостей? - спросил, словно советовался с нею. Но Ганна поняла, что он не
советовался, а приказывал. Он уже несколько дней нетерпеливо ждал
возвращения Федора Вешняка из "Москвы.
- Здравствуй, друг, рад видеть тебя! - воскликнул Богдан, идя навстречу
соскочившему с коня Вешняку.
А Ганна поехала по субботовской улице к восстановленной усадьбе. Следом
за ней двинулся и свадебный кортеж с гетманскими клейнодами, свидетелями
его воинской славы.
Вешняк сообщил гетману о том, что вместе с ним приехали послы и что уже
добились соглашения с царем.
- А вот к тебе, Богдан, еще гости! - указал Вешняк на толпу людей,
стоявших возле оседланных коней.
Он словно окаменел, только теперь присмотревшись к этим людям. Затем
быстро прошел вперед и прямо упал на грудь дальнего гостя. Из далекой
балканской страны снова прибыл к нему посол болгарского народа Петр
Парчевич! И вдруг подумал о том, как много еще надо сделать ему и
потомкам.
- О стремлении болгарского народа я напомню его величеству царю Алексею
Михайловичу!.. - пообещал Хмельницкий Парчевичу, когда они уже
приближались к воротам его субботовской усадьбы. Там брат Ганны полковник
Иван Золотаренко принимал гостей.
...Вот так было! Летели годы, сгорали в пламени освободительной войны
лучшие сыновья вольнолюбивого народа. Но народ помнил о них и продолжал
бороться за освобождение страны от шляхетского угнетения, от панской
неволи. Украинские люди всем сердцем и душой стремились в этой борьбе к
воссоединению с великим народом России!
1939-1964
руках этого верного слуги гетмана.
- Гелене, очевидно, кажется, что мне мешает этот комок снега? А я
забавляюсь им от нечего делать... - промолвил он.
Гелена порывисто отвернулась от него. А Карпо, собрав все силы, уперся
правой рукой и поднялся. Снежный ком скатился в сторону. И в тот же момент
Карпо, теряя сознание, упал в санях.
В Пятигорах Гелена посоветовала оставить Карпа в теплой хате у
крестьян. Постепенно она переставала чувствовать себя невольницей, а с
приближением к Чигирину держалась все более уверенно. Если отец спросит о
грамоте московского царя, придется сделать удивленное лицо - не видела,
мол, и не слышала... О том, что собиралась убежать от Карпа, не
признается, а Явтуху гетман может и не поверить. Карпо ведь умирает, это
для нее ясно, а с его смертью канут в Лету и ее преступления. Ока убежит к
Чаплинскому вместе с Янчи-Грегором.
От таких мыслей она повеселела и даже стала давать советы Явтуху. И тот
послушался ее, оставил Карпа в Пятигорах. Коня его не выпрягли из саней, а
о согласии Карпа и не спрашивали.
Одного только не учла Гелена - казачьего побратимства. Как верный друг,
Явтух отправил Гелену с кучерами, а сам остался в Пятигорах. Ведь еще в
Красном в эту страшную ночь они поклялись друг другу быть побратимами. В
бою с отрядами Пясочинского они обменялись саблями - Карпо узнал ценную
саблю Игноция. Она служила залогом их вечной верности.
- Не мог я, Карпо, оставить тебя одного, - оправдывался Явтух. - Черт с
ней, с этой потаскухой, если даже и сбежит. Доедет и без нас, а я
благодарен ей за добрый совет оставить тебя тут, в теплой хате.
Карпо был в тяжелом состоянии, говорил только глазами. Оставили Карпо в
хате старика пасечника, бывшего казака. У него двое сыновей служили в
реестровом казачестве, и он с радостью принял раненого. Подогрел на огне
какую-то мазь из воска и намазал на сухой листок чемерицы, заготовленной
еще летом. Размякшую горячую лепешку приложил к ране на плече. Затем
угостил больного хмельным медом, молоком и подал люльку с крепким табаком.
- Выздоровеешь, казаче, не такие раны залечивал, - успокаивал казака. -
Однажды ночью на пасеке моего Серка волк покусал, не меньше чем тебя ляхи.
За неделю зажило от тысячелистника с воском.
Ночью, когда старик Омелько спал на печи, Карпо потрогал Явтуха за
плечо:
- Спишь, Явтух?
- Да разве уснешь с этими мыслями. Голова разрывается, когда подумаю об
Орине: так без креста и умерла, бедняжка.
- С крестом, известно, не так страшно. Но мне вот и с тринадцатью
крестами неохота помирать, прости господи. У меня же дети... Э-эх, душа
моя, словно овечий хвост, снова в репейнике... Не собираюсь я помирать,
сто чертей в печенку, Явтух! Неужели наши казаки не довезут кумушку?
- Довезут! Говорили, что снова веревками, как дитя, спеленают.
- Может быть, и довезут. А тут у деда Омелька и я выживу, не помру.
Седлай, брат, коня да скачи в Белую Церковь...
- Вот те и на!.. У тебя снова жар, Карпо, успокойся. Может, дать попить
воды или... водки? У меня есть немного.
Карпо попытался улыбнуться. При бледном свете, проникавшем в хату
сквозь узкое окошко, Явтух едва заметил на его лице слабую улыбку. Но все
же заметил и понял.
- Зачем обивать пороги мне у разных церквей, белые они или желтые?
Выздоровеешь - вдвоем и поедем.
- Нам не до шуток, Явтух, я говорю серьезно. Слыхал, старик говорил
вчера вечером, что батько Хмель уже прошел с войском на Белую Церковь.
Разве усидишь в Чигирине, когда эти изверги уже потрошат пограничные
полки? Если бы прямо сейчас ты выехал на Володарку, то завтра к вечеру был
бы уже в Белой Церкви.
- Ну, приезжаю в Белую Церковь, говорю: "Здравствуйте, с кем не
виделся!.."
- Скажешь и это, а как же. Здравствуйте, люди добрые, укажите, мол,
пожалуйста, дорогу к Хмельницкому. Потому что я привез ему, как гетману
всей Украины, важные вести!
- А как же, ждут не дождутся там Явтуха. Его только и не хватает у
гетмана...
- Погоди же, право, не хватает! Гетман, может быть, до сих пор и не
знает о нападении шляхты на Красное и гибели Нечая. А кто ему расскажет
всю правду? Скажешь, казак Полторалиха послал. Доложишь, что ляхи напали
ночью, со всех сторон подожгли местечко, а Нечай погиб... А потом уже
отдашь ему эту грамоту и скажешь, где взял ее, у кого вырвал из рук, и как
молодую жену потерял - тоже расскажешь.
Явтух молчал. Взял грамоту из рук Карпа. Но как его, немощного,
оставить одного у чужих людей?
- Хорошо, Карпо, поеду! - наконец согласился он. - Скажу - Карпо
прислал. А ты не залеживайся, выздоравливай. Все, что знаю, расскажу: и
как ляха Игноция поймал и допрашивал с помощью нагайки, и об одиннадцати
бочках водки для сотников, и о паненке Томилле все расскажу...
- О Томилле не надо! У каждого из нас, как и у Данила Нечая, бывают
заскоки. Зачем говорить гетману об умершем? А вот о том, что Гелена,
вырываясь из твоих рук, бросилась к ляхскому ротмистру, - об этом скажи.
Но только после того, как отдашь грамоту. Да скажи, Явтух, что и твою
Орисю они, проклятые иезуиты с кумушкой, на тот свет отправили без
молитвы...
Явтух ладонью закрыл рот раненому, посмотрел на лежавшего на печи
старика.
- Молчи! Карпо, я еду... Значит, вдоль реки на Володарку, а оттуда на
Белую?
Карпо теперь только мигал глазами. Явтух поцеловал его в лоб, взял со
стола свою саблю и прицепил к поясу. Затем подошел к стене, где на крючке
висела его шапка, надел ее и, низко наклонившись в двери, вышел.
На дворе уже запели петухи. Явтух провел коня мимо хаты, чтобы Карпо
слышал, и уже за воротами вскочил в седло.
"А что, если вернется проклятая девка?.." - подумал.
Но конь уже скакал рысью, объезжая занесенные снегом низкие тыны
крестьянских усадеб. За последней хатой на околице Явтух свернул в лес,
где по косогору спускалась к реке дорога. Это и была торная казацкая
дорога на Белую Церковь.
За два дня пути Явтух только дважды соскакивал с седла, да и то чтобы
накормить коня. За Володаркой ему на каждом шагу встречались войска.
Несколько раз его останавливали татары. Где врал, где угрожал, а в
большинстве случаев просто удирал, полагаясь на своего коня. Под вечер
следующего дня его остановили казаки на переправе через Рось. Им бросилось
в глаза новое польское седло. Тут же ссадили Явтуха с коня и привели к
полковнику.
Полковник был занят переправой конницы по подтаявшему льду и приказал
отвести Явтуха к обозному старшине. Однако Явтух уперся:
- Как это до обозного, полковник? Вон уж вечер надвигается, а я спешу к
гетману с грамотой. Два дня не слезал с коня...
- Давай грамоту, - приказал полковник. - Я Петр Дорошенко, правая рука
гетмана тут на переправе! Ты из Москвы?..
- Да нет, Явтух я...
- Вот и хорошо, что ты Явтух. А мы московских поджидаем. Давай сюда
грамоту!
- Карпо Полторалиха велел отдать ее в руки самому гетману!
- Карпо? - заинтересовался Дорошенко. - А где же Карпо? Сотник Роман,
прикажи немедленно вернуть казаку седло!..
- Все расскажу гетману, полковник...
Они пробирались в темноте по густому лесу вдоль Роси да через
крестьянские дворы. В лесу ржали кони, проходили вооруженные отряды,
часовые жгли костры. Казаки, освещенные пламенем костров, казались ночными
привидениями. Где-то за Росью пели свадебную песню:
Стала дивка на рушнык,
Давай, божэ, щастя!..
Совсем стемнело, когда Дорошенко с Явтухом разыскали гетмана возле
водяной мельницы. На оклик Дорошенко выехал из-за моста верхом на коне.
"Украинский гетман", - подумал оробевший Явтух. Следом за гетманом на
белом коне ехали татарский мурза и целый отряд старшин и джур.
- Ну как, Петр, нашел переправу для конницы? Следят ли казаки за
дорогой из Москвы? - спросил гетман. - Если и в самом деле царские послы
не свернули на Чигирин, так надо их тут не прозевать!.. А от Пушкаренко из
Сквиры нет еще вестей?
- Тут грамота, Богдан.
- Из Москвы? От кого грамота, полковник?
- От Карпа Полторалиха... - поторопился Явтух.
- Наконец-то! - невольно вырвалось у Богдана.
Хмельницкий тотчас соскочил с коня. За ним соскочили полковники, только
мурза чванливо гарцевал на белом коне. Умолкли джуры, готовые каждую
минуту выполнить приказ гетмана.
Богдан давно уже ждал вестей от Карпа. Ведь он, единственный человек,
знал, в каком состоянии и с каким намерением Богдан провожал в эту дорогу
Гелену...
Молча вошли в мельницу, где гетман устроил себе походный курень. На
сбитом из досок длинном столе, стоявшем вдоль стены, горело несколько
сальных и восковых свечей. Тут пахло мукой, плесенью и пивом. Среди
глиняных кружек и жбанов на столе лежали бумаги и книги, свезенные из
окрестных имений и белоцерковского магистрата. Увидев гетмана, казаки и
старшины тут же вскочили на ноги. Несколько шляхтичей, сидевших в дальнем
углу, окруженные казаками, тоже послушно поднялись по приказанию
Выговского, который со свечой в руке разговаривал с ними. Выговский тут же
пошел навстречу гетману.
- Так говоришь, казаче, от Карпа? - еще раз переспросил Богдан.
- От него, пан гетман. Как прикажешь, батько, при всех и докладывать?..
- Да нет. Ведь и у батюшки исповедуются наедине.
Хмельницкий окинул взглядом полутемное помещение мельницы.
Присутствующие настроились слушать его разговор с посыльным Карпа
Полторалиха.
- Нет, казаче... Пан Выговский, кончай с полковниками суд над
шляхтичами. Пускай мурза ясырь из пленных шляхтичей, как нашу плату за
помощь, по собственному вкусу выбирает себе. А мы с казаком пойдем в
соседнюю хату... Полковник Дорошенко пойдет с нами.
И они скрылись в ночной темноте. Вдоль Роси горели факелы, и все вокруг
окрашивалось в багряный цвет ада. Всюду спешили и толпились люди, скрипели
телеги, стоял приглушенный ночной темнотой шум.
Хмельницкий не прислушивался ко всему этому. Тяжелой походкой он шел
вперед, направляясь к первой хате, в которой светился огонек. Тесная хата
была набита казаками. Показавшегося в дверях гетмана тотчас узнали и
умолкли.
- Чья сотня? - спросил Богдан.
- Ирклеевцев, пан гетман.
- Разрешите, славные казаки ирклеевцы, гетману поговорить с дозорным...
Казаки знали доброту Хмельницкого, когда он не разгневан. И когда их
попросили выйти из хаты, казаки, не ожидая повторения просьбы, столпились
у двери. Хмельницкий прошел в красный угол, подтянул фитиль в стоявшей на
столе плошке. Он несколько раз то садился на скамью, то поднимался, покуда
не уселся удобнее, потупил взор, не взглянув на Явтуха.
- Как звать тебя, казаче?
- Явтух, батько гетман. Да не обо мне разговор.
- Разговор, казаче, бывает пустым, если собеседники не познакомятся
друг с другом прежде. Так говоришь, Явтух?
- Явтух... Панский управляющий, разгневавшись за что-то на отца,
Голодрабенком прозвал его, это прозвище так и осталось за нами.
- Значит, Явтух Голодрабенко? Нашенская фамилия! А что расскажешь нам,
казаче, о брате нашем Карпе?
Гетман так странно начал разговор, что Явтух растерялся, не зная, с
чего начать. Непонятно, Хмельницкий интересуется ли судьбой Карпа, или
прежде всего ему надо сообщить о Брацлавском полке? Явтух сознавал, что у
гетмана много хлопот, ему надо докладывать обо всем коротко. Но как, если
в голове все смешалось и она трещит от напряжения. А гетман нервничает,
плошка в его руках дрожит, и кажется, свет пляшет по хате.
- Уважаемый вельможный пан гетман...
- Начал, как посол на приеме, - улыбнулся Богдан. - А ты, Явтух, говори
так, как у себя дома... Видел Карпа Полторалиха?
- Ясно, видел. Да разве только видел его? Мы с ним стали побратимами,
саблями поклялись в верности, когда эту кумушку вырывали... Она, гетман,
стала вырываться от меня, бросилась к шляхтичу-ротмистру... Карпо велел
рассказать вам обо всем, как было.
- Говори, как было, - дрожащим голосом произнес Хмельницкий.
- Это она выкрала у гетмана государственный пергамент и передала его
ротмистру. А я у Игноция, гусара ротмистра, отнял его и отдал Карпу. Ну...
нам с Карпом пришлось связать Гелену. Его тяжело ранило, но мы все-таки
вывезли ее, проклятую, из боя. А гусары гетмана Калиновского, которому
Гелена через Игноция посылала грамоту, зарубили мою Орисю. Вот ляхи и
напали ночью, как звери. Полковник Нечай - рубиться с ними, а сам был
выпивши, потому что кумушка затеяла попойку да файную шляхтянку подсунула,
ему... Нет теперича Красного, сожгли ляхи. А что с полком, не скажу. Тучей
окружили со всех сторон гусары и жолнеры местечко. Пал в этом бою наш
Данило Нечай...
- И Карпо пал, Явтуше? - вздрогнув, спросил Богдан.
- Да нет, такие не умирают, пан гетман! Жив он, хотя и тяжело ранен.
Гелена из мести оставила его в Пятигорах. Коня припрягла к своим саням и
поехала в Чигирин. Карпо велел передать вам вот эту грамоту и рассказать
обо всем, что мне известно.
Явтух умолк, озираясь вокруг, словно провинился в чем-то. Гетман, не
поднимая головы, зажал в руке грамоту московского царя. Рука его дрожала,
плошка чадила. Наконец фитиль выпал из плошки, огонек блеснул и погас. И
казалось, что в тесной от темноты хате до сих пор еще звучит голос
тревожной вести, привезенной Явтухом.
Вдруг заскрипела скамья под гетманом, зазвенели шпоры на его сапогах.
Хмельницкий, тяжело ступая, молча прошел к двери и открыл ее.
- Эй, там есть кто, зажгите каганец! - крикнул голосом атамана. -
Сотника ирклеевцев ко мне!
- Я тут, гетман!
- Передай полковнику Джеджалию, что я посылаю тебя с сотником вдогонку
Пушкаренко. Полтавцы должны ускорить марш, соединиться с Иваном Богуном.
Снова началась война со шляхтой!
Вернулся к скамье, сел.
- И снова не мы, а они начали, - задумчиво произнес он, обращаясь к
Дорошенко. - Что же, будем отбиваться. Петр, чтоб их нечистый взял! Надо
навсегда преградить им путь на Украину! Снова выступили против нас, словно
и не терпели поражений от казачества.
- Значит, так и передам: навсегда преградить им путь, - отозвался
сотник ирклеевских казаков, словно выводя гетмана из задумчивости.
- Верно, казаче. Так и действуйте. А преградим ли дорогу ляхам к нашим
селениям, увидим после воссоединения с Москвой, - поднял он руку с
грамотой. - Но об этой грамоте, сотник, забудь. Не при всех гетман
высказывает свои мысли вслух.
Хмельницкий повернулся к Явтуху, брови у него сдвинуты, руки - на
пистоле. Серая гетманская шапка с орлиным пером касалась потолка хаты.
- Хорош у тебя побратим, Явтуше. Но ежели ты соврал хоть на йоту,
будешь зимовать в проруби подо льдом...
Взял ото руку и потряс, словно испытывал его силу. Затем медленно
прошелся по хате. Какие дела приходится совершить за один раз, обо всем
позаботиться, надрывая сердце. Явтух считал его шаги, и в звоне шпор
слышался ему его приглушенный стон.
- Ну, Петр, чего молчишь, теперь слово за тобой! - обратился
Хмельницкий к Дорошенко.
- Не зря, Богдан, говорят о кровавых знаках на стенах Печерского
монастыря. Калиновского надо было бы сечь еще в бою под Корсунем...
- К черту кровавые знаки, полковник! - вспыхнул Хмельницкий. - Так надо
было сечь их в бою, а не брать в плен. Слишком много рубить приходится,
Петр. А разве всех уничтожишь? Вон видишь, какое немецкое войско наняла
шляхта. А они тридцать лет воевали на полях сражений в Европе, опытные
воины.
- Не складывать же нам руки. Ведь и сам вот снова идешь.
- Иду, но не нападать, полковник. Разве мы хоть раз напали на
кого-нибудь? Они, проклятые, снова и снова принимаются за свое. Какому-то
их дураку вздумалось создать государство от можа до можа, - вот и лезут,
калечат людей. Нечая зарубили, на Богуна напали, разве снесешь такое?
Теперь в Паволочье снова собираются судить полковников Мозырю и Гладкого,
казнью угрожают. Говоришь, снова идут... Что же нам, подставлять головы
под мечи? Калиновский, Чарнецкий, Ланцкоронский, холера бы их взяла...
Вместе с немцами они смелые, Данила Нечая погубили, хотя война еще не
началась. Что это такое, спрашиваю я тебя, Петр?.. А о знаках напрасно
вспоминаешь, не к лицу старшинам по знакам и звездам определять воинское
счастье.
- Ведь я говорю о кровавых знаках на стенах монастыря в Киеве...
- Все равно! За злотые пана Киселя сами монахи собственной кровью
сделают эти знаки, Петр! Говори мне о деле.
Гневный Хмельницкий расхаживал по хате из угла в угол так, что в печи
гул раздавался. Дорошенко подсел ближе к каганцу, поправил его - и в хате
сразу посветлело. Хмельницкий подошел к столу, смотрел на огонь каганца, а
видел тревожную судьбу Украины. Сотни лет истекала она кровью, тысячи
людей отдавали свою жизнь за будущее счастье для своих потомков. И этой
борьбе не видно ни конца ни края...
- Но не увидеть им второго Берестечка, а Жданович наших полковников
отобьет у них! - воскликнул Богдан. И уже спокойнее стал рассуждать вслух:
- Что же, матушка наша Украина, не уберегли тебя ни наши универсалы, ни
молитвы православных архипастырей. Как видно, грешный меч в руках твоих
преданных сыновей - самая лучшая молитва и... надежда. Эй, джуры, следите
ли вы за дорогой из Паволочья?
- Следим, пан гетман! - откликнулись за дверью.
Гетман вздохнул и сел на скамью. Подумал секунду, тихо приказал
Дорошенко:
- Немедленно выезжай с казаком Явтухом в Чигирин. Выставишь казаков с
надежными сотниками на московских дорогах, и без меня встретите царского
посла с его свитой. Скажешь боярину, что мы послали в Переяслав сотника
Самойловича, он и полковник Сомко подготовят город для торжественных
переговоров. Тимоше передай, чтобы побыстрее выступил с полками казаков и
татар. Я сам прослежу за тем, чтобы они не нарушили договор.
- Мне кажется, что следовало бы заехать и к Карпу, как ты думаешь,
Явтух? - спросил Дорошенко.
Тот пожал плечами: разве он тут распоряжается? Но Хмельницкий ответил
за него:
- Заедешь и к Карпу в Пятигоры. Делай как лучше. А нам пока что
придется воевать. Поторопишь Тимошу, потому что чует мое сердце, что
придется нам полковников наших с оружием в руках отбивать у шляхты.
Неужели мы не справимся со шляхтой с помощью Москвы?.. А как быть с
девкой... решите вместе с Брюховецким. Жаль, правда, ее, жизнью своей
рисковала, спасая меня. Да разве мы не знаем, что из-за любви девушки
теряют рассудок? Порой и родного отца, стоящего на пути к любимому, они
готовы толкнуть в пропасть! Эх-эх, чем только не приходится заниматься
гетману...
По улице Чигирина от церкви двигалась давно ожидаемая свадебная
процессия. Не только Ганна Золотаренко, но и Богдан пожелали торжественно,
под венцом, скрепить свой давний союз.
Постарел и он, всегда бодрый казацкий гетман. После последней
победоносной битвы под горой Батог он вернулся раненым, и сейчас левая
рука у него была подвешена на шелковом платке. Ганна вытащила еще девичий
платок, который долго хранился в сундуке, как ценность, ради этого
запоздалого их праздника. У подножия горы возле Днестра Богдан добыл себе
славу победителя, разгромив войска польного гетмана Калиновского, своего
давнего соперника, голову которого разрешил пронести перед полками
победоносных казачьих войск. Богдан вернулся с Днестра с уверенностью, что
это была его последняя победа на поле брани.
- А все-таки жаль, что Стефан Чарнецкий остался жив, - с огорчением
говорил Богдан. - Кроме меня, некому больше пронзить сердце этого самого
заклятого соперника и врага казачества.
- Не суши себе голову, - утешила его Ганна, торжественно проходя меж
клейнодами казачьей славы ее мужа.
Дьякон восстановленной церкви собрал большой хор из казаков
Чигиринского полка и нескольких десятков отроковиц, головы которых, как на
Ивана Купала, были украшены венками из живых цветов. У ворот церкви Богдан
оглянулся, заслушавшись пением слаженного хора:
И сполаети деспота...
Он усмехнулся, услышав кантату, которой славили воинов. Оказывается,
для свадебной церемонии священники использовали совсем не церковную
кантату.
- Что-то перестарались отцы праведные с казаками, совсем не свадебные
песни поют для нас, Ганна, - с улыбкой прошептал Богдан на ухо своей
невесте.
- Ну и что же, пусть поют! Я не прислушиваюсь к этому, лишь бы пели,
как поют и наши с тобой души. Опоздали мы пропеть свои песни, так уж и не
возражай. Поздний мед такой же сладкий, хотя и утратил аромат первого
цветения.
- Поздний мед, говоришь, Ганна? Да я согласен пить и деготь, вспоминая
о нашей первой встрече. "А, цыц ты, пакостный!.." - крикнула ты на злющего
пса, лаявшего на привязи. Никогда не забуду ни слов этих, ни твоего
голоса. Как первое признание прозвучали они для меня. Ведь это меня
защищала ты, Ганна! - крепче сжимая ее руку в своей, промолвил Богдан.
Ганна с благодарностью взглянула на Богдана, словно подтвердила, что и
она помнит все это. На ее лице расцвела улыбка.
- Да, так было, - по-женски вздохнула она. - Спасибо, напомнил мне о
радостном дне нашей юности...
За молодыми ехали конные казаки. Впереди Карпо Полторалиха вел
оседланного Богданова коня, на котором он возвратился после победы под
Батогом. За ним ехали полковники Джеджалий и Богун, на скрещенных саблях,
покрытых ковриком, они везли гетманскую булаву. А дальше около десятка пар
старшин на конях на таких же скрещенных саблях везли чужеземные клейноды,
добытые Хмельницким в боях, в бурные годы его гетманской и казацкой славы.
Затем ехал на ретивом жеребце Мартын Пушкаренко, высоко подняв правой
рукой драгоценный пернач, подаренный французским графом Конде. Позади на
вороном коне с поднятой для торжественного приветствия саблей гарцевал
молодой полковник Иван Серко, наконец вернувшийся из Франции.
Возле ворот гетманской усадьбы стояла четверка белых лошадей,
запряженных в разукрашенную карету. Белые арабские кони прядали ушами,
испугавшись длинной пестрой процессии, проходившей по улице, веселых
криков чигиринцев. Управлял ими Матулинский.
Эти кони вывезли карету с женихом и невестой на взгорье по дороге на
Субботов. Богдан и Ганна сидели молча, словно угнетенные этой последней
торжественностью в их жизни.
А на холме, когда уже вдали показался Субботов, карету снова окружили
конные казаки полковника Вешняка. Богдан велел Матулинскому остановить
лошадей и вышел из кареты поздороваться с казаками. Ганна осталась в
карете.
- Может быть, поедешь без меня и похлопочешь с братом Иваном о приеме
гостей? - спросил, словно советовался с нею. Но Ганна поняла, что он не
советовался, а приказывал. Он уже несколько дней нетерпеливо ждал
возвращения Федора Вешняка из "Москвы.
- Здравствуй, друг, рад видеть тебя! - воскликнул Богдан, идя навстречу
соскочившему с коня Вешняку.
А Ганна поехала по субботовской улице к восстановленной усадьбе. Следом
за ней двинулся и свадебный кортеж с гетманскими клейнодами, свидетелями
его воинской славы.
Вешняк сообщил гетману о том, что вместе с ним приехали послы и что уже
добились соглашения с царем.
- А вот к тебе, Богдан, еще гости! - указал Вешняк на толпу людей,
стоявших возле оседланных коней.
Он словно окаменел, только теперь присмотревшись к этим людям. Затем
быстро прошел вперед и прямо упал на грудь дальнего гостя. Из далекой
балканской страны снова прибыл к нему посол болгарского народа Петр
Парчевич! И вдруг подумал о том, как много еще надо сделать ему и
потомкам.
- О стремлении болгарского народа я напомню его величеству царю Алексею
Михайловичу!.. - пообещал Хмельницкий Парчевичу, когда они уже
приближались к воротам его субботовской усадьбы. Там брат Ганны полковник
Иван Золотаренко принимал гостей.
...Вот так было! Летели годы, сгорали в пламени освободительной войны
лучшие сыновья вольнолюбивого народа. Но народ помнил о них и продолжал
бороться за освобождение страны от шляхетского угнетения, от панской
неволи. Украинские люди всем сердцем и душой стремились в этой борьбе к
воссоединению с великим народом России!
1939-1964