Алифанов Леонид. Хмельницкий. Книга третья

Сомко выполнил свое обещание передать Мартынку, чтобы он приехал в
Субботов к матери.
Однажды утром, в один из дней новогодней недели, Мелашка вышла во двор
и увидела, как у их ворот остановились четверо всадников. Она тотчас
узнала Мартынка, сидевшего на буланом с рыжими пятнами коне. Он стоял
впереди, словно выговаривал у своих друзей право первым подъехать к
воротам родного дома.
Но самый лучший конь был у Ивана Богуна. Бросались в глаза белое пятно,
словно повязка на правой ноге чуть выше копыта, и тяжелая грива, свисавшая
на грудь. Мелашка залюбовалась этим красивым жеребцом.
Среди них она не увидела ни Филона Джеджалия, ни племянника Карпа. Двое
казаков на гнедых, почти одинаковых лошадях стояли в сторонке. Мелашка
поспешила к воротам, чтобы самой, как и полагается хозяйке, открыть их
таким желанным гостям. Не обманул переяславский купец и не забыл выполнить
свое обещание.
- Низкий поклон нашей казацкой матушке! - еще из-за ворот первым
поздоровался Иван Богун. И его казацкая шапка с малиновым донышком
взметнулась вверх.
И все как один соскочили с коней. Но неожиданный шум, донесшийся из
кустарника возле дороги, привлек их внимание. Они обернулись, а Богун
перестал размахивать шапкой.
На дороге показались беженцы с Приднепровья, напомнив казакам, что
война еще не окончилась, а только притихла, как притаившийся зверь.
В возы в большинстве были впряжены коровы. На возах лежали беспорядочно
брошенные пожитки, а сверху сидели дети. Их матери, сестры, деды толпой
шли сзади. Они движутся уже несколько недель, бегут, как когда-то бежали
от людоловов-турок.
Мелашке не впервые приходится видеть несчастных беглецов. А куда
убежишь, где спрячешься от королевских борзых? Сердце ее наполнилось
гневом и страхом. Плотнее запахнула кожух, вышла за ворота, спросила у
приближающихся людей:
- Что, снова проклятые ляхи затеяли войну? Ведь гетманы как будто бы
примирились с побежденными.
- Палачей, матушка, хватает для нашего брата хлебопашца и без
Потоцкого. Понравилась проклятым ляхам наша плодородная земля возле
Днепра. Вот и грабят эту священную землю, как выкуп от побежденных! Людей
закрепощают. Вон сам генеральный казацкий писарь прочитал грамоту о
смирении казаков, чтоб над ним самим пропели панихиду батюшки. Такого не
выгонят...
- Зачитаешь тут, люди добрые, спасая казаков. И не то прочитаешь, -
оправдывала Мелашка писарей.
- Разве что спасая казаков... - сказала одна из женщин.
Мелашка предупредительно обернулась к своим гостям-казакам. Ее
заинтересовали двое молодых казаков на одинаковых конях. У одного на
голове под шапкой белела окровавленная повязка. "Не Данько ли Нечай,
пресвятая дева? И в самом деле он!" - искренне обрадовалась она.
- Данько, горюшко ты наше! Что это у тебя с головой? Может, промыть
горячей водой и перевязку сделать?.. - сокрушалась она, открывая высокие
ворота.
- А это вот еще один Иван, мама. Самый молодой среди нас, он от двоих
гусарских старшин отбивался саблей, точно кнутом.
- Отбился, Ивась? - встревоженно спросила старая казачка.
- Не знаю... - смущенно ответил Мелашке юноша, почтительно поклонившись
матери Пушкаренко, пользующейся уважением среди казачества.
- Оба гусара, мама, действительно убежали на тот свет. Один - без
головы, а второй - без обеих рук.
- Чтобы не защищал дурную голову пустыми руками, коль не сумел удержать
саблю под ударом казака! - похвалил Богун молодого Ивана Серко.
Двое дворовых казаков взяли разгоряченных коней и стали водить их по
двору, чтобы остыли. Серко посмотрел на друзей, словно спрашивал, как
поступить, когда у тебя из рук поводья коня забирают, не спросив
разрешения.
Усатый, несколько медлительный и сдержанный, Мартын Пушкаренко
здоровался с матерью. Он, как когда-то в детстве, обнял счастливую мать за
шею, прижался головой к ее груди.
- Спасибо, мама, переяславскому старшине, благодаря ему нам и удалось
вырваться к вам погостить. В луговых зарослях на той стороне Днепра
разыскал он нас. Хотелось и Карпа прихватить с собой, но он...
- Что-то случилось с ним, пречистая матерь? Война, как поветрие, не
выбирая косит... - забеспокоилась Мелашка.
- Разве вы, мама, Карпа не знаете? Поехал защищать Богдана от
наседающей шляхты, - уже с крыльца сказал Богун.
- Один? Где это видано - один-одинешенек против такого скопища?
Мелашка хотела первой войти в дом, чтобы принять казаков, и в то же
время не терпелось послушать их. Ведь она ухаживала за ними, когда были
малышами, как за родными детьми.
- Вижу, что вы, мама, плохо знаете своего, да и нашего Карпа.
- Зато его хорошо знают проклятые ляхи! - снова вставил Богун, любивший
таких отважных воинов, как Карпо.
И четверо молодых казаков захохотали так, что стекла зазвенели в окнах.
- Надолго ли вырвались из этой баталии? - спросила Ганна.
Война не нужна молодухе, женский век которой клонился к закату.
Кажется, еще и не жила с мужем, а жизнь уже прожита!
- Да, наверно, до завтрашнего утра пробудем, - ответил за всех старший
среди гостей Мартынко, разматывая кушак и укладывая свое оружие на длинную
скамью.

23

Завтрак гостей затянулся до обеда. Мелашка и две девушки принесли из
погреба четыре больших кувшина с брагой и холодным венгерским вином,
которое так и пенилось в кубках.
Женщины-хозяйки, как принято, ухаживали за гостями, а девушки-служанки
быстро подавали горячие блюда. Напоминать гостям о стоявших на столе
закусках считалось в этом доме не только признаком гостеприимства, но и
своеобразной доблестью. Отказаться от какого-нибудь блюда - значит обидеть
кухарку и хозяйку дома.
Но временами Ганне приходилось оставлять гостей. Молодые казаки хорошо
понимали мать. У нее ведь две дочери-подростки и сын Тимоша. Малые дети
нуждались в присмотре матери, хотя и без нее они никогда не оставались
одни.
О чем бы ни заходила речь за столом, она сводилась к разговору о
беженцах, которыми забиты не только дороги, но и прибрежные лесные чащи.
Поселяне с Правобережья, с Белоцерковщины и Подольщины покидали родные
насиженные места и убегали на левый берег Днепра, на Лубенщину, а то и
дальше, к границам русской Белгородщины.
- Опустошаются наши земли, захваченные панами шляхтичами, - словно про
себя печально произнес Мартын.
- Но не усидят и они, проклятые, без людей, - добавила Мелашка.
Данило Нечай, который время от времени невольно хватался рукой за
голову и кривился от боли, хотя и сказал, когда его рану на виске
перевязывала хозяйка, что это "царапина", сокрушенно произнес:
- Говорят, что привезут сюда польских хлебопашцев с Вислы и с Немана. А
куда же деваться нашим? Пропала наша родина...
- Да типун вам на язык! Снова похоронную запели. А где же мы будем?
Неужто сабли свои солить собираетесь... Хватит, хлопцы, панихиду править.
Налей-ка, Мартын, а мать закуски подбросит, - призывал друзей неугомонный
Богун.
Он хотел поднять настроение молодежи. Когда хлопцы повеселели,
непоседливый Богун незаметно улизнул в соседнюю комнату. Он любил помогать
хозяйкам на кухне.
А вино делало свое дело. У казаков развязались языки. Они оживленно
разговаривали с Мелашкой, шутили, смеялись, заигрывали с молодухами,
угощавшими их. Вдруг все умолкли, когда в светлицу вошел Богун, ведя за
руку застенчивую девочку-подростка. Не на улице ли подобрал он беглянку?
Но одета она была в легкое платье. Девочка дичилась, словно только что
оказалась среди людей. Она слегка упиралась, но что надо пристойно вести
себя в присутствии гостей - не дитя ведь, - понимала.
Точно испуганная, она широко раскрыла голубые глаза, тут же и прикрыла
их, словно жмурясь от света. Длинные темные ресницы еще не играли, а
по-детски мигали, подчеркивая контраст голубых глаз и черных густых
бровей.
- А у нас вот и Геленка есть! - воскликнул Богун.
- О-о! - словно по команде восхищенно отозвались казаки.
- Геленка? - переспросил один из них.
- Почему же Геленка, а не Оленка? - поинтересовался самый младший из
гостей, Иван Серко. И покраснел, то ли от выпитого вина, то ли пленившись
красотой девчушки.
- Ежели я полячка, шляхетского рода...
- Ты смотри!.. Значит, выходит, не казачка, - разочарованно сказал
Мартынко.
И казаки переглянулись между собой, словно осуждая Богуна. Девочке не
больше пятнадцати лет, а как она гордится своим шляхетским происхождением.
- Где же ты, Иван, нашел такое золото?
- Да, прелестная девчушка! Должно быть, и ее родители тут. Ну так
пейте, хлопцы, покуда не нагрянули эти езусовы свидетели! - воскликнул
Нечай. И он с упреком посмотрел на Богуна, но ничего не сказал ему.
В этот момент в комнату вошел раскрасневшийся на морозе, но похудевший,
заросший бородой Богдан. Веселым взглядом он окинул сидевшие за столом
друзей и, придерживая рукой дверь, крикнул в сени:
- Давайте, хлопцы, сюда его, в компанию! Вот тут и положим на широкую
скамью, вместе с нами и за столом будет.
Двое чигиринских казаков осторожно внесли и положили на скамью раненого
Карпа Полторалиха, обе руки его были перевязаны окровавленными бинтами.
Следом за ним вошел с забинтованной головой Назрулла, в правой руке он
держал саблю и французский самопал Карпа. Казалось, что он в шутку напялил
на свою голову это окровавленное тряпье. Радостная улыбка засияла на лице,
когда он увидел друзей.
Девушки-служанки сразу увели Геленку, которая с ужасом смотрела на
раненых казаков.

24

Иван Богун по-своему утешал Карпа, когда женщины теплой водой промывали
ему раны на шее, руках и перевязывали их:
- Ну, Карпо, может, все-таки выпьешь горилочки? Рассказывают, что
покойный отец, бывало, говорил: самое лучшее лекарство, мол, - это горячая
кровь. А чем ты ее согреешь, если не полквартой горилки? Не знаю, сам не
слыхал, но мать уверяла, что отец именно так советовал...
Карпо через силу улыбнулся. А когда женщины ушли, унося теплую воду,
сухие листья чемерицы и окровавленные бинты, он облегченно вздохнул.
Временами он закрывал глаза, возможно, стараясь вспомнить, что говорил в
таких случаях его отец, а может, думал о чем-то радостном, чтобы заглушить
боль.
К нему подсел Богдан. И он был не весел, хотя приехал домой, к семье.
Тяжело переживать позор поражения! А еще тяжелее чувствовать свое
бессилие, сознавать, что ты ничем не можешь помочь своему народу. Разве
люди от хорошей жизни берутся за оружие?..
С Ганной и с детьми старался быть как можно ласковее, а сам спешил в
компанию казаков, в разговоре с воинами искал душевного успокоения. Ну,
вот они, цвет приднепровского народа, посмеиваются стыдливо над своими
ранами. А ты, самый старший среди них, сидишь пригорюнившись, сочувствуя
Карпу, хотя и сам со своей душевной раной тоже нуждаешься в сочувствии.
- Нет, уже не писарь я, друг мой, - продолжал Богдан, будто думая
вслух, жалуясь на свою судьбу.
Карпо открыл глаза, но ничего не сказал. А что скажешь, чем утешишь? Он
не мог понять, переживает ли Богдан, что лишился почетного и
обременительного писарства, или радуется, что избавился от него. Вон и
Назрулла стоит с забинтованной головой, держится за левую руку на
перевязи. Кого утешать, о чем спрашивать? Только еще больше терзать сердце
друзьям и себе.
- Приехал в Чигирин принимать сотню, - начал Богдан. - Полка же нашего
в Чигирине нет. Теперь ищи, сотник в звании полковника, свою сотню, иди на
поклон к Пеште...
Все это Богдан сводил к шутке, словно говорил о чем-то незначительном.
Когда же Карпо удивленно посмотрел на него, очевидно ожидая объяснений,
Богдан не мог дальше сдерживаться. Довольно хандрить казаку! И попросил
Карпа рассказать, кто и где его так искалечил. Ведь подписано соглашение.
Стоило ли унижать себя, покорно стоя перед шляхтичами, чтобы проклятые
гусары нарушали писанное кровью соглашение и продолжали калечить
украинский народ?
- Да и верно, как это случилось? - мучительно вспоминал Карпо,
опечаленный плохим настроением Богдана. - Выбежал я из душного зала, где
казаки подписывали это позорное соглашение. Ни жолнеры, ни ротмистры не
погнались за мной после того, как ты сказал, что я твой джура. Правда, на
улице жолнеры пристально присматривались ко мне. "Белоцерковский?" -
спросил рейтар из охраны, стоявшей на мосту возле Роси. "Да отстань ты от
меня! - возразил я. - Белоцерковский, белоцерковский... Чигиринский казак
я! Коль не видишь с похмелья, так протри глаза. Белоцерковские казаки в
синих жупанах..."
С этого и началась перепалка между Карпом и жолнерами. Сначала
словесная, потому что рейтар не отважился один на один драться с казаком.
Но за Карпом после его выхода из дома, где происходил позорный суд над
казаками, следили жаждущие человеческой крови гусары Самойла Лаща. Они
только что вернулись после кровавой стычки с донскими казаками. Гусары
заметили Карпа, когда он еще входил в дом. А когда увидели, что он тут же
поспешно вышел оттуда, пошли следом за ним. Сначала шли двое, потом к ним
присоединились еще несколько гусар. Так набралось их около десятка.
Услышали разговор Карпа со стоявшим на часах у моста рейтаром. Его
поведение показалось им дерзким, мог бы вежливее разговаривать с
победителями!.. Тогда и выскочили гусары из засады, погнались за казаком,
как за врагом.
Но их нападение не было неожиданным для Карпа. Он заметил их еще на
мосту. Карпо выхватил саблю из ножен одновременно с рейтаром. Но ему
пришлось драться не только с ним, но и с гусарами. Они старались окружить
его, как зверя на охоте. Сабли скрестились, посыпались искры, и Карпо
почувствовал, что ранен. Кто-то нанес ему удар сзади. Рана была неопасная,
но когда за шею потекла струйка липкой крови, Карпо встревожился.
"Эй вы, вояки возле юбок пленниц, целой оравой на одного нападаете!.."
- воскликнул Карпо, отражая удары передних гусар. Он старался пробиться
вперед, к Назрулле, который с лошадьми поджидал его в перелеске.
Возглас Карпа услышал и Назрулла. Он тотчас отбросил поводья Карпова
коня, выхватил саблю из ножен и бросился на помощь своему побратиму.
Неожиданное появление из-за кустов турка отрезвило гусар, точно на них
вылили ушат холодной воды. Конных турок с арканами, как у Назруллы, всегда
боялись пешие гусары. К тому же двое окровавленных гусар лежали на снегу.
Гусары, подхватив одного своего раненого, бросились наутек - ведь следом
за этим турком могли выскочить и другие! Назрулле нетрудно было выдавать
себя за напавшего турка... Но он не стал преследовать беглецов, а бросился
к Карпу. А тот стоял окровавленный, обессиленный этим неравным боем.
"Видел, Назрулла-ага, как набросились на меня братья христиане, пропади
они пропадом вместе со своими ксендзами".
"Айда, Карпо-ага, на коня, на коня! - поторапливал Назрулла, не слезая
с седла. - Быстро, айда! Бежать надо, гусары к коням побежали, погоня
будет!"
"Давай, ага, гони ты "айда"!"
Карпо успел сесть на коня и даже вытереть кровь на лице. И тут же
услышали, как через мост галопом проскакали гусары. Карпо видел спасение
только в бегстве.
"Давай, Назрулла, я поскачу вперед, а ты следи, чтобы нас не догнали.
Понятно, и я буду отбиваться, сколько хватит сил. Как думаешь, далеко
отъехали наши лисовчики? Надо, брат, догонять их..."
Они поняли друг друга с полуслова. Стали углубляться в лес, чтобы
обмануть преследовавших их гусар, а потом вырваться в степь, куда в
обеденную пору прошли лисовчики Вовгура.
Карпо и Назрулла неожиданно встретились с лисовчиками, когда они
возвращались с Дуная.
"Куда вас леший несет - прямо в пасть озверевшей от кровавой победы
шляхты!" - напугал их Карпо.
В Корсуне действительно польская шляхта правила тризну по казачьей
вольнице. Потоцкий стянул туда большое войско - гусар, немецких рейтар и
ополченцев. Это не могло не встревожить вовгуровцев. Перебросившись
несколькими словами и поблагодарив за предупреждение, отряд лисовчиков
повернул не к Днепру, а к Черному лесу, на Уманский шлях.
"Не называйте нас лисовчиками! Их уже нет, последние сложили свои
головы в Голландии. Лучше уж турками называться!.." - крикнул Юрко
Лысенко, углубляясь в лес.
И Карпу казалось, что он совсем недавно прощался с Юрком. А до Черного
леса тоже не рукой подать.
"Поднажми, поднажми, Назрулла! Должны вырваться! - торопил Юрко
побратима. - Может, удастся нагнать вовгуровцев... Кони-то у них
утомлены".
Карпо подбадривал Назруллу, а сам волновался: кони гусар, очевидно,
отдохнули в Корсуне за эти дни. Для них эта погоня лишь приятная прогулка
на морозе. Они не углублялись в лес, а скакали наперерез, чтобы опередить
и посечь дерзких казаков.
К счастью, казаки Вовгура недалеко отъехали от Корсуня и остановились
на опушке леса, где начиналась степь, на отдых. Вот уже сколько недель,
еще с поздней осени, они пробираются с Дуная в надежде найти покой на
родной приднепровской земле. А нашли... снова войну с теми же гусарами.
Казаки наскоро перекусили, что у кого было, и стали разгребать снег, чтобы
их кони попаслись до вечера. Ведь он не за горами. И вдруг услышали
отчаянный крик Карпа:
"Бей их, Назрулла-ага, все равно живыми нам не вырваться! Видишь, как
наседают!.."
"По коням! - громко скомандовал Юрко, услышав голос Карпа Полторалиха.
- Сабли!.."
И казаки Вовгура, точно смерч, налетели на гусар. Хотя гусар и было
немало, но они не могли противостоять вовгуровцам. Неожиданность появления
казаков в лесу и их крики ошеломили гусар. Все же они продолжали
ожесточенно сражаться. Вовгур увидел, как два гусара с двух сторон
подскочили к Карпу и рассекли голову его коню. Раненый Полторалиха не смог
соскочить с седла и повалился вместе с убитым конем на землю...
- Вот так меня и ранили! Гусары не выдержали натиска казаков Вовгура, -
закончил Карпо, лежа на скамье, - и это спасло нас. Я, понятно, уже ничего
не видел и не слышал. Меня вытащили из-под коня в беспамятстве. Ну, а
дальше пускай Назрулла расскажет...
- Рассказывать больше нечего, йок! Шестерых гусар уложили богатыри
Вовгура-ага, одного ротмистра я стащил арканом с коня...
- Что ты с ним сделал?
- Вовгур-ага выпросил у меня ротмистра для калыма и пошел на Каменец,
чтобы присоединиться к восставшим. Я благодарил вовгуровцев за то, что
помогли посадить Карпа на гусарского коня и подарили ему самопал. Потом
уже давай, давай аллах ноги!
- Если бы не крестьяне-беглецы, погиб бы я. Спасибо, помогли братья,
смазали горячим смальцем раны и перевязали их, - снова заговорил Карпо. -
Ну а Назрулла...
- Что? - забеспокоился турок.
- Как там по-вашему, по-турецки, погоди... Назрулла-ага, ты настоящий
воин, искренний побратим, понял?
Назрулла встал и тихо отошел от Карпа. Ему нужен покой. А когда
оглянулся и увидел задумавшегося Богдана, подошел к нему, взял за руку и
повел к молодым казакам.
- Будем говорить, Богдан-ага? - сказал он Богдану, выводя его из
задумчивости.
- О чем? - улыбнулся наконец Богдан и с благодарностью посмотрел на
Назруллу, старающегося развлечь его.
- Когда-нибудь расскажу и о нашем с Карпом и донскими казаками походе в
Молдавию. Хорошие люди донские казаки! Но об этом потом, - заговорил он на
турецком языке.
- Интересно бы послушать сейчас, покуда отдыхает Карпо. Только
рассказывай так, чтобы поняли все, хотя я и скучаю по турецкой речи.
Правда же, казаки, послушаем, как донские казаки вместе с Карпом отбили
нашего друга Назруллу у турецкого посла?
- Конечно, послушаем, а как же!.. - зашумели казаки.
Но Назрулла, вдруг о чем-то вспомнив, хлопнул себя по лбу:
- Тохта, Богдан-ага: как бы не забыть! Знаешь, турецкие аскеры еще на
Днестре рассказали мне: погиб наш мулла-ага патриарх Лукарис...
- Как погиб?! - с дрожью в голосе спросил Богдан.
- Разгневанный падишах велел схватить его и отправить на галеру.
Патриарх был стар, не мог справиться с веслом, как молодые невольники,
ведь никогда в руках не держал его. Погиб мулла-ага, замучили старика
янычары и мертвого выбросили в море...
Таким тяжелым известием закончился для Богдана первый день его
возвращения в Субботов.

25

В ореоле славы победителя ехал Николай Потоцкий на встречу с коронным
гетманом. Вместо себя оставил на Украине своего родственника Станислава
Потоцкого. Казаконенавистник Николай Потоцкий был уверен, что Станислав
будет и дальше проводить его политику, выполнять карательную миссию на
Украине! Ослабления в руководстве победоносными коронными войсками не
будет. Усмирение украинцев будет проводиться с рвением, достойным
шляхетской чести!..
"Коронный гетман должен чествовать победителя, обязан! Пусть удивляется
и завидует успехам польного гетмана..." - грезил Николай Потоцкий,
предвкушая радость встречи с коронным гетманом. Он остановился в Белой
Церкви только для того, чтобы покормить лошадей, дать им передохнуть, и
снова двинулся в путь на Броды. Припомнилось ему и не совсем деликатное
недавнее напутствие Конецпольского:
- Тоже с-стареть начинаешь, уважаемый пан Н-николай. Поменьше бы скакал
в седле! В нашем возрасте надо больше п-пользоваться ка-аретой...
Действительно, коронный гетман всю осень проболел, почти все время
пролежал в постели в замке. А ведь старше всего на несколько лет!
Скача несколько дней в седле, о чем только не передумаешь. А в глазах
все мелькали костры, на которых по его приказу сжигали живыми посполитых
на всем пути триумфального шествия его по Левобережью. Они мерещились ему
и во сне. Поэтому он старался развлечься, думать о чем-нибудь приятном,
фантазировать. Но разве это могло развлечь его, дать отдых голове?..
С юных лет его жизнь связана с седлом и оружием. Позорный плен,
передача от одного эфенди - властелина - к другому. Правда, на кол не
посадили, не продали и на рынке рабов и... не превратили в пылающий у
дороги факел...
Потоцкий даже тряхнул головой, отгоняя от себя эти страшные мысли.
Лучше бы ему не видеть этих костров, не чувствовать запаха горелого
человеческого тела... Где же другие, более благородные мысли?
Нежинское имение! Покоренные украинские хлопы на плодородных землях
огромного имения! Девушки... Какие там девушки-хлопки в обрезанных до
пупка сорочках или купаемые в любистке в присутствии пана польного
гетмана!..
Но ничто не могло заглушить ужасного шипения горящего живого тела
сжигаемых на кострах, умирающих посполитых...
Наконец-то Броды! От Конецпольского только недавно уехал король. Целую
неделю гостил у больного коронного гетмана, определявшего большую политику
Речи Посполитой. Коронный гетман даже проводил короля за пределы своих
владений в Бродах, едучи верхом на коне рядом с его открытой каретой.
- Порадовал меня пан Станислав своей заботой о спокойствии на южных
границах государства. Заботится ли об этом наша шляхта, на которой лежит
ответственность за могущество, и благополучие отчизны?.. - на прощанье
сказал король коронному гетману.
Поездка короля в весеннюю распутицу к коронному гетману не была просто
увеселительной прогулкой бездеятельного носителя монаршей короны.
Конецпольский - второе лицо в государстве - болеет, не грех, мол, и королю
подать пример чуткости. Но были и другие причины!
Усложнившаяся внешнеполитическая обстановка для Речи Посполитой на
Востоке вынудила короля отправиться в это дальнее путешествие! При таком
недоверчивом и неуважительном отношении к нему знатной шляхты королю не с
кем посоветоваться. Ведь заверениям султанских послов нельзя верить. Стоит
им возвратиться в Стамбул и появиться пред очи своего грозного падишаха,
как все может измениться. Привыкшему торговать христианами падишаху нужен
живой товар - ясырь. Что произошло бы с Кафой, с привычными ее торжищами,
прославленными в мире самыми ценными рабами - славянами, если бы вдруг
правоверный мусульманин не услышал привычного рыночного шума, плача
пленниц, заглушаемого рокотом моря и криком суфи [мусульманский духовник],
провозглашающих молитвенные азаны с минаретов... "Аллагу акбар... Лоиллага
илаллах!.."
Известные всему миру торговцы людьми определяли политику султанского
государства! Украинские Маруси Богуславки, сильные юноши и мальчики
составляли не только богатство страны, они влияли и на ее политику,
удерживали равновесие на Востоке...
Вторичное в этом году неожиданное нападение мусульман на Украину,
широко разрекламированное торжище рабами в Кафе, где было продано свыше
тридцати тысяч ценных пленников из "неверных", не на шутку встревожило
короля.

26

Николай Потоцкий застал коронного гетмана в плохом настроении после
разговора с королем. Гетман находился в обществе нескольких именитых
шляхтичей из свиты короля, оставшихся после его отъезда: казначея
Лещинского, настойчиво добивавшегося должности подканцлера и не успевшего
завершить свои дела; Сапеги, вечно озабоченного сепаратистскими
притязаниями литовцев, и приготовившегося уезжать Еремия Вишневецкого. Но
они, особенно лубенский магнат Еремия Вишневецкий, не подняли настроения
Потоцкому. Был ли Вишневецкий рад приезду утомленного дальней степной
дорогой польного гетмана, неизвестно. Особой симпатии к нему он никогда не
питал, такому же высокомерному, как и сам, постоянному его конкуренту в
борьбе за первое место среди шляхты.
- Как хорошо, что пан польный еще застал меня здесь, - первым заговорил
Вишневецкий. - И у меня теперь есть возможность...
Но Потоцкий махнул рукой:
- Прошу извинить меня, пан Еремия, я еще никогда так не уставал в