Алифанов Леонид. Хмельницкий. Книга третья

словно хотел снять усталость со своих глаз после стольких бессонных ночей.
Он всматривался глазами, а сердцем чувствовал - осуществляется мечта
украинских тружеников, его, Богдана Хмельницкого, мечта. Отныне не будут
украинские люди воевать друг с другом по злой воле шляхтича Потоцкого!
Хмельницкий вскочил на подведенного Гаркушей коня и галопом поскакал
навстречу войскам Филона Джеджалия.

26

Недалеко ушли остатки обесславленного войска сына гетмана Стефана
Потоцкого. Они продвигались медленно, настороженно, ибо знали, что следом
за ними двигались крымчаки, выслеживая их, как голодные волки беспечных
косуль.
В тревоге застал их и вечер. Ослабевший Стефан Потоцкий то впадал в
беспамятство, то приходил в сознание, умоляя дать ему покой. Везли
раненого по тряской, неукатанной дороге на несмазанной, раздражавшей
скрипом телеге.
Пожилому полковнику Шембергу не по летам было такое утомительное
путешествие в седле. Временами он вынужден был соскакивать с коня, идти
пешком, чтобы размяться да подбодрить свое упавшее духом войско. Больше
всего беспокоили наиболее ненадежные отряды его расчлененного
взбунтовавшимися драгунами, деморализованного войска. Даже драгуны
Чарнецкого утратили свой задорный пыл. Шемберг поручил им охранять
парламентеров Хмельницкого. Где былая гусарская слава, где их лихой
командир! Скрип пустых телег как бы напоминал о их позорном поражении,
унижении, а голод, дававший знать о себе, порождал неверие в свои силы.
К двигавшимся впереди гусарам, в окружении которых везли раненого
Стефана Потоцкого, приказы Шемберга приходили с большим запозданием. А
приказ его об остановке на ночлег возле небольшого ручья на большой
дороге, ведущей на Низ, дошел до гусар, когда на землю уже опустились
сумерки.
Именно в этот момент им стало известно, что путь к отступлению им
отрезан.
- Впереди войска какого-то турка Назруллы, - с тревогой сообщили
дозорные.
- Какого Назруллы? Не того ли?..
Но слова эти потонули в сплошном шуме. Ужасная весть о нападении турок
как молния пронеслась среди войска Шемберга. Люди не расспрашивали, не
прислушивались к приказам, зная, зачем турецкие отряды нападают на низовья
Днепра. У янычар султана пощады не вымолишь, тем более что у них нет
заложника, с которым обычно коронные войска отправлялись в поход на Низ. В
этот раз полковник Шемберг не позаботился заблаговременно о таком
заложнике.
- Единственно, что я, как воин, смогу посоветовать и приказать: у наших
гусар остались сабли, они должны защищать нас! - призывал Шемберг. - У
турок тоже не так уж много огнестрельного оружия, мы должны с боем
пробиваться к Чигирину и соединиться с главными силами коронного гетмана!
Приказываю пану Ежи Скшетускому немедленно свернуть вправо, к Днепру, и
пробиться к Чигирину за помощью...
Поспешно выстраивали возы в несколько рядов, готовясь к обороне. По
старой привычке полковник Шемберг решил использовать легкие отряды гусар,
которые сами и напали на противника. Первая же стычка этих смельчаков с
казаками Назруллы раскрыла их ужасную ошибку. Взбешенные внезапным
нападением, уманские казаки не только отразили атаки гусар, но и сами
перешли в наступление.
Назрулла приказывал:
- Уманцы! Шляхта прислала сюда гусар, чтобы уничтожить окруженные
войска Хмельницкого! Ни единого гусара не выпустить живым, руби головы
шайтанам! Айда, руби!..
А когда крымчаки узнали об уничтожающем ударе уманцев, они сообразили,
что могут запоздать с захватом пленных. Поэтому решили напасть на
изнуренное войско Шемберга с тыла. Тот помнил о крымчаках и остерегался
их, покуда не начался бой с уманцами. Назрулла неожиданно перепутал все
разработанные им планы обороны.
Воины Потоцкого засуетились в беспорядке. Их командиры растерялись, чем
усугубили смятение и дезорганизованность своих подчиненных. Все ринулись к
гибельному для них лесу.
Гусары, охранявшие умирающего Стефана Потоцкого, стали метаться по
дороге, не зная, куда бежать.
До самого утра на вытоптанном поле боя стоял стон раневых и крики
крымчаков, вырывавших у казаков захваченных ими пленных.
- Наш хан договорился с Хмельницким: оружие врага, - доказывали татары,
- казакам, а ясырь - крымскому хану!
- Пусть Хмельницкий и решает этот спор, - не сдавался Назрулла. -
Догоняйте гусар в лесу. А у меня вы не возьмете ни оружия, ни ясыря, коль
не хотите воевать с уманцами!
- А Шемберга? - не унимались ненасытные крымчаки.
- И Шемберга и Потоцкого!.. Да сын Потоцкого, кажется, и не доживет до
моей встречи с гетманом. Все оружие шляхтичей, коль на то пошло, возьмут
мои уманцы!
Когда наступил рассвет, замерла и равнина, на которой еще вчера вечером
стояло коронное войско Стефана Потоцкого. На опушке перелеска
расположились уманцы, напротив них, по другую сторону поля, где ночью
происходил бой, стали лагерем крымчаки. Несколько десятков старшин
разгромленного войска польских шляхтичей лежали связанными в перелеске,
охраняемые уманцами... В горячке с ними захватили и парламентеров
Хмельницкого - полковников Топыгу и Дорошенко.

27

С ротмистра Скшетуского тоже сбили спесь. Обрадовавшись приказу
полковника Шемберга об отступлении, он не думал о том, сколько гусар
осталось при нем, как и о том, сколько их осталось охранять раненого
Потоцкого. Он скакал напрямик через перелески, остерегаясь погони казаков.
В то время, когда остатки войск Шемберга погибали в неравном бою,
Скшетуский наконец добрался до Чигирина. Перед ним лежали развалины
уничтоженной Чигиринской крепости. Разбежался гарнизон, и, казалось,
ротмистр въезжал не в город, а в загон для скота. Даже следов неравного
боя не обнаружил ротмистр Скшетуский, только поражали его остатки
построек, разрушенных ничтожными трусами.
Скшетуский испуганно взглянул на свой поредевший отряд гусар.
Охваченный страхом город притаился в ожидании. "Неужели чигиринцам уже
известно о трагедии сына Потоцкого? - подумал ротмистр. - Очевидно, они
теперь радуются победе Хмельницкого, если узнали о ней..."
Пугая и без того перепуганных, как еще казалось, чигиринцев, ротмистр
промчался мимо деревянной церкви. Весь церковный двор был заполнен
прихожанами. Его наблюдательный глаз заметил у некоторых из них оружие. Но
- мчался к подворью староства. Ведь рядом с ним находится и двор
подстаросты!
Как обычно, на обоих подворьях было людно. Суетились жолнеры, шатались
и казаки. Неуемный шум свидетельствовал о царившей там панике.
- Что у вас тут случилось? - осмелился спросить ротмистр, как
посторонний наблюдатель. Понимал, что лучше не говорить им о поражении,
как и о том, зачем прискакал сюда на взмыленном коне.
К нему подбежал Комаровский. Короткая гусарская сабля при его высоком
росте болталась на поясе, словно детская игрушка. Пот выступал на лице не
по-весеннему тепло одетого воина. Это усиливало впечатление озабоченности
дворового стража подстаросты.
- Свершилось! Ночью прибежали беглецы от полковника Вадовского. Казачьи
полки восстали! Генеральные есаулы Барабаш и Караимович убиты
бунтовщиками. Отряд лубенского магната Вишневецкого отказался идти нам на
помощь. А те, что успели сесть в байдаки с генеральными есаулами, предали
их. Сотник лубенских казаков Джеджалий высадил полки с байдаков и повел их
на соединение с войсками Хмельницкого!
- А где же коронный гетман с войсками? - спросил Скшетуский и тут же
подумал: "Надо поскорее мчаться дальше от этого притаившегося Чигирина!"
- На рассвете вооруженные силы во главе с гетманом Калиновским ушли из
Чигирина. Нам приказано сжечь город и немедленно отправиться в Корсунь,
где сосредоточены наши войска. Легко сказать: четыре таких полка казаков
присоединились к бунтовщику! - захлебываясь, говорил Комаровский.
- Если бы только четыре полка реестровых казаков, уважаемый пан
Комаровский... - не сдержался ротмистр. - Тысячи головорезов крымской орды
направил против нас Хмельницкий! Точно туча движутся они сюда, очевидно,
через несколько дней будут и здесь!.. - продолжал он, наслаждаясь испугом
воина, который пялил на него глаза. Комаровский поглядывал на свой
немногочисленный отряд казаков.
Ни Пешты в канцелярии Чигиринского полка, ни подстаросты Чаплинского в
старостве уже не было. Чигирин покидали представители власти, да,
очевидно, и войска, хотя по улицам и слонялись мелкие группы вооруженных
людей.
Комаровский в один миг сообразил, что именно сейчас, когда на подворье
староства появился со своими гусарами Скшетуский, у него появилась
возможность бежать следом за коронным войском.
Ротмистр был не в лучшем настроении, чем Комаровский, поэтому и не
замечал его растерянности. Но вдруг Скшетуский увидел на крыльце дома
Чаплинского растерянную Гелену и сразу же бросился к ней.
- О, моя милая паненка еще не выехала? - воскликнул он, расставив руки
для объятий.
Гелена несказанно обрадовалась ему. Сколько передумала, ожидая этой
встречи! Она надеялась и в то же время терзалась сомнениями.
- Как я счастлива, что пан Ежи приехал так кстати! - бросилась Гелена в
объятия ротмистра так, словно давно привыкла к этому.
- Паненке что-то угрожает? - спросил девушку ротмистр, обрадовавшись
тому, что застал ее в покоях подстаросты одну.
- А разве не угрожает, пан Ежи? Вон и сам пан подстароста так поспешно
ускакал с войсками в Литву, - спешила сообщить ротмистру девушка.
Самоуверенный защитник девушки повел ее в опустевшие покои подстаросты.
Она шла с ним, как с близким ей человеком: перепуганная, она видела в нем
своего спасителя и не думала об осторожности... Поддалась не только
защите, но и полной власти над ней сгоравшего от страсти спасителя... Она
смотрела на него, как на бога, хотя от неожиданности не в силах была
сдержать первые слезы женщины. А его грусть после таких бурных ласк в
комнате восприняла как беспокойство воина. Пыталась утешать его, как
могла, хотя она сама больше, чем он, нуждалась в утешении.
Скшетуский посматривал в окно, как вор, забравшийся в чужой дом. Во
дворе староства становилось все меньше и меньше воинов. Даже его гусары
поддались общему страху, охватившему беглецов.
На окраине Чигирина вспыхнули пожары. Комаровский старался усердно
выполнять приказ. Он оставил в городе около десятка поджигателей. До
наступления ночи они должны были сжечь Чигирин. Всего-навсего сжечь город,
а потом бежать оттуда.
- Как видишь, моя милая Гелена, уже горит Чигирин, - задумчиво произнес
Скшетуский. - Пани лучше было бы уехать вместе с войсками. Могу поручить
одному из своих гусар проводить паненку до самого Кракова.
- А как же дом, хозяйство?.. - ужаснулась девушка.
- Разбойники Хмельницкого если не сожгут его сегодня ночью, так завтра
сровняют все с землей. Я велю запрячь карету подстаросты.
Девушка бросилась к ротмистру, словно защищаясь от его страшных слов:
- Пан тоже поедет в Краков вместе со мной?
- Это невозможно, уважаемая пани Геленка! Ведь Ежи Скшетуский коронный
гусар. Он обязан защищать честь отчизны от ужасного татарского нашествия.
В пламени этих пожарищ, уважаемая пани, я вижу, как поднимается страшная
фигура Хмельницкого!..
Трое поджигателей с факелами спешили наискосок улицы, направляясь к
двору подстаросты. Скшетуский опрометью выбежал из дома, но застыл на
крыльце, перепуганный. На поджигателей набросились женщины с ухватами,
старики и дети. Одна из женщин взмахнула перед глазами поджигателей
драгунской саблей, преграждая им дорогу во двор.
- Попробуйте только, мерзавцы! - закричала она высоким, властным
голосом. - Попробуйте, озорники, постыдились бы людей! Или жизнь тебе
осточертела?
Поджигатели остановились. Они издевательски подсмеивались над нею,
стоя, как перед разгневанной хозяйкой дома. По Скшетуский заметил на их
лицах страх и мольбу. "Они защищают усадьбу подстаросты", - мелькнула
вдруг в голове мысль. Он сейчас даже забыл и о том, что обещал отправить
Гелену в Краков. В это же время к крыльцу подскакал гусар с оседланным для
него конем.
- Образумьтесь, прошу, паи ротмистр! Там бегут воины из разгромленного
войска Стефана Потоцкого. Все погибло!.. - Он поскакал следом за
остальными гусарами к мосту, на Черкасскую дорогу.
Ротмистр подкрался к коню, дернул за поводья и вскочил в седло. И уже
не управлял конем, тот сам уносил ротмистра Скшетуского из Чигирина. В его
глазах стояла казачка с обнаженной саблей. Вот-вот занесет над ним это
острое оружие!
Он впивался шпорами в бока коня, подгоняя, чтобы опередить хотя бы свой
отряд гусар и почувствовать себя не последним из тех, над чьей головой
занесена грозная сабля Хмельницкого...
Гелена стояла на крыльце, точно окаменевшая. Глаза заволакивались
горячими слезами, в ней все оцепенело - и надежды, и животворная любовь
девушки, как не распустившаяся утром роза, со смятыми и растоптанными
лепестками...
Поджигатели бросили на землю факелы. Бросили их не под ноги женщинам,
защищавшим свой город, а на разбитую беглецами Чигиринскую дорогу.

28

За Чигирином дорога тянулась по прибрежному лесу. Ротмистру приходилось
все подгонять и подгонять изморенных коней, чтобы присоединиться к войску
коронного гетмана. До каких пор надо остерегаться, опасаясь, как бы тебя
не заарканили татары?
А коронный гетман Потоцкий теперь топил в вине свои заботы и горе. И
надо же, такое горе, пресвятая матерь божья, свалилось именно на
гетманскую голову. Но не меньшей бедой являлся для него и Калиновский,
который своими безрассудными, противоречивыми действиями выворачивал душу
коронному гетману.
Только неожиданная весть о восстании казацких полков на Днепре
отрезвила Калиновского. Он повернул свое войско на Корсунь. А чтобы в
Чигирине и окрестных селах не подумали, что он испугался восстания казаков
Хмельницкого, приказал жечь все казацкие селения.
- Жечь все, что принадлежит казакам! - беснуясь, приказывал
Комаровскому в Чигирине.
По этим следам и скакал ротмистр Скшетуский, догоняя коронное войско.
Его не оставляла мысль о Гелене. Девушка доверчиво отдалась ему в такие
страшные минуты жизни. Казалось, что он до сих пор слышит ее ужасный крик,
долетевший до его слуха, когда он поспешно выезжал со двора.
"А, что мне до этого!" - старался избавиться от навязчивых мыслей. Но
образ девушки, опозоренной и брошенной им в такое тревожное время, не
покидал его ни на минуту. Все-таки мучило угрызение совести. Он
оглядывался, словно хотел убедиться, не гонится ли за ним то девичье горе.
Скшетуский прискакал в Корсунь, когда закончился совет гетмана с
командирами его сборных войск.
- Наконец я вижу живого свидетеля! - воскликнул Потоцкий. - Неужели это
правда, что меня постигло такое горе, пан Ежи?
- По приказу пана Шемберга я должен был оставить войско пана Стефана,
ваша милость, - начал издалека Скшетуский, догадывавшийся, что другие
вестники могли опередить его: разве знаешь, что они наговорили гетману со
страху?
- Горе мое, печаль моя, по моей вине!.. - зарыдал коронный гетман,
закрыв обеими руками лицо.
Скшетуский понял, что коронному гетману известно больше, чем он мог ему
сообщить. Несчастный отец уже оплакивает покойника Стефана.
- Сколько татар бросил тот предатель на войско пана Шемберга? - тем
временем выяснял у Скшетуского гетман Калиновский. - Верно ли, что
пятнадцать тысяч жадных на ясырь татар поддерживают Хмельницкого?
- Орда, уважаемый пан польный гетман, есть орда! - мудро изворачивался
Скшетуский. - Но кроме многочисленной орды татар у Хмельницкого теперь
насчитывается свыше десяти тысяч вооруженных казаков. Они пришли к нему,
вооруженные современными самопалами, добытыми под Дюнкерком. У пего
опытные полковники - Вешняк, Золотаренко, Дорошенко. А Джеджалий, Клиша,
Беда... Теперь, уважаемый пан, это не тот Хмельницкий, которого я голыми
руками брал на Поднепровье за рюмкой варенухи. Да каждый из них...
- Отступать! - прервал Потоцкий, схватившись рукой за сердце. -
Немедленно отходить на Белую Церковь! Да поменьше пожарищ, прошу польного
гетмана, чтобы не указывать путь отступления наших сил. Пану ротмистру
Скшетускому немедленно скакать в Варшаву с донесением моим и пана польного
гетмана. И не мешкая, на подставных лошадях из моей охраны. Панове
канцлеры должны немедленно призвать посполитое рушение, создать армию в
несколько десятков тысяч человек. Единственное спасение - преградить путь
орде и войскам Хмельницкого, чтобы не допустить опустошения и ограбления
страны. Ах, какая неосмотрительность, какой беспримерный проигрыш!
- Пану коронному гетману следует хоть теперь почувствовать себя
настоящим воином и мудрее командовать войсками... Отступление - это не
единственный путь к спасению. У меня около пяти тысяч вооруженных воинов,
более трех десятков пушек, есть порох, ядра... - отговаривал Калиновский
Потоцкого.
- Хватит перечислять, словно приданое невесте, почтенный пан польный
гетман! - резко прервал Потоцкий. - Около трех десятков пушек наберется
сейчас и у этого предателя. Одной орды не менее пятнадцати тысяч. А это
толпа, саранча, уважаемые панове! Мудрее пан Калиновский будет командовать
войсками тогда, когда сам станет коронным гетманом! Лучше прекратил бы
освещать пожарами наш путь отступления... Как коронный гетман, приказываю
остаткам войск отступить, пока нас не настиг в этом казачьем гнезде - в
Корсуне - Хмельницкий!.. - Он даже вздрогнул, произнося это имя.
- Беда, уважаемое панство! Полковник Мрозовицкий с полком корсунских
казаков взбунтовался, оружием и саблями расчистил себе путь и ушел к
Хмельницкому!..
- Ну как, пан Калиновский и дальше будет возражать?! - истерически
выкрикнул Потоцкий, ударив кулаком об стол так, что зазвенели бокалы.
- Отдаю приказ на отступление, пан коронный гетман!.. - испуганно
спохватился Калиновский. - Но Корсунь прикажу сжечь до основания за измену
полка.
- Отступаем на Белую Церковь! Пушки пустить впереди коронного войска.
Немецкие драгуны и гусары следуют вместе со мной в хвосте нашего войска!
Четкий приказ коронного гетмана немедленно передали полковникам,
ротмистрам. Но командиры его армии были охвачены паникой. За стенами
канцелярии, где происходил совет, приказы звучали как панические призывы к
безоглядному бегству.
А в тот момент, когда подвыпивший коронный гетман садился в запряженную
четверкой лошадей карету, в небо взвились клубы дыма и пламени от первой
загоревшейся хаты. За первой запылали и другие, улицы сначала наполнились
тревожными криками, а потом все слилось в один душераздирающий вопль
охваченного пламенем, разграбленного города...

29

- Василина, не надо смерти бояться! Так и я сказал себе, когда-то
давно, будучи юношей, когда отец не хотел брать меня в войско, уходя на
Днестр. "Война - это смертоубийство", - пугал меня или пророчил себе. А я
возражал ему, что на войне, мол, не все умирают. Чтобы не погибнуть
самому, надо не только отбиваться, но и нападать, пускай враг гибнет от
твоей сабли... С тех пор прошло много лет, и теперь мне некому доказывать,
кто оказался прав: отец погиб в том бою... Давно, говорю, Василина, это
было. Тогда молодость вдохновляла нас, она и подсказывала такой ответ
родителям.
- А сейчас? Скажу правду, пан брат. Смерти я все-таки боюсь, хотя и
казачка. Может, потому, что женщина?
- Все равно человек. Ведь человек и на свет родился для того, чтобы
жить.
- Только для этого? - удивленно спросила Кривоносиха.
- Конечно. Известно, не каждый по-настоящему понимает жизнь. Жить, пани
Василина, это не значит есть и спать. Как я понимаю, надо жить так, чтобы
оставить после себя след на земле от твоей твердой поступи. Надо трудиться
так, чтобы люди вспоминали тебя за добрые дела.
Уж несколько дней как наступило затишье - остывали жерла пушек, не
вынимались сабли из ножен. А весеннее пение жаворонков в небе звало
казаков к ралу.
Но война напоминала о себе. Чем ближе подъезжали казаки к Чигирину, тем
больше валялось на дороге разбитых колес, телег и другого снаряжения. Эти
обломки о многом говорили Хмельницкому. Глядя на поломанные телеги, на
загнанных до смерти лошадей и тела драгун, Богдан ясно представлял картину
отступления признавшего себя побежденным врага. Он даже улыбался, когда
видел, что с убитых коней не успели снять седел: вот как удирают!..
Некоторое время ехали молча: Кривоносиха на возу, а Богдан верхом на
своем сивом коне, подаренном ему крымским беем, отцом Мехметки. За возом,
на котором ехала Кривоносиха, шли его воины. Полковники Богданового войска
ехали по два, чтобы не было скучно, беседуя по дороге. Впереди ехали
Назрулла, Иван Золотаренко и Федор Вешняк. На положении пленника ехал Иван
Выговский, ища своего места в разросшемся войске Хмельницкого. Слева
двигался полк Юхима Беды, вместе с которым ехал ротмистр Иван Самойлович.
За возами с пушками и порохом ехали старшины, возглавлявшие пешее казачье
войско.
Только конные подразделения, сопровождавшие старшин, не придерживались
общего строя. Сотники же других подразделении внимательно следили за
порядком.
Войско Богдана Хмельницкого двигалось тремя растянувшимися колоннами,
между которыми ехали возы с провиантом, ранеными и пушками.
Отдельно ехала чигиринская конница Петра Дорошенко. Большой отряд татар
неотступно следовал за возами с пленными, которых они считали своей
добычей. Джеджалий с таким же отрядом конников, как и у Дорошенко, замыкал
колонны. Только ему было дано право стрелять, предупреждая в случае
опасности или при какой-нибудь другой неожиданности. Все войско двигалось
бесшумно: ни песен, ни выстрелов.
Когда Богдан выехал на холм, свободный от перелесков, и увидел справа
извилистую ленту Днепра, он приказал войскам остановиться и созвать всех
полковников.
Слез с коня и отдал поводья Тодосю. Следом за ним соскочили на землю и
полковники, разминая затекшие в седле ноги.
Каким чудесным показался им окружающий их спокойный и полный тишины
мир! Тут сошлись единомышленники - широкие степные просторы и они, атаманы
армии восставшего народа! Разве они вместе со своими отцами, братьями и
сестрами не сумели бы навести такой же железный порядок на своей земле,
чтобы мирно трудиться?
- Хочу посоветоваться с вами, друзья, - промолвил Богдан. - Душа
изнывает, мысли путаются, но не оттого, что приходится воевать. Мне бы
хотелось, чтобы наши люди распахивали заросшие пыреем целинные земли, да
сеяли на ней арбузы и гречиху.
В ответ на слова атамана полковники одобрительно засмеялись. И каждый
из них окинул взором степные просторы, которые словно измерил Богдан
широким взмахом руки. Вдруг услышали пение жаворонка, и смех их оборвался,
да и слов не находили, только глазами говорили друг с другом. Они верили
друг другу, вместе переживали и радость и горе.
Войска Хмельницкого подходили к Чигирину.
- Если гетман не возражает, я первым проскочу в город, - сказал Федор
Вешняк.
- Думаешь, что именно тебе надо?
- Я не уверен, что вам следует проверять наших дозорных. А если не я,
так пусть полковник Юхим Беда со своими казаками пройдет первым...
- Я с уманцами пойду следом за Бедой. Остановлюсь в перелеске за
Тясьмином, - предложил свои услуги и Назрулла.
- Это уже дело, полковники!.. Но у меня есть там не только военные
дела. Слушаю я трели жаворонка, да и о своих птенцах, изгнанных из родного
гнездышка, думаю. Разрешите ли вы, братья, мне, уже не как атаману,
отлучиться на какое-то время по своим делам?
Теперь уже по-другому смеялись полковники и старшины. Какие чувства
вызвал у них гетман своей просьбой! Именно перед остановкой войска
полковник Золотаренко напомнил старшинам о том, что им следовало бы
посоветовать Хмельницкому заехать к детям в монастырь. Поддержанный
полковниками, гетман тоже засмеялся.
- Спасибо, братья, за дружескую поддержку. Все мы люди, и ничто
человеческое нам не чуждо. Ведь мы отцы... И несем ответственность не
только за наших детей. Я поеду в монастырь вместе с матушкой Василиной.
Мне там очень понадобятся женская душа и материнский глаз... А ты, Федор,
поведешь войско. Вместе с полками Беды и Назруллы двигайтесь через
Чигирин. На ночевку останавливаться только в лесу! Да следите не только за
дорогой, но и за Днепром.
- А в сторону Черкасс тоже послать разведку? - спросил Вешняк.
- Да. Мы должны точно установить, отошли ли войска гетманов к Черкассам
и где они собираются дать нам бой. Эти места мы хорошо знаем. Да не
затягивайте ночевку, мы должны нагнать войско Потоцкого! Покуда они возле
Днепра - от нас не уйдут, обещаю вам. Ну а коль им удастся вырваться...
- Не вырвутся. Передай и от меня привет пани Мелашке. Хорошая мать у
Мартына, - промолвил Вешняк.
Богдан уже вставил ногу в стремя, но тут же вытащил ее, о чем-то
подумал и сказал:
- Я нагоню вас под Черкассами, а Карпа Полторалиха пошлю на поиски
Максима Кривоноса, чтобы установить с ним связь. Дорошенке вместе с
несколькими сотнями чигиринских казаков и пленными остаться в Чигирине. Мы
должны навести порядок в многострадальном городе, успокоить людей...

30

Полковник Криштоф Пшиемский, как дух зла, пять недель скакал по
проторенным дорогам Речи Посполитой. Не найдя общего языка с