Алифанов Леонид. Хмельницкий. Книга третья

"Сжечь гнездо изменника Речи Посполитой!" Прибытие из Франции ревностного
доносчика полковника Пшиемского ускорило осуществление мстительных
намерений чигиринского подстаросты. К сожалению, Хмельницкому не удалось
опередить Пшиемского. В Субботове семья Хмельницкого жила под постоянной
угрозой подстаросты Чаплинского изгнать их с хутора. Мелашка советовала
немедленно мчаться хоть на край света к Богдану. В тот же день Карпо
Полторалиха и снарядил Петра Дорошенко в дорогу.
Ганна лежала тяжелобольная - у нее парализовало руку и ногу. Но она
просила Мелашку не сообщать Богдану о ее недуге. В то же время она
понимала, какое страшное несчастье нависло над их семьей, и советовала
именно об этом известить мужа. Ее так измучила болезнь, что свет был не
мил. Какое горе навалилось вдруг! А у нее ведь дети. Что будет с ними, как
будут жить? Скорее бы вернулся отец!..
С волнением и тревогой она говорила об этом с Мелашкой. Чаплинской
все-таки напал на гумно с необмолоченным хлебом. Услышав об этом, Ганна
потеряла сознание и, не приходя в себя, скончалась...

2

Богдан Хмельницкий, терзаемый тревожными думами, еще не знавший о
постигшем его горе - смерти жены, подъезжал к Варшаве. Небольшой отряд
отважных чигиринских казаков с подменными лошадьми и старшиной Петром
Дорошенко, сопровождавший Богдана, проезжая по дорогам Польши, не вызывал
никакого подозрения. В это тревожное военное время столько воинов
передвигалось с запада и с востока! Дороги, ведшие в Варшаву, особенно
были забиты разными воинами.
Богдан Хмельницкий вспомнил о корчме Радзиевского, находившейся на
окраине Варшавы, о которой распускалось много всяких слухов. Вспомнил о
благосклонном отношении к нему ее молодого владельца Иеронима Радзиевского
(теперь известного государственного деятеля!), который неоднократно гостил
у него в Субботове. Этот энергичный, жаждавший действий человек, кажется,
является сторонником короля, а не шляхты.
Именно к нему и решился обратиться со своими жалобами Богдан
Хмельницкий. Богдана больше всего беспокоила мысль, удастся ли ему
опередить полковника Пшиемского, помешать этому подлецу оклеветать его.
- Тебе, Петро, придется остаться с казаками да почаще заглядывать ко
мне в корчму тоже, - приказал он Дорошенко, прерывая тяжелые мысли. То ли
его тревожила неизвестность, то ли им овладевало чувство страха.
Неприветливой и чужой показалась ему столица государства, терзаемого
беспокойными войнами.
Но в корчму Богдан зашел с высоко поднятой головой, как подобает
сильному духом воину. Ведь в пароде неспроста говорят: на слабого,
шелудивого пса свои суки, как на врага, оскаливают зубы! Рукой поправил
сивую смушковую шапку с длинным малиновым донышком, - пусть видят, что
вошел не какой-нибудь прощелыга, а полковник! В самой большой светлице
корчмы облюбовал себе стол со свободными четырьмя дубовыми скамьями. И
радовался, что может по очереди накормить и своих казаков.
- Подать вина и закуски на четверых! - потребовал он, словно находился
в корсунской или чигиринской корчме.
И удивился, увидев обеспокоенного его появлением пана Янчи-Грегора
Горуховского. Тот вдруг застыл на месте, словно испугался полковника
Хмельницкого. Словно шелудивого пса, разглядывал Богдана прихвостень пана
Радзиевского. Горуховский остановил слугу, который должен был обслуживать
Богдана Хмельницкого.
- Пану полковнику лучше было бы пообедать у меня в комнате... - понизив
голос, сказал он.
- Пан Янчи-Грегор хочет пригласить меня в гости или... предостеречь? -
спросил Богдан, не выдавая своего беспокойства. И тоже понизил свой
немного охрипший голос и, как бы извиняясь, окинул взглядом свою
загрязнившуюся в дороге одежду.
- По-дружески хочу предостеречь уважаемого пана Богдана. Прошу вас в
мою служебную комнату, там поговорим.
Он даже взял Хмельницкого под руку, то ли проявляя уважение, то ли
торопя его поскорее пройти мимо подвыпивших жолнеров, купцов и
разгулявшихся шляхтичей.
- Уже почти две недели вас всюду ищут гонцы коронного гетмана,
получившие приказ арестовать как изменника, - шепотом сказал Янчи-Грегор,
плотно прикрывая за собой дверь. - Приказано схватить пана и немедленно
заковать в цепи. И я не могу поручиться, что и в нашей корчме не находятся
такие гонцы.
- Получается, что пан Янчи-Грегор на себя накликает беду, принимая тут
банитованного! Или, может быть, я уже и арестован? - Хмельницкий схватился
за саблю. - Банитованный... За что, дьявольская ты судьба, за что? Ведь я
повел свои войска, выполняя волю королевы... Оказывается, не в ту сторону
повел их, будучи верен верноподданническому долгу. Что же, можно и
изменить направление!
Хмельницкий тут же овладел собой, опустил руку. Кому жалуется?
- Кстати приехали, пан полковник! С минуты на минуту ждем пана
Иеронима, еще вчера условились. Коронный гетман такую кашу заварил в
стране! Король сейчас остался один. Канцлер Осолинский и хорунжий
Конецпольский сейчас где-то на Украине. Пан Иероним сейчас в немилости у
шляхты из-за того, что поддерживает оскорбленного ею короля Владислава и
его политику. В этой стране шляхта может оскорблять даже короля, и не
только на заседаниях в сейме.
- Так король еще не отдал приказа о моем аресте?
- Сила короля у нас сейчас измеряется силой взбесившейся шляхты.
Король, очевидно, сам остерегается, боясь стать жертвой заговорщиков. Он
весьма сожалеет о том, что не вовремя отправил Осолинского. А ведь
королева отправила вместе с паном Хмельницким и полковника Пшиемского...
Разве разгадаешь их замыслы... А вот и пан Иероним! - воскликнул
Горуховский, посмотрев в окно.
"Разве знаешь, разве разгадаешь их замыслы? Делают одно, а думают о
другом, посылая с тобой таких шпионов, как Пшиемский!.."
Чтобы освободиться от гнетущих мыслей, Богдан резко встал из-за стола и
подошел к окну. Он увидел большой двор корчмы. Утренний туман рассеялся,
поднявшись над лесом, окружавшим Варшаву, начинался теплый летний день.
Во дворе стояла карета с гербом, запряженная тройкой лошадей. Молодой,
но уже располневший Радзиевский молодцевато выскочил из кареты, словно
хотел покрасоваться перед окнами своего многолюдного заведения. Он что-то
приказал сопровождавшим его всадникам и легко взбежал по ступенькам на
просторное крыльцо корчмы.
Богдан отошел от окна, стараясь подавить гнев, вызванный сообщением
Горуховского. Резко обернулся к двери, куда опрометью выбежал этот слуга,
встречая своего хозяина. Богдан одернул смятый в дороге кунтуш, потрогал
рукой саблю и пистоль.

3

Полковник Пшиемский скакал напрямик, по кратчайшей дороге к Бару, где
размещалась военная резиденция коронного гетмана, а не в Варшаву.
Пшиемский почти на две недели опередил Хмельницкого. Стремясь как можно
скорее найти гетмана, он загнал не одну лошадь, словно под их копытами
горела воеводская земля. Не щадил он и себя. Прискакав в Бар, он не думал
об отдыхе, а тотчас же направился к гетману. И, как воин с поля брани,
предстал он перед глазами коронного гетмана!
- Измена, вашмость пан гетман! - закричал он, едва перешагнув порог
кабинета гетмана, вместо приветствия и пожелания здоровья хозяину.
- Пресвента матка боска! Пан полковник Пшиемский? О какой измене
говорите вы в моем доме? Что за наветы! И в каком виде явились вы, пан
Пшиемский! Позор для шляхтича!
- Хмельницкий!.. Известный вам Хмельницкий с графом Конде,
родственником королевы, в заговоре!
- В своем ли вы уме, пан? С французами, с родственниками королевы, -
хлопы в заговоре! Мог бы пан Пшиемский спокойно, без истерики, подробно
доложить, как подобает воину? Вижу, что пан явился ко мне прямо с дороги!
- Да, ваша милость, чуть живой. Но дело не терпит промедления. Ваша
милость, очевидно, знает известного итальянца кардинала Мазарини, этого
ренегата и интригана... Сейчас глава французского правительства привлек на
свою сторону такого же, как и сам, но совсем еще молодого интригана -
главнокомандующего вооруженными силами Франции графа Конде.
- Это все нам известно, ведь наша королева родственница ему. Но при чем
тут измена Хмельницкого? Он послан во Францию нашим королем!
- Хмельницкий становится орудием интриг молодого политика! Конде
задумал создать всеевропейскую коалицию против Речи Посполитой и хочет
вовлечь в нее Хмельницкого с казаками. А это означает, что вся украинская
чернь по призыву Хмельницкого возьмется за оружие!..
Слова Пшиемского прозвучали как предупреждение о приближающейся
гражданской войне. Слава Конде Луи де Бурбона, молодого полководца,
туманила головы европейским самодержцам, немецким курфюрстам. Втягивание
казаков, этой огромной вооруженной силы, в союз с протестантской коалицией
действительно представляло неожиданную и грозную опасность для польской
шляхты. Очевидно, и король состоит в этом заговоре! Почему вдруг он так
внезапно направил канцлера Осолинского на Украину? Не по этим ли
соображениям король настаивал на том, чтобы казацкое войско, направляемое
во Францию, непременно возглавил Хмельницкий? Казацкая сила подобна сухому
пороху, которому не хватает только искры, чтобы вспыхнуло пламя на
восточных границах Польши. Не повез ли пан Осолинский казацким
экстремистам эту искру от короля?
Войско Речи Посполитой деморализовано, обессилено бесконечными войнами
в Европе под знаменами иезуитизма! Даже полк самых лучших гусар преступно
разделили между собой коронный гетман и хорунжий Александр Конецпольский
не для войны, а для тщеславия, чтобы сопровождали их, как янычары
турецкого султана. Самые лучшие полки реестровых казаков прихватил
хорунжий якобы для отражения нападения крымских татар.
- Сознает ли пан Пшиемский, какую он, с позволения сказать, новость
привез для шляхетской Польши? - грозно изрек коронный гетман Потоцкий.
- О, вполне! Я не страшусь первым пасть от меча этого изменника. Перед
шляхтой стоит альтернатива - или мы сложим свои головы, или должны
обезглавить мятежных хлопов!
С этой минуты снова зашевелились сановники Речи Посполитой, руководимые
Николаем Потоцким. На Украину поскакали отряды, чтобы схватить
возвращающегося из Франции Хмельницкого. Потоцкий приказал Александру
Конецпольскому использовать жолнеров и реестровых казаков для поимки
Хмельницкого. Родного сына не жалел коронный гетман, гоняя его, как
гончего пса, по Приднепровью, готовя из него еще одного усмирителя
казацкой вольницы.
Подготовив силы для междоусобной войны, коронный гетман поскакал в
Варшаву. Он стремился сюда не затем, чтобы получить у короля разрешение на
ведение этой войны, а похвастаться перед ним на сейме своей политической
дальновидностью. И напомнить королю о его слепой вере в казаков, на помощь
которых рассчитывал в своей борьбе с сановной шляхтой, захватившей
управление государством. Потоцкий обуздает своевольных украинских хлопов,
бросив против них коронное войско, которое сражалось с ним у Кумейковских
озер, усмиряло непокорных на Левобережье.

4

Любимец королевы, заранее предупрежденный Горуховским о Хмельницком,
вошел в комнату с улыбкой на устах. Улыбка его должна была означать, что
ему, пользующемуся доверием короля, встреча с человеком, которого обвиняют
в измене, нисколько не повредит. Разве только с одним Хмельницким
приходится ему встречаться тайком, помогая королю бороться с зазнавшейся
родовитой шляхтой. Одетый с иголочки, Радзиевский, розовощекий, словно
херувим, нарисованный на лаврских киотах, похлестывал, забавляясь, модным
английским стеком.
- Что здесь произошло? Пан Иероним, прошу объяснить мне. Ведь ясно,
меня оклеветали?.. - горячился Хмельницкий, даже не стараясь скрыть
волнение.
Радзиевский игриво приподнял вверх стек: мол, успокойтесь! И тут же
протянул правую руку Богдану, переложив стек в левую. В пожатии его руки
Богдан не почувствовал прежней искренности, и это еще больше насторожило
его. Как он возвысился! Это уже не тот Иероним, с которым встречался
Хмельницкий на свадьбе у Мартына Калиновского.
- Не могу утешить пана полковника радостными вестями! Король, как
известно, бессилен опровергнуть клевету Пшиемского. А клевета страшная! Он
донес, будто пан Хмельницкий вступил в предательский заговор с графом
Конде...
- Проклятый шпион!.. Неужели король поверил? Да не было никакого
заговора, клянусь богом! Опьяневший от славы фаворит Франции действительно
говорил со мной о своих военных планах, о своем отношении к
восточноевропейским государствам. Но пусть он сам и отвечает за это. Я, в
то время подчиненный ему, должен был слушать. Только слушал - и больше
ничего, на кой черт мне все это!
- Только слушал... А разговор этого хваленого в Европе полководца,
стало быть, заслуживал внимания! - то ли с иронией, то ли восторженно
воскликнул Радзиевский. Его глаза заблестели, и трудно было понять, что
выражали они - восхищение или осуждение. Неужели на северном побережье
Франции говорилось об этом так туманно?
- Только и всего, уважаемый пан Иероним! Стоило ли мне унижаться перед
ним, чтобы сейчас оправдываться! Не скрою, граф Конде говорил о союзе
украинских казаков с протестантской лигой. Я не мог не понять его слов. А
еще лучше, вижу, растолковал их подлый шпион... Я не собираюсь
оправдываться, а жажду собственными руками задушить этого мерзавца, шпиона
в звании полковника!
- Подожди-ка, пан полковник! - совсем другим тоном заговорил
Радзиевский.
Теперь он уже не скрывал своей заинтересованности рассказом
Хмельницкого. Но это длилось лишь мгновение, и он снова заговорил с
Богданом как королевский дипломат.
- А пока что пану Хмельницкому следует самому позаботиться о своей
судьбе, тем более что над его головой уже занесена секира палача.
Присядем, пожалуй, за этот стол у пана Горуховского. Пан Янчи, подайте нам
вина, хотя бы и венгерского, и хорошую закуску, - сказал он корчмарю. - С
самого утра еще ничего не ел. Да о казаках пана Богдана позаботьтесь. О,
они сейчас очень пригодятся полковнику Хмельницкому.
О чем думает теперь этот государственный муж с холодным сердцем и
циничной душой? Интересно, верит ли он сам в то, что Хмельницкому угрожает
секира палача, или это только предположение экзальтированного молодого
человека?
Янчи-Грегор не скупился, подавая на стол отборные вина. Он распоряжался
в корчме не как подчиненный, а как хозяин. Закуски тоже было достаточно.
Обед, очевидно, придется растянуть до ужина. Днем Богдану не следует
показываться в городе, ибо теперь его судьба находится в руках коронного
гетмана.
Богдан держался нечеловеческим усилием. Еще в детстве он приучился
владеть собой, иезуитская коллегия закалила волю, а сложные перипетии на
жизненном пути превратили его в человека с львиным сердцем. Ничем не
выказал своей тревоги. Сначала он пил, как голодный, хорошо закусывал
после каждого кубка вина. Еще бы, после такой бешеной скачки! Но потом
стал заливать вином вспыхнувший в душе пожар. А рассказ Радзиевского еще
больше подливал масла в огонь.
- ...Не знаю, не скажу, - продолжал Радзиевский свой страшный рассказ.
- Мне известно, что пани Ганна померла. Но не знаю, от болезни или печали,
а возможно, и от страха, когда нагрянули захватчики. Еще бы - всю жизнь
прожила в полной уверенности, что трудится на своей земле! А тут приходит
чиновник староства, выгоняет ее, как преступницу, из дому за измену мужа,
заявляя, что она живет на панской земле... А весь Субботов должен перейти
в собственность подстаросты! Выгоняют, словно из чужого двора, уничтожают
плоды ее многолетнего труда и забот. Ведь пришла она в Субботов совсем
молодой, трудилась, не щадя своего здоровья... Говорят, что она почти
целый год болела. А умерла во время нападения подстаросты на вашу усадьбу,
пан Хмельницкий. Говорят, что Чаплинский хотел поглумиться над ее трупом.
Но ваши друзья и слуга или побратим, какой-то Полторалиха, проявили себя
как настоящие воины, отбиваясь от захватчиков. Рассказывают, что они
дрались, как рыцари!.. Хозяйку хутора похоронили по своему обычаю,
сопровождаемые вооруженными кривоносовцами. Как будто сам подстароста едва
не погиб от их сабли. Но казак только ранил его...
- А что с детьми? - простонал Богдан.
- Детей вместе с матушкой Мелашкой приютили монахини лесной обители.
Полторалиха, этот настоящий рыцарь, тоже, очевидно, остался вместе с
детьми. А казаки по лесам и оврагам подались, наверное, на Запорожье. Туда
бежит ваш брат в трудную минуту. Об этом я докладывал королю, сообщаю и
вам, пан Богдан.
- Очень признателен, пан Иероним, вам за откровенность. Отблагодарила
меня шляхта. Змеиным жалом ужалила! Но я не подставлю второй щеки для
удара. Теперь уж и мы померяемся силами, хоть секира палача и занесена над
нашими головами. Будущее покажет, кто первый опустит ее... - воскликнул
Богдан, ударив кулаком по дубовому столу.
На дворе темнело. Янчи-Грегор зажег свечи в канделябре, поставил на
стол еще один жбан вина. Несколько раз переглянулись с Радзиевскнм, как
заговорщики. Радзиевский заботился о спокойствии в корчме, и Янчи-Грегор
заверил его, что все будет в порядке.
- Пан Хмельницкий должен взять себя в руки. Это в его интересах.
Положение у вас сложное, по и не такое уж безвыходное. У вас есть
сторонники даже в Варшаве... Очень жаль, конечно, что сейчас отсутствует
Осолинский... Мы не считаем изменой разговор пана Хмельницкого с графом
Конде. Да и вряд ли помогут разные прожекты поднять престиж короля в нашем
государстве... - пьянея, утешал Радзиевский. - Трагедии наподобие той,
которая произошла с Гамлетом, не так редки в этом суетном мире, пан
Хмельницкий.
- А о чем пан говорит? Гамлет... ха-ха-ха! Поверишь и в Гамлета, не
поняв всей трагедии человеческого рода в наш век! Боже праведный, куда
смотрит твое всевидящее око?.. Хочу, должен, черт возьми, обязан
встретиться с королем. И потребовать от него защитить меня, своего верного
слугу. Когда мы нужны для ведения войны, тогда жалуют нас нежной рукой
королевы, посылают на край света, на верную смерть. А когда заходит речь о
наших интересах, тогда нами пренебрегают. Хватит, дослужились! Гамлет,
уважаемый пан Иероним, напрасно искал какой-то особенной мести и этим
впустую тревожил свою душу. А казаку, который с молоком матери впитал
любовь к сабле, не долго думать, как отомстить!

5

Радзиевский рассказал Богдану только о беде, которая, словно грозная
буря в широкой степи, обрушилась на семью в его отсутствие. Богдан и не
пытался уточнять, как все произошло. Ему казалось, что в пламени пожара
сгорели его жизнь, детские радости, юношеские мечты, пристань, где
собирался доживать свой век.
...Когда на околице Субботова раздались первые выстрелы, возле
умирающей хозяйки хутора Ганны Хмельницкой находилась только старуха
Мелашка. В соседней комнате лежал Тимоша, избитый подстаростой Чаплинским
в Чигирине. Его старшая сестра Степанида неожиданно вбежала к нему в
комнату, белая, как стена, с расширенными глазами. Она не могла произнести
ни слова, словно онемела от страха. А ей ведь необходимо рассказать брату!
Вдруг она замахала руками, словно поторапливая его:
- Скорей, Тимоша! Там Чаплинский!..
Превозмогая боль, брат поднялся. Вместе с сестрой они побежали к
дверям, но в это время в комнату вбежал, заливаясь слезами, семилетний
Юрко.
- Мама умерла-а!.. - закричал, глядя с мольбой на брата и сестру.
Степанида прижала малыша к себе. Но кто кого утешал в эту страшную
минуту их сиротства, трудно было сказать. Тимоша опрометью бросился к
постели матери. Страшен миг расставания с родной матерью, единственной
опорой и надеждой! Возле покойницы на коленях стояла Гелена, - казалось,
что она молилась, сложив на груди, под подбородком, свои полные белые
руки. Впервые она почувствовала за десять лет жизни в этом доме, как
дорога ей хозяйка. Лишь мертвая стала ей родной. Вспомнила ее теплые,
материнские слова: "Если, Гелена, не почувствуешь радости детства, не
познаешь и счастья материнства..."
А во дворе уже раздавались вопли людей. Там не добро делили, а защищали
его ценой жизни! Одни напали, другие защищались.
Мелашка вместе с девушками обмывала и одевала покойницу, вздрагивая
после каждого выстрела, хотя знала, что на хуторе были дворовые люди и
несколько казаков, оставленных Хмельницким перед отъездом в далекий поход.
Раздались крики у самого порога дома, прогремел выстрел. Но вот, как
посланное судьбой спасение, прозвучал голос Карпа, который согрел им души.
Словно Карпо и Назрулла никуда и не уезжали, а занимались хозяйством.
Во дворе разгорелся бой, как во время нападения татар. Отряд Кривоноса
выскочил из лесу и ринулся прямо на ток, где уже хозяйничали подручные
подстаросты. Завязалась схватка с численно превосходящим врагом. Казакам
пришлось отойти к усадьбе. Но там уже хозяйничал сам подстароста Данило
Чаплинский.
- А ну, казаки, за мной, - приказал Кривонос, поняв, что происходит на
хуторе у Хмельницкого.
Дубовые ворота лежали на земле разбитые, во дворе гайдуки подстаросты
гонялись за девушками, дрались с дворовыми людьми. Карпо первым вскочил во
двор, начал драться с гайдуками, не ожидая приказов. Богдан поручил ему
свое хозяйство, и он должен сам навести порядок.
- Руби, хлопцы! - крикнул он наугад.
Джеджалий со своими несколькими казаками бросился помогать Карпу. А с
улицы донесся зычный голос Максима Кривоноса:
- Роман, гони со своими хлопцами на помощь Карпу, а мы с пани Василиной
поспешим к детям...
Нападение кривоносовцев было таким неожиданным и стремительным, что
Чаплинский приказал своим гайдукам отступить. Но шляхтичу все же хотелось
помериться силами с хлопами, и он бросился навстречу Гейчуре. Однако в
горячке Чаплинский не заметил, что это был Гейчура. И ничто не спасло бы
его от сабли этого отчаянного рубаки, если бы он вовремя не спохватился.
Узнав Гейчуру, Чаплинский резко повернул коня и рысью поскакал к воротам.
Разъярившийся Гейчура успел только слегка ранить его в плечо. Изгнав с
хутора разбойников Чаплинского, Кривонос и его казаки узнали о горе,
постигшем семью Богдана. Раненый гайдук рассказал им об "измене"
полковника Хмельницкого во Франции.
- Коронный гетман приказал отобрать владение у сотника Хмельницкого. А
его семью выгнать с хутора. Самого Хмельницкого приказано поймать и
заковать в цепи, - признался раненый гайдук.
- Хлопцы, надо спасать семью Богдана! Сам он, пока жив, не позволит
обесчестить себя. Давайте спасать детей!.. - приказал Кривонос.
Наступили сумерки. Вокруг хутора выставили дозорных, готовясь отдать
последний долг покойнице, похоронить ее. Казаки при свете факелов делали
во дворе гроб. Гейчура с двумя хлопцами съездили в лесную обитель святой
Матрены. Они привезли оттуда верхом на коне престарелого священника, едва
живого от испуга. Ночью и похоронили хозяйку дома возле ворот усадьбы, под
развесистым дубом. Еще мать Богдана посадила это дерево в первую субботу
поселения на этой земле. Поэтому и назвали хутор Субботов. Говорили, что
Матрена посадила этот дуб в честь рождения сына. Правда, рассказывали
старики, что пани Матрена и сама хорошо не помнила, где она родила Богдана
- в Переяславе, на возу, перед выездом в эти дикие степи, то ли тут, в
Субботове.
- А что, братья, будем делать с живыми, похоронив хозяйку? - спросил
Максим после печальных похорон.
- Надо уберечь детей пана Богдана! - робко посоветовал священник.
- Детей надо немедленно увезти из этого проклятого гнезда. Может быть,
на Сечь, к запорожцам? - посоветовала Василина Кривонос.
- Разве сейчас пробьешься с ними туда, пани Василина? Это же дети,
теперь их только с мечом устережешь! А хватит ли у нас сил?
- Хватит! - крикнул Роман Гейчура. - Я с казаками буду отбиваться, а
ты, батько Максим, прорывайся с детьми Богдана...
- Так не годится! - возразил Карпо. - Если Роман с батьком Максимом
берутся сдержать гайдуков, я с несколькими своими хлопцами прорвусь с
семьей Богдана хоть на край света. До запорожского коша, во всяком случае,
пробьемся.
- Я тоже с тобой, Карпо, - отозвался Филон Джеджалии.
Усиленные новыми отрядами, гайдуки подстаросты Чаплинского
сосредоточивались на берегу реки Тясьмин для нападения на хутор. На
востоке занимался рассвет. И казаки приготовились к бою. Женщины и дети,
дрожа от страха, не сдерживали уже плача.
- Дети мои! - торжественно, с дрожью в голосе, произнес монастырский
священник, который до сих пор молчал, больше прислушиваясь к нарастающему
шуму войны, чем к разговору старшин. - Увезем детей пана Богдана в нашу
обитель, построенную в честь его матери Матрены. Десницей божьей защитим
ее внуков за высокими стенами в лесу. Есть у нас и кое-какое оружие... А к
их отцу советую отправить на всякий случай несколько смельчаков. И да
расточатся врази брата нашего во Христе Зиновия-Богдана...
Карпу Полторалиха вместе с несколькими казаками поручили сопровождать
детей Хмельницкого и старуху Мелашку. Настоятеля прихода тоже посадили на
коня, вооружив его рогатиной...
Не успели кривоносовцы опомниться после отправки детей Хмельницкого в
монастырь, как на хутор с трех сторон началось наступление гайдуков
Чаплинского. Пешие гайдуки двигались снизу, от реки. Отбиваться от них