Страница:
мирные люди, в чьи планы не входило умирать за Дудаева"49. Результат --
катастрофическое падение популярности президента. От него отвернулись не
только влиятельные в республике политики, вроде Руслана Хасбулатова, или
технократы, как Саламбек Хаджиев, но и вся чеченская интеллигенция. В случае
новых
89
свободных выборов в Чечне шансы Дудаева на переизбрание были нулевыми.
Знали об этом в Москве практически все -- от Сергея Степашина,
заявившего в интервью, что "после того, как Дудаев окружил себя
уголовниками, после разгона парламента и расстрела митинга от него
большинство отвернулось"50, до Егора Гайдара, который без колебаний признал,
что в начале 94-го Дудаев висел в Грозном на ниточке, и до Жуховицкого:
"Недовольство растущей нищетой, некомпетентностью и самодурством команды
Дудаева вызрело. Яблоко готово было упасть"51.
Если этот диагноз точен, то никакой проблемы Чечни не существовало.
Была проблема Дудаева. Свободные выборы тотчас сняли бы угрозу "югославской
горной лавины в России", о которой предупреждал Кондрашов. Но как их
провести в условиях военного режима?
С самого начала было очевидно, что нейтрализация этого режима
политическими средствами, т. е. переговоры с самим Дудаевым об устранении
Дудаева,-- затея бессмысленная. Реально приходилось выбирать лишь между
двумя путями: силовым и демократическим.
В Москве сторонников применения силы была тьма -- в первую очередь в
кремлевском СБ, не говоря уже о силовых министерствах. И опять-таки очевидно
было с самого начала, что раньше или позже они непременно захотят
воспользоваться проблемой Дудаева для собственного самоутверждения.
Удивительным было совсем другое: отсутствие приверженцев демократического
решения. Свободные выборы в Чечне не только не стали лозунгом либеральной
России, что могло и, честно говоря, непременно должно было случиться задолго
до кризиса 7 декабря, но и вообще не рассматривались ею всерьез в качестве
демократической альтернативы силовому решению. Почему? Не знаю. Может быть,
сама идея представлялась демократам утопической? Может, никто в Москве не
слыхал об успехе свободных выборов в Никарагуа? Может, народное
волеизъявление сочли почему-то недопустимым именно в Чечне, хотя
президентские и парламентские выборы рутинно проводятся во всех других
республиках Федерации? Или отпугивала неизбежность сильной и эффективной
международной инспекции на российской территории, без которой, как и в
Никарагуа, невозможно было бы обойтись?
Словом, готовое упасть яблоко все не падало -- а планов легитимного,
демократического и, главное, бескровного способа выйти из тупика не
существовало.
Посмотрите, как видоизменяется наша задача в ходе анализа.
Обозначившись сначала как проблема Дудаева, она затем свелась к проблеме
свободных выборов и, следовательно, к принципу национального самоопределения
Чечни. Но не попадаем ли мы здесь в заколдованный круг? В самом деле, как
заставить военный режим согласиться на новые выборы, не
90
говоря уже о международной инспекции? Как устранить непопулярного
генерала, если это невозможно без свободных выборов, которые, в свою
очередь, невозможны без его устранения?
Но выход из заколдованного круга был. Требовалось поставить Дудаева в
такое положение, чтобы он вынужден был обратиться за помощью к международным
организациям, в частности, к ОБСЕ. Наверняка, ему бы не отказали. При одном
условии. Если он согласится на выборы под контролем наблюдателей. И события
первой половины декабря 94-го показали, что заставить Дудаева прыгнуть в
ловушку можно. Первое, что сделал он, едва российские войска начали
концентрироваться на границах Чечни -- задолго до кровавой бойни в Грозном,
-- было именно обращение за помощью к международным организациям, включая,
конечно же, и ОБСЕ. Если б она тотчас ответила письмом Ельцину и Дудаеву-с
предложением воздержаться от ввода российских войск в обмен на свободные
выборы под ее наблюдением -- весь узел проблем мог быть распутан немедленно
и бескровно. Но такое решение, естественно, заранее должно было быть у нее
под рукой. А либеральная Россия его так и не предложила.
В результате международные организации ответили на обращение Дудаева
лишь невнятным гуманитарным лепетом. Происходящее в Чечне -- внутреннее дело
России, заявили они, развязав тем самым руки "партии войны". Так же повели
себя и западные правительства. Ясно, что и они к внезапному обострению
кризиса готовы не были, ответ их был лишь растерянной бюрократической
отпиской. Что же касается западной интеллигенции, которая и впрямь могла бы
развернуть кампанию за предотвращение войны, то ее ведь никто не приглашал
-- "менторы нам не нужны",--да и консолидироваться ей было не на чем.
Демократической альтернативы войне демократическая Россия не выдвигала.
Невыносимо тяжело было видеть эту интеллектуальную кому русского
либерализма. Никакой конструктивной роли для себя в чеченском кризисе он не
увидел. Противопоставил он "партии войны" лишь то, что заведомо не имело
решения: те самые бессмысленные переговоры с Дудаевым об устранении Дудаева.
Трагический урок преподнесла нам вся эта история. Три года кризис тлел себе
и тлел, предвещая неминуемый пожар. Но никто о последствиях возможного
чеченского взрыва просто не думал -- ни в России, ни на Западе. В результате
к концу 94-го на повестке дня оказалась лишь одна альтернатива: переговоры
или война. А поскольку бесплодность переговоров доказана была исчерпывающе,
что, спрашивается, оставалось? Гражданская война, хуже которой никто и
придумать ничего не мог, вспыхнула только потому, что некому было
задуматься. Никто за предотвращение пожара не отвечал.
Рискуя показаться монотонным, я все же попрошу вообразить на минуту,
что то самое политическое "совместное предприятие", тот международный Форум,
за который я уже пять лет безуспешно агитирую российских и западных
политиков,-- существует. И что у этих, на равных собравшихся, высших
интеллектуальных авторите
91
тов России и мира, соединяющих исчерпывающее знание российской
реальности с мощной политической экспертизой, нет никакой иной цели, кроме
предвидения и предотвращения политических взрывов, способных похоронить
российскую демократию. Разве можно себе представить, что не забил бы он
тревогу по поводу тлеющего чеченского кризиса задолго до того, как "партия
войны" изготовилась им воспользоваться? Что не решил бы он интеллектуальную
задачу, которая, как мы только что видели, оказалась не по зубам либеральной
России? Не противопоставил воинственным аргументам демократическую
альтернативу? Не договорился заранее с международными организациями и
правительствами о ее поддержке? Козырев вопрошал, что конкретно могут они
для нас сделать. Кровопролития в Грозном не случилось бы -- вот что могли
они для нас сделать. Слепому видно, что Россия бредет по минному полю. Так
ведь и будут взрываться у нее под ногами все новые и новые кризисы -- и
вовсе не только этнические, -- покуда нет никого, обязанного их
заблаговременно распознавать и обезвреживать. Не принимать же всерьез
бухгалтеров из МВФ, хоть они, к собственному изумлению, и оказались в роли
ангелов-хранителей российской демократии. Посмотрите: когда тысячи мирных
людей стали гибнуть под бомбами в Грозном и начался лихорадочный поиск
злодеев, все пальцы уткнулись в Ельцина. Ну, а западные правительства,
которые на протяжении трех лет не удосужились присмотреться к тлеющему
кризису хотя бы из собственных шкурных интересов? А, наконец, западные
разведки? Они могли пройти мимо надвигающейся гражданской войны где-нибудь в
джунглях Руанды. Но проморгать ее в ядерной сверхдержаве, в особенности
учитывая террористический потенциал дудаевских преторианцев? Проморгали. И
завтра, случись что, проморгают. Потому что -- ну, не парадокс ли? -- никто
в мире не отвечает сегодня за предотвращение всемирного кризиса, которым
несомненно обернется гибель гадкого утенка.
Теперь вспомним, что перед либеральной Россией стояла еще и вторая --
политическая -- задача.
Не сумев использовать против московской "партии войны" принцип
национального самоопределения Чечни, демократы практически уступили ей
инициативу. Хуже того, они позволили ей монополизировать и принцип
территориальной целостности страны тоже. Здесь нельзя уже сказать, что о
такой опасности либералы не подозревали. Генерал Волкогонов предупреждал их
в "Красной звезде", что абсолютно необходимо "исходить из интересов
целостности России при всех вариантах развития событий в Чечне"52. Генерала
не услышали. Вместо этого стали доказывать, что "Грозный не стоит войны"53.
Или даже, как Константин Боровой, потребовали "немедленно признать
независимость республики Чечня".
И никто из демократов даже не вздрогнул от этой больше чем политической
безграмотности. Ведь этот самый антидемократический из всех возможных
вариант равносилен тому, чтобы отка92
зать чеченскому народу в праве на самоопределение, отдать его на
съедение Дудаеву. В устах человека, полагающего себя демократом, такое
полное пренебрежение правами этнического меньшинства звучало чудовищно. К
сожалению, посыпались и еще более радикальные предложения. Например, вообще
уйти с Кавказа: "Никакой Ельцин [не может] остановить исторический процесс.
Северный Кавказ за сто с лишним лет так и не стал органической частью
России. [Он] обречен на отделение. Речь тут могла идти только о сроках"54.
Одним словом, продремав все три года кризиса, демократы вдруг очнулись
на ничейной земле, беспомощно повиснув между обоими священными принципами, в
недоумении, какой предпочесть. Не сумев опереться на принцип самоопределения
чеченцев, они заклинились на бесперспективных переговорах с Дудаевым.
Пренебрегши принципом целостности России, они обрекли себя на подмену
политического действия пацифистскими декларациями. Позиция, политически
полностью стерильная: и чеченскому народу не помогли, и себя отшвырнули на
обочину российской политики. А уж в психологической войне вообще
подставились страшно, открывшись для стандартной "патриотической" демагогии
относительно "ножа в спину солдатам, умирающим за родину".
Слов нет, бомбить мирных людей -- злодейство, государственный разбой. А
если речь еще вдобавок о российских детях, гибнущих под российскими бомбами,
протестовать против этого -- долг каждого порядочного человека, независимо
от его политических убеждений. Однако, для демократов свести всю свою
реакцию на политический кризис к антивоенному протесту означало подмену
политики моральным негодованием. Но самый благородный протест неспособен
остановить кровопролитие, тогда как политическое действие, опирающееся на
священный принцип,-- способно.
Это правда, что самый замечательный из русских либералов Александр
Герцен страстно протестовал против штурма восставшей Варшавы в 1863 г. Но
Герцен был диссидентом, а русские демократы сто тридцать лет спустя --
полноправные участники политического процесса, несущие ответственность за
его результаты. И поэтому можно преклоняться перед доблестью Сергея
Ковалева, обрекшего себя на "сидение в Грозном" под русскими бомбами, можно
восхищаться мужеством прессы, резавшей правду-матку несмотря на рычание
Кремля- и в то же время понимать, что их ситуация в 1994-м несопоставима с
ситуацией Герцена в 1863-м.
Диссидент Герцен не мог влиять на формирование российской политики. Он
мог лишь протестовать против действий начальства. Такова судьба всякого
диссидента. От профессионального же политика, особенно работающего в
условиях психологической войны с непримиримой оппозицией, требуется много
больше, нежели благородный протест. Он обязан не только предвидеть
официальный курс и не только участвовать в его формировании, но и предлагать
политический план, рассчитанный на поражение противника "при всех вариантах
развития событий", как и советовал Волкогонов.
93
Из каких элементов должен был состоять этот план, при условии, конечно,
что реальная демократическая альтернатива войне у либеральной России была?
Рассмотрим три таких элемента -- важнейшие. Первый из них -- цель:
предотвращение силового курса в отношении Чечни. Не нужно было долго
мучиться в поисках этой цели: она буквально кричала о себе сама. Последние
сомнения в том, что война назревает, должны были испариться уже в июле,
когда либеральная бюрократия в Кремле вдруг зашевелилась, пытаясь преодолеть
чеченский кризис единственно доступными ей бюрократическими средствами.
Достаточно было хоть просто спросить себя, с чего это вдруг так
заинтересовались Чечней такие несомненные либералы в президентской
администрации, как Эмиль Паин или Сергей Филатов? Почему ни с того ни с сего
отбыл вдруг в Чечню с "миротворческой", а на самом деле очевидно
антидудаевской миссией Руслан Хасбулатов? Чем объяснялся внезапно начавшийся
поиск "здоровых сил" в республике? Даже издалека было видно: что-то
заваривается на кремлевской кухне. И Филатов, как и другие, стоящие у самой,
так сказать, плиты, первыми испытывают на себе мощное давление. Как отчаянно
они сигналили либеральной публике, что больше не в состоянии удерживать форт
своими силами! Их действия на протяжении лета и осени и впрямь напоминали
акт отчаяния: они, по сути, пытались предотвратить внутрироссийскую
гражданскую войну посредством развязывания внутричеченской.
Для того ведь и был создан в районах, отделившихся от Грозного,
оппозиционный Временный Совет. Для того был он снабжен российским оружием. А
уж когда этот Совет объявил о своем намерении штурмовать Грозный, стало
окончательно ясно: план был бюрократический и потому
-- мертворожденный. Мало того, он практически сдавал "партии войны"
последний козырь, в котором она нуждалась. Ибо если антидудаевская оппозиция
в Чечне бессильна устранить мятежного генерала, а переговоры с ним не более
плодотворны в 94-м, нежели в 91-м, то как еще прикажете остановить в России
"горную лавину югославского типа"? Я готов пари держать, что именно этим
аргументом и дожала "партия войны" колебавшегося президента, гарантируя ему
блицкриг, а в конце осени смогла уже выйти со своими намерениями и на
публику. Как иначе, в самом деле, можно было толковать хвастливое заявление
Грачева, что с одним парашютно-десантным полком он в три дня наведет в Чечне
конституционный порядок?
Второй элемент плана -- пользуясь тем, что "партия войны" выложила
карты на стол заранее, побить их, одну за другой. Можно ли было на
протяжении нескольких месяцев найти для этого веские аргументы? Почему же
нет? Ведь "партия войны" высказалась достаточно для обвинения в
кощунственном попрании не только принципа самоопределения чеченского народа,
но и принципа целостности России. Очевидно было, что вторжение в Чечню
немедленно превратит осточертевшего чеченцам Дудаева в национального героя,
а локальный политический конфликт с российским Каддафи -- в 94
жестокую и разрушительную войну против этнического меньшинства. Но ведь
добрые отношения с чеченским народом ничуть не менее важны для целостности
России, нежели устранение Дудаева. Если бы в этот момент демократы
предложили стране и президенту решение, способное обеспечить и то и другое,
т. е. свободные парламентские и президентские выборы в Чечне, все доводы в
защиту силового курса тотчас бы обесценились.
Ну, а обещанием блицкрига "партия войны" вообще открылась для
политического нокаута. Ведь она обманывала президента, подставляла его.
Силовое решение было не только политически безграмотным, оно было по сути
предательским. Ибо никакого блицкрига в Чечне быть не могло. Любая
беспристрастная экспертиза показала бы, что страну ожидает затяжная и
кровавая гражданская война. Единственное, на что способен был силовой курс
-- это прибавить к чеченскому кризису два новых: политический бунт в Москве
и кризис доверия на Западе. Он обрекал президента на то, чтобы показать себя
миру либо мясником, либо безвольным пленником "клики". Он радикально
подрывал его шансы на переизбрание в 1996-м, Одним словом, силовой курс был,
совершенно очевидно, курсом антиельцинским.
Согласитесь, что это были сильные аргументы. Но чтобы пустить их в
дело, требовалось включить в план еще один элемент -- весьма специфический:
открыть президенту глаза на предательскую сущность курса "партии войны".
Кто мог взять на себя такую смелость? Но не говоря уже о возможностях
свободной прессы, которая -- вместо ерничанья и зубоскальства по адресу
запутавшихся чиновников -- могла развернуть мощную "антисиловую" кампанию,
разве мало было у демократов потенциальных союзников из числа тех же
теснимых либеральных бюрократов? Все, кто имеет доступ к президенту и к
чьему суждению он прислушивается, тот же Батурин, тот же Филатов, тот же
Козырев, тот же Волкогонов, все они вместе, наконец! В самом крайнем случае
в резерве оставался еще Ал Гор, который ведь все равно навещал Ельцина в
больнице.
"Партия войны" никак не могла обойтись без концентрации войск на
границах Чечни. И шансы на то, что это заставит хитрого, но совсем
недальновидного Дудаева прыгнуть в ловушку, обратившись за помощью к той же
ОБСЕ, были превосходны. А это открывало возможность нанести поражение
одновременно и ему, и "клике".
Разумеется, ОБСЕ следовало подготовить к этому заранее, а чеченскому
народу объяснить, что войска концентрируются на границах республики не для
"второго завоевания Чечни", но лишь затем, чтоб преторианцы Дудаева не
помешали ему свободно выразить свою волю. Всего-то и требовалось для этого
командировать Козырева в Вену, а Ковалева в Грозный...
Вот она, разница между диссидентством и профессиональной политикой.
Можно обижаться на послеавгустовский режим, но можно и пользоваться им как
инструментом в борьбе против "мафии". Можно упрекать президента в том, что
"мафия вас переиг95
рала", как писала в открытом письме Ельцину Елена Боннер55, но можно и
самим переиграть "мафию". В конце концов, они там тоже не Талейраны.
Трагический чеченский экзамен доказал, что -- несмотря на все мужество,
проявленное ими в момент кризиса -- ни российская демократия, ни либеральная
пресса готовы к нему не были. Практически все их ходы оказались
диссидентскими. Они дали возможность "мафии" сплести в единый узел проблему
Дудаева и проблему Чечни -- вместо того, чтобы надежно отделить их одну от
другой. Они расплевались с либеральной бюрократией -- вместо того, чтобы
впрячь ее в свою работу. Они ополчились на Ельцина -- вместо того, чтобы
поссорить его с "партией войны". Они махнули рукой на Запад -- вместо того,
чтобы втянуть его в психологическую войну на своей стороне. В результате они
сами лишили себя возможности выиграть важнейший раунд психологической войны,
а быть может, и предотвратить кровопускание в Грозном -- со всеми
последствиями того, что журнал "Нью-Йоркер" назвал "постыдной победой"56.
"Период обучения жизни" для них не только не закончился, он, оказалось,
и не начинался.
Урон, нанесенный чеченской катастрофой "гадкому утенку", может
оказаться невосполнимым. Не только репутация -- сама судьба его стоит теперь
на кону. Риск ничуть не меньше, чем в августе 91 --
После экзамена го или в октябре 93-го. Стивен Эрлангер так объяснил это
читателям "Нью-Йорк тайме": "От м-ра Ельцина и его правительства требуется
теперь фундаментальное решение -- какого рода страной собирается стать
Россия"57.
На кону стоит и судьба демократических политиков, подвергающихся не
менее жестокой критике, нежели "партия войны". Враги -- само собой, но и
союзники в них разуверились. Вот что писали, например, в разгаре кризиса
либеральные "Куранты":
"Отношения президента и демократов уже давно напоминают улицу с
односторонним движением. Демократы все время требуют:
"Дай!", "Защити!", "Сокруши!", не давая ничего взамен -- ни
политической, ни моральной поддержки. А периодически и вообще угрожают: "Ну,
президент, погоди!""58. Мрачные перспективы рисовала и не менее либеральная
"Коммерсантъ-Дейли": "Альянс демократов старого закала с либеральной
бюрократией и крупным капиталом может не выдержать кризисного напряжения, и
бюрократы с капиталистами предпочтут жесткий государственный прагматизм
устаревшему, с их точки зрения, демократическому идеализму.
Либеральноконсервативный альянс может распасться на либералов западного
толка, тяготеющих скорее к лево-пацифистским идеалам и склоняющихся под
знамена Григория Явлинского, и консерваторов-государственников, могущих
найти понимание... даже у Сергея Бабурина"59.
96
Редко соглашаюсь я с Прохановым, признанным рупором имперского реванша,
но что же тут возразишь: "В новом типе общества, в который перерастает
Россия "позднего ельцинизма", не найдется места бестолковым либералам,
поддержавшим [в октябре 93-го] расстрел конституции, а сегодня жалко и
растерянно сопротивляющимся бойне в Чечне... Скорее всего первые шляпы и
головы полетят с плеч либералов, чья бестолковая плюралистичность стала в
тягость угрюмым политикам"60.
До начала войны в Чечне казалось, что "оккупационная" истерия достигла
крайней точки. Но выяснилось, что это не так. Есть еще порох в пороховницах
у реваншистов. "Кому же выгодно такое разрастание конфликта?-- негодовала в
разгар чеченского кризиса "Правда".-- Только тем, кто хотел бы решение
чеченского вопроса сделать началом балканизации России. Им мало распада
Союза, им нужна бессильная Россия"61. А Проханов, не мудрствуя излишне,
прямо обвинил Запад в развязывании чеченской войны.
Реваншисты знают, что момент, когда Запад выйдет, наконец, из своего
интеллектуального столбняка и решится принять непосредственное участие в
российской психологической войне, станет для них роковым. Парализовать
Запад, связать ему руки, запугать его, как они уже запугали и администрацию,
и судей, и телевидение, и евреев России -- вот в чем смысл этой истерии. Ну,
а что бы вы стали делать на их месте? Мы же видели, что главная из
многочисленных их проблем заключается в том, что они не доверяют
антизападничеству своего народа. Дважды, в 1990-м и 91-м, шли они на выборы
со своей антизападной программой -- и дважды проиграли. И в третий раз, уже
после всех потрясений 92-го, имея на руках непобиваемый козырь --
катастрофическое обнищание масс, они снова потерпели поражение на апрельском
референдуме 93-го. Даже декабрьские выборы выиграли вовсе не глашатаи
антизападничества, не Русский Собор и не Фронт национального спасения, но
хитрый Жириновский, который, в противоположность им, предпочел рассматривать
Ельцина как потенциального Гинденбурга, а не безвольную марионетку Запада.
Сколько угодно могут они провозглашать, что "русское сопротивление
нарастает, обещая нынешним оккупантам Кремля ту же участь, что и его
оккупантам 1613 и 1812 годов"62. В глубине души их все равно гложет мрачное
подозрение, что народ отказывается смотреть на Запад, как на своего врага.
Это наивные демократы не видели ничего страшного в "известной доле
автаркии". Реваншисты смотрят на свои отношения с Западом жестко и точно.
Смотрят, как на гонку: кто раньше? Им нужно переломить настрой в отношении
Запада раньше, нежели его политики и эксперты очнутся от своего ступора. И
если им это удастся, Запад окажется исключенным из игры в России навсегда,
как оказался он вне игры в Сербии. Пока что они явно впереди. Нет и намека
на вмешательство Запада в роковую войну за умы и сердца россиян. Может, он и
вправду попятился перед "патриотическим" блефом, отступился от своих
97
союзников в России -- под истребительным огнем воскресшей
геббельсовской пропаганды? Французские интеллектуалы ведут кампанию против
геноцида в Боснии под лозунгом "Европа начинается в Сараево", И все словно
забыли, что на самом деле Европа начинается в Москве. И что это русскую
интеллигенцию, упрямую, гордую, наивную и ошибающуюся, оставляют они на
растерзание реваншистским стервятникам, которые всячески подчеркивают, что
победа у них в кармане.
В новой постчеченской реальности российским демократам грозит глухая
политическая изоляция, с беспрецедентным единодушием говорят все критики.
Или -- что то же самое -- обратное превращение в диссидентов. И чем упрямее
будут они настаивать, что "это не наша власть", тем скорее это наступит63.
Судьи, правда, и сами толком не понимают, что маргинализация
демократов, их исключение из политического процесса сокрушит
послеавгустовский режим. В отсутствие демократов "угрюмые политики" шаг за
шагом превратят его в заурядный авторитаризм с Ельциным в роли Гинденбурга,
готовым в критическую минуту вручить власть лидерам имперского реванша. И
вместо сегодняшнего "гадкого утенка", пусть неказистого и мало
привлекательного, получит Россия предбанник тоталитарного переворота. И если
это, не дай Бог, случится, от бравых критиков останутся лишь рожки да ножки.
Но ведь они по сути правы. Не хотят демократы вести себя, как политики,
катастрофическое падение популярности президента. От него отвернулись не
только влиятельные в республике политики, вроде Руслана Хасбулатова, или
технократы, как Саламбек Хаджиев, но и вся чеченская интеллигенция. В случае
новых
89
свободных выборов в Чечне шансы Дудаева на переизбрание были нулевыми.
Знали об этом в Москве практически все -- от Сергея Степашина,
заявившего в интервью, что "после того, как Дудаев окружил себя
уголовниками, после разгона парламента и расстрела митинга от него
большинство отвернулось"50, до Егора Гайдара, который без колебаний признал,
что в начале 94-го Дудаев висел в Грозном на ниточке, и до Жуховицкого:
"Недовольство растущей нищетой, некомпетентностью и самодурством команды
Дудаева вызрело. Яблоко готово было упасть"51.
Если этот диагноз точен, то никакой проблемы Чечни не существовало.
Была проблема Дудаева. Свободные выборы тотчас сняли бы угрозу "югославской
горной лавины в России", о которой предупреждал Кондрашов. Но как их
провести в условиях военного режима?
С самого начала было очевидно, что нейтрализация этого режима
политическими средствами, т. е. переговоры с самим Дудаевым об устранении
Дудаева,-- затея бессмысленная. Реально приходилось выбирать лишь между
двумя путями: силовым и демократическим.
В Москве сторонников применения силы была тьма -- в первую очередь в
кремлевском СБ, не говоря уже о силовых министерствах. И опять-таки очевидно
было с самого начала, что раньше или позже они непременно захотят
воспользоваться проблемой Дудаева для собственного самоутверждения.
Удивительным было совсем другое: отсутствие приверженцев демократического
решения. Свободные выборы в Чечне не только не стали лозунгом либеральной
России, что могло и, честно говоря, непременно должно было случиться задолго
до кризиса 7 декабря, но и вообще не рассматривались ею всерьез в качестве
демократической альтернативы силовому решению. Почему? Не знаю. Может быть,
сама идея представлялась демократам утопической? Может, никто в Москве не
слыхал об успехе свободных выборов в Никарагуа? Может, народное
волеизъявление сочли почему-то недопустимым именно в Чечне, хотя
президентские и парламентские выборы рутинно проводятся во всех других
республиках Федерации? Или отпугивала неизбежность сильной и эффективной
международной инспекции на российской территории, без которой, как и в
Никарагуа, невозможно было бы обойтись?
Словом, готовое упасть яблоко все не падало -- а планов легитимного,
демократического и, главное, бескровного способа выйти из тупика не
существовало.
Посмотрите, как видоизменяется наша задача в ходе анализа.
Обозначившись сначала как проблема Дудаева, она затем свелась к проблеме
свободных выборов и, следовательно, к принципу национального самоопределения
Чечни. Но не попадаем ли мы здесь в заколдованный круг? В самом деле, как
заставить военный режим согласиться на новые выборы, не
90
говоря уже о международной инспекции? Как устранить непопулярного
генерала, если это невозможно без свободных выборов, которые, в свою
очередь, невозможны без его устранения?
Но выход из заколдованного круга был. Требовалось поставить Дудаева в
такое положение, чтобы он вынужден был обратиться за помощью к международным
организациям, в частности, к ОБСЕ. Наверняка, ему бы не отказали. При одном
условии. Если он согласится на выборы под контролем наблюдателей. И события
первой половины декабря 94-го показали, что заставить Дудаева прыгнуть в
ловушку можно. Первое, что сделал он, едва российские войска начали
концентрироваться на границах Чечни -- задолго до кровавой бойни в Грозном,
-- было именно обращение за помощью к международным организациям, включая,
конечно же, и ОБСЕ. Если б она тотчас ответила письмом Ельцину и Дудаеву-с
предложением воздержаться от ввода российских войск в обмен на свободные
выборы под ее наблюдением -- весь узел проблем мог быть распутан немедленно
и бескровно. Но такое решение, естественно, заранее должно было быть у нее
под рукой. А либеральная Россия его так и не предложила.
В результате международные организации ответили на обращение Дудаева
лишь невнятным гуманитарным лепетом. Происходящее в Чечне -- внутреннее дело
России, заявили они, развязав тем самым руки "партии войны". Так же повели
себя и западные правительства. Ясно, что и они к внезапному обострению
кризиса готовы не были, ответ их был лишь растерянной бюрократической
отпиской. Что же касается западной интеллигенции, которая и впрямь могла бы
развернуть кампанию за предотвращение войны, то ее ведь никто не приглашал
-- "менторы нам не нужны",--да и консолидироваться ей было не на чем.
Демократической альтернативы войне демократическая Россия не выдвигала.
Невыносимо тяжело было видеть эту интеллектуальную кому русского
либерализма. Никакой конструктивной роли для себя в чеченском кризисе он не
увидел. Противопоставил он "партии войны" лишь то, что заведомо не имело
решения: те самые бессмысленные переговоры с Дудаевым об устранении Дудаева.
Трагический урок преподнесла нам вся эта история. Три года кризис тлел себе
и тлел, предвещая неминуемый пожар. Но никто о последствиях возможного
чеченского взрыва просто не думал -- ни в России, ни на Западе. В результате
к концу 94-го на повестке дня оказалась лишь одна альтернатива: переговоры
или война. А поскольку бесплодность переговоров доказана была исчерпывающе,
что, спрашивается, оставалось? Гражданская война, хуже которой никто и
придумать ничего не мог, вспыхнула только потому, что некому было
задуматься. Никто за предотвращение пожара не отвечал.
Рискуя показаться монотонным, я все же попрошу вообразить на минуту,
что то самое политическое "совместное предприятие", тот международный Форум,
за который я уже пять лет безуспешно агитирую российских и западных
политиков,-- существует. И что у этих, на равных собравшихся, высших
интеллектуальных авторите
91
тов России и мира, соединяющих исчерпывающее знание российской
реальности с мощной политической экспертизой, нет никакой иной цели, кроме
предвидения и предотвращения политических взрывов, способных похоронить
российскую демократию. Разве можно себе представить, что не забил бы он
тревогу по поводу тлеющего чеченского кризиса задолго до того, как "партия
войны" изготовилась им воспользоваться? Что не решил бы он интеллектуальную
задачу, которая, как мы только что видели, оказалась не по зубам либеральной
России? Не противопоставил воинственным аргументам демократическую
альтернативу? Не договорился заранее с международными организациями и
правительствами о ее поддержке? Козырев вопрошал, что конкретно могут они
для нас сделать. Кровопролития в Грозном не случилось бы -- вот что могли
они для нас сделать. Слепому видно, что Россия бредет по минному полю. Так
ведь и будут взрываться у нее под ногами все новые и новые кризисы -- и
вовсе не только этнические, -- покуда нет никого, обязанного их
заблаговременно распознавать и обезвреживать. Не принимать же всерьез
бухгалтеров из МВФ, хоть они, к собственному изумлению, и оказались в роли
ангелов-хранителей российской демократии. Посмотрите: когда тысячи мирных
людей стали гибнуть под бомбами в Грозном и начался лихорадочный поиск
злодеев, все пальцы уткнулись в Ельцина. Ну, а западные правительства,
которые на протяжении трех лет не удосужились присмотреться к тлеющему
кризису хотя бы из собственных шкурных интересов? А, наконец, западные
разведки? Они могли пройти мимо надвигающейся гражданской войны где-нибудь в
джунглях Руанды. Но проморгать ее в ядерной сверхдержаве, в особенности
учитывая террористический потенциал дудаевских преторианцев? Проморгали. И
завтра, случись что, проморгают. Потому что -- ну, не парадокс ли? -- никто
в мире не отвечает сегодня за предотвращение всемирного кризиса, которым
несомненно обернется гибель гадкого утенка.
Теперь вспомним, что перед либеральной Россией стояла еще и вторая --
политическая -- задача.
Не сумев использовать против московской "партии войны" принцип
национального самоопределения Чечни, демократы практически уступили ей
инициативу. Хуже того, они позволили ей монополизировать и принцип
территориальной целостности страны тоже. Здесь нельзя уже сказать, что о
такой опасности либералы не подозревали. Генерал Волкогонов предупреждал их
в "Красной звезде", что абсолютно необходимо "исходить из интересов
целостности России при всех вариантах развития событий в Чечне"52. Генерала
не услышали. Вместо этого стали доказывать, что "Грозный не стоит войны"53.
Или даже, как Константин Боровой, потребовали "немедленно признать
независимость республики Чечня".
И никто из демократов даже не вздрогнул от этой больше чем политической
безграмотности. Ведь этот самый антидемократический из всех возможных
вариант равносилен тому, чтобы отка92
зать чеченскому народу в праве на самоопределение, отдать его на
съедение Дудаеву. В устах человека, полагающего себя демократом, такое
полное пренебрежение правами этнического меньшинства звучало чудовищно. К
сожалению, посыпались и еще более радикальные предложения. Например, вообще
уйти с Кавказа: "Никакой Ельцин [не может] остановить исторический процесс.
Северный Кавказ за сто с лишним лет так и не стал органической частью
России. [Он] обречен на отделение. Речь тут могла идти только о сроках"54.
Одним словом, продремав все три года кризиса, демократы вдруг очнулись
на ничейной земле, беспомощно повиснув между обоими священными принципами, в
недоумении, какой предпочесть. Не сумев опереться на принцип самоопределения
чеченцев, они заклинились на бесперспективных переговорах с Дудаевым.
Пренебрегши принципом целостности России, они обрекли себя на подмену
политического действия пацифистскими декларациями. Позиция, политически
полностью стерильная: и чеченскому народу не помогли, и себя отшвырнули на
обочину российской политики. А уж в психологической войне вообще
подставились страшно, открывшись для стандартной "патриотической" демагогии
относительно "ножа в спину солдатам, умирающим за родину".
Слов нет, бомбить мирных людей -- злодейство, государственный разбой. А
если речь еще вдобавок о российских детях, гибнущих под российскими бомбами,
протестовать против этого -- долг каждого порядочного человека, независимо
от его политических убеждений. Однако, для демократов свести всю свою
реакцию на политический кризис к антивоенному протесту означало подмену
политики моральным негодованием. Но самый благородный протест неспособен
остановить кровопролитие, тогда как политическое действие, опирающееся на
священный принцип,-- способно.
Это правда, что самый замечательный из русских либералов Александр
Герцен страстно протестовал против штурма восставшей Варшавы в 1863 г. Но
Герцен был диссидентом, а русские демократы сто тридцать лет спустя --
полноправные участники политического процесса, несущие ответственность за
его результаты. И поэтому можно преклоняться перед доблестью Сергея
Ковалева, обрекшего себя на "сидение в Грозном" под русскими бомбами, можно
восхищаться мужеством прессы, резавшей правду-матку несмотря на рычание
Кремля- и в то же время понимать, что их ситуация в 1994-м несопоставима с
ситуацией Герцена в 1863-м.
Диссидент Герцен не мог влиять на формирование российской политики. Он
мог лишь протестовать против действий начальства. Такова судьба всякого
диссидента. От профессионального же политика, особенно работающего в
условиях психологической войны с непримиримой оппозицией, требуется много
больше, нежели благородный протест. Он обязан не только предвидеть
официальный курс и не только участвовать в его формировании, но и предлагать
политический план, рассчитанный на поражение противника "при всех вариантах
развития событий", как и советовал Волкогонов.
93
Из каких элементов должен был состоять этот план, при условии, конечно,
что реальная демократическая альтернатива войне у либеральной России была?
Рассмотрим три таких элемента -- важнейшие. Первый из них -- цель:
предотвращение силового курса в отношении Чечни. Не нужно было долго
мучиться в поисках этой цели: она буквально кричала о себе сама. Последние
сомнения в том, что война назревает, должны были испариться уже в июле,
когда либеральная бюрократия в Кремле вдруг зашевелилась, пытаясь преодолеть
чеченский кризис единственно доступными ей бюрократическими средствами.
Достаточно было хоть просто спросить себя, с чего это вдруг так
заинтересовались Чечней такие несомненные либералы в президентской
администрации, как Эмиль Паин или Сергей Филатов? Почему ни с того ни с сего
отбыл вдруг в Чечню с "миротворческой", а на самом деле очевидно
антидудаевской миссией Руслан Хасбулатов? Чем объяснялся внезапно начавшийся
поиск "здоровых сил" в республике? Даже издалека было видно: что-то
заваривается на кремлевской кухне. И Филатов, как и другие, стоящие у самой,
так сказать, плиты, первыми испытывают на себе мощное давление. Как отчаянно
они сигналили либеральной публике, что больше не в состоянии удерживать форт
своими силами! Их действия на протяжении лета и осени и впрямь напоминали
акт отчаяния: они, по сути, пытались предотвратить внутрироссийскую
гражданскую войну посредством развязывания внутричеченской.
Для того ведь и был создан в районах, отделившихся от Грозного,
оппозиционный Временный Совет. Для того был он снабжен российским оружием. А
уж когда этот Совет объявил о своем намерении штурмовать Грозный, стало
окончательно ясно: план был бюрократический и потому
-- мертворожденный. Мало того, он практически сдавал "партии войны"
последний козырь, в котором она нуждалась. Ибо если антидудаевская оппозиция
в Чечне бессильна устранить мятежного генерала, а переговоры с ним не более
плодотворны в 94-м, нежели в 91-м, то как еще прикажете остановить в России
"горную лавину югославского типа"? Я готов пари держать, что именно этим
аргументом и дожала "партия войны" колебавшегося президента, гарантируя ему
блицкриг, а в конце осени смогла уже выйти со своими намерениями и на
публику. Как иначе, в самом деле, можно было толковать хвастливое заявление
Грачева, что с одним парашютно-десантным полком он в три дня наведет в Чечне
конституционный порядок?
Второй элемент плана -- пользуясь тем, что "партия войны" выложила
карты на стол заранее, побить их, одну за другой. Можно ли было на
протяжении нескольких месяцев найти для этого веские аргументы? Почему же
нет? Ведь "партия войны" высказалась достаточно для обвинения в
кощунственном попрании не только принципа самоопределения чеченского народа,
но и принципа целостности России. Очевидно было, что вторжение в Чечню
немедленно превратит осточертевшего чеченцам Дудаева в национального героя,
а локальный политический конфликт с российским Каддафи -- в 94
жестокую и разрушительную войну против этнического меньшинства. Но ведь
добрые отношения с чеченским народом ничуть не менее важны для целостности
России, нежели устранение Дудаева. Если бы в этот момент демократы
предложили стране и президенту решение, способное обеспечить и то и другое,
т. е. свободные парламентские и президентские выборы в Чечне, все доводы в
защиту силового курса тотчас бы обесценились.
Ну, а обещанием блицкрига "партия войны" вообще открылась для
политического нокаута. Ведь она обманывала президента, подставляла его.
Силовое решение было не только политически безграмотным, оно было по сути
предательским. Ибо никакого блицкрига в Чечне быть не могло. Любая
беспристрастная экспертиза показала бы, что страну ожидает затяжная и
кровавая гражданская война. Единственное, на что способен был силовой курс
-- это прибавить к чеченскому кризису два новых: политический бунт в Москве
и кризис доверия на Западе. Он обрекал президента на то, чтобы показать себя
миру либо мясником, либо безвольным пленником "клики". Он радикально
подрывал его шансы на переизбрание в 1996-м, Одним словом, силовой курс был,
совершенно очевидно, курсом антиельцинским.
Согласитесь, что это были сильные аргументы. Но чтобы пустить их в
дело, требовалось включить в план еще один элемент -- весьма специфический:
открыть президенту глаза на предательскую сущность курса "партии войны".
Кто мог взять на себя такую смелость? Но не говоря уже о возможностях
свободной прессы, которая -- вместо ерничанья и зубоскальства по адресу
запутавшихся чиновников -- могла развернуть мощную "антисиловую" кампанию,
разве мало было у демократов потенциальных союзников из числа тех же
теснимых либеральных бюрократов? Все, кто имеет доступ к президенту и к
чьему суждению он прислушивается, тот же Батурин, тот же Филатов, тот же
Козырев, тот же Волкогонов, все они вместе, наконец! В самом крайнем случае
в резерве оставался еще Ал Гор, который ведь все равно навещал Ельцина в
больнице.
"Партия войны" никак не могла обойтись без концентрации войск на
границах Чечни. И шансы на то, что это заставит хитрого, но совсем
недальновидного Дудаева прыгнуть в ловушку, обратившись за помощью к той же
ОБСЕ, были превосходны. А это открывало возможность нанести поражение
одновременно и ему, и "клике".
Разумеется, ОБСЕ следовало подготовить к этому заранее, а чеченскому
народу объяснить, что войска концентрируются на границах республики не для
"второго завоевания Чечни", но лишь затем, чтоб преторианцы Дудаева не
помешали ему свободно выразить свою волю. Всего-то и требовалось для этого
командировать Козырева в Вену, а Ковалева в Грозный...
Вот она, разница между диссидентством и профессиональной политикой.
Можно обижаться на послеавгустовский режим, но можно и пользоваться им как
инструментом в борьбе против "мафии". Можно упрекать президента в том, что
"мафия вас переиг95
рала", как писала в открытом письме Ельцину Елена Боннер55, но можно и
самим переиграть "мафию". В конце концов, они там тоже не Талейраны.
Трагический чеченский экзамен доказал, что -- несмотря на все мужество,
проявленное ими в момент кризиса -- ни российская демократия, ни либеральная
пресса готовы к нему не были. Практически все их ходы оказались
диссидентскими. Они дали возможность "мафии" сплести в единый узел проблему
Дудаева и проблему Чечни -- вместо того, чтобы надежно отделить их одну от
другой. Они расплевались с либеральной бюрократией -- вместо того, чтобы
впрячь ее в свою работу. Они ополчились на Ельцина -- вместо того, чтобы
поссорить его с "партией войны". Они махнули рукой на Запад -- вместо того,
чтобы втянуть его в психологическую войну на своей стороне. В результате они
сами лишили себя возможности выиграть важнейший раунд психологической войны,
а быть может, и предотвратить кровопускание в Грозном -- со всеми
последствиями того, что журнал "Нью-Йоркер" назвал "постыдной победой"56.
"Период обучения жизни" для них не только не закончился, он, оказалось,
и не начинался.
Урон, нанесенный чеченской катастрофой "гадкому утенку", может
оказаться невосполнимым. Не только репутация -- сама судьба его стоит теперь
на кону. Риск ничуть не меньше, чем в августе 91 --
После экзамена го или в октябре 93-го. Стивен Эрлангер так объяснил это
читателям "Нью-Йорк тайме": "От м-ра Ельцина и его правительства требуется
теперь фундаментальное решение -- какого рода страной собирается стать
Россия"57.
На кону стоит и судьба демократических политиков, подвергающихся не
менее жестокой критике, нежели "партия войны". Враги -- само собой, но и
союзники в них разуверились. Вот что писали, например, в разгаре кризиса
либеральные "Куранты":
"Отношения президента и демократов уже давно напоминают улицу с
односторонним движением. Демократы все время требуют:
"Дай!", "Защити!", "Сокруши!", не давая ничего взамен -- ни
политической, ни моральной поддержки. А периодически и вообще угрожают: "Ну,
президент, погоди!""58. Мрачные перспективы рисовала и не менее либеральная
"Коммерсантъ-Дейли": "Альянс демократов старого закала с либеральной
бюрократией и крупным капиталом может не выдержать кризисного напряжения, и
бюрократы с капиталистами предпочтут жесткий государственный прагматизм
устаревшему, с их точки зрения, демократическому идеализму.
Либеральноконсервативный альянс может распасться на либералов западного
толка, тяготеющих скорее к лево-пацифистским идеалам и склоняющихся под
знамена Григория Явлинского, и консерваторов-государственников, могущих
найти понимание... даже у Сергея Бабурина"59.
96
Редко соглашаюсь я с Прохановым, признанным рупором имперского реванша,
но что же тут возразишь: "В новом типе общества, в который перерастает
Россия "позднего ельцинизма", не найдется места бестолковым либералам,
поддержавшим [в октябре 93-го] расстрел конституции, а сегодня жалко и
растерянно сопротивляющимся бойне в Чечне... Скорее всего первые шляпы и
головы полетят с плеч либералов, чья бестолковая плюралистичность стала в
тягость угрюмым политикам"60.
До начала войны в Чечне казалось, что "оккупационная" истерия достигла
крайней точки. Но выяснилось, что это не так. Есть еще порох в пороховницах
у реваншистов. "Кому же выгодно такое разрастание конфликта?-- негодовала в
разгар чеченского кризиса "Правда".-- Только тем, кто хотел бы решение
чеченского вопроса сделать началом балканизации России. Им мало распада
Союза, им нужна бессильная Россия"61. А Проханов, не мудрствуя излишне,
прямо обвинил Запад в развязывании чеченской войны.
Реваншисты знают, что момент, когда Запад выйдет, наконец, из своего
интеллектуального столбняка и решится принять непосредственное участие в
российской психологической войне, станет для них роковым. Парализовать
Запад, связать ему руки, запугать его, как они уже запугали и администрацию,
и судей, и телевидение, и евреев России -- вот в чем смысл этой истерии. Ну,
а что бы вы стали делать на их месте? Мы же видели, что главная из
многочисленных их проблем заключается в том, что они не доверяют
антизападничеству своего народа. Дважды, в 1990-м и 91-м, шли они на выборы
со своей антизападной программой -- и дважды проиграли. И в третий раз, уже
после всех потрясений 92-го, имея на руках непобиваемый козырь --
катастрофическое обнищание масс, они снова потерпели поражение на апрельском
референдуме 93-го. Даже декабрьские выборы выиграли вовсе не глашатаи
антизападничества, не Русский Собор и не Фронт национального спасения, но
хитрый Жириновский, который, в противоположность им, предпочел рассматривать
Ельцина как потенциального Гинденбурга, а не безвольную марионетку Запада.
Сколько угодно могут они провозглашать, что "русское сопротивление
нарастает, обещая нынешним оккупантам Кремля ту же участь, что и его
оккупантам 1613 и 1812 годов"62. В глубине души их все равно гложет мрачное
подозрение, что народ отказывается смотреть на Запад, как на своего врага.
Это наивные демократы не видели ничего страшного в "известной доле
автаркии". Реваншисты смотрят на свои отношения с Западом жестко и точно.
Смотрят, как на гонку: кто раньше? Им нужно переломить настрой в отношении
Запада раньше, нежели его политики и эксперты очнутся от своего ступора. И
если им это удастся, Запад окажется исключенным из игры в России навсегда,
как оказался он вне игры в Сербии. Пока что они явно впереди. Нет и намека
на вмешательство Запада в роковую войну за умы и сердца россиян. Может, он и
вправду попятился перед "патриотическим" блефом, отступился от своих
97
союзников в России -- под истребительным огнем воскресшей
геббельсовской пропаганды? Французские интеллектуалы ведут кампанию против
геноцида в Боснии под лозунгом "Европа начинается в Сараево", И все словно
забыли, что на самом деле Европа начинается в Москве. И что это русскую
интеллигенцию, упрямую, гордую, наивную и ошибающуюся, оставляют они на
растерзание реваншистским стервятникам, которые всячески подчеркивают, что
победа у них в кармане.
В новой постчеченской реальности российским демократам грозит глухая
политическая изоляция, с беспрецедентным единодушием говорят все критики.
Или -- что то же самое -- обратное превращение в диссидентов. И чем упрямее
будут они настаивать, что "это не наша власть", тем скорее это наступит63.
Судьи, правда, и сами толком не понимают, что маргинализация
демократов, их исключение из политического процесса сокрушит
послеавгустовский режим. В отсутствие демократов "угрюмые политики" шаг за
шагом превратят его в заурядный авторитаризм с Ельциным в роли Гинденбурга,
готовым в критическую минуту вручить власть лидерам имперского реванша. И
вместо сегодняшнего "гадкого утенка", пусть неказистого и мало
привлекательного, получит Россия предбанник тоталитарного переворота. И если
это, не дай Бог, случится, от бравых критиков останутся лишь рожки да ножки.
Но ведь они по сути правы. Не хотят демократы вести себя, как политики,