Страница:
отступниками от "подлинно коричневой" идеологии, а значит -- врагами
Отечества.
"Национально-патриотический фронт "Память", возглавляемый Дмитрием
Васильевым, исключил из своих рядов Александра Баркашова
-- за отступление от официального догмата веры "монархического
фашизма", равно как и своих основателей братьев Поповых (за
"национал-коммунизм"). Это, однако, не помешало "национальнопатриотическому
фронту "Память" во главе с Николаем Филимоновым исключить самого Васильева.
Что, в свою очередь, не удержало "православный национально-патриотический
фронт "Память", возг- лавляемый Александром Кулаковым, от исключения
Филимонова. При этакой-то сектантской строгости идеологических нравов, при
этакой-то подозрительности легко ли этим людям вдруг отречься от излюбленных
догм, будь то фашизм монархический, православный или уж вовсе языческий, и
внять какому бы то ни было новому пророку? Плечом к плечу с уже известным
нам Баркашовым и его "Русским национальным единством" стоит Виктор Корчагин,
лидер "Русской партии". Смотрят они на вещи практически одинаково. Оба
"коричневые", или, пользуясь эвфемизмом Кургиняна, "этно-радикалы". Оба
убежденные антикоммунисты (Баркашов искренне обижается, когда его называют
"красно-коричневым": "Мы просто коричневые, без всякого красного
оттенка"35). Оба уверены, что все беды России от евреев ("сионистов"). Оба
считают, что "террор советской власти был не политическим и не классовым,
как нас пытались убедить, а носил чисто расовый характер и преследовал цель
уничтожения русской нации как носителя генотипа белой расы"36. Оба согласны
в необходимости "признать сионизм виновным в преступном захвате власти во
время октябрьского переворота 1917 года... в развязывании красного террора,
гражданской войны и геноцида русского народа... в разорении России и
доведении русских до унизительной нищеты посредством сионистского ига"37.
Все, в чем Россия винит коммунистов, Баркашов и Корчагин единодушно
взваливают на евреев. Более того, коммунисты для них, собственно, и есть
евреи. Словом, нет у них разногласий ни в чем. Не 45
только в том, что "всемирная еврейская олигархия" является главным
врагом России, но даже в том -- гораздо ближе к дому,-- что официальная
православная церковь "стала прибежищем сатанизма"38.
Спрашивается, что в таком случае делить этим людям? Им-то почему бы не
показать пример всем ссорящимся фракциям оппозиции, объединившись под своим
общим "просто коричневым" знаменем?
Нет, оказывается, нельзя им вместе. Ибо Корчагин -- язычник. Он считает
"христианство, проповедующее идею богоизбранного израильского народа,
еврейской идеологией" и предпочитает поэтому "содействовать возрождению
Русской веры, где под Богом понимается Природа"39. Баркашов же, напротив, по
его собственным словам, "православный фундаменталист"40, который если и
хотел бы чему-то содействовать, то скорее всего замене существующей
церковной иерархии каким-нибудь Хомейни отечественной выделки, но уж никак
не наступлению языческой "Русской веры". Эти религиозные разногласия яснее
всего показывают, что перед нами не столько политическое движение, сколько
анархическое собрание средневековых сектантских общин. Свой твердокаменный
символ веры они уже обрели и не расстанутся с ним ни за какие коврижки. Что
прикажете делать с ними идеологам оппозиции?
Можно, конечно, поставить этот вопрос и в иной редакции: почему вообще
идеологи должны делать что-то с этими людьми? Ведь это натуральные,
чистейших кровей фашисты. Уличные разбойники, откровенно признающееся в
любви к "Адольфу Алоизовичу Гитлеру" и готовые ответить на мифический
"геноцид русского народа" вполне реальным геноцидом народа еврейского... Но
это не помешало Баркашову сделать значительную карьеру в оппозиционном
истеблишменте. Он заседал на самом верху ее структурной пирамиды как член
руководства обеих главных организаций "объединенной" оппозиции -- Русского
национального собора (РНС) и Фронта национального спасения (ФНС). А генерал
Филатов, представляющий "Русскую партию", был обозревателем "Дня", фашисты
сидели за одним столом с парламентариями и интеллектуалами оппозиции -- как
соратники, как союзники. Вот я и спрашиваю: почему не противен такой альянс
всем этим интеллигентным, на первый взгляд, людям? Почему не стыдятся они
духовного родства с "просто коричневыми"? Почему не только без колебаний
подают им руку, но и соревнуются меж собою за право усадить за свой стол?
Почему писатель Проханов неутомимо печатал упражнения фашиста Филатова,
идеолог Кургинян цеплялся за национал-социалиста Лысенко? И даже такие
генералы оппозиции, как вождь РНС Александр Стерлигов и бывший демократ
Константинов, возглавивший ФНС, дрались между собой за честь числить в рядах
своей организации Баркашова? Как они, поборники нравственного возрождения
России, "испохабленной", по их мнению, послеавгустовским режимом,
оправдывают в собственных глазах такую сверхпохабную нравственную
неразборчивость? Как могут они после этого ожидать, что порядочные люди
станут относиться к ним иначе, нежели с брезгливым презрением?
Это, впрочем, отдельная тема, к которой надеюсь еще вернуться.
46
С ТОПОРОМ В ГРУДИ? Не будем все же отмахиваться от первоначально
сформулированного вопроса: что делать идеологу оппозиции? Выбирать между
Баркашовым и Корчагиным? Одного фашиста прогнать, другого приголубить? Или
отсечь обоих как, пардон, "этно-радикалов"? Но кто же ему это позволит? Не
отдадут ему их на расправу генералы оппозиции, которым эти люди нужны для
массовых акций и практических дел, куда более важных для них, чем любая
идеология. К тому же придется ему охватывать "объединительной идеологией" не
только уличных бандитов. Предстоит искать общий язык и с ярко"коричневыми"
интеллектуалами, такими как Александр Дугин, проповедующий в журнале
"Элементы" в ансамбле с европейскими фашистами всемирную "консервативную
революцию" и возвращение в средневековье.
Сколько угодно мог заявлять Кургинян: "Я требую, чтобы партийный лидер
Геннадий Зюганов, являющийся одновременно крупным лидером Русского
национального собора и Фронта национального спасения, дал внятную
политическую оценку высказываниям Александра Баркашова, ибо этот политик
тоже занимает высокое место в иерархии"41. Ничего не ответил ему Зюганов,
даже бровью не повел. А если ответил бы, то наверняка что-нибудь столь же
невнятное и напыщенное, как Проханов: "Статья Кургиняна появилась в роковой
для русской патристики миг, когда вся демократическая антирусская пропаганда
осуществляет отвратительную, изнурительную для нас доктрину "русского
фашизма", согласно которой все формы русского национального возрождения
ассоциируются или вплотную именуются фашизмом... Именно этот термин гонит
сегодня в тюрьму патриотов, возвестивших о сионистской опасности. Именно
жупел "русского фашизма" демонизирует целые слои русской общественности...
Эта гнусная доктрина должна связать в сознании общества трагедию минувшей
войны, истребившей цвет нации, и нынешнюю русскую патристику! Ибо фашизм для
русского человека -- непреодолимая кровавая категория, отрицаемая на
бессознательном уровне... В этом мерзость идеологического удара демократов.
Мы живем с топором в груди, всеми силами стараясь выдавить из себя это
лезвие. Статья Кургиняна загоняет этот топор еще глубже"42.
Но помилуйте, ахнет читатель, разве Кургинян придумал Баркашова? Или
Корчагина? Или Филатова? Или Дугина? Вы сами взяли всех этих дикарей в
друзья и соавторы. Жить с топором в груди и вправду неудобно. Но зачем?
Проще простого порвать с неподходящей компанией. Раззнакомиться. Выгнать
этих людей из-за своего стола, как они сами друг друга выгоняют. При чем
здесь демократы и их "гнусная доктрина", когда оппозиция по собственной воле
идентифицировала себя с фашистами? Когда сам Проханов заявил в интервью
журналу "Страна и мир", что готов к фашизму, если через фашизм возможно
возрождение государства?
Впрочем и Кургинян понимает, что нормальная человеческая логика здесь
не при чем. Он готов смириться с "просто коричневыми" в "патриотических"
рядах: "Я могу понять и в чемто даже принять национализм Баркашова. Каждый
волен иметь свои симпатии и антипатии.
4
Но если Баркашов еще может быть как-то если не оправдан, то понят с
учетом сферы его деятельности, то интеллектуал Дугин ведает, что творит"43.
Бог с вами, отпускает он грехи "патриотическим" генералам, хотите
сотрудничать с российским Гитлером -- я вам не судья. Но хоть российским
Розенбергом ради общего дела пожертвуйте!
Но не тут-то было. И Розенбергом они не пожертвуют. Ибо на самом деле,
если фашизм и топор, то не в груди реваншистов, как уверяет себя Проханов, а
в их руках. Их главное оружие. Чего стоит оппозиция без "патриотических"
масс? А массы эти неизменно превращают каждую их манифестацию в
антисемитский шабаш. И доверяют эти массы лишь "коричневым" уличным
демагогам, а вовсе не кабинетным идеологам, чьего и языка-то не понимают.
Вот почему любая объединительная идеология реваншистов, если и впрямь
суждено ей родиться, обязана будет инкорпорировать в себя фашизм.
"Либеральный
испуг"
Идеология, идеология... А что, без нее никак нельзя объединиться? Ну,
если ничего с ней не вытанцовывается? В принципе -- можно. Появись у
движения сильный харизматический лидер, подобный, скажем, Муссолини, то есть
не испытывающий, в отличие от Кургиняна, отвращения к фашизму и способный, в
отличие от Проханова, железной рукой подчинить себе движение,-- он, без
сомнения, решил бы эту проблему. А идеологический штаб, какой ему нужен,
создал бы потом. Только вот где найти такого лидера? Оппозиция ищет его уже
годы. Более того, она лихорадочно пытается его сотворить. Но не
получается... Вот история одного такого несостоявшегося российского фюрера.
12-13 июня 1992 г. в Колонном зале Дома Союзов, самом престижном из
всех дворцов в центре Москвы, собрался первый съезд Русского национального
собора, на который съехались 1250 делегатов, представлявших 117 городов и 69
политических организаций из всех республик бывшего СССР. Все звезды
оппозиционного небосвода сияли здесь. Пиджачные пары парламентариев
перемежались в зале с черными сутанами священников, экзотическими казачьими
черкесками и золотопогонными мундирами генералов. В первых рядах клубился
"патриотический" бомонд: знаменитые писатели перешептывались с еще более
знаменитыми кинорежиссерами и тележурналистами. С трибуны призывали к
свержению "правительства измены". "Факт налицо,-- уныло констатировали
"Московские новости",-- в полку национал-патриотов респектабельное
пополнение"44.
16 июня Югославское телеграфное агентство распространило комментарий
своего спецкора в Москве, где, в частности, говорилось: "Кто присутствовал
на съезде Русского национального собора (РНС), не может больше утверждать,
что оппозиция не взяла бы в свои руки власть, если бы выборы состоялись
завтра"45.
"Русский собор выбирает третий путь"46,-- провозгласила газета
"Правда". "День" согласился с такой оценкой. Третий путь означал, по их
мнению, что новое "соборное" правительство в России высту
48
пит одновременно "и против интернационального коммунизма, и против
космополитической западной демократии"47. В статье "Либеральный испуг"
известный либеральный журналист Валерий Выжутович писал: "Мне не кажется
сенсационным вывод Андрея Козырева, чье интервью "Известиям" почему-то
наделало шума, хотя для вдумчивых наблюдателей уже совершенно очевидно: "То,
что происходит сейчас у нас, похоже на 1933 год в Германии, когда часть
демократов стала переходить на националистические позиции""48.
Словно специально подыгрывая Козыреву, Собор открывал профессор
Шафаревич, бывший диссидент. И приветственное слово его было обращено к
бывшему генералу КГБ Александру Стерлигову, новому вождю оппозиции, новому
кумиру, которого она решила себе сотворить.
Спустя месяцы после съезда корреспондент "Дня" объяснял, интервьюируя
Шафаревича, тогдашнее отношение "патриотов" к Стерлигову: "Он казался
единственным профессионалом, способным на решительные радикальные
действия"49. Однофамилец и дальний родственник генерала Герман Стерлигов,
тогда -- крупнейший русский предприниматель, писал: "Я хорошо отношусь ко
многим политикам оппозиции, но генерал Стерлигов -- единственный из них,
кому я безоговорочно верю". До такой, между прочим, степени, что, как
объяснял он дальше, "теперь я работаю на Собор по 18 часов в сутки и трачу
на него все свои деньги"50.
Справедливости ради скажем, что полного единодушия в рядах не было.
Известный "перебежчик" Виктор Аксючиц заявил, например, что "затея с Собором
-- очередная попытка паразитировать на патриотических идеалах. Мы не хотим
иметь дело с генералом Стерлиговым"51 . Но в момент летней эйфории
-- преувеличенных надежд в одном лагере на фоне преувеличенных страхов
в другом -- это выглядело комариным укусом, неспособным, разумеется,
омрачить героическую репутацию человека на белом коне, ставшего в мгновение
ока символом "преодоления исторического раскола России на красных и
белых"52. Да, летом 92-го многим казалось, что "патриотическая Россия"
обрела нового вождя. Закат новой
"звезды" Ошибка генерала Стерлигова заключа
лась в том, что он в это поверил. Лето сменилось осенью -- и оппозиция
оказалась на перепутье. Парламентская ее фракция, как мы помним, взяла
твердый курс на разгром правительства "чикагских мальчиков", ответственных
за шоковую терапию. Падение Гайдара считалось делом предрешенным. Но что
дальше? Как развивать успех? Устранив Гайдара, переходить в генеральное
наступление и попытаться свалить самого Ельцина? Или, договорившись с
центристами из "Гражданского союза", предложить Ельцину вместо
"правительства измены" альтернативное коалиционное правительство,
составленное из людей Александра Руцкого (ГС) и Александра Стерлигова (РНС)?
Гитлеру удавались подобные маневры. Он не пытался свалить президента
Гинденбурга. Он предложил ему, в январе 33-го, именно
49
альтернативное коалиционное правительство -- и выиграл, Вдохновленный
этим примером -- и вообразив себя вождем соответствующего масштаба, --
Стерлигов решил повторить маневр Гитлера. С точки зрения абстрактной
политики, это, может быть, выглядело разумно. Чего Стерлигов не принял в
расчет, однако, так это агрессивного настроения "патриотических" масс,
искусно раздуваемого его коварными соперниками -- как "перебежчиками", так и
националбольшевиками. Читатель помнит, что осенью 92-го эти люди решили
играть ва-банк. Им нужна была голова "предателя" Ельцина. А заодно и
Стерлигова. Для того и поспешили они создать новую объединительную
организацию -- Фронт национального спасения.
Надобности ни в каком таком фронте Стерлигов решительно не видел. Но он
недооценил энергию и коварство своих сподвижников и переоценил свой калибр.
Да, Гитлер мог позволить себе хитрый маневр с Гинденбургом. Но... что
позволено Юпитеру, того нельзя быку. К октябрю соблазн власти уже лихорадил
оппозицию. Остановить создание Фронта Стерлигову оказалось не под силу. Он
сделал, правда, последнюю судорожную попытку объявить фронт составной частью
Собора. Однако "перебежчик" Константинов, возглавивший Фронт, и слышать об
этом, естественно, не захотел. Он ведь шел не только на штурм Кремля, но и
на перехват лидерства.
24 октября в Парламентском центре России Константинов продемонстрировал
стране еще более внушительное зрелище, нежели Стерлигов в июне. На открытие
Фронта съехались 1428 делегатов от 103 городов и 675 гостей, присутствовало
270 аккредитованных журналистов, 117 из них от иностранных агентств и газет.
Константинов взял курс на конфронтацию с "главарем временного
оккупационного режима". Казалось бы, всего лишь одно слово отличало этот
новый лозунг от лозунга Собора, протестовавшего против "временного
оккупационного правительства". Но этот нюанс мигом задвинул вчерашнего
кумира в политическую тень, за одну ночь превратил его в фигуру архаическую,
персону нон грата оппозиционного бомонда.
4 ноября Стерлигов провел пресс-конференцию, где говорил о "круглом
столе" с представителями президента и "Гражданского союза", который он
рассматривал "как пролог к созданию нового правительства со своим
участием"53. Но на следующий же день руководители Фронта провели свою
прессконференцию, на которой заклеймили "раскольничество Стерлигова"54. Оба
его сопредседателя по Собору, Геннадий Зюганов и Валентин Распутин, и четыре
члена Президиума, включая Баркашова, отмежевались от его "недопустимых
заявлений, на которые никто его не уполномачивал"55. Так закатилась звезда
вчерашнего кумира оппозиции, вообразившего себя российским Муссолини. И
самым, наверное, обидным для него было отречение Шафаревича. Буквально
только что профессор пел осанну новой надежде оппозиции. А вот что говорил
он теперь:
"Как я слышал, он работал в пятом управлении [КГБ], боролся с
инакомыслящими. Может, и я был его подопечным... Слова о "правительстве
измены", звучавшие на Соборе в Колонном зале, заменились разговорами о
сотрудничестве с правительством. Генерал Стерлигов сначала вошел в
оргкомитет Фронта, потом [в интервью Невзорову]
50
объявил Фронт одной из структур Собора, а потом в интервью Киселеву
сказал, что не может с Фронтом сотрудничать по причине его коммунистического
уклона. Мне кажется, что надежда на генерала Стерлигова была жизнью
опровергнута"56.
Вторая половина пути
Какой же год у нас сегодня на дворе,
если считать по веймарскому календарю?
Давайте прикинем. С одной стороны, правая оппозиция успешно набирает
очки в психологической войне. И первую половину пути к созданию
объединительной идеологии она уже прошла- в том, по крайней мере, смысле,
что многие из ее вождей считают такую идеологию необходимой, некоторые из ее
интеллектуальных центров над ней серьезно работают и первые проекты уже
прорисовываются. С другой же стороны, сектантская фрагментарность оппозиции,
ее принципиальная разнородность, неуправляемость "патриотических" масс и
беспощадное соперничество лидеров, которые я попытался здесь
проиллюстрировать, делают перспективы туманными. Быстро завершить вторую
половину пути практически нереально, или мало реально -- во всяком случае, в
предвидимом будущем. Ошибся, к счастью, Андрей Козырев, когда в 1992 году
сказал открытым текстом, что для России истекает последний веймарский год. И
Валерий Выжутович, находивший это даже очевидным для "вдумчивых
наблюдателей", тоже ошибся. Есть еще время до октября 17-го года, по
петроградской хронологии, и до 33-го -- по берлинской. И все же время
остается фактором критическим. Судя по сегодняшней растерянности западных
элит, деморализованных югославским кризисом, для "раскачки" господствующего
сегодня на Западе стереотипа невмешательства в российскую психологическую
войну тоже понадобятся годы. Заглянуть вперед всегда трудно. Еще труднее
осознать, что уже в силу своего ядерного статуса Россия неминуемо окажется
главным полем сражения между европейской демократией и всемирным
"экстремистским национализмом". И что поэтому проблема общеевропейского
возрождения неразрывно связана с разрешением российского кризиса,
несопоставимо более грозного, чем югославский. Если мои расчеты верны, эти
годы в запасе у Запада есть. Но как, на что они будут потрачены?
51Глава третья Ищу союзников!
Россия сегодня -- на марше, в розе ветров, на перекрестке всех дорог,
из которых может быть выбрана любая. Рыночное хозяйство, построенное при
помощи Запада, вовсе не помешает ей встать в пост-ельцинскую эпоху на тот
путь, куда толкают ее вожди оппозиции: на путь безоглядной вражды с Западом.
Отсюда центральный вопрос, от которого западные политики упрямо уходят, но
которого им не избежать: как воздействовать на будущий выбор России в
условиях, когда рынок в ней побеждает, а демократия проигрывает?
Казалось бы, и раздумывать нечего: срочно реформировать русскую
политику Запада, сделав ее сверхзадачей нейтрализацию реваншистской угрозы.
Как -- уже говорилось: положить на чашу весов российского выбора весь еще
неистраченный в России авторитет Запада, его
Выбор России и выбор Запада
политический опыт, его интеллектуальную изощренность, проникнутую духом
идеализма и морального сопереживания. Конечно, можно ничего этого не делать.
Можно, пренебрегая опытом 1920-х, вновь понадеяться на самотрансформацию
имперского гиганта. На то, что российская реваншистская оппозиция вдруг
уйдет почему-то в тень, на периферию политической жизни и угроза рассосется
сама по себе. Но я бы считал в этом случае необходимым, чтобы западная
публика совершенно точно представляла себе степень риска, связанного с таким
решением, и осознанно на него согласилась. Другими словами, она должна
уяснить, что так же, как и народ России, стоит перед выбором, который
определит ее будущее. Чтобы эта непростая данность уложилась в общественном
сознании, необходима широкая и свободная дискуссия. И открыться, по
обстоятельствам, она должна была уже давно. Однако до сих пор, хотя яростный
российский кризис уже задышал просвещенному Западу в затылок, нет сигнала к
началу такого мозгового штурма. Почему?
Чтоб не выбиваться из жанра, попытаюсь набросать ответ в лицах.
52
Я выбрал четыре ключевые фигуры среди экспертов, занимающихся Россией.
По полному спектру: экономиста, политолога, историка и политического
деятеля. Пусть читатель сам рассудит, нужна ли этим людям дискуссия о выборе
России и тем более о выборе Запада.
Заботы экономиста Хотя профессор Сакс и выглядит в свои неполные 40 лет
мальчиком, он серьезный специалист в своей области -- теории международных
финансов. Питер Пассел даже назвал его "самым важным сейчас экономистом в
мире"1, на плечах которого лежит самая сложная из всех сегодняшних задач:
вытащить Россию из коммунистического омута, как вытащил он когда-то из
фантастической (24000% в год) гиперинфляции Боливию. Никто из западных
экономистов не ринулся так беззаветно и отчаянно, как он, в русские дела, и
никого другого не ненавидит так страстно реваншистская оппозиция. Если б я
даже больше ничего о нем не сказал, одно это служило бы ему высокой
рекомендацией.
Вундеркиндом, впрочем, м-р Сакс был уже в университете, сдав докторские
экзамены еще до окончания колледжа. С 29 лет он постоянно преподает на одной
из лучших кафедр в стране, в Гарварде. Разумеется, у него есть оппоненты. И
не только в России, где в соответствующих кругах его объявляют если не
дьяволом во плоти, то уж бесспорно -- врагом и разрушителем страны. Не все
разделяют его веру в универсальность моделей экономического изменения. Не
всем импонируют его революционные замашки. К тому же Джеффри Сакс
действительно революционер -- причем, не только в воззрениях ("если вы
посмотрите, как возникают реформы, [то увидите], что это происходит через
быструю адаптацию иностранных моделей, а не через медленную эволюцию"2), но
и по темпераменту. А это опасное сочетание. Чаще, однако, оппоненты упрекают
его в том, что Ленин называл "экономическим кретинизмом", т. е. в недооценке
политики в ходе революционного экономического изменения.
Мои претензии к нему идут дальше. Я боюсь, что м-р Сакс проявляет
большую близорукость в отношении реваншистской оппозиции. Может быть, и врут
злые языки, утверждающие, что Россия для него -- это всего лишь нечто вроде
гигантской Боливии. Но что бесспорно -- ни с чем, даже отдаленно похожим на
российских "красно-коричневых", он там не встречался. И в Польше, к чьей
реформе он тоже приложил руку, ничего подобного не было. Таким образом,
непосредственный реформаторский опыт м-ра Сакса никогда не сталкивал его с
людьми типа Шафаревича, а в теоретические построения, при всей их
революционности, фактор этой всесжигающей ненависти к Западу вкупе с
западными моделями экономического развития просто не вписывается. Это делает
"самого важного экономиста в мире" естественным пленником веймарской
политики. Передо мной статья м-ра Сакса в "Нью Рипаблик", опубликованная в
последние дни 92-го под знаменательной рубрикой "Как спасти реформы
Ельцина". Начинается она беспощадно критически по отношению к западной
бюрократии: 53
"Несмотря на то, что столь многое на кону для Запада в успехе
российских реформ, реальная западная помощь была ничтожна. Реформистские
политики в России сильно пострадали от этого контраста между высокопарностью
риторики и пустячностью реальной поддержки. Реформаторов обличали за доверие
к Западу. Крайне правые требовали возвращения к изоляционизму, заявляя, что
Запад показал себя ненадежным и враждебным усилиям России"3.
Критика эта, бесспорно справедливая, могла бы быть и пожестче. Если бы
м-р Сакс посмотрел на отношение Запада к России в более широком историческом
контексте, "контраст", которым он возмущается, выглядел бы куда драматичней.
Отечества.
"Национально-патриотический фронт "Память", возглавляемый Дмитрием
Васильевым, исключил из своих рядов Александра Баркашова
-- за отступление от официального догмата веры "монархического
фашизма", равно как и своих основателей братьев Поповых (за
"национал-коммунизм"). Это, однако, не помешало "национальнопатриотическому
фронту "Память" во главе с Николаем Филимоновым исключить самого Васильева.
Что, в свою очередь, не удержало "православный национально-патриотический
фронт "Память", возг- лавляемый Александром Кулаковым, от исключения
Филимонова. При этакой-то сектантской строгости идеологических нравов, при
этакой-то подозрительности легко ли этим людям вдруг отречься от излюбленных
догм, будь то фашизм монархический, православный или уж вовсе языческий, и
внять какому бы то ни было новому пророку? Плечом к плечу с уже известным
нам Баркашовым и его "Русским национальным единством" стоит Виктор Корчагин,
лидер "Русской партии". Смотрят они на вещи практически одинаково. Оба
"коричневые", или, пользуясь эвфемизмом Кургиняна, "этно-радикалы". Оба
убежденные антикоммунисты (Баркашов искренне обижается, когда его называют
"красно-коричневым": "Мы просто коричневые, без всякого красного
оттенка"35). Оба уверены, что все беды России от евреев ("сионистов"). Оба
считают, что "террор советской власти был не политическим и не классовым,
как нас пытались убедить, а носил чисто расовый характер и преследовал цель
уничтожения русской нации как носителя генотипа белой расы"36. Оба согласны
в необходимости "признать сионизм виновным в преступном захвате власти во
время октябрьского переворота 1917 года... в развязывании красного террора,
гражданской войны и геноцида русского народа... в разорении России и
доведении русских до унизительной нищеты посредством сионистского ига"37.
Все, в чем Россия винит коммунистов, Баркашов и Корчагин единодушно
взваливают на евреев. Более того, коммунисты для них, собственно, и есть
евреи. Словом, нет у них разногласий ни в чем. Не 45
только в том, что "всемирная еврейская олигархия" является главным
врагом России, но даже в том -- гораздо ближе к дому,-- что официальная
православная церковь "стала прибежищем сатанизма"38.
Спрашивается, что в таком случае делить этим людям? Им-то почему бы не
показать пример всем ссорящимся фракциям оппозиции, объединившись под своим
общим "просто коричневым" знаменем?
Нет, оказывается, нельзя им вместе. Ибо Корчагин -- язычник. Он считает
"христианство, проповедующее идею богоизбранного израильского народа,
еврейской идеологией" и предпочитает поэтому "содействовать возрождению
Русской веры, где под Богом понимается Природа"39. Баркашов же, напротив, по
его собственным словам, "православный фундаменталист"40, который если и
хотел бы чему-то содействовать, то скорее всего замене существующей
церковной иерархии каким-нибудь Хомейни отечественной выделки, но уж никак
не наступлению языческой "Русской веры". Эти религиозные разногласия яснее
всего показывают, что перед нами не столько политическое движение, сколько
анархическое собрание средневековых сектантских общин. Свой твердокаменный
символ веры они уже обрели и не расстанутся с ним ни за какие коврижки. Что
прикажете делать с ними идеологам оппозиции?
Можно, конечно, поставить этот вопрос и в иной редакции: почему вообще
идеологи должны делать что-то с этими людьми? Ведь это натуральные,
чистейших кровей фашисты. Уличные разбойники, откровенно признающееся в
любви к "Адольфу Алоизовичу Гитлеру" и готовые ответить на мифический
"геноцид русского народа" вполне реальным геноцидом народа еврейского... Но
это не помешало Баркашову сделать значительную карьеру в оппозиционном
истеблишменте. Он заседал на самом верху ее структурной пирамиды как член
руководства обеих главных организаций "объединенной" оппозиции -- Русского
национального собора (РНС) и Фронта национального спасения (ФНС). А генерал
Филатов, представляющий "Русскую партию", был обозревателем "Дня", фашисты
сидели за одним столом с парламентариями и интеллектуалами оппозиции -- как
соратники, как союзники. Вот я и спрашиваю: почему не противен такой альянс
всем этим интеллигентным, на первый взгляд, людям? Почему не стыдятся они
духовного родства с "просто коричневыми"? Почему не только без колебаний
подают им руку, но и соревнуются меж собою за право усадить за свой стол?
Почему писатель Проханов неутомимо печатал упражнения фашиста Филатова,
идеолог Кургинян цеплялся за национал-социалиста Лысенко? И даже такие
генералы оппозиции, как вождь РНС Александр Стерлигов и бывший демократ
Константинов, возглавивший ФНС, дрались между собой за честь числить в рядах
своей организации Баркашова? Как они, поборники нравственного возрождения
России, "испохабленной", по их мнению, послеавгустовским режимом,
оправдывают в собственных глазах такую сверхпохабную нравственную
неразборчивость? Как могут они после этого ожидать, что порядочные люди
станут относиться к ним иначе, нежели с брезгливым презрением?
Это, впрочем, отдельная тема, к которой надеюсь еще вернуться.
46
С ТОПОРОМ В ГРУДИ? Не будем все же отмахиваться от первоначально
сформулированного вопроса: что делать идеологу оппозиции? Выбирать между
Баркашовым и Корчагиным? Одного фашиста прогнать, другого приголубить? Или
отсечь обоих как, пардон, "этно-радикалов"? Но кто же ему это позволит? Не
отдадут ему их на расправу генералы оппозиции, которым эти люди нужны для
массовых акций и практических дел, куда более важных для них, чем любая
идеология. К тому же придется ему охватывать "объединительной идеологией" не
только уличных бандитов. Предстоит искать общий язык и с ярко"коричневыми"
интеллектуалами, такими как Александр Дугин, проповедующий в журнале
"Элементы" в ансамбле с европейскими фашистами всемирную "консервативную
революцию" и возвращение в средневековье.
Сколько угодно мог заявлять Кургинян: "Я требую, чтобы партийный лидер
Геннадий Зюганов, являющийся одновременно крупным лидером Русского
национального собора и Фронта национального спасения, дал внятную
политическую оценку высказываниям Александра Баркашова, ибо этот политик
тоже занимает высокое место в иерархии"41. Ничего не ответил ему Зюганов,
даже бровью не повел. А если ответил бы, то наверняка что-нибудь столь же
невнятное и напыщенное, как Проханов: "Статья Кургиняна появилась в роковой
для русской патристики миг, когда вся демократическая антирусская пропаганда
осуществляет отвратительную, изнурительную для нас доктрину "русского
фашизма", согласно которой все формы русского национального возрождения
ассоциируются или вплотную именуются фашизмом... Именно этот термин гонит
сегодня в тюрьму патриотов, возвестивших о сионистской опасности. Именно
жупел "русского фашизма" демонизирует целые слои русской общественности...
Эта гнусная доктрина должна связать в сознании общества трагедию минувшей
войны, истребившей цвет нации, и нынешнюю русскую патристику! Ибо фашизм для
русского человека -- непреодолимая кровавая категория, отрицаемая на
бессознательном уровне... В этом мерзость идеологического удара демократов.
Мы живем с топором в груди, всеми силами стараясь выдавить из себя это
лезвие. Статья Кургиняна загоняет этот топор еще глубже"42.
Но помилуйте, ахнет читатель, разве Кургинян придумал Баркашова? Или
Корчагина? Или Филатова? Или Дугина? Вы сами взяли всех этих дикарей в
друзья и соавторы. Жить с топором в груди и вправду неудобно. Но зачем?
Проще простого порвать с неподходящей компанией. Раззнакомиться. Выгнать
этих людей из-за своего стола, как они сами друг друга выгоняют. При чем
здесь демократы и их "гнусная доктрина", когда оппозиция по собственной воле
идентифицировала себя с фашистами? Когда сам Проханов заявил в интервью
журналу "Страна и мир", что готов к фашизму, если через фашизм возможно
возрождение государства?
Впрочем и Кургинян понимает, что нормальная человеческая логика здесь
не при чем. Он готов смириться с "просто коричневыми" в "патриотических"
рядах: "Я могу понять и в чемто даже принять национализм Баркашова. Каждый
волен иметь свои симпатии и антипатии.
4
Но если Баркашов еще может быть как-то если не оправдан, то понят с
учетом сферы его деятельности, то интеллектуал Дугин ведает, что творит"43.
Бог с вами, отпускает он грехи "патриотическим" генералам, хотите
сотрудничать с российским Гитлером -- я вам не судья. Но хоть российским
Розенбергом ради общего дела пожертвуйте!
Но не тут-то было. И Розенбергом они не пожертвуют. Ибо на самом деле,
если фашизм и топор, то не в груди реваншистов, как уверяет себя Проханов, а
в их руках. Их главное оружие. Чего стоит оппозиция без "патриотических"
масс? А массы эти неизменно превращают каждую их манифестацию в
антисемитский шабаш. И доверяют эти массы лишь "коричневым" уличным
демагогам, а вовсе не кабинетным идеологам, чьего и языка-то не понимают.
Вот почему любая объединительная идеология реваншистов, если и впрямь
суждено ей родиться, обязана будет инкорпорировать в себя фашизм.
"Либеральный
испуг"
Идеология, идеология... А что, без нее никак нельзя объединиться? Ну,
если ничего с ней не вытанцовывается? В принципе -- можно. Появись у
движения сильный харизматический лидер, подобный, скажем, Муссолини, то есть
не испытывающий, в отличие от Кургиняна, отвращения к фашизму и способный, в
отличие от Проханова, железной рукой подчинить себе движение,-- он, без
сомнения, решил бы эту проблему. А идеологический штаб, какой ему нужен,
создал бы потом. Только вот где найти такого лидера? Оппозиция ищет его уже
годы. Более того, она лихорадочно пытается его сотворить. Но не
получается... Вот история одного такого несостоявшегося российского фюрера.
12-13 июня 1992 г. в Колонном зале Дома Союзов, самом престижном из
всех дворцов в центре Москвы, собрался первый съезд Русского национального
собора, на который съехались 1250 делегатов, представлявших 117 городов и 69
политических организаций из всех республик бывшего СССР. Все звезды
оппозиционного небосвода сияли здесь. Пиджачные пары парламентариев
перемежались в зале с черными сутанами священников, экзотическими казачьими
черкесками и золотопогонными мундирами генералов. В первых рядах клубился
"патриотический" бомонд: знаменитые писатели перешептывались с еще более
знаменитыми кинорежиссерами и тележурналистами. С трибуны призывали к
свержению "правительства измены". "Факт налицо,-- уныло констатировали
"Московские новости",-- в полку национал-патриотов респектабельное
пополнение"44.
16 июня Югославское телеграфное агентство распространило комментарий
своего спецкора в Москве, где, в частности, говорилось: "Кто присутствовал
на съезде Русского национального собора (РНС), не может больше утверждать,
что оппозиция не взяла бы в свои руки власть, если бы выборы состоялись
завтра"45.
"Русский собор выбирает третий путь"46,-- провозгласила газета
"Правда". "День" согласился с такой оценкой. Третий путь означал, по их
мнению, что новое "соборное" правительство в России высту
48
пит одновременно "и против интернационального коммунизма, и против
космополитической западной демократии"47. В статье "Либеральный испуг"
известный либеральный журналист Валерий Выжутович писал: "Мне не кажется
сенсационным вывод Андрея Козырева, чье интервью "Известиям" почему-то
наделало шума, хотя для вдумчивых наблюдателей уже совершенно очевидно: "То,
что происходит сейчас у нас, похоже на 1933 год в Германии, когда часть
демократов стала переходить на националистические позиции""48.
Словно специально подыгрывая Козыреву, Собор открывал профессор
Шафаревич, бывший диссидент. И приветственное слово его было обращено к
бывшему генералу КГБ Александру Стерлигову, новому вождю оппозиции, новому
кумиру, которого она решила себе сотворить.
Спустя месяцы после съезда корреспондент "Дня" объяснял, интервьюируя
Шафаревича, тогдашнее отношение "патриотов" к Стерлигову: "Он казался
единственным профессионалом, способным на решительные радикальные
действия"49. Однофамилец и дальний родственник генерала Герман Стерлигов,
тогда -- крупнейший русский предприниматель, писал: "Я хорошо отношусь ко
многим политикам оппозиции, но генерал Стерлигов -- единственный из них,
кому я безоговорочно верю". До такой, между прочим, степени, что, как
объяснял он дальше, "теперь я работаю на Собор по 18 часов в сутки и трачу
на него все свои деньги"50.
Справедливости ради скажем, что полного единодушия в рядах не было.
Известный "перебежчик" Виктор Аксючиц заявил, например, что "затея с Собором
-- очередная попытка паразитировать на патриотических идеалах. Мы не хотим
иметь дело с генералом Стерлиговым"51 . Но в момент летней эйфории
-- преувеличенных надежд в одном лагере на фоне преувеличенных страхов
в другом -- это выглядело комариным укусом, неспособным, разумеется,
омрачить героическую репутацию человека на белом коне, ставшего в мгновение
ока символом "преодоления исторического раскола России на красных и
белых"52. Да, летом 92-го многим казалось, что "патриотическая Россия"
обрела нового вождя. Закат новой
"звезды" Ошибка генерала Стерлигова заключа
лась в том, что он в это поверил. Лето сменилось осенью -- и оппозиция
оказалась на перепутье. Парламентская ее фракция, как мы помним, взяла
твердый курс на разгром правительства "чикагских мальчиков", ответственных
за шоковую терапию. Падение Гайдара считалось делом предрешенным. Но что
дальше? Как развивать успех? Устранив Гайдара, переходить в генеральное
наступление и попытаться свалить самого Ельцина? Или, договорившись с
центристами из "Гражданского союза", предложить Ельцину вместо
"правительства измены" альтернативное коалиционное правительство,
составленное из людей Александра Руцкого (ГС) и Александра Стерлигова (РНС)?
Гитлеру удавались подобные маневры. Он не пытался свалить президента
Гинденбурга. Он предложил ему, в январе 33-го, именно
49
альтернативное коалиционное правительство -- и выиграл, Вдохновленный
этим примером -- и вообразив себя вождем соответствующего масштаба, --
Стерлигов решил повторить маневр Гитлера. С точки зрения абстрактной
политики, это, может быть, выглядело разумно. Чего Стерлигов не принял в
расчет, однако, так это агрессивного настроения "патриотических" масс,
искусно раздуваемого его коварными соперниками -- как "перебежчиками", так и
националбольшевиками. Читатель помнит, что осенью 92-го эти люди решили
играть ва-банк. Им нужна была голова "предателя" Ельцина. А заодно и
Стерлигова. Для того и поспешили они создать новую объединительную
организацию -- Фронт национального спасения.
Надобности ни в каком таком фронте Стерлигов решительно не видел. Но он
недооценил энергию и коварство своих сподвижников и переоценил свой калибр.
Да, Гитлер мог позволить себе хитрый маневр с Гинденбургом. Но... что
позволено Юпитеру, того нельзя быку. К октябрю соблазн власти уже лихорадил
оппозицию. Остановить создание Фронта Стерлигову оказалось не под силу. Он
сделал, правда, последнюю судорожную попытку объявить фронт составной частью
Собора. Однако "перебежчик" Константинов, возглавивший Фронт, и слышать об
этом, естественно, не захотел. Он ведь шел не только на штурм Кремля, но и
на перехват лидерства.
24 октября в Парламентском центре России Константинов продемонстрировал
стране еще более внушительное зрелище, нежели Стерлигов в июне. На открытие
Фронта съехались 1428 делегатов от 103 городов и 675 гостей, присутствовало
270 аккредитованных журналистов, 117 из них от иностранных агентств и газет.
Константинов взял курс на конфронтацию с "главарем временного
оккупационного режима". Казалось бы, всего лишь одно слово отличало этот
новый лозунг от лозунга Собора, протестовавшего против "временного
оккупационного правительства". Но этот нюанс мигом задвинул вчерашнего
кумира в политическую тень, за одну ночь превратил его в фигуру архаическую,
персону нон грата оппозиционного бомонда.
4 ноября Стерлигов провел пресс-конференцию, где говорил о "круглом
столе" с представителями президента и "Гражданского союза", который он
рассматривал "как пролог к созданию нового правительства со своим
участием"53. Но на следующий же день руководители Фронта провели свою
прессконференцию, на которой заклеймили "раскольничество Стерлигова"54. Оба
его сопредседателя по Собору, Геннадий Зюганов и Валентин Распутин, и четыре
члена Президиума, включая Баркашова, отмежевались от его "недопустимых
заявлений, на которые никто его не уполномачивал"55. Так закатилась звезда
вчерашнего кумира оппозиции, вообразившего себя российским Муссолини. И
самым, наверное, обидным для него было отречение Шафаревича. Буквально
только что профессор пел осанну новой надежде оппозиции. А вот что говорил
он теперь:
"Как я слышал, он работал в пятом управлении [КГБ], боролся с
инакомыслящими. Может, и я был его подопечным... Слова о "правительстве
измены", звучавшие на Соборе в Колонном зале, заменились разговорами о
сотрудничестве с правительством. Генерал Стерлигов сначала вошел в
оргкомитет Фронта, потом [в интервью Невзорову]
50
объявил Фронт одной из структур Собора, а потом в интервью Киселеву
сказал, что не может с Фронтом сотрудничать по причине его коммунистического
уклона. Мне кажется, что надежда на генерала Стерлигова была жизнью
опровергнута"56.
Вторая половина пути
Какой же год у нас сегодня на дворе,
если считать по веймарскому календарю?
Давайте прикинем. С одной стороны, правая оппозиция успешно набирает
очки в психологической войне. И первую половину пути к созданию
объединительной идеологии она уже прошла- в том, по крайней мере, смысле,
что многие из ее вождей считают такую идеологию необходимой, некоторые из ее
интеллектуальных центров над ней серьезно работают и первые проекты уже
прорисовываются. С другой же стороны, сектантская фрагментарность оппозиции,
ее принципиальная разнородность, неуправляемость "патриотических" масс и
беспощадное соперничество лидеров, которые я попытался здесь
проиллюстрировать, делают перспективы туманными. Быстро завершить вторую
половину пути практически нереально, или мало реально -- во всяком случае, в
предвидимом будущем. Ошибся, к счастью, Андрей Козырев, когда в 1992 году
сказал открытым текстом, что для России истекает последний веймарский год. И
Валерий Выжутович, находивший это даже очевидным для "вдумчивых
наблюдателей", тоже ошибся. Есть еще время до октября 17-го года, по
петроградской хронологии, и до 33-го -- по берлинской. И все же время
остается фактором критическим. Судя по сегодняшней растерянности западных
элит, деморализованных югославским кризисом, для "раскачки" господствующего
сегодня на Западе стереотипа невмешательства в российскую психологическую
войну тоже понадобятся годы. Заглянуть вперед всегда трудно. Еще труднее
осознать, что уже в силу своего ядерного статуса Россия неминуемо окажется
главным полем сражения между европейской демократией и всемирным
"экстремистским национализмом". И что поэтому проблема общеевропейского
возрождения неразрывно связана с разрешением российского кризиса,
несопоставимо более грозного, чем югославский. Если мои расчеты верны, эти
годы в запасе у Запада есть. Но как, на что они будут потрачены?
51Глава третья Ищу союзников!
Россия сегодня -- на марше, в розе ветров, на перекрестке всех дорог,
из которых может быть выбрана любая. Рыночное хозяйство, построенное при
помощи Запада, вовсе не помешает ей встать в пост-ельцинскую эпоху на тот
путь, куда толкают ее вожди оппозиции: на путь безоглядной вражды с Западом.
Отсюда центральный вопрос, от которого западные политики упрямо уходят, но
которого им не избежать: как воздействовать на будущий выбор России в
условиях, когда рынок в ней побеждает, а демократия проигрывает?
Казалось бы, и раздумывать нечего: срочно реформировать русскую
политику Запада, сделав ее сверхзадачей нейтрализацию реваншистской угрозы.
Как -- уже говорилось: положить на чашу весов российского выбора весь еще
неистраченный в России авторитет Запада, его
Выбор России и выбор Запада
политический опыт, его интеллектуальную изощренность, проникнутую духом
идеализма и морального сопереживания. Конечно, можно ничего этого не делать.
Можно, пренебрегая опытом 1920-х, вновь понадеяться на самотрансформацию
имперского гиганта. На то, что российская реваншистская оппозиция вдруг
уйдет почему-то в тень, на периферию политической жизни и угроза рассосется
сама по себе. Но я бы считал в этом случае необходимым, чтобы западная
публика совершенно точно представляла себе степень риска, связанного с таким
решением, и осознанно на него согласилась. Другими словами, она должна
уяснить, что так же, как и народ России, стоит перед выбором, который
определит ее будущее. Чтобы эта непростая данность уложилась в общественном
сознании, необходима широкая и свободная дискуссия. И открыться, по
обстоятельствам, она должна была уже давно. Однако до сих пор, хотя яростный
российский кризис уже задышал просвещенному Западу в затылок, нет сигнала к
началу такого мозгового штурма. Почему?
Чтоб не выбиваться из жанра, попытаюсь набросать ответ в лицах.
52
Я выбрал четыре ключевые фигуры среди экспертов, занимающихся Россией.
По полному спектру: экономиста, политолога, историка и политического
деятеля. Пусть читатель сам рассудит, нужна ли этим людям дискуссия о выборе
России и тем более о выборе Запада.
Заботы экономиста Хотя профессор Сакс и выглядит в свои неполные 40 лет
мальчиком, он серьезный специалист в своей области -- теории международных
финансов. Питер Пассел даже назвал его "самым важным сейчас экономистом в
мире"1, на плечах которого лежит самая сложная из всех сегодняшних задач:
вытащить Россию из коммунистического омута, как вытащил он когда-то из
фантастической (24000% в год) гиперинфляции Боливию. Никто из западных
экономистов не ринулся так беззаветно и отчаянно, как он, в русские дела, и
никого другого не ненавидит так страстно реваншистская оппозиция. Если б я
даже больше ничего о нем не сказал, одно это служило бы ему высокой
рекомендацией.
Вундеркиндом, впрочем, м-р Сакс был уже в университете, сдав докторские
экзамены еще до окончания колледжа. С 29 лет он постоянно преподает на одной
из лучших кафедр в стране, в Гарварде. Разумеется, у него есть оппоненты. И
не только в России, где в соответствующих кругах его объявляют если не
дьяволом во плоти, то уж бесспорно -- врагом и разрушителем страны. Не все
разделяют его веру в универсальность моделей экономического изменения. Не
всем импонируют его революционные замашки. К тому же Джеффри Сакс
действительно революционер -- причем, не только в воззрениях ("если вы
посмотрите, как возникают реформы, [то увидите], что это происходит через
быструю адаптацию иностранных моделей, а не через медленную эволюцию"2), но
и по темпераменту. А это опасное сочетание. Чаще, однако, оппоненты упрекают
его в том, что Ленин называл "экономическим кретинизмом", т. е. в недооценке
политики в ходе революционного экономического изменения.
Мои претензии к нему идут дальше. Я боюсь, что м-р Сакс проявляет
большую близорукость в отношении реваншистской оппозиции. Может быть, и врут
злые языки, утверждающие, что Россия для него -- это всего лишь нечто вроде
гигантской Боливии. Но что бесспорно -- ни с чем, даже отдаленно похожим на
российских "красно-коричневых", он там не встречался. И в Польше, к чьей
реформе он тоже приложил руку, ничего подобного не было. Таким образом,
непосредственный реформаторский опыт м-ра Сакса никогда не сталкивал его с
людьми типа Шафаревича, а в теоретические построения, при всей их
революционности, фактор этой всесжигающей ненависти к Западу вкупе с
западными моделями экономического развития просто не вписывается. Это делает
"самого важного экономиста в мире" естественным пленником веймарской
политики. Передо мной статья м-ра Сакса в "Нью Рипаблик", опубликованная в
последние дни 92-го под знаменательной рубрикой "Как спасти реформы
Ельцина". Начинается она беспощадно критически по отношению к западной
бюрократии: 53
"Несмотря на то, что столь многое на кону для Запада в успехе
российских реформ, реальная западная помощь была ничтожна. Реформистские
политики в России сильно пострадали от этого контраста между высокопарностью
риторики и пустячностью реальной поддержки. Реформаторов обличали за доверие
к Западу. Крайне правые требовали возвращения к изоляционизму, заявляя, что
Запад показал себя ненадежным и враждебным усилиям России"3.
Критика эта, бесспорно справедливая, могла бы быть и пожестче. Если бы
м-р Сакс посмотрел на отношение Запада к России в более широком историческом
контексте, "контраст", которым он возмущается, выглядел бы куда драматичней.