политической философии, не упоминали в высоких договорах. Только мир,
стоящий по ту сторону закона, -- мир преступников и люмпенов --позволял себе
открыто их провозглашать. Что мое -- мое, что твое --тоже мое: афоризм, как
мы знаем, из законов ГУЛАГа.
Логика блатного, извращенная ментальность люмпена, поправшего все
конвенции цивилизованного мира, -- вот корни официальной имперской политики
Жириновского. Этот же логический парадокс составлял ядро политической
философии Гитлера. Как и у Жириновского, базировалась она на двух, хотя и
родственных, но разных постулатах: о воссоединении немцев под сенью Третьего
Рейха и о праве великой нации завоевывать и насиловать другие. Та же,
короче, люмпен-философия: что твое -- тоже мое. Тогдашние европейские
политики не имели о ней ни малейшего представления, потому-то и удалось
Гитлеру так их запутать. Пытаясь предотвратить новую мировую войну, готовы
были они согласиться с первым постулатом Гитлера. Несмотря даже на то, что
он предполагал оккупацию суверенной Австрии и аннексию чехословацких Судет,
населенных немцами. В глазах западных политиков, в этих акциях
присутствовала хотя бы тень легитимности. Можно было представить Гитлера
наследником Бисмарка, завершающим воссоединение немцев. Но за пределами их
воображения оказалась люмпенская логика Гитлера, видевшего в этом
воссоединении лишь прелюдию к реализации второго постулата -- к открытому
насилию и грабежу других народов, ничего общего с немцами не имевших.
Западные политики просто не могли ничего подобного себе представить. Однако
феномен Жириновского включает в себя не только личность этого человека,
какой бы она ни была, как и феномен Гитлера не исчерпывался характером,
идеями и устремлениями фюрера. Лидером национального масштаба и того, и
другого сделали миллионы уверовавших в них людей.
Нет ничего удивительного в том, что такой могучий отклик нашли личные
обиды, перехлестывающие у Жириновского через край: его слушали люди,
пережившие аналогичные драмы, не меньше него обиженные и разочарованные.
Но как могли они принять эту разбойничью философию? Почему согласились
пойти за человеком, открыто призывающим к насилию и грабежу?
135

Такое же тяжелое недоумение вызывали и немцы -- великий, культурный
европейский народ, мгновенно усвоивший извращенную люмпенскую логику своего
фюрера, его грабительский двойной стандарт. Что произошло с тогдашним
народом Германии, а теперь происходит и с русским народом?
Почему?

По существу это тот же самый вопрос, который мы уже рассматривали в
несколько видоизмененной форме: почему великие имперские державы, подобные
России или Германии, не могут самостоятельно трансформироваться в
демократии.
Дети подземелья Самое трагическое следствие затяжных драматических
кризисов -- люмпенизация массового сознания.
Столько всего сваливается на голову! Внезапный коллапс империи (и
сопровождающее его унизительное чувство зависимости от внешнего мира);
разрушение экономики (попросту, не на что становится жить); распад самой
стабильной из единиц всякого общества -- семьи (сотни тысяч родных внезапно
оказываются по разные стороны новых государственных границ); беспомощность
власти, хаос, чудовищное увеличение преступности. И все -- одновременно! Это
страшное потрясение. Оно вызывает моральную деградацию общества -- и в
элитарных слоях, и в менее культурных, одинаково. Достойные люди, привыкшие
дорожить своим положением, мнением окружающих, превращаются в люмпенов --
если и не по образу жизни, то по образу мыслей.
Людей, которые говорят, как Жириновский, думают и чувствуют, как он,
сегодня в России много. Счет действительно идет на миллионы. И пока длится
кризис, усугубленный политической нестабильностью и стремительной социальной
поляризацией, их будет становиться все больше. В особенности за счет тех,
кто, подобно самому лидеру, родился на территориях нерусских республик или
испытал натиск предприимчивых "черных", т.е. нерусских южан. Это и есть те
самые избиратели, которые, ощутив в нем родную душу, проголосовали за
Жириновского в июне 91-го и снова -- в декабре 93-го.
Западные обозреватели успокаивают публику, шокированную исходом
парламентских выборов в России: не надо паники, далеко не все, голосовавшие
за Владимира Вольфовича, думают так же, как он. Многие лишь выразили таким
способом протест против катастрофического ухудшения жизненных условий,
угрозы безработицы, взрыва организованной преступности, и всех других
кризисных явлений. Но ведь точно те же аргументы были в ходу и у русских
обозревателей в период кратковременной паники летом 1991 г. И
демократические политики, надо полагать, утешали себя теми же соображениями,
что их и обезоружило -- и позволило Жириновскому преподнести им два с
половиной года спустя драматический сюрприз.
Наверное, и вправду какая-то часть избирателей проголосовала за
Жириновского, не разделяя его взглядов, а как бы "назло" тем, в ком она
видит виновников кризиса, хотя и не совсем понятно, что это ^б

уточнение нам дает: так ли уж важно, в конце концов, по каким мотивам
выбирают люди Жириновского -- или Гитлера, -- если он получает таким образом
мандат на власть?
Но и прямых, убежденных сторонников у Владимира Вольфовича достаточно,
не надо тешить себя иллюзиями. Кризис углубляется -- и явления люмпенизации
прогрессируют. Два голосования за Жириновского дают нам уникальную
возможность измерить скорость этих процессов. За два с половиной года
непрерывного кризиса она, оказывается, набрала внушительные обороты.
Люмпенизированное сознание полностью солидарно со своим лидером в том,
что все беды России -- от "черных". И оно тоже готово на все ради
немедленного чуда, и так же жаждет насладиться унижением своих врагов. Оно
уже сейчас готово к внезапному "броску" в прекрасное будущее -- к
самоутверждению и благополучию за чужой счет. Это оно устами Жириновского
высказывает свои затаенные мысли: "Мы живем в коммуналке. Русские врачи,
русские инженеры. Мучаемся. Казах получает отдельную квартиру -- только
потому, что он казах. Квартиры
-- им, работа -- им, поездки -- им... Дискриминация русских,
национальный гнет повсюду, подавление везде-в экономике, в культуре, в
юриспруденции... Мы изувечили нашу страну"72. Не у одного Жириновского
детские обиды, зависть, оскорбленная гордость переросли в имперскую
политическую философию. Разве что разрабатывать стройные геополитические
планы дано не всем. "Разбой нацменов"73 оправдывает любые ответные меры.
"Это я видел мальчиком, как начиналось. У меня был внутренний протест
заложен в душу. Приезжаю в Москву и что вы думаете, опять вижу нацменов.
Живу в общежитии -- они там вовсю гудят, шикуют: деньги, вино, девочки"74.
Только у люмпена в ушах могут звучать райской музыкой беспардонные заявления
Жириновского: "Если я буду президентом, я долги отдавать не буду"75.
Как заметил еще в 1991 г. в "Известиях" советский историк Виктор
Кувалдин, "в считанные дни превратившись из неизвестного политика в звезду
первой величины, он наглядно показал, какой опасный потенциал таится в
российском обществе"76. Когда Жириновский, ликуя, заявляет: "Сотни россиян
целуют мне руки"77, -- это как раз тот нечастый случай, когда он говорит
чистую правду.
Похоже, что Владимир Вольфович -- единственный из нынешних российских
Чем ХУЖе политиков, кто действует не вслепую. Он / точно знает, из кого
состоит его массовая тем лучше политическая база, и сознательно строит свою
стратегию в расчете на нее. И он -- единственный, кому кризис, беспрерывно
генерирующий новых люмпенов, торит дорогу к власти.
Мы встретились с Жириновским в начале июня 1992 г. в штабквартире его
партии в Рыбниковом переулке и проспорили больше часа. С политической
философией Жириновского и с его люмпенской психологией знаком я был задолго
до нашей встречи и на дополни137

тельную информацию не рассчитывал. Другое интересовало меня:
как будет он защищать свои позиции в интеллектуальном, философском,
если угодно, споре, где нельзя выпаливать первое, что взбредет на ум, как на
митинге или в интервью, но приходится слушать возражения собеседника и хоть
как-то на них реагировать.
На митингах достаточно темпераментно выкрикнуть:"Америка, отдай
Аляску!", или "Финляндия принадлежит России!", или "Не забывайте о нашем
последнем оружии -- ядерном шантаже!" И все, никто не спросит, как это
сделать практически -- заставить Америку распрощаться с Аляской, или
присвоить далеко не беззащитную страну, или вынудить другие державы
покориться шантажу. И в интервью нетрудно оставить за собой последнее слово.
Мне дали как-то прослушать записанный на пленку диалог Жириновского с одним
датским журналистом. Там был пассаж о 30 миллионах турецких курдов: стоит
нам немножко помочь им, и мы возьмем Турцию голыми руками. Владимир
Вольфович повторил это несколько раз, а журналист ограничился тем, что
вежливо записал услышанное... Не переспросил: почему же в этом случае не
курды составляют большинство населения в этой стране? Общая численность
известна -- на момент, когда проходила эта беседа, она составляла 56
миллионов человек. И известно, что 90% из них -- турки. 30 миллионов
турецких курдов, откуда они взялись? Никто никогда не попросил Жириновского
объясниться. Да и вообще до нашей встречи никто с Жириновским всерьез не
спорил. Над ним потешались, о нем рассказывали анекдоты. Его без конца
цитировали -- кто со смехом, а кто и восхищаясь его смелостью и
находчивостью. После августовского путча, с которым он поначалу
солидаризировался, москвичи плевали ему в лицо. Казаки грозились его
выпороть. В Минске, был случай, его и вправду побили. Во время кремлевского
шоу в ночь с 12 на 13 декабря 1993-го, когда он гоголем прохаживался между
столиками, грозя пальцем оцепеневшим демократам, мне запомнились глаза
знаменитой актрисы Натальи Фатеевой -- огромные, полные смертельного ужаса.
Все было. Кроме серьезного спора.
Никто никогда, насколько я знаю, не пытался поговорить с ним, как
говорят с политиками -- серьезно и подробно, нащупать интеллектуальную
основу движущих им убеждений, разглядеть, что же у этого айсберга там, в
подводной части. Я пришел к нему за этим.
Жириновский меня разочаровал. В подводной части у него не обнаружилось
ничего, кроме плохо переваренного мифа имперского либерализма, уже второе
столетие бродящего в русской националистической среде, -- что я и попытаюсь
показать в дальнейшем.
Но я был полностью вознагражден за потраченное время одним совершенно
уникальным, неслыханным чистосердечным признанием. Ничего подобного я не
ожидал. Что бы я ни думал о нем раньше, но все же не мог предположить, что
он не станет камуфлировать свое политическое родство с опустившейся,
деградировавшей, морально искалеченной частью советского общества. Я не
сомневался, что он будет отпираться, уходить от прямого ответа, но хотелось
посмотреть, сколько изворотливости при этом проявит. Ну не признается же,
право, даже самый бесшабашный из американских демагогов, что он
представляет, скажем, торговцев наркотиками и их потерявших чело138

веческий облик клиентов из городских трущоб и что его прямой интерес,
следовательно, состоит в том, чтобы их ряды из года в год росли!
Но я переоценил свою проницательность -- и недооценил Жириновского. С
чарующей прямотой он признался: да, он опирается на люмпенство. И -- да, он
рассчитывает на дальнейшую деградацию своего народа.
Вот соответствующий фрагмент нашего диспута, зафиксированный в
стенограмме.
--Давать людям такие обещания легко. Есть громадная люмпени-зированная
масса, которая на это клюнет.
--Вот и клюнет!
-- Но ведь не все население страны люмпенизировано. Есть и люди,
сохранившие здравый смысл.
-- Есть. Они голосуют против, но их будет меньшинство.
-- Но пока что их значительное большинство. Вы рассчитываете на
разложение масс, на их деградацию
--Да, да, да!
-- Это ваше кредо? То, что страна будет люмпенизироваться?
--Да, да, да!
-- Ой, да вы же получите такую страшную страну, которая вас проглотит.
Вы обещали изменить все за 72 часа, но на семьдесят третьем она же вас
съест!
-- История покажет.

Ну что ж, мы достаточно поговорили о бесспорном сходстве Жириновского и
Гитлера, о тождественности их люмпен-ской философии, преемственности их
агрессивного национализма, о полном совпадении их социальной и экономической
ориентации ("у нас не было социализма,
Нет, я не Гитлер, я
другой! не будет и капитализма. Нам нужна здоровая экономика"78, --
сказано одним из них, но мысль принадлежит обоим). Пора поговорить и о
различиях между ними -- для понимания феномена Жириновского это не менее
важно.
Жириновский называет свою партию либеральнодемократической. Те, кто
считает это полнейшей профанацией, не совсем правы. Он объявляет себя
"безусловным сторонником многопартийности"79. Декларирует: "Мы против всякой
диктатуры вообще"80. В своей книге пусть тривиально, но вполне грамотно
пытается обосновать принципиальную неприемлемость однопартийной системы:
"Однопартийный режим сам по себе порочен, потому что нет конкуренции идей...
Однопартийная система нежизнеспособна"81.
Разве так говорил Гитлер, бесстрашный тоталитарий, искренне презиравший
демократию, не говоря уже о многопартийности, и считавший ее "одним из
важнейших элементов разрушения государства и общества"82? Гитлер открыто
признавался: "Если мы принимаем участие в парламенте, то лишь затем, чтоб
взорвать его изнутри и в конце концов уничтожить"83. А Жириновский считает
для себя честью быть депутатом.
139

Либеральные критики Жириновского в Москве к этим оттенкам не
присматриваются. Они не считают их обозначением политической позиции: нечего
тут анализировать, одна пустая риторика, демагогия, предвыборный треп.
Российский журналист Виден Люлечник не колеблется: "Жириновский, как
Гитлер... не либерал и тем более не демократ. Жириновский -- это война!
Война гражданская, война межгосударственная и в конце концов мировая"84.
Сказано сильно, но явно без расчета на возможное возражение. Демагогия
демагогией, но Гитлер ведь тоже боролся за голоса избирателей, в том числе и
симпатизирующих либерализму и демократии, но он никогда и ни при каких
обстоятельствах не прибегал, в отличие от своего нынешнего двойника, ни к
либеральной, ни к демократической риторике. Сам Владимир Вольфович тем более
в такие тонкости не вдается. Только огрызается: "Заявляют, что Жириновский
-- современный Гитлер. Ну нельзя же так! Пишите, у Жириновского имперские
амбиции. Пожалуйста, это не оскорбление". И заключает: "Обычная политическая
борьба. Грязь. А что им еще делать?"85.
"Патриоты", как мы уже знаем, считают, что у Жириновского вообще нет
никакой идеологии -- ни либеральной, ни фашистской. Эдуард Лимонов,
например, иронизирует: "За Владимиром Вольфо-вичем не успеет и самый резвый
политолог. Если раньше он менял идеологию единожды в год (активист
еврейского движения в конце 80-х... с 1990 г. --либеральный демократ, в 91
--92 гг. --авторитарный популист), то теперь меняет ее раз в сезон"86.
Хронология не точна. Если полагаться на цитаты, приведенные тремя абзацами
выше, то и к концу 91 -- го Жириновский не чужд был демократии. А в своей
книге, изданной ровно через год после этих разоблачений Лимо-нова, он
по-прежнему восклицает: "Нужен плюрализм, нужна многопартийность!"87.
Нет, ничего не получается ни у "патриотов", ни у либералов с серьезным
истолкованием феномена Жириновского, и даже понятно -- почему. И те, и и
другие бессознательно отрывают его политическую философию от ее корней в
истории русского национализма. И для тех, и для других он -- случайная,
изолированная, неведомо откуда свалившаяся на Россию фигура, говоря словами
Пушкина -- "беззаконная комета в кругу расчисленных светил". А между тем,
как бы ни сбивало нас с толку его ошеломляющее сходство с Гитлером, вырос
Жириновский на почве мощной русской традиции. И он куда ближе к
историческому славянофильству, нежели все его "патриотические" оппоненты
(также, замечу в скобках, как Гитлер был ближе к историческому
тевтонофильству, чем современные ему германские "патриоты").
Больше могу сказать. Исследуя эволюцию русского национализма за полтора
столетия, я, к своему ужасу, вычислил неизбежный приход Жириновского. Дело
было в 1980-е, предугадать имя и прочие подробности я, разумеется, не мог,
он же, занятый в то время перекладыванием бумажек в своем издательстве, тем
более не подозревал о скорых переменах в своей судьбе. Но место для него уже
было предуготовано, нам обоим оставалось лишь немного подождать.
140

Почти три десятилетия назад серьезный американский историк
Р.Е.Макмастер порядком намучился с аналогичным парадоксом. Писал он, однако,
вовсе не о современности, но о политической философии крупнейшего идеолога
русского национализма прошлого века Николая Данилевского. И тем не менее
биться Макмастеру приходилось по сути над тем же орешком, какой сегодня не
могут разгрызть российские оппоненты Жириновского. Данилевский призывал к
имперской экспансии, к последнему "броску на юго-запад", в терминах нашего
героя, а по-другому -- к созданию великой "всеславянской" империи, от
Ледовитого океана до Средиземного моря, что, естественно, означало
европейскую войну. И он же проповедовал то, что назвал я в книге "Русская
идея и 2000-й год" имперским либерализмом. "Россия не может занять достойное
себя и славян место в истории, иначе как служа противовесом всей Европе",
ибо самой судьбой ей предназначено стать "восстановительницею Восточной
Римской империи", доказывал Данилевский (88). Но при всем том это был
голубой воды либерал. Он считал, что "отсутствие гласности и конституционных
гарантий прав человека препятствуют реализации национальной задачи"89. Он
негодовал по поводу государственной цензуры и вообще был за всяческую
свободу. Объяснить этот парадокс Макмастеру Оказалось не по силам. В 1967 г.
он в своей книге "Русский тоталитарный философ"90 поступил примерно так же,
как в 1994м Виден Люлечник в своем эссе "Либерал ли господин Жириновский?":
исключил из рассмотрения то, что нарушало стройность позиции, феномен
русского имперского либерализма испарился. Данилевский означал для
исследователя, как и Жириновский для Люлечника, только войну.
А между тем именно этот мыслитель вывел тот странный гибрид
экспансионизма с изоляционизмом, который после него стал знаменем
вырождавшегося славянофильства. Вот вам и соединительное звено между
агрессией и либерализмом: изоляционизм по Данилевскому. И по Жириновскому,
применительно к сегодняшнему дню. Он же говорит то же самое: став после
своего "броска на Юг" гигантской империей -- от Ледовитого до Индийского
океана, Россия надежно закроется от мира, "заперев свои границы на замок"91.
И тогда сможет позволить себе какой угодно плюрализм и какую угодно
гласность.
Будучи, в отличие от Жириновского, серьезным, европейски образованным
мыслителем, Данилевский вполне солидно обосновывал свои теории. Концепция
имперского либерализма исходит из представления, что "политические
требования русского народа в высшей степени умеренны, так как он не видит во
власти врага и относится к ней с полной от- веренностью"92. Другими словами,
политическая оппозиция несовмес--тима с характером русского народа. Если она
все-таки появляется, то это "зависит от вторжения иностранных и инородческих
влияний"(93).
Вывод простой: надо исключить иностранные влияния и элиминировать,
сгладить инородческие, а если прибегнуть к менее изящной, но более точной
лексике Жириновского -- запереть границы на замок и поставить на место
"черных". И вы тотчас убедитесь, что в русском обществе
"противогосударственный, противоправительственный интерес вовсе не
существует"(94).

141

Зависимость, стало быть, прямая: чем больше изоляционизма во внешней
политике и политической дискриминации по отношению к национальным
меньшинствам, тем больше либерализма может позволить себе Россия. А уж за
настоящим железным занавесом русское правительство может вообще совершенно
доверять своему народу.
Так учил Данилевский. Политическая индифферентность общества была, по
его мнению, признаком великой "исторической нации", которой принадлежит
будущее. Но мир, увы, не настолько совершенен, чтобы состоять из одних
"исторических наций". Есть и еще две категории государств. Первая -- это
бывшие "исторические нации", не сумевшие сохранить свою драгоценную
политическую индифферентность. Они постепенно "гниют" и пополняют собой, как
Данилевский это обозначил, "этнографический материал" -- низшую категорию
народов, лишенных способности к государственной самоорганизации и
предназначенных поэтому служить лишь сырьем в строительстве "исторических
наций".
Европу Данилевский относил к первой категории. Она "гнила", будущее
было для нее закрыто. А весь остальной мир был, на его взгляд, этим самым
"этнографическим материалом". Единственной "исторической нацией" была для
него Россия, и будущее принадлежало ей одной, и святая лежала на ней
обязанность -- толково распорядиться "сырьем". Зачем Жириновскому Гитлер,
если дома у него был такой превосходный учитель?

Еще в 80-е, анализируя рождение и развитие политических доктрин русской
националистической философии, я набрел на поразившую меня закономерность:
каждая фаза вырождения славянофильства, оказывается, была несколько
запоздалым и чуть более либеральным повторением аналогичной фазы вырождения
тевтонофильства (95).

Раскол "коричневых"
Русское либеральное славянофильство 1830 -- 50 гг., впервые
обожествившее нацию, лишь на пару десятков лет отстало от взрыва германского
тевтонофильства 1810-х. Сменивший его панславизм Данилевского был своего
рода либеральной версией империалистического пангерманизма. Первое
протофашистское движение ("Союз русского народа") возникло в России, в 1905
г., но оно было лишено элементов либерализма и захлебнулось на русской
почве. Я сравнивал, и сам собой напрашивался зловещий вывод: если последним
аккордом вырождавшегося тевтонофильства стал гитлеровский мессианизм, то,
значит, и Россию могло ожидать -- с разрывом в несколько десятилетий и в
либеральной модификации -- прохождение той же трагической фазы.
На чем же держится эта роковая связь? Истории было угодно, чтобы две
великие державы с глубоко укорененной имперской ментальностью и
феодальноавтократической традицией опоздали со своей либерализацией в XIX
веке. По разным причинам. Германия -- из-за не преодоленной до последней
трети столетия раздробленности, Россия -- как раз наоборот: из-за мерт
142

аящей деспотической централизации. Это был все более явный анахронизм,
и обе великие страны вошли в XX век как воплощение политической отсталости.
Обе смертельно ревновали к опередившему их Западу. Обе искали кратчайшие
пути, чтобы вырваться вперед, и вынуждены были работать в догоняющем режиме.
Обе попытались в ошеломительном "броске" достичь неведомой им либерализации
-- Россия в 1917-м, Германия в 1918-м. Обе оказались не готовыми к ней. И
обе провалились в тоталитарную яму.
Однако в ярости своей националистической реакции Германия опять на
несколько десятилетий опередила Россию, где затянувшийся интервал
псевдоинтернационализма отсрочил переход "Русской идеи" в последнюю,
"коричневую", фазу. Отсрочил, но не отменил.
То, чего я так опасался е 80-х и о чем мир, загипнотизированный
холодной войной с коммунизмом, так упорно не желал слышать, все-таки
произошло. В рядах сегодняшней "патриотической" оппозиции, как мы знаем,
сколько угодно наследников Гитлера -- и "Союза русского народа". Я уже
называл их лидеров и идеологов, но повторить не мешает. Это вождь "Памяти"
Дмитрий Васильев, евангелием которого стали "Протоколы сионских мудрецов",
это бывшие его ученики, вышедшие из лона той же "Памяти", -- Александр
Баркашов, герой бойни 4 октября, Николай Лысенко, лидер "Русского легиона",
ныне депутат Государственной Думы, Александр Дугин, эстетствующий
проповедник фашистского евразийства, связной европейской "новой правой" в
Москве. Вот уж они точно копируют Гитлера -- вместе с его принципиальным
антисемитизмом и фанатической верой во "всемирный сионистский заговор". Это
-- "коричневые" консерваторы, фашисты скорее германской, нежели русской
закваски, оторванные от отечественной националистической традиции. Их
идеологические корни уходят не дальше "черной сотни" 1905 г. Они
страшноваты, но не слишком опасны: шансов возглавить массовое движение в
России у них, я думаю, нет. Совсем другое дело Жириновский, унаследовавший
от Данилевского как имперскую спесь и милитаристский экспансионизм, так и
либеральный пафос.
Конечно, он тоже "коричневый", конечно, его политическая технология,
методы пропаганды в борьбе за массы, даже техника партийного строительства
заимствованы у Гитлера. Когда Сергей Путин, заведующий идеологическим