Страница:
выглядят шансы русских либералов? Попробуем их взвесить.
Для непримиримой оппозиции, как мы помним, враг номер один -- Запад.
Пока вызревают, трудно и медленно, теории Русского пути, эта ненависть, как
общий идеологический знаменатель, соединяет, казалось бы, несоединимое --
национал-патриотов, считающих себя наследниками белогвардейцев, с
наследниками большевиков, вышвырнувших их с родной земли, "коричневых"
нацистов со вчерашними демократами"перебежчиками", уличных малограмотных
скандалистов и боевиков с утонченными интеллектуалами и проповедниками
средневековой мистики, православных с язычниками.
Чудище огромно,
стозевно... Не будем себя запугивать -- идеология борьбы с Западом не
вышла еще из лабораторной стадии, не стала, по выражению Маркса,
материальной силой. Но общие ее очертания уже просматриваются, и родовое
сходство с фашистской идеологией, взорвавшей Веймарскую республику в
Германии, угадывается вполне.
В начале психологической войны драматургия идейного конфликта более или
менее выдерживалась. Российская либеральная интеллигенция старалась не
опаздывать со своими репликами, доказывая народу, что не в борьбе, а только
в сотрудничестве с Западом Россию ожидает великое будущее. Но конфликт
ужесточался, и либералы начали отставать. Пропускать удары. Реваншистские
идеологи упорно работают, развивают свою аргументацию. А либеральная
интеллигенция все еще пробавляется архаической, диссидентской риторикой. Ее
радикальное крыло еще с 1992 г. сосредоточилось на критике Ельцина, обвиняя
его в измене демократическим идеалам Августа. После октября 93-го его полку
сильно прибыло, а с начала чеченского кризиса антипрезидентские настроения
стали едва ли не всеобщими. Оставлена вся работа над проектом великой
демократической России. Забыта сама мысль о сотрудничестве с естественным
союзником -- западной интеллигенцией 18 апреля 1993 г., за неделю до
референдума, фашистские погромщики разорили еврейское кладбище в Нижнем
Новгороде. Удобнейший, казалось бы, повод для президента -- накануне
всероссийского голосования продемонстрировать стране и миру свое возмущение,
заявить, что в России фашизм не пройдет. Так, во всяком случае, поступил
президент Миттеран, возглавивший гигантскую антифашистскую манифестацию
после аналогичного бесчинства, учиненного на еврейском кладбище в Марселе.
Однако президент Ельцин не проронил по этому поводу ни слова, Я не
знаю, почему. Может быть, его помощники сочли момент неподходящим для
публичного конфликта с антисемитами? Евреи, могли они рассуждать, все равно
проголосуют за президента. И 72
либералы тоже. А вот как проголосуют антисемиты -- еще неизвестно.
Зачем же отталкивать какие-то слои населения перед голосованием? С точки
зрения суетного политического меркантилизма они, возможно, угадали точно. Во
всяком случае, лидер "Памяти" Дмитрий Васильев накануне референдума и впрямь
поддержал президента. Но как выглядели их расчеты с точки зрения
нравственного престижа российской демократии? Как повлияли они на ее
будущее? И как должен был воспринять молчание президента имперский реванш?
Сейчас нет ни малейшего сомнения, что воспринял он его как сигнал для атаки.
Уже в начале мая "Правда" в нашумевшей статье "Сатанинское племя" впервые с
царских времен разбудила черносотенный призрак еврейских ритуальных
убийств5. А "День", чтоб не отстать от конкурента, сообщил изумленным
читателям, что "Антихрист уже родился. В Израиле, в 1962-м. Сказано, что
действовать он начнет с 30 лет, т.е. с 1992 г. То, что мы переживаем сегодня
-- уничтожение России и православия -- и есть деяния Антихриста, Князя тьмы,
Сатаны"6. И сподвижники Александра Баркашова из Русского национального
единства открыто объявили себя на телевидении фашистами. А в октябре они уже
с автоматами в руках штурмовали это телевидение.
Счет фашистских изданий в сегодняшней России далеко перевалил за сотню.
Самые радикальные из них открыто прославляют Гитлера как величайшего
государственного мужа XX века. "Окончательное решение еврейского вопроса"
рекомендуется России как образец для подражания. Согласно российскому
законодательству, пропаганда расизма -- преступление. Суды тем не менее, как
правило, отклоняют такие иски, когда правозащитники их возбуждают. И даже в
тех редких случаях, когда они принимаются к рассмотрению, судьи оправдывают
ответчиков. Почему? Объяснение на поверхности. Единственный случай в октябре
1990-го, когда суд вынес обвинительный приговор по такому делу, окончился
печально --для судьи. Андрей Муратов, приговоривший погромщика и
откровенного поклонника Гитлера Смирнова-Осташвили к двум годам тюрьмы за
налет на московский Дом литераторов, вынужден был бежать из Москвы и даже
сменить профессию. Удивительно ли после этого, что при всех успехах рыночной
реформы 65% евреев, опрошенных в России социологами летом 1993 г., сочли
повторение Холокоста вероятным?7
А теперь послушаем министра иностранных дел России Андрея Козырева: "Во
время визита в республики Югославии с нами ездили журналисты. Рисковали
больше всех нас, высовывались, снимали честно в Сараево. И что бы вы думали?
Показывать их материал наше телевидение не желает. А перед отъездом там
говорили о своей живейшей заинтересованности. Рассчитывали, видимо, что
получится какая-то пропаганда в пользу национал-патриотического режима в
Белграде, а оказалось, что из фильма ясно: это югославская армия воюет в
Сараево. Такой фильм оказался не нужен"8. 73
Так вело себя то самое телевидение, которое "патриоты" называют не
иначе как Тель-Авидение, против которого они демонстрировали, которое они
штурмовали. В отличие от Козырева, я вовсе не намекаю, что на телевидении в
Москве сидели плохие демократы. Просто они были запуганы реваншистами -- так
же, как либералы в администрации президента, как судьи и как евреи,
ожидавшие Холокоста. Веймарские часы показывают в России двойное время. Одно
-- для имперского реванша, который еще не созрел для решительного штурма, не
обзавелся объединительной идеологией и стратегией и способен пока что лишь
на разрозненные пристрелочные залпы. И другое, несравненно более близкое к
часу "X" -- для демократов, у которых, по оценке Андрея Козырева, "остается
надежда лишь на президента. Он остается единственной скалой, единственной
реальной силой, противостоящей течению, и мы все должны сплотиться вокруг
него"9. Но если посмотреть на политическую реальность в Москве, так сказать,
с птичьего полета, едва ли обнаружатся хотя бы малейшие признаки того, что
демократические силы России тоже это понимают, что они всерьез задумываются
о приближении часа "X", когда от них потребуется не только мужество, но и
предельная ясность политического мышления.
На что опирается послеавгустовский режи
Страна корчится от боли, митингует, приватизируется, стремительно
нищает, проклинает свое прошлое, ужасается настоящему -- и не имеет ни
малейшего представления о будущем. Она в глубокой депрессии. Она живет без
надежды.
"Сатанинское время, -- жаловался в "Курантах" кинорежиссер Говорухин.
-- Скоро люди будут умирать только от одного страха перед будущим. Уже
умирают. Сколько отрицательных эмоций ежедневно -- чье сердце выдержит? И
это мы называем демократией"10.
Все согласны, что Россия на полпути, -- но куда? Долго так продолжаться
не может.
Конфигурация политической реальности меняется почти поминутно, словно в
детском калейдоскопе. Сегодня события вроде бы движутся в сторону
демократизации, завтра в обратном направлении, а послезавтра вообще в
никуда.
У Ричарда Никсона не было сомнений, что в августе в Москве совершилась
"великая мирная революция"11. В 1992 г. Джордж Буш уверял свою страну:
"Демократы в Кремле могут обеспечить нашу безопасность, как никогда не
смогут ядерные ракеты".12 Но кто обеспечит безопасность "демократам в
Кремле"? И демократы ли они? "Демократическая революция добилась победы --
но почти сразу же утратила ее плоды. Хуже того -- переродилась, тем самым
опошлив и скомпрометировав само понятие "демократия", подорвав 74
доверие к тому, что только и может нас спасти"13 говорит один из
искреннейших российских либералов Юрий Буртин. Ни один из двух лагерей, на
которые раскололось после Августа российское политическое общество, не
принимает послеавгустовскую реальность, не считает ее своей. Ни
национал-патриоты, ни западники, приведшие этот режим к власти.
Правые (по классической терминологии) сразу окрестили его "временным
оккупационным правительством". Шапка через всю первую полосу газеты "Наша
страна" кричала: "Правительство предательства и позора!"14 Группа депутатов
парламента требовала "возбуждения ходатайства в Конституционный суд об
отрешении от должности президента Российской Федерации за предательство
национальных интересов России"15. Юрий Липатников, фюрер Русского союза,
объяснял читателю: "Русские вымирают. Полтора миллиона человек в год -- наш
шаг в историческое небытие. Что же с нами? Нас загрызает чужая оккупационная
власть"16. Александр Стерлигов, лидер Русского национального собора, взывал:
"Время бить в колокола!"17. Депутат Аман Тулеев поднимал народ на бунт: "Как
удалось богатейшую и могущественнейшую державу пустить по миру с протянутой
рукой и разгромить ее без войны? Почему страну оккупируют хозяева из-за
кордона, а народ не защищает ее?"18 "Наша страна оккупирована",-- вторил
"День"19. Даже в феврале 1995 г., уже сменив название на "Завтра", вчерашний
"День" твердо продолжал стоять на своем: "Все, что сделано и делается ныне
властью, делается в интересах иностранного капитала, кучки жуликов и
насаждения торгашеско-потребительской идеологии"20.
Создается впечатление, что в России только имперский реванш точно
знает, чего он хочет. Стандартный список обличений "оккупантов" и "хозяев
из-за кордона", разгромивших могущественнейшую державу без войны, как только
"демократы ударили ее ножом в спину", завершается всегда одним и тем же
требованием: создать русское национальное правительство! Другими словами,
вывести Россию из тупика способна лишь "партия войны".
Ничего особо интересного в этой логике нет: элементарное повторение
задов нацистской пропаганды 1920-х. Интересна реакция, вернее, полное
отсутствие реакции либеральной интеллигенции, Я не помню случая, чтобы
кто-нибудь из демократов публично задумался: а зачем, собственно, нужна
"патриотам" такая очевидная ложь? Какая, к черту, оккупация, когда Запад
принципиально отказывается вмешаться в русские дела? Это настолько очевидно,
что российские демократы просто игнорируют центральный тезис истерической
реваншистской пропаганды
-- как пустую риторическую фигуру, как полную бессмыслицу. Зря, как мы
вскоре увидим. Ибо смысл у этой бессмыслицы есть. И в отличие от либералов,
"патриоты" очень хорошо знают, что делают. Не рвется в бой с правыми
либеральный лагерь еще и потому, что он, следуя за своим интеллектуальным
авангардом, уже в 1992 г. порвавшим с Ельциным и организовавшим Независимую
граж75
данскую инициативу (НГИ), относится к тому, что происходит в стране
после Августа, ничуть не лучше "патриотов". Вот что писал, например, один из
самых авторитетных идеологов НГИ Леонид Баткин в газете "Россия": "Мы
присутствуем при кризисе, тупике, исчерпании "послеавгустовской" ситуации,
которая воплощена в посткоммунистической номенклатуре. [Так оно и будет]
пока у власти "демократы", те же хозяева жизни, что и раньше,
необюрократический слой, поглощенный самосохранением и личным
жизнеустройством".21 В журнале "Столица" Баткин пояснял: "Да, это уже не
проклятая партийная власть, не те, о ком мы говорили, чокаясь:
"Пусть они сдохнут!" Не те. Но и не подлинно другие. Не тоталитаризм,
но и не демократия"22. Я собственными ушами слышал, как один из
руководителей Демократической партии России говорил на представительном
собрании: "Пожалуйста, не называйте меня демократом, мне это неприятно".
"Мы не сумели распорядиться своей свободой"23, -- обосновывал эту
противоестественную просьбу Юрий Буртин. И уточнял в резкой статье в
"Независимой газете" под характерным заголовком "Чужая власть": "С этой
нынешней властью нам не по пути. Ее нужно менять".24 И лидер НГИ Юрий
Афанасьев занял ту же позицию: "Новая власть все больше обнаруживает
разительное сходство с прежней, неколебимо управлявшей Союзом ССР до
1985г.""
Для "патриотов" воевать с послеавгустовским режимом естественно: они в
Августе проиграли. Но ведь отвергают его, как видим, и наиболее
артикулированные демократы! На что же в таком случае опирается режим,
который на Западе по-прежнему считают продолжением "великой мирной
революции"?
На демократических политиков умеренного крыла? Но ведь и тут спутала
все карты чеченская война. Даже пропрезидентский "Выбор России" резко против
нее протестовал, а некоторые из его выдающихся деятелей открыто, по сути,
выступили против режима. Сергей Юшенков заявил, что на Россию опускается
тьма тоталитаризма. Анатолий Шабад добивался экономических санкций Запада
против Москвы. Логика самоубийц: Шабад прекрасно понимал, что "если ввести
экономические санкции, противники демократии усилятся, они захватят
окончательно президента под свой контроль, прогонят реформаторское крыло [в
правительстве], похоронят реформы"26, -- и все-таки именно на этом
настаивал. Исходил он (как оказалось, ошибочно) из того, что раз уж
чеченская война все равно положила конец российской демократии, то остается
только погибнуть с честью. Не говорю уже о Григории Явлинском, который
публично требовал в Думе отставки президента.
Так, может быть, возникающая социальная сила, предпринимательский
капитал способен стать опорой режима, оказавшегося в политическом вакууме,
атакуемого справа как "оккупационный" и слева как "чужая власть"? Нет, и
здесь все зыбко и ненадежно. "Патриотическое" крыло президентской
администрации и 76
сильные финансовые группировки состоят между собой в непримиримой
вражде. Новоявленные предприниматели так же расколоты, как и старые
директора заводов. Сошлюсь еще на один авторитет НГИ, Марину
Павлову-Сильванскую: "Часть предпринимателей... усматривающая в
беспрепятственности внешней торговли свой главный источник обогащения,
вступает в противоречие с теми, которые намереваются развивать собственное
производство. В расчете на ту или иную форму протекционистской политики
будущего последние начинают поддерживать националпатриотов"27.
Протекционистские вожделения российских предпринимателей делают их
сомнительными партнерами и в глазах Александра Лившица, экономического
советника президента: "Поскольку никакой государственной стратегии нет,
политическая сила, которая умело разыграет тему защиты "своего"
производителя, сможет опереться на большие деньги тех, кто не хочет делиться
с иностранцами. Эта тема станет самым ходовым политическим товаром, который
будет предложен избирателям на выборах 1995-96 гг."28
Впрочем, и предпринимателей-экспортеров логика борьбы за передел
собственности порой толкает в объятия "патриотов". Вот лишь один пример.
Компания "Юганскнефтегаз" была в 1994-м главным претендентом на контроль над
вторым по величине в России Приобским месторождением. За нею стояли премьер
Черномырдин, первый вице-премьер Чубайс, Всемирный банк и американский
гигант АМОКО. У кого, спрашивается, было в такой ситуации искать защиты
основному сопернику этой компании, "Югранефти"? Не буду интриговать
читателя: у Жириновского и его ЛДПР. Вот что писали в ноябре 94-го авторы
"Русского рыночного комментария": "Существует опасность, что произвольное
решение президента Ельцина -- в попытке улестить ЛДПР -- может отдать
контроль над Приобским месторождением "Югранефти"29.
Неважно, кто побеждает в подобных схватках. Важна тенденция. Важна
произвольность, непредсказуемость режима, своими руками толкающего
российских предпринимателей к непримиримой оппозиции.
Еще сложней предсказать, как поведет себя в критический момент
дезориентированная и расколотая чеченской войной армия, не говоря уже об
измученных перманентным кризисом и на глазах утрачивающих доверие к режиму
массах. Приходится согласиться с Козыревым: единственной надеждой остается
президент.
Можно, конечно, положить на эту же чашу весов и раздробленность
антизападной оппозиции, ослабленной яростной фракционной борьбой и
отсутствием объединительной идеологии. Время, однако, работает на нее.
На что будет опираться режим после Ельцина, не объяснит нам сегодня в
Москве никто.
77
Кое-что о юных лебедях Я не знаю более точного образа для новорожденной
демократии, чем знаменитый персонаж из сказки Ганса-Христиана Андерсена.
Вылупившись на свет божий в утином гнезде, лебеденок так сильно отличался от
своего семейства, что выглядел уродом -- не только в глазах всего птичьего
двора, но и в своих собственных. Утиное общество презирало его и потешалось
над ним. А другого общества у него не было. И некому было объяснить бедному
малышу, что все еще у него впереди -- и красота, и слава, и свобода. Умри
этот гадкий утенок в первую страшную одинокую зиму, таким бы его все и
запомнили.
Такова судьба всех демократий веймарского толка, высиженных, к ее
вящему изумлению, "уткой" вековой авторитарной традиции в имперской державе
XX века. Разве не гадким утенком была китайская демократия, провозглашенная
Сун Ятсеном в 1911 г., или японская демократия в 1912-м, в так называемую
эруТайшо? А новорожденная российская демократия 17-го? Разве не ужасала она
сама себя инфантильностью, продажностью и некомпетентностью в тот краткий
исторический миг между февралем и октябрем, покуда не сгубила ее зима
диктатуры? Я не говорю уже о веймарской демократии в Германии -- слабой,
растерянной, презираемой своими собственными интеллектуалами, неспособной
предотвратить даже серию террористических убийств лучших своих сыновей.
У Андерсена Гадкий Утенок с грехом пополам пережил-таки отчаянную
голодную зиму. Выдержал, другими словами, испытания переходного периода. Но
то в сказке. В реальной жизни гадкие утята новорожденных демократий
веймарского толка не выдерживают. Погибают, так и не узнав, что родились
лебедями.
Почему же должна нас удивлять уязвимость послеавгустовского режима? Так
ведь оно всегда бывает с гадкими утятами, которых бьют все, кому ни лень, и
справа, и слева, обрекая тем самым на неминуемую гибель. И если не приходит
им вовремя на помощь лебединая стая, то, кроме стремительно угасающей
популярности харизматического лидера, опереться им и в самом деле не на что.
Функция послеавгустовского режима
Можно понять Леонида Баткина, когда он жалуется: "Многих из нас
приводят в отчаяние не цены, а притворство, игра в демократию, корыстолюбие,
напыщенность, привилегии, сохранение прежних нравов и структур"30. Конечно,
это неприглядное зрелище. Но что если бы Августовскую революцию оседлали
идеалисты-бессеребреники, вроде Сен-Жюста или Робеспьера, а не нынешние
заурядные и 78
грешные чиновники, многие из которых сделали свою карьеру при старом
режиме? Как мы знаем из опыта других революций, идеалисты на их месте были
бы куда опаснее. И чего вообще можно ожидать от политического класса, едва
вышедшего из лона векового авторитаризма как кость от кости и плоть от плоти
прежней правящей элиты? В отчаянье это может привести только того, кто
смешивает два совершенно разных вопроса, на которые история, естественно, и
ответы дает разные.
Могут ли эти лидеры переходной эпохи -- а многие из них искренние
реформаторы, этого и Баткин не отрицает, -- могут ли они при всех своих
грехах вести страну в направлении демократии? И совсем другой вопрос --
способны ли они вывести ее из фазы "гадкого утенка"?
На первый -- история отвечает в принципе утвердительно. Правда,
республиканская Россия продержалась лишь девять месяцев, но из этого ничего
не следует. В тайшоистской Японии или в веймарской Германии эпоха перехода
продлилась до пятнадцати лет. На второй же вопрос у истории нет пока иного
ответа, кроме отрицательного. Это чувствует и Баткин -- на основании одного
лишь горького опыта, без всяких исторических аналогий и метафор: "Можно ли
полагаться на то, что политики, которым настолько недостает социального
такта, вытянут нас из ямы? Поверить в это все труднее и труднее"31.
Кто спорит, с социальным тактом у нового политического класса России
напряженно. Неловко, чтоб не сказать стыдно, было видеть бывших демократов,
заселявших на второй день после переворота царские хоромы и сиятельные
кабинеты. Самоубийственно дразнить народ в тяжелый для него час. Елена
Боннер пыталась объяснить это на пальцах: "Как можно российским властям
вселяться на Старую площадь? Представьте -- однажды утром по радио прозвучит
призыв: "Все на защиту Старой площади!" И кто на него откликнется?"32. Не
поняли.
Но разве социальный такт -- единственное, чего недостает новым
правителям? Как насчет политического опыта? Будь у них такой опыт, разве
позволили бы они "патриотам" перехватить в 92-м политическую инициативу,
завоевать московскую улицу, до Августа безраздельно принадлежавшую
демократам? И ведь даже не попытались понастоящему бороться за нее с
"патриотами", не осознали, что в стране идет психологическая война, а где
война, нужна стратегия. Где их стратегия?
"Правительство русских националистов означает конец России",-- писал
Леонид Радзиховский33. Но сумела ли новая власть объяснить это народу? К
сожалению, с интеллектуальной подготовкой у нее тоже серьезные проблемы. Во
всяком случае, до понимания, что в конечном счете судьба ее зависит не
столько от успехов шоковой терапии, сколько от способности вернуть народу
утраченную надежду, она не поднимается.
Не понимает эта новая власть и себя. Свою природу, соответствующую
эпохе перехода. Свою действительную функцию в россий79
ской истории. Если прислушаться к истории, функция переходного режима
вовсе не в том, чтобы "вытащить страну из ямы". Для этого ему и вправду
потребовался бы весь набор жизненно важных качеств, начиная от социального
такта и кончая высшей политической школой. Но его реальное историческое
предназначение скромнее. Оно лишь в том, чтобы продержаться, не уступить
страну непримиримой оппозиции до момента, когда лебединая стая придет на
помощь молодой российской демократии.
Но это, как мы уже знаем, другой сценарий -- не веймарский, а, так
сказать, боннский, т. е. образец благополучной демократической трансформации
послевоенных Германии и Японии, таких же тоталитарных монстров, каким была
до 1985-го Россия. Почему в 40-е они выиграли ту самую психологическую
войну, которую вчистую проиграли в 20-е? Что изменилось за два десятилетия?
Только одно: на этот раз стая не бросила гадких утят на произвол судьбы. Это
она "вытащила из ямы" Германию и Японию, а вовсе не их слабые, расколотые и
двуликие переходные элиты.
Новый российский политический класс имеет право этого не понимать. Он
просто не обучен мыслить в таких категориях. Гораздо хуже, что не понимает
этого и либеральная оппозиция, сосредоточившая в себе квинтэссенцию
отечественного демократического интеллекта. А между тем и в веймарском
сценарии, и особенно в его превращении в боннский ей отводится едва ли не
решающая роль.
Российские либералы весь свой пыл отдают критике режима, изобличая его
в предательстве идеалов Августа. Либеральная
риторика Но функция либеральной оппозиции не в том, чтобы воевать с
гадким утенком. Не для того она необходима. Ее дело -- счищать ту накипь,
которая неизбежно обволакивает его, как обволакивает она всякий переходный
режим. Он вовсе не объект морального негодования. Он -- обыкновенный
политический инструмент, которым, как показал, в частности, чеченский
кризис, "партия войны" научилась пользоваться, а демократы нет. Такова
фукция либеральной оппозиции, которую она не исполняет.
Не справляется она и с другой важнейшей своей задачей -- противостоять
изоляционизму. Достаточно беглого знакомства с ее идеями, чтоб убедиться --
уже в 1992-1993 гг. заняла она ту же изоляционистскую позицию, что и режим,
который ей полагалось просвещать в интересах демократической трансформации
страны. Уже тогда она фактически санкционировала эту опасную тенденцию своим
интеллектуальным авторитетом.
Это тем более непростительно потому, что перед глазами у нее был опыт
российского бизнеса. Ведь каких-нибудь пять лет назад деловая элита России
была не лучше знакома с хитросплетениями сов
80
ременного бизнеса, чем политическая ее элита -- с тонкостями
современной политики. Но деловая, на ее счастье, не страдала комплексом
"сами с усами". Она четко осознала свою неадекватность, дружно устремилась в
школу совместных с западными бизнесменами предприятий и за самый короткий
срок сумела перескочить, так сказать, из приготовительного класса в
аспирантуру. А что касается элиты политической, то она ничего не осознала,
Для непримиримой оппозиции, как мы помним, враг номер один -- Запад.
Пока вызревают, трудно и медленно, теории Русского пути, эта ненависть, как
общий идеологический знаменатель, соединяет, казалось бы, несоединимое --
национал-патриотов, считающих себя наследниками белогвардейцев, с
наследниками большевиков, вышвырнувших их с родной земли, "коричневых"
нацистов со вчерашними демократами"перебежчиками", уличных малограмотных
скандалистов и боевиков с утонченными интеллектуалами и проповедниками
средневековой мистики, православных с язычниками.
Чудище огромно,
стозевно... Не будем себя запугивать -- идеология борьбы с Западом не
вышла еще из лабораторной стадии, не стала, по выражению Маркса,
материальной силой. Но общие ее очертания уже просматриваются, и родовое
сходство с фашистской идеологией, взорвавшей Веймарскую республику в
Германии, угадывается вполне.
В начале психологической войны драматургия идейного конфликта более или
менее выдерживалась. Российская либеральная интеллигенция старалась не
опаздывать со своими репликами, доказывая народу, что не в борьбе, а только
в сотрудничестве с Западом Россию ожидает великое будущее. Но конфликт
ужесточался, и либералы начали отставать. Пропускать удары. Реваншистские
идеологи упорно работают, развивают свою аргументацию. А либеральная
интеллигенция все еще пробавляется архаической, диссидентской риторикой. Ее
радикальное крыло еще с 1992 г. сосредоточилось на критике Ельцина, обвиняя
его в измене демократическим идеалам Августа. После октября 93-го его полку
сильно прибыло, а с начала чеченского кризиса антипрезидентские настроения
стали едва ли не всеобщими. Оставлена вся работа над проектом великой
демократической России. Забыта сама мысль о сотрудничестве с естественным
союзником -- западной интеллигенцией 18 апреля 1993 г., за неделю до
референдума, фашистские погромщики разорили еврейское кладбище в Нижнем
Новгороде. Удобнейший, казалось бы, повод для президента -- накануне
всероссийского голосования продемонстрировать стране и миру свое возмущение,
заявить, что в России фашизм не пройдет. Так, во всяком случае, поступил
президент Миттеран, возглавивший гигантскую антифашистскую манифестацию
после аналогичного бесчинства, учиненного на еврейском кладбище в Марселе.
Однако президент Ельцин не проронил по этому поводу ни слова, Я не
знаю, почему. Может быть, его помощники сочли момент неподходящим для
публичного конфликта с антисемитами? Евреи, могли они рассуждать, все равно
проголосуют за президента. И 72
либералы тоже. А вот как проголосуют антисемиты -- еще неизвестно.
Зачем же отталкивать какие-то слои населения перед голосованием? С точки
зрения суетного политического меркантилизма они, возможно, угадали точно. Во
всяком случае, лидер "Памяти" Дмитрий Васильев накануне референдума и впрямь
поддержал президента. Но как выглядели их расчеты с точки зрения
нравственного престижа российской демократии? Как повлияли они на ее
будущее? И как должен был воспринять молчание президента имперский реванш?
Сейчас нет ни малейшего сомнения, что воспринял он его как сигнал для атаки.
Уже в начале мая "Правда" в нашумевшей статье "Сатанинское племя" впервые с
царских времен разбудила черносотенный призрак еврейских ритуальных
убийств5. А "День", чтоб не отстать от конкурента, сообщил изумленным
читателям, что "Антихрист уже родился. В Израиле, в 1962-м. Сказано, что
действовать он начнет с 30 лет, т.е. с 1992 г. То, что мы переживаем сегодня
-- уничтожение России и православия -- и есть деяния Антихриста, Князя тьмы,
Сатаны"6. И сподвижники Александра Баркашова из Русского национального
единства открыто объявили себя на телевидении фашистами. А в октябре они уже
с автоматами в руках штурмовали это телевидение.
Счет фашистских изданий в сегодняшней России далеко перевалил за сотню.
Самые радикальные из них открыто прославляют Гитлера как величайшего
государственного мужа XX века. "Окончательное решение еврейского вопроса"
рекомендуется России как образец для подражания. Согласно российскому
законодательству, пропаганда расизма -- преступление. Суды тем не менее, как
правило, отклоняют такие иски, когда правозащитники их возбуждают. И даже в
тех редких случаях, когда они принимаются к рассмотрению, судьи оправдывают
ответчиков. Почему? Объяснение на поверхности. Единственный случай в октябре
1990-го, когда суд вынес обвинительный приговор по такому делу, окончился
печально --для судьи. Андрей Муратов, приговоривший погромщика и
откровенного поклонника Гитлера Смирнова-Осташвили к двум годам тюрьмы за
налет на московский Дом литераторов, вынужден был бежать из Москвы и даже
сменить профессию. Удивительно ли после этого, что при всех успехах рыночной
реформы 65% евреев, опрошенных в России социологами летом 1993 г., сочли
повторение Холокоста вероятным?7
А теперь послушаем министра иностранных дел России Андрея Козырева: "Во
время визита в республики Югославии с нами ездили журналисты. Рисковали
больше всех нас, высовывались, снимали честно в Сараево. И что бы вы думали?
Показывать их материал наше телевидение не желает. А перед отъездом там
говорили о своей живейшей заинтересованности. Рассчитывали, видимо, что
получится какая-то пропаганда в пользу национал-патриотического режима в
Белграде, а оказалось, что из фильма ясно: это югославская армия воюет в
Сараево. Такой фильм оказался не нужен"8. 73
Так вело себя то самое телевидение, которое "патриоты" называют не
иначе как Тель-Авидение, против которого они демонстрировали, которое они
штурмовали. В отличие от Козырева, я вовсе не намекаю, что на телевидении в
Москве сидели плохие демократы. Просто они были запуганы реваншистами -- так
же, как либералы в администрации президента, как судьи и как евреи,
ожидавшие Холокоста. Веймарские часы показывают в России двойное время. Одно
-- для имперского реванша, который еще не созрел для решительного штурма, не
обзавелся объединительной идеологией и стратегией и способен пока что лишь
на разрозненные пристрелочные залпы. И другое, несравненно более близкое к
часу "X" -- для демократов, у которых, по оценке Андрея Козырева, "остается
надежда лишь на президента. Он остается единственной скалой, единственной
реальной силой, противостоящей течению, и мы все должны сплотиться вокруг
него"9. Но если посмотреть на политическую реальность в Москве, так сказать,
с птичьего полета, едва ли обнаружатся хотя бы малейшие признаки того, что
демократические силы России тоже это понимают, что они всерьез задумываются
о приближении часа "X", когда от них потребуется не только мужество, но и
предельная ясность политического мышления.
На что опирается послеавгустовский режи
Страна корчится от боли, митингует, приватизируется, стремительно
нищает, проклинает свое прошлое, ужасается настоящему -- и не имеет ни
малейшего представления о будущем. Она в глубокой депрессии. Она живет без
надежды.
"Сатанинское время, -- жаловался в "Курантах" кинорежиссер Говорухин.
-- Скоро люди будут умирать только от одного страха перед будущим. Уже
умирают. Сколько отрицательных эмоций ежедневно -- чье сердце выдержит? И
это мы называем демократией"10.
Все согласны, что Россия на полпути, -- но куда? Долго так продолжаться
не может.
Конфигурация политической реальности меняется почти поминутно, словно в
детском калейдоскопе. Сегодня события вроде бы движутся в сторону
демократизации, завтра в обратном направлении, а послезавтра вообще в
никуда.
У Ричарда Никсона не было сомнений, что в августе в Москве совершилась
"великая мирная революция"11. В 1992 г. Джордж Буш уверял свою страну:
"Демократы в Кремле могут обеспечить нашу безопасность, как никогда не
смогут ядерные ракеты".12 Но кто обеспечит безопасность "демократам в
Кремле"? И демократы ли они? "Демократическая революция добилась победы --
но почти сразу же утратила ее плоды. Хуже того -- переродилась, тем самым
опошлив и скомпрометировав само понятие "демократия", подорвав 74
доверие к тому, что только и может нас спасти"13 говорит один из
искреннейших российских либералов Юрий Буртин. Ни один из двух лагерей, на
которые раскололось после Августа российское политическое общество, не
принимает послеавгустовскую реальность, не считает ее своей. Ни
национал-патриоты, ни западники, приведшие этот режим к власти.
Правые (по классической терминологии) сразу окрестили его "временным
оккупационным правительством". Шапка через всю первую полосу газеты "Наша
страна" кричала: "Правительство предательства и позора!"14 Группа депутатов
парламента требовала "возбуждения ходатайства в Конституционный суд об
отрешении от должности президента Российской Федерации за предательство
национальных интересов России"15. Юрий Липатников, фюрер Русского союза,
объяснял читателю: "Русские вымирают. Полтора миллиона человек в год -- наш
шаг в историческое небытие. Что же с нами? Нас загрызает чужая оккупационная
власть"16. Александр Стерлигов, лидер Русского национального собора, взывал:
"Время бить в колокола!"17. Депутат Аман Тулеев поднимал народ на бунт: "Как
удалось богатейшую и могущественнейшую державу пустить по миру с протянутой
рукой и разгромить ее без войны? Почему страну оккупируют хозяева из-за
кордона, а народ не защищает ее?"18 "Наша страна оккупирована",-- вторил
"День"19. Даже в феврале 1995 г., уже сменив название на "Завтра", вчерашний
"День" твердо продолжал стоять на своем: "Все, что сделано и делается ныне
властью, делается в интересах иностранного капитала, кучки жуликов и
насаждения торгашеско-потребительской идеологии"20.
Создается впечатление, что в России только имперский реванш точно
знает, чего он хочет. Стандартный список обличений "оккупантов" и "хозяев
из-за кордона", разгромивших могущественнейшую державу без войны, как только
"демократы ударили ее ножом в спину", завершается всегда одним и тем же
требованием: создать русское национальное правительство! Другими словами,
вывести Россию из тупика способна лишь "партия войны".
Ничего особо интересного в этой логике нет: элементарное повторение
задов нацистской пропаганды 1920-х. Интересна реакция, вернее, полное
отсутствие реакции либеральной интеллигенции, Я не помню случая, чтобы
кто-нибудь из демократов публично задумался: а зачем, собственно, нужна
"патриотам" такая очевидная ложь? Какая, к черту, оккупация, когда Запад
принципиально отказывается вмешаться в русские дела? Это настолько очевидно,
что российские демократы просто игнорируют центральный тезис истерической
реваншистской пропаганды
-- как пустую риторическую фигуру, как полную бессмыслицу. Зря, как мы
вскоре увидим. Ибо смысл у этой бессмыслицы есть. И в отличие от либералов,
"патриоты" очень хорошо знают, что делают. Не рвется в бой с правыми
либеральный лагерь еще и потому, что он, следуя за своим интеллектуальным
авангардом, уже в 1992 г. порвавшим с Ельциным и организовавшим Независимую
граж75
данскую инициативу (НГИ), относится к тому, что происходит в стране
после Августа, ничуть не лучше "патриотов". Вот что писал, например, один из
самых авторитетных идеологов НГИ Леонид Баткин в газете "Россия": "Мы
присутствуем при кризисе, тупике, исчерпании "послеавгустовской" ситуации,
которая воплощена в посткоммунистической номенклатуре. [Так оно и будет]
пока у власти "демократы", те же хозяева жизни, что и раньше,
необюрократический слой, поглощенный самосохранением и личным
жизнеустройством".21 В журнале "Столица" Баткин пояснял: "Да, это уже не
проклятая партийная власть, не те, о ком мы говорили, чокаясь:
"Пусть они сдохнут!" Не те. Но и не подлинно другие. Не тоталитаризм,
но и не демократия"22. Я собственными ушами слышал, как один из
руководителей Демократической партии России говорил на представительном
собрании: "Пожалуйста, не называйте меня демократом, мне это неприятно".
"Мы не сумели распорядиться своей свободой"23, -- обосновывал эту
противоестественную просьбу Юрий Буртин. И уточнял в резкой статье в
"Независимой газете" под характерным заголовком "Чужая власть": "С этой
нынешней властью нам не по пути. Ее нужно менять".24 И лидер НГИ Юрий
Афанасьев занял ту же позицию: "Новая власть все больше обнаруживает
разительное сходство с прежней, неколебимо управлявшей Союзом ССР до
1985г.""
Для "патриотов" воевать с послеавгустовским режимом естественно: они в
Августе проиграли. Но ведь отвергают его, как видим, и наиболее
артикулированные демократы! На что же в таком случае опирается режим,
который на Западе по-прежнему считают продолжением "великой мирной
революции"?
На демократических политиков умеренного крыла? Но ведь и тут спутала
все карты чеченская война. Даже пропрезидентский "Выбор России" резко против
нее протестовал, а некоторые из его выдающихся деятелей открыто, по сути,
выступили против режима. Сергей Юшенков заявил, что на Россию опускается
тьма тоталитаризма. Анатолий Шабад добивался экономических санкций Запада
против Москвы. Логика самоубийц: Шабад прекрасно понимал, что "если ввести
экономические санкции, противники демократии усилятся, они захватят
окончательно президента под свой контроль, прогонят реформаторское крыло [в
правительстве], похоронят реформы"26, -- и все-таки именно на этом
настаивал. Исходил он (как оказалось, ошибочно) из того, что раз уж
чеченская война все равно положила конец российской демократии, то остается
только погибнуть с честью. Не говорю уже о Григории Явлинском, который
публично требовал в Думе отставки президента.
Так, может быть, возникающая социальная сила, предпринимательский
капитал способен стать опорой режима, оказавшегося в политическом вакууме,
атакуемого справа как "оккупационный" и слева как "чужая власть"? Нет, и
здесь все зыбко и ненадежно. "Патриотическое" крыло президентской
администрации и 76
сильные финансовые группировки состоят между собой в непримиримой
вражде. Новоявленные предприниматели так же расколоты, как и старые
директора заводов. Сошлюсь еще на один авторитет НГИ, Марину
Павлову-Сильванскую: "Часть предпринимателей... усматривающая в
беспрепятственности внешней торговли свой главный источник обогащения,
вступает в противоречие с теми, которые намереваются развивать собственное
производство. В расчете на ту или иную форму протекционистской политики
будущего последние начинают поддерживать националпатриотов"27.
Протекционистские вожделения российских предпринимателей делают их
сомнительными партнерами и в глазах Александра Лившица, экономического
советника президента: "Поскольку никакой государственной стратегии нет,
политическая сила, которая умело разыграет тему защиты "своего"
производителя, сможет опереться на большие деньги тех, кто не хочет делиться
с иностранцами. Эта тема станет самым ходовым политическим товаром, который
будет предложен избирателям на выборах 1995-96 гг."28
Впрочем, и предпринимателей-экспортеров логика борьбы за передел
собственности порой толкает в объятия "патриотов". Вот лишь один пример.
Компания "Юганскнефтегаз" была в 1994-м главным претендентом на контроль над
вторым по величине в России Приобским месторождением. За нею стояли премьер
Черномырдин, первый вице-премьер Чубайс, Всемирный банк и американский
гигант АМОКО. У кого, спрашивается, было в такой ситуации искать защиты
основному сопернику этой компании, "Югранефти"? Не буду интриговать
читателя: у Жириновского и его ЛДПР. Вот что писали в ноябре 94-го авторы
"Русского рыночного комментария": "Существует опасность, что произвольное
решение президента Ельцина -- в попытке улестить ЛДПР -- может отдать
контроль над Приобским месторождением "Югранефти"29.
Неважно, кто побеждает в подобных схватках. Важна тенденция. Важна
произвольность, непредсказуемость режима, своими руками толкающего
российских предпринимателей к непримиримой оппозиции.
Еще сложней предсказать, как поведет себя в критический момент
дезориентированная и расколотая чеченской войной армия, не говоря уже об
измученных перманентным кризисом и на глазах утрачивающих доверие к режиму
массах. Приходится согласиться с Козыревым: единственной надеждой остается
президент.
Можно, конечно, положить на эту же чашу весов и раздробленность
антизападной оппозиции, ослабленной яростной фракционной борьбой и
отсутствием объединительной идеологии. Время, однако, работает на нее.
На что будет опираться режим после Ельцина, не объяснит нам сегодня в
Москве никто.
77
Кое-что о юных лебедях Я не знаю более точного образа для новорожденной
демократии, чем знаменитый персонаж из сказки Ганса-Христиана Андерсена.
Вылупившись на свет божий в утином гнезде, лебеденок так сильно отличался от
своего семейства, что выглядел уродом -- не только в глазах всего птичьего
двора, но и в своих собственных. Утиное общество презирало его и потешалось
над ним. А другого общества у него не было. И некому было объяснить бедному
малышу, что все еще у него впереди -- и красота, и слава, и свобода. Умри
этот гадкий утенок в первую страшную одинокую зиму, таким бы его все и
запомнили.
Такова судьба всех демократий веймарского толка, высиженных, к ее
вящему изумлению, "уткой" вековой авторитарной традиции в имперской державе
XX века. Разве не гадким утенком была китайская демократия, провозглашенная
Сун Ятсеном в 1911 г., или японская демократия в 1912-м, в так называемую
эруТайшо? А новорожденная российская демократия 17-го? Разве не ужасала она
сама себя инфантильностью, продажностью и некомпетентностью в тот краткий
исторический миг между февралем и октябрем, покуда не сгубила ее зима
диктатуры? Я не говорю уже о веймарской демократии в Германии -- слабой,
растерянной, презираемой своими собственными интеллектуалами, неспособной
предотвратить даже серию террористических убийств лучших своих сыновей.
У Андерсена Гадкий Утенок с грехом пополам пережил-таки отчаянную
голодную зиму. Выдержал, другими словами, испытания переходного периода. Но
то в сказке. В реальной жизни гадкие утята новорожденных демократий
веймарского толка не выдерживают. Погибают, так и не узнав, что родились
лебедями.
Почему же должна нас удивлять уязвимость послеавгустовского режима? Так
ведь оно всегда бывает с гадкими утятами, которых бьют все, кому ни лень, и
справа, и слева, обрекая тем самым на неминуемую гибель. И если не приходит
им вовремя на помощь лебединая стая, то, кроме стремительно угасающей
популярности харизматического лидера, опереться им и в самом деле не на что.
Функция послеавгустовского режима
Можно понять Леонида Баткина, когда он жалуется: "Многих из нас
приводят в отчаяние не цены, а притворство, игра в демократию, корыстолюбие,
напыщенность, привилегии, сохранение прежних нравов и структур"30. Конечно,
это неприглядное зрелище. Но что если бы Августовскую революцию оседлали
идеалисты-бессеребреники, вроде Сен-Жюста или Робеспьера, а не нынешние
заурядные и 78
грешные чиновники, многие из которых сделали свою карьеру при старом
режиме? Как мы знаем из опыта других революций, идеалисты на их месте были
бы куда опаснее. И чего вообще можно ожидать от политического класса, едва
вышедшего из лона векового авторитаризма как кость от кости и плоть от плоти
прежней правящей элиты? В отчаянье это может привести только того, кто
смешивает два совершенно разных вопроса, на которые история, естественно, и
ответы дает разные.
Могут ли эти лидеры переходной эпохи -- а многие из них искренние
реформаторы, этого и Баткин не отрицает, -- могут ли они при всех своих
грехах вести страну в направлении демократии? И совсем другой вопрос --
способны ли они вывести ее из фазы "гадкого утенка"?
На первый -- история отвечает в принципе утвердительно. Правда,
республиканская Россия продержалась лишь девять месяцев, но из этого ничего
не следует. В тайшоистской Японии или в веймарской Германии эпоха перехода
продлилась до пятнадцати лет. На второй же вопрос у истории нет пока иного
ответа, кроме отрицательного. Это чувствует и Баткин -- на основании одного
лишь горького опыта, без всяких исторических аналогий и метафор: "Можно ли
полагаться на то, что политики, которым настолько недостает социального
такта, вытянут нас из ямы? Поверить в это все труднее и труднее"31.
Кто спорит, с социальным тактом у нового политического класса России
напряженно. Неловко, чтоб не сказать стыдно, было видеть бывших демократов,
заселявших на второй день после переворота царские хоромы и сиятельные
кабинеты. Самоубийственно дразнить народ в тяжелый для него час. Елена
Боннер пыталась объяснить это на пальцах: "Как можно российским властям
вселяться на Старую площадь? Представьте -- однажды утром по радио прозвучит
призыв: "Все на защиту Старой площади!" И кто на него откликнется?"32. Не
поняли.
Но разве социальный такт -- единственное, чего недостает новым
правителям? Как насчет политического опыта? Будь у них такой опыт, разве
позволили бы они "патриотам" перехватить в 92-м политическую инициативу,
завоевать московскую улицу, до Августа безраздельно принадлежавшую
демократам? И ведь даже не попытались понастоящему бороться за нее с
"патриотами", не осознали, что в стране идет психологическая война, а где
война, нужна стратегия. Где их стратегия?
"Правительство русских националистов означает конец России",-- писал
Леонид Радзиховский33. Но сумела ли новая власть объяснить это народу? К
сожалению, с интеллектуальной подготовкой у нее тоже серьезные проблемы. Во
всяком случае, до понимания, что в конечном счете судьба ее зависит не
столько от успехов шоковой терапии, сколько от способности вернуть народу
утраченную надежду, она не поднимается.
Не понимает эта новая власть и себя. Свою природу, соответствующую
эпохе перехода. Свою действительную функцию в россий79
ской истории. Если прислушаться к истории, функция переходного режима
вовсе не в том, чтобы "вытащить страну из ямы". Для этого ему и вправду
потребовался бы весь набор жизненно важных качеств, начиная от социального
такта и кончая высшей политической школой. Но его реальное историческое
предназначение скромнее. Оно лишь в том, чтобы продержаться, не уступить
страну непримиримой оппозиции до момента, когда лебединая стая придет на
помощь молодой российской демократии.
Но это, как мы уже знаем, другой сценарий -- не веймарский, а, так
сказать, боннский, т. е. образец благополучной демократической трансформации
послевоенных Германии и Японии, таких же тоталитарных монстров, каким была
до 1985-го Россия. Почему в 40-е они выиграли ту самую психологическую
войну, которую вчистую проиграли в 20-е? Что изменилось за два десятилетия?
Только одно: на этот раз стая не бросила гадких утят на произвол судьбы. Это
она "вытащила из ямы" Германию и Японию, а вовсе не их слабые, расколотые и
двуликие переходные элиты.
Новый российский политический класс имеет право этого не понимать. Он
просто не обучен мыслить в таких категориях. Гораздо хуже, что не понимает
этого и либеральная оппозиция, сосредоточившая в себе квинтэссенцию
отечественного демократического интеллекта. А между тем и в веймарском
сценарии, и особенно в его превращении в боннский ей отводится едва ли не
решающая роль.
Российские либералы весь свой пыл отдают критике режима, изобличая его
в предательстве идеалов Августа. Либеральная
риторика Но функция либеральной оппозиции не в том, чтобы воевать с
гадким утенком. Не для того она необходима. Ее дело -- счищать ту накипь,
которая неизбежно обволакивает его, как обволакивает она всякий переходный
режим. Он вовсе не объект морального негодования. Он -- обыкновенный
политический инструмент, которым, как показал, в частности, чеченский
кризис, "партия войны" научилась пользоваться, а демократы нет. Такова
фукция либеральной оппозиции, которую она не исполняет.
Не справляется она и с другой важнейшей своей задачей -- противостоять
изоляционизму. Достаточно беглого знакомства с ее идеями, чтоб убедиться --
уже в 1992-1993 гг. заняла она ту же изоляционистскую позицию, что и режим,
который ей полагалось просвещать в интересах демократической трансформации
страны. Уже тогда она фактически санкционировала эту опасную тенденцию своим
интеллектуальным авторитетом.
Это тем более непростительно потому, что перед глазами у нее был опыт
российского бизнеса. Ведь каких-нибудь пять лет назад деловая элита России
была не лучше знакома с хитросплетениями сов
80
ременного бизнеса, чем политическая ее элита -- с тонкостями
современной политики. Но деловая, на ее счастье, не страдала комплексом
"сами с усами". Она четко осознала свою неадекватность, дружно устремилась в
школу совместных с западными бизнесменами предприятий и за самый короткий
срок сумела перескочить, так сказать, из приготовительного класса в
аспирантуру. А что касается элиты политической, то она ничего не осознала,