Страница:
"Никоторое государство
нам высоко не бывало..."
Происходило все на фоне четвертьвековой Ливонской войны (1558-81 гг.)
Как было в те времена заведено, все монархи именовали друг друга "братьями".
И вот находим мы в самом начале войны, в 1558 г., в дипломатической ноте
датскому королю странное замечание, что не к лицу ему "такого православного
царя и всея Руси самодержца называти братом". Дания, между прочим, была
тогда великой державой и дозарезу нужна была Москве в качестве союзницы. И
вдруг такой афронт. Два года спустя точно то же самое отписано было и королю
Швеции. Не может, мол, великий государь терпеть такое панибратство со
стороны какого-то шведа, "если нам только цесарь римский брат и иные великие
государи, а тебе тем братом называтися невозможно". Швеция, естественно,
оскорбилась, вмешалась в войну на стороне антирусской коалиции и отняла у
Москвы Балтийское побережье. То самое, что пришлось впоследствии Петру с
такими трудами отвоевывать обратно. Но если в 1560-м еще признавалось, что
помимо цесаря римского существуют в мире еще и какие-то "иные великие
государи", которым называть нас братом дозволено, то еще через десять лет
оказалось, что это чистая фикция, потому что число сократилось до двух: того
же цесаря римского, да еще турецкого султана, которые "во всех королевствах
першие государи".
В 1572-м, однако, в послании Грозного полякам в связи с притязаниями
его сына на польский престол содержится уже прозрачный намек, что и самому
цесарю в кругу "перших государей" не место: "Знаем, что цесарь и французский
король присылали к вам, но нам это не в пример, потому что, кроме нас да
турецкого султана, ни в одном государстве нет государя, которого бы род
царствовал непрерывно через двести лет, потому и выпрашивают они себе
почести. А мы от государства господари, начавши от Августа кесаря из начала
веков". В ответ теперь уже и поляки присоединились к антирусской коалиции и
отняли у Москвы сто ливонских городов, да еще и пять русских впридачу. На
исходе 70-х султан турецкий остался единственным, кому дозволялось с нами
брататься, но и то небезоговорочно, ибо уже в силу своего басурманства он
никак не мог быть причастен к "началу веков" и Августу кесарю. А уж о прочей
коронованной мелкоте, вроде королевы английской Елизаветы, которая "как есть
пошлая девица", 107
и толковать было нечего, коль мы, оказывается, уже и Августу кесарю
теперь не уступим.
Я нисколько не утрирую. Именно таким языком заговорили вдруг московские
дипломаты в конце жизни Грозного царя, на пороге катастрофы: "Хотя бы и Рим
старой и Рим новой, царствующий град Византия, начали прикладываться к
государю нашему, как мочно под которого из них поступится?" И чем меньше это
величание подтверждалось жизнью, чем более безнадежным становилось положение
обессилевшей страны, тем круче заносило Ивана. И уже перед лицом
капитуляции, в 1581-м, утверждал он, что "Божиим милосердием никоторое
государство нам высоко не бывало". Узнаете язык Баркашова?
Сделав все необходимые поправки -- на стиль средневекового мышления, на
ментальность самодержца, отождествлявшего страну со своей персоной, -- мы
четко увидим все четыре ступеньки. Превращение гордости в спесь, затем -- в
манию величия; самоослепление, утрата чувства реальности...
И неизбежный финал: неслыханный разгром, небывалое унижение,
национальная катастрофа, от которой не оправилась Россия и столетие
спустя...
Похоже, что ужас, в который Алексей Веденкин поверг московских
наблюдателей и самого своего интервьюера угрозой "собственными руками"
застрелить Ковалева и Юшенкова (остальную сотню тысяч изменников родины
расстреляют -- конечно, "под аплодисменты народа"
-- другие) отвлек их от других замечательных подробностей этого
выступления. А ведь румяный бригаденфюрер сообщил нам массу интересного.
Кто заказывает музыку?
Он, например, особо подчеркнул, что расправа состоится, когда "мы"
придем к власти. Олег Вакуловский даже не переспросил, кто это -- "мы"? А
разве не в этом вся соль?
Очевидно же, что речь шла не о Баркашове. Так Веденкин и сказал: "мы"
поддержим Баркашова только в случае, если "он попрет". А если "попрет"
Жириновский, "мы" поддержим его. Стало быть, и к Жириновскому "мы" не
относится. Кто-то совсем другой, выходит, дергает за ниточки не только
бригаденфюрера, но и вождей куда более крупного калибра. Так кто же он
все-таки, этот кукловод, чью особу представлял Веденкин на Российском
телевидении?
Растворилось бесследно в эфире и не менее интригующее заявление, даром
что было повторено дважды -- что Гитлер начал расправляться со своими
врагами лишь через шесть лет после прихода к власти. И опять Вакуловский
выпустил собеседника сухим из воды. Какие, помилуйте, шесть лет, если уже на
протяжении первых месяцев после прихода к власти Гитлер расправился с
оппозицией внутри страны полностью? Пресса была очищена от всех нелояльных
нацизму, евреи лишены гражданских прав, коммунисты и социал-демократы
отправлены в концлагеря. Последними, от кого избавились
108
еще несколько месяцев спустя, в Ночь длинных ножей, были свои же,
тогдашние баркашовцы, чернорубашечники.
Допустим, Веденкин, хоть и рекомендует себя с соратниками людьми
эрудированными, в гимназиях не обучался и истории не знает. Но кукловодто
наверняка знает. Откуда же он взял эту цифру -- шесть? Неожиданный свет на
этот темный вопрос проливает фраза, брошенная бригаденфюрером мимоходом и
опять-таки не подхваченная интервьюером,
-- что очень скоро европейские страны, в первую очередь Германия,
заговорят по-русски. Вот теперь все становится на свои места. Ибо Гитлеру и
вправду понадобилось именно шесть лет, чтобы заставить Европу говорить
по-немецки -- подготовиться к агрессивной войне, начать расправу над
соседями.
Вот же какую будущность открывает перед нами кукловод устами своей
болтливой марионетки! О войне он говорит. О новой Ливонской агрессии, на
которую подбивает он Россию, обещая удовлетворить имперские притязания ее
фашистских политиков. Какой грандиозный соблазн -- на этот раз не какая-то
там Прибалтика, но и Германия заговорит по-русски! Что ж, очень
своевременным оказался наш экскурс в историю. Кукловод говорит буквально
языком Ивана Грозного, который тоже ведь писал, что коли б не изменники,
подобные Курбскому, завоевал бы он с Божьей помощью не только Прибалтику, но
и всю Германию. И другие всплывают ассоциации с Грозным, который вел себя в
родном Новгороде, как чужеземный завоеватель, убийца и мародер, а иноземных
государей третировал так же, как и собственных бояр: те рабы и эти рабы -- и
никого больше, кроме рабов. Тот же бред величия, та же утрата связи с
реальностью, та же шовинистская паранойя... Похоже, что российская история
отвечает нам на многие вопросы. Кроме главного: кто он, кукловод, невидимо
возвышающийся над нашим доморощенным бригаденфюрером? Но и этот вопрос при
желании можно было прояснить с помощью документов, цитированных в передаче.
А также не цитированного в ней московского журнала "Элементы" (как, впрочем,
и десятков подобных журналов под тем же названием, издающихся во многих
столицах мира). Существует международный фашистский капитал, финансирующий
"глобальную сеть правого экстремизма", как назвал ее в "Нью-Йорк Таймс" от
26 апреля 1995г. Инго Хассельбах, фашист-расстрига и бывший руководитель
этой сети в Германии. Вскользь был упомянут в передаче австралийский
миллиардер Николае Оман, симпатизирующий, по словам Веденкина, Баркашову и
друг Жириновского. Когда Хассельбах признается, что "практически все наши
пропагандистские и учебные материалы переправлялись к нам из Небраски", он
имеет в виду американского миллиардера Герхарда Лаука.
Вот они, эти таинственные "мы": финансовые столпы всемирное
"консервативной революции", ставящей себе целью разрушение со- временной
цивилизации и возвращение мира в средневековье. Но всему финансовому
могуществу этих "революционеров", всей их глобальной экстремистской сети
грош цена в базарный день без 109
гигантского военно-политического тарана, способного вынудить к сдаче
весь цивилизованный мир.
70 лет назад, когда после поражения в первой мировой войне Германия
переживала то же самое, что переживает сейчас Россия, эти силы сделали
ставку на Гитлера -- и проиграли. Сегодня, пытаясь взять реванш, они ставят
на мятущуюся Россию. Кто же, кроме ядерной сверхдержавы, способен совершить
то, с чем вдоядерную эпоху не справилась гитлеровская Германия? И где еще
найдут они охотников пойти на риск национальной -- и всемирной -- катастрофы
ради достижения их общих бредовейших целей? Где еще отыщется такое множество
политических лидеров, вроде Жириновского или Стерлигова, уличных главарей,
вроде Баркашова или Анпилова, и самозабвенных фанатиков империи, вроде
Руцкого или Проханова?
Воистину Россия -- дар небес для международного фашистского капитала,
десятилетиями прозябавшего после эпохального поражения Гитлера на глухих
задворках мировой политики.
Клио плачет
"Хотя вооруженный переворот возможен, самый первый путь к власти --
путь выборов, путь внедрения нашей идеологии в широкие слои населения. Как в
Германии -- Гитлер к власти пришел путем выборов. Его народ выбрал, народ
ему доверил. И Гитлер оправдал это доверие"69.
Это Александр Баркашов нам обещает. И Владимир Жириновский, и Николай
Лысенко, и Бог весть кто еще обещает нам это сегодня а Москве. А мы над ними
только посмеиваемся. Ишь, чего захотели! Чтобы какой-нибудь уличный демагог,
скандалист и маньяк, вроде Жириновского или Баркашова, оказался -- да еще
легитимным, законным способом -- у руля великой культурной страны? И
превратил ее в националистический орден, в Третий Рим и в военный таран,
обрушил все здание международной политики? Не может этого быть! Так не
бывает!..
Так было,-- отвечает нам Клио. Был уличный демагог, скандалист и
маньяк, который оказался у руля великой культурной страны и превратил ее в
националистический орден, в Третий Рейх и в военный таран, разрушивший
здание международной политики... И веймарские либералы тоже посмеивались,
считали Гитлера клоуном и комедиантом, площадным крикуном, место которому на
свалке истории. Так оно в конечном счете и случилось -- но уже после того,
как этот клоун сгноил этих высоколобых либералов в концентрационных лагерях
и сжег в печах. Судьба Карла фон Осецкого, самого блестящего из либеральных
скептиков веймарской Германии, должна была, казалось, навеки излечить
человечество от слепоты. Осецкий получил Нобелевскую премию мира в 1935
году, умирая в нацистском лагере. Ни ему, ни его либеральным
единомышленникам не хватило политического воображения, чтобы представить,
что невозможное -- возможно. Им это, 110
однако, простительно: они были первыми. Но мы-то читали об этой
страшной ошибке в десятках томов. Для нас трудились в поте лица
исследователи, кропотливо выясняя, как именно это случилось. На нас работала
Клио, ответственная за историческую память человечества. Все расписано,
вычислено, объяснено. Теперь мы не можем ссылаться на недостаток
политического воображения. При чем здесь воображение, если в руках у нас
факты, оплаченные миллионами жизней? Вот загадка, на которую у Клио едва ли
есть ответ. Снова гордо декламируют либералы: "Мы такие, какие мы есть, с
многовековой привычкой к рабству и социальной апатии, [изредка]
разряжающейся русским бунтом, бессмысленным и беспощадным... Мы должны найти
в себе силы для прорыва в цивилизацию"70. Декламируют -- и не вспоминают,
что точно такая же декламация Осецкого не спасла их немецких
предшественников от гибели в фашистских концлагерях. По самой простой
причине не спасла: на почве изоляционизма изоляционисты всегда сильнее
западников. Хотя бы потому, что, в отличие от последних, опираются они на
вековую антизападную имперскую традицию, на ту самую "привычку к рабству и
социальной апатии", на которую ссылаются либералы. И если даже находятся
среди них люди, замечающие, как крот национализма подрывает бастионы
западничества, их не желают слушать. Им не верят, их не понимают. Вот
исповедь замечательного журналиста из "Собеседника" Дмитрия Быкова: "Я
остаюсь убежденным демократом, но не могу не видеть, что моя страна
отвергает эту идею, противостоит ей, тяготеет к радикальному поправению, ибо
не может больше дышать разреженным воздухом полной свободы. Идеологи
российской независимости, умеренные политики, ярые коммунисты, религиозные
философы, православные публицисты объединяются сегодня на базе национальной
идеи. Политик в сегодняшней России, не заигрывающий с национализмом,
помоему, обречен на провал. Самое что ни на есть крутое поправение
неизбежно"71.
Никто из либеральных авторитетов не поднял, сколько я знаю, перчатку,
брошенную Быковым.
Повторяется история. Клио плачет. Что ей еще остается?
Глава пятая
Феномен Жириновского
Первые президентские выборы в России 12 июня 1991 г. ознаменовались
сенсацией поистине неслыханной. Никому до того не известный кандидат,
служивший ранее обыкновенным клерком во второразрядном московском
издательстве, да еще с неблагозвучной фамилией и неподходящим по
"патриотическим" параметрам отчеством, пришел к финишу третьим, оставив
далеко позади всех других кандидатов оппозиции. Лишь таким национального
масштаба фигурам, как Борис Ельцин и бывший премьер-министр СССР Николай
Рыжков, удалось его опередить.
Непонятно -- как, неясно -- почему, но несомненно было -- рождается
новая политическая звезда.
Шесть миллионов голосов были поданы за новичка, дилетанта, только вчера
появившегося перед широкой публикой, у которого даже не было своей
организации или доступа к телевидению, Шесть миллионов Дебют
избирателей предпочли человека, против которого работали на полную
мощность все без исключения партийные машины страны, правые и левые,
официальные и неофициальные, не говоря уже о центральной прессе.
-- Так не бывает, -- твердили эксперты всех профилей и калибров. Но так
было.
Сейчас уже подзабылось, с чем дебютировал в большой политике Владимир
Вольфович Жириновский. Что ж, перелистаем его предвыборную программу,
которую, к слову, он получил возможность обнародовать лишь в
одной-единственной центральной газете -- "Красная звезда" (орган Союзного
министерства обороны). Стержнем программы была отмена деления страны по
национальнотерриториальному принципу. Другими словами, все народы,
населяющие Россию, кроме русских, утрачивали право на свою этническую
государственность. Автономным республикам и национальным округам предстояло
вернуться к безличному статусу губерний, как это было в царской империи1.
114
Конечно, Жириновский, как выяснилось впоследствии, -- человек
малообразованный и к историческим медитациям не предрасположенный. Однако и
ему должно было быть совершенно ясно, к чему приведет насильственное
подавление этнической государственности малых народов.
Если оглянуться в прошлое, то во многом именно это подавление
многочисленных нерусских народов и вызвало в 1917 году внезапный коллапс
архаической империи царей. Если посмотреть вокруг, то именно под лозунгами
завоевания этнической государственности проливают свою и чужую кровь в
войнах и террористических акциях палестинцы на Ближнем Востоке и
республиканцы в Ирландии, фламандцы в Бельгии и баски в Испании, корсиканцы
во Франции и кашмирцы в Индии. Что же могло последовать за подавлением уже
существующей этнической государственности малых народов? Неслыханная по
масштабам резня в сердце России, жесточайшая военная диктатура, по сути,
тотальная милитаризация страны -- как единственная возможность "усмирения"
татар, башкир, кабардинцев, чеченцев и еще сотни малых народов, населяющих
Россию.
Впрочем, почему только Россию? Программа Жириновского покушалась и на
государственную идентификацию крупнейших народов на всей территории еще
существовавшего тогда СССР. Допустим, Украинская республика должна была
превратиться в Киевскую, Харьковскую, Херсонскую и Львовскую губернии. Война
и, следовательно, военная диктатура угрожали бы всей восточной части
евразийского континента.
Но и это еще не все. Границы СССР тоже были тесны для Владимира
Вольфовича. Он замахивался на всю южную часть евразийского континента.
Красиво звучит -- Тегеранская губерния Российской империи или, к примеру,
Стамбульская. Прямая дорога к мировой войне. А раз так, то второй акцент в
программе -- открытая опора на армию. Лидер Либерально-Демократической
партии Советского Союза даже вида не делал, что верит в либеральное,
демократическое, даже вообще в политическое решение имперского кризиса.
Ставка одна-- на мощь вооруженных сил. "Надо немедленно остановить
разрушение армии. Это последнее, что у нас есть, единственная здоровая сила.
Она может остановить гибель государства, ибо политические силы компромисса
не достигнут"2.
В предвыборных выступлениях Жириновский обещал военным неслыханные
привилегии: "...одержу победу -- подниму денежное довольствие офицеров до 4
тысяч рублей" (деньги по тем временам, когда зарплата доктора наук и
профессора не превышала 500 рублей, фантастические). Подкупая офицерский
корпус, кандидат в президенты не только обеспечивал себе голоса на выборах
-- он заранее готовил главный инструмент диктатуры, которую предполагал
первый пункт его программы.
Другое дело, что в отличие от высокопоставленных бюрократов старого
режима, готовивших как раз в ту пору августовский путч, Жириновский вовсе не
рассчитывал на армию как на орудие захвата власти в разгар кризиса. Он
оказался умнее и проницательнее августовских авантюристов, которые, уже
держа фактически власть в руках, не 115
смогли договориться с народом. Его замысел требовал, чтобы сама страна
вручила ему власть. Как завоевать народную любовь? Естественно, обещаниями.
Картинами изобилия продуктов и товаров, сказочно выглядевшими на фоне
продовольственного и товарного дефицита, уже начавшего доводить народ до
белого каления. Но как заставить людей уверовать в этот резкий подъем
благосостояния и жизненных стандартов, если ресурсы для него в стране
отсутствовали, и всем это было известно, а расчеты на непопулярную
иностранную помощь не совпадали с имиджем, который Жириновский себе создавал
(он даже внешние долги, подобно большевикам, грозился не возвращать)?
Это, конечно, было самое шокирующее место в программе Жириновского:
все, в чем нуждается Россия -- отнять у более благополучных стран. Взять и
ограбить их. Вот так: побряцаю ядерным оружием -- и все появится. За 72
часа. А уж дешевую водку -- гениальная предвыборная находка! -- мы
как-нибудь сами произведем.
Естественно, никто не мог публично выступить в поддержку таких планов.
Даже всерьез обсуждать их казалось нелепостью. Само участие в выборах
подобного кандидата их дискредитировало, придавая им оттенок фарса... Но
откуда же тогда взялись эти отданные за него миллионы голосов? Кто они,
избиратели Владимира Вольфовича? Неужели у политика такого толка есть в
России столь внушительная политическая и социальная база?
Недоумениям не было конца. И только очень немногим наблюдателям,
которые уже тогда рассматривали развитие событий в России сквозь призму
веймарской гипотезы, метеорный взлет Жириновского представлялся совершенно
естественным. По меркам сценария он даже, пожалуй, несколько запоздал. Если
перед нами и впрямь веймарская Россия, то она обречена раньше или позже
обрести своего Гитлера. Вот она его и обрела. Те самые слои населения,
которые в веймарской Германии голосовали за Гитлера, должны и в "веймарской"
России составлять заметный процент.
Ни сам Владимир Вольфович со своим немногочисленным тогда окружением,
ни тем более его оппоненты, воспитанные на противостоянии коммунизму, а
вовсе не гитлеризму, -- никто из них тогда, в 1991 году, эту его истинную
функцию не понимал. Но что с того? Исторические сценарии имеют свойство
раскручиваться помимо намерений и воли главных действующих лиц.
Когда во время многолюдного митинга на Тракторном заводе в Челябинске в
июне 1991 года будущие избиратели хором кричали Жириновскому: "А мы все
равно будем голосовать за Ельцина!", он спокойно им ответил: "Голосуйте. Вы
хотите еще раз дать ему и другим шанс. Но они
"Я снова к вам приеду"
уже доказали свою беспомощность, свою некомпетентность, управляя вами.
Через пять лет будут новые выборы, и я снова приеду к вам. А вот они уже не
приедут, им нечего будет вам сказать"3.
116
И ведь как в воду глядел! Из шести тогдашних кандидатов в президенты
четверо и впрямь канули в политическое небытие. Уцелели на национальной
сцене лишь Жириновский и Ельцин. Но пяти лет еще не прошло, и большой еще
вопрос -- приедет ли в Челябинск Ельцин в июне 1996-го. А вот Жириновский,
который на 15 лет моложе соперника, заверил меня, что не преминет приехать и
напомнить тракторостроителям свой ответ. Теперь, я думаю, каждый принял бы
эти его слова всерьез. А до декабря 1993 г., до выборов в Думу, его и
слушать бы не стали. Феноменальный успех Жириновского не то чтобы забылся,
но перешел в разряд анекдотов, которыми разбавляются суховатые политические
комментарии. Все дружно сошлись на том, что это фигура случайная, эфемерная:
еще немного попаясничает, а потом окончательно надоест всем и исчезнет.
Запад же вообще пребывал все это время в счастливом неведении. Там просто
игнорировали феномен Жириновского, словно бы июньской сенсации никогда и не
было.
Поразительно, но даже в самом обстоятельном американском исследовании
возможных исходов московского кризиса ("Россия 2010" Даниела Ергина и Тана
Густафсона), опубликованном два года спустя после его фантастического
дебюта, Жириновский упомянут лишь вскользь, посвящены ему всего четыре
строчки, и даже в них авторы умудрились все перепутать, обозначив его партию
как ответвление "Памяти". Я не говорю уже о более поверхностных работах,
как, скажем, "Черная сотня" Уолтера Лакера, где Жириновский представлен
обыкновенным уличным скандалистом, непонятно чем обаявшим миллионы
избирателей. Декабрьские выборы опровергли старую мудрость о снарядах, не
падающих дважды в одну воронку. Русский Гитлер вовсе не исчез с политической
сцены. Мало того, он окреп, его электорат вырос в два с половиной раза (с 6
до 15 миллионов). И даже сама российская Конституция, столь дорогая сердцу
президента Ельцина, не имела шанса пройти на референдуме без поддержки
Жириновского: из 58 процентов отданных за нее голосов 24 принадлежали ему.
Ельцин и Жириновский -- дистанция между ними казалась неизмеримой. А
теперь Владимир Вольфович может публично заявлять на каждом углу, что он
лучший друг президента, что он постоянно гостит у него на даче в Завидово,
что они играют в шашки и после этого вместе парятся в бане. И никаких
попыток пресечь это неприличное амикошонство зарегистрировано не было. Что
должно это означать, кроме того, что Ельцин не может позволить себе роскошь
бросить открытый вызов своему бывшему -- и будущему -- сопернику?
Да, похоже, что роли действительно переменились. Мысль, что этот
человек и в самом деле может стать президентом России, уже не кажется дикой.
Вскоре после выборов в Думу даже были предложены поправки к только что
принятой Конституции, предусматривающие либо отсрочку, либо вообще отмену
новых президентских выборов. Уже сам ранг выступивших с этой идеей политиков
(Михаил Полторанин, Владимир Исаков -- председатели парламентских комитетов)
дает представление о глубине охватившей их паники.
117А вот западные аналитики теперь вступили как раз в ту самую фазу
постижения проблемы, в которой до декабря 93-го пребывали их российские
коллеги. Теперь уже они объявляют успех Жириновского случайным и эфемерным
-- в один прекрасный день он просто развеется, как дым. Существует,
оказывается, лаг между российским и западным восприятием феномена
Жириновского, и это очень опасно. Если он сохранится, то к трезвому
осознанию угрозы на Западе придут как раз к июню 1996-го -- к новым
президентским выборам. А тогда может оказаться поздно предпринимать что бы
то ни было. Как поздно было предпринимать что-либо по поводу феномена
Гитлера после января 1933-го, когда он ошеломил мир, в один день сделавшись
канцлером Германии.
Одинокий волк
На московском оппозиционном Олимпе, куда вознесли Жириновского выборы
1993-го, он в сущности очень одинок. Начните разговор с любым из лидеров
российской "патриотической" оппозиции --хоть с "белыми" националистами
Сергея Бабурина, хоть с "красными" империалистами Геннадия Зюганова или с
"коричневыми" штурмовиками Дмитрия Васильева, даже с бывшим министром
безопасности в теневом кабинете самого Жириновского, "национал-большевиком"
Эдуардом Лимоновым
-- и ни один не удержится от брезгливой гримасы при упоминании его
имени.
Для "коричневых" он, естественно, неприемлем уже по причине своего
подозрительного отчества. "Владимир Вольфович, -- высокомерно заявил в
нам высоко не бывало..."
Происходило все на фоне четвертьвековой Ливонской войны (1558-81 гг.)
Как было в те времена заведено, все монархи именовали друг друга "братьями".
И вот находим мы в самом начале войны, в 1558 г., в дипломатической ноте
датскому королю странное замечание, что не к лицу ему "такого православного
царя и всея Руси самодержца называти братом". Дания, между прочим, была
тогда великой державой и дозарезу нужна была Москве в качестве союзницы. И
вдруг такой афронт. Два года спустя точно то же самое отписано было и королю
Швеции. Не может, мол, великий государь терпеть такое панибратство со
стороны какого-то шведа, "если нам только цесарь римский брат и иные великие
государи, а тебе тем братом называтися невозможно". Швеция, естественно,
оскорбилась, вмешалась в войну на стороне антирусской коалиции и отняла у
Москвы Балтийское побережье. То самое, что пришлось впоследствии Петру с
такими трудами отвоевывать обратно. Но если в 1560-м еще признавалось, что
помимо цесаря римского существуют в мире еще и какие-то "иные великие
государи", которым называть нас братом дозволено, то еще через десять лет
оказалось, что это чистая фикция, потому что число сократилось до двух: того
же цесаря римского, да еще турецкого султана, которые "во всех королевствах
першие государи".
В 1572-м, однако, в послании Грозного полякам в связи с притязаниями
его сына на польский престол содержится уже прозрачный намек, что и самому
цесарю в кругу "перших государей" не место: "Знаем, что цесарь и французский
король присылали к вам, но нам это не в пример, потому что, кроме нас да
турецкого султана, ни в одном государстве нет государя, которого бы род
царствовал непрерывно через двести лет, потому и выпрашивают они себе
почести. А мы от государства господари, начавши от Августа кесаря из начала
веков". В ответ теперь уже и поляки присоединились к антирусской коалиции и
отняли у Москвы сто ливонских городов, да еще и пять русских впридачу. На
исходе 70-х султан турецкий остался единственным, кому дозволялось с нами
брататься, но и то небезоговорочно, ибо уже в силу своего басурманства он
никак не мог быть причастен к "началу веков" и Августу кесарю. А уж о прочей
коронованной мелкоте, вроде королевы английской Елизаветы, которая "как есть
пошлая девица", 107
и толковать было нечего, коль мы, оказывается, уже и Августу кесарю
теперь не уступим.
Я нисколько не утрирую. Именно таким языком заговорили вдруг московские
дипломаты в конце жизни Грозного царя, на пороге катастрофы: "Хотя бы и Рим
старой и Рим новой, царствующий град Византия, начали прикладываться к
государю нашему, как мочно под которого из них поступится?" И чем меньше это
величание подтверждалось жизнью, чем более безнадежным становилось положение
обессилевшей страны, тем круче заносило Ивана. И уже перед лицом
капитуляции, в 1581-м, утверждал он, что "Божиим милосердием никоторое
государство нам высоко не бывало". Узнаете язык Баркашова?
Сделав все необходимые поправки -- на стиль средневекового мышления, на
ментальность самодержца, отождествлявшего страну со своей персоной, -- мы
четко увидим все четыре ступеньки. Превращение гордости в спесь, затем -- в
манию величия; самоослепление, утрата чувства реальности...
И неизбежный финал: неслыханный разгром, небывалое унижение,
национальная катастрофа, от которой не оправилась Россия и столетие
спустя...
Похоже, что ужас, в который Алексей Веденкин поверг московских
наблюдателей и самого своего интервьюера угрозой "собственными руками"
застрелить Ковалева и Юшенкова (остальную сотню тысяч изменников родины
расстреляют -- конечно, "под аплодисменты народа"
-- другие) отвлек их от других замечательных подробностей этого
выступления. А ведь румяный бригаденфюрер сообщил нам массу интересного.
Кто заказывает музыку?
Он, например, особо подчеркнул, что расправа состоится, когда "мы"
придем к власти. Олег Вакуловский даже не переспросил, кто это -- "мы"? А
разве не в этом вся соль?
Очевидно же, что речь шла не о Баркашове. Так Веденкин и сказал: "мы"
поддержим Баркашова только в случае, если "он попрет". А если "попрет"
Жириновский, "мы" поддержим его. Стало быть, и к Жириновскому "мы" не
относится. Кто-то совсем другой, выходит, дергает за ниточки не только
бригаденфюрера, но и вождей куда более крупного калибра. Так кто же он
все-таки, этот кукловод, чью особу представлял Веденкин на Российском
телевидении?
Растворилось бесследно в эфире и не менее интригующее заявление, даром
что было повторено дважды -- что Гитлер начал расправляться со своими
врагами лишь через шесть лет после прихода к власти. И опять Вакуловский
выпустил собеседника сухим из воды. Какие, помилуйте, шесть лет, если уже на
протяжении первых месяцев после прихода к власти Гитлер расправился с
оппозицией внутри страны полностью? Пресса была очищена от всех нелояльных
нацизму, евреи лишены гражданских прав, коммунисты и социал-демократы
отправлены в концлагеря. Последними, от кого избавились
108
еще несколько месяцев спустя, в Ночь длинных ножей, были свои же,
тогдашние баркашовцы, чернорубашечники.
Допустим, Веденкин, хоть и рекомендует себя с соратниками людьми
эрудированными, в гимназиях не обучался и истории не знает. Но кукловодто
наверняка знает. Откуда же он взял эту цифру -- шесть? Неожиданный свет на
этот темный вопрос проливает фраза, брошенная бригаденфюрером мимоходом и
опять-таки не подхваченная интервьюером,
-- что очень скоро европейские страны, в первую очередь Германия,
заговорят по-русски. Вот теперь все становится на свои места. Ибо Гитлеру и
вправду понадобилось именно шесть лет, чтобы заставить Европу говорить
по-немецки -- подготовиться к агрессивной войне, начать расправу над
соседями.
Вот же какую будущность открывает перед нами кукловод устами своей
болтливой марионетки! О войне он говорит. О новой Ливонской агрессии, на
которую подбивает он Россию, обещая удовлетворить имперские притязания ее
фашистских политиков. Какой грандиозный соблазн -- на этот раз не какая-то
там Прибалтика, но и Германия заговорит по-русски! Что ж, очень
своевременным оказался наш экскурс в историю. Кукловод говорит буквально
языком Ивана Грозного, который тоже ведь писал, что коли б не изменники,
подобные Курбскому, завоевал бы он с Божьей помощью не только Прибалтику, но
и всю Германию. И другие всплывают ассоциации с Грозным, который вел себя в
родном Новгороде, как чужеземный завоеватель, убийца и мародер, а иноземных
государей третировал так же, как и собственных бояр: те рабы и эти рабы -- и
никого больше, кроме рабов. Тот же бред величия, та же утрата связи с
реальностью, та же шовинистская паранойя... Похоже, что российская история
отвечает нам на многие вопросы. Кроме главного: кто он, кукловод, невидимо
возвышающийся над нашим доморощенным бригаденфюрером? Но и этот вопрос при
желании можно было прояснить с помощью документов, цитированных в передаче.
А также не цитированного в ней московского журнала "Элементы" (как, впрочем,
и десятков подобных журналов под тем же названием, издающихся во многих
столицах мира). Существует международный фашистский капитал, финансирующий
"глобальную сеть правого экстремизма", как назвал ее в "Нью-Йорк Таймс" от
26 апреля 1995г. Инго Хассельбах, фашист-расстрига и бывший руководитель
этой сети в Германии. Вскользь был упомянут в передаче австралийский
миллиардер Николае Оман, симпатизирующий, по словам Веденкина, Баркашову и
друг Жириновского. Когда Хассельбах признается, что "практически все наши
пропагандистские и учебные материалы переправлялись к нам из Небраски", он
имеет в виду американского миллиардера Герхарда Лаука.
Вот они, эти таинственные "мы": финансовые столпы всемирное
"консервативной революции", ставящей себе целью разрушение со- временной
цивилизации и возвращение мира в средневековье. Но всему финансовому
могуществу этих "революционеров", всей их глобальной экстремистской сети
грош цена в базарный день без 109
гигантского военно-политического тарана, способного вынудить к сдаче
весь цивилизованный мир.
70 лет назад, когда после поражения в первой мировой войне Германия
переживала то же самое, что переживает сейчас Россия, эти силы сделали
ставку на Гитлера -- и проиграли. Сегодня, пытаясь взять реванш, они ставят
на мятущуюся Россию. Кто же, кроме ядерной сверхдержавы, способен совершить
то, с чем вдоядерную эпоху не справилась гитлеровская Германия? И где еще
найдут они охотников пойти на риск национальной -- и всемирной -- катастрофы
ради достижения их общих бредовейших целей? Где еще отыщется такое множество
политических лидеров, вроде Жириновского или Стерлигова, уличных главарей,
вроде Баркашова или Анпилова, и самозабвенных фанатиков империи, вроде
Руцкого или Проханова?
Воистину Россия -- дар небес для международного фашистского капитала,
десятилетиями прозябавшего после эпохального поражения Гитлера на глухих
задворках мировой политики.
Клио плачет
"Хотя вооруженный переворот возможен, самый первый путь к власти --
путь выборов, путь внедрения нашей идеологии в широкие слои населения. Как в
Германии -- Гитлер к власти пришел путем выборов. Его народ выбрал, народ
ему доверил. И Гитлер оправдал это доверие"69.
Это Александр Баркашов нам обещает. И Владимир Жириновский, и Николай
Лысенко, и Бог весть кто еще обещает нам это сегодня а Москве. А мы над ними
только посмеиваемся. Ишь, чего захотели! Чтобы какой-нибудь уличный демагог,
скандалист и маньяк, вроде Жириновского или Баркашова, оказался -- да еще
легитимным, законным способом -- у руля великой культурной страны? И
превратил ее в националистический орден, в Третий Рим и в военный таран,
обрушил все здание международной политики? Не может этого быть! Так не
бывает!..
Так было,-- отвечает нам Клио. Был уличный демагог, скандалист и
маньяк, который оказался у руля великой культурной страны и превратил ее в
националистический орден, в Третий Рейх и в военный таран, разрушивший
здание международной политики... И веймарские либералы тоже посмеивались,
считали Гитлера клоуном и комедиантом, площадным крикуном, место которому на
свалке истории. Так оно в конечном счете и случилось -- но уже после того,
как этот клоун сгноил этих высоколобых либералов в концентрационных лагерях
и сжег в печах. Судьба Карла фон Осецкого, самого блестящего из либеральных
скептиков веймарской Германии, должна была, казалось, навеки излечить
человечество от слепоты. Осецкий получил Нобелевскую премию мира в 1935
году, умирая в нацистском лагере. Ни ему, ни его либеральным
единомышленникам не хватило политического воображения, чтобы представить,
что невозможное -- возможно. Им это, 110
однако, простительно: они были первыми. Но мы-то читали об этой
страшной ошибке в десятках томов. Для нас трудились в поте лица
исследователи, кропотливо выясняя, как именно это случилось. На нас работала
Клио, ответственная за историческую память человечества. Все расписано,
вычислено, объяснено. Теперь мы не можем ссылаться на недостаток
политического воображения. При чем здесь воображение, если в руках у нас
факты, оплаченные миллионами жизней? Вот загадка, на которую у Клио едва ли
есть ответ. Снова гордо декламируют либералы: "Мы такие, какие мы есть, с
многовековой привычкой к рабству и социальной апатии, [изредка]
разряжающейся русским бунтом, бессмысленным и беспощадным... Мы должны найти
в себе силы для прорыва в цивилизацию"70. Декламируют -- и не вспоминают,
что точно такая же декламация Осецкого не спасла их немецких
предшественников от гибели в фашистских концлагерях. По самой простой
причине не спасла: на почве изоляционизма изоляционисты всегда сильнее
западников. Хотя бы потому, что, в отличие от последних, опираются они на
вековую антизападную имперскую традицию, на ту самую "привычку к рабству и
социальной апатии", на которую ссылаются либералы. И если даже находятся
среди них люди, замечающие, как крот национализма подрывает бастионы
западничества, их не желают слушать. Им не верят, их не понимают. Вот
исповедь замечательного журналиста из "Собеседника" Дмитрия Быкова: "Я
остаюсь убежденным демократом, но не могу не видеть, что моя страна
отвергает эту идею, противостоит ей, тяготеет к радикальному поправению, ибо
не может больше дышать разреженным воздухом полной свободы. Идеологи
российской независимости, умеренные политики, ярые коммунисты, религиозные
философы, православные публицисты объединяются сегодня на базе национальной
идеи. Политик в сегодняшней России, не заигрывающий с национализмом,
помоему, обречен на провал. Самое что ни на есть крутое поправение
неизбежно"71.
Никто из либеральных авторитетов не поднял, сколько я знаю, перчатку,
брошенную Быковым.
Повторяется история. Клио плачет. Что ей еще остается?
Глава пятая
Феномен Жириновского
Первые президентские выборы в России 12 июня 1991 г. ознаменовались
сенсацией поистине неслыханной. Никому до того не известный кандидат,
служивший ранее обыкновенным клерком во второразрядном московском
издательстве, да еще с неблагозвучной фамилией и неподходящим по
"патриотическим" параметрам отчеством, пришел к финишу третьим, оставив
далеко позади всех других кандидатов оппозиции. Лишь таким национального
масштаба фигурам, как Борис Ельцин и бывший премьер-министр СССР Николай
Рыжков, удалось его опередить.
Непонятно -- как, неясно -- почему, но несомненно было -- рождается
новая политическая звезда.
Шесть миллионов голосов были поданы за новичка, дилетанта, только вчера
появившегося перед широкой публикой, у которого даже не было своей
организации или доступа к телевидению, Шесть миллионов Дебют
избирателей предпочли человека, против которого работали на полную
мощность все без исключения партийные машины страны, правые и левые,
официальные и неофициальные, не говоря уже о центральной прессе.
-- Так не бывает, -- твердили эксперты всех профилей и калибров. Но так
было.
Сейчас уже подзабылось, с чем дебютировал в большой политике Владимир
Вольфович Жириновский. Что ж, перелистаем его предвыборную программу,
которую, к слову, он получил возможность обнародовать лишь в
одной-единственной центральной газете -- "Красная звезда" (орган Союзного
министерства обороны). Стержнем программы была отмена деления страны по
национальнотерриториальному принципу. Другими словами, все народы,
населяющие Россию, кроме русских, утрачивали право на свою этническую
государственность. Автономным республикам и национальным округам предстояло
вернуться к безличному статусу губерний, как это было в царской империи1.
114
Конечно, Жириновский, как выяснилось впоследствии, -- человек
малообразованный и к историческим медитациям не предрасположенный. Однако и
ему должно было быть совершенно ясно, к чему приведет насильственное
подавление этнической государственности малых народов.
Если оглянуться в прошлое, то во многом именно это подавление
многочисленных нерусских народов и вызвало в 1917 году внезапный коллапс
архаической империи царей. Если посмотреть вокруг, то именно под лозунгами
завоевания этнической государственности проливают свою и чужую кровь в
войнах и террористических акциях палестинцы на Ближнем Востоке и
республиканцы в Ирландии, фламандцы в Бельгии и баски в Испании, корсиканцы
во Франции и кашмирцы в Индии. Что же могло последовать за подавлением уже
существующей этнической государственности малых народов? Неслыханная по
масштабам резня в сердце России, жесточайшая военная диктатура, по сути,
тотальная милитаризация страны -- как единственная возможность "усмирения"
татар, башкир, кабардинцев, чеченцев и еще сотни малых народов, населяющих
Россию.
Впрочем, почему только Россию? Программа Жириновского покушалась и на
государственную идентификацию крупнейших народов на всей территории еще
существовавшего тогда СССР. Допустим, Украинская республика должна была
превратиться в Киевскую, Харьковскую, Херсонскую и Львовскую губернии. Война
и, следовательно, военная диктатура угрожали бы всей восточной части
евразийского континента.
Но и это еще не все. Границы СССР тоже были тесны для Владимира
Вольфовича. Он замахивался на всю южную часть евразийского континента.
Красиво звучит -- Тегеранская губерния Российской империи или, к примеру,
Стамбульская. Прямая дорога к мировой войне. А раз так, то второй акцент в
программе -- открытая опора на армию. Лидер Либерально-Демократической
партии Советского Союза даже вида не делал, что верит в либеральное,
демократическое, даже вообще в политическое решение имперского кризиса.
Ставка одна-- на мощь вооруженных сил. "Надо немедленно остановить
разрушение армии. Это последнее, что у нас есть, единственная здоровая сила.
Она может остановить гибель государства, ибо политические силы компромисса
не достигнут"2.
В предвыборных выступлениях Жириновский обещал военным неслыханные
привилегии: "...одержу победу -- подниму денежное довольствие офицеров до 4
тысяч рублей" (деньги по тем временам, когда зарплата доктора наук и
профессора не превышала 500 рублей, фантастические). Подкупая офицерский
корпус, кандидат в президенты не только обеспечивал себе голоса на выборах
-- он заранее готовил главный инструмент диктатуры, которую предполагал
первый пункт его программы.
Другое дело, что в отличие от высокопоставленных бюрократов старого
режима, готовивших как раз в ту пору августовский путч, Жириновский вовсе не
рассчитывал на армию как на орудие захвата власти в разгар кризиса. Он
оказался умнее и проницательнее августовских авантюристов, которые, уже
держа фактически власть в руках, не 115
смогли договориться с народом. Его замысел требовал, чтобы сама страна
вручила ему власть. Как завоевать народную любовь? Естественно, обещаниями.
Картинами изобилия продуктов и товаров, сказочно выглядевшими на фоне
продовольственного и товарного дефицита, уже начавшего доводить народ до
белого каления. Но как заставить людей уверовать в этот резкий подъем
благосостояния и жизненных стандартов, если ресурсы для него в стране
отсутствовали, и всем это было известно, а расчеты на непопулярную
иностранную помощь не совпадали с имиджем, который Жириновский себе создавал
(он даже внешние долги, подобно большевикам, грозился не возвращать)?
Это, конечно, было самое шокирующее место в программе Жириновского:
все, в чем нуждается Россия -- отнять у более благополучных стран. Взять и
ограбить их. Вот так: побряцаю ядерным оружием -- и все появится. За 72
часа. А уж дешевую водку -- гениальная предвыборная находка! -- мы
как-нибудь сами произведем.
Естественно, никто не мог публично выступить в поддержку таких планов.
Даже всерьез обсуждать их казалось нелепостью. Само участие в выборах
подобного кандидата их дискредитировало, придавая им оттенок фарса... Но
откуда же тогда взялись эти отданные за него миллионы голосов? Кто они,
избиратели Владимира Вольфовича? Неужели у политика такого толка есть в
России столь внушительная политическая и социальная база?
Недоумениям не было конца. И только очень немногим наблюдателям,
которые уже тогда рассматривали развитие событий в России сквозь призму
веймарской гипотезы, метеорный взлет Жириновского представлялся совершенно
естественным. По меркам сценария он даже, пожалуй, несколько запоздал. Если
перед нами и впрямь веймарская Россия, то она обречена раньше или позже
обрести своего Гитлера. Вот она его и обрела. Те самые слои населения,
которые в веймарской Германии голосовали за Гитлера, должны и в "веймарской"
России составлять заметный процент.
Ни сам Владимир Вольфович со своим немногочисленным тогда окружением,
ни тем более его оппоненты, воспитанные на противостоянии коммунизму, а
вовсе не гитлеризму, -- никто из них тогда, в 1991 году, эту его истинную
функцию не понимал. Но что с того? Исторические сценарии имеют свойство
раскручиваться помимо намерений и воли главных действующих лиц.
Когда во время многолюдного митинга на Тракторном заводе в Челябинске в
июне 1991 года будущие избиратели хором кричали Жириновскому: "А мы все
равно будем голосовать за Ельцина!", он спокойно им ответил: "Голосуйте. Вы
хотите еще раз дать ему и другим шанс. Но они
"Я снова к вам приеду"
уже доказали свою беспомощность, свою некомпетентность, управляя вами.
Через пять лет будут новые выборы, и я снова приеду к вам. А вот они уже не
приедут, им нечего будет вам сказать"3.
116
И ведь как в воду глядел! Из шести тогдашних кандидатов в президенты
четверо и впрямь канули в политическое небытие. Уцелели на национальной
сцене лишь Жириновский и Ельцин. Но пяти лет еще не прошло, и большой еще
вопрос -- приедет ли в Челябинск Ельцин в июне 1996-го. А вот Жириновский,
который на 15 лет моложе соперника, заверил меня, что не преминет приехать и
напомнить тракторостроителям свой ответ. Теперь, я думаю, каждый принял бы
эти его слова всерьез. А до декабря 1993 г., до выборов в Думу, его и
слушать бы не стали. Феноменальный успех Жириновского не то чтобы забылся,
но перешел в разряд анекдотов, которыми разбавляются суховатые политические
комментарии. Все дружно сошлись на том, что это фигура случайная, эфемерная:
еще немного попаясничает, а потом окончательно надоест всем и исчезнет.
Запад же вообще пребывал все это время в счастливом неведении. Там просто
игнорировали феномен Жириновского, словно бы июньской сенсации никогда и не
было.
Поразительно, но даже в самом обстоятельном американском исследовании
возможных исходов московского кризиса ("Россия 2010" Даниела Ергина и Тана
Густафсона), опубликованном два года спустя после его фантастического
дебюта, Жириновский упомянут лишь вскользь, посвящены ему всего четыре
строчки, и даже в них авторы умудрились все перепутать, обозначив его партию
как ответвление "Памяти". Я не говорю уже о более поверхностных работах,
как, скажем, "Черная сотня" Уолтера Лакера, где Жириновский представлен
обыкновенным уличным скандалистом, непонятно чем обаявшим миллионы
избирателей. Декабрьские выборы опровергли старую мудрость о снарядах, не
падающих дважды в одну воронку. Русский Гитлер вовсе не исчез с политической
сцены. Мало того, он окреп, его электорат вырос в два с половиной раза (с 6
до 15 миллионов). И даже сама российская Конституция, столь дорогая сердцу
президента Ельцина, не имела шанса пройти на референдуме без поддержки
Жириновского: из 58 процентов отданных за нее голосов 24 принадлежали ему.
Ельцин и Жириновский -- дистанция между ними казалась неизмеримой. А
теперь Владимир Вольфович может публично заявлять на каждом углу, что он
лучший друг президента, что он постоянно гостит у него на даче в Завидово,
что они играют в шашки и после этого вместе парятся в бане. И никаких
попыток пресечь это неприличное амикошонство зарегистрировано не было. Что
должно это означать, кроме того, что Ельцин не может позволить себе роскошь
бросить открытый вызов своему бывшему -- и будущему -- сопернику?
Да, похоже, что роли действительно переменились. Мысль, что этот
человек и в самом деле может стать президентом России, уже не кажется дикой.
Вскоре после выборов в Думу даже были предложены поправки к только что
принятой Конституции, предусматривающие либо отсрочку, либо вообще отмену
новых президентских выборов. Уже сам ранг выступивших с этой идеей политиков
(Михаил Полторанин, Владимир Исаков -- председатели парламентских комитетов)
дает представление о глубине охватившей их паники.
117А вот западные аналитики теперь вступили как раз в ту самую фазу
постижения проблемы, в которой до декабря 93-го пребывали их российские
коллеги. Теперь уже они объявляют успех Жириновского случайным и эфемерным
-- в один прекрасный день он просто развеется, как дым. Существует,
оказывается, лаг между российским и западным восприятием феномена
Жириновского, и это очень опасно. Если он сохранится, то к трезвому
осознанию угрозы на Западе придут как раз к июню 1996-го -- к новым
президентским выборам. А тогда может оказаться поздно предпринимать что бы
то ни было. Как поздно было предпринимать что-либо по поводу феномена
Гитлера после января 1933-го, когда он ошеломил мир, в один день сделавшись
канцлером Германии.
Одинокий волк
На московском оппозиционном Олимпе, куда вознесли Жириновского выборы
1993-го, он в сущности очень одинок. Начните разговор с любым из лидеров
российской "патриотической" оппозиции --хоть с "белыми" националистами
Сергея Бабурина, хоть с "красными" империалистами Геннадия Зюганова или с
"коричневыми" штурмовиками Дмитрия Васильева, даже с бывшим министром
безопасности в теневом кабинете самого Жириновского, "национал-большевиком"
Эдуардом Лимоновым
-- и ни один не удержится от брезгливой гримасы при упоминании его
имени.
Для "коричневых" он, естественно, неприемлем уже по причине своего
подозрительного отчества. "Владимир Вольфович, -- высокомерно заявил в