Страница:
отделом Либеральнодемократической партии России, заявляет, что "ЛДПР --
партия лидера. Есть Жириновский -- есть партия, нет Жириновского -- нет
партии"96, он просто по скромности своего образования не подозревает, что
принцип "партия лидера" сформулирован был впервые Гитлером. И назывался он в
оригинале "принципом безусловного авторитета вождя", по-немецки
Fuehrerprinzip ("деградации роли вождя мы не допустим")97.
То же самое и с другим гитлеровским принципом, взятым на вооружение
Жириновским: "Будущее нашего движения больше всего зависит от фанатизма и
нетерпимости, с какими его сторонники защищают свое учение"98.
Оттого-то и уклоняется, надо полагать, Владимир Вольфович от серьезного
диалога, от философского и исторического спора, предпочитая скандальные
монологи с трибуны и хлестаковские интервью.
143
Оттого, я думаю, ускользнул он и от телевизионного диспута со мною,
который предложила ему газета "Московские новости" в январе 1994 г.
"Авторитет вождя", как черт от ладана, шарахается от логического анализа.
Политик он хорошо обучаемый и первой нашей встречи не забыл. Да,
соблазнительно бесплатное телевизионное время, но как бы не обошлось себе
дороже: очень сильно может пострадать "фанатизм движения", если на глазах у
изумленных почитателей их кумир перейдет от монолога к диалогу.
Зато во всем остальном Жириновский совершенно от Гитлера независим, ибо
все остальное заимствовал он у Данилевского. Читал он внимательно его труды
или знаком с ними понаслышке (что вероятнее), но главное в них усвоил
прекрасно.
Это те самые идеи, которые, наложив-шись на имперские страдания его
собственной юности, придают его речам огромную убедительность. Именно
вековая националистическая традиция объясняет ту готовность, с какой
проглатывают каждое слово "патриотические" массы. Тем и отличается
Жириновский от Васильева или Баркашова, что он глубоко и тонко чувствует эту
традицию и говорит своим слушателям то, что они хотят от него услышать.
Долгожданные слова
Они хотят слышать, что "черные" -- не более, чем "этнографический
материал", или "племена", в популярном изложении их вождя. Только
обезумевшие коммунисты могли обращаться с ними, как с "историческими
нациями". "Напринимали в институты полуграмотных и неграмотных совсем
жителей аулов. Приезжают в город, кошмы трясут, чего только в этих кошмах
нет. Люди совсем другой культуры, а их втягивают в городскую жизнь"99.
Массы хотят слышать, что "племена" совсем по другому устроены, нежели
мы, русские -- историческая нация. "Там все территории спорные, -- уверяет
их Жириновский, -- там вечно воюют. Афганистан, Иран, Ирак, курды"100. Он
даже меня пытался убедить, что "на Кавказе не было государств, там было
дикое пространство"101. И вовсе не было это предвыборной риторикой. Ручаюсь,
что Владимир Вольфович совершенно искренне верит во всю эту расистскую
чепуху, включая государственную неполноценность мусульман. Настолько
искренне, что голос его временами возвышается до поистине гитлеровского
пафоса. Он говорит об окончательном решении мусульманского вопроса. Более
того, он убежден, что "черные" и сами "ждут окончательного решения
проблемы"102. Еще больше хотят слышать "патриотические" массы о нашем
превосходстве над "племенами". И Жириновский исполняет это желание: "Россия
-- платформа, буфер, стена, оперевшись на которую каждый народ сможет
спокойно существовать и не претендовать на создание своего " великого"
государства... Уберите Россию как стабилизирующий фактор -- и там война"103.
Да, такую уж роль назначила судьба русскому народу, -- и это уже словно
бы сам Данилевский нам говорит, чудесным образом воскресший: быть
"сдерживателем, чтобы исключить столкновения меж
144
ду христианами и мусульманами, между тюрко-язычными и фарси-язычными,
между шиитами и сунитами... Поэтому Россия должна спуститься и выйти на
берег Индийского океана. Это не моя блажь. Это -- судьба России. Это -- рок.
Это подвиг России. Мы должны это сделать, ибо у нас нет выбора. Наше
развитие требует этого. Как ребенок, переросший какой-то костюм, должен
надеть новый"104.
Но зато, когда создадим мы эту гигантскую "закрытую" империю, когда
захлопнемся от мира на замок, спокойно, под прикрытием своего "ракетного
щита", наблюдая, как Запад постепенно превращается в подлежащий освоению
"этнографический материал", -- вот тогда сможем мы позволить столько
плюрализма и многопартийности, сколько душа пожелает. И как ни странно, это
тоже хотят слышать "патриотические" массы.
Они не хуже других. Они тоже хотят жить, как люди. Если на то пошло,
они -- "историческая нация". И у них своя гордость. Тут ведь, по сути, то же
самое, что и с собственностью: презирая свободу "племен", себе они в ней
отказывать не желают. Вот чего не в состоянии понять "коричневые"
консерваторы
--наследники Гитлера. И вот что выстрадал в своем одиноком детстве -- и
интуитивно подхватил в русской
националистической традиции -- имперский либерал Жириновский, наследник
Данилевского.
Нет сомнения, у этой идеологии тоже есть свои противоречия. Были они у
Данилевского, есть и у Жириновского
-- те же самые, что у учителя. Но относятся они скорее к области
моральной, нежели геополитической. Как совместить, например, "свободу" для
подчиненных империи народов, которой требует их либерализм, и "колониальный"
статус, которого требует их империализм? Вот, скажем, Жириновский заявляет:
"Мы все должны жить свободно в этом регионе -- от Кабула до Стамбула"105.
Или: "Здесь на юге мы создадим равные условия для всех народов"106. Как,
однако, связать это с отчаянным его презрением к "черным", не говоря уже о
том, что "колонии -- это хорошо"?
Спросите об этом Владимира Вольфовича, и он, я уверен -- может быть, не
сразу, но если его хорошенько потрясти, -- ответит, что для "черных", для
неспособных к государственной самоорганизации "племен", колониальный статус
и есть свобода. Свобода от племенной вражды, от кровной мести, от
нескончаемых войн -- свобода, купленная ценой подчинения России. И "равные
условия для всех народов" -- тоже формула не бессмысленная. Действительно,
для имперской нации все ее "свободные" колонии равны -- как все граждане
равны перед законом...
Только законом для них будет Россия Жириновского.
Русскому читателю, редко имеющему возможность следить за развитием
американской дискуссии о России, будет, надеюсь, интересно, как
поворачивается она после выхода Владимира Вольфовича на авансцену российской
политики. Вклад в
американскую дискуссию
В последнее время драматически упало доверие к посткоммунистической
России. Весной 1994 г. 64% американцев, 77% немцев и 80% японцев заявили,
что "совершенно не до
145
веряют России". Этот взрыв негативизма Жириновский имеет полное право
отнести на свой счет107. Торжественное начало российской демократии, Ельцин
на танке, романтическое видение общей победы над "империей зла" -- все,
практически, забыто. Безразличие и раздражение занимают место радостного
сочувствия. Общественное
мнение полностью запутано. Если эти настроения закрепятся, даже
импотентная веймарская политика помощи России вполне может лишиться массовой
под" держки, а уж запоздавшая на несколько лет кампания по спасению
новорожденной демократии от националистической контрреволюции
тем более станет затеей безнадежной. К сожалению, аналитики в последнее
время скорее сгущают туман, нежели рассеивают его. Нет между ними согласия
даже по главному вопросу: будет ли "Россия Жириновского" представлять угрозу
национальной безопасности Соединенных Штатов? Прозвучал одинокий
тревожный голос престарелого Никсона. "Те, кто полагает, -- предупреждал он,
-- что из-за своих проблем Россия не должна более рассматриваться как
великая держава, забывают неприятную, но неопровержимую истину: Россия --
единственная страна, способная уничтожить Соединенные Штаты. И поэтому
остается она наивысшим приоритетом нашей внешней политики"108.
Зато молодые редакторы вашингтонского журнала "Нью Рипаб-лик"
придерживается иной точки зрения, которую они без ложной скромности называют
"Наш рецепт": "Да, Россия простирается на целый континент и имеет много
ядерного оружия. Но, оставляя в стороне безумие Жириновского, не существует
обстоятельств, при которых оно может быть использовано против нас. Ее
деморализованная армия неспособна представить угрозу для западного
оппонента, а ее ржавеющее вооружение может быть сброшено со счета"109.
Наверняка можно розыскать в старых архивах номера какогонибудь
лондонского журнала за 1930, примерно, год, а в них -- статьи тогдашних
молодых редакторов, заявляющих, что "оставляя в стороне безумие Гитлера",
потенциальная угроза германской армии (тогда еще и вправду ничтожно малой,
лишенной современного вооружения и совершенно деморализованной скандальными
политическими неурядицами) может быть спокойно "сброшена со счета". Это было
мнение многих европейцев -- даже после того, как "безумие Гитлера" стало
законом в Германии, -- продолжавших разоблачать Уинстона Черчилля как
поджигателя войны. Но что даст нам такое доказательство? Разве отступит
перед ним это бравое и тупое невежество?
Что до самого Владимира Вольфовича, то он прекрасно осведомлен о
прискорбном состоянии русской армии и ее вооружений. Он уверен, что армия
вырождается, "просиживая сроки своей службы в казармах, в глубинах России,
не зная, где враг"110. Только в отличие от редакторов "Нью Рипаблик" и в
полном согласии с Гитлером, здраво оценивает мобилизационный потенциал
националистической контрреволюции. Ибо знает, что нужно для возрождения
армии
-- "цель, задача... Наши вооруженные силы могут возродиться только в
результате боевой операции". Он верит, что именно его последний бросок на Юг
и "возродит российскую армию", тем более что "это будет способ выживания
нации в целом"111. 146
И "ржавеющие вооружения" его не особенно огорчают. У него нет ни
малейшего сомнения, что гигантский военнопромышленный комплекс, оставшийся
России в наследство от советских времен, может быть возрожден в ходе
националистической контрреволюции еще быстрее, чем армия, и вполне способен
на протяжении месяцев превратить страну в гигантскую боевую машину,
оснащенную по последнему слову техники. А заодно снабдить современным
вооружением курдов (чтобы подорвать изнутри Турцию), азербайджанцев (чтобы
расколоть Иран) и пуштунов (чтобы развязать гражданскую войну в Пакистане).
Конечно, Жириновский может ошибаться, и Россия не консолидируется
вокруг его "броска на Юг", как консолидировалась Германия вокруг
гитлеровского "броска на Восток" (и на Запад). И все-таки "ржавеющее
вооружение" едва ли дает основание американским политическим стратегам
сбрасывать со счета феномен Жириновского. 15 миллионнов голосов, отданных за
Владимира Вольфовича, наглядно продемонстрировали скорость процесса
люмпенизации российского общества -- свидетельство того, как быстро
созревает для на-циалистической контрреволюции, с Жириновским или без него,
еще одна великая имперская нация.
Как подчеркивают Ергин и Густафсон, одна из главных опасностей в
процессе демократической трансформации заключается в "проигравших, нашедших
свой политический голос"112. Владимир Вольфович определенно звучит так,
словно бы он и стал этим найденным голосом.
Для многих участников дискуссии привычно думать, что суть российского
кризиса в экономике, а не в политике и тем более не в сфере социальной
психологии. Перед нами же политический лидер, намеревающийся возглавить
великую державу, не имея за душой какой бы то ни было экономической
программы. В его книге нет ни слова об экономической реформе. Дешевая водка
-- кажется, это была единственная заявленная им экономическая акция. Как и
Гитлеру до него, Жириновскому глубоко чужда мысль о том, что имперский
кризис вообще может быть разрешен внутри страны и средствами экономики. И
при всем том его партия набирает больше голосов, нежели ее соперницы,
озабоченные преимущественно экономикой. Похоже, что ущемление имперской
гордости и жажда реванша начинают преобладать в сознании люмпе-низированных
масс над переживаниями бедности и неустроенности.
Для российских оппозиционных лидеров совершенно необычна связность и
последовательность идей Жириновского. Другие, как, скажем, Николай Лысенко,
могут ненавидеть "черных" дома и вполне белых американцев за границей. Или,
как Александр Дугин, евреев дома и "мондиализм" за рубежом. Но что;
спрашивается, общего у московских евреев с "мондиализмом"? У Владимира
Вольфовича объект один -- везде: "черные". Их он ненавидит одинаково -- в
Москве и в Казахстане, в Боснии и в Турции. Именно эта ненависть и
становится железной осью, скрепляющей его внутреннюю и внешнюю политику. И
его избиратели, идентифицирующие "черных" с торговцами на местном базаре и
преступным миром, чистосердечно разделяют эту его расистскую ненависть.
Это новая струя в общем течении европейского неофашизма. Жириновский
предлагает российским люмпенам сделать выбор между ним и "коричневыми"
консерваторами с их традиционным антисемитизмом.
147
Знаменательно, что даже такой опытный политик, как Никсон, не заметил
этого различия. Он усомнился в президенских шансах Жириновского именно из-за
того, что Владимир Вольфович не убежденный антисемит. "Для Гитлера
антисемитизм был верой: для Жириновского -- это циничная попытка
эксплуатировать популярный предрассудок"'13. Такова, к сожалению, мощь
стереотипа, что Никсон даже не спросил Жириновского о его отношении к
"черным" и из-за этого так и не узнал, что у Владимира Вольфовича тоже есть
своя вера, ничуть не менее истовая и далеко ведущая, чем у Гитлера.
Наконец, есть еще один стереотип, пожалуй, для нас более опасный. В
формулировке Ергина и Густафсона звучит он так: "Сегодня Россия занята не
столько своим международным влиянием и властью, сколько внутренней
реконструкцией"114. Даже в самом худшем из их сценариев будущего, который
они называют "Русский медведь", "политические репресии не основаны на
классовой ненависти и воинствующей идеологии и поэтому не перерастают в
демоническую ста-линистскую истерию"115. Что касается внешней политики, то
"как бы ни был он агрессивен в пределах бывшего Советского Союза, "Русский
медведь", хотя и не дружелюбен, не имеет глобальной миссии и не обязательно
агрессивен за этими пределами"116.
Как и редакторы "Нью Рипаблик", Ергин и Густафсон оставляют в стороне
"безумие Жириновского", т.е. националистическую контрреволюцию, способную
питаться расовой ненавистью -- ничуть не менее демонической, чем классовая.
Жириновский ясно показал всем, кто хочет видеть, что если мы действительно
позволим ему овладеть Кремлем, "Русский медведь", ни в коем случае не
ограничится "пределами бывшего Советского Союза". Его амбиции и его миссия
глобальны. Непостижимо, как могли американские ученые, тесно связанные с
нефтяными компаниями, просмотреть во всех своих сценариях, что главной целью
"Русского медведя" как раз и будет нефть? И не только где-нибудь в
Казахстане, но именно в районе жизненно важных интересов Запада -- на
Ближнем Востоке.
И впрямь, как подчеркивают сами авторы, "сюрпризы случаются там, где
люди уверены, что они никогда не случатся"117.
Завершая свою ироническую биографию Владимира Вольфовича, В. Назаров
пишет:
"Даже если сам Жириновский исчезнет завтра в пучине бурной политической
жизни в СНГ, "феномен Жириновского" не уйдет со сцены вместе с Владимиром
Воль-фовичем. Его место вполне может занять Просчитаем
шансы другой -- более умный, более интеллектуальный, более сдержанный,
русский по национальности. От предшественника он унаследует лишь фашистскую
программу да имидж своего парня. Он придет и скажет: "Не верьте им. Верьте
мне. Только я знаю выход из тупика". И тут уставший от невзгод россиянин
вполне может заглотить крючок"118. Я думаю, Назаров неправ. Не так-то просто
создаются репутации национального масштаба. 1990 -- 91-е революционные годы,
когда Жириновский создавал свою, были в этом отношении уникальны. С другой
стороны, более умных, более интеллектуальных, более сдер148
ханных и русских по национальности сегодня пруд пруди в оппозиционной
Москве. Чем плохи, скажем, Николай Лысенко или Сергей Бабурин, Александр
Проханов или Геннадий Зюганов, Виктор Аксючиц или Александр Стерлигов?
Каждый из них идеально отвечает описанию Назарова. И ни один не идет в
сравнение с Жириновским. Почему? Да именно потому, что ни у кого из них нет
люмпенской бесшабашности, несдержанности, бестактности, неинтеллигентности и
харизмы Владимира Вольфовича. И, добавим, феноменального сочетания
либерального пафоса Данилевского с политической технологией Гитлера. Боюсь,
что именно эти качества, а вовсе не сомнительное отчество, определят шансы
Жириновского в предстоящие годы. Впрочем не только они. Судя по всему,
Россия сейчас где-то в 1930 г. по веймарскому календарю. Есть смысл
вспомнить, что происходило в Германии в те последние роковые три года,
прежде чем правительство возглавил Гитлер. Быть может, это приоткроет наше
будущее. Успех партии Гитлера на выборах 1930-го был ощеломляющим. Но он
вовсе не означал, что через три года вождь нацистов автоматически станет
канцлером. Президент Гинденбург, потомственный аристократ и фельдмаршал,
между прочим, терпеть не мог рвущегося к власти уличного демагога и капрала.
Понадобилось сложнейшее переплетение нескольких ( можно даже точно сказать
-- семи) условий, чтобы припертый к стене президент переступил через себя.
Перечислим эти условия.
Во-первых, мир переживал великую депрессию, она бесперебойно
генерировала все новые и новые пополнения люмпенской армии Гитлера. Не было
сил и у Запада, чтобы серьезно вмешаться в политическую и -- что еще важнее
-- психологическую войну в веймарской Германии.
Во-вторых, без боя сдалась немецкая либеральная интеллигенция. Она не
смогла организовать мощное демократическое контрнаступление, единственное,
что способно было остановить Гитлера. Она не сумела привлечь на свою
сторону, мобилизовать, если угодно, интеллигенцию мирового сообщества.
Лучшие умы человечества так до самого конца и не осознали, что угроза
фашизма вовсе не локальна, что надвигается не только диктатура в Германии,
но мировая война. На план этой войны, черным по белому изложенный в
"Последнем броске на Восток", то бишь в "Майн Кампф" Адольфа Гитлера, до
первых выстрелов смотрели как на бред безумца.
В-третьих, все без исключения веймарские парламенты оказались
"гнилыми". В них никогда не формировалось устойчивое большинство. Его
заменяли хрупкие, практически неработоспособные коалиции, взлетавшие на
воздух при первом серьезном кризисе. Беспомощность представительной власти
-- главного символа демократии -- подорвала авторитет обеих.
В-четвертых, влиятельным советникам президента Гинденбурга -- и это
стало еще одним прямым следствием дискредитации парламента -- удалось
убедить его в преимуществах "просвещенного" авторитаризма перед
недееспособной демократией. Было введено прямое президентское правление.
Республика разрушила собственную институциональную основу.
149
В-пятых, ни одно из трех авторитарных, по сути, правительств,
назначенных президентом между 1930 и 1933 гг., не сумело приостановить
экономический распад и психологический хаос, характерные для Великой
Депрессии. Интеллектуальные ресурсы страны истощились. В распоряжении
правительства были одни лишь старые, не оправдавшие себя идеи. Новыми и не
опробованными были только идеи Гитлера. В-шестых, германские денежные мешки,
финансировавшие его предвыборные компании, остались верны Гитлеру до конца.
В-седьмых, наконец, ему удалось сколотить большую националистическую
коалицию, единый правый фронт. Интеллектуальные и издательские ресурсы
Националистической партии Альфреда Гуген-берга и таких мощных организаций,
как "Стальной шлем" и "Пангер-манская лига" (аналоги современных российских
"белых" и "коричневых" консерваторов) были поставлены ему на службу. День,
когда в результате раскола между социал-демократами и Народной партией
Густава Штреземана рухнуло последнее коалиционное правительство, -- 27 марта
1930 г. -- иногда рассматривается как день падения Веймарской республики. Но
это поражение не было окончательным и бесповоротным. Если б хоть одно из
перечисленных выше обстоятельств приняло иной оборот, вся связка могла
разрушится, и не видать бы Гитлеру канцлерства, как своих ушей. Но каждому
из семи звеньев хватило прочности, и через три года президентское правление
сменилось фашистской диктатурой.
Годится ли эта модель для нашего анализа и прогноза? Поскольку
веймарская гипотеза до сих пор подтверждалась в сегодняшней России дословно,
я думаю, что да. Если так, те же самые семь условий определяют шансы
Жириновского. Пять из семи, можно считать, уже у него в кармане. Развал
экономики, равнозначный Великой Депрессии. Слабость либеральной
интеллигенции. Веймарский парламент. Советники, убеждающие президента, а
заодно и раздраженное этим парламентом общественное мнение в преимуществах
"просвещенного" авторитаризма. Коалиционное -- если не по названию, то по
сути -- веймарское правительство, работающее в условиях жесточайшего
интеллектуального дефицита. И, наконец, поддержка денежных мешков -- как
российских, так и зарубежных.
Но вот два условия, первое и последнее, еще не выполнены, и
определенности на их счет нет.
Слава Богу, ни великой, ни даже заурядной депрессией мир сейчас не
страдает. Следовательно, возможность и ресурсы для серьезного вмешательства
в российскую психологическую войну у мирового сообщества имеются.
Отсутствует, как мы видели, другое -- трезвое понимание характера и
масштабов угрожающей ему опасности, без чего никакие ресурсы не спасут. Тем
не менее -- никто не сказал, что это чисто субъективное препятствие
неустранимо. Пусть не очень большая, но сохраняется вероятность, что мир
все-таки поднимет перчатку, брошенную ему русским фашизмом.
Не создан пока в России и единый правый фронт, и способность
Жириновского хотя бы на время привлечь под свои знамена "белых", "красных" и
"коричневых" консерваторов остается проблематичной.
150
Более того, как давно уже понял читатель, пока у оппозиции нет oQty
единительной идеологии, сплотиться -- задача для нее почти неразрешимая, а
вокруг Жириновского -- тем паче. Как посмотришь -- ну, никому не по пути с
Владимиром Вольфо-вичем! Может ли разделить его антимусульманский пафос
евразиец Александр Проханов, проповедующий славяномусульманское единение как
основу будущей Российской империи? Может ли вынести его антикоммунистическую
риторику Геннадий Зюганов, официальную идеологию которого Жириновский
величает "сатанинским злом", да еще вдобавок -- можно ли оскорбить
"патриота" ядовитее? -- "запущенным в Россию с Запада"? Простит ли его
либеральные шалости такой патологический враг демократии, как Игорь
Шафаревич? Согласится ли с его самоубийственным "броском на Юг" умнейший из
оппозиционных идеологов Сергей Кургинян? Смирится ли с его неарийским
отчеством Александр Баркашов? Переварят ли его "колониальную" политическую
философию ортодоксальные наследники Льва Гумилева, для которых русские лишь
на одну четверть славяне, а в остальном -- те же "черные"? И самое,
возможно, главное: кто из этих в высшей степени амбициозных честолюбцев
добровольно примет роль второго плана в "партии лидера"?
Тут тысяча вопросов, ответа на которые пока нет. Положение "одинокого
волка" на оппозиционном Олимпе может смешать Жириновскому все карты, и он,
не сомневаюсь, это понимает. Чтобы преодолеть эту роковую политическую
изоляцию, нужны меры поистине чрезвычайные. Как, например, инспирированная
им в феврале 1994 г. амнистия для октябрьских мятежников. Расчет, надо
полагать, был на Александра Руцкого, на то, чтобы сделать его не столько
соперником, сколько важнейшим фактическим союзником. Пусть, используя свой
символический авторитет и генеральские ухватки, экс-вице-президент
консолидирует всю разношерстную оппозиционную публику. А там -- посмотрим...
Конечно, в таких комбинациях есть риск. Но, как мы уже знаем, ядерный
Робин Гуд- парень рисковый... Итак, шансы на победу у Жириновского пока не
стопроцентные. И все же не случайно именно с него я начал портретную галерею
лидеров оппозиции и именно его портрет постарался нарисовать наиболее
подробно.
Думаю, что точно так же поступил бы на моем месте известный московский
психиатр, президент Российской психоаналитической ассоциации Арон Белкин,
написавший в своей книге о Жириновском:
"Стать хозяином России -- для него лишь начальный, предварительный
этап. Трамплин, который позволит перейти к главному -- продиктовать условия
всему беспокойному, запутавшемуся в противоречиях миру и навести в нем,
наконец, порядок"119.
Теми же глазами смотрит на моего героя и Егор Гайдар: "Жириновский как
партия лидера. Есть Жириновский -- есть партия, нет Жириновского -- нет
партии"96, он просто по скромности своего образования не подозревает, что
принцип "партия лидера" сформулирован был впервые Гитлером. И назывался он в
оригинале "принципом безусловного авторитета вождя", по-немецки
Fuehrerprinzip ("деградации роли вождя мы не допустим")97.
То же самое и с другим гитлеровским принципом, взятым на вооружение
Жириновским: "Будущее нашего движения больше всего зависит от фанатизма и
нетерпимости, с какими его сторонники защищают свое учение"98.
Оттого-то и уклоняется, надо полагать, Владимир Вольфович от серьезного
диалога, от философского и исторического спора, предпочитая скандальные
монологи с трибуны и хлестаковские интервью.
143
Оттого, я думаю, ускользнул он и от телевизионного диспута со мною,
который предложила ему газета "Московские новости" в январе 1994 г.
"Авторитет вождя", как черт от ладана, шарахается от логического анализа.
Политик он хорошо обучаемый и первой нашей встречи не забыл. Да,
соблазнительно бесплатное телевизионное время, но как бы не обошлось себе
дороже: очень сильно может пострадать "фанатизм движения", если на глазах у
изумленных почитателей их кумир перейдет от монолога к диалогу.
Зато во всем остальном Жириновский совершенно от Гитлера независим, ибо
все остальное заимствовал он у Данилевского. Читал он внимательно его труды
или знаком с ними понаслышке (что вероятнее), но главное в них усвоил
прекрасно.
Это те самые идеи, которые, наложив-шись на имперские страдания его
собственной юности, придают его речам огромную убедительность. Именно
вековая националистическая традиция объясняет ту готовность, с какой
проглатывают каждое слово "патриотические" массы. Тем и отличается
Жириновский от Васильева или Баркашова, что он глубоко и тонко чувствует эту
традицию и говорит своим слушателям то, что они хотят от него услышать.
Долгожданные слова
Они хотят слышать, что "черные" -- не более, чем "этнографический
материал", или "племена", в популярном изложении их вождя. Только
обезумевшие коммунисты могли обращаться с ними, как с "историческими
нациями". "Напринимали в институты полуграмотных и неграмотных совсем
жителей аулов. Приезжают в город, кошмы трясут, чего только в этих кошмах
нет. Люди совсем другой культуры, а их втягивают в городскую жизнь"99.
Массы хотят слышать, что "племена" совсем по другому устроены, нежели
мы, русские -- историческая нация. "Там все территории спорные, -- уверяет
их Жириновский, -- там вечно воюют. Афганистан, Иран, Ирак, курды"100. Он
даже меня пытался убедить, что "на Кавказе не было государств, там было
дикое пространство"101. И вовсе не было это предвыборной риторикой. Ручаюсь,
что Владимир Вольфович совершенно искренне верит во всю эту расистскую
чепуху, включая государственную неполноценность мусульман. Настолько
искренне, что голос его временами возвышается до поистине гитлеровского
пафоса. Он говорит об окончательном решении мусульманского вопроса. Более
того, он убежден, что "черные" и сами "ждут окончательного решения
проблемы"102. Еще больше хотят слышать "патриотические" массы о нашем
превосходстве над "племенами". И Жириновский исполняет это желание: "Россия
-- платформа, буфер, стена, оперевшись на которую каждый народ сможет
спокойно существовать и не претендовать на создание своего " великого"
государства... Уберите Россию как стабилизирующий фактор -- и там война"103.
Да, такую уж роль назначила судьба русскому народу, -- и это уже словно
бы сам Данилевский нам говорит, чудесным образом воскресший: быть
"сдерживателем, чтобы исключить столкновения меж
144
ду христианами и мусульманами, между тюрко-язычными и фарси-язычными,
между шиитами и сунитами... Поэтому Россия должна спуститься и выйти на
берег Индийского океана. Это не моя блажь. Это -- судьба России. Это -- рок.
Это подвиг России. Мы должны это сделать, ибо у нас нет выбора. Наше
развитие требует этого. Как ребенок, переросший какой-то костюм, должен
надеть новый"104.
Но зато, когда создадим мы эту гигантскую "закрытую" империю, когда
захлопнемся от мира на замок, спокойно, под прикрытием своего "ракетного
щита", наблюдая, как Запад постепенно превращается в подлежащий освоению
"этнографический материал", -- вот тогда сможем мы позволить столько
плюрализма и многопартийности, сколько душа пожелает. И как ни странно, это
тоже хотят слышать "патриотические" массы.
Они не хуже других. Они тоже хотят жить, как люди. Если на то пошло,
они -- "историческая нация". И у них своя гордость. Тут ведь, по сути, то же
самое, что и с собственностью: презирая свободу "племен", себе они в ней
отказывать не желают. Вот чего не в состоянии понять "коричневые"
консерваторы
--наследники Гитлера. И вот что выстрадал в своем одиноком детстве -- и
интуитивно подхватил в русской
националистической традиции -- имперский либерал Жириновский, наследник
Данилевского.
Нет сомнения, у этой идеологии тоже есть свои противоречия. Были они у
Данилевского, есть и у Жириновского
-- те же самые, что у учителя. Но относятся они скорее к области
моральной, нежели геополитической. Как совместить, например, "свободу" для
подчиненных империи народов, которой требует их либерализм, и "колониальный"
статус, которого требует их империализм? Вот, скажем, Жириновский заявляет:
"Мы все должны жить свободно в этом регионе -- от Кабула до Стамбула"105.
Или: "Здесь на юге мы создадим равные условия для всех народов"106. Как,
однако, связать это с отчаянным его презрением к "черным", не говоря уже о
том, что "колонии -- это хорошо"?
Спросите об этом Владимира Вольфовича, и он, я уверен -- может быть, не
сразу, но если его хорошенько потрясти, -- ответит, что для "черных", для
неспособных к государственной самоорганизации "племен", колониальный статус
и есть свобода. Свобода от племенной вражды, от кровной мести, от
нескончаемых войн -- свобода, купленная ценой подчинения России. И "равные
условия для всех народов" -- тоже формула не бессмысленная. Действительно,
для имперской нации все ее "свободные" колонии равны -- как все граждане
равны перед законом...
Только законом для них будет Россия Жириновского.
Русскому читателю, редко имеющему возможность следить за развитием
американской дискуссии о России, будет, надеюсь, интересно, как
поворачивается она после выхода Владимира Вольфовича на авансцену российской
политики. Вклад в
американскую дискуссию
В последнее время драматически упало доверие к посткоммунистической
России. Весной 1994 г. 64% американцев, 77% немцев и 80% японцев заявили,
что "совершенно не до
145
веряют России". Этот взрыв негативизма Жириновский имеет полное право
отнести на свой счет107. Торжественное начало российской демократии, Ельцин
на танке, романтическое видение общей победы над "империей зла" -- все,
практически, забыто. Безразличие и раздражение занимают место радостного
сочувствия. Общественное
мнение полностью запутано. Если эти настроения закрепятся, даже
импотентная веймарская политика помощи России вполне может лишиться массовой
под" держки, а уж запоздавшая на несколько лет кампания по спасению
новорожденной демократии от националистической контрреволюции
тем более станет затеей безнадежной. К сожалению, аналитики в последнее
время скорее сгущают туман, нежели рассеивают его. Нет между ними согласия
даже по главному вопросу: будет ли "Россия Жириновского" представлять угрозу
национальной безопасности Соединенных Штатов? Прозвучал одинокий
тревожный голос престарелого Никсона. "Те, кто полагает, -- предупреждал он,
-- что из-за своих проблем Россия не должна более рассматриваться как
великая держава, забывают неприятную, но неопровержимую истину: Россия --
единственная страна, способная уничтожить Соединенные Штаты. И поэтому
остается она наивысшим приоритетом нашей внешней политики"108.
Зато молодые редакторы вашингтонского журнала "Нью Рипаб-лик"
придерживается иной точки зрения, которую они без ложной скромности называют
"Наш рецепт": "Да, Россия простирается на целый континент и имеет много
ядерного оружия. Но, оставляя в стороне безумие Жириновского, не существует
обстоятельств, при которых оно может быть использовано против нас. Ее
деморализованная армия неспособна представить угрозу для западного
оппонента, а ее ржавеющее вооружение может быть сброшено со счета"109.
Наверняка можно розыскать в старых архивах номера какогонибудь
лондонского журнала за 1930, примерно, год, а в них -- статьи тогдашних
молодых редакторов, заявляющих, что "оставляя в стороне безумие Гитлера",
потенциальная угроза германской армии (тогда еще и вправду ничтожно малой,
лишенной современного вооружения и совершенно деморализованной скандальными
политическими неурядицами) может быть спокойно "сброшена со счета". Это было
мнение многих европейцев -- даже после того, как "безумие Гитлера" стало
законом в Германии, -- продолжавших разоблачать Уинстона Черчилля как
поджигателя войны. Но что даст нам такое доказательство? Разве отступит
перед ним это бравое и тупое невежество?
Что до самого Владимира Вольфовича, то он прекрасно осведомлен о
прискорбном состоянии русской армии и ее вооружений. Он уверен, что армия
вырождается, "просиживая сроки своей службы в казармах, в глубинах России,
не зная, где враг"110. Только в отличие от редакторов "Нью Рипаблик" и в
полном согласии с Гитлером, здраво оценивает мобилизационный потенциал
националистической контрреволюции. Ибо знает, что нужно для возрождения
армии
-- "цель, задача... Наши вооруженные силы могут возродиться только в
результате боевой операции". Он верит, что именно его последний бросок на Юг
и "возродит российскую армию", тем более что "это будет способ выживания
нации в целом"111. 146
И "ржавеющие вооружения" его не особенно огорчают. У него нет ни
малейшего сомнения, что гигантский военнопромышленный комплекс, оставшийся
России в наследство от советских времен, может быть возрожден в ходе
националистической контрреволюции еще быстрее, чем армия, и вполне способен
на протяжении месяцев превратить страну в гигантскую боевую машину,
оснащенную по последнему слову техники. А заодно снабдить современным
вооружением курдов (чтобы подорвать изнутри Турцию), азербайджанцев (чтобы
расколоть Иран) и пуштунов (чтобы развязать гражданскую войну в Пакистане).
Конечно, Жириновский может ошибаться, и Россия не консолидируется
вокруг его "броска на Юг", как консолидировалась Германия вокруг
гитлеровского "броска на Восток" (и на Запад). И все-таки "ржавеющее
вооружение" едва ли дает основание американским политическим стратегам
сбрасывать со счета феномен Жириновского. 15 миллионнов голосов, отданных за
Владимира Вольфовича, наглядно продемонстрировали скорость процесса
люмпенизации российского общества -- свидетельство того, как быстро
созревает для на-циалистической контрреволюции, с Жириновским или без него,
еще одна великая имперская нация.
Как подчеркивают Ергин и Густафсон, одна из главных опасностей в
процессе демократической трансформации заключается в "проигравших, нашедших
свой политический голос"112. Владимир Вольфович определенно звучит так,
словно бы он и стал этим найденным голосом.
Для многих участников дискуссии привычно думать, что суть российского
кризиса в экономике, а не в политике и тем более не в сфере социальной
психологии. Перед нами же политический лидер, намеревающийся возглавить
великую державу, не имея за душой какой бы то ни было экономической
программы. В его книге нет ни слова об экономической реформе. Дешевая водка
-- кажется, это была единственная заявленная им экономическая акция. Как и
Гитлеру до него, Жириновскому глубоко чужда мысль о том, что имперский
кризис вообще может быть разрешен внутри страны и средствами экономики. И
при всем том его партия набирает больше голосов, нежели ее соперницы,
озабоченные преимущественно экономикой. Похоже, что ущемление имперской
гордости и жажда реванша начинают преобладать в сознании люмпе-низированных
масс над переживаниями бедности и неустроенности.
Для российских оппозиционных лидеров совершенно необычна связность и
последовательность идей Жириновского. Другие, как, скажем, Николай Лысенко,
могут ненавидеть "черных" дома и вполне белых американцев за границей. Или,
как Александр Дугин, евреев дома и "мондиализм" за рубежом. Но что;
спрашивается, общего у московских евреев с "мондиализмом"? У Владимира
Вольфовича объект один -- везде: "черные". Их он ненавидит одинаково -- в
Москве и в Казахстане, в Боснии и в Турции. Именно эта ненависть и
становится железной осью, скрепляющей его внутреннюю и внешнюю политику. И
его избиратели, идентифицирующие "черных" с торговцами на местном базаре и
преступным миром, чистосердечно разделяют эту его расистскую ненависть.
Это новая струя в общем течении европейского неофашизма. Жириновский
предлагает российским люмпенам сделать выбор между ним и "коричневыми"
консерваторами с их традиционным антисемитизмом.
147
Знаменательно, что даже такой опытный политик, как Никсон, не заметил
этого различия. Он усомнился в президенских шансах Жириновского именно из-за
того, что Владимир Вольфович не убежденный антисемит. "Для Гитлера
антисемитизм был верой: для Жириновского -- это циничная попытка
эксплуатировать популярный предрассудок"'13. Такова, к сожалению, мощь
стереотипа, что Никсон даже не спросил Жириновского о его отношении к
"черным" и из-за этого так и не узнал, что у Владимира Вольфовича тоже есть
своя вера, ничуть не менее истовая и далеко ведущая, чем у Гитлера.
Наконец, есть еще один стереотип, пожалуй, для нас более опасный. В
формулировке Ергина и Густафсона звучит он так: "Сегодня Россия занята не
столько своим международным влиянием и властью, сколько внутренней
реконструкцией"114. Даже в самом худшем из их сценариев будущего, который
они называют "Русский медведь", "политические репресии не основаны на
классовой ненависти и воинствующей идеологии и поэтому не перерастают в
демоническую ста-линистскую истерию"115. Что касается внешней политики, то
"как бы ни был он агрессивен в пределах бывшего Советского Союза, "Русский
медведь", хотя и не дружелюбен, не имеет глобальной миссии и не обязательно
агрессивен за этими пределами"116.
Как и редакторы "Нью Рипаблик", Ергин и Густафсон оставляют в стороне
"безумие Жириновского", т.е. националистическую контрреволюцию, способную
питаться расовой ненавистью -- ничуть не менее демонической, чем классовая.
Жириновский ясно показал всем, кто хочет видеть, что если мы действительно
позволим ему овладеть Кремлем, "Русский медведь", ни в коем случае не
ограничится "пределами бывшего Советского Союза". Его амбиции и его миссия
глобальны. Непостижимо, как могли американские ученые, тесно связанные с
нефтяными компаниями, просмотреть во всех своих сценариях, что главной целью
"Русского медведя" как раз и будет нефть? И не только где-нибудь в
Казахстане, но именно в районе жизненно важных интересов Запада -- на
Ближнем Востоке.
И впрямь, как подчеркивают сами авторы, "сюрпризы случаются там, где
люди уверены, что они никогда не случатся"117.
Завершая свою ироническую биографию Владимира Вольфовича, В. Назаров
пишет:
"Даже если сам Жириновский исчезнет завтра в пучине бурной политической
жизни в СНГ, "феномен Жириновского" не уйдет со сцены вместе с Владимиром
Воль-фовичем. Его место вполне может занять Просчитаем
шансы другой -- более умный, более интеллектуальный, более сдержанный,
русский по национальности. От предшественника он унаследует лишь фашистскую
программу да имидж своего парня. Он придет и скажет: "Не верьте им. Верьте
мне. Только я знаю выход из тупика". И тут уставший от невзгод россиянин
вполне может заглотить крючок"118. Я думаю, Назаров неправ. Не так-то просто
создаются репутации национального масштаба. 1990 -- 91-е революционные годы,
когда Жириновский создавал свою, были в этом отношении уникальны. С другой
стороны, более умных, более интеллектуальных, более сдер148
ханных и русских по национальности сегодня пруд пруди в оппозиционной
Москве. Чем плохи, скажем, Николай Лысенко или Сергей Бабурин, Александр
Проханов или Геннадий Зюганов, Виктор Аксючиц или Александр Стерлигов?
Каждый из них идеально отвечает описанию Назарова. И ни один не идет в
сравнение с Жириновским. Почему? Да именно потому, что ни у кого из них нет
люмпенской бесшабашности, несдержанности, бестактности, неинтеллигентности и
харизмы Владимира Вольфовича. И, добавим, феноменального сочетания
либерального пафоса Данилевского с политической технологией Гитлера. Боюсь,
что именно эти качества, а вовсе не сомнительное отчество, определят шансы
Жириновского в предстоящие годы. Впрочем не только они. Судя по всему,
Россия сейчас где-то в 1930 г. по веймарскому календарю. Есть смысл
вспомнить, что происходило в Германии в те последние роковые три года,
прежде чем правительство возглавил Гитлер. Быть может, это приоткроет наше
будущее. Успех партии Гитлера на выборах 1930-го был ощеломляющим. Но он
вовсе не означал, что через три года вождь нацистов автоматически станет
канцлером. Президент Гинденбург, потомственный аристократ и фельдмаршал,
между прочим, терпеть не мог рвущегося к власти уличного демагога и капрала.
Понадобилось сложнейшее переплетение нескольких ( можно даже точно сказать
-- семи) условий, чтобы припертый к стене президент переступил через себя.
Перечислим эти условия.
Во-первых, мир переживал великую депрессию, она бесперебойно
генерировала все новые и новые пополнения люмпенской армии Гитлера. Не было
сил и у Запада, чтобы серьезно вмешаться в политическую и -- что еще важнее
-- психологическую войну в веймарской Германии.
Во-вторых, без боя сдалась немецкая либеральная интеллигенция. Она не
смогла организовать мощное демократическое контрнаступление, единственное,
что способно было остановить Гитлера. Она не сумела привлечь на свою
сторону, мобилизовать, если угодно, интеллигенцию мирового сообщества.
Лучшие умы человечества так до самого конца и не осознали, что угроза
фашизма вовсе не локальна, что надвигается не только диктатура в Германии,
но мировая война. На план этой войны, черным по белому изложенный в
"Последнем броске на Восток", то бишь в "Майн Кампф" Адольфа Гитлера, до
первых выстрелов смотрели как на бред безумца.
В-третьих, все без исключения веймарские парламенты оказались
"гнилыми". В них никогда не формировалось устойчивое большинство. Его
заменяли хрупкие, практически неработоспособные коалиции, взлетавшие на
воздух при первом серьезном кризисе. Беспомощность представительной власти
-- главного символа демократии -- подорвала авторитет обеих.
В-четвертых, влиятельным советникам президента Гинденбурга -- и это
стало еще одним прямым следствием дискредитации парламента -- удалось
убедить его в преимуществах "просвещенного" авторитаризма перед
недееспособной демократией. Было введено прямое президентское правление.
Республика разрушила собственную институциональную основу.
149
В-пятых, ни одно из трех авторитарных, по сути, правительств,
назначенных президентом между 1930 и 1933 гг., не сумело приостановить
экономический распад и психологический хаос, характерные для Великой
Депрессии. Интеллектуальные ресурсы страны истощились. В распоряжении
правительства были одни лишь старые, не оправдавшие себя идеи. Новыми и не
опробованными были только идеи Гитлера. В-шестых, германские денежные мешки,
финансировавшие его предвыборные компании, остались верны Гитлеру до конца.
В-седьмых, наконец, ему удалось сколотить большую националистическую
коалицию, единый правый фронт. Интеллектуальные и издательские ресурсы
Националистической партии Альфреда Гуген-берга и таких мощных организаций,
как "Стальной шлем" и "Пангер-манская лига" (аналоги современных российских
"белых" и "коричневых" консерваторов) были поставлены ему на службу. День,
когда в результате раскола между социал-демократами и Народной партией
Густава Штреземана рухнуло последнее коалиционное правительство, -- 27 марта
1930 г. -- иногда рассматривается как день падения Веймарской республики. Но
это поражение не было окончательным и бесповоротным. Если б хоть одно из
перечисленных выше обстоятельств приняло иной оборот, вся связка могла
разрушится, и не видать бы Гитлеру канцлерства, как своих ушей. Но каждому
из семи звеньев хватило прочности, и через три года президентское правление
сменилось фашистской диктатурой.
Годится ли эта модель для нашего анализа и прогноза? Поскольку
веймарская гипотеза до сих пор подтверждалась в сегодняшней России дословно,
я думаю, что да. Если так, те же самые семь условий определяют шансы
Жириновского. Пять из семи, можно считать, уже у него в кармане. Развал
экономики, равнозначный Великой Депрессии. Слабость либеральной
интеллигенции. Веймарский парламент. Советники, убеждающие президента, а
заодно и раздраженное этим парламентом общественное мнение в преимуществах
"просвещенного" авторитаризма. Коалиционное -- если не по названию, то по
сути -- веймарское правительство, работающее в условиях жесточайшего
интеллектуального дефицита. И, наконец, поддержка денежных мешков -- как
российских, так и зарубежных.
Но вот два условия, первое и последнее, еще не выполнены, и
определенности на их счет нет.
Слава Богу, ни великой, ни даже заурядной депрессией мир сейчас не
страдает. Следовательно, возможность и ресурсы для серьезного вмешательства
в российскую психологическую войну у мирового сообщества имеются.
Отсутствует, как мы видели, другое -- трезвое понимание характера и
масштабов угрожающей ему опасности, без чего никакие ресурсы не спасут. Тем
не менее -- никто не сказал, что это чисто субъективное препятствие
неустранимо. Пусть не очень большая, но сохраняется вероятность, что мир
все-таки поднимет перчатку, брошенную ему русским фашизмом.
Не создан пока в России и единый правый фронт, и способность
Жириновского хотя бы на время привлечь под свои знамена "белых", "красных" и
"коричневых" консерваторов остается проблематичной.
150
Более того, как давно уже понял читатель, пока у оппозиции нет oQty
единительной идеологии, сплотиться -- задача для нее почти неразрешимая, а
вокруг Жириновского -- тем паче. Как посмотришь -- ну, никому не по пути с
Владимиром Вольфо-вичем! Может ли разделить его антимусульманский пафос
евразиец Александр Проханов, проповедующий славяномусульманское единение как
основу будущей Российской империи? Может ли вынести его антикоммунистическую
риторику Геннадий Зюганов, официальную идеологию которого Жириновский
величает "сатанинским злом", да еще вдобавок -- можно ли оскорбить
"патриота" ядовитее? -- "запущенным в Россию с Запада"? Простит ли его
либеральные шалости такой патологический враг демократии, как Игорь
Шафаревич? Согласится ли с его самоубийственным "броском на Юг" умнейший из
оппозиционных идеологов Сергей Кургинян? Смирится ли с его неарийским
отчеством Александр Баркашов? Переварят ли его "колониальную" политическую
философию ортодоксальные наследники Льва Гумилева, для которых русские лишь
на одну четверть славяне, а в остальном -- те же "черные"? И самое,
возможно, главное: кто из этих в высшей степени амбициозных честолюбцев
добровольно примет роль второго плана в "партии лидера"?
Тут тысяча вопросов, ответа на которые пока нет. Положение "одинокого
волка" на оппозиционном Олимпе может смешать Жириновскому все карты, и он,
не сомневаюсь, это понимает. Чтобы преодолеть эту роковую политическую
изоляцию, нужны меры поистине чрезвычайные. Как, например, инспирированная
им в феврале 1994 г. амнистия для октябрьских мятежников. Расчет, надо
полагать, был на Александра Руцкого, на то, чтобы сделать его не столько
соперником, сколько важнейшим фактическим союзником. Пусть, используя свой
символический авторитет и генеральские ухватки, экс-вице-президент
консолидирует всю разношерстную оппозиционную публику. А там -- посмотрим...
Конечно, в таких комбинациях есть риск. Но, как мы уже знаем, ядерный
Робин Гуд- парень рисковый... Итак, шансы на победу у Жириновского пока не
стопроцентные. И все же не случайно именно с него я начал портретную галерею
лидеров оппозиции и именно его портрет постарался нарисовать наиболее
подробно.
Думаю, что точно так же поступил бы на моем месте известный московский
психиатр, президент Российской психоаналитической ассоциации Арон Белкин,
написавший в своей книге о Жириновском:
"Стать хозяином России -- для него лишь начальный, предварительный
этап. Трамплин, который позволит перейти к главному -- продиктовать условия
всему беспокойному, запутавшемуся в противоречиях миру и навести в нем,
наконец, порядок"119.
Теми же глазами смотрит на моего героя и Егор Гайдар: "Жириновский как