Страница:
Я все-таки встретился, как знает читатель, с этими людьми. И со многими
другими. Встречался в первую очередь потому, что не верил -- и по-прежнему
не верю -- во вторую гипотезу. Не думаю, что все генералы оппозиции --
"коричневые". Именно поэтому непременно нужно было мне разобраться, что же в
таком случае ими дви-жет, какдалеко готовы они пойти, опираясь на
"коричневую" люмпенскую армию и сотрудничая с ее вождями. Нужно было
выяснить, с кем из них можно найти если не общий язык, то хотя бы общую
почву для диалога. Кого можно, а кого нельзя рассматривать как
"неоконсервативную" силу? Как конструктивную, если угодно, оппозицию? Если
не среди "красных", то, может быть, среди "белых"? Или "красно-белых"? Или
хотя бы среди "перебежчиков"?
У всех своих собеседников я спрашивал: замечают ли они, что на все их
отчаянные призывы спасать Россию откликаются лишь те, кто знает один только
способ спасения -- бить жидов? А если замечают, то не озадачивает ли их эта
жуткая закономерность? И не страшно ли им опираться на фашистов, если там,
где фашисты, всегда кровь, только кровь и ничего, кроме крови? Ни одного
прямого ответа я не получил.
Верю я в нее или нет, но вторая гипотеза достаточно прочно подкреплена
фактами и свидетельствами. Некоторые из них относятся к тем же двум событиям
лета 92-го. "Один народ,
один рейх, один фюрер"
12 июня, отправляясь с Собора в Останкино, Александр Проханов заявил:
"У нас один враг, одна мировая сионистская гидра нас гложет и жрет"8.
В те же дни, на том же Соборе заслуженный "патриот", непримиримый
парламентский боец оппозиции Николай Павлов упрекнул коллег: "90 процентов
собравшихся здесь ругают, извините, евреев, и только 10 процентов учат
русских, что надо делать"9. Его освистали и затопали.
Наблюдение Ольги Бычковой, корреспондента "Московских новостей": "Все,
что составляло обязательный фон выступлений на Соборе, что пережевывалось в
кулуарах, прорывалось в докладах, но не вошло в программные документы...
осело на останкинских турникетах"10.
А печать? Газеты и журналы оппозиции? Может быть, и не генералы их
редактируют, но уж наверняка и не темные люмпены. Было подсчитано, что "в
одной только Москве издается свыше 30 газет и 6 журналов фашистской и
антисемитской направленности... В Вологде, Екатеринбурге, Златоусте,
Иркутске, Магадане, Нижнем Тагиле, Новосибирске, Тюмени, Махачкале,
Днепропетровске, Минске, Новгороде выходит еще 18... Суммарный тираж только
сугубо антисемитских изданий достигает, по некоторым данным, нескольких
миллионов экземпляров"12. "Направленность"-- слово спокойное,
249
академическое. А открыли бы вы столичную газету "Русское воскресение",
которая выходит под девизом "Один народ, один рейх, один фюрер" и публикует
"Справочник патриота-черносотенца" с подзаголовками "Жиды", "Жиды у власти"
и "Гитлер -- человек высокой морали"12!
И "бравые ребятки", как называет боевиков, Татьяна Яхлакова, один из
самых чутких либеральных журналистов,-- это тоже уже не толпа. "Одни
собирают подписи за импичмент президенту, другие тем временем формируют
штурмовые отряды. Рядом с боевиками "Памяти" уже подрастают "волонтеры"
Национально-республиканской партии (НРПР),^ "рабочие дружины" РКРП
(Российской коммунистической рабочей партии),14 казачьи формирования РОСа
(Российского общенародного союза)15 и, что существенней, готовый
рекрутироваться под патриотические знамена люмпен-резерв, пока еще играющий
безобидную роль клакеров вокруг Анпилова и К . Кто даст гарантии, что эти
бравые ребятки не пойдут в один прекрасный день крушить офисы и квартиры
"новой буржуазии", как это уже сделали с машинами иномарок возле
Останкино?"16
Действительно, контраст исчезает. Всю оппозицию, получается, можно
подать в одной цветовой гамме.
Но не будем спешить с выводами.
Пора познакомить читателя с четвертым компонентом оппозиции -- с
промежуточным звеном между "красно-белым" генералитетом и "коричневой"
армией, с уличными вождями люмпенской толпы. Красный Дантон
Здесь есть из кого выбрать. Александр Баркашов и Виктор Корчагин,
провозгласившие, что все беды России -- от евреев и учиненного ими "геноцида
русского народа", лидер НРПР Николай Лысенко с его мечтой о "великой
империи"-- каждый по-своему интересен, а иные уже и до генералов
дослужились. Возьмем, пожалуй, самого популярного из этих вождей.
Еще до октябрьского мятежа, в котором он, естественно, играл одну из
главных ролей, "неистовый Анпилов", как характеризовала его "Правда", был
признанным организатором коммунистических масс, Красным Дантоном, если
угодно. В отличие от ренегатов "Памяти" Лысенко или Баркашова, он клялся
"пролетарским интернационализмом" и, как мы скоро увидим, очень обижался,
когда его обвиняли в антисемитизме. И все-таки в минуту откровенности у него
прорывалось: "Я хочу, чтоб услышали мой предостерегающий крик -- как бы
здесь не поддаться сионистскому течению современного мира... В этом смысле я
больший националист, чем многие патриоты"17. Философия Виктора Анпилова
предельно проста: "Лично мне социализм дал все -- я получил возможность
бесплатно учиться, от ремесленного училища до МГУ. Считаю, меня выучил
рабочий класс, а потому... клевета на наш строй , попытки приклеить ему
ярлыки вроде "казарменного социализма", "империи зла", "тоталитарного
государства" вызывают у меня внутренний протест"18. Вот и все. Человеку 250
недурно жилось в брежневском СССР (Анпилов был корреспондентом
московского радио в Никарагуа), он хотел его вернуть и делал для этого все,
что мог: мотался по митингам, произносил пламенные речи, поднимал массы на
демонстрации, а если надо, и на штурм (и теперь на его совести кровь
погибших). Он научился разговаривать с массами, он прирожденный уличный
демагог.
"Белых" он презирает, считает их предателями: "Лидеры соборов, еще
недавно бережно гладившие свой партийный билет и обеспечившие себе карьеру
именно благодаря этому билету, вдруг заявляют о том, что им с коммунистами
не по пути"19. В отличие от таких оппортунистов, Анпилов "уверен, что без
советской власти не навести порядка в собственном доме"20.
Об уровне его политической компетентности говорит хотя бы такой курьез.
На одном из митингов он заверил толпу, что "оккупационному режиму" в Москве
осталось жить не больше нескольких месяцев, поскольку в январе 1993-го "его
главного спонсора Буша сменит в Вашингтоне товарищ Пьер Руссо"21.
Почему "красный" Анпилов систематически предводительствовал на
"коричневых" вакханалиях? Ну, а почему бы тогда не спросить, как это он
умудряется считать себя и пролетарским интернационалистом, и "большим
националистом, чем многие патриоты", одновременно? И почему не сомневается,
что техасский миллиардер Пьер Руссо, то бишь Росс Перро, ему товарищ?
Временами у меня складывалось впечатление, что Анпилов, живя архаическими
догмами, просто не способен понять, что происходит -- не только в мире и не
только в стране, но даже у него перед глазами -- в Останкино. Иначе вряд ли
он мог бы настрочить в ответ на обвинения в шовинизме негодующую бумагу: "В
связи с распространением средствами массовой информации клеветнических
слухов, будто в Останкино идет борьба против евреев, движение "Трудовая
Россия" считает необходимым заявить следующее. В Останкино под лозунгом
"Слово -- народу!" идет борьба против лжи, за честь и достоинство человека
труда вне зависимости от национальной принадлежности"22. Действительно,
"коричневые" шеренги, пропускавшие сквозь строй журналистов, называли жидами
всех подряд
-- "вне зависимости от национальной принадлежности". Может, это его и
ввело в заблуждение?
Таких вот людей выбросил на поверхность событий коллапс авторитарной
цивилизации в России.
Страшный выбор Когда у человека в голове такой сумбур, много с него не
спросишь. К тому же, возможно, с точки зрения улицы, идеальный фюрер как раз
и должен быть таким --"коричневым" коммунистом. Интереснее было задуматься о
другом: почему настоящие "красные" интернационалисты, как,
скажем, Алексей Пригарин, не отказались от "коричневого" союзника?
Почему, наоборот, вместе с ним подписали заявление, лицемерная лживость
которого уж для них-то наверняка была очевидна? 251
Скажу сразу: по той же причине, по какой "белые" националисты, как
Проханов, не отреклись от Баркашова, а демократические "перебежчики", как
Виктор Аксючиц -- от Лысенко.
Потому что они от этих людей зависят. Покуда они ведут интеллигентские
разговоры или парламентские баталии, они могут казаться себе "красными" или
"белыми" или, если хотите, "красно-белыми". Но едва оппозиция начинает
действовать не в парламенте, а на улице, готовая, говоря словами репортера
"Дня", "не только критиковать режим, но и бороться с ним", едва на сцене
появляется ее "патриотическая" армия, как оказываются ее генералы перед
страшным выбором. Ибо другой армии, кроме "коричневой", у них просто нет.
Они не могут ни принять ее в свой круг, ни отказаться от нее -- как бы ни
была она им противна и страшна. Ибо без нее они генералы без армии. Короче,
все они --"белые" и "красные" одинаково -- постоянно дрейфуют между Сциллой
и Харибдой. Между "коричневым" исступлением люмпенской толпы, ведомой
Анпиловым, Лысенко или Баркашовым, и гадким утенком послеавгустовского
режима, хаотического, некомпетентного, насквозь коррумпированного, но все же
способного открыть если не ворота, то, по крайней мере, калитку к
принципиально неприемлемой для них демократии. Настоящей -- а не мифической,
"истинно русской". Другими словами между перспективой отечественного фашизма
и перспективой "западной" свободы.
Я говорил об этом выборе с лидером "красных" Пригариным и с лидером
"белых" Прохановым. Проханов был откровенней. Послушайте, что он мне сказал.
-- То, что сделали с нами теперь, это же преступление! Свалить на
голову авторитарной империи демократические институты -- мы взорвались, мы
уничтожены.
"Русский монстр"
-- Но ведь то же самое случилось с
Японией, -- возразил я,-- и ничего не взорвалось.
-- Нет, не то же самое. В Японии демократия была под контролем
американских штыков.
-- Но что же делать, если этих штыков нет?
-- Дать нам, русским националистам, немедленный выход во все эшелоны
власти, политики и культуры... И тогда мы этой угрюмой, закупоренной в
массах русского населения национальной энергией, которая еще немного и может
превратиться в энергию взрыва, может стать национальным фашизмом, будем
управлять.
-- Но Александр Андреевич, вы ведь сами признаете, что национальная
энергия, о которой вы ведете речь, --дикая, фашистская, коричневая энергия.
Откуда же у вас уверенность, что "тонкая пленка русской культуры", как
называете вы себя и своих товарищей, справится с такой энергией? Вы ведь все
время подчеркиваете ее хрупкость. Где в этом случае гарантия, что не найдет
она себе других лидеров, покруче вас, скажем прямо, фашистских лидеров,
которым 252
уже и вы сами покажетесь либералами и предателями национального дела? В
конце концов жирондисты стали жертвами якобинцев, а меньшевики жертвами
большевиков, несмотря на то, что вместе боролись. Не может ли так случиться
с вами?
-- Конечно. Но ответственность за рецидив крайних форм русской
национальной энергии несет не патриотическая интеллигенция, которая пытается
дать ей канал, имя, лексику, культурные управляемые формы, а та слепая,
вульгарная политология, которая рядится сейчас в мундиры высоколобых
Шеварднадзе и Яковлевых... Едва они уничтожат тонкую пленку русской
культуры, русская национальная энергия станет дикой. Она будет помещена в
огромные индустриальные регионы бастующих заводов, в блатные зоны Сибири, и
оттуда вылезет русский монстр, русский фашизм, и вся эта омерзительная,
близорукая, бесовская, победительная демократическая культура будет сметена.
"Нам нечего терять"
И тогда я снова спросил его: не боится ли он сам этого "русского
монстра"? Ведь кто бы ни помог ему вылезти, будет он страшен, скорее всего
смертелен для России. В ответ услышал: "Мы уже ничего не боимся, мы живем
после конца, мы прошли все гильотины, голгофы, нам нечего терять".
Поскольку продолжалась эта дуэль больше двух часов, я не стану утомлять
читателя дальнейшими подробностями. И так уже, думаю, ясно, что никакой
Проханов не фашист, каким видят его московские либералы. Он игрок. Азартный,
рисковый. Он нисколько даже не скрывает, что русский фашизм -- его козырный
туз. Он добивается власти, авторитарной, жестокой, если надо, руководимой
"национальной идеологией", тем, что "на нашем сленге мы называем русской
идеей". Если для того, чтобы этой власти добиться, надо пойти на риск
русского фашизма, Проханов пойдет. Он знает, что гарантий нет. Он ничего не
просит и ничего не обещает. А уж что там может случиться с Россией, тем
более с миром, его просто не занимает: "нам нечего терять".
Я задал последний вопрос: как он объясняет, почему обещанного взрыва до
сих пор не произошло? Проханов ответил историческим примером: "Португальская
революция закончилась тогда, когда четыре миллиона португальцев, выгнанных
из Анголы и Мозамбика, вернулись домой -- все, гвоздики кончились. Когда
вернутся наши беженцы, они первые, денационализированные наши совки, которые
совсем забыли, что они русские, поймут тогда, им на их, извините, заднице
ремнем пропишут, что они русские, и они возбудятся даже чересчур, вот где
заложена крайняя, даже фашистская форма"23.
Мне хотелось бы, чтобы читатель запомнил эту связь между проблемой
русских беженцев и русским фашизмом. 253Эксперимент
Если хотите увидеть модель сегодняшнего
"патриотического" политика -- смотрите на Проханова, наиболее
откровенного и уж безусловно наиболее красноречивого из всех. Нет, они не
"коричневые", эти генералы оппозиции,-- берусь это утверждать. Но прикованы
к "коричневым", как каторжники к галере. Нет у них других козырных карт. И
это делает их политику крайне негибкой, догматической.
Никто, как я убедился на собственном опыте, не в состоянии исполнять
роль"конструктивной оппозиции"- ни "красные", ни "белые".
Остается им одно -- выдавая нужду за добродетель, рекомендовать себя
"просветителями" дикой люмпенской массы. Но и эта роль им плохо дается.
Впервые наглядно, экспериментально, если угодно, продемонстрировал это
Конгресс гражданских и патриотических сил 8-9 февраля 1992 г. Организовали
его "перебежчики" Виктор Аксючиц с Михаилом Астафьевым. С их стороны это был
очень смелый шаг, поскольку в глазах "патриотов" они -- вчерашние демократы,
лидеры интеллигентских мини-партий, каждая из которых вдобавок определяла
себя как демократическую24,-- выглядели, естественно, "жидомасонами". Но они
верили в "просвещенный патриотизм", в то, что каким-то магическим образом им
удастся отделить овец от козлищ, белых патриотов от "коричневых" дикарей --
и от "красных" ихтиозавров.
Увы, еще задолго до созыва Конгреса обнаружилось, что затея
мертворожденная. Не было у вчерашних "жидо-масонов" своей армии. Пришлось
бить челом самому, с их точки зрения, умеренному из "коричневых" вожаков
Николаю Лысенко, пригласив его в Оргкомитет.
Я был в кинотеатре "Россия" в день открытия Конгресса. У входа
волновались "непросвещенные" патриоты. Подняв лес плакатов, протестующих
против "демократов-сионистов", которые пытаются "оседлать патриотическое
движение", они кричали "просвещенным" делегатам: "Вас обманывают!", "Вас
заманивают в ловушку!" Но кинотеатр, в отличие от телецентра в Останкино,
охраняли, поигрывая нагайками, молодцеватые казаки, в ту пору еще
экзотическая новинка в Москве -- и "непросвещенные" не решились штурмовать
двери, остались на улице.
Впрочем, если бы их и пустили в вестибюль, они не обнаружили бы там
никакой ловушки. Никто никого не пытался обмануть. Те же самые газеты
продавались там, что и на всех "патриотических" сходках. И те же памфлеты,
трактующие "использование иудеями христианской крови": вместе с другими
аналогичными сюжетами. Огромный плакат поперек вестибюля гласил: "Прости,
распятая Россия!" И всякому желающему доступен был "Список палачей России".
Короче говоря, я попал на стандартный "коричневый" митинг. Зря, право,
волновалась у входа толпа. И зря преграждали ей вход. "Непросвещенные",
безусловно, чувствовали бы себя здесь дома.
254
Ход конгресса полностью подтвердил это первое впечатление.
Речи организаторов зал встретил недоверчиво, настороженно. Оживился он,
лишь когда на сцене появился вице-президент Александр Руцкой, присутствие
которого было необыкновенно важно для организаторов. Оно
легитимизировало все предприятие, служило гарантией, что не какие-то
там безвестные парламентские "жидо-масоны", но сам верховный патриот страны
готов возглавить нарождающееся движение "просвещенного патриотизма".
Говорил Руцкой, правда, плохо, сбивчиво. Те, кто писал ему доклад, явно
не рассчитывали на эту напряженную, наэлектризованную аудиторию, ожидавшую
скорее призыва к оружию, нежели академических экзерсисов. Зал заскучал. Но
лишь до момента, когда вице-президент сделал роковую ошибку. Положившись на
организаторов конгресса, он решил, по-видимому, что и впрямь попал в
общество "просвещенных" патриотов, и употребил вполне невинный по меркам
такого общества оборот: "Национал-шовинизм, черный экстремизм должны уйти в
прошлое. Им не место в патриотическом движении".
И зал вдруг взорвался топотом тысяч ног. Он бурно протестовал против
нанесенного ему оскорбления. Напрасно метался по сцене перепуганный Аксючиц,
призывая бушующую аудиторию "уважать Россию и ее вице-президента". Зал не
давал Руцкому закончить его академический доклад. "В ТельАвиве выступай с
такими речами-неслось из зала,--Ступай в синагогу!"
Впоследствие организаторы попытались свалить этот непристойный скандал
на чернорубашечников из "Памяти", неизвестно как пробравшихся в зал сквозь
казачье заграждение. Но то было слабое оправдание. Ведь и после того, как
чернорубашечники удалились, аудитория разразилась точно такой же истерикой,
когда заместитель Аксючица по партии Глеб Анищенко обмолвился, что "шовинизм
и национализм являются большевистской тенденцией, опасной для оппозиции".
Точно такой же вопль:"Убирайся в Израиль!", "Сионист!", "Иуда!"- сотряс
"Россию".
Тем этот исторический эксперимент и завершился. У "просвещенных"
патриотов на "белом" Конгрессе не обнаружилось никаких отличий от
"непросвещенных" в Останкино.
Армия оппозиции оказалась "коричневой" сплошь -- и неисправимо.
Хвост, который крутит собакой
Оппозиционные генералы сами дают московской публике повод отождествлять
их с этой черносотенной армией. Страшный февральский эксперимент в
кинотеатре "Россия" не заставил их отшатнуться в ужасе от фашистской толпы.
Напротив, большинство -- и "белые", и "красные"-с азартом отчаяния
продолжали ее провоцировать. Это они сделали возможным Останкино в июне
92-го, а затем и в октябре 93-го. Зная лично многих из этих людей, я
понимаю, что бросаю им очень жестокое обвинение, но читатель и сам,
наверное, помнит, как все это происходило.
255
Официальной целью первого останкинского мятежа, миром не замеченного,
было требование дать оппозиции телевизионное время. Однако объявление в
"Дне", претендовавшем на роль идеологического штаба этой акции, выглядело
скорее как призыв к государственному перевороту. "На митинг приглашаются
все, кто хочет предъявить иск президентской власти за бедствия сотен тысяч
русских беженцев, за ограбление миллионов русских людей, за разрушение нашей
экономики и разоружение нашей армии". О телевизионном времени -- пока ни
слова. Читаем дальше: "Совет движения "Трудовая Россия" и Дума Русского
национального собора призывают всех граждан страны сделать 12 июня днем
общенародного сопротивления оккупационному правительству Ельцина". Более
того, "не исключается возможность прямых выборов главы государства СССР".
И лишь под занавес, скороговоркой "митинг предлагается превратить в
круглосуточное пикетирование телецентра, которое продолжится до тех пор,
пока оппозиция антинародному и антинациональному режиму Ельцина не получит
время для выступления по телевидению"25.
Но при чем здесь, помилуйте, "иск президентской власти", а тем более
выборы главы государства, если речь идет всего лишь о допуске к микрофону?
В том же номере "День" публикует декларацию 12 депутатов парламента:
"Авантюрная политика президента России привела республику на грань
катастрофы. Мы требуем... отрешения от должности президента Российской
Федерации за предательство национальных интересов России". На той же полосе
обозреватель газеты завершал свой еженедельный обзор приговором: "Ельцин --
несчастье России". Анонимная сатирическая колонка оповестила публику, что
"12 июня -- день независимости России от Ельцина"26.
И ведь "День" был не одинок. Бесновалась вся оппозиционная пресса. К
"разгону пирующих узурпаторов" призывала "Советская Россия"27. А "Молния",
орган анпиловцев, скликала марш на Останкино под лозунгом "Родина или
смерть!"28
Поднять мятеж -- вот чего они все в действительности добивались.
Но разве могли лидеры оппозиции не понимать, каким будет этот мятеж?
Могло ли оставаться у них хоть малейшее в этом сомнение после драматического
февральского эксперимента? Должно было произойти именно то, что бесхитростно
описала Марина Хазанова -- фашистское буйство, репетиция "хрустальной ночи",
в любой момент способная оказаться премьерой.
Почему же провоцировали это генералы оппозиции? Неужели же только
потому, что надеялись -- туда, к телецентру, стекутся несметные толпы и
"всенародно выберут" президентом одного из них?..
Помните депутата Николая Павлова, освистанного на Соборе за то, что
позволил себе напомнить: мы пришли сюда не ругать евреев, но учить русских?
Его позиция эту схему рисует с абсолютной точностью.
256
Павлов -- не "коричневый". Это бесспорно. Он понимал, что в России
еврейского вопроса нет. Есть русский вопрос. Вопрос, способен ли русский
народ возродить свою страну -- и как.
И тем не менее он полностью поддержал останкинскую вакханалию. Более
того, превратил ее в политический аргумент, в средство давления. Когда
Верховный Совет обсуждал ратификацию соглашения о ядерном разоружении,
подписанного Ельциным в Вашингтоне, он грозно предупредил: "В нашей стране
начнется вооруженная борьба с этим преступным и антинародным режимом. И
тогда то, что делает сейчас скромный интеллигент-журналист Анпилов,
покажется детской игрой"29.
Обе гипотезы должны быть отброшены. Ни одна из них не верна.
Взаимодействие генералов оппозиции с их армией строится по непредусмотренной
гипотезами схеме.
На языке политических обозревателей эта схема называется розыгрышем
карты. На юридическом -- шантажом. На бытовом -- игрой с огнем. И это самое
точное определение.
25
Глава двенадцатая
Сценарии авторитарного переворота
Наше представление о реваншистской оппозиции не будет полным, если мы
не попробуем -- хоть напоследок, хоть в самых общих чертах -- рассмотреть ее
политическую стратегию. Не наша вина, если этот анализ примет вид краткой
летописи разочарований и неудач.
Год за годом вся стратегия сводилась к тому, что лидеры оппозиции
вполне беспорядочно метались от одного варианта авторитарного переворота к
другому, разрываясь на части между различными соблазнами, и не в силах были
сосредоточиться ни на одном определенном сценарии. Видно было, что их
аналитические центры то ли бессильны, то ли не удосуживаются хотя бы
систематизировать весь набор возможностей, из которых лидеры могли бы
выбрать наиболее реалистичную. Даже хоть как-то предвидеть последствия своих
крутых стратегических виражей -- и то не получалось. Этот политический
импрессионизм, естественно, не делает чести оппозиционным аналитическим
умам. На ранних, еще доавгустовских, этапах истории такая беспомощность,
впрочем, была легко объяснима. Число интеллигентных "перебежчиков" из
демократических рядов было тогда еще невелико, интеллектуальные силы
оппозиции незначительны. Потому и приходилось ей опираться, главным образом,
на советы и анализ крупных имперских бюрократов, как, например, тогдашний
заместитель Горбачева по Совету Обороны СССР, а в дальнейшем один из главных
путчистов Олег Бакланов. Или военных реакционеров, как бывший
главнокомандующий Военно-морским Флотом СССР адмирал Владимир Чернавин. В
рядах оппозиции почти не было своих парламентариев, а своих собственных
интеллигентных аналитиков ей просто неоткуда было взять. Тогда еще хорошим
тоном считалось саркастически отзываться о "дилетантах-журналистах и
демагогах-парламентариях" (Олег Бакланов) или о "политиках в жилетках"
(Александр Проханов). Самой модной была метафора "Надежда примеряет мундир"
(Евгений Пашенцев).
Однако и после августа, когда "мундир" оказался вдруг не в чести у
оппозиции, а ее надежда защеголяла как раз в парламентской "жилетке", лидеры
ее продолжали метаться, на каждом шагу демонстри
258
руя безудержную жажду власти вместе с полным непониманием, как эту
другими. Встречался в первую очередь потому, что не верил -- и по-прежнему
не верю -- во вторую гипотезу. Не думаю, что все генералы оппозиции --
"коричневые". Именно поэтому непременно нужно было мне разобраться, что же в
таком случае ими дви-жет, какдалеко готовы они пойти, опираясь на
"коричневую" люмпенскую армию и сотрудничая с ее вождями. Нужно было
выяснить, с кем из них можно найти если не общий язык, то хотя бы общую
почву для диалога. Кого можно, а кого нельзя рассматривать как
"неоконсервативную" силу? Как конструктивную, если угодно, оппозицию? Если
не среди "красных", то, может быть, среди "белых"? Или "красно-белых"? Или
хотя бы среди "перебежчиков"?
У всех своих собеседников я спрашивал: замечают ли они, что на все их
отчаянные призывы спасать Россию откликаются лишь те, кто знает один только
способ спасения -- бить жидов? А если замечают, то не озадачивает ли их эта
жуткая закономерность? И не страшно ли им опираться на фашистов, если там,
где фашисты, всегда кровь, только кровь и ничего, кроме крови? Ни одного
прямого ответа я не получил.
Верю я в нее или нет, но вторая гипотеза достаточно прочно подкреплена
фактами и свидетельствами. Некоторые из них относятся к тем же двум событиям
лета 92-го. "Один народ,
один рейх, один фюрер"
12 июня, отправляясь с Собора в Останкино, Александр Проханов заявил:
"У нас один враг, одна мировая сионистская гидра нас гложет и жрет"8.
В те же дни, на том же Соборе заслуженный "патриот", непримиримый
парламентский боец оппозиции Николай Павлов упрекнул коллег: "90 процентов
собравшихся здесь ругают, извините, евреев, и только 10 процентов учат
русских, что надо делать"9. Его освистали и затопали.
Наблюдение Ольги Бычковой, корреспондента "Московских новостей": "Все,
что составляло обязательный фон выступлений на Соборе, что пережевывалось в
кулуарах, прорывалось в докладах, но не вошло в программные документы...
осело на останкинских турникетах"10.
А печать? Газеты и журналы оппозиции? Может быть, и не генералы их
редактируют, но уж наверняка и не темные люмпены. Было подсчитано, что "в
одной только Москве издается свыше 30 газет и 6 журналов фашистской и
антисемитской направленности... В Вологде, Екатеринбурге, Златоусте,
Иркутске, Магадане, Нижнем Тагиле, Новосибирске, Тюмени, Махачкале,
Днепропетровске, Минске, Новгороде выходит еще 18... Суммарный тираж только
сугубо антисемитских изданий достигает, по некоторым данным, нескольких
миллионов экземпляров"12. "Направленность"-- слово спокойное,
249
академическое. А открыли бы вы столичную газету "Русское воскресение",
которая выходит под девизом "Один народ, один рейх, один фюрер" и публикует
"Справочник патриота-черносотенца" с подзаголовками "Жиды", "Жиды у власти"
и "Гитлер -- человек высокой морали"12!
И "бравые ребятки", как называет боевиков, Татьяна Яхлакова, один из
самых чутких либеральных журналистов,-- это тоже уже не толпа. "Одни
собирают подписи за импичмент президенту, другие тем временем формируют
штурмовые отряды. Рядом с боевиками "Памяти" уже подрастают "волонтеры"
Национально-республиканской партии (НРПР),^ "рабочие дружины" РКРП
(Российской коммунистической рабочей партии),14 казачьи формирования РОСа
(Российского общенародного союза)15 и, что существенней, готовый
рекрутироваться под патриотические знамена люмпен-резерв, пока еще играющий
безобидную роль клакеров вокруг Анпилова и К . Кто даст гарантии, что эти
бравые ребятки не пойдут в один прекрасный день крушить офисы и квартиры
"новой буржуазии", как это уже сделали с машинами иномарок возле
Останкино?"16
Действительно, контраст исчезает. Всю оппозицию, получается, можно
подать в одной цветовой гамме.
Но не будем спешить с выводами.
Пора познакомить читателя с четвертым компонентом оппозиции -- с
промежуточным звеном между "красно-белым" генералитетом и "коричневой"
армией, с уличными вождями люмпенской толпы. Красный Дантон
Здесь есть из кого выбрать. Александр Баркашов и Виктор Корчагин,
провозгласившие, что все беды России -- от евреев и учиненного ими "геноцида
русского народа", лидер НРПР Николай Лысенко с его мечтой о "великой
империи"-- каждый по-своему интересен, а иные уже и до генералов
дослужились. Возьмем, пожалуй, самого популярного из этих вождей.
Еще до октябрьского мятежа, в котором он, естественно, играл одну из
главных ролей, "неистовый Анпилов", как характеризовала его "Правда", был
признанным организатором коммунистических масс, Красным Дантоном, если
угодно. В отличие от ренегатов "Памяти" Лысенко или Баркашова, он клялся
"пролетарским интернационализмом" и, как мы скоро увидим, очень обижался,
когда его обвиняли в антисемитизме. И все-таки в минуту откровенности у него
прорывалось: "Я хочу, чтоб услышали мой предостерегающий крик -- как бы
здесь не поддаться сионистскому течению современного мира... В этом смысле я
больший националист, чем многие патриоты"17. Философия Виктора Анпилова
предельно проста: "Лично мне социализм дал все -- я получил возможность
бесплатно учиться, от ремесленного училища до МГУ. Считаю, меня выучил
рабочий класс, а потому... клевета на наш строй , попытки приклеить ему
ярлыки вроде "казарменного социализма", "империи зла", "тоталитарного
государства" вызывают у меня внутренний протест"18. Вот и все. Человеку 250
недурно жилось в брежневском СССР (Анпилов был корреспондентом
московского радио в Никарагуа), он хотел его вернуть и делал для этого все,
что мог: мотался по митингам, произносил пламенные речи, поднимал массы на
демонстрации, а если надо, и на штурм (и теперь на его совести кровь
погибших). Он научился разговаривать с массами, он прирожденный уличный
демагог.
"Белых" он презирает, считает их предателями: "Лидеры соборов, еще
недавно бережно гладившие свой партийный билет и обеспечившие себе карьеру
именно благодаря этому билету, вдруг заявляют о том, что им с коммунистами
не по пути"19. В отличие от таких оппортунистов, Анпилов "уверен, что без
советской власти не навести порядка в собственном доме"20.
Об уровне его политической компетентности говорит хотя бы такой курьез.
На одном из митингов он заверил толпу, что "оккупационному режиму" в Москве
осталось жить не больше нескольких месяцев, поскольку в январе 1993-го "его
главного спонсора Буша сменит в Вашингтоне товарищ Пьер Руссо"21.
Почему "красный" Анпилов систематически предводительствовал на
"коричневых" вакханалиях? Ну, а почему бы тогда не спросить, как это он
умудряется считать себя и пролетарским интернационалистом, и "большим
националистом, чем многие патриоты", одновременно? И почему не сомневается,
что техасский миллиардер Пьер Руссо, то бишь Росс Перро, ему товарищ?
Временами у меня складывалось впечатление, что Анпилов, живя архаическими
догмами, просто не способен понять, что происходит -- не только в мире и не
только в стране, но даже у него перед глазами -- в Останкино. Иначе вряд ли
он мог бы настрочить в ответ на обвинения в шовинизме негодующую бумагу: "В
связи с распространением средствами массовой информации клеветнических
слухов, будто в Останкино идет борьба против евреев, движение "Трудовая
Россия" считает необходимым заявить следующее. В Останкино под лозунгом
"Слово -- народу!" идет борьба против лжи, за честь и достоинство человека
труда вне зависимости от национальной принадлежности"22. Действительно,
"коричневые" шеренги, пропускавшие сквозь строй журналистов, называли жидами
всех подряд
-- "вне зависимости от национальной принадлежности". Может, это его и
ввело в заблуждение?
Таких вот людей выбросил на поверхность событий коллапс авторитарной
цивилизации в России.
Страшный выбор Когда у человека в голове такой сумбур, много с него не
спросишь. К тому же, возможно, с точки зрения улицы, идеальный фюрер как раз
и должен быть таким --"коричневым" коммунистом. Интереснее было задуматься о
другом: почему настоящие "красные" интернационалисты, как,
скажем, Алексей Пригарин, не отказались от "коричневого" союзника?
Почему, наоборот, вместе с ним подписали заявление, лицемерная лживость
которого уж для них-то наверняка была очевидна? 251
Скажу сразу: по той же причине, по какой "белые" националисты, как
Проханов, не отреклись от Баркашова, а демократические "перебежчики", как
Виктор Аксючиц -- от Лысенко.
Потому что они от этих людей зависят. Покуда они ведут интеллигентские
разговоры или парламентские баталии, они могут казаться себе "красными" или
"белыми" или, если хотите, "красно-белыми". Но едва оппозиция начинает
действовать не в парламенте, а на улице, готовая, говоря словами репортера
"Дня", "не только критиковать режим, но и бороться с ним", едва на сцене
появляется ее "патриотическая" армия, как оказываются ее генералы перед
страшным выбором. Ибо другой армии, кроме "коричневой", у них просто нет.
Они не могут ни принять ее в свой круг, ни отказаться от нее -- как бы ни
была она им противна и страшна. Ибо без нее они генералы без армии. Короче,
все они --"белые" и "красные" одинаково -- постоянно дрейфуют между Сциллой
и Харибдой. Между "коричневым" исступлением люмпенской толпы, ведомой
Анпиловым, Лысенко или Баркашовым, и гадким утенком послеавгустовского
режима, хаотического, некомпетентного, насквозь коррумпированного, но все же
способного открыть если не ворота, то, по крайней мере, калитку к
принципиально неприемлемой для них демократии. Настоящей -- а не мифической,
"истинно русской". Другими словами между перспективой отечественного фашизма
и перспективой "западной" свободы.
Я говорил об этом выборе с лидером "красных" Пригариным и с лидером
"белых" Прохановым. Проханов был откровенней. Послушайте, что он мне сказал.
-- То, что сделали с нами теперь, это же преступление! Свалить на
голову авторитарной империи демократические институты -- мы взорвались, мы
уничтожены.
"Русский монстр"
-- Но ведь то же самое случилось с
Японией, -- возразил я,-- и ничего не взорвалось.
-- Нет, не то же самое. В Японии демократия была под контролем
американских штыков.
-- Но что же делать, если этих штыков нет?
-- Дать нам, русским националистам, немедленный выход во все эшелоны
власти, политики и культуры... И тогда мы этой угрюмой, закупоренной в
массах русского населения национальной энергией, которая еще немного и может
превратиться в энергию взрыва, может стать национальным фашизмом, будем
управлять.
-- Но Александр Андреевич, вы ведь сами признаете, что национальная
энергия, о которой вы ведете речь, --дикая, фашистская, коричневая энергия.
Откуда же у вас уверенность, что "тонкая пленка русской культуры", как
называете вы себя и своих товарищей, справится с такой энергией? Вы ведь все
время подчеркиваете ее хрупкость. Где в этом случае гарантия, что не найдет
она себе других лидеров, покруче вас, скажем прямо, фашистских лидеров,
которым 252
уже и вы сами покажетесь либералами и предателями национального дела? В
конце концов жирондисты стали жертвами якобинцев, а меньшевики жертвами
большевиков, несмотря на то, что вместе боролись. Не может ли так случиться
с вами?
-- Конечно. Но ответственность за рецидив крайних форм русской
национальной энергии несет не патриотическая интеллигенция, которая пытается
дать ей канал, имя, лексику, культурные управляемые формы, а та слепая,
вульгарная политология, которая рядится сейчас в мундиры высоколобых
Шеварднадзе и Яковлевых... Едва они уничтожат тонкую пленку русской
культуры, русская национальная энергия станет дикой. Она будет помещена в
огромные индустриальные регионы бастующих заводов, в блатные зоны Сибири, и
оттуда вылезет русский монстр, русский фашизм, и вся эта омерзительная,
близорукая, бесовская, победительная демократическая культура будет сметена.
"Нам нечего терять"
И тогда я снова спросил его: не боится ли он сам этого "русского
монстра"? Ведь кто бы ни помог ему вылезти, будет он страшен, скорее всего
смертелен для России. В ответ услышал: "Мы уже ничего не боимся, мы живем
после конца, мы прошли все гильотины, голгофы, нам нечего терять".
Поскольку продолжалась эта дуэль больше двух часов, я не стану утомлять
читателя дальнейшими подробностями. И так уже, думаю, ясно, что никакой
Проханов не фашист, каким видят его московские либералы. Он игрок. Азартный,
рисковый. Он нисколько даже не скрывает, что русский фашизм -- его козырный
туз. Он добивается власти, авторитарной, жестокой, если надо, руководимой
"национальной идеологией", тем, что "на нашем сленге мы называем русской
идеей". Если для того, чтобы этой власти добиться, надо пойти на риск
русского фашизма, Проханов пойдет. Он знает, что гарантий нет. Он ничего не
просит и ничего не обещает. А уж что там может случиться с Россией, тем
более с миром, его просто не занимает: "нам нечего терять".
Я задал последний вопрос: как он объясняет, почему обещанного взрыва до
сих пор не произошло? Проханов ответил историческим примером: "Португальская
революция закончилась тогда, когда четыре миллиона португальцев, выгнанных
из Анголы и Мозамбика, вернулись домой -- все, гвоздики кончились. Когда
вернутся наши беженцы, они первые, денационализированные наши совки, которые
совсем забыли, что они русские, поймут тогда, им на их, извините, заднице
ремнем пропишут, что они русские, и они возбудятся даже чересчур, вот где
заложена крайняя, даже фашистская форма"23.
Мне хотелось бы, чтобы читатель запомнил эту связь между проблемой
русских беженцев и русским фашизмом. 253Эксперимент
Если хотите увидеть модель сегодняшнего
"патриотического" политика -- смотрите на Проханова, наиболее
откровенного и уж безусловно наиболее красноречивого из всех. Нет, они не
"коричневые", эти генералы оппозиции,-- берусь это утверждать. Но прикованы
к "коричневым", как каторжники к галере. Нет у них других козырных карт. И
это делает их политику крайне негибкой, догматической.
Никто, как я убедился на собственном опыте, не в состоянии исполнять
роль"конструктивной оппозиции"- ни "красные", ни "белые".
Остается им одно -- выдавая нужду за добродетель, рекомендовать себя
"просветителями" дикой люмпенской массы. Но и эта роль им плохо дается.
Впервые наглядно, экспериментально, если угодно, продемонстрировал это
Конгресс гражданских и патриотических сил 8-9 февраля 1992 г. Организовали
его "перебежчики" Виктор Аксючиц с Михаилом Астафьевым. С их стороны это был
очень смелый шаг, поскольку в глазах "патриотов" они -- вчерашние демократы,
лидеры интеллигентских мини-партий, каждая из которых вдобавок определяла
себя как демократическую24,-- выглядели, естественно, "жидомасонами". Но они
верили в "просвещенный патриотизм", в то, что каким-то магическим образом им
удастся отделить овец от козлищ, белых патриотов от "коричневых" дикарей --
и от "красных" ихтиозавров.
Увы, еще задолго до созыва Конгреса обнаружилось, что затея
мертворожденная. Не было у вчерашних "жидо-масонов" своей армии. Пришлось
бить челом самому, с их точки зрения, умеренному из "коричневых" вожаков
Николаю Лысенко, пригласив его в Оргкомитет.
Я был в кинотеатре "Россия" в день открытия Конгресса. У входа
волновались "непросвещенные" патриоты. Подняв лес плакатов, протестующих
против "демократов-сионистов", которые пытаются "оседлать патриотическое
движение", они кричали "просвещенным" делегатам: "Вас обманывают!", "Вас
заманивают в ловушку!" Но кинотеатр, в отличие от телецентра в Останкино,
охраняли, поигрывая нагайками, молодцеватые казаки, в ту пору еще
экзотическая новинка в Москве -- и "непросвещенные" не решились штурмовать
двери, остались на улице.
Впрочем, если бы их и пустили в вестибюль, они не обнаружили бы там
никакой ловушки. Никто никого не пытался обмануть. Те же самые газеты
продавались там, что и на всех "патриотических" сходках. И те же памфлеты,
трактующие "использование иудеями христианской крови": вместе с другими
аналогичными сюжетами. Огромный плакат поперек вестибюля гласил: "Прости,
распятая Россия!" И всякому желающему доступен был "Список палачей России".
Короче говоря, я попал на стандартный "коричневый" митинг. Зря, право,
волновалась у входа толпа. И зря преграждали ей вход. "Непросвещенные",
безусловно, чувствовали бы себя здесь дома.
254
Ход конгресса полностью подтвердил это первое впечатление.
Речи организаторов зал встретил недоверчиво, настороженно. Оживился он,
лишь когда на сцене появился вице-президент Александр Руцкой, присутствие
которого было необыкновенно важно для организаторов. Оно
легитимизировало все предприятие, служило гарантией, что не какие-то
там безвестные парламентские "жидо-масоны", но сам верховный патриот страны
готов возглавить нарождающееся движение "просвещенного патриотизма".
Говорил Руцкой, правда, плохо, сбивчиво. Те, кто писал ему доклад, явно
не рассчитывали на эту напряженную, наэлектризованную аудиторию, ожидавшую
скорее призыва к оружию, нежели академических экзерсисов. Зал заскучал. Но
лишь до момента, когда вице-президент сделал роковую ошибку. Положившись на
организаторов конгресса, он решил, по-видимому, что и впрямь попал в
общество "просвещенных" патриотов, и употребил вполне невинный по меркам
такого общества оборот: "Национал-шовинизм, черный экстремизм должны уйти в
прошлое. Им не место в патриотическом движении".
И зал вдруг взорвался топотом тысяч ног. Он бурно протестовал против
нанесенного ему оскорбления. Напрасно метался по сцене перепуганный Аксючиц,
призывая бушующую аудиторию "уважать Россию и ее вице-президента". Зал не
давал Руцкому закончить его академический доклад. "В ТельАвиве выступай с
такими речами-неслось из зала,--Ступай в синагогу!"
Впоследствие организаторы попытались свалить этот непристойный скандал
на чернорубашечников из "Памяти", неизвестно как пробравшихся в зал сквозь
казачье заграждение. Но то было слабое оправдание. Ведь и после того, как
чернорубашечники удалились, аудитория разразилась точно такой же истерикой,
когда заместитель Аксючица по партии Глеб Анищенко обмолвился, что "шовинизм
и национализм являются большевистской тенденцией, опасной для оппозиции".
Точно такой же вопль:"Убирайся в Израиль!", "Сионист!", "Иуда!"- сотряс
"Россию".
Тем этот исторический эксперимент и завершился. У "просвещенных"
патриотов на "белом" Конгрессе не обнаружилось никаких отличий от
"непросвещенных" в Останкино.
Армия оппозиции оказалась "коричневой" сплошь -- и неисправимо.
Хвост, который крутит собакой
Оппозиционные генералы сами дают московской публике повод отождествлять
их с этой черносотенной армией. Страшный февральский эксперимент в
кинотеатре "Россия" не заставил их отшатнуться в ужасе от фашистской толпы.
Напротив, большинство -- и "белые", и "красные"-с азартом отчаяния
продолжали ее провоцировать. Это они сделали возможным Останкино в июне
92-го, а затем и в октябре 93-го. Зная лично многих из этих людей, я
понимаю, что бросаю им очень жестокое обвинение, но читатель и сам,
наверное, помнит, как все это происходило.
255
Официальной целью первого останкинского мятежа, миром не замеченного,
было требование дать оппозиции телевизионное время. Однако объявление в
"Дне", претендовавшем на роль идеологического штаба этой акции, выглядело
скорее как призыв к государственному перевороту. "На митинг приглашаются
все, кто хочет предъявить иск президентской власти за бедствия сотен тысяч
русских беженцев, за ограбление миллионов русских людей, за разрушение нашей
экономики и разоружение нашей армии". О телевизионном времени -- пока ни
слова. Читаем дальше: "Совет движения "Трудовая Россия" и Дума Русского
национального собора призывают всех граждан страны сделать 12 июня днем
общенародного сопротивления оккупационному правительству Ельцина". Более
того, "не исключается возможность прямых выборов главы государства СССР".
И лишь под занавес, скороговоркой "митинг предлагается превратить в
круглосуточное пикетирование телецентра, которое продолжится до тех пор,
пока оппозиция антинародному и антинациональному режиму Ельцина не получит
время для выступления по телевидению"25.
Но при чем здесь, помилуйте, "иск президентской власти", а тем более
выборы главы государства, если речь идет всего лишь о допуске к микрофону?
В том же номере "День" публикует декларацию 12 депутатов парламента:
"Авантюрная политика президента России привела республику на грань
катастрофы. Мы требуем... отрешения от должности президента Российской
Федерации за предательство национальных интересов России". На той же полосе
обозреватель газеты завершал свой еженедельный обзор приговором: "Ельцин --
несчастье России". Анонимная сатирическая колонка оповестила публику, что
"12 июня -- день независимости России от Ельцина"26.
И ведь "День" был не одинок. Бесновалась вся оппозиционная пресса. К
"разгону пирующих узурпаторов" призывала "Советская Россия"27. А "Молния",
орган анпиловцев, скликала марш на Останкино под лозунгом "Родина или
смерть!"28
Поднять мятеж -- вот чего они все в действительности добивались.
Но разве могли лидеры оппозиции не понимать, каким будет этот мятеж?
Могло ли оставаться у них хоть малейшее в этом сомнение после драматического
февральского эксперимента? Должно было произойти именно то, что бесхитростно
описала Марина Хазанова -- фашистское буйство, репетиция "хрустальной ночи",
в любой момент способная оказаться премьерой.
Почему же провоцировали это генералы оппозиции? Неужели же только
потому, что надеялись -- туда, к телецентру, стекутся несметные толпы и
"всенародно выберут" президентом одного из них?..
Помните депутата Николая Павлова, освистанного на Соборе за то, что
позволил себе напомнить: мы пришли сюда не ругать евреев, но учить русских?
Его позиция эту схему рисует с абсолютной точностью.
256
Павлов -- не "коричневый". Это бесспорно. Он понимал, что в России
еврейского вопроса нет. Есть русский вопрос. Вопрос, способен ли русский
народ возродить свою страну -- и как.
И тем не менее он полностью поддержал останкинскую вакханалию. Более
того, превратил ее в политический аргумент, в средство давления. Когда
Верховный Совет обсуждал ратификацию соглашения о ядерном разоружении,
подписанного Ельциным в Вашингтоне, он грозно предупредил: "В нашей стране
начнется вооруженная борьба с этим преступным и антинародным режимом. И
тогда то, что делает сейчас скромный интеллигент-журналист Анпилов,
покажется детской игрой"29.
Обе гипотезы должны быть отброшены. Ни одна из них не верна.
Взаимодействие генералов оппозиции с их армией строится по непредусмотренной
гипотезами схеме.
На языке политических обозревателей эта схема называется розыгрышем
карты. На юридическом -- шантажом. На бытовом -- игрой с огнем. И это самое
точное определение.
25
Глава двенадцатая
Сценарии авторитарного переворота
Наше представление о реваншистской оппозиции не будет полным, если мы
не попробуем -- хоть напоследок, хоть в самых общих чертах -- рассмотреть ее
политическую стратегию. Не наша вина, если этот анализ примет вид краткой
летописи разочарований и неудач.
Год за годом вся стратегия сводилась к тому, что лидеры оппозиции
вполне беспорядочно метались от одного варианта авторитарного переворота к
другому, разрываясь на части между различными соблазнами, и не в силах были
сосредоточиться ни на одном определенном сценарии. Видно было, что их
аналитические центры то ли бессильны, то ли не удосуживаются хотя бы
систематизировать весь набор возможностей, из которых лидеры могли бы
выбрать наиболее реалистичную. Даже хоть как-то предвидеть последствия своих
крутых стратегических виражей -- и то не получалось. Этот политический
импрессионизм, естественно, не делает чести оппозиционным аналитическим
умам. На ранних, еще доавгустовских, этапах истории такая беспомощность,
впрочем, была легко объяснима. Число интеллигентных "перебежчиков" из
демократических рядов было тогда еще невелико, интеллектуальные силы
оппозиции незначительны. Потому и приходилось ей опираться, главным образом,
на советы и анализ крупных имперских бюрократов, как, например, тогдашний
заместитель Горбачева по Совету Обороны СССР, а в дальнейшем один из главных
путчистов Олег Бакланов. Или военных реакционеров, как бывший
главнокомандующий Военно-морским Флотом СССР адмирал Владимир Чернавин. В
рядах оппозиции почти не было своих парламентариев, а своих собственных
интеллигентных аналитиков ей просто неоткуда было взять. Тогда еще хорошим
тоном считалось саркастически отзываться о "дилетантах-журналистах и
демагогах-парламентариях" (Олег Бакланов) или о "политиках в жилетках"
(Александр Проханов). Самой модной была метафора "Надежда примеряет мундир"
(Евгений Пашенцев).
Однако и после августа, когда "мундир" оказался вдруг не в чести у
оппозиции, а ее надежда защеголяла как раз в парламентской "жилетке", лидеры
ее продолжали метаться, на каждом шагу демонстри
258
руя безудержную жажду власти вместе с полным непониманием, как эту