Страница:
он, Запад, до сих пор ее не почувствовал. В успокоительные выкладки западных
скептиков, добродушно сводящих современный фашизм к феномену бритоголовых, к
вандализму и безыдейности, закралась фундаментальная ошибка. Очевидно, что
российский опыт фашизма лежит за пределами их наблюдений, а привычка сводить
русский кризис к проблеме денег оконча36
гельно ослепляет. Как-то забывается за рыночной суетой, что борьба в
России, по сути, идет за контроль над тысячами ядерных боеголовок. Чем
угрожала миру Северная Корея? Способностью изготовить несколько атомных
бомб? А сколько волнений было по этому поводу! Зато когда 28 марта и 3
октября 1993-го профессиональные ненавистники Запада лишь чудом не стали
хозяевами арсенала ядерной сверхдержавы, никто и не вздрогнул...
Я твердо убежден: и Шафаревич, и Кургинян, и все другие пропопедники
организованной ненависти совершенно искренни и неколебимы. Их уже нельзя
переубедить. Только маргинализовать. Только защитить от них умы россиян.
Но для этого -- первое и непременное условие -- нужно хорошо и близко
их узнать.
Казалось бы, это должен быть давным-давно пройденный этап.
Прислушиваться к критике -- занятие не самое приятное, но полезное. Никто не
всматривается так пристрастно и проницательно в облик противника, как
политическая оппозиция. Обратись послеавгустовский режим к аргументам
"патриотических", как, впрочем, и либеральных критиков -- и собственная
уязвимость стала бы для него вполне очевидной. С точки зрения либералов,
режим предал демократические идеалы августовской революции. По мнению же
"патриотов", никакой революции, способной легитимизировать новую власть, в
августе вообще не произошло. Империю ударили ножом в спину, сработал
организованный западными спецслужбами заговор с целью развала великой
державы -- вот и все. Любой из этих вариантов дает нам совершенно
неожиданную картину неукорененного, нилигитимного, если угодно, в глазах
масс режима. Лишенный благословения прошлого и не способный предложить им --
взамен утраченной военной империи -- видение великого гражданского будущего,
он повис в воздухе, опираясь лишь на личную популярность президента.
Точно таким же образом анализ "патриотической" критики помог бы
либеральной оппозиции, будь она заинтересована в трезвой самооценке, воочию
увидеть свою неспособность понять российскую драму в терминах
всемирно-исторического опыта, свой изоляционизм -- а точнее, неумение
вовлечь в разрешение кризиса своего естественного союзника, западную
интеллигенцию.
И основную слабость западных экспертов, занимающихся Россией, дает
возможность оценить "патриотическая" критика: не сумели они за повседневной
суетой разглядеть уязвленную гордость великого народа и жестокую реальность
психологической войны. Сейчас, однако, предстоит нам вступить на путь совсем
непроторенный, никем не хоженный. В либеральных кругах презирают современных
российских реваншистов. Над ними смеются. По их поводу негодуют. В
правительственных кругах их ненавидят. Не ищите, однако, в российской прессе
аналитической критики их высказываний и идей. Всерьез этим не занимается
никто. И, стало быть, ждать нам помощи неоткуда. Придется самим приняться за
эту черную работу.
37
Второй пряник? Как может непонимание оппозиции, с ее реальными
проблемами и слабостями, мистифицировать всю политику Запада в отношении
России, лишить его какой бы то ни было возможности защищать свои интересы в
российской психологической войне,-- покажу на одном, но весьма характерном
примере. 1 августа 1993 г. "Нью-Йорк Таймс" опубликовала редакционную статью
"Новая русская империя?" В ней справедливо отмечается, что
"националистические оппоненты правительства Бориса Ельцина и фракции в
деморализованных и фрагментированных вооруженных силах мечтают о новой
русской империи. И не только мечтают. Некоторые русские военные командиры в
новых республиках начали действовать"7. Далее перечисляются соответствующие
акции этих командиров в Таджикистане, в Азербайджане, в Грузии, в Прибалтике
и на Украине. В моих терминах означает это, что за время, пока я работаю над
этой книгой, реваншистская оппозиция добилась новых впечатляющих успехов в
психологической войне. "Если националисты,-- продолжает газета,-- сумеют
направить крупнейшее в Европе государство с самым большим на континенте
военным и ядерным арсеналом на курс экспансионизма, перспективы
международной безопасности могут трансформироваться за одну ночь".
Верно. Но что же нам по этому поводу делать? "Вашингтон может
использовать как пряник, так и кнут, чтобы помочь м-ру Ельцину отбить вызов
националистов". Бог с ним, с пряником. Но что имеется в виду под кнутом?
"Нужно ясно предупредить националистов, что продолжающееся военное
вмешательство в политику нерусских республик может привести к экономической
изоляции"8. Но ведь, как мы помним, разрыв связей с Западом и является одной
из основных целей реваншистов! Более того, такой разрыв есть главная угроза,
которой они пытаются запугать Запад! Так что же, под кнутом подразумевается
еще один пряник? Александр Баркашов, один из самых откровенных, но не самых
умных идеологов оппозиции, в пространной статье "Эра России", опубликованной
в двух номерах газеты "День", строит весь свой план сокрушения Запада именно
на его экономической изоляции от России. Вот этот план. Прежде всего "наших
собственных ресурсов вполне хватит для автономного развития на случай любого
экономического бойкота со стороны Запада"9. Мы-то, говорит Баркашов, такой
бойкот запросто переживем. А вот переживет ли его Запад? "В результате
прекращения поставок нашего сырья в США и на Западе наступит резкий спад
производства, что повлечет за собой экономический кризис". Но и это еще не
все: "Следуя нашему примеру, своими ресурсами захотят сами распоряжаться и
другие сырьедобывающие страны. Выхода из кризиса для США не будет [выделено
автором -- А. Я.]. Сотрясаемые расовыми и социальными волнениями, они скорее
всего развалятся на ряд небольших государств... Когда это произойдет, в мире
останется только одно самое могучее во всех
38
отношениях государство -- это будет наше государство... Впереди эра
России -- и она уже началась!"10
Вздор? Конечно. Автор не имеет ни малейшего представления ни о
статистике, ни об экономике? И это бесспорно. Но меня занимает другое. Как
назвать после этого тех, кто остановить реваншистов, мечтающих об изоляции
России, намерен угрозой этой самой изоляции?
Как завоевать
большинство? Это хрустальная мечта правой оппозиции, но одновременно и
самая трудная для нее задача, поскольку ее приоритеты серьезно расходятся с
приоритетами большинства в постсоветском обществе. Чего хочет это
большинство? Прежде всего нормальной и мирной жизни, если не по самым
высоким, то хотя бы по приличным европейским стандартам. Хочет оно также
гордиться своей страной. Хочет верить в лучшее будущее своих детей.
Но ничего подобного нет в жестко догматичных имперских, авторитарных и
антизападных приоритетах реваншистской оппозиции.
Баркашов откровеннее других. Он говорит, что "для нашего государства
[спасительным] средством является национальная диктатура"11. Его соперник
Николай Лысенко, хотя он тоже национал-социалист, умнее: ему одной диктатуры
недостаточно. Он исходит из того, что "ни поляки, ни болгары, ни норвежцы,
ни чехи, ни румыны, ни подавляющее большинство других народов никогда не
достигали и не достигнут статуса нации"12. И диктатура тут не поможет. Ибо
"нация -- это всегда великая идея вселенского масштаба, пронизывающая
помыслы миллионов". Именно поэтому "только нации способны строить империи"
(статья Лысенко так и называется "Цель -- великая империя"). Какая же идея
способна вдохновить современного россиянина на строительство новой империи?
Лысенко видит ее в "обретении мессианского статуса единственного в мире
защитника национальных культур от космополитической "американоидной"
экспансии, технотронного геноцида и потребительского вырождения"13.
Это, естественно, предполагает необходимость "вступить в тотальную
борьбу с Западом, прежде всего с США, за интеллектуальное и технологическое
лидерство". Само собой разумеется, что такая тотальная борьба "потребует
создания идеологии "технотронного натиска", неизбежно выдвинет своих героев,
мучеников и поэтов"14. Как и его идеологический наставник Сергей Кургинян,
Лысенко полагает, что "нет и не может быть сильной организации вне сильной и
современной идеологии"15. Ибо без нее оппозиция не сможет склонить на свою
сторону не верующее в ее имперские и антизападаые идеалы большинство. Не
сможет убедить его, что, в отличие от послеавгустовского режима, у нее есть
жизнеспособный план построения великого будущего, что ей можно доверить
судьбу своих детей.
Да и как, в самом деле, могут люди вверить себя политическому движению,
если одна его часть ("белые") побуждает их немедленно ринуться в "тотальную
борьбу с Западом", держась при этом подальше от коммунистов, а другая
("красные") требует как раз наоборот --
39
немедленно восстановить социализм и СССР? Если вдобавок третья его
часть ("коричневые") агитирует за "национальную диктатуру" без евреев и
коммунистов, а четвертая (вчерашние демократы-"перебежчики") -- за
парламентскую республику, и с коммунистами, и с евреями, лишь бы свалить
ненавистное "оккупационное правительство"? Кто, безумный, согласится пойти
за таким движением?
На первый взгляд, все лидеры оппозиции это понимают. Их проблема лишь в
том, что если для идеологов, как Кургинян, создание объединительной
идеологии оппозиции -- проблема первоочередная, императивная, то на фланге
практической политики думают иначе. Там идут свои разборки. Николаю Лысенко
надо убедить Баркашова, что именно его вариант национал-социализма имеет
наилучшие шансы. "Белые" стоят перед необходимостью навязать "красным", а
"перебежчики" -- "коричневым" свои планы будущего. Демократические
"перебежчики" содрогаются, надо полагать, когда их новоиспеченный соратник
Баркашов рассуждает о том, что "русская нация превыше всех остальных наций",
или еще того похлеще -- что "мы считаем себя национал-социалистами или, как
говорят на Западе, наци"16. А каково слышать такую ересь вперемешку с
"буржуазными" парламентскими всхлипами председателю вновь созданной
Коммунистической партии России Геннадию Зюганову, работающему бок о бок и с
нацистами, и с "перебежчиками"? Но поддаваться не хочет никто. Можно
сказать, что сегодня оппозиция, по сути, представляет собой партизанское
воинство, при том что каждый местный штаб хочет победить единолично и каждый
командир не покладая рук старается ослабить друзей-соперников. С какой,
помилуйте, стати одни партизанские командиры подчинятся другим в разгаре
такой бешеной политической и личной конкуренции? А главного, над всеми
стоящего штаба -- его-то как раз у оппозиции и нету.
А с другой стороны -- это только сказать легко: создать объединительную
идеологию. Ничем подобным не приходилось озадачиваться ни большевикам в
начале столетия, ни нацистам в 1920-х. И те и другие шли на штурм власти с
более или менее сложившейся идеологией. Сегодняшней оппозиции приходится
строить ее на марше. Никогда еще в истории не было нужды крайним "левым"
смыкаться с крайними "правыми". Сегодня им необходимо чуть ли не слиться в
одну партию. Со всех четырех сторон к искомой идеологии предъявляются
взаимоисключающие требования. Даже мнения о том, что такое русская нация, --
и те расходятся кардинально. Должна она быть этнически чистой, как полагают
петербургское движение "Русь" и "Русская партия" Виктора Корчагина, или
смешанной? А если смешанной, то с кем именно -- со славянами на западе и на
юге, как утверждают национал-республиканцы, или, наоборот, с тюрками на
востоке, как проповедуют "евразийцы" из "Дня"? А что, если нация вообще не
категория, определяемая составом крови, но "полиэтническая
культурно-историческая общность, основанная на самоотождествлении с
определенной культурой"17, как настаивает лидер Экспериментального центра
Кургинян?
А ведь без ответа на этот вопрос нельзя решить ничего, в том чис
40
ле и очертить границы новой России. Это правда, что в границах,
возникших в результате распада СССР, ее не мыслит ни одна из фракций
оппозиции. Но отсюда вовсе не следует, что они согласны между собою. Следует
ли стремиться к "Большой России", включающей Украину и Белоруссию, как
думает Александр Солженицын, поддерживаемый в этом и Лысенко, и Баркашовым?
Или к "Великой России" в границах бывшего СССР, как полагает Александр
Проханов? Или, еще шире, к присоединению всех территорий дореволюционной
России, а заодно и Центральной Азии и Ближнего Востока -- вплоть до
Индийского океана и Средиземного моря,-- как требует Владимир Жириновский?
Или вообще должна стать новая Россия ядром "великого евразийского
пространства" -- от Дублина до Владивостока, -- как пророчествует Александр
Дугин, опирающийся на европейских фашистов?
А какой по духу должна быть эта новая Россия: секулярной или
геократической? Технотронной или аграрной? Языческой или христианской?
Замечу вскользь: нет ничего удивительного в том, что все древние
вопросы, давно решенные в устоявшихся обществах, фундаментальные вопросы
национального самосознания -- вдруг всплыли на поверхность в сегодняшней
буче, причудливо переплетаясь друг с другом и с проблемами рыночной реформы.
Нет ничего удивительного и в том, что вокруг этих вопросов возникло такое
гигантское поле напряженности. Россия, которая многие десятилетия прозябала
на задворках интеллектуальной жизни планеты, оказалась безоружной перед их
невообразимой сложностью.
Удивительно совсем другое -- что реваншистской оппозиции было позволено
перехватить -- и монополизировать, и вульгаризировать -- культурную
инициативу, связанную с проработкой и перенесением в практическую плоскость
этой ставшей такой насущной проблематики.
Остальным оказалось недосуг. Руководителям послеавгустовского режима --
потому что их слишком поглощает сиюминутная суета выживания. Российским
либералам -- потому что они слишком увлечены критикой режима. Человеку,
желающему понять, что вытекает из того, что он -- русский, не у кого просить
разъяснений, кроме как у оппозиции, которая ненавидит "гуманистический
идеализм Запада" и считает, что "в Православии и общинных традициях русской
культуры примату прав человека места нет"18...
"Леность мысли" и
соблазны власти
Итак, "непротиворечивая идеология Русского пути"19, о которой так
хлопочут Кургинян и Лысенко, действительно нужна оппозиции, как воздух.
Затем, чтобы продиктовать сомневающемуся большинству свой ответ на все
тревожащие его древние вопросы. Затем, чтобы с завоеванных позиций стращать
это большинство Западом, истинной целью которою в отношении России является,
чтоб вы знали, "технологический геноцид со всеми атрибутами этого процесса-
размещением радиоактивных захоронений, высокотоксичных и грязных
производств,
41
широчайшей эксплуатацией людских и природных ресурсов"20. Но не в
последнюю очередь единое знамя, единый символ веры, единая, если угодно,
душа нужны оппозиции и просто для того, чтобы "красные" не перерезали на
второй день после победы глотки "белым", а "коричневые" -- "перебежчикам".
Попросту говоря, без "идеологии Русского пути" оппозиция не сможет
воспользоваться плодами своей победы, даже если победа эта ей суждена.
Однако и сегодня -- как и год, и два, и три назад- этого знамени, этой
единой души у нее нет. Конечно, идеология -- не бутерброд от McDonald's:
требуются годы, чтобы она сложилась и созрела. Но какие-то эскизы, наброски
-- могли бы уже, казалось бы, появиться!
Попробуем поискать объяснения. Беспощадное соперничество лидеров,
каждый из которых стремится подавить других именно экстремизмом своих
лозунгов, отчаянное давление "патриотических" масс, требующих немедленных
акций, а не отвлеченных рассуждений, соблазн власти, которая, как им часто
кажется, валяется под ногами, азарт борьбы и необходимость отвечать ударом
на удар -- все это едва ли располагает к нормальной академической работе.
Тем более, что оппозиционные политики, ежеминутно ожидающие подвоха со
стороны нетерпеливых соперников, склонны романтизировать этот азарт
сиюминутной "революционной" практики, с трудом скрывая свое презрение к
медлительным степенным идеологам.
"Наше глубокое убеждение -- идеологии не рождаются в кабинетах и
интеллектуальных лабораториях,-- торопит события Александр Проханов.-- Там
рождаются лишь слабые и робкие эскизы, которые потом предлагаются великому
художнику -- Истории. Этот художник пишет свое полотно на полях сражений, в
застенках, в толпищах и революционных катастрофах. И все, что у него
получается, уже не хрупкие карандашные наброски, а огромные, слезами и
кровью омытые фрески"21. Слов нет, это, конечно, вполне бесшабашная
демагогия, удобно оправдывающая неспособность сосредоточиться на серьезной
умственной работе. Но зато как привлекательно звучит! И как идеально
соответствует безрассудной горячности "патриотических" масс!
И что с того, что Сергей Кургинян поспешил одернуть этого Демосфена
реваншизма: "Главной слабой точкой, ахиллесовой пятой оппозиционного
движения является леность политической мысли... политическое верхоглядство,
неумное и мелкое честолюбие лидеров, приводящее к политической грызне между
ними, тяга к упрощенным решениям, не соответствующим масштабу проблем и
вытекающая отсюда организационная бесплодность, отсутствие воли к
самостоятельной творческой активности в сфере идеологии"22? Что толку от
этих запоздалых обличений? Политики, зависящие от настроения
"патриотических" масс, не желают их слушать. В особенности в моменты, когда
лихорадочные искушения власти становятся непреодолимыми и, подобно лесному
пожару, охватывают вдруг все оппозиционное движение. Перед этой лихорадкой
даже его жрецы -- хранители идеологического огня -- устоять не могут... Мы
видели это в сложнейший период между осенью 92-го и вес
42
ной 93-го. Напомню канву тогдашних событий. Две обычно соперничающие
между собой фракции -- бывшие аппаратчики, вроде Геннадия Зюганова,
щеголяющие сейчас в тоге "краснобелых" национал-большевиков, и нетерпеливые
"перебежчики", вроде Ильи Константинова, сошлись на том, что "идейные
разногласия следует отложить на потом и прежде всего добиваться
правительства народного доверия"23. Нетерпение "перебежчиков" -- в
большинстве своем парламентариев -- понятно. Любая конституционная реформа,
связанная с новыми парламентскими выборами, означала для них уход в
политическое небытие. К тому же "правительство народного доверия", в котором
они, естественно, играли бы главные роли, давало им, казалось, реальный шанс
оседлать массовое "патриотическое" движение, нейтрализовать уличных вождей и
демагогов, которых они сами побаивались.
Бывшие аппаратчики, надо полагать, руководствовались аналогичными
соображениями.
Так или иначе, курс на штурм Кремля был взят. И предвкушение победы
оказалось настолько заразительным, что даже прирожденные идеологи, как
Кургинян, поддались на время общему ажиотажу. Это позже, отрезвев, говорил
он, что "если против России ведется интеллектуальная война, то противостоять
этой войне может только оппозиция, обладающая соответствующим
интеллектуальным оружием, а не племя дикарей, уповающее на политические
булыжники"24. Осенью 92го швырялся он этими политическими булыжниками вполне
самозабвенно, ничуть не уступая тем, кого потом стал называть дикарями, и
уверял меня, что в марте-апреле следующего года "национально-освободительное
движение", которое он с гордостью представляет, непременно будет у власти25.
И Владимир Жириновский заявлял мне тогда в обычной своей безапелляционной
манере, что "в марте в России будет другой политический режим, к власти
придут патриоты"26. И кто только тогда этого не говорил!
Первый в 1993-м номер газеты "День" открывался "Новогодним словом"
главного редактора: "Год, в который мы шагнули, запомнится нам как год
потрясений и бурь, год сопротивления и победы, физической, во плоти, ибо
победу нравственную мы уже одержали"2'.
Второе Всеармейское офицерское собрание в январе 1993 г., которое, в
отличие от первого, контролировалось оппозицией, было настроено еще
воинственнее. Оно объявило о создании "армии народного спасения" и приняло
"Предостережение правительствам недружественных стран и претендентам на
мировое господство": "Мы не станем мириться с теми, кто тянет свои руки к
нашим богатствам. Эти руки мы отобьем. Мы знаем о ваших планах. Всей авиации
мира не хватит, чтобы вывозить с нашей земли трупы ваших солдат"28. Короче,
руки прочь от России и не мешайте нам победить.
Дальше -- больше. В начале февраля "День" отдал целую полосу репортажу
с первого заседания "теневого кабинета-93". "Стремительно надвигается новая
схватка, пик которой придется на март-апрель (!), когда перегруппировка
политических сил завершится, экономика будет разрушена, продовольственные
запасы будут израсходованы,-- брал быка за рога анонимный премьер-министр.--
Я предла
43
гаю выработать рекомендации для оппозиционного движения на нынешний час
и на то, по-видимому, недалекое время, когда оппозиции придется нести бремя
власти в разоренной, охваченной беспорядками России"29. Час "X" назван был
открытым текстом. Тон главного рупора оппозиции становился агрессивнее с
каждым номером. Вот "секретная стенограмма" беседы Ельцина с президентом
Бушем в Москве, которую "евразиец" Шамиль Султанов откомментировал в
предисловии без затей: "Янки получили от Б. Ельцина право убивать россиян и
ставить на них эксперименты"30. Вот монолог генерала Виктора Филатова,
министра иностранных дел в еще одном теневом кабинете оппозиции ("Русской
партии"): "Рабочие больше не просят хлеба. Бесполезно. Они требуют
[автоматы] Калашникова"31.
А заголовки? Прямо на первой полосе: "Преступник Ельцин должен уйти!" и
"Изменников родины под трибунал!" Руководителям московской милиции "День"
рекомендовал не повиноваться приказам начальства, поскольку "режим, которому
они служат, не вечен и патриотическая власть будет жестко спрашивать со всех
предателей родины"32. Естественно, к началу апреля лидерам оппозиции
казалось, что час "X" при дверях. Результаты референдума, в которых они ни
на минуту не сомневались, должны были послужить сигналом к взятию власти.
"Перебежчик" Михаил Астафьев торжествовал: "Я уверен, что поражение Ельцина
на съезде повлечет за собой его уход с политической сцены... Ельцин не
выиграет референдум, даже если его сторонники и попытаются подтасовать
результаты голосования... Если же Ельцин откажется признать результаты
голосования, депутаты вновь прибегнут к процедуре его отрешения от
должности... Ельцин утратил ореол политической неприкосновенности и должен
получить то, что заслужил"33.
Оппозиция словно лишилась разума. Не говоря уже о том, что она
совершала монументальную ошибку, непростительно перепутав агрессивное
настроение "патриотических" масс с настроением большинства российских
избирателей, -- в своем самоубийственном порыве она себе, любимой, отрезала
всякую возможность маневра. Тщетно взывали к здравому смыслу одумавшиеся в
последнюю минуту идеологи. "Политические булыжники" были у всех на уме, а
вовсе не кабинетные тонкости "интеллектуального оружия" и "непротиворечивой
идеологии Русского пути". Какая там идеология, когда земля, казалось, уже
горела под ногами врагов?
Окончилось это все, как мы знаем, пшиком. Но у тех, кто внимательно
наблюдал, как распаляла и понемногу доводила себя до белого каления
оппозиция, кто читал все это и слушал, могло сложиться впечатление, что
Россия и впрямь находится где-то в январе 1933 года по веймарскому
календарю. Уж мне-то работать над этой книгой было как будто бы и вовсе
бессмысленно. Она казалась безнадежно запоздавшей. Я ищу способы остановить
варваров, а они уже, считайте, овладели воротами Рима!
А что же идеологи оппозиции? Они раньше других очнулись от хмельного
угара, охватившего тогда движение. Но, как показал ок44
тябрь 93-го, когда оппозиционные парламентарии оказались, по сути,
заложниками "коричневой" ярости своих собственных вооруженных штурмовиков в
заблокированном Белом доме, соблазн власти дезориентировал и их. И на
будущее ничуть не застрахованы они от повторения этого кошмара.
Другая особенность оппозиции, делающая проблематичным для нее принятие
единого символа веры,-- это закоренелое, почти средневековое сектантство ее
командиров. Например, в 1992 году в России было десять (!) движений и
фронтов, называющих себя одним и тем же именем
"Мы просто коричневые"
"Память"34. И дело не только в том, что все они так судорожно цеплялись
за одно и то же старое название, словно бы именно от этого зависела их
жизнь. Каждая "Память" считала всех остальных опасными еретиками и
скептиков, добродушно сводящих современный фашизм к феномену бритоголовых, к
вандализму и безыдейности, закралась фундаментальная ошибка. Очевидно, что
российский опыт фашизма лежит за пределами их наблюдений, а привычка сводить
русский кризис к проблеме денег оконча36
гельно ослепляет. Как-то забывается за рыночной суетой, что борьба в
России, по сути, идет за контроль над тысячами ядерных боеголовок. Чем
угрожала миру Северная Корея? Способностью изготовить несколько атомных
бомб? А сколько волнений было по этому поводу! Зато когда 28 марта и 3
октября 1993-го профессиональные ненавистники Запада лишь чудом не стали
хозяевами арсенала ядерной сверхдержавы, никто и не вздрогнул...
Я твердо убежден: и Шафаревич, и Кургинян, и все другие пропопедники
организованной ненависти совершенно искренни и неколебимы. Их уже нельзя
переубедить. Только маргинализовать. Только защитить от них умы россиян.
Но для этого -- первое и непременное условие -- нужно хорошо и близко
их узнать.
Казалось бы, это должен быть давным-давно пройденный этап.
Прислушиваться к критике -- занятие не самое приятное, но полезное. Никто не
всматривается так пристрастно и проницательно в облик противника, как
политическая оппозиция. Обратись послеавгустовский режим к аргументам
"патриотических", как, впрочем, и либеральных критиков -- и собственная
уязвимость стала бы для него вполне очевидной. С точки зрения либералов,
режим предал демократические идеалы августовской революции. По мнению же
"патриотов", никакой революции, способной легитимизировать новую власть, в
августе вообще не произошло. Империю ударили ножом в спину, сработал
организованный западными спецслужбами заговор с целью развала великой
державы -- вот и все. Любой из этих вариантов дает нам совершенно
неожиданную картину неукорененного, нилигитимного, если угодно, в глазах
масс режима. Лишенный благословения прошлого и не способный предложить им --
взамен утраченной военной империи -- видение великого гражданского будущего,
он повис в воздухе, опираясь лишь на личную популярность президента.
Точно таким же образом анализ "патриотической" критики помог бы
либеральной оппозиции, будь она заинтересована в трезвой самооценке, воочию
увидеть свою неспособность понять российскую драму в терминах
всемирно-исторического опыта, свой изоляционизм -- а точнее, неумение
вовлечь в разрешение кризиса своего естественного союзника, западную
интеллигенцию.
И основную слабость западных экспертов, занимающихся Россией, дает
возможность оценить "патриотическая" критика: не сумели они за повседневной
суетой разглядеть уязвленную гордость великого народа и жестокую реальность
психологической войны. Сейчас, однако, предстоит нам вступить на путь совсем
непроторенный, никем не хоженный. В либеральных кругах презирают современных
российских реваншистов. Над ними смеются. По их поводу негодуют. В
правительственных кругах их ненавидят. Не ищите, однако, в российской прессе
аналитической критики их высказываний и идей. Всерьез этим не занимается
никто. И, стало быть, ждать нам помощи неоткуда. Придется самим приняться за
эту черную работу.
37
Второй пряник? Как может непонимание оппозиции, с ее реальными
проблемами и слабостями, мистифицировать всю политику Запада в отношении
России, лишить его какой бы то ни было возможности защищать свои интересы в
российской психологической войне,-- покажу на одном, но весьма характерном
примере. 1 августа 1993 г. "Нью-Йорк Таймс" опубликовала редакционную статью
"Новая русская империя?" В ней справедливо отмечается, что
"националистические оппоненты правительства Бориса Ельцина и фракции в
деморализованных и фрагментированных вооруженных силах мечтают о новой
русской империи. И не только мечтают. Некоторые русские военные командиры в
новых республиках начали действовать"7. Далее перечисляются соответствующие
акции этих командиров в Таджикистане, в Азербайджане, в Грузии, в Прибалтике
и на Украине. В моих терминах означает это, что за время, пока я работаю над
этой книгой, реваншистская оппозиция добилась новых впечатляющих успехов в
психологической войне. "Если националисты,-- продолжает газета,-- сумеют
направить крупнейшее в Европе государство с самым большим на континенте
военным и ядерным арсеналом на курс экспансионизма, перспективы
международной безопасности могут трансформироваться за одну ночь".
Верно. Но что же нам по этому поводу делать? "Вашингтон может
использовать как пряник, так и кнут, чтобы помочь м-ру Ельцину отбить вызов
националистов". Бог с ним, с пряником. Но что имеется в виду под кнутом?
"Нужно ясно предупредить националистов, что продолжающееся военное
вмешательство в политику нерусских республик может привести к экономической
изоляции"8. Но ведь, как мы помним, разрыв связей с Западом и является одной
из основных целей реваншистов! Более того, такой разрыв есть главная угроза,
которой они пытаются запугать Запад! Так что же, под кнутом подразумевается
еще один пряник? Александр Баркашов, один из самых откровенных, но не самых
умных идеологов оппозиции, в пространной статье "Эра России", опубликованной
в двух номерах газеты "День", строит весь свой план сокрушения Запада именно
на его экономической изоляции от России. Вот этот план. Прежде всего "наших
собственных ресурсов вполне хватит для автономного развития на случай любого
экономического бойкота со стороны Запада"9. Мы-то, говорит Баркашов, такой
бойкот запросто переживем. А вот переживет ли его Запад? "В результате
прекращения поставок нашего сырья в США и на Западе наступит резкий спад
производства, что повлечет за собой экономический кризис". Но и это еще не
все: "Следуя нашему примеру, своими ресурсами захотят сами распоряжаться и
другие сырьедобывающие страны. Выхода из кризиса для США не будет [выделено
автором -- А. Я.]. Сотрясаемые расовыми и социальными волнениями, они скорее
всего развалятся на ряд небольших государств... Когда это произойдет, в мире
останется только одно самое могучее во всех
38
отношениях государство -- это будет наше государство... Впереди эра
России -- и она уже началась!"10
Вздор? Конечно. Автор не имеет ни малейшего представления ни о
статистике, ни об экономике? И это бесспорно. Но меня занимает другое. Как
назвать после этого тех, кто остановить реваншистов, мечтающих об изоляции
России, намерен угрозой этой самой изоляции?
Как завоевать
большинство? Это хрустальная мечта правой оппозиции, но одновременно и
самая трудная для нее задача, поскольку ее приоритеты серьезно расходятся с
приоритетами большинства в постсоветском обществе. Чего хочет это
большинство? Прежде всего нормальной и мирной жизни, если не по самым
высоким, то хотя бы по приличным европейским стандартам. Хочет оно также
гордиться своей страной. Хочет верить в лучшее будущее своих детей.
Но ничего подобного нет в жестко догматичных имперских, авторитарных и
антизападных приоритетах реваншистской оппозиции.
Баркашов откровеннее других. Он говорит, что "для нашего государства
[спасительным] средством является национальная диктатура"11. Его соперник
Николай Лысенко, хотя он тоже национал-социалист, умнее: ему одной диктатуры
недостаточно. Он исходит из того, что "ни поляки, ни болгары, ни норвежцы,
ни чехи, ни румыны, ни подавляющее большинство других народов никогда не
достигали и не достигнут статуса нации"12. И диктатура тут не поможет. Ибо
"нация -- это всегда великая идея вселенского масштаба, пронизывающая
помыслы миллионов". Именно поэтому "только нации способны строить империи"
(статья Лысенко так и называется "Цель -- великая империя"). Какая же идея
способна вдохновить современного россиянина на строительство новой империи?
Лысенко видит ее в "обретении мессианского статуса единственного в мире
защитника национальных культур от космополитической "американоидной"
экспансии, технотронного геноцида и потребительского вырождения"13.
Это, естественно, предполагает необходимость "вступить в тотальную
борьбу с Западом, прежде всего с США, за интеллектуальное и технологическое
лидерство". Само собой разумеется, что такая тотальная борьба "потребует
создания идеологии "технотронного натиска", неизбежно выдвинет своих героев,
мучеников и поэтов"14. Как и его идеологический наставник Сергей Кургинян,
Лысенко полагает, что "нет и не может быть сильной организации вне сильной и
современной идеологии"15. Ибо без нее оппозиция не сможет склонить на свою
сторону не верующее в ее имперские и антизападаые идеалы большинство. Не
сможет убедить его, что, в отличие от послеавгустовского режима, у нее есть
жизнеспособный план построения великого будущего, что ей можно доверить
судьбу своих детей.
Да и как, в самом деле, могут люди вверить себя политическому движению,
если одна его часть ("белые") побуждает их немедленно ринуться в "тотальную
борьбу с Западом", держась при этом подальше от коммунистов, а другая
("красные") требует как раз наоборот --
39
немедленно восстановить социализм и СССР? Если вдобавок третья его
часть ("коричневые") агитирует за "национальную диктатуру" без евреев и
коммунистов, а четвертая (вчерашние демократы-"перебежчики") -- за
парламентскую республику, и с коммунистами, и с евреями, лишь бы свалить
ненавистное "оккупационное правительство"? Кто, безумный, согласится пойти
за таким движением?
На первый взгляд, все лидеры оппозиции это понимают. Их проблема лишь в
том, что если для идеологов, как Кургинян, создание объединительной
идеологии оппозиции -- проблема первоочередная, императивная, то на фланге
практической политики думают иначе. Там идут свои разборки. Николаю Лысенко
надо убедить Баркашова, что именно его вариант национал-социализма имеет
наилучшие шансы. "Белые" стоят перед необходимостью навязать "красным", а
"перебежчики" -- "коричневым" свои планы будущего. Демократические
"перебежчики" содрогаются, надо полагать, когда их новоиспеченный соратник
Баркашов рассуждает о том, что "русская нация превыше всех остальных наций",
или еще того похлеще -- что "мы считаем себя национал-социалистами или, как
говорят на Западе, наци"16. А каково слышать такую ересь вперемешку с
"буржуазными" парламентскими всхлипами председателю вновь созданной
Коммунистической партии России Геннадию Зюганову, работающему бок о бок и с
нацистами, и с "перебежчиками"? Но поддаваться не хочет никто. Можно
сказать, что сегодня оппозиция, по сути, представляет собой партизанское
воинство, при том что каждый местный штаб хочет победить единолично и каждый
командир не покладая рук старается ослабить друзей-соперников. С какой,
помилуйте, стати одни партизанские командиры подчинятся другим в разгаре
такой бешеной политической и личной конкуренции? А главного, над всеми
стоящего штаба -- его-то как раз у оппозиции и нету.
А с другой стороны -- это только сказать легко: создать объединительную
идеологию. Ничем подобным не приходилось озадачиваться ни большевикам в
начале столетия, ни нацистам в 1920-х. И те и другие шли на штурм власти с
более или менее сложившейся идеологией. Сегодняшней оппозиции приходится
строить ее на марше. Никогда еще в истории не было нужды крайним "левым"
смыкаться с крайними "правыми". Сегодня им необходимо чуть ли не слиться в
одну партию. Со всех четырех сторон к искомой идеологии предъявляются
взаимоисключающие требования. Даже мнения о том, что такое русская нация, --
и те расходятся кардинально. Должна она быть этнически чистой, как полагают
петербургское движение "Русь" и "Русская партия" Виктора Корчагина, или
смешанной? А если смешанной, то с кем именно -- со славянами на западе и на
юге, как утверждают национал-республиканцы, или, наоборот, с тюрками на
востоке, как проповедуют "евразийцы" из "Дня"? А что, если нация вообще не
категория, определяемая составом крови, но "полиэтническая
культурно-историческая общность, основанная на самоотождествлении с
определенной культурой"17, как настаивает лидер Экспериментального центра
Кургинян?
А ведь без ответа на этот вопрос нельзя решить ничего, в том чис
40
ле и очертить границы новой России. Это правда, что в границах,
возникших в результате распада СССР, ее не мыслит ни одна из фракций
оппозиции. Но отсюда вовсе не следует, что они согласны между собою. Следует
ли стремиться к "Большой России", включающей Украину и Белоруссию, как
думает Александр Солженицын, поддерживаемый в этом и Лысенко, и Баркашовым?
Или к "Великой России" в границах бывшего СССР, как полагает Александр
Проханов? Или, еще шире, к присоединению всех территорий дореволюционной
России, а заодно и Центральной Азии и Ближнего Востока -- вплоть до
Индийского океана и Средиземного моря,-- как требует Владимир Жириновский?
Или вообще должна стать новая Россия ядром "великого евразийского
пространства" -- от Дублина до Владивостока, -- как пророчествует Александр
Дугин, опирающийся на европейских фашистов?
А какой по духу должна быть эта новая Россия: секулярной или
геократической? Технотронной или аграрной? Языческой или христианской?
Замечу вскользь: нет ничего удивительного в том, что все древние
вопросы, давно решенные в устоявшихся обществах, фундаментальные вопросы
национального самосознания -- вдруг всплыли на поверхность в сегодняшней
буче, причудливо переплетаясь друг с другом и с проблемами рыночной реформы.
Нет ничего удивительного и в том, что вокруг этих вопросов возникло такое
гигантское поле напряженности. Россия, которая многие десятилетия прозябала
на задворках интеллектуальной жизни планеты, оказалась безоружной перед их
невообразимой сложностью.
Удивительно совсем другое -- что реваншистской оппозиции было позволено
перехватить -- и монополизировать, и вульгаризировать -- культурную
инициативу, связанную с проработкой и перенесением в практическую плоскость
этой ставшей такой насущной проблематики.
Остальным оказалось недосуг. Руководителям послеавгустовского режима --
потому что их слишком поглощает сиюминутная суета выживания. Российским
либералам -- потому что они слишком увлечены критикой режима. Человеку,
желающему понять, что вытекает из того, что он -- русский, не у кого просить
разъяснений, кроме как у оппозиции, которая ненавидит "гуманистический
идеализм Запада" и считает, что "в Православии и общинных традициях русской
культуры примату прав человека места нет"18...
"Леность мысли" и
соблазны власти
Итак, "непротиворечивая идеология Русского пути"19, о которой так
хлопочут Кургинян и Лысенко, действительно нужна оппозиции, как воздух.
Затем, чтобы продиктовать сомневающемуся большинству свой ответ на все
тревожащие его древние вопросы. Затем, чтобы с завоеванных позиций стращать
это большинство Западом, истинной целью которою в отношении России является,
чтоб вы знали, "технологический геноцид со всеми атрибутами этого процесса-
размещением радиоактивных захоронений, высокотоксичных и грязных
производств,
41
широчайшей эксплуатацией людских и природных ресурсов"20. Но не в
последнюю очередь единое знамя, единый символ веры, единая, если угодно,
душа нужны оппозиции и просто для того, чтобы "красные" не перерезали на
второй день после победы глотки "белым", а "коричневые" -- "перебежчикам".
Попросту говоря, без "идеологии Русского пути" оппозиция не сможет
воспользоваться плодами своей победы, даже если победа эта ей суждена.
Однако и сегодня -- как и год, и два, и три назад- этого знамени, этой
единой души у нее нет. Конечно, идеология -- не бутерброд от McDonald's:
требуются годы, чтобы она сложилась и созрела. Но какие-то эскизы, наброски
-- могли бы уже, казалось бы, появиться!
Попробуем поискать объяснения. Беспощадное соперничество лидеров,
каждый из которых стремится подавить других именно экстремизмом своих
лозунгов, отчаянное давление "патриотических" масс, требующих немедленных
акций, а не отвлеченных рассуждений, соблазн власти, которая, как им часто
кажется, валяется под ногами, азарт борьбы и необходимость отвечать ударом
на удар -- все это едва ли располагает к нормальной академической работе.
Тем более, что оппозиционные политики, ежеминутно ожидающие подвоха со
стороны нетерпеливых соперников, склонны романтизировать этот азарт
сиюминутной "революционной" практики, с трудом скрывая свое презрение к
медлительным степенным идеологам.
"Наше глубокое убеждение -- идеологии не рождаются в кабинетах и
интеллектуальных лабораториях,-- торопит события Александр Проханов.-- Там
рождаются лишь слабые и робкие эскизы, которые потом предлагаются великому
художнику -- Истории. Этот художник пишет свое полотно на полях сражений, в
застенках, в толпищах и революционных катастрофах. И все, что у него
получается, уже не хрупкие карандашные наброски, а огромные, слезами и
кровью омытые фрески"21. Слов нет, это, конечно, вполне бесшабашная
демагогия, удобно оправдывающая неспособность сосредоточиться на серьезной
умственной работе. Но зато как привлекательно звучит! И как идеально
соответствует безрассудной горячности "патриотических" масс!
И что с того, что Сергей Кургинян поспешил одернуть этого Демосфена
реваншизма: "Главной слабой точкой, ахиллесовой пятой оппозиционного
движения является леность политической мысли... политическое верхоглядство,
неумное и мелкое честолюбие лидеров, приводящее к политической грызне между
ними, тяга к упрощенным решениям, не соответствующим масштабу проблем и
вытекающая отсюда организационная бесплодность, отсутствие воли к
самостоятельной творческой активности в сфере идеологии"22? Что толку от
этих запоздалых обличений? Политики, зависящие от настроения
"патриотических" масс, не желают их слушать. В особенности в моменты, когда
лихорадочные искушения власти становятся непреодолимыми и, подобно лесному
пожару, охватывают вдруг все оппозиционное движение. Перед этой лихорадкой
даже его жрецы -- хранители идеологического огня -- устоять не могут... Мы
видели это в сложнейший период между осенью 92-го и вес
42
ной 93-го. Напомню канву тогдашних событий. Две обычно соперничающие
между собой фракции -- бывшие аппаратчики, вроде Геннадия Зюганова,
щеголяющие сейчас в тоге "краснобелых" национал-большевиков, и нетерпеливые
"перебежчики", вроде Ильи Константинова, сошлись на том, что "идейные
разногласия следует отложить на потом и прежде всего добиваться
правительства народного доверия"23. Нетерпение "перебежчиков" -- в
большинстве своем парламентариев -- понятно. Любая конституционная реформа,
связанная с новыми парламентскими выборами, означала для них уход в
политическое небытие. К тому же "правительство народного доверия", в котором
они, естественно, играли бы главные роли, давало им, казалось, реальный шанс
оседлать массовое "патриотическое" движение, нейтрализовать уличных вождей и
демагогов, которых они сами побаивались.
Бывшие аппаратчики, надо полагать, руководствовались аналогичными
соображениями.
Так или иначе, курс на штурм Кремля был взят. И предвкушение победы
оказалось настолько заразительным, что даже прирожденные идеологи, как
Кургинян, поддались на время общему ажиотажу. Это позже, отрезвев, говорил
он, что "если против России ведется интеллектуальная война, то противостоять
этой войне может только оппозиция, обладающая соответствующим
интеллектуальным оружием, а не племя дикарей, уповающее на политические
булыжники"24. Осенью 92го швырялся он этими политическими булыжниками вполне
самозабвенно, ничуть не уступая тем, кого потом стал называть дикарями, и
уверял меня, что в марте-апреле следующего года "национально-освободительное
движение", которое он с гордостью представляет, непременно будет у власти25.
И Владимир Жириновский заявлял мне тогда в обычной своей безапелляционной
манере, что "в марте в России будет другой политический режим, к власти
придут патриоты"26. И кто только тогда этого не говорил!
Первый в 1993-м номер газеты "День" открывался "Новогодним словом"
главного редактора: "Год, в который мы шагнули, запомнится нам как год
потрясений и бурь, год сопротивления и победы, физической, во плоти, ибо
победу нравственную мы уже одержали"2'.
Второе Всеармейское офицерское собрание в январе 1993 г., которое, в
отличие от первого, контролировалось оппозицией, было настроено еще
воинственнее. Оно объявило о создании "армии народного спасения" и приняло
"Предостережение правительствам недружественных стран и претендентам на
мировое господство": "Мы не станем мириться с теми, кто тянет свои руки к
нашим богатствам. Эти руки мы отобьем. Мы знаем о ваших планах. Всей авиации
мира не хватит, чтобы вывозить с нашей земли трупы ваших солдат"28. Короче,
руки прочь от России и не мешайте нам победить.
Дальше -- больше. В начале февраля "День" отдал целую полосу репортажу
с первого заседания "теневого кабинета-93". "Стремительно надвигается новая
схватка, пик которой придется на март-апрель (!), когда перегруппировка
политических сил завершится, экономика будет разрушена, продовольственные
запасы будут израсходованы,-- брал быка за рога анонимный премьер-министр.--
Я предла
43
гаю выработать рекомендации для оппозиционного движения на нынешний час
и на то, по-видимому, недалекое время, когда оппозиции придется нести бремя
власти в разоренной, охваченной беспорядками России"29. Час "X" назван был
открытым текстом. Тон главного рупора оппозиции становился агрессивнее с
каждым номером. Вот "секретная стенограмма" беседы Ельцина с президентом
Бушем в Москве, которую "евразиец" Шамиль Султанов откомментировал в
предисловии без затей: "Янки получили от Б. Ельцина право убивать россиян и
ставить на них эксперименты"30. Вот монолог генерала Виктора Филатова,
министра иностранных дел в еще одном теневом кабинете оппозиции ("Русской
партии"): "Рабочие больше не просят хлеба. Бесполезно. Они требуют
[автоматы] Калашникова"31.
А заголовки? Прямо на первой полосе: "Преступник Ельцин должен уйти!" и
"Изменников родины под трибунал!" Руководителям московской милиции "День"
рекомендовал не повиноваться приказам начальства, поскольку "режим, которому
они служат, не вечен и патриотическая власть будет жестко спрашивать со всех
предателей родины"32. Естественно, к началу апреля лидерам оппозиции
казалось, что час "X" при дверях. Результаты референдума, в которых они ни
на минуту не сомневались, должны были послужить сигналом к взятию власти.
"Перебежчик" Михаил Астафьев торжествовал: "Я уверен, что поражение Ельцина
на съезде повлечет за собой его уход с политической сцены... Ельцин не
выиграет референдум, даже если его сторонники и попытаются подтасовать
результаты голосования... Если же Ельцин откажется признать результаты
голосования, депутаты вновь прибегнут к процедуре его отрешения от
должности... Ельцин утратил ореол политической неприкосновенности и должен
получить то, что заслужил"33.
Оппозиция словно лишилась разума. Не говоря уже о том, что она
совершала монументальную ошибку, непростительно перепутав агрессивное
настроение "патриотических" масс с настроением большинства российских
избирателей, -- в своем самоубийственном порыве она себе, любимой, отрезала
всякую возможность маневра. Тщетно взывали к здравому смыслу одумавшиеся в
последнюю минуту идеологи. "Политические булыжники" были у всех на уме, а
вовсе не кабинетные тонкости "интеллектуального оружия" и "непротиворечивой
идеологии Русского пути". Какая там идеология, когда земля, казалось, уже
горела под ногами врагов?
Окончилось это все, как мы знаем, пшиком. Но у тех, кто внимательно
наблюдал, как распаляла и понемногу доводила себя до белого каления
оппозиция, кто читал все это и слушал, могло сложиться впечатление, что
Россия и впрямь находится где-то в январе 1933 года по веймарскому
календарю. Уж мне-то работать над этой книгой было как будто бы и вовсе
бессмысленно. Она казалась безнадежно запоздавшей. Я ищу способы остановить
варваров, а они уже, считайте, овладели воротами Рима!
А что же идеологи оппозиции? Они раньше других очнулись от хмельного
угара, охватившего тогда движение. Но, как показал ок44
тябрь 93-го, когда оппозиционные парламентарии оказались, по сути,
заложниками "коричневой" ярости своих собственных вооруженных штурмовиков в
заблокированном Белом доме, соблазн власти дезориентировал и их. И на
будущее ничуть не застрахованы они от повторения этого кошмара.
Другая особенность оппозиции, делающая проблематичным для нее принятие
единого символа веры,-- это закоренелое, почти средневековое сектантство ее
командиров. Например, в 1992 году в России было десять (!) движений и
фронтов, называющих себя одним и тем же именем
"Мы просто коричневые"
"Память"34. И дело не только в том, что все они так судорожно цеплялись
за одно и то же старое название, словно бы именно от этого зависела их
жизнь. Каждая "Память" считала всех остальных опасными еретиками и