Страница:
которое такая трансформация неизбежно должна была за собой повлечь?
Дважды так широковещательно высказаться невпопад -- чересчур и для
менее выдающегося эксперта. Однако предсказания не были сделаны наобум: за
ними стояла теория. Почтенная (хотя и вполне тривиальная) геополитическая
догма, согласно которой современный русско-американский конфликт является
"наследником старинного, почти традиционного и безусловно геополитического
противостояния между великими океанскими державами и доминирующими
государствами суши"25. Это соперничество, в котором Америка, следуя той же
догме, выступает преемницей Великобритании, а Россия -- нацистской Германии,
есть лишь "современная фаза вековой борьбы за контроль над самым активным в
мире континентом [Евразией] -- борьбы, которая бушует со времени
средиземноморской Римской империи"26. Знает ли, интересно, м-р Бжезинский,
что за океаном у него есть двойник? Что геополитические выкладки русского
фашиста Александра Дугина, признанного идеолога одной из самых влиятельных
групп непримиримой оппозиции ("евразийцев"), почти полностью совпада62
ют с его собственными? Единственное отличие в том, что Дугин в поисках
точки отсчета русско-американского "исторического соперничества" уходит еще
дальше в глубь веков. Для него Россия законно наследует древнему Риму, тогда
как в Америке заново воплощается древний Карфаген. Нетрудно догадаться, куда
гнет Дугин: новый Рим -- Третий Рим, Москва -- предназначен разрушить новый
Карфаген так же, как это сделал некогда его славный предшественник.
Логика рассуждений, однако, совершенно идентична в обоих случаях
-- логика хорошо известной игры с нулевой суммой, где выигрыш одной
стороны непременно означает проигрыш другой. И поскольку, по словам м-ра
Бжезинского, "пришествие ядерного века умерило страсти в этой борьбе, но
усилило ее устойчивую, историческую природу"27, -- ничто не остановит ее,
покуда один из двух врагов не будет поставлен на колени. Правда, м-р
Бжезинский выглядит умереннее своего заокеанского двойника. Он не добивается
полного уничтожения "исторического соперника": "Поскольку в ядерном веке
победа в традиционном смысле -- анахронизм и поскольку общее примирение
нереалистично, Америка должна преследовать цель исторически одолеть
Москву"28. Но что значит такая тактическая уступка по сравнению с
грандиозной и по сути манихейской идеей вечного противостояния "океана и
суши", навсегда, как подчеркивает сам пророк, исключающего возможность
"общего примирения", не говоря уже о партнерстве с демократической Россией.
Впрочем, какая демократическая Россия? Откуда? Не допускает таких вольностей
железная, тупая догма. В этой геополитической вселенной Россия до скончания
веков обречена оставаться полюсом, противоположным Америке, -- полюсом зла.
Имеет ли эта теория хоть какую-нибудь прогностическую ценность? Можно
ли, другими словами, предсказать, опираясь на нее, будущее
русско-американских отношений? М-р Бжезинский попытался. В "Плане игры" он
предложил целых двенадцать сценариев этого будущего. Многие из них до такой
степени экзотичны, что и возражений серьезных не подберешь. Возьмем хоть
сценарий No 6:
"Возникновение четвертого центрального стратегического фронта на
РиоГранде"29. Или No 8: "Конвенциональная война на третьем центральном
стратегическом фронте. Соединенные Штаты терпят поражение в Персидском
заливе"30. Один из краткосрочных сценариев предусматривает "продолжение
массированного наращивания советских наступательных и оборонительных
стратегических систем, которое может драматически изменить баланс в ущерб
Соединенным Штатам к середине 1990-х"31...
Одним словом, предусмотрено в планах игры все, мыслимое и немыслимое,
кроме одного. Кроме того, что на самом деле случилось. Увы, решающие события
произошли очень далеко от Персидского залива, не говоря уже о Рио-Гранде.
Они свершились там, где геополитические концепции м-ра Бжезинского никакой
почвы для них не предусматривали
-- в Москве. "Империя зла" приказала долго жить. В России
восторжествовали демократические силы. В Кремле возник слабый, но
прото-демократический и на удивление проамериканский режим. И на РиоГранде
все было спокойно, и с Персидским заливом 63
у м-ра Бжезинского накладочка вышла... Мир оказался перед совершенно
новой, ни одним из двенадцати высокоумных сценариев не охваченной ситуацией.
Умерим, однако, свой сарказм. Перед нами -- всего лишь -- геополитик,
профессионально занимающийся корреляцией сил между государствами, а вовсе не
трансформациями внутри этих государств. О широте взглядов это, конечно, не
говорит, но геополитика как таковая имела право не догадываться о потенциале
российской демократической оппозиции в советские времена, как и теперь,
впрочем, имеет право мало интересоваться потенциалом реваншистской оппозиции
в России сегодняшней. Не обязана она рассматривать внутренние антагонизмы в
политике и общественном мнении. Не за то ей, как говорят в народе, деньги
платят, Просчет м-ра Бжезинского состоит, следовательно, лишь в том, что он
не учел эту естественную ограниченность своей науки. Удивительно,
согласитесь, для эксперта с такой всемирной репутацией. Но что еще
удивительнее -- публично оскандалившись, наш герой, как свидетельствует его
уверенная статья в "Форейн Афферс" уже в 1994-м, продолжает баловаться
прогнозами, по-прежнему строя их на своих излюбленных концепциях!
Поневоле вспоминается старый еврейский анекдот, который лучше всего
объяснит нам, что происходит. Вдова жалуется ребе, что ее сын не умеет
курить, пить водку и гулять с девушками.
-- Так это же очень хорошо. Вы, наверное, самая счастливая мать!
-- Ребе, вы меня не поняли. Он ничего этого не умеет. Но он все это
делает!
Шутки в сторону, впрочем: м-р Бжезинский не только теоретизирует -- он
дает четкие рекомендации американскому правительству, и имя его придает
каждому предложению немалый вес.
Естественно, политика этого правительства, которая "может быть
суммирована следующим образом: цель сдерживания советской экспансии заменена
партнерством с демократической Россией"32, этому эксперту не нравится. Он
настойчиво советует вернуться к прежней политике, дав ей новое имя --
"геополитический плюрализм"33. Суть этого туманного термина проста:
сдерживание новой русской экспансии, ориентированной, как предполагается, на
"возрождение империи"34. "Хорошая доза жесткой геополитики будет намного
полезней в создании достойной преемницы для исторически преуспевшей
стратегии сдерживания"35.
Как видим, именно за пренебрежение геополитикой и готовность
партнерствовать с демократической Россией и сердится м-р Бжезинский на
правительство: "Сегодняшняя стратегия Соединенных Штатов исходит из неверных
предпосылок, сфокусирована на ошибочной стратегической цели и может привести
к опасным геополитическим последствиям"36. Но почему "ошибочная", почему
"опасные"?
Оказывается, перспективы "стабильной демократии в России никак нельзя
назвать многообещающими"37. Дело в том, что "возникающий капиталистический
класс полностью паразитичен"38; "склонность президента Ельцина к
авторитаризму преобразовала новую конституцию демократической России в
документ, который может с 64
легкостью быть использован для оправдания произвольного личного
правления"39; "имперский импульс остается сильным и даже усиливается"40;
"особенно тревожна растущая самоуверенность военных, пытающихся сохранить
или возродить контроль над старой русской империей"41. В результате -- "если
сегодняшние цели российской политики и не могут трактоваться как открыто
империалистические, они по меньшей мере прото-империалистические"42. В
доказательство м-р Бжезинский цитирует "президента Казахстана Нурсултана
Назарбаева, который публично заявил -- словами, почти рассчитанными на то,
чтобы разъярить русских, -- что любые разговоры о защите русских,
проживающих в Казахстане, напоминают времена Гитлера, который тоже начинал с
вопроса о защите судетских немцев"43. Второе возражение м-ра Бжезинского
против "политики партнерства" имеет в виду некий "грандиозный план" русского
экспансионизма, угрожающий не только новым независимым государствам в
постсоветском пространстве, но и Центральной Европе и самому даже
ЕвроАтлантическому союзу. Последствия могут быть катастрофическими для
Америки. В особенности, если российская "система безопасности будет
простираться (как гласит лозунг) от Ванкувера до Владивостока, размывая
таким образом Евро-Атлантический союз и позволяя в то же время России стать
региональным гегемоном и сильнейшей державой в Евразии"44. Есть, в самом
деле, над чем призадуматься бедным американцам! Правда, м-р Бжезинский ничем
этого своего утверждения не обосновывает -- ни цитатами, ни примерами, ни
вообще чем бы то ни было вещественным. Он даже не сообщает читателю, чей
именно этот "лозунг" и этот "грандиозный план". Единственный аргумент -- это
нежелание России видеть своих бывших союзников членами НАТО, а себя
исключенной и изолированной. Но ведь при наличии могущественного военного
союза под самым боком, на своих бывших западных границах, такое нежелание
естественно. Как отнесся бы м-р Бжезинский к тому, чтобы, скажем, Мексика,
Куба, Канада и страны Центральной Америки объединились в военном союзе, а
США были бы из него исключены? Но если человек не ссылается ни на какие
источники, это вовсе не значит, что он ими не пользуется. И поскольку никто
в сегодняшней Москве не рассуждает об империи от Ванкувера до Владивостока,
кроме русских фашистов, не трудно эти источники распознать. Да, именно на
экспансионистских планах Дугина и Жириновского строит уважаемый аналитик
свои стратегические выводы. Но только приписывает он эти планы --
ельцинскому режиму. Странная, согласитесь, ошибка, даже для геополитика. Как
выглядел бы в Америке тот, кто захотел бы, скажем, приписать президенту
Картеру планы и лозунги американского фашиста Линдона Ляруша?
Идеи экономической и оборонной интеграции постсоветского пространства
действительно носятся в воздухе во всех столицах новых независимых
государств. Есть, однако, два принципиально различных подхода к этой
проблеме.
"Евразийский союз", предлагаемый Назарбаевым, предполагает свободную
конфедерацию суверенных государств -- по модели Европейского союза. Уж если
м-р Бжезинский хвалит президента Казах
65
стана за независимую позицию, то об этих его проектах он просто не
может не знать.
Второй подход, проповедуемый Дугиным, делает ставку на насильственное
"собирание империи", на попрание суверенитета новых государств.
Сблизить эти два подхода невозможно. Перепутать тоже. Именно на этом
замешано яростное противостояние ельцинского режима и его имперских
оппонентов на всех фронтах. В самом деле, мирного решения этот конфликт не
имеет.
Неужели же м-р Бжезинский этого не знает? Но почему же тогда, игнорируя
все различия, он смешивает оба подхода в один и предлагает своему
правительству "сдерживать" не реваншистскую оппозицию, а ельцинский режим?
Представляю, как приятно были изумлены русские фашисты, получив столь
неожиданную поддержку! Не случайно ведь один из лидеров русского имперского
реванша в разговоре со мной признался, что если бы в Америке уже не было
"Плана игры" Бжезинского, им пришлось бы его выдумать. И ведь точно, для
этой публики изоляция России, подразумеваемая концепцией "геополитического
плюрализма", -- все равно, что выигрыш миллиона по трамвайному билету.
На этом примере отчетливо видно, как непонимание веймарской природы
нынешней российской ситуации дезориентирует даже бесспорно сильные и
изощренные умы. Я ведь не спорю с м-ром Бжезинским просто ради того, чтобы
спорить. Напротив: считаю, что в изначальных своих посылках он безусловно
прав. Сегодняшняя политика США в отношении России нравится мне, как знает
читатель, ничуть не больше, чем ему. Я готов подписаться под его точной
формулой:
"Россия может быть либо империей, либо демократией. Быть и тем и другим
она не может"45. Растущая самоуверенность российских военных и меня тревожит
точно так же, как и его.
Но различия между нами не только в том, что я вижу всю несовместимость
Ельцина с Дугиным, а он -- нет, он уверен, что у геополитики есть ответы на
все вопросы российско-американских отношений, а я так не считаю. Он проходит
мимо психологической войны, не берет в расчет гибельную националистическую
"радиацию", которая уже привела в Москве к опасному отступлению демократии
на всех направлениях. Порой мне кажется, что он вообще не подозревает об их
существовании, хотя этот веймарский феномен наверняка окажется решающим для
судеб второй ядерной сверхдержавы и всего мира.
Имперский реванш, о котором предупреждает м-р Бжезинский, будет
абсолютно реален в пост-ельцинской России. Но пока -- пока ассоциировать его
с послеавгустовским режимом, который, при всех своих грехах, остается покуда
единственной силой, способной противостоять ему в сегодняшней Москве, не
только логически нелепо, но и политически гибельно.
Антирусская позиция -- решись американское правительство последовать
этому авторитетному совету -- неизбежно нанесет сокрушительный удар по всем
либеральным, антиимперским силам в Москве. Она подтвердит, по сути, что
ненавистники Запада были правы с самого начала. Прозападные симпатии
населения -- главная наша надежда -- будут полностью развеяны.
66
И что же можно будет противопоставить грозным силам имперского реванша?
Уж не картонный ли геополитический барьер, который м-р Бжезинский предлагает
воздвигнуть в бывших советских провинциях? Но ведь полная неспособность
такого барьера сдержать экспансию России была уже доказана экспериментально
после 1917-го. "Геополитический плюрализм" тогдашнего образца блистательно
провалился во времена Ленина и Троцкого. Так почему он должен оказаться
более состоятельным во времена Жириновского и Дугина -- в случае, если им
будет позволено овладеть Кремлем?
Я далек от мысли, что взгляды, которые я кратко здесь изложил,
исчерпывают всю палитру мнений западных экономистов, политологов, историков
и практических политиков, занимающихся Россией. Многие захотят отмежеваться
от них -- и с полным правом. Однако, вовсе не факт, что при этом они готовы
будут согласиться со мной. Большинство американских экспертов проявляют
поразительное равнодушие к опасному ослаблению демократических сил в России,
не связывают с ним мыслей об историческом выборе Запада и потому не
испытывают никакой потребности включаться ни в какие серьезные дискуссии, не
говоря уж о более конкретных шагах.
Диалог глухих Причины могут не совпадать. Одним российская демократия
представляется не более чем функцией, производным от рыночной реформы и
западных кредитов. Другие просто не верят в ее перспективы. Но едины все в
одном -- имперский реванш в России не существует для них в качестве особого,
самостоятельного фигуранта на политической сцене. Никто не знает его
аргументов, не понимает его языка, не говоря уже о природе его влияния на
страну. И, главное, никто не хочет знать. Ну давайте попробуем смоделировать
диалог, скажем, Мартина Мэлия с Сергеем Кургиняном. Мэлия радостно
констатирует: общество оказалось монетаризованным, реформы идут вперед, и
эти процессы уже неостановимы. А Кургинян в ответ только что кулаками не
машет: для него происходящее не реформы, а война против России, а успех
реформ
-- не победа, а деструкция, дезинтеграция и регресс, ведущий к
национальной катастрофе. И что же Мэлия? Объясняет, почему Кургинян не прав?
Доказывает, что в планы Запада вовсе не входит постепенное превращение
России в "Верхнюю Вольту без ядерных ракет"? Ничуть. Мэлия просто не
подозревает об этих аргументах. Понятия не имеет, какой ужас, какое
отчаяние, какая боль за ними стоят. И как заразительны эти чувства.
Нет, это даже не извечный российский диалог изоляционистов и
западников. Там стороны, по крайней мере, вслушивались в аргументы друг
друга -- хотя бы затем, чтобы точнее ответить. Тут западники вообще не
слышат голоса противной стороны, просто поют, как тетерева на току, -- о
кредитах, о приватизации, об успехах и неудачах шоковой терапии...
Одни говорят о "войне миров", о сознательном "разрушении России",
столкнувшейся с обреченной, "тупиковой" цивилизацией при67
рожденных убийц, о неотвратимой угрозе того самого иностранного ига,
которое не сумел навязать Гитлер. И что отвечают им другие? Что общество
монетаризовано? Что нужны западные кредиты? Или что надо было подождать с
шоковой терапией еще лет десять--пятнадцать? Изобретают новую "политику
сдерживания" России? Просто руки опускаются. Диалог глухих!
Люди, принимающие решения на Западе, вовсе не обязаны верить мне на
слово. Слава Богу, Россия пока что свободная страна. И силу имперского
реванша, и его влияние на массы, на армию и политические элиты, и нарастание
-- в результате этого влияния -- антизападных, в особенности
антиамериканских настроений в стране вполне возможно измерить по данным
опросов. Почему бы, в самом деле, не организовать в России соответствующую
всем западным стандартам социологическую службу? И следить за динамикой этих
настроений, улавливать их истоки. Прервать диалог глухих! Наладить своего
рода обратную связь с публикой России и каждую неделю получать полную
информацию, как отразилось в ее общественном мнении любое действие -- или
бездействие -- Запада.
Само уже отсутствие такой социологической службы вполне, мне кажется,
красноречиво говорит о том, как варварски распоряжается он, то есть Запад,
тем единственныым реальным капиталом, который есть у него сегодня в России,
-- капиталом моральным, капиталом прозападных симпатий ее народа. В конце
концов, все благодеяния, о которых хлопочут Джеффри Сакс и Мартин Мэлия, --
кредиты, помощь в финансовой стабилизации, технологии -- все может быть в
один прекрасный день повернуто против благодетелей. И только моральный
капитал -- никогда. Как же можно позволить себе не интересоваться тем, в
каком он состоянии, растет или оскудевает, и если верно последнее, то
почему?
Но просто регистрировать еженедельное падение акций на рынке
российского общественного мнения -- этого, конечно, мало. Нужно еще
научиться противодействовать этому падению, противопоставить идеологам
реваншизма свои аргументы и свои объяснения. И нужен для этого совершенно
другой инструмент. Назовем его условно "службой диалога". Диалога с
российской интеллигенцией и с массами, расколотыми, растерянными,
дезориентированными марсианским 92-м, индифферентностью Запада и
реваншистской пропагандой. Ни один поступок Запада в отношении России не
должен остаться необъясненным в процессе этого диалога. Беспардонная ложь,
распространяемая реваншистами ("Верхняя Вольта без ядерных ракет"), должна
быть нейтрализована убедительными картинами великого европейского будущего
демократической России. Все мифические "заговоры" и "войны против России"
должны быть беспристрастно расследованы ведущими интеллектуалами и
политиками Запада -- только так может быть развеяна горечь, накопившаяся в
ходе диалога глухих. Люди должны понимать, куда они идут и что их ждет,
какие жертвы от них еще потребуются и какое будущее строят они для своих
детей. И об Америке им тоже надо знать больше -- и глубже -- нежели
преподносит им массовая продукция Голливуда. (Скажем, "12 рас68
серженных мужчин" несопоставимо предпочтительней в этом смысле
очередного фильма ужасов).
Но я, кажется, увлекся. Откуда, на самом деле, возьмется
социологическая служба и тем более "служба диалога", если догмы веймарской
политики продолжают царить и русский кризис по-прежнему сводится к новым
кредитам и шоковой терапии? А с другой стороны -- откуда взяться переменам,
если у людей, единственно способных их стимулировать, нет даже желания
собраться вместе и обсудить происходящее?
Единственная надежда, моя во всяком случае, -- на то, что за пределами
этого круга есть достаточно талантливых, серьезных и мужественных
потенциальных еретиков, способных оценить опасность веймарской политики и
бросить вызов ее догмам. И союзников я сегодня ищу -- среди них.
Глава четвертая Гадкий утенок
Я упрекаю западных экспертов, а читатель может обидеться
-- за российских. Разве нет в России своих моральных и научных
авторитетов? Нет сильной либеральной интеллигенции, нет свободной прессы?
Вблизи виднее, как наращивает мускулы имперский реванш, меньше вероятность
ошибок. Так почему же в поисках союзников я так мало смотрю в сторону
России? Пришло время объясниться. Хотя бы потому, что решающие схватки с
силами имперского реванша еще предстоят российской демократии. До сих пор
были цветочки. Ягодки впереди.
Если по веймарскому календарю августовское противостояние в Москве 1991
г. было эквивалентно Капповскому путчу в Берлине в марте 1920-го, то
кровавая попытка фашистского переворота в октябре 93-го соответствовала,
скорее всего, фашистскому "маршу на Берлин" ноября 23-го. Открытые мятежи
всегда производят очень сильное впечатление. Но по сценарию апогей
конфронтации, пик психологической войны, должен наступить лишь после них.
И ведь точно! Не прошло и года после октябрьского "похода на Москву",
как разразился чеченский кризис. Если веймарский сценарий все еще нуждается
в доказательствах, трудно представить себе более убедительное. В самом деле,
что произошло в высших эшелонах власти? "Партия войны", локализованная
прежде, в период путчей и мятежей, в непримиримой оппозиции, стремительно
передвинулась вверх, в само президентское окружение, превратившись в "клику"
или "мафию", как после начала чеченских событий окрестили ее в Москве.
Аналогичный взлет "партии войны" и решил в свое время судьбу Веймарской
республики. Как? А очень просто. Президентская "клика", во главе с генералом
Шлейхером и фон Папеном, нашла вдруг общий язык с той самой оппозицией, с
которой сра70
жалась в эпоху мятежей. Примирилась, так сказать, с непримиримыми. Что
закончилось, как мы хорошо помним, приходом к власти в январе 1933-го лидера
этих самых непримиримых по имени Адольф Гитлер.
Разумеется, правительство нового канцлера было коалиционным. И
президентская "клика" имела в нем абсолютное большинство. И была она
совершенно уверена, что сумеет преодолеть таким хитрым способом кризис
власти и в то же время скомпрометировать непримиримых. Эта ошибка оказалась
для нее фатальной. Союз с дьяволом привел ее к гибели, не только
политической. Не прошло и полутора лет, как генерал Шлейхер был зарезан
вместе с женой в Ночь длинных ножей, а Папен сослан в Турцию.
Не одна Чечня свидетельствует, что ядро "партии войны" и впрямь
переместилось в Кремль. Теперь уже не только аутсайдер Жириновский
проповедует ликвидацию этнического деления России, но и наделенный высокими
полномочиями Шахрай. И не только Фронт национального спасения обвиняет Запад
в ограблении страны, но и ближайшие сотрудники президента. И не только
прохановское "Завтра", но и большинство президентского Совета безопасности
ратует за военное вмешательство в постсоветские конфликты. И не только
баркашовский "Русский порядок", но и государственная служба контрразведки
пишет в секретном меморандуме, что "функционирование зарубежных научных
центров в России направляется американскими спецслужбами и Пентагоном в
сферу разведывательно-подрывной деятельности"1. Не отстает, увы, и
либеральная публика. Давно ли, кажется, лишь блаженной памяти "День" мог
мечтать о российском Пиночете? А теперь и вполне либеральная "Независимая
газета" видит в нем спасителя: "В сложившихся условиях военный переворот в
России представляется очень вероятным. Относиться к его перспективе надо
спокойно... Переворот выведет из тупика, в который мы попали, откроет новый
веер возможностей"2. "Новая ежедневная" придумала саркастическую формулу для
этого модного настроения либеральной общественности: "Плох тот либерал,
который не мечтает о диктатуре"3.
И даже это еще не все. Сам президент, всегда предпочитавший
политическое решение конфликтов военному, будь то в Югославии или в Молдове,
категорически отвергавший любые планы "партии войны", покуда была она
сосредоточена во враждебном ему парламенте,-- вдруг уступил ее воинственным
аргументам, едва зазвучали они в его окружении. Так ведь то же самое было и
с президентом Гинденбургом. Он на дух не переносил Гитлера и его шайку. Но
когда его "клика" стала доказывать, что сотрудничество с ними жизненно
необходимо стране, -- позволил себя убедить.
Метафора подтверждается. Выражаясь словами Отто Лациса, "механизм
власти сломан"4. "Веймарская" Москва дословно воспроизводит все подробности
крушения веймарского Берлина. По логике сценария это означает, что слабая,
не укоренившаяся демократия России приблизилась к трагическому финалу. 71
Немецким либералам в 1930-е не удалось его предотвратить. А как
Дважды так широковещательно высказаться невпопад -- чересчур и для
менее выдающегося эксперта. Однако предсказания не были сделаны наобум: за
ними стояла теория. Почтенная (хотя и вполне тривиальная) геополитическая
догма, согласно которой современный русско-американский конфликт является
"наследником старинного, почти традиционного и безусловно геополитического
противостояния между великими океанскими державами и доминирующими
государствами суши"25. Это соперничество, в котором Америка, следуя той же
догме, выступает преемницей Великобритании, а Россия -- нацистской Германии,
есть лишь "современная фаза вековой борьбы за контроль над самым активным в
мире континентом [Евразией] -- борьбы, которая бушует со времени
средиземноморской Римской империи"26. Знает ли, интересно, м-р Бжезинский,
что за океаном у него есть двойник? Что геополитические выкладки русского
фашиста Александра Дугина, признанного идеолога одной из самых влиятельных
групп непримиримой оппозиции ("евразийцев"), почти полностью совпада62
ют с его собственными? Единственное отличие в том, что Дугин в поисках
точки отсчета русско-американского "исторического соперничества" уходит еще
дальше в глубь веков. Для него Россия законно наследует древнему Риму, тогда
как в Америке заново воплощается древний Карфаген. Нетрудно догадаться, куда
гнет Дугин: новый Рим -- Третий Рим, Москва -- предназначен разрушить новый
Карфаген так же, как это сделал некогда его славный предшественник.
Логика рассуждений, однако, совершенно идентична в обоих случаях
-- логика хорошо известной игры с нулевой суммой, где выигрыш одной
стороны непременно означает проигрыш другой. И поскольку, по словам м-ра
Бжезинского, "пришествие ядерного века умерило страсти в этой борьбе, но
усилило ее устойчивую, историческую природу"27, -- ничто не остановит ее,
покуда один из двух врагов не будет поставлен на колени. Правда, м-р
Бжезинский выглядит умереннее своего заокеанского двойника. Он не добивается
полного уничтожения "исторического соперника": "Поскольку в ядерном веке
победа в традиционном смысле -- анахронизм и поскольку общее примирение
нереалистично, Америка должна преследовать цель исторически одолеть
Москву"28. Но что значит такая тактическая уступка по сравнению с
грандиозной и по сути манихейской идеей вечного противостояния "океана и
суши", навсегда, как подчеркивает сам пророк, исключающего возможность
"общего примирения", не говоря уже о партнерстве с демократической Россией.
Впрочем, какая демократическая Россия? Откуда? Не допускает таких вольностей
железная, тупая догма. В этой геополитической вселенной Россия до скончания
веков обречена оставаться полюсом, противоположным Америке, -- полюсом зла.
Имеет ли эта теория хоть какую-нибудь прогностическую ценность? Можно
ли, другими словами, предсказать, опираясь на нее, будущее
русско-американских отношений? М-р Бжезинский попытался. В "Плане игры" он
предложил целых двенадцать сценариев этого будущего. Многие из них до такой
степени экзотичны, что и возражений серьезных не подберешь. Возьмем хоть
сценарий No 6:
"Возникновение четвертого центрального стратегического фронта на
РиоГранде"29. Или No 8: "Конвенциональная война на третьем центральном
стратегическом фронте. Соединенные Штаты терпят поражение в Персидском
заливе"30. Один из краткосрочных сценариев предусматривает "продолжение
массированного наращивания советских наступательных и оборонительных
стратегических систем, которое может драматически изменить баланс в ущерб
Соединенным Штатам к середине 1990-х"31...
Одним словом, предусмотрено в планах игры все, мыслимое и немыслимое,
кроме одного. Кроме того, что на самом деле случилось. Увы, решающие события
произошли очень далеко от Персидского залива, не говоря уже о Рио-Гранде.
Они свершились там, где геополитические концепции м-ра Бжезинского никакой
почвы для них не предусматривали
-- в Москве. "Империя зла" приказала долго жить. В России
восторжествовали демократические силы. В Кремле возник слабый, но
прото-демократический и на удивление проамериканский режим. И на РиоГранде
все было спокойно, и с Персидским заливом 63
у м-ра Бжезинского накладочка вышла... Мир оказался перед совершенно
новой, ни одним из двенадцати высокоумных сценариев не охваченной ситуацией.
Умерим, однако, свой сарказм. Перед нами -- всего лишь -- геополитик,
профессионально занимающийся корреляцией сил между государствами, а вовсе не
трансформациями внутри этих государств. О широте взглядов это, конечно, не
говорит, но геополитика как таковая имела право не догадываться о потенциале
российской демократической оппозиции в советские времена, как и теперь,
впрочем, имеет право мало интересоваться потенциалом реваншистской оппозиции
в России сегодняшней. Не обязана она рассматривать внутренние антагонизмы в
политике и общественном мнении. Не за то ей, как говорят в народе, деньги
платят, Просчет м-ра Бжезинского состоит, следовательно, лишь в том, что он
не учел эту естественную ограниченность своей науки. Удивительно,
согласитесь, для эксперта с такой всемирной репутацией. Но что еще
удивительнее -- публично оскандалившись, наш герой, как свидетельствует его
уверенная статья в "Форейн Афферс" уже в 1994-м, продолжает баловаться
прогнозами, по-прежнему строя их на своих излюбленных концепциях!
Поневоле вспоминается старый еврейский анекдот, который лучше всего
объяснит нам, что происходит. Вдова жалуется ребе, что ее сын не умеет
курить, пить водку и гулять с девушками.
-- Так это же очень хорошо. Вы, наверное, самая счастливая мать!
-- Ребе, вы меня не поняли. Он ничего этого не умеет. Но он все это
делает!
Шутки в сторону, впрочем: м-р Бжезинский не только теоретизирует -- он
дает четкие рекомендации американскому правительству, и имя его придает
каждому предложению немалый вес.
Естественно, политика этого правительства, которая "может быть
суммирована следующим образом: цель сдерживания советской экспансии заменена
партнерством с демократической Россией"32, этому эксперту не нравится. Он
настойчиво советует вернуться к прежней политике, дав ей новое имя --
"геополитический плюрализм"33. Суть этого туманного термина проста:
сдерживание новой русской экспансии, ориентированной, как предполагается, на
"возрождение империи"34. "Хорошая доза жесткой геополитики будет намного
полезней в создании достойной преемницы для исторически преуспевшей
стратегии сдерживания"35.
Как видим, именно за пренебрежение геополитикой и готовность
партнерствовать с демократической Россией и сердится м-р Бжезинский на
правительство: "Сегодняшняя стратегия Соединенных Штатов исходит из неверных
предпосылок, сфокусирована на ошибочной стратегической цели и может привести
к опасным геополитическим последствиям"36. Но почему "ошибочная", почему
"опасные"?
Оказывается, перспективы "стабильной демократии в России никак нельзя
назвать многообещающими"37. Дело в том, что "возникающий капиталистический
класс полностью паразитичен"38; "склонность президента Ельцина к
авторитаризму преобразовала новую конституцию демократической России в
документ, который может с 64
легкостью быть использован для оправдания произвольного личного
правления"39; "имперский импульс остается сильным и даже усиливается"40;
"особенно тревожна растущая самоуверенность военных, пытающихся сохранить
или возродить контроль над старой русской империей"41. В результате -- "если
сегодняшние цели российской политики и не могут трактоваться как открыто
империалистические, они по меньшей мере прото-империалистические"42. В
доказательство м-р Бжезинский цитирует "президента Казахстана Нурсултана
Назарбаева, который публично заявил -- словами, почти рассчитанными на то,
чтобы разъярить русских, -- что любые разговоры о защите русских,
проживающих в Казахстане, напоминают времена Гитлера, который тоже начинал с
вопроса о защите судетских немцев"43. Второе возражение м-ра Бжезинского
против "политики партнерства" имеет в виду некий "грандиозный план" русского
экспансионизма, угрожающий не только новым независимым государствам в
постсоветском пространстве, но и Центральной Европе и самому даже
ЕвроАтлантическому союзу. Последствия могут быть катастрофическими для
Америки. В особенности, если российская "система безопасности будет
простираться (как гласит лозунг) от Ванкувера до Владивостока, размывая
таким образом Евро-Атлантический союз и позволяя в то же время России стать
региональным гегемоном и сильнейшей державой в Евразии"44. Есть, в самом
деле, над чем призадуматься бедным американцам! Правда, м-р Бжезинский ничем
этого своего утверждения не обосновывает -- ни цитатами, ни примерами, ни
вообще чем бы то ни было вещественным. Он даже не сообщает читателю, чей
именно этот "лозунг" и этот "грандиозный план". Единственный аргумент -- это
нежелание России видеть своих бывших союзников членами НАТО, а себя
исключенной и изолированной. Но ведь при наличии могущественного военного
союза под самым боком, на своих бывших западных границах, такое нежелание
естественно. Как отнесся бы м-р Бжезинский к тому, чтобы, скажем, Мексика,
Куба, Канада и страны Центральной Америки объединились в военном союзе, а
США были бы из него исключены? Но если человек не ссылается ни на какие
источники, это вовсе не значит, что он ими не пользуется. И поскольку никто
в сегодняшней Москве не рассуждает об империи от Ванкувера до Владивостока,
кроме русских фашистов, не трудно эти источники распознать. Да, именно на
экспансионистских планах Дугина и Жириновского строит уважаемый аналитик
свои стратегические выводы. Но только приписывает он эти планы --
ельцинскому режиму. Странная, согласитесь, ошибка, даже для геополитика. Как
выглядел бы в Америке тот, кто захотел бы, скажем, приписать президенту
Картеру планы и лозунги американского фашиста Линдона Ляруша?
Идеи экономической и оборонной интеграции постсоветского пространства
действительно носятся в воздухе во всех столицах новых независимых
государств. Есть, однако, два принципиально различных подхода к этой
проблеме.
"Евразийский союз", предлагаемый Назарбаевым, предполагает свободную
конфедерацию суверенных государств -- по модели Европейского союза. Уж если
м-р Бжезинский хвалит президента Казах
65
стана за независимую позицию, то об этих его проектах он просто не
может не знать.
Второй подход, проповедуемый Дугиным, делает ставку на насильственное
"собирание империи", на попрание суверенитета новых государств.
Сблизить эти два подхода невозможно. Перепутать тоже. Именно на этом
замешано яростное противостояние ельцинского режима и его имперских
оппонентов на всех фронтах. В самом деле, мирного решения этот конфликт не
имеет.
Неужели же м-р Бжезинский этого не знает? Но почему же тогда, игнорируя
все различия, он смешивает оба подхода в один и предлагает своему
правительству "сдерживать" не реваншистскую оппозицию, а ельцинский режим?
Представляю, как приятно были изумлены русские фашисты, получив столь
неожиданную поддержку! Не случайно ведь один из лидеров русского имперского
реванша в разговоре со мной признался, что если бы в Америке уже не было
"Плана игры" Бжезинского, им пришлось бы его выдумать. И ведь точно, для
этой публики изоляция России, подразумеваемая концепцией "геополитического
плюрализма", -- все равно, что выигрыш миллиона по трамвайному билету.
На этом примере отчетливо видно, как непонимание веймарской природы
нынешней российской ситуации дезориентирует даже бесспорно сильные и
изощренные умы. Я ведь не спорю с м-ром Бжезинским просто ради того, чтобы
спорить. Напротив: считаю, что в изначальных своих посылках он безусловно
прав. Сегодняшняя политика США в отношении России нравится мне, как знает
читатель, ничуть не больше, чем ему. Я готов подписаться под его точной
формулой:
"Россия может быть либо империей, либо демократией. Быть и тем и другим
она не может"45. Растущая самоуверенность российских военных и меня тревожит
точно так же, как и его.
Но различия между нами не только в том, что я вижу всю несовместимость
Ельцина с Дугиным, а он -- нет, он уверен, что у геополитики есть ответы на
все вопросы российско-американских отношений, а я так не считаю. Он проходит
мимо психологической войны, не берет в расчет гибельную националистическую
"радиацию", которая уже привела в Москве к опасному отступлению демократии
на всех направлениях. Порой мне кажется, что он вообще не подозревает об их
существовании, хотя этот веймарский феномен наверняка окажется решающим для
судеб второй ядерной сверхдержавы и всего мира.
Имперский реванш, о котором предупреждает м-р Бжезинский, будет
абсолютно реален в пост-ельцинской России. Но пока -- пока ассоциировать его
с послеавгустовским режимом, который, при всех своих грехах, остается покуда
единственной силой, способной противостоять ему в сегодняшней Москве, не
только логически нелепо, но и политически гибельно.
Антирусская позиция -- решись американское правительство последовать
этому авторитетному совету -- неизбежно нанесет сокрушительный удар по всем
либеральным, антиимперским силам в Москве. Она подтвердит, по сути, что
ненавистники Запада были правы с самого начала. Прозападные симпатии
населения -- главная наша надежда -- будут полностью развеяны.
66
И что же можно будет противопоставить грозным силам имперского реванша?
Уж не картонный ли геополитический барьер, который м-р Бжезинский предлагает
воздвигнуть в бывших советских провинциях? Но ведь полная неспособность
такого барьера сдержать экспансию России была уже доказана экспериментально
после 1917-го. "Геополитический плюрализм" тогдашнего образца блистательно
провалился во времена Ленина и Троцкого. Так почему он должен оказаться
более состоятельным во времена Жириновского и Дугина -- в случае, если им
будет позволено овладеть Кремлем?
Я далек от мысли, что взгляды, которые я кратко здесь изложил,
исчерпывают всю палитру мнений западных экономистов, политологов, историков
и практических политиков, занимающихся Россией. Многие захотят отмежеваться
от них -- и с полным правом. Однако, вовсе не факт, что при этом они готовы
будут согласиться со мной. Большинство американских экспертов проявляют
поразительное равнодушие к опасному ослаблению демократических сил в России,
не связывают с ним мыслей об историческом выборе Запада и потому не
испытывают никакой потребности включаться ни в какие серьезные дискуссии, не
говоря уж о более конкретных шагах.
Диалог глухих Причины могут не совпадать. Одним российская демократия
представляется не более чем функцией, производным от рыночной реформы и
западных кредитов. Другие просто не верят в ее перспективы. Но едины все в
одном -- имперский реванш в России не существует для них в качестве особого,
самостоятельного фигуранта на политической сцене. Никто не знает его
аргументов, не понимает его языка, не говоря уже о природе его влияния на
страну. И, главное, никто не хочет знать. Ну давайте попробуем смоделировать
диалог, скажем, Мартина Мэлия с Сергеем Кургиняном. Мэлия радостно
констатирует: общество оказалось монетаризованным, реформы идут вперед, и
эти процессы уже неостановимы. А Кургинян в ответ только что кулаками не
машет: для него происходящее не реформы, а война против России, а успех
реформ
-- не победа, а деструкция, дезинтеграция и регресс, ведущий к
национальной катастрофе. И что же Мэлия? Объясняет, почему Кургинян не прав?
Доказывает, что в планы Запада вовсе не входит постепенное превращение
России в "Верхнюю Вольту без ядерных ракет"? Ничуть. Мэлия просто не
подозревает об этих аргументах. Понятия не имеет, какой ужас, какое
отчаяние, какая боль за ними стоят. И как заразительны эти чувства.
Нет, это даже не извечный российский диалог изоляционистов и
западников. Там стороны, по крайней мере, вслушивались в аргументы друг
друга -- хотя бы затем, чтобы точнее ответить. Тут западники вообще не
слышат голоса противной стороны, просто поют, как тетерева на току, -- о
кредитах, о приватизации, об успехах и неудачах шоковой терапии...
Одни говорят о "войне миров", о сознательном "разрушении России",
столкнувшейся с обреченной, "тупиковой" цивилизацией при67
рожденных убийц, о неотвратимой угрозе того самого иностранного ига,
которое не сумел навязать Гитлер. И что отвечают им другие? Что общество
монетаризовано? Что нужны западные кредиты? Или что надо было подождать с
шоковой терапией еще лет десять--пятнадцать? Изобретают новую "политику
сдерживания" России? Просто руки опускаются. Диалог глухих!
Люди, принимающие решения на Западе, вовсе не обязаны верить мне на
слово. Слава Богу, Россия пока что свободная страна. И силу имперского
реванша, и его влияние на массы, на армию и политические элиты, и нарастание
-- в результате этого влияния -- антизападных, в особенности
антиамериканских настроений в стране вполне возможно измерить по данным
опросов. Почему бы, в самом деле, не организовать в России соответствующую
всем западным стандартам социологическую службу? И следить за динамикой этих
настроений, улавливать их истоки. Прервать диалог глухих! Наладить своего
рода обратную связь с публикой России и каждую неделю получать полную
информацию, как отразилось в ее общественном мнении любое действие -- или
бездействие -- Запада.
Само уже отсутствие такой социологической службы вполне, мне кажется,
красноречиво говорит о том, как варварски распоряжается он, то есть Запад,
тем единственныым реальным капиталом, который есть у него сегодня в России,
-- капиталом моральным, капиталом прозападных симпатий ее народа. В конце
концов, все благодеяния, о которых хлопочут Джеффри Сакс и Мартин Мэлия, --
кредиты, помощь в финансовой стабилизации, технологии -- все может быть в
один прекрасный день повернуто против благодетелей. И только моральный
капитал -- никогда. Как же можно позволить себе не интересоваться тем, в
каком он состоянии, растет или оскудевает, и если верно последнее, то
почему?
Но просто регистрировать еженедельное падение акций на рынке
российского общественного мнения -- этого, конечно, мало. Нужно еще
научиться противодействовать этому падению, противопоставить идеологам
реваншизма свои аргументы и свои объяснения. И нужен для этого совершенно
другой инструмент. Назовем его условно "службой диалога". Диалога с
российской интеллигенцией и с массами, расколотыми, растерянными,
дезориентированными марсианским 92-м, индифферентностью Запада и
реваншистской пропагандой. Ни один поступок Запада в отношении России не
должен остаться необъясненным в процессе этого диалога. Беспардонная ложь,
распространяемая реваншистами ("Верхняя Вольта без ядерных ракет"), должна
быть нейтрализована убедительными картинами великого европейского будущего
демократической России. Все мифические "заговоры" и "войны против России"
должны быть беспристрастно расследованы ведущими интеллектуалами и
политиками Запада -- только так может быть развеяна горечь, накопившаяся в
ходе диалога глухих. Люди должны понимать, куда они идут и что их ждет,
какие жертвы от них еще потребуются и какое будущее строят они для своих
детей. И об Америке им тоже надо знать больше -- и глубже -- нежели
преподносит им массовая продукция Голливуда. (Скажем, "12 рас68
серженных мужчин" несопоставимо предпочтительней в этом смысле
очередного фильма ужасов).
Но я, кажется, увлекся. Откуда, на самом деле, возьмется
социологическая служба и тем более "служба диалога", если догмы веймарской
политики продолжают царить и русский кризис по-прежнему сводится к новым
кредитам и шоковой терапии? А с другой стороны -- откуда взяться переменам,
если у людей, единственно способных их стимулировать, нет даже желания
собраться вместе и обсудить происходящее?
Единственная надежда, моя во всяком случае, -- на то, что за пределами
этого круга есть достаточно талантливых, серьезных и мужественных
потенциальных еретиков, способных оценить опасность веймарской политики и
бросить вызов ее догмам. И союзников я сегодня ищу -- среди них.
Глава четвертая Гадкий утенок
Я упрекаю западных экспертов, а читатель может обидеться
-- за российских. Разве нет в России своих моральных и научных
авторитетов? Нет сильной либеральной интеллигенции, нет свободной прессы?
Вблизи виднее, как наращивает мускулы имперский реванш, меньше вероятность
ошибок. Так почему же в поисках союзников я так мало смотрю в сторону
России? Пришло время объясниться. Хотя бы потому, что решающие схватки с
силами имперского реванша еще предстоят российской демократии. До сих пор
были цветочки. Ягодки впереди.
Если по веймарскому календарю августовское противостояние в Москве 1991
г. было эквивалентно Капповскому путчу в Берлине в марте 1920-го, то
кровавая попытка фашистского переворота в октябре 93-го соответствовала,
скорее всего, фашистскому "маршу на Берлин" ноября 23-го. Открытые мятежи
всегда производят очень сильное впечатление. Но по сценарию апогей
конфронтации, пик психологической войны, должен наступить лишь после них.
И ведь точно! Не прошло и года после октябрьского "похода на Москву",
как разразился чеченский кризис. Если веймарский сценарий все еще нуждается
в доказательствах, трудно представить себе более убедительное. В самом деле,
что произошло в высших эшелонах власти? "Партия войны", локализованная
прежде, в период путчей и мятежей, в непримиримой оппозиции, стремительно
передвинулась вверх, в само президентское окружение, превратившись в "клику"
или "мафию", как после начала чеченских событий окрестили ее в Москве.
Аналогичный взлет "партии войны" и решил в свое время судьбу Веймарской
республики. Как? А очень просто. Президентская "клика", во главе с генералом
Шлейхером и фон Папеном, нашла вдруг общий язык с той самой оппозицией, с
которой сра70
жалась в эпоху мятежей. Примирилась, так сказать, с непримиримыми. Что
закончилось, как мы хорошо помним, приходом к власти в январе 1933-го лидера
этих самых непримиримых по имени Адольф Гитлер.
Разумеется, правительство нового канцлера было коалиционным. И
президентская "клика" имела в нем абсолютное большинство. И была она
совершенно уверена, что сумеет преодолеть таким хитрым способом кризис
власти и в то же время скомпрометировать непримиримых. Эта ошибка оказалась
для нее фатальной. Союз с дьяволом привел ее к гибели, не только
политической. Не прошло и полутора лет, как генерал Шлейхер был зарезан
вместе с женой в Ночь длинных ножей, а Папен сослан в Турцию.
Не одна Чечня свидетельствует, что ядро "партии войны" и впрямь
переместилось в Кремль. Теперь уже не только аутсайдер Жириновский
проповедует ликвидацию этнического деления России, но и наделенный высокими
полномочиями Шахрай. И не только Фронт национального спасения обвиняет Запад
в ограблении страны, но и ближайшие сотрудники президента. И не только
прохановское "Завтра", но и большинство президентского Совета безопасности
ратует за военное вмешательство в постсоветские конфликты. И не только
баркашовский "Русский порядок", но и государственная служба контрразведки
пишет в секретном меморандуме, что "функционирование зарубежных научных
центров в России направляется американскими спецслужбами и Пентагоном в
сферу разведывательно-подрывной деятельности"1. Не отстает, увы, и
либеральная публика. Давно ли, кажется, лишь блаженной памяти "День" мог
мечтать о российском Пиночете? А теперь и вполне либеральная "Независимая
газета" видит в нем спасителя: "В сложившихся условиях военный переворот в
России представляется очень вероятным. Относиться к его перспективе надо
спокойно... Переворот выведет из тупика, в который мы попали, откроет новый
веер возможностей"2. "Новая ежедневная" придумала саркастическую формулу для
этого модного настроения либеральной общественности: "Плох тот либерал,
который не мечтает о диктатуре"3.
И даже это еще не все. Сам президент, всегда предпочитавший
политическое решение конфликтов военному, будь то в Югославии или в Молдове,
категорически отвергавший любые планы "партии войны", покуда была она
сосредоточена во враждебном ему парламенте,-- вдруг уступил ее воинственным
аргументам, едва зазвучали они в его окружении. Так ведь то же самое было и
с президентом Гинденбургом. Он на дух не переносил Гитлера и его шайку. Но
когда его "клика" стала доказывать, что сотрудничество с ними жизненно
необходимо стране, -- позволил себя убедить.
Метафора подтверждается. Выражаясь словами Отто Лациса, "механизм
власти сломан"4. "Веймарская" Москва дословно воспроизводит все подробности
крушения веймарского Берлина. По логике сценария это означает, что слабая,
не укоренившаяся демократия России приблизилась к трагическому финалу. 71
Немецким либералам в 1930-е не удалось его предотвратить. А как