Александр говорил, что сон и близость с женщиной более всего другого заставляют его ощущать себя смертным, так как утомление и сладострастие проистекают от одной и той же слабости человеческой природы.[1147]
 
   Когда приближенные спросили Александра, отличавшегося быстротой ног, не пожелает ли он состязаться в беге на Олимпийских играх, он ответил: «Да, если моими соперниками будут цари!»[1148]
 
   Филиппу я обязан тем, что живу, а Аристотелю тем, что живу достойно.[1149]
 
   Если бы я не был Александром, я хотел бы быть Диогеном.[1150]
 
   Когда Дарий предложил ему [Александру] 10 000 талантов и половину власти над Азией, Парменион сказал: «Я принял бы, если бы я был Александром». – «И я, свидетель Зевс, – ответил Александр, – если бы я был Парменионом».[1151]
 
   Как над землею не бывать двум солнцам, так над Азиею двум царям. (Александр Македонский – персидскому царю Дарию.)[1152]
 
   Приближенные посоветовали Александру напасть на врагов ночью. Тот ответил: «Я не краду победу».[1153]
 
   Однажды, прочтя длинное письмо Антипатра с обвинениями против Олимпиады, Александр сказал: «Антипатр не знает, что одна слеза матери заставит забыть тысячи таких писем».[1154]
 
   Философу Ксенократу он [Александр] послал в подарок 50 талантов, но тот отказался, сказав, что не нуждается в деньгах. «Неужели у Ксенократа даже нет друга? – спросил Александр. – А моим друзьям едва хватило даже всех богатств царя Дария».[1155]
 
   [Александр] сказал, что считает Ахилла счастливцем, потому что при жизни он имел преданного друга, а после смерти – великого глашатая своей славы.[1156]
 
   Вижу, что будет великое состязание над моей могилой.[1157]
Антигон I Одноглазый
   (ок. IV в. до н.э.)
   полководец Филиппа и Александра Македонского, царь Македонии в 306-301 гг. до н.э.

   Люблю собирающихся предать, но ненавижу уже предавших.[1158]
 
   Гермодот в своих стихах назвал его [Антигона] сыном Солнца. Антигон сказал: «Неправда, и это отлично знаем я да тот раб, что выносит мой ночной горшок».[1159]
 
   Киник Фрасилл просил у него [Антигона] драхму – Антигон ответил: «Не к лицу царю столько давать!» Тот сказал: «Тогда дай талант!» Антигон ответил: «Не к лицу кинику столько брать!»[1160]
 
   Для Антигона ничего не было легче, как приказать казнить двоих солдат, которые, прислонясь к стенке царской палатки, высказывали вслух все, что они думают плохого о своем царе – то есть занимались тем, что все люди на свете делают и с наибольшим риском и с наибольшей охотой. Антигон, разумеется, все слышал, потому что между ним и беседовавшими не было ничего, кроме занавески; он легонько пошевелил ее и сказал: «Отойдите подальше, а то как бы царь вас не услышал».[1161]
 
   Антигон, заметив, что его сын самовластен и дерзок в обращении с подданными, сказал: «Разве ты не знаешь, мальчик, что наша с тобой власть почетное рабство?»[1162]
Архелай Македонский
   (ок. V в. до н.э.)
   царь Македонии в 413-399 гг. до н.э.

   Болтливому цирюльнику на вопрос, как его постричь, он [македонский царь Архелай] сказал: «Молча!»[1163]
Пирр
   (319—273 гг. до н.э.)
   царь Эпира, полководец

   Однажды в Амбракии кто-то ругал и позорил Пирра, и все считали, что нужно отправить виновного в изгнание, но Пирр сказал: «Пусть лучше остается на месте и бранит нас перед немногими людьми, чем, странствуя, позорит перед всем светом».[1164]
 
   Как-то раз уличили юношей, поносивших его во время попойки, и Пирр спросил, правда ли, что они вели такие разговоры. Один из них ответил: «Все правда, царь. Мы бы еще больше наговорили, если бы у нас было побольше вина». Пирр рассмеялся и всех отпустил.[1165]
 
   Если мы одержим еще одну победу над римлянами, то окончательно погибнем. (Пирр после сражения под Аускулом в 279 г.)[1166]
 
   Видя, что Пирр готов выступить в поход на Италию, [его советник] Киней (…) обратился к нему с такими словами: «(…) Если бог пошлет нам победу (…), что даст она нам?» Пирр отвечал: «(…) Если мы победим римлян, то ни один (…) город в Италии не сможет нам сопротивляться (…)»? – «А что мы будем делать, царь, когда завладеем Италией?» (…) – «Совсем рядом лежит Сицилия, цветущий и многолюдный остров». (…) – «Значит, взяв Сицилию, мы окончим поход?» Но Пирр возразил: «Если бог пошлет нам успех и победу, (…) как же нам не пойти на Африку, на Карфаген, если до них рукой подать? (…)» – Но когда все это сбудется, что мы тогда станем делать?" И Пирр сказал с улыбкой: «Будет у нас, почтеннейший, полный досуг, ежедневные пиры и приятные беседы». Тут Киней прервал его, спросив: «Что же мешает нам теперь, если захотим, пировать и на досуге беседовать друг с другом?»[1167]
Филипп II Македонский
   (ок. 382 – 336 гг. до н.э.)
   царь Македонии с 356 г. до н.э., отец Александра Македонского, покоритель Греции

   Собравшись сделать остановку в красивом месте, но вдруг узнав, что там нет травы для вьючного осла, он [Филипп] сказал: «Вот наша жизнь: живем так, чтобы ослам было по вкусу!»[1168]
 
   Когда он [Филипп] хотел взять одно хорошо укрепленное место, а лазутчики доложили, будто оно отовсюду труднодоступно и необозримо, он спросил: «Так ли уж труднодоступно, чтобы не прошел и осел с золотым грузом?»[1169]
 
   Когда его друзья возмущались, что на Олимпийских играх его освистали пелопоннесцы, с которыми он так хорошо обошелся, он [Филипп] сказал: «Что же было бы, если бы я с ними дурно обошелся?»[1170]

Другие исторические лица

Антигенид
   (начало IV в. до н.э.)
   флейтист

   Флейтист Антигенид сказал своему ученику, очень холодно принимаемому публикой: «А ты играй для меня и для Муз!»[1171]
Антифонт
   поэт

   Поэт Антифонт, приговоренный к смертной казни по повелению Дионисия, сказал, видя, как люди, которым предстояло умереть вместе с ним, закрывали себе лица, проходя через городские ворота: «Для чего вы закрываетесь? Или для того, чтобы кто-нибудь из них не увидел вас завтра?»[1172]
Артаксеркс I
   (V в. до н.э.)
   сын царя Ксеркса, царь Персии в 465-424 гг. до н.э.

   Лаконцу Эвклиду, который бывал с ним слишком дерзок, (…) [персидский царь Артаксеркс] передал (…): «Ты можешь что угодно говорить, но я-то могу не только говорить, а и делать».[1173]
Герод Аттик из Марафона
   (101—177 гг.)
   ритор и меценат

   Какой бы он ни был, дадим ему несколько монет – не потому, что он человек, а потому, что мы люди. (Герод Аттик – неприятному и назойливому просителю.)[1174]
Гибрей Миласский
   (I в. н.э.)
   малоазиатский ритор

   [Когда Марк Антоний] обложил города [Малой Азии] налогом во второй раз, (…) Гибрей (…) отважился произнести (…): «Если ты можешь взыскать подать дважды в течение одного года, ты, верно, можешь сотворить нам и два лета, и две осени!»[1175]
Диагор Мелосский
   (V в. до н.э.)
   лирический поэт, обвинявшийся в безбожии

   Диагор (тот, кому присвоили прозвище «Безбожник») приехал однажды в Самофракию, и там один его друг задал ему вопрос: «Вот ты считаешь, что боги пренебрегают людьми. Но разве ты не обратил внимания, как много в храме табличек с изображениями и надписями, из которых следует, что они были пожертвованы по обету людьми, счастливо избежавшими гибели во время бури на море (…)?» – «Так-то оно так, – ответил Диагор, – только здесь нет изображений тех, чьи корабли буря потопила».[1176]
 
   Тот же Диагор в другой раз плыл на корабле, и началась сильная буря. Оробевшие и перепуганные пассажиры стали говорить, что эта беда приключилась с ними не иначе как оттого, что они согласились взять его на корабль. Тогда Диагор, показав им на множество других кораблей, терпящих то же бедствие, спросил, неужели они считают, что и в тех кораблях везут по Диагору.[1177]
Каний
   (I в.)
   римский философ-стоик

   Философ Каний, когда узнал об обвинении, предъявленном ему Калигулой, что он был замешан в заговоре, направленном против императора, ответил: «Если бы я знал об этом, ты бы не знал».[1178]
Лампид
   владелец корабля

   Когда собственника корабля, Лампида, спросили, каково ему было нажить богатство, он ответил: «Большое богатство – легко, но маленькие деньги – с большим трудом».[1179]
Никостар
   кифарист

   Он мал в великом искусстве, а я велик в малом.[1180]
Ономадем
   хиосский политик

   Хиосский народный вождь Ономадем, придя к власти во время смуты, не дозволил изгнать всех противников поголовно, дабы, как сказал он сам, «за недостатком врагов не начать ссориться с друзьями».[1181]
Пелопид
   (ок. 410 – 364 гг. до н.э.)
   фиванский полководец

   [Фиванец Пелопид] шел на войну, и жена просила его поберечь себя. «Это надо говорить другим, – сказал Пелопид, – а полководец должен беречь своих сограждан».[1182]
Семирамида
   (IX в. до н.э.)
   царица Ассирии

   Семирамида, выстроивши себе гробницу, написала на ней так: «Кому из царей будет нужда в деньгах, тот пусть разорит эту гробницу и возьмет, сколько надобно». И вот Дарий [персидский царь] разорил гробницу, но денег не нашел, а нашел другую надпись, так гласившую: «Дурной ты человек и до денег жадный – иначе не стал бы ты тревожить гробницы мертвых».[1183]
Скопас
   фессалиец

   Фессалиец Скопас, когда у него попросили какую-то излишнюю и бесполезную вещь из его домашнего убранства, ответил: «Но ведь нас делает счастливыми именно это излишнее, а не то, что всем необходимо».[1184]
Филиппид
   (конец IV – нач. III в. до н.э.)
   комедиограф

   Сочинитель комедий Филиппид (…) на вопрос [фракийского] царя Лисимаха: «Чем из моего достояния поделиться с тобой?» – молвил: «О царь, только не твоими тайнами!»[1185]
Эпаминонд
   (ок. 418 – 362 гг. до н.э.)
   фиванский полководец

   На вопрос, какой полководец лучше, Хабрий или Ификрат, он [Эпаминонд] ответил: «Нельзя сказать, пока все мы живы».[1186]
 
   Эпаминонд (…) отказал Пелопиду в его просьбе выпустить из тюрьмы одного кабатчика, но тут же отпустил его по просьбе гетеры, сказав при этом: «Есть услуги, Пелопид, которые подружкам испрашивать не стыдно, а полководцам стыдно».[1187]
 
   Эпаминонд, (…) когда фиванцы из зависти и в насмешку избрали его таксиархом, (…) не счел это ниже своего достоинства, но сказал: «Не только должность делает честь человеку, но и человек должности». И этой службе, которая до него сводилась к надзору за уборкой мусора и стоком воды, он сумел придать значительность и достоинство.[1188]
Анонимные изречения
   Некая женщина, которую Филипп [Македонский] хотел силком привести к себе, взмолилась: «Отпусти меня! В темноте все женщины одинаковы».[1189]
 
   [Александр Македонский], заспорив с одним музыкантом о некоторых вопросах гармонии, думал, что убедил его. Однако тот, слегка улыбнувшись, сказал: «Да не постигнет тебя, царь, такая беда, чтобы ты лучше меня понимал это».[1190]
 
   Тебе достанется столько земли, сколько хватит для твоего погребения. (Индийские мудрецы – Александру Македонскому.)[1191]

Древний Рим

Аммиан Марцеллин

   (ок. 330 – ок. 400 гг.)
   историк из Антиохии

   Сарацин [ближневосточных бедуинов] нам лучше бы не иметь ни друзьями, ни врагами.[1192]
 
   Сборщики податей доставляли ему [императору Констанцию] больше ненависти, чем денег.[1193]
 
   Он был старше доблестью, чем годами. (Об императоре Юлиане).[1194]
 
   Больные раздражительнее здоровых, женщины – мужчин, старики – юношей и несчастные – счастливых.[1195]
 
   Многие отрицают богов на небесах, а сами боятся выйти из дому, позавтракать, взять ванну, прежде чем не справятся, где, положим, находится Меркурий или какую часть созвездия Рака закрывает луна.[1196]

Луций Апулей

   (ок. 124 – 170 гг.)
   писатель, адвокат, философ школы Платона

   Мера богатства – не столько земли и доходы, сколько сама душа человека: если он терпит нужду из-за жадности и ненасытен к наживе, то ему не хватит даже золотых гор, он постоянно будет что-нибудь выпрашивать, чтобы приумножить нажитое прежде. Но ведь это и есть настоящее признание в бедности, потому что всякая страсть к стяжательству исходит из предположения, что ты беден, и несущественно, насколько велико то, чего тебе не хватает.[1197]
 
   Голого раздеть и десяти силачам не удастся.[1198]
 
   Неполно счастье тех, богатство которых никому не ведомо.[1199]
 
   Люди порознь смертны, в совокупности – вечны.[1200]
 
   Время [людей] крылато, мудрость медлительна, смерть скорая, жизнь жалкая.[1201]
 
   Коли в суждениях доверяться больше глазам, нежели разуму, то мы мудростью далеко уступили бы орлу.[1202]
 
   Всему (…) есть цена, и не малая: ее платит тот, кто просит (…), – поэтому все необходимое удобнее покупать, чем клянчить.[1203]
 
   От богов человеку ничто хорошее не дается без примеси хоть какой-нибудь неприятности, в самой радости есть хоть толика горести.[1204]
 
   Первую чашу пьем мы для утоления жажды, вторую – для увеселения, третью – для наслаждения, а четвертую – для сумасшествия.[1205]
 
   То, что мы знаем, – ограничено, а что не знаем – бесконечно.
 
   Не на то надо смотреть, где человек родился, а каковы его нравы, не в какой земле, а по каким принципам решил он прожить свою жизнь.
 
   Прекращение деятельности всегда приводит за собой вялость, а за вялостью идет дряхлость.
 
   Нет в мире ничего, что могло бы достичь совершенства уже в зародыше, напротив, почти во всяком явлении сначала – надежды робкая простота, потом уж – осуществления бесспорная полнота.
 
   Обвинить можно и невинного, но обличить – только виновного.
 
   Стыд и честь – как платье: чем больше потрепаны, тем беспечнее к ним относишься.
 
   Нет для меня уважения дороже, чем уважение человека, которого сам больше всех по заслугам уважаю.
 
   Собственная нравственная нечистоплотность – это знак презрения к самому себе.
 
   Все, чем бы ты в жизни ни пользовался, оказывается скорее обременительным, чем полезным, если только выходит за пределы целесообразной умеренности.
 
   Каждый человек в отдельности смертен, человечество же в целом бессмертно.
 
   Храбрость занимает среднее место между самонадеянной отвагой и робостью.
 
   Во всем мире и на все времена.
 
   Не дано увидеть те силы, которые позволено только ощущать.

Аниций Манлий Северин Боэций

   (ок. 480 – 524 гг.)
   философ, христианский богослов и поэт

   Если существует Бог, то откуда зло? И откуда добро, если Бога нет? (Со ссылкой на Эпикура).[1206]
 
   Всякое благо (…) выше того, кому принадлежит.[1207]
 
   Некто заявил человеку, похвалявшемуся званием философа, что признает его таковым, если он перенесет наносимые ему оскорбления спокойно и терпеливо. Тот долго выслушивал брань и наконец с насмешкой спросил: «Теперь-то ты веришь, что я действительно философ?» На это первый ответил: «Я бы поверил, если бы ты промолчал».[1208]
 
   Многие обретают в детях своих мучителей.[1209]
 
   Только мудрые могут достигать всего, чего пожелают, дурные же обычно делают то, что угодно их чувственности, того же, чего действительно желают, они достичь не могут.[1210]
 
   Наградою добрым служит сама их порядочность, а наказанием дурным – их порочность.[1211]
 
   Вечность есть совершенное обладание сразу всей полнотой бесконечной жизни.[1212]
 
   Одно дело вести бесконечную во времени жизнь (…), а другое – быть всеобъемлющим наличием бесконечной жизни, что возможно лишь для божественного разума. (…) Итак, (…) назовем Бога вечным, а мир – беспрестанным.[1213]
 
   Нет ничего существующего во времени, что могло бы охватить сразу всю протяженность своей жизни, ибо оно, не достигнув еще завтрашнего, уже утратило вчерашнее. Ваша нынешняя жизнь не больше, чем текущее и преходящее мгновение. (…) Такая жизнь может быть бесконечно долгой, но она не может объять и охватить всю свою протяженность одновременно. Ведь будущего еще нет, тогда как прошедшее уже утрачено.[1214]
 
   Бог созерцает все в своем вечном настоящем.[1215]

Марк Юний Брут

   (85—43 гг. до н.э.)
   политический деятель

   Не господство устранено, а переменили господина.[1216]
 
   [Об Октавиане, будущем императоре Августе:] Как, если он не хочет, нас не будет? Лучше не быть, чем быть с его согласия.[1217]
 
   Отвергли не рабство, но условия рабства.[1218]
 
   Я (…) признбю для себя Римом всякое место, где только можно будет быть свободным.[1219]
 
   Ни одно условие рабства, каким бы хорошим оно ни было, не отпугнет меня от войны с самим рабством, то есть (…) с могуществом, которое хочет быть превыше законов.[1220]
 
   Лучше никем не повелевать, нежели у кого-либо быть в рабстве; ведь без первого можно с почетом жить; жить со вторым нет никакой возможности.[1221]
 
   Все (…) для нас ясно и твердо определено, неизвестно только одно – предстоит ли нам жить, сохраняя свою свободу, или же умереть вместе с нею.[1222]
 
   [О своих друзьях в Риме:] Они сами больше, чем тираны, виновны в том, что влачат рабскую долю, если терпеливо смотрят на то, о чем и слышать-то непереносимо![1223]
 
   [После поражения от Октавиана и Марка Антония] кто-то промолвил, что (…) надо бежать, и Брут, поднявшись, отозвался: «Вот именно, бежать, и как можно скорее. Но только с помощью рук, а не ног».[1224]

Валерий Максим

   (1-я половина I в. н.э.)
   писатель, историк

   Имеет все тот, кто ничего не желает.[1225]
 
   Клочок земли, у которого больше хозяев, чем требуется работников. (О бедном крестьянском хозяйстве).[1226]
 
   Счастье и умеренность плохо уживаются друг с другом.
 
   Чрезмерное пристрастие к вину закрывает дверь для всех достоинств и открывает ее для всех пороков.
 
   Умеренность есть как бы мать хорошего здоровья.

Флавий Вегеций Ренат

   (конец IV – нач. V вв.)
   военный писатель

   Знание военного дела питает смелость в бою.[1227]
 
   Северные народы (…) менее разумны, но зато (…) особенно склонны к битвам.[1228]
 
   Главную силу войска надо пополнять набором из деревенских местностей; (…) меньше боится смерти тот, кто меньше знает радостей в жизни.[1229]
 
   В сражениях (…) наказание следует тотчас же за ошибкой.[1230]
 
   Кто хочет мира, пусть готовится к войне.[1231]
 
   Само себе (…) создает предателя то войско, чей разведчик попадает в руки врагов.[1232]
 
   Легче вызвать чувство храбрости у новонабранных воинов, чем вернуть его у тех, которые уже перепуганы.[1233]
 
   Часто больше пользы приносит местность, чем храбрость.[1234]
 
   Солдат исправляют на местах стоянок страх и наказание; а в походах их делают лучшими надежды и награды.[1235]
 
   Что нужно сделать, обсуждай со многими; но что ты собираешься сделать – с очень немногими и самыми верными, а лучше всего – с самим собой.[1236]