Ермишин Олег. Афоризмы

 
   «Иногда оратору полезно бывает разгневаться – он тогда говорит лучше». – Совершенно верно, но не разгневаться, а изобразить гнев. Так и актеры, произнося стихи, волнуют народ не гневом своим, а хорошим подражанием гневу. То же самое относится (…) к выступающим на сходках. (…) И часто сыгранное чувство производит куда более сильное действие, чем подлинное.^[1768]
 
   Легко придать правильную форму душе, пока она еще мягкая; трудно искоренить пороки, которые повзрослели вместе с нами.^[1769]
 
   Умеренное удовольствие снимает душевное напряжение.^[1770]
 
   Дух растет, когда ему дают волю; поникает, когда его принуждают к рабскому повиновению.^[1771]
 
   Нельзя, чтобы ему [мальчику] пришлось терпеть унижения или рабство; пусть ему никогда не придется ни просить, ни умолять; то, что он когда-то был вынужден просить, не пойдет ему на пользу; пусть без просьб получает все в подарок – ради самого себя, или совершённых добрых поступков, или ради того добра, которого мы ждем от него в будущем.^[1772]
 
   В борьбе надо стремиться не сделать другому больно, а победить.^[1773]
 
   Не сможет противостоять ударам тот, кому никогда ни в чем не было отказа.^[1774]
 
   Разве ты не видишь, что люди чем счастливее, тем гневливее? Это особенно заметно у богатых, знатных и чиновных.^[1775]
 
   Надо, чтобы мальчик никогда ничего не мог добиться гневом; мы сами предложим ему, когда он будет спокоен, то, чего не давали, пока он требовал с плачем.^[1776]
 
   Отложенное наказание мы всегда можем при вести в исполнение, но уже исполненное никак нельзя забрать назад.^[1777]
 
   Самое великодушное прощение – это не знать, в чем кто перед тобой провинился.^[1778]
 
   У подозрительности никогда не будет недостатка в доводах.^[1779]
 
   Что совершено без умысла – не обида.^[1780]
 
   Глупо гневаться на животных, но не умнее и на детей, а также на всех прочих, мало чем отличающихся от детей в рассуждении благоразумия.^[1781]
 
   Боги (…) и не желают, и не умеют причинять зло (…); обидеть кого-нибудь для них так же немыслимо, как побить самих себя.^[1782]
 
   Если мы желаем быть во всем справедливыми судьями, то давайте прежде всего убедим себя в том, что никто из нас не без греха. Ведь именно в этом главный источник нашего возмущения: «Я-то ни в чем не виноват» и «ничего не сделал». Ничего подобного: просто ты ни в чем не признаешься! (…) Если в чем-то мы и остались невинны, то только потому, что нам не удалось преступить закон – не повезло.^[1783]
 
   Часто бывает, что, желая польстить одному, обижают при этом другого.^[1784]
 
   Чужие пороки у нас на глазах, а свои за спиной.^[1785]
 
   Главное лекарство от гнева – отсрочка.^[1786]
 
   Если кто-то хочет сообщить тебе нечто [о другом человеке] не иначе, как по секрету, тому (…) нечего тебе сообщить.^[1787]
 
   Тебя обидел добрый человек? – Не верь. Дурной? – Не удивляйся.^[1788]
 
   Внутри каждого из нас царская душа, каждый хочет, чтобы ему было все позволено, но не хочет быть жертвой чужого произвола.^[1789]
 
   Фабий [Кунктатор] говорит, что нет ничего позорнее для полководца, чем оправдываться: «Я не думал, что так выйдет». По-моему, нет ничего позорнее для человека вообще.^[1790]
 
   Наказание всегда должно считаться не с прошлым, а с будущим, ибо оно есть выражение не гнева, а предосторожности.^[1791]
 
   Самый обидный род мести – признать обидчика недостойным нашей мести.^[1792]
 
   Многие, ища возмездия за легкие обиды, сами делают их более глубокими для себя. Велик и благороден тот, кто спокойно слушает лай мелких собачонок, как крупный и сильный зверь.^[1793]
 
   Обиды от власть имущих нужно сносить не просто терпеливо, но с веселым лицом: если они решат, что и впрямь задели вас, непременно повторят.^[1794]
 
   Стоит прислушаться к примечательным словам человека, состарившегося в услужении у царей. Когда кто-то спросил его, как ему удавалось достичь столь редкой при дворе вещи, как старость, он отвечал: «Я принимал обиды и благодарил за них».^[1795]
 
   Ссориться с равным рискованно, с высшим – безумно, с низшим – унизительно.^[1796]
 
   В душах, развращенных большим успехом, есть самая скверная черта: они ненавидят тех, кого обидели.^[1797]
 
   Так все слабые существа: если до них только чуть дотронуться, им кажется, что их уже ударили.^[1798]
 
   Пускай кто-то сердится: ты в ответ сделай ему что-нибудь хорошее. Вражда сама угаснет, если од на из двух сторон откажется ее поддерживать: сражаться могут лишь двое равных соперников.^[1799]
 
   Если человек подошел к зеркалу, готовый перемениться, значит, он уже переменился.^[1800]
 
   Если мы полагаем, что кто-то выказал нам презрение, мы не можем не быть мельче его.^[1801]
 
   Мщение есть признание, что нам больно.^[1802]
 
   Обидчик либо сильнее тебя, либо слабее; если слабее, пощади его, если сильнее – себя.^[1803]
 
   Есть люди, не желающие браться за легкие дела, но желающие, чтобы все, за что они ни возьмутся, давалось легко.^[1804]
 
   Самые тяжелые и неукротимые от природы характеры терпеливы к ласке. Ни одно существо не бросается в испуге на того, кто его гладит.^[1805]
 
   Борьба питает сама себя и не выпускает того, кто слишком глубоко в нее втянулся. Легче удержаться от ссоры, чем потом из нее выйти.^[1806]
 
   По старой поговорке «усталый ищет ссоры»; то же можно сказать и об изнуренном голодом или жаждой, да и обо всяком другом, сильно чем-нибудь удрученном человеке. (…) Пораженная недугом душа возмущается от любой мелочи, вплоть до того, что простое приветствие, письмо, вопрос или несколько незначащих слов вызывают иных людей на ссору.^[1807]
 
   Усталым глазам полезно смотреть на зелень.^[1808]
 
   Не полезно все видеть и все слышать. Нас миновали бы многие обиды – ведь большинство из них не задевают того, кто о них не знает. Ты не хочешь быть гневливым? – Не будь любопытным.^[1809]
 
   Большинство людей сердятся из-за обид, которые они сами сочинили, придавая глубокий смысл пустякам.^[1810]
 
   Гнев приходит к нам часто, но чаще мы приходим к нему.^[1811]
 
   Пока ты в гневе, тебе не должно быть дозволено ничего. Почему? Именно потому, что ты желаешь, чтобы было дозволено все.^[1812]
 
   Разгладим лицо, сделаем голос тише, а походку – медленнее; постепенно в подражание внешнему преобразуется и внутреннее.^[1813]
 
   Всякое возмущение подневольного человека обращается ему же в мучение. (…) Нет такого тесного ярма, которое не причинило бы меньше боли тому, кто влачит его, чем тому, кто пытается его сбросить.^[1814]
 
   Если благоразумный человек сказал что-то неприятное нам – поверим ему; если дурак – простим.^[1815]
 
   Признак истинного величия – не ощущать ударов. Так огромный зверь не спеша оглядывается и спокойно взирает на лающих собак.^[1816]
 
   Все, что не нравится нам в других, каждый из нас может, поискав, найти в себе самом (…) Нужно быть терпимее друг к другу, нам приходится жить дурными среди дурных.^[1817]
 
   Гневаемся все мы дольше, чем ощущаем причиненную [нам] боль.^[1818]
 
   Иногда боль, а иногда случай делают слабого сильнее самого сильного.^[1819]
 
   Большая часть того, что вызывает в нас гнев, – ото препятствия, а не удары.^[1820]
 
   Неправость нашего гнева делает его более упорным: мы расходимся все пуще и не желаем перестать, словно сила нашей вспышки может служить доказательством ее справедливости.^[1821]
 
   Никогда не будет счастлив тот, кого мучит мысль, что есть кто-то счастливее. Я получил меньше, чем надеялся? – но, может быть, я надеялся на большее, чем заслуживал.^[1822]
 
   Среди убийц божественного Юлия было больше друзей, чем недругов, ибо он не исполнил их неисполнимых надежд. (…) Вот так и вышло, что он увидал вокруг своего кресла своих бывших соратников с обнаженными мечами, (…) ставших помпеянцами лишь после смерти Помпея.^[1823]
 
   Кто смотрит на чужое, тому не нравится свое.^[1824]
 
   Человек, завидующий немногим, не видит за собственной спиной огромного скопления зависти всех тех, кому далеко до него.^[1825]
 
   Ты лучше благодари за то, что получил. Остального жди и радуйся, что не получил всего.^[1826]
 
   Ты ведешь неверные записи в своей расчетной книге: то, что ты дал, оцениваешь дорого, то, что получил, – дешево.^[1827]
 
   Деньги насквозь пропитаны нашей кровью.^[1828]
 
   Насколько достойнее смеха то, из-за чего мы то и дело льем слезы!^[1829]
 
   Поверь мне, все, что зажигает нас страшным пожаром, – сущие пустяки, не серьезнее тех, из-за которых дерутся и ссорятся мальчишки.^[1830]
 
   Кто никогда ничему не выучился, тот не хочет ничему учиться.^[1831]
 
   Этого ты предостерег правильно, но чересчур свободным тоном: и вместо того, чтобы исправить, обидел человека. На будущее смотри не только то, правду ли ты говоришь, но и на того, кому говоришь: переносит ли он правду.^[1832]
 
   Баловень счастья (…) считает, что труднодоступная дверь – первый признак блаженного и могущественного человека. Видимо, он не знает, что труднее всего открываются ворота тюрьмы.^[1833]
 
   Ты косо глядишь на кого-то из-за того, что он дурно говорил о твоем таланте. Неужели ты считаешь каждое его слово законом? И неужели Энний [римский трагик] должен возненавидеть тебя оттого, что его поэмы не доставляют тебе удовольствия, (…) а Цицерон – стать твоим врагом из-за того, что ты пошутил насчет его стихов?^[1834]
 
   Первую вспышку гнева мы не осмелимся унимать словами. Она глуха и безумна. (…) Лекарства приносят пользу, если давать их в промежутках между приступами.^[1835]
 
   Гнев, (…) когда окостенеет, затвердеет, (…) превращается в ненависть.^[1836]
 
   В перерывах между утренними зрелищами нам обычно показывают на арене сражение привязанных друг к другу быка и медведя: они рвут и терзают друг друга, а рядом их поджидает человек, которому поручено в конце прикончить обоих. То же самое делаем и мы, нанося удары людям, с которыми мы связаны, а рядом с победителем и побежденным уже стоит их конец, причем очень близкий. Нам ведь осталось-то столечко! Что бы нам прожить эту капельку времени в мире и покое!^[1837]
 
   Часто ссору прекращает раздавшийся по соседству крик «Пожар!».^[1838]
 
   Что хуже смерти можешь ты пожелать тому, на кого гневаешься? Так успокойся: он умрет, даже если ты палец о палец не ударишь.^[1839]
 
   Я скорее прощу того, кто нанес врагу рану, а не того, кто мечтает посадить ему чирей: тут уже не только злая, но и ничтожно мелкая душонка.^[1840]
 
   О сколь презренная вещь – человек, если не поднимается он выше человеческого!^[1841]
 
   Что такое бог? – Все, что видишь, и все, чего не видишь.^[1842]
 
   Уже старик, он [Ганнибал] не переставал искать войны в любом уголке света: настолько, обходясь без родины, не мог он обходиться без врага.^[1843]
 
   Нет числа тем, кто владел народами и городами; тех, кто владел собой, можно перечесть по пальцам.^[1844]
 
   Все происходит по божественному определению: плакать, стонать и жаловаться – значит отпасть от бога.^[1845]
 
   Свободен тот, кто избежал рабства у самого себя: это рабство – постоянное и неодолимое, день и ночь равно гнетущее, без передышки, без отпуска.^[1846]
 
   Быть рабом самого себя – тяжелейшее рабство.^[1847]
 
   Добродетель найти трудно, требуется и наставник и руководитель; а порокам живо выучиваются без всякого учителя.^[1848]
 
   Если я и бываю доверчив, то только до известной степени и принимаю лишь те маленькие выдумки, за которые бьют по губам, а не вырывают глаза.^[1849]
 
   Люди растрачивают всю свою жизнь, чтобы достать то, что им будто бы нужно для жизни.^[1850]
 
   Изящно возразил мудрый [Гай] Лелий какому-то человеку, сказавшему: «В мои шестьдесят лет…» – «Скажи лучше „не мои шестьдесят“». Привычка исчислять утраченные нами годы мешает нам понять, что суть жизни – в ее неуловимости, а удел времени – всегда оставаться не нашим.^[1851]
 
   Покамест все идет как обычно, грандиозность происходящего скрадывается привычкой. Так уж мы устроены, что повседневное, будь оно даже достойно всяческого восхищения, нас мало трогает. (…) У солнца нет зрителей, пока оно не затмится. (…) Настолько больше свойственно нам от природы восхищаться новым, нежели великим.^[1852]
 
   Кто думает, будто природа может делать лишь то, что она делает часто, тот сильно недооценивает ее возможности.^[1853]
 
   Люди грядущего поколения будут знать многое, неизвестное нам, и многое останется неизвестным для тех, кто будет жить, когда изгладится всякая память о нас. Мир не стоит ломаного гроша, если в нем когда-нибудь не останется ничего непонятного.^[1854]
 
   И ты удивляешься, что мудрость до сих пор еще не исполнила своего предназначения! Даже испорченность – и та еще не показала себя целиком; она только-только выходит на свет. А ведь ей мы отдаем все свои силы.^[1855]
 
   Победа без риска – победа без славы^[1856]
 
   Для самопознания необходимо испытание: никто не узнает, что он может, если не попробует.^[1857]
 
   Всякий, кто кажется избежавшим зла, просто его еще не дождался.^[1858]
 
   От голода умирают тихо и спокойно, от обжорства с треском лопаются.^[1859]
 
   Самая крепкая часть тела – та, которой чаще всего пользуются.^[1860]
 
   «Но как же все-таки бог допускает, чтобы с добрыми людьми случались несчастья?» – А он не допускает. Он ограждает их от всех несчастий: от преступлений и гнусностей, от нечистых помышлений и корыстных замыслов, от слепого вожделения и от алчности, покушающейся на чужое добро. Он блюдет и защищает их самих: неужели кто-то станет требовать от бога еще и того, чтобы он охранял поклажу добрых людей?^[1861]
 
   Презирайте бедность: никто не бывает при жизни так беден, как был при рождении. Презирайте боль: она уйдет от вас, либо вы от нее уйдете.^[1862]
 
   Короткую жизнь мы не получаем, а делаем ее такой; мы не бедны, а расточительны.^[1863]
 
   Нет человека, желающего разделить с другими деньги, а скольким раздает каждый свою жизнь!^[1864]
 
   Марк Цицерон (…) ни в счастье не был спокоен, ни в несчастье – терпелив.^[1865]
 
   Каждый торопит свою жизнь и страдает от тоски по будущему и отвращения к настоящему.^[1866]
 
   Время твоей жизни (…) движется беззвучно, ничем не выдавая быстроты своего бега.^[1867]
 
   Есть ли на свете кто-нибудь глупее людей, которые хвастаются своей мудрой предусмотрительностью? (…) За счет своей жизни они устраивают свою жизнь, чтобы она стала лучше.^[1868]
 
   Откладывать что-то на будущее – худший способ проматывать жизнь: (…) вы отдаете настоящее в обмен на обещание будущего.^[1869]
 
   Грядущее неведомо; живи сейчас!^[1870]
 
   Самая короткая жизнь – у занятых людей.^[1871]
 
   Души занятых людей, словно волы, впряженные в ярмо, не могут ни повернуть, ни оглянуться.^[1872]
 
   Один из (…) любителей наслаждений, (…) после того как его на руках вынесли из бани и усадили в кресло, спросил: «Я уже сижу?» Ты полагаешь, что человек, не знающий, сидит ли он, в состоянии уразуметь, живет ли он?^[1873]
 
   Если только у мертвых сохраняется какое-то чувство, [Гай Калигула] ужасно злится, что он умер, а римский народ все еще живет.^[1874]
 
   Некоторые болезни следует лечить, не рассказывая о них больному. Многие умерли оттого, что узнали, чем больны.^[1875]
 
   [Людей], через тысячу унижений достигших высочайших почестей, тревожит ужасная мысль, что они страдали всего лишь ради надгробной надписи.^[1876]
 
   Гнусен тот, кто, утомленный скорее жизнью, чем трудом, умирает при исполнении служебных обязанностей.^[1877]
 
   Большинство людей (…) жаждут работать дольше, чем могут, (…) и сама старость лишь оттого им в тягость, что не позволяет работать.^[1878]
 
   Гай Туранний, (…) когда более чем в девяностолетнем возрасте (…) получил (…) освобождение от должности прокуратора, попросил, чтобы его положили на кровать и чтобы стоящие вокруг домочадцы причитали, словно над покойником. (…) Неужели так приятно умереть занятым человеком?^[1879]
 
   Добровольно решиться на отдых людям труднее, чем заслужить его по закону.^[1880]
 
   Гераклит всякий раз, как выходил на люди, плакал, а Демокрит смеялся: одному все, что мы делаем, казалось жалким, а другому – нелепым.^[1881]
 
   Мысль о боли мучит нас не меньше самой боли.^[1882]
 
   Как мы относимся к детям, так мудрец относится ко всем людям, ибо они не выходят из детства ни к зрелости, ни до седых волос, ни когда и седых волос уже не останется.^[1883]
 
   Если нас очень огорчает чье-то презрение, значит, нам особенно приятно было бы уважение именно этого человека.^[1884]
 
   Вступая в препирательство с кем-то, мы признаем его своим противником, а следовательно, равным себе, даже если мы и победим в стычке.^[1885]
 
   Один и тот же рассказ может рассмешить нас, если нас двое, и возмутить, если его слышит много народу; мы не позволяем другим заикнуться о том, о чем сами говорим постоянно.^[1886]
 
   Чем больше человек склонен обижать других, тем хуже он сам переносит обиды.^[1887]
 
   Отвоюй себя для себя самого.^[1888]
 
   Смерть мы видим впереди; а большая часть ее у нас за плечами, – ведь сколько лет жизни минуло, все принадлежит смерти.^[1889]
 
   Все у нас чужое, лишь время наше. Только время, ускользающее и текучее, дала нам во владенье природа, но и его кто хочет, тот и отнимает.^[1890]
 
   Все меня прощают, никто не помогает.^[1891]
 
   Кто везде – тот нигде. Кто проводит жизнь в странствиях, у тех в итоге гостеприимцев множество, а друзей нет.^[1892]
 
   Ничто так не вредит здоровью, как частая смена лекарств.^[1893]
 
   Если не можешь прочесть все, что имеешь, имей столько, сколько прочтешь, – и довольно.^[1894]
 
   Во всем старайся разобраться вместе с другом, но прежде разберись в нем самом.^[1895]
 
   Нередко учат обману тем, что обмана боятся, и подозрениями дают право быть вероломным.^[1896]
 
   Порок – и верить всем, и никому не верить, только (…) первый порок благороднее, второй – безопаснее.^[1897]
 
   Некоторые до того забились во тьму, что неясно видят все освещенное.^[1898]
 
   Нас чтут как стариков, хотя в нас живут пороки мальчишек, и не только мальчишек, но и младенцев; ведь младенцы боятся вещей пустяшных, мальчишки – мнимых, а мы – и того и другого.^[1899]
 
   Никакое зло не велико, если оно последнее. Пришла к тебе смерть? Она была бы страшна, если бы могла оставаться с тобою, она же или не явится, или скоро будет позади, никак не иначе.^[1900]
 
   Спокойная жизнь – не для тех, кто слишком много думает о ее продлении.^[1901]
 
   Кто презирает собственную жизнь, тот стал хозяином твоей.^[1902]
 
   Гнев рабов погубил не меньше людей, чем царский гнев.^[1903]
 
   Само имя философии вызывает достаточно ненависти.^[1904]
 
   Будем делать все, чтобы жить лучше, чем толпа, а не наперекор толпе, иначе мы отпугнем от себя и обратим в бегство тех, кого хотим исправить.^[1905]
 
   Пусть вошедший в наш дом дивится нам, а не нашей посуде. Велик тот человек, кто глиняной утварью пользуется как серебряной, но не менее велик и тот, кто серебряной пользуется как глиняной.^[1906]
 
   Слаб духом тот, кому богатство не по силам.^[1907]
 
   Одна цепь связывает стража и пленного.^[1908]