Ермишин Олег. Афоризмы

 
   Начало образования состоит в исследовании слов.^[72]
 
   [О платоновских «идеях»:] Человека и лошадь я вижу, а человечности и лошадности не вижу.^[73]
 
   Глазами его [бога] нельзя увидеть, он ни на что не похож.^[74]
 
   Безвестность есть благо.^[75]
 
   Не пренебрегай врагами: они первыми замечают твои погрешности.^[76]
 
   Образованного и умного человека трудно переносить, так как неразумие – вещь легкая и необременительная, а разум непреклонен, непоколебим, тяжесть его неодолима.^[77]
 
   Добродетель и для мужчины, и для женщины одна.^[78]
 
   Удовольствие – благо, но [только] когда оно не вызывает раскаяния.^[79]
 
   Львы взяли слово, когда, собравшись на совет, зайцы потребовали для всех равноправия.^[80]
 
   Праздник – это повод для обжорства.^[81]
 
   Следует домогаться удовольствий, которые идут за трудами, а не перед трудами.^[82]
 
   С политикой следует обращаться как с огнем: не подходить слишком близко, чтобы не обжечься, и не очень удаляться, чтобы не замерзнуть.^[83]
 
   Не замечай ошибки старца: старое дерево бесполезно пересаживать.^[84]
 
   Невежественные люди похожи на бодрствующих в состоянии сна.^[85]
 
   На вопрос, какую женщину лучше брать в жены, он [Антисфен] ответил: «Красивая будет общим достоянием, некрасивая – твоим наказанием».^[86]
 
   На вопрос, что блаженнее всего для человека, он [Антисфен] сказал: «Умереть счастливым».^[87]
 
   На вопрос, что дала ему философия, он [Антисфен] ответил: «Умение беседовать с самим собой».^[88]
 
   На вопрос, какая наука самая необходимая, он [Антисфен] сказал: «Наука забывать ненужное».^[89]
 
   Узнав однажды, что Платон дурно отзывается о нем, он [Антисфен] сказал: «Это удел царей: делать хорошее и слышать дурное».^[90]
 
   Кто-то сказал, что война уничтожает бедняков; (…) Антисфен заметил: «Напротив, она их рождает во множестве».^[91]
 
   Когда его однажды хвалили дурные люди, он [Антисфен] сказал: «Боюсь, не сделал ли я чего дурного?»^[92]
 
   Когда Платон в своей школе о чем-то долго рассуждал, Антисфен заметил: «Не оратор является мерой слушателя, а слушатель – мерой оратора».^[93]
 
   Когда какой-то человек спросил Антисфена. чему надо учить сына, он ответил: «Если он собирается общаться с богами, то философии, если же с людьми, то риторике».^[94]
 
   Умер он от чахотки. (…) Однажды, когда он воскликнул: «Ах, кто избавит меня от страданий!», Диоген показал ему кинжал и произнес: «Вот кто» – «Я сказал: от страданий, а не от жизни!» – возразил Антисфен.^[95]
 
   Государства погибают тогда, когда перестают отличать дурных от хороших.
 
   Братская близость единомыслящих крепче всяких стен.
 
   Чтобы быть счастливым, достаточно быть добродетельным.
 
   Добродетель – орудие, которого никто не сможет отнять.
 
   Добродетель проявляется в поступках и не нуждается ни в обилии слов, ни в обилии знаний.
 
   Справедливого человека цени больше, чем родного.
 
   Лучше сражаться среди немногих хороших людей против множества дурных, чем среди множества дурных против немногих хороших.
 
   Сдержанность нужнее тем, кто слышит о себе дурное, нежели тем, в кого бросают камнями.
   Как ржавчина съедает железо, так завистников – их собственный нрав.
 
   Лучше достаться стервятникам, чем попасть к льстецам. Те пожирают мертвых, а эти – живых.
 
   Удовольствиями пользоваться можно по праву только после трудов, а не прежде них.
 
   Сходиться нужно с теми женщинами, которые сами за это будут благодарны.
 
   Мудрец женится, чтобы иметь детей, притом от самых красивых женщин; он не будет избегать и любовных связей – ибо только мудрец знает, кого стоит любить.

Апеллес

   (2-я пол. IV в. до н.э.)
   живописец, придворный художник Александра Македонского

   Законченные работы он [Апеллес] выставлял в открытой беседке и сам, скрываясь за картиной, выслушивал замечания проходящих, так как считал народ более внимательным судьей, чем самого себя. Однажды, говорят, зритель-сапожник отметил, что на сапоге изображено с внутренней стороны одной петлей меньше должного. На следующий день, возгордившись тем, что указанное им упущение исправлено, сапожник стал изощряться об изображении ноги. Тогда разгневанный художник вышел из укрытия и воскликнул: «Сапожник, суди не выше сапога».^[96]

Аристипп Киренский

   (ок. 435 – после 366 гг. до н.э.)
   философ, основатель школы киренаиков

   Я везде чужеземец.^[97]
 
   Ни в коем случае я не ставлю себя в число тех, которые хотят властвовать. Трудное дело – добывать для себя самого что нужно; но лишь совершенный безумец (…) может, не довольствуясь этим, налагать на себя еще новое бремя – доставлять всем гражданам что им нужно.^[98]
 
   На вопрос, чем философы превосходят остальных людей, он [Аристипп] ответил: «Если все законы уничтожатся, мы одни будем жить по-прежнему».^[99]
 
   На вопрос Дионисия, почему философы ходят к дверям богачей, а не богачи – к дверям философов, он [Аристипп] ответил: «Потому что одни знают, что им нужно, а другие не знают».^[100]
 
   Кто-то привел к нему в обучение сына, Аристипп запросил пятьсот драхм. Отец сказал: «За эти деньги я могу купить раба!» – «Купи, – сказал Аристипп, – и у тебя будут целых два раба».^[101]
 
   Человека, который порицал роскошь его стола, он [Аристипп] спросил: «А разве ты отказался бы купить все это за три обола?» – «Конечно, нет», – ответил тот. «Значит, просто тебе дороже деньги, чем мне наслаждение».^[102]
 
   Заметив (…) Аристиппа, входящего вместе с сицилийским тираном Дионисием, [Антисфен) сказал: «Аристипп, если бы ты довольствовался такой пищей, как я, то тебе не пришлось бы следовать по пятам за тираном». (…) Аристипп возразил: «А если бы ты мог запросто беседовать с тираном, то не довольствовался бы такой пищей».^[103]
 
   Дионисий дал ему [Аристиппу] денег, а Платону – книгу; в ответ на упреки Аристипп сказал: «Значит, мне нужнее деньги, а Платону – книга».^[104]
 
   Право же, щедрость никогда не разорит Дионисия [правителя Сиракуз]: нам, которые просят много, он дает мало, а Платону, который ничего не берет, – много.^[105]
 
   Когда преподавание принесло ему [Аристиппу] много денег, Сократ спросил его: «За что тебе так много?» А он ответил: «За то же, за что тебе так мало».^[106]
 
   Однажды Аристипп плыл на корабле; захваченный бурей, он сильно перепугался. Один из спутников спросил его: «И ты, Аристипп, трусишь, как все?» А он: «И с полным правом: вас эта опасность заставляет тревожиться за вашу бедственную жизнь, а меня – за мою блаженную».^[107]
 
   Как съедающие очень много не бывают здоровы более, нежели употребляющие в пищу самое необходимое, так и истинно ученые бывают не те, которые читают многое, но те, которые читают полезное.
 
   Много пить и не быть пьяным свойственно и мулу.
 
   Если бы роскошь была дурна, ее не было бы на пирах у богов.
 
   Лучше быть нищим, чем невеждой: если первый лишен денег, то второй лишен образа человеческого.
 
   Твое право – ругаться, мое право – не слушать.
 
   Разве не все равно, занять ли такой дом, в котором жили многие, или такой, в котором никто не жил? И не все ли равно, плыть на корабле, где уже плавали тысячи людей, или где еще никто не плавал? Вот так же все равно, жить ли с женщиной, которую уже знавали многие, или с такой, которую никто не трогал.
 
   Лучшая доля не в том, чтобы воздерживаться от наслаждений, а в том, чтобы властвовать над ними, не подчиняясь им.
 
   Детей надо учить тому, что пригодится им, когда они вырастут.

Аристотель

   (384—322 гг. до н.э.)
   ученик Платона, воспитатель Александра Македонского, основатель школы перипатетиков, из Стагиры (п-ов Халкидика)

   Об избрании [на государственные посты] всегда хлопочут не столько порядочные, сколько случайные.^[108]
 
   Добродетель (…) есть некая середина между противоположными страстями. (…) Оттого и трудно быть достойным человеком, ведь в любом деле трудно держаться середины.^[109]
 
   Человек с чувством юмора – это и тот, кто умеет отпустить меткую шутку, и тот, кто переносит насмешки.^[110]
 
   Бог выше всякой добродетели, и не добродетелью определяется его достоинство, потому что в таком случае добродетель будет выше бога.^[111]
 
   Вопреки мнению некоторых, не разум – начало и руководитель добродетели, а, скорее, движения чувств.^[112]
 
   Самому любить лучше, чем быть любимым: любить – это некое действие, доставляющее наслаждение, и благо, а быть любимым не вызывает в предмете любви никакой деятельности. (…) Тем не менее люди из честолюбия предпочитают быть любимцами, а не сами любить, поскольку быть любимцем связано с каким-то превосходством.^[113]
 
   Дурной (…) [человек] никогда не бывает себе другом, он всегда во вражде с самим собой.^[114]
 
   Почему отец любит сына сильнее, чем сын отца? (…) Потому что сын – его создание. (…) Все бывают благосклонны к тому, что они сами создали.^[115]
 
   Узнать самого себя – это и самое трудное, (…) и самое радостное, (…) но самих себя своими силами мы не можем видеть (…); при желании видеть свое лицо мы смотримся в зеркало (…), при желании познать самих себя мы можем познать себя, глядя на друга. Ведь друг, как мы говорим, это «второе я». (…) Знать себя невозможно без помощи друга.^[116]
 
   Ярость выводит человека из себя. Вот почему и поведение кабанов имеет вид смелости, хотя это и не настоящая смелость.^[117]
 
   Имеющие опыт преуспевают больше, нежели те, кто обладает отвлеченным знанием.^[118]
 
   Опыт есть знание единичного, а искусство – знание общего.^[119]
 
   Признак знатока – способность научить.^[120]
 
   Владеющие искусством способны научить, а имеющие опыт не способны.^[121]
 
   В поэтическом произведении предпочтительнее вероятное невозможное, чем невероятное, хотя и возможное.
 
   Одни [искусства] – для удовлетворения необходимых потребностей, другие – для времяпрепровождения; изобретателей последних мы всегда считаем более мудрыми, нежели изобретателей первых, так как их знания были обращены не на получение выгоды.^[122]
 
   Мудрость (…) занимается причинами и началами.^[123]
 
   Более мудр во всякой науке тот, кто более точен и более способен научить выявлению причин.^[124]
 
   Удивление побуждает людей философствовать.^[125]
 
   Знание о чем бы то ни было есть знание общего.^[126]
 
   Для счастья (…) нужна и полнота добродетели, и полнота жизни.^[127]
 
   Может быть, (…) вообще никого не следует считать счастливым, покуда он жив (…)? Если в самом деле признать такое, то не будет ли человек счастлив лишь тогда, когда он умер?^[128]
 
   Камень, который по природе падает вниз, не приучишь подниматься вверх, приучай его, подбрасывая вверх хоть тысячу раз.^[129]
 
   Добродетель мы обретаем, прежде что-нибудь осуществив, так же как и в других искусствах. (…) Строя дома, становятся зодчими, а играя на кифаре – кифаристами. Именно так, совершая правые поступки, мы делаемся правосудными, поступая благоразумно – благоразумными, действуя мужественно – мужественными. (…) Короче говоря, повторение одинаковых поступков порождает соответствующие нравственные устои.^[130]
 
   Искусство и добродетель всегда рождаются там, где труднее.^[131]
 
   Совершать проступок можно по-разному (…), между тем как поступать правильно можно только одним-единственным способом (недаром первое легко, а второе трудно, ведь легко промахнуться, трудно попасть в цель).^[132]
 
   Мужественные совершают поступки во имя прекрасного. (…) В противном случае мужественными, пожалуй, окажутся даже голодные ослы, ведь они и под ударами не перестают пастись.^[133]
 
   Скупость (…) неизлечима (…); она теснее срослась с природой человека, чем мотовство. Большинство ведь, скорее, стяжатели, чем раздаватели.^[134]
 
   Порок уничтожает сам себя, и если он достигает полноты, то становится невыносимым для самого его обладателя.^[135]
 
   Какие насмешки не стесняются выслушивать, такие и сами говорят.^[136]
 
   Человек (…) свободнорожденный будет вести себя так, словно он сам себе закон.^[137]
 
   Молодые люди становятся геометрами и математиками (…), но (…) не бывают рассудительными. Причина этому в том, что рассудительность проявляется в частных случаях, с которыми знакомятся на опыте, а (…) опытность дается за долгий срок.^[138]
 
   Как зверю не свойственны ни порочность, ни добродетель, так не свойственны они и богу, но у него есть нечто, ценимое выше добродетели.^[139]
 
   Не способный к раскаянию неисцелим.^[140]
 
   Те, что твердят, будто под пыткой (…) человек счастлив, если он добродетелен, вольно или невольно говорят вздор. (Возражение эпикурейцам.)^[141]
 
   Для ищущего чрезмерных удовольствий страданием будет уже отсутствие чрезмерности.^[142]
 
   При чрезмерных страданиях люди ищут чрезмерного удовольствия, (…) полагая, что оно исцеляет.^[143]
 
   Телесных удовольствий, как сильнодействующих, ищут те, кто не способен наслаждаться иными: эти люди, конечно, сами создают себе своего рода жажду.^[144]
 
   Юноши быстро становятся друзьями, а старики – нет: не становятся друзьями тем, от кого не получают наслаждения.^[145]
 
   Быть другом для многих при совершенной дружбе невозможно, так же как быть влюбленным во многих одновременно. (…) А нравиться многим (…) можно.^[146]
 
   Люди, наделенные могуществом, используют друзей (…) с разбором: одни друзья приносят им пользу, а другие доставляют удовольствие, но едва ли одни и те же – и то и другое.^[147]
 
   Большинство – друзья подхалимов, так как подхалим – это друг, над которым обладают превосходством, или человек, который прикидывается, что он таков.^[148]
 
   Раб – одушевленное орудие, а орудие – неодушевленный раб.^[149]
 
   От природы человек склонен образовывать, скорее, пары, а не государства – настолько же, насколько семья первичнее и необходимее государства.^[150]
 
   Бездетные скорее разводятся: дети – это общее обоим благо, а общее благо объединяет.^[151]
 
   Большинство (…) желает получать благодеяния, а делать добро избегает, как невыгодного занятия.^[152]
 
   Благодетели больше питают дружбу к облагодетельствованным, нежели принявшие благодеяние – к оказавшим его.^[153]
 
   Все больше дорожат доставшимся с трудом. (…) Не случайно матери (…) любят детей сильнее, чем отцы, ведь рождение ребенка требует от них больших усилий и они лучше отцов знают, что это их собственное создание.^[154]
 
   У кого много друзей (…), [те] ни для кого (…) не друзья.^[155]
 
   Отдых (…) существует ради деятельности.^[156]
 
   Мы лишаемся досуга, чтобы иметь досуг, и войну ведем, чтобы жить в мире.^[157]
 
   Нет, не нужно следовать увещеваниям «человеку разуметь человеческое» и «смертному – смертное»; напротив, насколько возможно, надо возвышаться до бессмертия и делать все ради жизни, соответствующей наивысшему в самом себе; право, если по объему это малая часть, то по силе и ценности она все далеко превосходит.^[158]
 
   Обратить к нравственному совершенству большинство рассуждения не способны, потому что большинству людей по природе свойственно подчиняться не чувству стыда, а страху и воздерживаться от дурного не потому, что это позорно, но опасаясь мести.^[159]
 
   Страсть (…) уступает не рассуждениям, а насилию.^[160]
 
   Врачами становятся не по руководствам.^[161]
 
   Рука есть орудие орудий.^[162]
 
   Принять за исходную посылку ложь и принять за исходную посылку невозможное – не одно и то же. Из невозможной предпосылки следует невозможное заключение.^[163]
 
   [Из всех животных] только человек (…) способен смеяться.^[164]
 
   Из ложных посылок можно вывести истинное заключение.^[165]
 
   Человек по природе своей есть существо политическое.^[166]
 
   Человек есть существо общественное в большей степени, нежели пчелы и всякого рода стадные животные.^[167]
 
   Тот, кто в силу своей природы (…) живет вне государства, (…) либо животное, либо божество.^[168]
 
   Раб – некая одушевленная собственность.^[169]
 
   Одно мужество свойственно начальнику, другое – слуге.^[170]
 
   К тому, что составляет предмет владения очень большого числа людей, прилагается наименьшая забота.^[171]
 
   При общности имущества для благородной щедрости (…) не будет места, и никто не будет в состоянии проявить ее на деле, так как щедрость сказывается именно при возможности распоряжаться своим добром.^[172]
 
   Бедность – источник возмущений и преступлений.^[173]
 
   Если исправление закона является незначительным улучшением, (…) не столько будет пользы от изменения закона, сколько вреда, если появится привычка не повиноваться существующему порядку. (…) Легкомысленно менять существующие законы на другие, новые – значит ослаблять силу закона.^[174]
 
   В чем разница: правят ли женщины, или должностные лица управляются женщинами? Результат получается один и тот же.^[175]
 
   Покупающие власть за деньги привыкают извлекать из нее прибыль.^[176]
 
   Государство есть совокупность граждан.^[177]
 
   Толпа о многих вещах судит лучше, нежели один человек, кто бы он ни был.^[178]
 
   Средний достаток (…) всего лучше. (…) Трудно следовать доводам разума человеку (…) сверхсильному, сверхзнатному, сверхбогатому или наоборот, человеку сверхбедному, сверхслабому, сверхуниженному.^[179]
 
   Одни не способны властвовать и умеют подчиняться только той власти, которая имеется у господ над рабами; другие же не способны подчиняться никакой власти, а властвовать умеют только так, как властвуют господа над рабами.^[180]
 
   Те государства имеют хороший строй, где средние (…) сильнее обеих крайностей или по крайней мере каждой из них в отдельности.^[181]
 
   Государственный строй губит скорее алчность богатых, нежели простого народа.^[182]
 
   Внутренние распри [в государстве] возникают не по причине мелочей, но из мелочей.^[183]
 
   Распри среди знатных приходится расхлебывать всему государству.^[184]
 
   Общий страх объединяет и злейших врагов.^[185]
 
   [Прежде] демагоги [вожди народа] были из среды полководцев (…), теперь же (…) демагогами становятся те, кто умеет красно говорить.^[186]
 
   Олигархия разрушается (…), когда в ней образуется другая олигархия.^[187]
 
   Самое главное при всяком государственном устройстве – (…) устроить дело так, чтобы должностным лицам невозможно было наживаться.^[188]
 
   В демократиях следует щадить состоятельных людей и не подвергать разделу не только их имущество, но и доходы.^[189]
 
   Многое из того, что кажется свойственным демократии, ослабляет демократию.^[190]
 
   Демагогам [вождям народа] (…) следовало бы всегда говорить в пользу состоятельных, а (…) олигархи должны были бы радеть об интересах народа.^[191]
 
   Большинство тиранов вышли, собственно говоря, из демагогов, которые приобрели доверие народа тем, что чернили знатных.^[192]
 
   Ненависть более рассудочна [чем гнев]: ведь гнев сопряжен с горестным чувством, так что нелегко быть рассудительным; напротив, вражда горечи в себе не содержит.^[193]
 
   Крайняя демократия – та же тирания, только разделенная среди многих.^[194]
 
   Чем меньше полномочий у царской власти, тем она долговечнее.^[195]