Страница:
- << Первая
- « Предыдущая
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- 6
- 7
- 8
- 9
- 10
- 11
- 12
- 13
- 14
- 15
- 16
- 17
- 18
- 19
- 20
- 21
- 22
- 23
- 24
- 25
- 26
- 27
- 28
- 29
- 30
- 31
- 32
- 33
- 34
- 35
- 36
- 37
- 38
- 39
- 40
- 41
- 42
- 43
- 44
- 45
- 46
- 47
- 48
- 49
- 50
- 51
- 52
- 53
- 54
- 55
- 56
- 57
- 58
- 59
- 60
- 61
- 62
- 63
- 64
- 65
- 66
- 67
- 68
- 69
- 70
- 71
- 72
- 73
- 74
- 75
- 76
- 77
- 78
- 79
- 80
- 81
- 82
- 83
- 84
- 85
- 86
- 87
- 88
- 89
- 90
- 91
- 92
- 93
- 94
- 95
- 96
- 97
- 98
- 99
- 100
- Следующая »
- Последняя >>
Злой язык – признак злого сердца.
Любой слух может наделать бед.
Всегда сохраняй меру и в речи, и в молчании.
Молчаливость – мудрость глупца.
Важно точно знать, в каком смысле разуметь каждое слово.
Лучше разумно молчать, чем глупо говорить.
Отрава скрыта в речи слишком вкрадчивой.
У человека всегда на языке одно, а на уме другое.
Смолчав, усугубляешь преступление.
Желая правды, языка не сдерживай.
Приняв услугу, расстаешься с вольностью.
Судья, осуждающий невинного, осуждает самого себя.
Кто защищает виновного, тот сам навлекает на себя обвинение.
Лишь временной бывает безнаказанность.
Оправдание преступника – это осуждение судьи.
Там, где законы в силе, – и народ силен.
От всякой боли средство есть – терпение.
Умей прощать, и мощь твоя умножится.
Думай больше о совести, чем о репутации.
О своей репутации заботятся многие, о своей совести – лишь некоторые.
Взаимная благожелательность есть самое близкое родство.
Стыду научить нельзя, с ним нужно родиться.
Раны совести никогда окончательно не зарубцовываются.
Хуже рабства угрызения совести.
Не делать зла – и то благодеяние.
Лук ломается от напряжения, дух – от расслабления.
Кто благороден, тот обид не ставит в счет.
От всех обид спасение – в забвении.
Много прощая, сильный становится еще сильнее.
У кого меньше всего желаний, у того меньше всего нужды.
У победителей раны не болят.
Где единение, там и победа.
Всегда победа с теми, в ком согласие.
Невидимое зло всего тревожнее.
Вседневный страх есть та же казнь вседневная.
Стерпев пороки друга, наживешь их себе.
Дружба, которая прекратилась, никогда, собственно, и не начиналась.
Притворный друг гораздо хуже злейшего врага.
Не веришь другу – и тебе не верит друг.
Друга долго ищут, с трудом находят и трудно его сохранить.
Потерять друга – величайшая из потерь.
Кто опасается друга, тот учит, чтобы и друг его опасался.
Женщина любит или ненавидит: третьего у нее нет.
В любви наружность значит больше, чем авторитет.
Иногда и за поцелуями скрывается ненависть.
Крайне трудно уберечь то, что нравится многим.
Любовь несовместима со страхом.
Забудь покой, кто вздумал править женщиной.
Любить и быть разумными едва ли могут даже боги.
В любви тоска соперничает с радостью.
От смерти и любви никто не скроется.
Любовь можно снискать лаской, а не силой.
Под плачем наследника часто скрыт веселый смех.
Повторный брак – всегда предмет злословия.
Доброе имя – как наследство от отца.
Будь осторожен даже в безопасности.
Не стыдно подчиняться обстоятельствам.
Нет хуже наказанья, чем раскаянье,
Кто духом тверд – не знает колебания.
Другим прощай часто, себе – никогда.
Обсуждать надо часто, решать – однажды.
Другим прощай многое, себе – ничего.
Слышать упреки в несчастье тяжелее самого несчастья.
Часто лучше не замечать обиду, чем мстить за нее.
Не забывай услуг, тебе оказанных, но забудь про те, которые ты сам оказал.
Нигде так не полезно промедление, как в гневе.
Щади дурного, чтоб спасти хорошего.
Раздор придает большую ценность согласию.
Не жди благодеяний тот, кто сам их не оказывает.
Кого добром не сдержишь – силой сдерживай.
Согласие усиливает даже слабые силы.
Терпенье может обернуться страстью.
Простив проступок, побуждаешь к худшему.
Безумен тот, кто, не умея управлять собой, хочет управлять другими.
Кто попустительствует дурным людям, тот вредит хорошим.
Кто не стыдится своего проступка, тот вдвойне виноват.
Завистник говорит не то, что есть, а то, что может причинить зло.
Стремиться к излишеству – значит гоняться за лишениями.
Ссора – всегда наихудший аргумент.
Привычка к благополучию – наихудшая привычка.
Кто отроду бесстыден – не исправится.
Обманщик тот, кто берет, зная, что не сможет вернуть.
Добьется льстивый, где спасует доблестный.
Обиду легче стерпит слух, чем зрение.
Обидеть легче, чем обиду вытерпеть.
Беда принуждает ко лжи даже честных.
Кого уважают, тем никогда не льстят, потому что уважение чтит, лесть насмехается.
Оскорбления и почести толпы следует принимать безразлично: не радоваться одним и не страдать от других.
Кто меньше хочет, в меньшем и нуждается.
Жадного деньги возбуждают, а не насыщают.
Скупой ничего не делает полезного, разве что когда умирает.
Скупому все враги, а главный сам себе.
У скупого никогда дело не станет за причиной отказа.
Нас учит бедность жизненному опыту.
Жизнь коротка, но в бедах долгой кажется.
Умри, пока тебя ласкает жизнь.
Тот страшен, кто за благо почитает смерть!
Прекрасно умереть – позорно рабствовать.
Промахи, свойственные возрасту, с возрастом и проходят.
Власть времени – это закон, достойный уважения.
Гай Саллюстий Крисп
Когда дурным людям достаются награды, безвозмездно быть честным нелегко.[1672]
Не называйте рабства покоем, изменяя смысл понятий в меру своей трусости.[1673]
Немногие желают свободы, (…) большинство – справедливых господ.[1674]
Прежде, чем начинать, надо подумать, а подумав – действовать быстро.[1675]
Если (…) ты упомянешь о великой доблести и славе честных людей, то каждый равнодушно примет то, что он, по его мнению, и сам может легко совершить; но то, что превыше этого, признает вымышленным и ложным.[1676]
Жаден до чужого, расточитель своего. (О Катилине).[1677]
Царям честные люди подозрительнее, чем дурные, и чужая доблесть всегда их страшит.[1678]
Подвиги афинян (…) были достаточно блиста тельны и великолепны, но гораздо менее значительны, чем о них говорит молва. Но так как в Афинах появились писатели чрезвычайного дарования, то деяния афинян и прославляются во всем мире как величайшие.[1679]
У римского народа (…) все лучшие люди предпочитали действовать, а не говорить, – чтобы другие прославляли их подвиги, а не сами они рассказывали о чужих.[1680]
Алчность всегда безгранична, ненасытна и не уменьшается ни при изобилии, ни при скудости.[1681]
Каждый измерял опасности степенью своей боязни.[1682]
Пожар, грозящий мне, я потушу под развалинами. (Угроза Катилины.)[1683]
С наиболее высокой судьбой сопряжена наименьшая свобода: таким людям [занимающим высшее положение] нельзя ни выказывать свое расположение, ни ненавидеть, а более всего – предаваться гневу.[1684]
Все дурные дела порождались благими намерениями.[1685]
Наглость сильнее там, где защита слабее.[1686]
Не обеты и не бабьи молитвы обеспечивают нам помощь богов; бдительность, деятельность, разумные решения – вот что приносит успех во всем; пребывая в беспечности и праздности, умолять богов бесполезно: они разгневаны и враждебны.[1687]
Быть честным, а не казаться им предпочитал он. Таким образом, чем меньше искал он славы, тем больше следовала она за ним. (О Катоне Младшем.)[1688]
Один лишь победитель достигает мира ценой войны.[1689]
Сознание неизбежности (…) даже трусов делает храбрыми.[1690]
Большинство повелителей заблуждается, полагая, что чем ничтожнее те, кем они повелевают, тем надежнее их защита.[1691]
Всякая жестокая власть скорее сурова, чем долговечна и (?) того, кто внушает страх другим, в конце концов самого охватит ужас.[1692]
Мудрые ведут войну ради мира.[1693]
Большинство отказывается от нее [свободы] из страха.[1694]
Все возникшее уничтожается, а растущее стареет.[1695]
[Югурта] больше всех делал, меньше всех говорил о себе.[1696]
Согласием малые государства укрепляются, от разногласия величайшие распадаются.[1697]
Во всякой борьбе более могущественный, даже если он терпит обиду, все же, так как он сильнее, кажется обидчиком.[1698]
Для человека, охваченного каким-либо желанием, все делается недостаточно быстро.[1699]
Всякую войну развязать легко, но очень трудно прекратить, ее начало и завершение – не во власти одного и того же человека; начать ее способен любой, даже трус, но кончится она – когда на это будет воля победителей.[1700]
Все люди – одинакового происхождения, но все храбрейшие – они и самые благородные.[1701]
Чем славнее жизнь предков, тем позорнее нерадивость потомков; она не оставляет во тьме ни их достоинств, ни их пороков.[1702]
Изящество подобает женщинам, мужчинам – труд.[1703]
Трусость еще никого не сделала бессмертным.[1704]
[Тому], кто взял в руки оружие, не подобает искать помощи у безоружных ног.[1705]
Многие люди, рабы желудка и сна, проводят жизнь без образования и воспитания, подобно бродягам, причем, вопреки природе, тело служит им для наслаждения, а душа – в тягость.
При единении и малое растет, при раздоре и величайшее распадается.
Прихоть случая управляет миром.
Ставь божеское на один уровень с человеческим.
Для тела и имущественных благ есть как начало, так и конец, и все, что зарождается, гибнет, и что умножается, оскудевает.
Каждый кузнец своего счастья.
Трудным представляется писать историю.
Дела важнее слов.
Слова сопоставлять с делами.
Стоя – одно, сидя – другое (говорит).
Мы в цвете лет, мы сильны духом.
Всякую войну легко начать, но крайне трудно кончить.
Победа, купленная кровью.
Дорогой мужества стремиться к славе.
Отвага заменяет крепостные стены.
Иметь общие желания и общие отвращения – именно в том состоит прочная дружба.
Кто больший друг, как не брату брат?
Страстность и гнев – худшие советчики.
На кого не действуют ни слава, ни опасности, того напрасно уговаривать.
Хороший человек, если на него не обращать внимания, становится только менее деятельным, а дурной более преступным.
Люди свое ценят дешево, желают чужого.
Богатство не уменьшает жадности.
Корыстолюбие отнимает у людей самые заветные чувства – любовь к отечеству, любовь семейную, любовь к добродетели и чистоте.
Скупость, словно пропитанная вредоносными зельями, расслабляет дух.
Больший позор – потерять приобретенное, чем совсем не быть приобретшим.
В печали и в несчастьях смерть не мучение, а упокоение от тягот.
Гай Светоний Транквилл
Самых хищных чиновников (…) он [Веспасиан] нарочно продвигал на все более высокие места, чтобы дать им поживиться, а потом засудить, – говорили, что он пользуется ими, как губками, сухим дает возможность намокнуть, а мокрое выжимает.[1706]
Загладить позор былой своей скупости ему [Веспасиану] не удалось. (…) И даже на его похоронах Фавор, главный мим, выступая, по обычаю, в маске и изображая слова и дела покойника, во всеуслышанье спросил чиновников, во сколько обошлось погребальное шествие? И услышав, что в десять тысяч миллионов, воскликнул: «Дайте мне десять тысяч и бросайте меня хоть в Тибр!»[1707]
До сих пор речь шла о правителе, далее придется говорить о чудовище.[1708]
Под конец жизни он [Цезарь] стал осторожнее принимать бой: чем больше за ним побед, рассуждал он, тем меньше следует полагаться на случай, так как никакая победа не принесет ему столько, сколько может отнять одно поражение.[1709]
[Клавдий] уверял, будто нарочно притворялся глупцом при Гае [Калигуле], так как иначе не остался бы жив и не достиг бы своего положения, однако никого этим не убедил, так как немного спустя появилась книжка под заглавием «Вознесение дураков», в которой говорилось, что притворных глупцов не бывает.[1710]
Правителям (…) живется хуже всего: когда они обнаруживают заговоры, никто им не верит, покуда их не убьют.[1711]
Насколько Нерон потерял добродетели своих предков, настолько же он сохранил их пороки, словно родовое наследство.[1712]
Тиберий долго колебался, прежде чем принять верховную власть после смерти Августа. (…) Кто-то в лицо ему заявил, что иные медлят делать то, что обещали, а он медлит обещать то, что уже делает.[1713]
Цезарю подобает умереть стоя.
Хороший пастух снимает с овец шерсть, а не шкуру.
Кто не порицает клеветников, тот поощряет их.
Лиса меняет шкуру, но не нрав.
Луций Анней Сенека (младший)
Смысл благодеяний прост: их только дарят; если что возвращается, то уже прибыль, не возвращается – нет убытка. Благодеяние оказано для благодеяния.[1714]
Вина не должна падать на наш век. И предки наши жаловались, и мы жалуемся, да и потомки наши будут жаловаться на то, что нравы развращены, что царит зло, что люди становятся все хуже и беззаконнее. Но все эти пороки остаются теми же (…), подобно тому как море далеко разливается во время прилива, а при отливе снова возвращается в берега.[1715]
Страх внушают не только самые отважные животные, но и самые неподвижные, благодаря своему вредоносному яду.[1716]
Поздно оказал благодеяние тот, кто оказал его просящему.[1717]
Не следует принимать благодеяний от всех. От кого же принимать? (…) От тех, кому мы сами желали бы их оказать.[1718]
В благодеяниях кредитора следует выбирать с большей тщательностью, чем в деньгах.[1719]
Кто принял благодеяние с благодарностью, тот (…) уплатил уже первый взнос за него.[1720]
Кто приносит благодарность, удаляя свидетелей, тот человек неблагодарный.[1721]
Некоторые знатные и благородные женщины считают свои годы не по числу консулов, а по числу мужей, и разводятся, чтобы выйти замуж, а выходят замуж, чтобы развестись.[1722]
Дело дошло уже до того, что ни одна женщина не имеет мужа для чего-либо иного, как только для возбуждения любовника.[1723]
Награда за высокие подвиги заключается в них самих.[1724]
Никто, обладая здравым умом, не боится богов, так как неразумно страшиться спасительного, и никто не любит тех, кого боится.[1725]
Бывает красноречивым даже тот, кто молчит, и храбрым даже тот, кто сидит сложа руки, или даже – у кого руки связаны.[1726]
Общественное мнение – (…) дурной истолкователь.[1727]
Лучше (…) помогать и злым ради добрых, чем лишать помощи добрых ради злых.[1728]
Луций Сулла уврачевал отечество средствами более тяжкими, чем были самые опасности.[1729]
Пусть каждый спросит себя: не жалуются ли все на чью-нибудь неблагодарность? Но не может быть того, чтобы все жаловались, если не надо жаловаться на всех. Следовательно, все неблагодарны.[1730]
«На этой стороне явное большинство». – Значит, именно эта сторона хуже. Не настолько хорошо обстоят дела с человечеством, чтобы большинство голосовало за лучшее: большая толпа приверженцев всегда верный признак худшего.[1731]
Когда я вспоминаю все свои речи, я завидую немым.[1732]
Всякая жестокость происходит от немощи.[1733]
Что я хочу извлечь из добродетели? Ее саму. (…) Она сама себе награда.[1734]
Не наука добродетели, а наука нищеты была главным делом его жизни. (О кинике Деметрии, который доходил до крайностей аскетизма).[1735]
Перестань корить философов богатством: никто не приговаривал мудрость к бедности.[1736]
Карман у него [мудреца] будет открытый, но не дырявый: из него много будет выниматься, но ничего не будет высыпаться.[1737]
Некоторые из мудрых мужей называли гнев кратковременным помешательством.[1738]
Что-что, а вредить все люди умеют неплохо.[1739]
Никакое лечение не может считаться жестоким, если его результат – выздоровление.[1740]
Любое чувство – столь же плохой исполнитель, сколь и распорядитель.[1741]
Всякое почти вожделение (…) мешает осуществлению того, к чему стремится.[1742]
Гнев делает мужественнее лишь того, кто без гнева вообще не знал, что такое мужество.[1743]
Насколько человечнее (…) не преследовать их [грешников], но попытаться вернуть назад! Ведь если человек, не зная дороги, заблудится среди вспаханного поля, лучше вывести его на правильный путь, чем выгонять с поля палкой.[1744]
Согрешающего нужно исправлять: увещанием и силой, мягко и сурово; (…) тут не обойтись без наказания, но гнев недопустим. Ибо кто же гневается на того, кого лечит?[1745]
Гнев – самый женственный и ребяческий из пороков. – «Однако он встречается и у мужей». – «Конечно, потому что и у мужей бывает женский или детский характер».[1746]
Честолюбие [тиранов] (…) хочет (…) заполнить одним-единственным именем весь календарь, назвать в честь одного имени все поселения на земном шаре.[1747]
Мы начинаем смеяться со смеющимся, печалимся, попав в толпу горюющих, и приходим в возбуждение, глядя, как другие состязаются.[1748]
Самый мужественный муж, берясь за оружие, бледнеет; у самого неустрашимого и яростного солдата при сигнале к бою немного дрожат коленки; (…) и у самого красноречивого оратора, когда он готовится произнести речь, холодеют руки и ноги.[1749]
Есть люди, отличающиеся постоянной свирепостью и радующиеся человеческой крови. (…) Это не гнев, это зверство. Такой человек вредит другим не потому, что его обидели; наоборот, он готов принять обиду, лишь бы получить возможность вредить.[1750]
Всякий гнев превращается в печаль либо из-за раскаяния, либо от неутоленности.[1751]
[Люди толпы] живут, точно в гладиаторской школе: с кем сегодня пили, с тем завтра дерутся.[1752]
Мудрец никогда не перестанет гневаться, если начнет. (…) Если, по-твоему, мудрец должен чувствовать гнев, какого требует возмутительность каждого преступления, то ему придется не гневаться, а сойти с ума.[1753]
Среди прочих недостатков нашей смертной природы есть и этот – (…) не столько неизбежность заблуждения, сколько любовь к своим заблуждениям.[1754]
Если (…) сердиться на молодых и старых за то, что они грешат, (…) придется сердиться и на новорожденных – за то, что они непременно будут грешить.[1755]
Нужно либо смеяться надо всем, либо плакать.[1756]
Отдельных солдат полководец может наказывать по всей строгости, но если провинилось все войско, ему придется оказать снисхождение. Что удерживает мудреца от гнева? Обилие грешников.[1757]
Вокруг (…) столько скверно живущих, а точнее сказать, скверно гибнущих людей.[1758]
Постоянному и плодовитому злу должен противостоять медленный и упорный труд: не для того, чтобы уничтожить его, но для того, чтобы оно нас не одолело.[1759]
Гнев сам по себе безобразен и не страшен. (…) Мы боимся гнева, как дети – темноты, как звери – красных перьев.[1760]
Страх всегда возвращается и, словно волна, окатывает тех, кто его вызывает.[1761]
Кто возвеличился за счет чужого страха, не бывает свободен от собственного. Как дрожит сердце в львиной груди от малейшего шороха! (…) Все, что внушает ужас, само трепещет.[1762]
Дух добьется всего, что сам себе прикажет.[1763]
Иной приучил себя довольствоваться коротким сном и бодрствует почти сутки напролет, нисколько не утомляясь; можно выучиться бегать по тоненькой и почти отвесно натянутой веревке; переносить чудовищные грузы, неподъемные для обычного человека; погружаться в море на непомерную глубину и долго обходиться под водой без дыхания. (…) За столь упорные занятия не получают либо вовсе никакого, либо несоразмерно маленькое вознаграждение. (…) И тем не менее, несмотря на то, что награда ожидала их совсем небольшая, они довели свой труд до конца.[1764]
Многие утверждали, что путь к добродетелям крут и тернист; ничего подобного: можно дойти и по ровной дороге. (…) Что требует от вас меньше напряжения, чем милосердие, и больше, чем жестокость? Стыдливость не доставит вам хлопот, сладострастие вечно занято по горло. Одним словом, блюсти любую добродетель совсем не трудно, пороки же требуют постоянного внимания.[1765]
Есть ли (…) такой порок, у которого был бы недостаток в защитниках?[1766]
«Разве не бывает случаев, возбуждающих гнев?» – Вот именно в этих случаях и нужно решительнее всего подавлять его. (…) Пирр, знаменитейший наставник в гимнастических состязаниях, всем, кого тренировал, давал, говорят, одно и то же наставление: не поддаваться гневу. Ибо гнев нарушает все правила искусства.[1767]
Любой слух может наделать бед.
Всегда сохраняй меру и в речи, и в молчании.
Молчаливость – мудрость глупца.
Важно точно знать, в каком смысле разуметь каждое слово.
Лучше разумно молчать, чем глупо говорить.
Отрава скрыта в речи слишком вкрадчивой.
У человека всегда на языке одно, а на уме другое.
Смолчав, усугубляешь преступление.
Желая правды, языка не сдерживай.
Приняв услугу, расстаешься с вольностью.
Судья, осуждающий невинного, осуждает самого себя.
Кто защищает виновного, тот сам навлекает на себя обвинение.
Лишь временной бывает безнаказанность.
Оправдание преступника – это осуждение судьи.
Там, где законы в силе, – и народ силен.
От всякой боли средство есть – терпение.
Умей прощать, и мощь твоя умножится.
Думай больше о совести, чем о репутации.
О своей репутации заботятся многие, о своей совести – лишь некоторые.
Взаимная благожелательность есть самое близкое родство.
Стыду научить нельзя, с ним нужно родиться.
Раны совести никогда окончательно не зарубцовываются.
Хуже рабства угрызения совести.
Не делать зла – и то благодеяние.
Лук ломается от напряжения, дух – от расслабления.
Кто благороден, тот обид не ставит в счет.
От всех обид спасение – в забвении.
Много прощая, сильный становится еще сильнее.
У кого меньше всего желаний, у того меньше всего нужды.
У победителей раны не болят.
Где единение, там и победа.
Всегда победа с теми, в ком согласие.
Невидимое зло всего тревожнее.
Вседневный страх есть та же казнь вседневная.
Стерпев пороки друга, наживешь их себе.
Дружба, которая прекратилась, никогда, собственно, и не начиналась.
Притворный друг гораздо хуже злейшего врага.
Не веришь другу – и тебе не верит друг.
Друга долго ищут, с трудом находят и трудно его сохранить.
Потерять друга – величайшая из потерь.
Кто опасается друга, тот учит, чтобы и друг его опасался.
Женщина любит или ненавидит: третьего у нее нет.
В любви наружность значит больше, чем авторитет.
Иногда и за поцелуями скрывается ненависть.
Крайне трудно уберечь то, что нравится многим.
Любовь несовместима со страхом.
Забудь покой, кто вздумал править женщиной.
Любить и быть разумными едва ли могут даже боги.
В любви тоска соперничает с радостью.
От смерти и любви никто не скроется.
Любовь можно снискать лаской, а не силой.
Под плачем наследника часто скрыт веселый смех.
Повторный брак – всегда предмет злословия.
Доброе имя – как наследство от отца.
Будь осторожен даже в безопасности.
Не стыдно подчиняться обстоятельствам.
Нет хуже наказанья, чем раскаянье,
Кто духом тверд – не знает колебания.
Другим прощай часто, себе – никогда.
Обсуждать надо часто, решать – однажды.
Другим прощай многое, себе – ничего.
Слышать упреки в несчастье тяжелее самого несчастья.
Часто лучше не замечать обиду, чем мстить за нее.
Не забывай услуг, тебе оказанных, но забудь про те, которые ты сам оказал.
Нигде так не полезно промедление, как в гневе.
Щади дурного, чтоб спасти хорошего.
Раздор придает большую ценность согласию.
Не жди благодеяний тот, кто сам их не оказывает.
Кого добром не сдержишь – силой сдерживай.
Согласие усиливает даже слабые силы.
Терпенье может обернуться страстью.
Простив проступок, побуждаешь к худшему.
Безумен тот, кто, не умея управлять собой, хочет управлять другими.
Кто попустительствует дурным людям, тот вредит хорошим.
Кто не стыдится своего проступка, тот вдвойне виноват.
Завистник говорит не то, что есть, а то, что может причинить зло.
Стремиться к излишеству – значит гоняться за лишениями.
Ссора – всегда наихудший аргумент.
Привычка к благополучию – наихудшая привычка.
Кто отроду бесстыден – не исправится.
Обманщик тот, кто берет, зная, что не сможет вернуть.
Добьется льстивый, где спасует доблестный.
Обиду легче стерпит слух, чем зрение.
Обидеть легче, чем обиду вытерпеть.
Беда принуждает ко лжи даже честных.
Кого уважают, тем никогда не льстят, потому что уважение чтит, лесть насмехается.
Оскорбления и почести толпы следует принимать безразлично: не радоваться одним и не страдать от других.
Кто меньше хочет, в меньшем и нуждается.
Жадного деньги возбуждают, а не насыщают.
Скупой ничего не делает полезного, разве что когда умирает.
Скупому все враги, а главный сам себе.
У скупого никогда дело не станет за причиной отказа.
Нас учит бедность жизненному опыту.
Жизнь коротка, но в бедах долгой кажется.
Умри, пока тебя ласкает жизнь.
Тот страшен, кто за благо почитает смерть!
Прекрасно умереть – позорно рабствовать.
Промахи, свойственные возрасту, с возрастом и проходят.
Власть времени – это закон, достойный уважения.
Гай Саллюстий Крисп
(86 – ок. 35 гг. до н.э.)
историк, государственный деятель
Когда дурным людям достаются награды, безвозмездно быть честным нелегко.[1672]
Не называйте рабства покоем, изменяя смысл понятий в меру своей трусости.[1673]
Немногие желают свободы, (…) большинство – справедливых господ.[1674]
Прежде, чем начинать, надо подумать, а подумав – действовать быстро.[1675]
Если (…) ты упомянешь о великой доблести и славе честных людей, то каждый равнодушно примет то, что он, по его мнению, и сам может легко совершить; но то, что превыше этого, признает вымышленным и ложным.[1676]
Жаден до чужого, расточитель своего. (О Катилине).[1677]
Царям честные люди подозрительнее, чем дурные, и чужая доблесть всегда их страшит.[1678]
Подвиги афинян (…) были достаточно блиста тельны и великолепны, но гораздо менее значительны, чем о них говорит молва. Но так как в Афинах появились писатели чрезвычайного дарования, то деяния афинян и прославляются во всем мире как величайшие.[1679]
У римского народа (…) все лучшие люди предпочитали действовать, а не говорить, – чтобы другие прославляли их подвиги, а не сами они рассказывали о чужих.[1680]
Алчность всегда безгранична, ненасытна и не уменьшается ни при изобилии, ни при скудости.[1681]
Каждый измерял опасности степенью своей боязни.[1682]
Пожар, грозящий мне, я потушу под развалинами. (Угроза Катилины.)[1683]
С наиболее высокой судьбой сопряжена наименьшая свобода: таким людям [занимающим высшее положение] нельзя ни выказывать свое расположение, ни ненавидеть, а более всего – предаваться гневу.[1684]
Все дурные дела порождались благими намерениями.[1685]
Наглость сильнее там, где защита слабее.[1686]
Не обеты и не бабьи молитвы обеспечивают нам помощь богов; бдительность, деятельность, разумные решения – вот что приносит успех во всем; пребывая в беспечности и праздности, умолять богов бесполезно: они разгневаны и враждебны.[1687]
Быть честным, а не казаться им предпочитал он. Таким образом, чем меньше искал он славы, тем больше следовала она за ним. (О Катоне Младшем.)[1688]
Один лишь победитель достигает мира ценой войны.[1689]
Сознание неизбежности (…) даже трусов делает храбрыми.[1690]
Большинство повелителей заблуждается, полагая, что чем ничтожнее те, кем они повелевают, тем надежнее их защита.[1691]
Всякая жестокая власть скорее сурова, чем долговечна и (?) того, кто внушает страх другим, в конце концов самого охватит ужас.[1692]
Мудрые ведут войну ради мира.[1693]
Большинство отказывается от нее [свободы] из страха.[1694]
Все возникшее уничтожается, а растущее стареет.[1695]
[Югурта] больше всех делал, меньше всех говорил о себе.[1696]
Согласием малые государства укрепляются, от разногласия величайшие распадаются.[1697]
Во всякой борьбе более могущественный, даже если он терпит обиду, все же, так как он сильнее, кажется обидчиком.[1698]
Для человека, охваченного каким-либо желанием, все делается недостаточно быстро.[1699]
Всякую войну развязать легко, но очень трудно прекратить, ее начало и завершение – не во власти одного и того же человека; начать ее способен любой, даже трус, но кончится она – когда на это будет воля победителей.[1700]
Все люди – одинакового происхождения, но все храбрейшие – они и самые благородные.[1701]
Чем славнее жизнь предков, тем позорнее нерадивость потомков; она не оставляет во тьме ни их достоинств, ни их пороков.[1702]
Изящество подобает женщинам, мужчинам – труд.[1703]
Трусость еще никого не сделала бессмертным.[1704]
[Тому], кто взял в руки оружие, не подобает искать помощи у безоружных ног.[1705]
Многие люди, рабы желудка и сна, проводят жизнь без образования и воспитания, подобно бродягам, причем, вопреки природе, тело служит им для наслаждения, а душа – в тягость.
При единении и малое растет, при раздоре и величайшее распадается.
Прихоть случая управляет миром.
Ставь божеское на один уровень с человеческим.
Для тела и имущественных благ есть как начало, так и конец, и все, что зарождается, гибнет, и что умножается, оскудевает.
Каждый кузнец своего счастья.
Трудным представляется писать историю.
Дела важнее слов.
Слова сопоставлять с делами.
Стоя – одно, сидя – другое (говорит).
Мы в цвете лет, мы сильны духом.
Всякую войну легко начать, но крайне трудно кончить.
Победа, купленная кровью.
Дорогой мужества стремиться к славе.
Отвага заменяет крепостные стены.
Иметь общие желания и общие отвращения – именно в том состоит прочная дружба.
Кто больший друг, как не брату брат?
Страстность и гнев – худшие советчики.
На кого не действуют ни слава, ни опасности, того напрасно уговаривать.
Хороший человек, если на него не обращать внимания, становится только менее деятельным, а дурной более преступным.
Люди свое ценят дешево, желают чужого.
Богатство не уменьшает жадности.
Корыстолюбие отнимает у людей самые заветные чувства – любовь к отечеству, любовь семейную, любовь к добродетели и чистоте.
Скупость, словно пропитанная вредоносными зельями, расслабляет дух.
Больший позор – потерять приобретенное, чем совсем не быть приобретшим.
В печали и в несчастьях смерть не мучение, а упокоение от тягот.
Гай Светоний Транквилл
(ок. 70 – ок. 140 гг.)
историк
Самых хищных чиновников (…) он [Веспасиан] нарочно продвигал на все более высокие места, чтобы дать им поживиться, а потом засудить, – говорили, что он пользуется ими, как губками, сухим дает возможность намокнуть, а мокрое выжимает.[1706]
Загладить позор былой своей скупости ему [Веспасиану] не удалось. (…) И даже на его похоронах Фавор, главный мим, выступая, по обычаю, в маске и изображая слова и дела покойника, во всеуслышанье спросил чиновников, во сколько обошлось погребальное шествие? И услышав, что в десять тысяч миллионов, воскликнул: «Дайте мне десять тысяч и бросайте меня хоть в Тибр!»[1707]
До сих пор речь шла о правителе, далее придется говорить о чудовище.[1708]
Под конец жизни он [Цезарь] стал осторожнее принимать бой: чем больше за ним побед, рассуждал он, тем меньше следует полагаться на случай, так как никакая победа не принесет ему столько, сколько может отнять одно поражение.[1709]
[Клавдий] уверял, будто нарочно притворялся глупцом при Гае [Калигуле], так как иначе не остался бы жив и не достиг бы своего положения, однако никого этим не убедил, так как немного спустя появилась книжка под заглавием «Вознесение дураков», в которой говорилось, что притворных глупцов не бывает.[1710]
Правителям (…) живется хуже всего: когда они обнаруживают заговоры, никто им не верит, покуда их не убьют.[1711]
Насколько Нерон потерял добродетели своих предков, настолько же он сохранил их пороки, словно родовое наследство.[1712]
Тиберий долго колебался, прежде чем принять верховную власть после смерти Августа. (…) Кто-то в лицо ему заявил, что иные медлят делать то, что обещали, а он медлит обещать то, что уже делает.[1713]
Цезарю подобает умереть стоя.
Хороший пастух снимает с овец шерсть, а не шкуру.
Кто не порицает клеветников, тот поощряет их.
Лиса меняет шкуру, но не нрав.
Луций Анней Сенека (младший)
(ок. 4 гг. до н.э. – ок. 65 гг. н.э.)
сын Сенеки Старшего, писатель, философ-стоик, воспитатель и советник Нерона
Смысл благодеяний прост: их только дарят; если что возвращается, то уже прибыль, не возвращается – нет убытка. Благодеяние оказано для благодеяния.[1714]
Вина не должна падать на наш век. И предки наши жаловались, и мы жалуемся, да и потомки наши будут жаловаться на то, что нравы развращены, что царит зло, что люди становятся все хуже и беззаконнее. Но все эти пороки остаются теми же (…), подобно тому как море далеко разливается во время прилива, а при отливе снова возвращается в берега.[1715]
Страх внушают не только самые отважные животные, но и самые неподвижные, благодаря своему вредоносному яду.[1716]
Поздно оказал благодеяние тот, кто оказал его просящему.[1717]
Не следует принимать благодеяний от всех. От кого же принимать? (…) От тех, кому мы сами желали бы их оказать.[1718]
В благодеяниях кредитора следует выбирать с большей тщательностью, чем в деньгах.[1719]
Кто принял благодеяние с благодарностью, тот (…) уплатил уже первый взнос за него.[1720]
Кто приносит благодарность, удаляя свидетелей, тот человек неблагодарный.[1721]
Некоторые знатные и благородные женщины считают свои годы не по числу консулов, а по числу мужей, и разводятся, чтобы выйти замуж, а выходят замуж, чтобы развестись.[1722]
Дело дошло уже до того, что ни одна женщина не имеет мужа для чего-либо иного, как только для возбуждения любовника.[1723]
Награда за высокие подвиги заключается в них самих.[1724]
Никто, обладая здравым умом, не боится богов, так как неразумно страшиться спасительного, и никто не любит тех, кого боится.[1725]
Бывает красноречивым даже тот, кто молчит, и храбрым даже тот, кто сидит сложа руки, или даже – у кого руки связаны.[1726]
Общественное мнение – (…) дурной истолкователь.[1727]
Лучше (…) помогать и злым ради добрых, чем лишать помощи добрых ради злых.[1728]
Луций Сулла уврачевал отечество средствами более тяжкими, чем были самые опасности.[1729]
Пусть каждый спросит себя: не жалуются ли все на чью-нибудь неблагодарность? Но не может быть того, чтобы все жаловались, если не надо жаловаться на всех. Следовательно, все неблагодарны.[1730]
«На этой стороне явное большинство». – Значит, именно эта сторона хуже. Не настолько хорошо обстоят дела с человечеством, чтобы большинство голосовало за лучшее: большая толпа приверженцев всегда верный признак худшего.[1731]
Когда я вспоминаю все свои речи, я завидую немым.[1732]
Всякая жестокость происходит от немощи.[1733]
Что я хочу извлечь из добродетели? Ее саму. (…) Она сама себе награда.[1734]
Не наука добродетели, а наука нищеты была главным делом его жизни. (О кинике Деметрии, который доходил до крайностей аскетизма).[1735]
Перестань корить философов богатством: никто не приговаривал мудрость к бедности.[1736]
Карман у него [мудреца] будет открытый, но не дырявый: из него много будет выниматься, но ничего не будет высыпаться.[1737]
Некоторые из мудрых мужей называли гнев кратковременным помешательством.[1738]
Что-что, а вредить все люди умеют неплохо.[1739]
Никакое лечение не может считаться жестоким, если его результат – выздоровление.[1740]
Любое чувство – столь же плохой исполнитель, сколь и распорядитель.[1741]
Всякое почти вожделение (…) мешает осуществлению того, к чему стремится.[1742]
Гнев делает мужественнее лишь того, кто без гнева вообще не знал, что такое мужество.[1743]
Насколько человечнее (…) не преследовать их [грешников], но попытаться вернуть назад! Ведь если человек, не зная дороги, заблудится среди вспаханного поля, лучше вывести его на правильный путь, чем выгонять с поля палкой.[1744]
Согрешающего нужно исправлять: увещанием и силой, мягко и сурово; (…) тут не обойтись без наказания, но гнев недопустим. Ибо кто же гневается на того, кого лечит?[1745]
Гнев – самый женственный и ребяческий из пороков. – «Однако он встречается и у мужей». – «Конечно, потому что и у мужей бывает женский или детский характер».[1746]
Честолюбие [тиранов] (…) хочет (…) заполнить одним-единственным именем весь календарь, назвать в честь одного имени все поселения на земном шаре.[1747]
Мы начинаем смеяться со смеющимся, печалимся, попав в толпу горюющих, и приходим в возбуждение, глядя, как другие состязаются.[1748]
Самый мужественный муж, берясь за оружие, бледнеет; у самого неустрашимого и яростного солдата при сигнале к бою немного дрожат коленки; (…) и у самого красноречивого оратора, когда он готовится произнести речь, холодеют руки и ноги.[1749]
Есть люди, отличающиеся постоянной свирепостью и радующиеся человеческой крови. (…) Это не гнев, это зверство. Такой человек вредит другим не потому, что его обидели; наоборот, он готов принять обиду, лишь бы получить возможность вредить.[1750]
Всякий гнев превращается в печаль либо из-за раскаяния, либо от неутоленности.[1751]
[Люди толпы] живут, точно в гладиаторской школе: с кем сегодня пили, с тем завтра дерутся.[1752]
Мудрец никогда не перестанет гневаться, если начнет. (…) Если, по-твоему, мудрец должен чувствовать гнев, какого требует возмутительность каждого преступления, то ему придется не гневаться, а сойти с ума.[1753]
Среди прочих недостатков нашей смертной природы есть и этот – (…) не столько неизбежность заблуждения, сколько любовь к своим заблуждениям.[1754]
Если (…) сердиться на молодых и старых за то, что они грешат, (…) придется сердиться и на новорожденных – за то, что они непременно будут грешить.[1755]
Нужно либо смеяться надо всем, либо плакать.[1756]
Отдельных солдат полководец может наказывать по всей строгости, но если провинилось все войско, ему придется оказать снисхождение. Что удерживает мудреца от гнева? Обилие грешников.[1757]
Вокруг (…) столько скверно живущих, а точнее сказать, скверно гибнущих людей.[1758]
Постоянному и плодовитому злу должен противостоять медленный и упорный труд: не для того, чтобы уничтожить его, но для того, чтобы оно нас не одолело.[1759]
Гнев сам по себе безобразен и не страшен. (…) Мы боимся гнева, как дети – темноты, как звери – красных перьев.[1760]
Страх всегда возвращается и, словно волна, окатывает тех, кто его вызывает.[1761]
Кто возвеличился за счет чужого страха, не бывает свободен от собственного. Как дрожит сердце в львиной груди от малейшего шороха! (…) Все, что внушает ужас, само трепещет.[1762]
Дух добьется всего, что сам себе прикажет.[1763]
Иной приучил себя довольствоваться коротким сном и бодрствует почти сутки напролет, нисколько не утомляясь; можно выучиться бегать по тоненькой и почти отвесно натянутой веревке; переносить чудовищные грузы, неподъемные для обычного человека; погружаться в море на непомерную глубину и долго обходиться под водой без дыхания. (…) За столь упорные занятия не получают либо вовсе никакого, либо несоразмерно маленькое вознаграждение. (…) И тем не менее, несмотря на то, что награда ожидала их совсем небольшая, они довели свой труд до конца.[1764]
Многие утверждали, что путь к добродетелям крут и тернист; ничего подобного: можно дойти и по ровной дороге. (…) Что требует от вас меньше напряжения, чем милосердие, и больше, чем жестокость? Стыдливость не доставит вам хлопот, сладострастие вечно занято по горло. Одним словом, блюсти любую добродетель совсем не трудно, пороки же требуют постоянного внимания.[1765]
Есть ли (…) такой порок, у которого был бы недостаток в защитниках?[1766]
«Разве не бывает случаев, возбуждающих гнев?» – Вот именно в этих случаях и нужно решительнее всего подавлять его. (…) Пирр, знаменитейший наставник в гимнастических состязаниях, всем, кого тренировал, давал, говорят, одно и то же наставление: не поддаваться гневу. Ибо гнев нарушает все правила искусства.[1767]