Страница:
В присутствиях земных одномозговых и двухмозговых существ, с которыми у этих странных трехмозговых существ, занявших твое воображение, давно имелись и еще имеются частые контакты и отношения, данные для порождения вышеупомянутого внутреннего бытийного импульса еще не сформировались.
Хотя в присутствиях некоторых земных одномозговых и двухмозговых существ других внешних форм, как, например, у так называемых «тигров», «львов», «медведей», «гиен», «змей», «фаланг», «скорпионов» и т. д., не имевших и теперь не имеющих по образу своего существования каких-либо контактов или отношений с этими твоими двуногими любимцами, эти бытийные данные еще только формируются, однако в их общих присутствиях, конечно, из-за ненормальности установившихся условий обычного существования твоих любимцев, уже сформировалась одна очень странная и чрезвычайно интересная особенность, именно, перечисленные существа: тигры, львы, медведи, гиены, змеи, фаланги, скорпионы и т. д. воспринимают внутреннее чувство страха в других существах, находящихся перед ними, как враждебность к себе и поэтому стремятся уничтожить этих других, чтобы отвратить «угрозу» от себя.
И случилось так потому, что твои любимцы, из-за все тех же ненормальных условий существования, постепенно стали, как они сами говорят, «трусливыми» с головы до пят, и потому, что в то же самое время потребность уничтожать существование других была внедрена в них тоже с головы до пяти. И, таким образом, когда они, будучи уже трусами «в высшей степени», собираются уничтожить существование существ этих других форм, или когда им случается встретиться с такими существами, – которые, надо сказать, на свою беду и к нашему сожалению, стали в настоящее время гораздо сильнее их, как физически, так и в других бытийных достижениях, – то они пугаются, как они там говорят в таком случае, до того, что под ними становится «мокро».
В то же время из-за свойственной их присутствиям потребности уничтожать существование других существ, плодящихся на их планете, они в такие моменты всем своим Существом придумывают, как бы им уничтожить существование этих существ других форм.
И вследствие всего этого из идущих от этих твоих любимцев излучений, свойственных их своеобразным присутствиям, в общих присутствиях этих других существ вышеупомянутых форм постепенно образуются – наряду с данными, которые должны существовать в них для порождения вышеупомянутого импульса «инстинктивно проявлять уважение и симпатию» к существам всех форм, – другие данные, с особым функционированием, вследствие которых чувство трусости, проявляющееся в общих присутствиях других существ, главным образом в присутствиях твоих любимцев, воспринимается как «угроза» им самим.
Вот почему всякий раз, когда эти другие упомянутые одномозговые и двухмозговые земные существа встречаются с твоими любимцами, они, желая избежать угрозы своему существованию, всегда стремятся уничтожить существование этих твоих любимцев.
Вначале и там, на твоей планете, все существа, несмотря на различие внешних форм и мозговых систем, существовали вместе в мире и согласии; и даже теперь, иногда, какой-нибудь из этих твоих любимцев, во-первых, досовершенствует себя до степени понимания всеми своими одухотворенными частями, что все существа – или, как они сами говорят, «всякая живая тварь» – в равной мере близки и дороги нашему ОБЩЕМУ ОТЦУ ТВОРЦУ; и во-вторых, благодаря реализации в себе бытийной парткдолг-обязанности, достигает полного уничтожения в своем присутствии данных для порождения импульса трусости перед существами других форм, вследствие чего эти существа других форм не только не пытаются уничтожить существование этого совершенного существа из числа твоих современных любимцев, но даже оказывают ему всяческое уважение и услуги, как существу с большими объективными возможностями.
Короче говоря, все это и множество других мелких факторов, тоже проистекающих из ненормального существования этих твоих любимцев, в конце концов привело к тому, что у них для взаимоотношений сложились различные формы, как они выражаются, «словесной любезности», и, как я уже тебе сказал, в каждой местности там имеется своя собственная особая форма.
Отношение ко мне этого симпатичного трехмозгового земного существа Хаджи Асвац-Трува было благожелательным, главным образом, потому, что я был другом его хорошего друга.
Здесь, между прочим, следует заметить, что только у трехмозговых существ, и как было в первое время также и на этой планете, другом является сам друг, но и его ближайшие родственники и друзья также считаются друзьями и с ними обращаются точно так же, как с самим другом.
Поскольку я тогда считал другом дервиша Хаджи Зефир Богга-эддина, который был очень хорошим другом этого Хаджи Асвац-Трува, то он сразу стал обращаться со мной очень дружески.
Я хотел сделать эти взаимоотношения еще лучше, поскольку мне очень хотелось знать, как он заинтересовался эти знанием и как добился таких научных достижений, непревзойденных на Земле, и поэтому в нашем разговоре я широко пользовался теми видами словесной любезности, которая была обычна в этой местности.
Когда во время нашего разговора, который шел исключительно о знании, теперь называемом там шат-чай-мернис, мы стали говорить о природе и значении колебаний вообще, и когда мы заговорили о звуковой октаве, Хаджи Асвац-Трув сказал, что звуковая октава не только имеет семь самостоятельных полных проявлений, но что колебания любого из этих сравнительно самостоятельных проявлений следует одной и той же закономерности как при своем возникновении, так и в своем направлении.
Продолжая дальше говорить о законах звуковых колебаний, он сказал:
«Сам я заинтересовался знанием шат-чай-мернис в связи с законами звуковых колебаний; и они были причиной того, что я впоследствии посвятил всю свою жизнь этому знанию».
Он слегка задумался, а потом рассказал следующее:
«Прежде всего должен сказать вам, мои друзья, что, хотя до вступления в братство дервишей я был очень богатым человеком, я очень любил заниматься одним ремеслом, а именно, делал разные струнные музыкальные инструменты – такие, как «саз», «тар», «кеманча», «цимбал» и т. д.[12]
И даже после вступления в братство я посвящал все свое свободное время этому занятию – делал музыкальные инструменты, главным образом, для наших дервишей.
А причиной моего дальнейшего серьезного интереса к законам колебаний было следующее.
Однажды шейх нашего монастыря позвал меня к себе и сказал:
«Хаджи! В монастыре, где я был еще обычным дервишем, всякий раз, когда во время некоторых мистерий наши дервиши-музыканты играли мелодии священных гимнов, все мы, дервиши, испытывали от этих мелодий священных гимнов особенные ощущения, соответствующие тексту данного священного гимна.
Но здесь, за время своих длительных и тщательных наблюдений я еще ни разу не заметил какого-либо особенного действия на наших братьев-дервишей этих же самых священных гимнов.
В чем дело? В чем причина этого? Найти эту причину в последнее время стало моей целью, и сейчас я позвал тебя для того, чтобы поговорить с тобой об этом, и возможно ты, как специалист-любитель по изготовлению музыкальных инструментов, сможешь помочь мне выяснить этот интересующий меня вопрос».
После этого мы стали всесторонне рассматривать этот вопрос.
После долгих рассуждений мы, наконец, решили, что, возможно, вся причина кроется в самой природе звуковых колебаний. И пришли мы к этому выводу потому, что из нашего разговора далее выяснилось, что в том монастыре, где наш шейх был обычным дервишем, играли не только на барабанах, он также на струнных музыкальных инструментах, в то время как здесь, в нашем монастыре, те же самые священные мелодии исполнялись исключительно на духовных инструментах.
Далее мы решили немедленно заменить все духовные инструменты в нашем монастыре струнными; но тогда перед нами возник другой серьезный вопрос, а именно, что будет невозможно набрать из числа наших дервишей необходимое число играющих на струнных инструментах.
Тогда наш шейх, подумав немного, сказал мне:
«Хаджи, ты, как специалист по струнным инструментам, попытайся – может быть тебе удастся сделать такой струнный музыкальный инструмент, на котором любой дервиш, не будучи специалистом, смог бы воспроизводить звуки нужной мелодии просто путем механического действия, как например, поворачивая, ударяя, нажимая и т. д.».
Это предложение нашего шейха тогда сразу же меня очень заинтересовало, и я с большим удовольствием взялся за выполнение этой задачи.
После этого решения я поднялся и, получив его благословение, пошел домой.
Вернувшись к себе, я сел и долго очень серьезно думал; и результатом всех моих размышлений было то, что я решил сделать обычные цимбалы и сконструировать с помощью моего друга дервиша Кербалай-Азис-Нуарана такой механизм из маленьких молоточков, чтобы их удары производили соответствующие звуки.
В тот же вечер я пошел к этому другу дервишу Кербалай-Азис-Нуарану.
Хотя этот дервиш, мой друг, слыл среди своих товарищей и знакомых чудаком, тем не менее они уважали и ценили, поскольку он был очень разумным и ученым и часто говорил о таких вопросах, что все волей-неволей серьезно задумывались над ними.
До своего посвящения в дервиши он был настоящим профессионалом, именно, часовщиком.
И в монастыре также он посвящал все свое свободное время этому своему любимому ремеслу.
Мой друг, этот дервиш Кербалай-Азис-Нуран, в последнее время, между прочим, воодушевился одной «чудаческой идеей», а именно, он пытался сделать механические часы, которые показывали бы время очень точно без всякой пружины.
Эту свою чудаческую идею он выразил в следующей краткой и очень простой формулировке:
«На Земле нет ничего абсолютно неподвижного, поскольку сама Земля движется. На Земле неподвижно только тяготение и то лишь в половине пространства, занимаемого ее объемом. Я хочу найти такое абсолютное равновесие рычагов, чтобы их движение, необходимо вытекающее из скорости движения стрелок часов» и т. д. и т. п.
Когда я пришел к этому моему другу чудаку и объяснил ему, чего хочу добиться и какой ожидаю от него помощи, он тоже сразу же очень этим заинтересовался и обещал помочь мне, в чем только сможет.
На другой же день мы начали работать вместе.
В результате этой совместной работы скоро был готов каркас этого придуманного мной механического музыкального инструмента, Я сам отметил места и расстояния между ними для соответствующих струн, в то время как мой друг чудак продолжал работать над механизмом молоточков.
И затем, когда я закончил натяжку струн и начал их соответствующим образом настраивать, как раз тогда началось то, что побудило во мне дальнейший интерес, приведший меня к экспериментам, связанным с законом колебаний, которые я начал и еще продолжаю.
Началось это так.
Надо сказать, что до этого я уже очень хорошо знал, что половина длины любой струны дает в два раза больше колебаний, чем целая струна, имеющая такой же объем и такую же плотность, и в соответствии с этим принципом я расположил на цимбалах так называемые «мостики» для струн и начал затем соответственно настраивать все струны для древней священной мелодии «звуками в одну восьмую тона», конечно, по своему «перамбаррсасидаану», или, как говорят в Европе, «камертону», производящему колебания китайской абсолютной ноты «до».
Именно во время этой настройки я впервые ясно установил, что принцип, заключающийся в том, что число колебаний струны обратно пропорционально ее длине, не всегда, а только иногда совпадает с получением того, что называется «слитным гармоничным созвучием».
И эта констатация так сильно заинтересовала, что я перенес все свое внимание на исследование только этого и совсем перестал заниматься упомянутыми цимбалами.
Затем случилось так, что и мой друг чудак также очень заинтересовался тем же самым, и мы начали вместе изучать этот удививший нас обоих факт.
Только через несколько дней мы с другом заметили, что пренебрегаем нашей главной работой, и поэтому решили с того дня посвящать половину своего времени завершению работы над цимбалами, а другую половину – указанным исследованиям.
И в самом деле вскоре нам удалось выполнять обе эти наши задачи так, чтобы одна не мешала другой.
Вскоре изобретенные нами механические цимбалы были готовы; они вполне нас удовлетворяли и, я должен сказать, оказались чем-то вроде «новогреческого ручного органа», но с четверть-тоновыми звуками и немного большими по размеру.
Они приводились в действие вращением, при котором молоточки ударяли по соответствующим струнам; и это соответствие достигалось с помощью связок расщепленных тростинок с углублениями, в которые во время вращения падали концы молоточков и заставляли вибрировать соответствующие струны.
Для каждой отдельной священной мелодии мы приготовили отдельную связку этих расщепленных тростинок, скрепленных вместе, и их можно было менять по желанию в соответствии с требуемой мелодией.
Когда мы, наконец, передали наши оригинальные цимбалы нашему шейху и рассказали ему, что в данный момент интересует нас больше всего, он не только благословил нас на уход на некоторое время из монастыря с целью заняться интересующим нас вопросом, но даже предоставил в наше распоряжение большую сумму денег из накопленных монастырем запасов.
Тогда мы переехали сюда и стали жить вдали от людей и вне нашего братства.
Мы с этим моим другом жили здесь все время в полном мире и согласии, и лишь совсем недавно я навсегда потерял своего незабвенного и незаменимого друга.
И потерял я его при следующих прискорбных обстоятельствах.
Несколько недель назад он спустился к берегам реки Амударья к городу Х. за различными материалами и инструментами.
Когда он уходил из города, чтобы вернуться сюда, «шальная пуля» при вспыхнувшей перестрелке между русскими и англо-афганцами убила его на месте, и мне немедленно сообщил об этом несчастье наш общий знакомый, сарт, который случайно проходил там.
Несколько дней спустя, я перевез сюда его останки и похоронил вон там», – добавил он, указывая в угол пещеры, где можно было видеть возвышение своеобразной формы.
Сказав это, Хаджи Асвац-Трув поднялся и, сделав молитвенный жест, видимо, за упокой души своего друга, предложил нам движением головы следовать за ним.
Мы пошли и оказались опять в главном проходе пещеры, где это почтенное земное существо остановилось против выступа и искало что-то, после чего блок отодвинулся и позади него образовался вход в другое отделение пещеры.
Это отделение, в которое мы вошли на этот раз, было, вдобавок к сделанному Самой Природой, искусственно оборудовано так оригинально – согласно разуму твоих современных любимцев, – что я хочу описать тебе его устройство возможно подробнее.
Стены этого отделения, потолок и даже пол были обложены несколькими слоями очень толстого войлока. Как потом мне объяснили, это случайное естественное образование было использовано и приспособлено так, чтобы туда не проникало – ни из других отделений, ни вообще извне – ни малейшего колебания ни от каких проявлений, будь то движение, шелест, шорох, или даже колебания, производимые дыханием находящихся где-нибудь поблизости разных больших или малых «тварей».
В этом необычном помещении находилось несколько «экспериментальных аппаратов» странного вида, и среди них был экземпляр звукопроизводящего инструмента, привезенного мною с поверхности твоей планеты, тот тип современного земного звукопроизводящего инструмента, который твои любимцы называют роялем.
Крышка этого рояля была поднята, и к каждому ряду струн, видному под ней, был прикреплен самостоятельный приборчик, служащий для измерения «степени живительности вибраций, имеющих различные источники», и называемый «виброметром».
Когда я увидел так много виброметров, бытийный импульс удивления в моем общем присутствии возрос до такой степени, которую наш мулла Наср-эддин выражает следующими словами: «Предел полного насыщения – это когда ты лопаешься».
Этот импульс удивления у меня возник и все больше увеличивался с момента, когда я увидел в проходах пещеры газовое и электрическое освещение.
Я уже тогда удивлялся, откуда и как это сюда попало.
Я уже и раньше хорошо знал, что, хотя эти странные трехмозговые существа там опять научились использовать такие источники из космических формаций для своего, как они говорят, «освещения», тем не менее эти средства для этого своего освещения получаются ими с помощью очень сложных приспособлений, и эти приспособления достижимы только там, где имеется большая группа их.
И вдруг это освещение было здесь, так далеко от всякой такой группы и, главное, вокруг этого места не было никаких признаков, которыми обычно сопровождаются у современных земных существ такие возможности.
А когда я увидел вышеуказанные виброметры для измерения «степени живительности колебаний», импульс удивления, как я уже сказал, возрос во мне в высшей степени.
Я был тем более удивлен, что в отношении этого мне уже было хорошо известно, что в тот период там нигде не существовало таких приборов, с помощью которых можно считать какие бы то ни было вибрации, и поэтому я опять удивился – откуда этот почтенный старец, живущий в этих диких горах так далеко от существ, составляющих современную цивилизацию, взял такие приборы?
Несмотря на этот свой интерес, я не решился тогда же попросить у почтенного Хаджи Асвац-Трува объяснения; я не решился спрашивать его потому, что боялся, что такой отклоняющийся от темы вопрос может изменить направление начатого разговора, от которого я ждал разъяснения главного интересовавшего меня вопроса.
В этом отделении пещеры находилось много других еще неизвестных мне аппаратов, среди которых стоял один очень странный аппарат, к которому было прикреплено несколько так называемых «масок», от которых куда-то к потолку пещеры шло что-то вроде трубок, сделанных из коровьих гортаней.
Через эти трубки, как я также впоследствии узнал, извне мог приходить воздух, необходимый для дыхания существ, присутствующих во время эксперимента, потому что это помещение тогда закрывалось герметически со всех сторон.
На лица присутствующих во время экспериментов существ надевались маски, которые находились на этом странном аппарате.
Когда мы все сели на пол этого отделения пещеры, почтенный Хаджи Асвац-Трув сказал, между прочим, что во время своих исследований он и его друг дервиш Кербалай-Азис-Нуаран имели также возможность очень тщательно изучить все существующие на Земле теории о колебаниях, когда-либо созданные серьезными земными учеными.
Он сказал:
«Мы изучили ассирийскую теорию великого Мелнанеши и арабскую теорию знаменитого Селнеха-эх-Аваза, и греческую – философа Пифагора, и, конечно, все китайские теории.
И мы сделали аппараты, в точности подобные тем, с которыми проводили свои эксперименты все эти древние мудрецы, и даже сделали добавление к одному из аппаратов, который сейчас является главным для моих экспериментов».
Сказав это, он нажал что-то на полу одной рукой, а другой указал на аппарат очень странного вида, стоящий здесь же, и добавил, что это и есть тот самый переделанный «монокорд».
Аппарат, на который он указал, состоял из двухметровой доски, вся передняя половина которой была разделена на секции, называемые «ладами», подобно грифу звукопроизводящего инструмента, называемого «гитарой»; и на ней была натянута только одна струна.
К другой половине этой доски было прикреплено множество виброметров, подобно тем, которые были на струнах рояля, и прикреплены они были таким образом, что их указательные стрелки проходили как раз над упомянутыми ладами на передней стороне доски.
К задней стороне этой доски была присоединена целая сеть различных стеклянных и металлических трубок, назначение которых было также издавать звуки, но в этом случае звуки, получаемые от колебаний, возникающих от определенных движений и потоков обычного или искусственно сжатого или разреженного воздуха; а для измерения колебаний этих звуков служили те же виброметры, что применялись для измерения колебаний, возникающих от струн.
Почтенный Хаджи Асвац-Трув только собрался сказать что-то, как из другого отделения пещеры вышел мальчик так называемого узбекского типа, неся на подносе чайные принадлежности и зеленый чай.
Когда мальчик поставил перед нами поднос и вышел, почтенный Хаджи начал разливать чай в чашки и, повернувшись к нам, шутливо произнес изречение, принятое в таких случаях в той местности:
«Выпьем этот дар Природы с благочестивой надеждой, что это приумножит ее славу!»
Произнеся это, он продолжал:
«Я уже чувствую, что поддерживающие меня силы ослабевают во мне, а потому мне нужно выпить должное количество того, что может способствовать оживлению всего меня до следующей порции».
И с мягкой улыбкой он начал пить чай. Пока он пил, я решил воспользоваться случаем, чтобы задать ему несколько вопросов, которые все время волновали меня.
Прежде всего я спросил его следующее. Я сказал:
«Высокочтимый Хаджи! До сих пор я был совершенно убежден, что нигде на Земле не существует прибора для точного измерения колебаний. Однако здесь я вижу так много этих измерительных приборов. Как это понимать? Где вы их взяли?»
На это почтенный Хаджи Асвац-Трув ответил следующим образом:
«Эти аппараты для наших экспериментов были сделаны моим покойным другом Кербалай-Азис-Нуараном, и, главным образом, им я обязан всеми своими достижениями в познании законов колебаний.
Действительно, – продолжал он, – однажды уже существовали на Земле все виды подобных приборов в период процветания великой Тиклямиш, но в настоящее время нет ни одного из этих приборов, если, конечно, не считать той, так сказать, «детской игрушки», существующей теперь там, в Европе, с помощью которой будто бы можно считать колебания и которая там, в Европе, называется «сиреной». У меня даже была такая сирена, когда я начал свои выясняющие эксперименты.
Эта сирена была изобретена два века назад одним ученым врачом по имени Зехбек, и она была, так сказать усовершенствована в середине последнего столетия неким Коньяр-де-ла-Туром.
Конструкция этой детской игрушки состоит в том, что из трубки направляется поток сжатого воздуха на вращающийся диск, в котором просверлены небольшие отверстия, причем каждое отверстие в точности совпадает по размерам с отверстием главной воздушной трубки; при вращении диска проход воздуха, входящего в эти отверстия из главной трубки, попеременно открывается и закрывается.
И таким образом, при быстром вращении этого диска в отверстиях получается последовательные толчки воздуха, и они создают звук одинаковой высоты тона, а число оборотов, регистрируемое часовым механизмом, умноженное на число отверстий в диске, должно давать число звуковых колебаний, создаваемых за данный промежуток времени.
К несчастью для европейцев, ни первый изобретатель, ни усовершенствователь этой сирены не знали, что звук может получаться не только от действия настоящих колебаний, но и просто от потока воздуха; а поскольку эта их сирена звучит только от потоков воздуха, а вовсе не от собственных колебаний, то об определении точного числа колебаний по показаниям этой сирены не может быть и речи.
А то, что звук может создаваться двумя причинами, а именно, самими естественными мировыми колебаниями и просто потоком воздуха, это – очень убедительный и интересный факт, и я сейчас покажу вам это на практике».
Сказав это, почтенный Хаджи встал и принес из другого отделения пещеры горшок расцветших цветов, поставил его в центре этого отделения пещеры и затем сел за бывший монокорд знаменитого Пифагора.
Повернувшись к нам, он сказал:
«Сейчас я извлеку из этих комбинаций трубок всего пять различных тонов звука, а вы, пожалуйста, внимательно смотрите на этот горшок цветов и по своим часам заметьте, сколько времени я буду производить эти звуки, а также запомните цифры, которые покажут стрелки виброметров для этих звуков».
Затем с помощью маленьких мехов он начал нагнетать воздух в соответствующие трубки, которые стали издавать однообразную мелодию из пяти тонов.
Хотя в присутствиях некоторых земных одномозговых и двухмозговых существ других внешних форм, как, например, у так называемых «тигров», «львов», «медведей», «гиен», «змей», «фаланг», «скорпионов» и т. д., не имевших и теперь не имеющих по образу своего существования каких-либо контактов или отношений с этими твоими двуногими любимцами, эти бытийные данные еще только формируются, однако в их общих присутствиях, конечно, из-за ненормальности установившихся условий обычного существования твоих любимцев, уже сформировалась одна очень странная и чрезвычайно интересная особенность, именно, перечисленные существа: тигры, львы, медведи, гиены, змеи, фаланги, скорпионы и т. д. воспринимают внутреннее чувство страха в других существах, находящихся перед ними, как враждебность к себе и поэтому стремятся уничтожить этих других, чтобы отвратить «угрозу» от себя.
И случилось так потому, что твои любимцы, из-за все тех же ненормальных условий существования, постепенно стали, как они сами говорят, «трусливыми» с головы до пят, и потому, что в то же самое время потребность уничтожать существование других была внедрена в них тоже с головы до пяти. И, таким образом, когда они, будучи уже трусами «в высшей степени», собираются уничтожить существование существ этих других форм, или когда им случается встретиться с такими существами, – которые, надо сказать, на свою беду и к нашему сожалению, стали в настоящее время гораздо сильнее их, как физически, так и в других бытийных достижениях, – то они пугаются, как они там говорят в таком случае, до того, что под ними становится «мокро».
В то же время из-за свойственной их присутствиям потребности уничтожать существование других существ, плодящихся на их планете, они в такие моменты всем своим Существом придумывают, как бы им уничтожить существование этих существ других форм.
И вследствие всего этого из идущих от этих твоих любимцев излучений, свойственных их своеобразным присутствиям, в общих присутствиях этих других существ вышеупомянутых форм постепенно образуются – наряду с данными, которые должны существовать в них для порождения вышеупомянутого импульса «инстинктивно проявлять уважение и симпатию» к существам всех форм, – другие данные, с особым функционированием, вследствие которых чувство трусости, проявляющееся в общих присутствиях других существ, главным образом в присутствиях твоих любимцев, воспринимается как «угроза» им самим.
Вот почему всякий раз, когда эти другие упомянутые одномозговые и двухмозговые земные существа встречаются с твоими любимцами, они, желая избежать угрозы своему существованию, всегда стремятся уничтожить существование этих твоих любимцев.
Вначале и там, на твоей планете, все существа, несмотря на различие внешних форм и мозговых систем, существовали вместе в мире и согласии; и даже теперь, иногда, какой-нибудь из этих твоих любимцев, во-первых, досовершенствует себя до степени понимания всеми своими одухотворенными частями, что все существа – или, как они сами говорят, «всякая живая тварь» – в равной мере близки и дороги нашему ОБЩЕМУ ОТЦУ ТВОРЦУ; и во-вторых, благодаря реализации в себе бытийной парткдолг-обязанности, достигает полного уничтожения в своем присутствии данных для порождения импульса трусости перед существами других форм, вследствие чего эти существа других форм не только не пытаются уничтожить существование этого совершенного существа из числа твоих современных любимцев, но даже оказывают ему всяческое уважение и услуги, как существу с большими объективными возможностями.
Короче говоря, все это и множество других мелких факторов, тоже проистекающих из ненормального существования этих твоих любимцев, в конце концов привело к тому, что у них для взаимоотношений сложились различные формы, как они выражаются, «словесной любезности», и, как я уже тебе сказал, в каждой местности там имеется своя собственная особая форма.
Отношение ко мне этого симпатичного трехмозгового земного существа Хаджи Асвац-Трува было благожелательным, главным образом, потому, что я был другом его хорошего друга.
Здесь, между прочим, следует заметить, что только у трехмозговых существ, и как было в первое время также и на этой планете, другом является сам друг, но и его ближайшие родственники и друзья также считаются друзьями и с ними обращаются точно так же, как с самим другом.
Поскольку я тогда считал другом дервиша Хаджи Зефир Богга-эддина, который был очень хорошим другом этого Хаджи Асвац-Трува, то он сразу стал обращаться со мной очень дружески.
Я хотел сделать эти взаимоотношения еще лучше, поскольку мне очень хотелось знать, как он заинтересовался эти знанием и как добился таких научных достижений, непревзойденных на Земле, и поэтому в нашем разговоре я широко пользовался теми видами словесной любезности, которая была обычна в этой местности.
Когда во время нашего разговора, который шел исключительно о знании, теперь называемом там шат-чай-мернис, мы стали говорить о природе и значении колебаний вообще, и когда мы заговорили о звуковой октаве, Хаджи Асвац-Трув сказал, что звуковая октава не только имеет семь самостоятельных полных проявлений, но что колебания любого из этих сравнительно самостоятельных проявлений следует одной и той же закономерности как при своем возникновении, так и в своем направлении.
Продолжая дальше говорить о законах звуковых колебаний, он сказал:
«Сам я заинтересовался знанием шат-чай-мернис в связи с законами звуковых колебаний; и они были причиной того, что я впоследствии посвятил всю свою жизнь этому знанию».
Он слегка задумался, а потом рассказал следующее:
«Прежде всего должен сказать вам, мои друзья, что, хотя до вступления в братство дервишей я был очень богатым человеком, я очень любил заниматься одним ремеслом, а именно, делал разные струнные музыкальные инструменты – такие, как «саз», «тар», «кеманча», «цимбал» и т. д.[12]
И даже после вступления в братство я посвящал все свое свободное время этому занятию – делал музыкальные инструменты, главным образом, для наших дервишей.
А причиной моего дальнейшего серьезного интереса к законам колебаний было следующее.
Однажды шейх нашего монастыря позвал меня к себе и сказал:
«Хаджи! В монастыре, где я был еще обычным дервишем, всякий раз, когда во время некоторых мистерий наши дервиши-музыканты играли мелодии священных гимнов, все мы, дервиши, испытывали от этих мелодий священных гимнов особенные ощущения, соответствующие тексту данного священного гимна.
Но здесь, за время своих длительных и тщательных наблюдений я еще ни разу не заметил какого-либо особенного действия на наших братьев-дервишей этих же самых священных гимнов.
В чем дело? В чем причина этого? Найти эту причину в последнее время стало моей целью, и сейчас я позвал тебя для того, чтобы поговорить с тобой об этом, и возможно ты, как специалист-любитель по изготовлению музыкальных инструментов, сможешь помочь мне выяснить этот интересующий меня вопрос».
После этого мы стали всесторонне рассматривать этот вопрос.
После долгих рассуждений мы, наконец, решили, что, возможно, вся причина кроется в самой природе звуковых колебаний. И пришли мы к этому выводу потому, что из нашего разговора далее выяснилось, что в том монастыре, где наш шейх был обычным дервишем, играли не только на барабанах, он также на струнных музыкальных инструментах, в то время как здесь, в нашем монастыре, те же самые священные мелодии исполнялись исключительно на духовных инструментах.
Далее мы решили немедленно заменить все духовные инструменты в нашем монастыре струнными; но тогда перед нами возник другой серьезный вопрос, а именно, что будет невозможно набрать из числа наших дервишей необходимое число играющих на струнных инструментах.
Тогда наш шейх, подумав немного, сказал мне:
«Хаджи, ты, как специалист по струнным инструментам, попытайся – может быть тебе удастся сделать такой струнный музыкальный инструмент, на котором любой дервиш, не будучи специалистом, смог бы воспроизводить звуки нужной мелодии просто путем механического действия, как например, поворачивая, ударяя, нажимая и т. д.».
Это предложение нашего шейха тогда сразу же меня очень заинтересовало, и я с большим удовольствием взялся за выполнение этой задачи.
После этого решения я поднялся и, получив его благословение, пошел домой.
Вернувшись к себе, я сел и долго очень серьезно думал; и результатом всех моих размышлений было то, что я решил сделать обычные цимбалы и сконструировать с помощью моего друга дервиша Кербалай-Азис-Нуарана такой механизм из маленьких молоточков, чтобы их удары производили соответствующие звуки.
В тот же вечер я пошел к этому другу дервишу Кербалай-Азис-Нуарану.
Хотя этот дервиш, мой друг, слыл среди своих товарищей и знакомых чудаком, тем не менее они уважали и ценили, поскольку он был очень разумным и ученым и часто говорил о таких вопросах, что все волей-неволей серьезно задумывались над ними.
До своего посвящения в дервиши он был настоящим профессионалом, именно, часовщиком.
И в монастыре также он посвящал все свое свободное время этому своему любимому ремеслу.
Мой друг, этот дервиш Кербалай-Азис-Нуран, в последнее время, между прочим, воодушевился одной «чудаческой идеей», а именно, он пытался сделать механические часы, которые показывали бы время очень точно без всякой пружины.
Эту свою чудаческую идею он выразил в следующей краткой и очень простой формулировке:
«На Земле нет ничего абсолютно неподвижного, поскольку сама Земля движется. На Земле неподвижно только тяготение и то лишь в половине пространства, занимаемого ее объемом. Я хочу найти такое абсолютное равновесие рычагов, чтобы их движение, необходимо вытекающее из скорости движения стрелок часов» и т. д. и т. п.
Когда я пришел к этому моему другу чудаку и объяснил ему, чего хочу добиться и какой ожидаю от него помощи, он тоже сразу же очень этим заинтересовался и обещал помочь мне, в чем только сможет.
На другой же день мы начали работать вместе.
В результате этой совместной работы скоро был готов каркас этого придуманного мной механического музыкального инструмента, Я сам отметил места и расстояния между ними для соответствующих струн, в то время как мой друг чудак продолжал работать над механизмом молоточков.
И затем, когда я закончил натяжку струн и начал их соответствующим образом настраивать, как раз тогда началось то, что побудило во мне дальнейший интерес, приведший меня к экспериментам, связанным с законом колебаний, которые я начал и еще продолжаю.
Началось это так.
Надо сказать, что до этого я уже очень хорошо знал, что половина длины любой струны дает в два раза больше колебаний, чем целая струна, имеющая такой же объем и такую же плотность, и в соответствии с этим принципом я расположил на цимбалах так называемые «мостики» для струн и начал затем соответственно настраивать все струны для древней священной мелодии «звуками в одну восьмую тона», конечно, по своему «перамбаррсасидаану», или, как говорят в Европе, «камертону», производящему колебания китайской абсолютной ноты «до».
Именно во время этой настройки я впервые ясно установил, что принцип, заключающийся в том, что число колебаний струны обратно пропорционально ее длине, не всегда, а только иногда совпадает с получением того, что называется «слитным гармоничным созвучием».
И эта констатация так сильно заинтересовала, что я перенес все свое внимание на исследование только этого и совсем перестал заниматься упомянутыми цимбалами.
Затем случилось так, что и мой друг чудак также очень заинтересовался тем же самым, и мы начали вместе изучать этот удививший нас обоих факт.
Только через несколько дней мы с другом заметили, что пренебрегаем нашей главной работой, и поэтому решили с того дня посвящать половину своего времени завершению работы над цимбалами, а другую половину – указанным исследованиям.
И в самом деле вскоре нам удалось выполнять обе эти наши задачи так, чтобы одна не мешала другой.
Вскоре изобретенные нами механические цимбалы были готовы; они вполне нас удовлетворяли и, я должен сказать, оказались чем-то вроде «новогреческого ручного органа», но с четверть-тоновыми звуками и немного большими по размеру.
Они приводились в действие вращением, при котором молоточки ударяли по соответствующим струнам; и это соответствие достигалось с помощью связок расщепленных тростинок с углублениями, в которые во время вращения падали концы молоточков и заставляли вибрировать соответствующие струны.
Для каждой отдельной священной мелодии мы приготовили отдельную связку этих расщепленных тростинок, скрепленных вместе, и их можно было менять по желанию в соответствии с требуемой мелодией.
Когда мы, наконец, передали наши оригинальные цимбалы нашему шейху и рассказали ему, что в данный момент интересует нас больше всего, он не только благословил нас на уход на некоторое время из монастыря с целью заняться интересующим нас вопросом, но даже предоставил в наше распоряжение большую сумму денег из накопленных монастырем запасов.
Тогда мы переехали сюда и стали жить вдали от людей и вне нашего братства.
Мы с этим моим другом жили здесь все время в полном мире и согласии, и лишь совсем недавно я навсегда потерял своего незабвенного и незаменимого друга.
И потерял я его при следующих прискорбных обстоятельствах.
Несколько недель назад он спустился к берегам реки Амударья к городу Х. за различными материалами и инструментами.
Когда он уходил из города, чтобы вернуться сюда, «шальная пуля» при вспыхнувшей перестрелке между русскими и англо-афганцами убила его на месте, и мне немедленно сообщил об этом несчастье наш общий знакомый, сарт, который случайно проходил там.
Несколько дней спустя, я перевез сюда его останки и похоронил вон там», – добавил он, указывая в угол пещеры, где можно было видеть возвышение своеобразной формы.
Сказав это, Хаджи Асвац-Трув поднялся и, сделав молитвенный жест, видимо, за упокой души своего друга, предложил нам движением головы следовать за ним.
Мы пошли и оказались опять в главном проходе пещеры, где это почтенное земное существо остановилось против выступа и искало что-то, после чего блок отодвинулся и позади него образовался вход в другое отделение пещеры.
Это отделение, в которое мы вошли на этот раз, было, вдобавок к сделанному Самой Природой, искусственно оборудовано так оригинально – согласно разуму твоих современных любимцев, – что я хочу описать тебе его устройство возможно подробнее.
Стены этого отделения, потолок и даже пол были обложены несколькими слоями очень толстого войлока. Как потом мне объяснили, это случайное естественное образование было использовано и приспособлено так, чтобы туда не проникало – ни из других отделений, ни вообще извне – ни малейшего колебания ни от каких проявлений, будь то движение, шелест, шорох, или даже колебания, производимые дыханием находящихся где-нибудь поблизости разных больших или малых «тварей».
В этом необычном помещении находилось несколько «экспериментальных аппаратов» странного вида, и среди них был экземпляр звукопроизводящего инструмента, привезенного мною с поверхности твоей планеты, тот тип современного земного звукопроизводящего инструмента, который твои любимцы называют роялем.
Крышка этого рояля была поднята, и к каждому ряду струн, видному под ней, был прикреплен самостоятельный приборчик, служащий для измерения «степени живительности вибраций, имеющих различные источники», и называемый «виброметром».
Когда я увидел так много виброметров, бытийный импульс удивления в моем общем присутствии возрос до такой степени, которую наш мулла Наср-эддин выражает следующими словами: «Предел полного насыщения – это когда ты лопаешься».
Этот импульс удивления у меня возник и все больше увеличивался с момента, когда я увидел в проходах пещеры газовое и электрическое освещение.
Я уже тогда удивлялся, откуда и как это сюда попало.
Я уже и раньше хорошо знал, что, хотя эти странные трехмозговые существа там опять научились использовать такие источники из космических формаций для своего, как они говорят, «освещения», тем не менее эти средства для этого своего освещения получаются ими с помощью очень сложных приспособлений, и эти приспособления достижимы только там, где имеется большая группа их.
И вдруг это освещение было здесь, так далеко от всякой такой группы и, главное, вокруг этого места не было никаких признаков, которыми обычно сопровождаются у современных земных существ такие возможности.
А когда я увидел вышеуказанные виброметры для измерения «степени живительности колебаний», импульс удивления, как я уже сказал, возрос во мне в высшей степени.
Я был тем более удивлен, что в отношении этого мне уже было хорошо известно, что в тот период там нигде не существовало таких приборов, с помощью которых можно считать какие бы то ни было вибрации, и поэтому я опять удивился – откуда этот почтенный старец, живущий в этих диких горах так далеко от существ, составляющих современную цивилизацию, взял такие приборы?
Несмотря на этот свой интерес, я не решился тогда же попросить у почтенного Хаджи Асвац-Трува объяснения; я не решился спрашивать его потому, что боялся, что такой отклоняющийся от темы вопрос может изменить направление начатого разговора, от которого я ждал разъяснения главного интересовавшего меня вопроса.
В этом отделении пещеры находилось много других еще неизвестных мне аппаратов, среди которых стоял один очень странный аппарат, к которому было прикреплено несколько так называемых «масок», от которых куда-то к потолку пещеры шло что-то вроде трубок, сделанных из коровьих гортаней.
Через эти трубки, как я также впоследствии узнал, извне мог приходить воздух, необходимый для дыхания существ, присутствующих во время эксперимента, потому что это помещение тогда закрывалось герметически со всех сторон.
На лица присутствующих во время экспериментов существ надевались маски, которые находились на этом странном аппарате.
Когда мы все сели на пол этого отделения пещеры, почтенный Хаджи Асвац-Трув сказал, между прочим, что во время своих исследований он и его друг дервиш Кербалай-Азис-Нуаран имели также возможность очень тщательно изучить все существующие на Земле теории о колебаниях, когда-либо созданные серьезными земными учеными.
Он сказал:
«Мы изучили ассирийскую теорию великого Мелнанеши и арабскую теорию знаменитого Селнеха-эх-Аваза, и греческую – философа Пифагора, и, конечно, все китайские теории.
И мы сделали аппараты, в точности подобные тем, с которыми проводили свои эксперименты все эти древние мудрецы, и даже сделали добавление к одному из аппаратов, который сейчас является главным для моих экспериментов».
Сказав это, он нажал что-то на полу одной рукой, а другой указал на аппарат очень странного вида, стоящий здесь же, и добавил, что это и есть тот самый переделанный «монокорд».
Аппарат, на который он указал, состоял из двухметровой доски, вся передняя половина которой была разделена на секции, называемые «ладами», подобно грифу звукопроизводящего инструмента, называемого «гитарой»; и на ней была натянута только одна струна.
К другой половине этой доски было прикреплено множество виброметров, подобно тем, которые были на струнах рояля, и прикреплены они были таким образом, что их указательные стрелки проходили как раз над упомянутыми ладами на передней стороне доски.
К задней стороне этой доски была присоединена целая сеть различных стеклянных и металлических трубок, назначение которых было также издавать звуки, но в этом случае звуки, получаемые от колебаний, возникающих от определенных движений и потоков обычного или искусственно сжатого или разреженного воздуха; а для измерения колебаний этих звуков служили те же виброметры, что применялись для измерения колебаний, возникающих от струн.
Почтенный Хаджи Асвац-Трув только собрался сказать что-то, как из другого отделения пещеры вышел мальчик так называемого узбекского типа, неся на подносе чайные принадлежности и зеленый чай.
Когда мальчик поставил перед нами поднос и вышел, почтенный Хаджи начал разливать чай в чашки и, повернувшись к нам, шутливо произнес изречение, принятое в таких случаях в той местности:
«Выпьем этот дар Природы с благочестивой надеждой, что это приумножит ее славу!»
Произнеся это, он продолжал:
«Я уже чувствую, что поддерживающие меня силы ослабевают во мне, а потому мне нужно выпить должное количество того, что может способствовать оживлению всего меня до следующей порции».
И с мягкой улыбкой он начал пить чай. Пока он пил, я решил воспользоваться случаем, чтобы задать ему несколько вопросов, которые все время волновали меня.
Прежде всего я спросил его следующее. Я сказал:
«Высокочтимый Хаджи! До сих пор я был совершенно убежден, что нигде на Земле не существует прибора для точного измерения колебаний. Однако здесь я вижу так много этих измерительных приборов. Как это понимать? Где вы их взяли?»
На это почтенный Хаджи Асвац-Трув ответил следующим образом:
«Эти аппараты для наших экспериментов были сделаны моим покойным другом Кербалай-Азис-Нуараном, и, главным образом, им я обязан всеми своими достижениями в познании законов колебаний.
Действительно, – продолжал он, – однажды уже существовали на Земле все виды подобных приборов в период процветания великой Тиклямиш, но в настоящее время нет ни одного из этих приборов, если, конечно, не считать той, так сказать, «детской игрушки», существующей теперь там, в Европе, с помощью которой будто бы можно считать колебания и которая там, в Европе, называется «сиреной». У меня даже была такая сирена, когда я начал свои выясняющие эксперименты.
Эта сирена была изобретена два века назад одним ученым врачом по имени Зехбек, и она была, так сказать усовершенствована в середине последнего столетия неким Коньяр-де-ла-Туром.
Конструкция этой детской игрушки состоит в том, что из трубки направляется поток сжатого воздуха на вращающийся диск, в котором просверлены небольшие отверстия, причем каждое отверстие в точности совпадает по размерам с отверстием главной воздушной трубки; при вращении диска проход воздуха, входящего в эти отверстия из главной трубки, попеременно открывается и закрывается.
И таким образом, при быстром вращении этого диска в отверстиях получается последовательные толчки воздуха, и они создают звук одинаковой высоты тона, а число оборотов, регистрируемое часовым механизмом, умноженное на число отверстий в диске, должно давать число звуковых колебаний, создаваемых за данный промежуток времени.
К несчастью для европейцев, ни первый изобретатель, ни усовершенствователь этой сирены не знали, что звук может получаться не только от действия настоящих колебаний, но и просто от потока воздуха; а поскольку эта их сирена звучит только от потоков воздуха, а вовсе не от собственных колебаний, то об определении точного числа колебаний по показаниям этой сирены не может быть и речи.
А то, что звук может создаваться двумя причинами, а именно, самими естественными мировыми колебаниями и просто потоком воздуха, это – очень убедительный и интересный факт, и я сейчас покажу вам это на практике».
Сказав это, почтенный Хаджи встал и принес из другого отделения пещеры горшок расцветших цветов, поставил его в центре этого отделения пещеры и затем сел за бывший монокорд знаменитого Пифагора.
Повернувшись к нам, он сказал:
«Сейчас я извлеку из этих комбинаций трубок всего пять различных тонов звука, а вы, пожалуйста, внимательно смотрите на этот горшок цветов и по своим часам заметьте, сколько времени я буду производить эти звуки, а также запомните цифры, которые покажут стрелки виброметров для этих звуков».
Затем с помощью маленьких мехов он начал нагнетать воздух в соответствующие трубки, которые стали издавать однообразную мелодию из пяти тонов.