Страница:
Получить успокоение человек может только лишь расставшись со своим
постоянным двойником - Рассудком:
"Вощев спустился по крошкам земли в овраг и лег там животом вниз, чтобы
уснуть и расстаться с собою. Но для сна нужен был покой ума, доверчивость
его к жизни, прощение прожитого горя, а Вощев лежал в сухом напряжении
сознательности и не знал - полезен ли он в мире или все без него
благополучно обойдется" (К).
Платонов использует здесь измененное сочетание вместо имеющихся в
языке: <находился в напряжении / напряжение мысли / попытка что-то
уразуметь, осознать>, <действовать сознательно / отдавать себе отчет в
своих поступках>, <проявлять сознательность>, т.е. `действовать
(или говорить) в соответствии с принятыми установлениями о том, что
правильно и справедливо' (собственно, это советский штамп), а также
<находиться в бессмысленном напряжении / быть в беспамятстве / в
бессознательном состоянии>. Слово сухой имеет коннотацию `лишенный
чувства, бесчувственный, безжизненный', а здесь употребляется также в
значении `бесплодный' (напряжение сознания героя оказывается до сих пор
напрасным, пустым). Возможно, для Платонова "напряженное сознание"
соотносится также просто с электрическим напряжением, так что всякий
размышляющий человек как бы находится и "под напряжением". (Кроме того,
понятно, что "сухому" разуму всегда противостоит "влажная" стихия чувства.)
13. Вообще Сознание у Платонова - это, как правило, нечто сухое,
холодное и мертвое, действующее исключительно механически, как бы само
собой, нисколько не завися от - и не нуждаясь в - человеке, в отличие от
Души, главная природа и все проявления которой обязательно горячи и
"влажностны" (душа - для него всегда некая жидкость, огонь или газ).
Думать постоянно об одном и том же мучительно трудно: для легкости
переживания жизни, так сказать, "объект приложения души" должен понемногу
меняться, и мысль должна передвигаться по нему или перебегать от одного
предмета к другому: мысли не должны "стоять на месте", не следует
"переливать из пустого в порожнее" или "толочь воду в ступе", иначе грозит
"застой в мыслях". Человеку именно приятно бывает расстаться с собой и со
своим сознанием (в забытьи, в опьянении, в бреду, во время обморока или сна,
даже в смерти), и ему постоянно хочется утратить контроль над собой,
"отдаться на волю волн / предаться сладостным мечтам" итп.
Восприятие мысли у героев Платонова происходит как энергетическое или
даже вещественное возмещение, в котором идеальное снова представлено через
материальное. Время тягостно и непереносимо долго именно в мысли, в Уме оно
тянется как вечность или же вообще стоит, в то время как Чувствах оно летит,
проносится мгновенно, переживается только как краткий сладостный миг:
"...Чепурный положил голову на руки и стал не думать, чтобы скорее
прошло ночное время. И время прошло скоро, потому что время - это ум, а не
чувство, и потому что Чепурный ничего не думал в уме (Ч).
14. Безраздельно отдано Чувствам бывает именно время сна, Ум же в это
время в человеке спит или работает "параллельно" и совершенно независимо от
самого человека (ср. с пунктом 9 выше). Бодрствование неизбежно пробуждает
Сознание и как бы выгоняет Ум на работу, принуждая его что-то делать с
собой, находить употребление:
"Не имея исхода для силы своего ума, Сафронов пускал ее в слова и долго
их говорил. Опершись головами на руки, иные его слушали, чтоб наполнять
этими звуками пустую тоску в голове, иные же однообразно горевали, не слыша
слов и живя в своей личной тишине (К).
При осмыслении этого отрывка с множеством неправильностей необходимо
привлечение таких "правильных" словосочетаний, как <найти выход / пустить
свои силы на что-то / отвести душу (в чем-л.) / выпустить пар>, а также
<заполнить пустоту / залить (заглушить) тоску>, т.е. главной целью
лектора (Сафронова) было - избавить свой Ум от одолевающих его мыслей, а для
слушателей - хоть чем-нибудь наполнить голову, изжив этим ту же самую
исходную тоску. (Вообще, живя, человек только мучается и терпит. Эта идея,
говоря условно, буддистского мировоззрения пронизывает сознание всех героев
Платонова.)
15. Ум неофита - это объект приложения сознательных (воспитательных)
усилий общества:
" - Вот сделай злак из такого лопуха! - сказал Сафронов про урода. - Мы
все свое тело выдавливаем для общего здания, а он дает лозунг, что наше
состояние - чушь, и нигде нету момента чувства ума!" (К).
Тут для осмысления, кажется, существенны следующие сочетания:
<выдавливать / выжимать (из кого-либо все) соки>, <момент
приложения силы / момент истины>, <сделано без ума / (ни в чем нет)
никакого смысла>. То есть человек должен быть готов всем пожертвовать
ради общего дела, даже отдать свое тело и жизнь, а Жачев своим поведением
утверждает, что все бессмысленно, что даже Ум самих вождей социалистического
строительства так и не создает никакого "момента силы" - по-видимому, для
того чтобы можно было "стронуть" с места старые человеческие чувства и
страсти и привести их к желаемому в результате состоянию, чувственной
увлеченности и энтузиазму деятельности на благо всех.
16. Тело у героев Платонова - полигон действий разрушительных Чувств.
Душа, именно низменная, животная душа человека (иную герои-материалисты
Платонова как будто и не видят) проявляет себя как капризный ребенок - то ей
хочется одного, то другого. Это субъект часто совершенно неразумной Воли,
основными проявлениями которой и являются Жадность и Скупость! При этом Ум в
человеке безволен. Ум - существо возвышенное, бестелесное, но кроме этого и
бесчувственное, даже безнравственное! Поистине это только бездеятельный
наблюдатель жизни, тень загробного того света, некое всезнающее существо с
противоположной, невидимой стороны Луны. Тут очевидно влияние на Платонова
Розанова с его отвержением новозаветного Христа (в "Людях лунного света" и
др. произведениях).
Перехожу теперь к собственно постулатам платоновской метафизики, или
его ответным антитезисам - художественным, поэтическим реакциям на
прокламируемые и, надо полагать, исповедуемые им тезисы идеологии, которые
схематично представлены были выше.
Ум - это чисто механическое устройство, способное действовать каким-то
единственно правильным, раз навсегда установленным образом, наподобие
заведенных часов (в этом взгляд платоновского повествователя повторяют
взгляд Ламетри; а часы - вообще весьма устойчивый для Платонова образ, но в
нем же выражается и некий постоянно охватывающий человека ужас - от
напоминания об уходящем словно на твоих глазах временем). Функции этого
механизма работать, пока исправен, потом "уставать", т.е., приходить в
негодность и останавливаться (когда механизм испорчен или кончился завод),
"отдыхать", а затем, после отдыха или ремонта снова работать. И так
бесконечно.
Чувство же - это само средоточие души в человеке. Основная "рабочая"
функция чувства, как уже сказано, - приносить мучения и страдания, но вместе
с тем это и то, что объединяет одного человека с другими, то, из чего и
должен "произрасти" всякий правильный Ум в человеке. Вот что говорится о
приемном отце Дванова, служащем в паровозном депо:
"Захар Павлович думал без ясной мысли, без сложности слов, - одним
нагревом своих впечатлительных чувств, и этого было достаточно для мучений"
(Ч).
Всякая прочувствованная, выстраданная мысль рождается, проходя через
муки Чувства: имеется в виду мучения за другого человека (не за себя, а за
объект, но также и из-за бессмысленности всего человеческого существования)
через сопереживание ему, соучастие в чужой жизни.
Противопоставление, лежащее в основе платоновского мировоззрения,
которое в свою очередь, как мне кажется, переворачивает известные марксовы
противопоставления (материя / сознание, базис / надстройка итп.), и прямо
оспаривает один из исходных постулатов Фрейда (что в сфере бессознательного
безраздельно господствует "принцип удовольствия"), таков:
В Уме человека - хоть он и считается высшим достижением человека -
можно обнаружить из Чувств только корысть, стяжательство, зависть,
тщеславие, ревность, злорадство, заинтересованность в выгодах для себя
одного, - то есть все чувства, от которых во что бы то ни стало следует
отказаться с помощью того же Сознания, как предписывает "идеологическая"
установка (см. выше пункт 11). И только в Чувствах следует искать истинные
бескорыстие, откровенность, сочувствие ближним и веру в необходимость добра
(Разумом же эти устремления души никак не доказуемы и не достижимы). Вот как
сказано о взрослеющем Саше Дванове:
"О себе он только думал, а постороннее чувствовал с впечатлительностью
личной жизни и не видел, чтобы у кого-нибудь это было иначе".
Ум и Чувство противоборствующие друг другу стихии. Чувства - это стихия
бедствия и мучения, и когда они замкнуты внутри человеческого существа, они
заставляют Ум страдать, а Ум зовет решать задачи (в частности, на пользу
всего человечества). Сознание (свет сознания) вообще освещает собой
остальной мир только постольку, поскольку этот последний может быть
интересен какому-то из корыстных субъектов, борющихся в нем Чувств:
"Сарториус умолк; его ум напрягся в борьбе со своим узким, бедствующим
чувством, беспрерывно любящим Москву Честнову, и лишь в слабом свете
сознания стоял остальной разнообразный мир" (СМ).
Ум это автомат, работающий без остановки и без отдыха, но и как-то -
без особого толку (подобно машине на социалистическом производстве?):
"На обратном пути Вермо погрузился в смутное состояние своего
безостановочного ума, который он сам воображал себе в виде низкой комнаты,
полной табачного дыма, где дрались оборвавшиеся от борьбы диалектические
сущности техники и природы" (ЮМ).
То, что может быть познано Умом, всегда ограничено и носит лишь
вспомогательный, частный характер. То, что дает собой познание через
Чувства, в принципе бесконечно и всеобъемлюще:
"Инженер Прушевский уже с двадцати пяти лет почувствовал стеснение
своего сознания и конец дальнейшему понятию жизни, будто темная стена
предстала в упор перед его ощущающим умом" (К).
За неправильными платоновскими сочетаниями в нашем сознании при
осмыслении этой фразы всплывают присутствующие как бы на заднем плане
следующие словосочетания:
<почувствовал (от чего-то) стеснение / теснит (стеснило) грудь,
`стало нехорошо на душе'>; <стеснять движения / наступило помрачение
сознания>; <ощутил предел в продвижении к чему-то, уткнулся / уперся в
стену / пришел к невозможности понять что-либо до конца>.
Ум предстает как некий механизм, движущийся вперед наугад и находящийся
в постоянной зависимости, как бы идущий на поводу у своих ощущений.
Платоновский герой убеждается в ограниченности того, что может понять (того,
что может так или иначе войти в его сознание), и от этого чувствует узость
познаваемого Умом, его стеснение.
Это место у Платонова, мне кажется, вполне уместно соотнести со
следующим рассуждением Б. Паскаля, где он проводит различие между
"геометрическим умом", с одной стороны, и "чувством тонкостей", с другой,
т.е. интуитивными способностями человека:
"Разум действует медленно, принимая во внимание столько принципов,
которые всегда должны быть налицо, что он поминутно устает и разбегается, не
имея возможности одновременно удержать их. Чувство действует иначе: оно
действует в одну секунду и всегда готово действовать".
Приведенный платоновский вывод подтверждается тем, что несколько ранее
в тексте "Котлована" сказано о Прушевском:
"Весь мир он представлял мертвым телом - он судил его по тем частям,
какие уже были им обращены в сооружения: мир всюду поддавался его
внимательному и воображающему уму, ограниченному лишь сознанием косности
природы; материал всегда сдавался точности и терпению, значит, он был мертв
и пустынен".
Ум, остающийся ограниченным, или <ограниченный ум> - это,
по-видимому, неглубокий, недалекий или уже притупившийся от постоянной
"включенности" в работу. Хотя и считается, что потенциально Ум человека
может продвигаться в познании в любом направлении без ограничений, в данном
случае он оказывается ограничен, по крайней мере, тем усвоенным
представлением, что вся природа - только его объект, неживое, косное
вещество (богатства которого человек должен к тому же "взять у нее" силой.
Здесь косность природы - ее неподатливость). А может быть иначе: человек
подходит тут к пониманию того, что сама природа устроена косно, по вполне
однозначным, уже известным и исследованным им, человеком, законам, то есть
никакой "свободы" ни в ней, ни в них просто не может быть. (Эта мысль
возобладает в поздних произведениях Платонова - пьесах "Шарманка", "14
красных избушек", "Ноев ковчег" и других.) Вот продолжение предыдущего
отрывка (привожу их в разбивку, потому что здесь, мне кажется, скрывается
некий итог в цепи авторских размышлений, которые заслуживают того, чтобы
разобрать их отдельно):
"И с тех пор он [Прушевский] мучился, шевелясь у своей стены, и
успокаивался, что, в сущности, самое серединное, истинное устройство
вещества, из которого скомбинирован мир и люди, им постигнуто, - вся
насущная наука расположена еще до стены его сознания, а за стеною находится
лишь скучное место, куда можно и не стремиться".
Эта стена, быть может, по представлениям Платонова, и заслоняет в
сознании его героя самое истинное, исходное устройство мира! То есть знания,
полученные одним Умом, загораживают от человека то, что подвластно иному
знанию, впечатлительным чувствам. Закономерно поэтому, что единственное, что
удерживает героя от самоубийства, это следующие мысли-чувства:
"...Казалось, что все чувства его, все влечения и давняя тоска
встретились в рассудке и сознали самих себя до самого источника
происхождения, до смертельного уничтожения наивности всякой надежды. Но
происхождение чувств оставалось волнующим местом жизни; умерев, можно
навсегда утратить этот единственно счастливый, истинный район существования,
не войдя в него" (К).
Итак, только Чувства представляют истинную жизнь. Дальнейшее развитие
та же мысль в "Котловане", мне кажется, получает в размышлениях Вощева,
скорбящего над телом умершей девочки Насти (здесь звучит постоянный глубоко
"экзистенциально" пессимистический мотив Платонова):
"Вощев согласился бы снова ничего не знать и жить без надежды в смутном
вожделении тщетного ума, лишь бы девочка была целой, готовой на жизнь, хотя
бы и замучилась с теченьем времени" (К).
Иначе говоря, Ум, по Платонову, только обольщает человека некими
тщетными вожделениями (например, идеей господства над природой), но его
ограниченность, тем не менее, очевидна. По-настоящему увлекать человека
жизнью могут только Чувства. Та же идея прорабатывается автором и в
"Чевенгуре". Так, по поводу того, что заклепки на новом паровозе - ни к
черту не годятся, приемный отец Саши Дванова, Захар Павлович, сетует (он
всегда рассуждает при помощи таких неказистых, витиеватых выражений):
" - Никто ничего серьезного не знает - живое против ума прет...
Саша не понимал разницы между умом и телом и молчал. По словам Захара
Павловича выходило, что ум - это слабосудная сила, а машины изобретены
сердечной догадкой человека, - отдельно от ума" (Ч).
Снова Чувство оказывается творческим началом в человеке, а Ум - чисто
вспомогательным, рабочим механизмом. Становится неожиданно понятной и та
парадоксальность постоянного противопоставления пустоты - как свободного и
полностью расчищенного под любое будущее строительство пространства в Уме
(самого по себе бездушного, невозможного для жизни, дыхания) в отличие от -
тесного и даже порой непереносимого для человека (сжимающего, излишне
загроможденного, и потому душного) пространства Чувств.
"Занятие техникой покоя будущего здания обеспечивало Прушевскому
равнодушие ясной мысли, близкое к наслаждению, - и детали сооружения
возбуждали интерес, лучший и более прочный, чем товарищеское волнение с
единомышленниками. Вечное вещество, не нуждавшееся ни в движении, ни в
жизни, ни в исчезновении, заменяло Прушевскому что-то забытое и необходимое,
как существо утраченной подруги" (К).
Все же единственный выход из "безвоздушного" пространства Ума -
обращение к ближнему, к его Чувствам:
"Забвение охватило Вермо, когда скрылось из глаз все видимое и жилое и
наступила одна туманная грусть лунного света, отвлекающая ум человека в
прохладу мирной бесконечности, точно не существовало подножной нищеты земли.
Не умея жить без чувства и без мысли, ежеминутно волнуясь различными
перспективами или томясь неопределенной страстью, Николай Вермо обратил
внимание на Босталоеву..." (ЮМ).
Чувства, конечно, могут - как тучи закрывают небо - полностью
блокировать Ум, и тогда человек погибает для общества:
"Сарториус чувствовал, как в тело его вошли грусть и равнодушие к
интересу жизни, - смутные и мучительные силы поднялись внутри него и затмили
весь ум, всякое здравое действие к дальнейшей цели. Но Сарториус согласен
был утомить в объятиях Москвы все нежное, странное и человеческое, что
появилось в нем, лишь бы не ощущать себя так трудно, и вновь отдаться ясному
движению мысли, ежедневному, долгому труду в рядах своих товарищей" (СМ).
А вот героиня "Счастливой Москвы" девушка по имени Москва, во время
праздничного ужина
" забылась и ела и пила, как хищница. Она говорила разную глупость,
разыгрывала Сарториуса и чувствовала стыд, пробирающийся к ней в сердце из
ее лгущего, пошлого ума, грустно сознающего свое постыдное пространство".
То есть Ум придумывает обманы, пошлости и даже лжет сам себе, а сердце
чувствует за это стыд и страдает. Здесь Ум - еще и как будто пустая комната
(постыдно большая, незаполненная?), а Чувства - перенаселенная коммунальная
квартира, где в спертом воздухе трудно дышать и надо следить, чтобы не
отдавить кому-нибудь ногу... В сознании просто течет бесконечный поток
образов. Все они взяты извне, из природы, и суть просто ее отражения. Но они
же и гонят сердце человека вперед, вызывают те или иные Чувства, заставляют
человека предпочитать одно и ненавидеть другое, иначе говоря, дают ему, чем
жить.
"Сарториус взял Честнову за руку; природа, - все, что потоком мысли шло
в уме, что гнало сердце вперед и открывалось перед взором, всегда незнакомо
и первоначально - заросшей травою, единственными днями жизни, обширным
небом, близкими лицами людей, - теперь эта природа сомкнулась для Сарториуса
в одно тело и кончилась на границе ее платья, на конце ее босых ног" (СМ).
Подобную же увлеченность - и во-влечение Мысли в оборот реальной жизни
- при посредстве Чувства переживал на себе, на мой взгляд, и Павел
Флоренский. Платоновское трепетное отношение к миру (только с виду и "как
бы") неживых вещей очень сходно с тем мистическим персонализмом Флоренского,
который виден уже в его воспоминаниях детства. Вот, например, какие факты
пробуждали интерес мальчика к науке:
"Закон постоянства, определенность явления меня не радовали, а
подавляли. Когда мне сообщалось о новых явлениях, мне до тех пор не
известных, - я был вне себя, волновался и возбуждался, особенно если при
этом оказывалось, что отец, или хотя бы кто-нибудь из знакомых его, видел
сам это явление. Напротив, когда приходилось слышать о найденном законе, о
"всегда так", меня охватывало смутное, но глубокое разочарование, какая-то
словно досада, холод, недовольство: я чувствовал себя обхищенным, лишившимся
чего-то радостного, почти обиженным. Закон накладывался на мой ум, как
стальное ярмо, как гнет и оковы. И я с жадностью спрашивал об исключениях.
Исключения из законов, разрывы закономерности были моим умственным стимулом.
Если наука борется с явлениями, покоряя их закону, то я втайне боролся с
законами, бунтуя против них действительные явления. Законность была врагом
моим; узнав о каком-либо законе природы, я только тогда успокаивался от
мучительной тревоги ума, чувства стесненности и тоскливой подавленности,
когда отыскивалось и исключение из этого закона. [...] # Положительным
содержанием ума моего, твердою точкою опоры - всегда были исключения,
необъясненное, непокорное, строптивая против науки природа; а законы -
напротив, тем мнимо-минуемым, что подлежит рано или поздно разложению.
Обычно верят в законы и считают временным под них не подведенное; для меня
же подлинным было не подведенное под законы, а законы я оценивал как пока
еще, по недостатку твердого знания, держащиеся. И явление меня влекло и
интересовало, пока сознавал его необъясненным, исключением, а не нормальным
и объяснимым из закона".
"Вещь как таковая, уже всецело выразившаяся, мало трогала меня, раз
только я не чувствовал, что в ней нераскрытого гораздо больше, чем ставшего
явным: меня волновало лишь тайное"(там же, с.90).
И еще отрывок из письма жене из лагеря, написанного незадолго до
смерти, в 1937:
"...Все научные идеи, те, которые я ценю, возникали во мне из чувства
тайны. То, что не внушает этого чувства, не попадает и в поле размышления, а
что внушает - живет в мысли и рано или поздно становится темою научной
разработки".
Итак, поэтический мир Платонова населяют сложным образом
взаимосвязанные образы-идеи, в частности, Скупость и Жадность (под которыми
на самом деле скрываются Великодушие и Щедрость, как мы видели), а также Ум
и Чувство. Оставаясь в подтексте, они диалогичны и могут быть поставлены
друг против друга, а кроме того находятся в противоречии с теми идеями,
которые читателю известны, - цитируют, пародируют, передразнивают или как-то
- с той или иной степенью искренности - заручаются чужим мнением, пытаясь
разделить или оспорить его, "примерив его на себя", драматически разыграв
перед читателем. Самое интересное, на мой взгляд, в том, что эти образы
свободно противоречат не только "чужому слову" и внешнему контексту, но и
друг другу! - Система образов-идей Платонова намеренно строится на
соположении друг с другом противоположностей, на рядоположении тезиса и
антитезиса (а также всех существенных аргументов в пользу как первого, так и
последнего) и на прямом их "соревновательном" сосуществовании, без авторских
предпочтений, - как бы на совместном их учете и взаимном подкреплении друг
друга. Автор настаивает на их обязательном участии в самом "строении" или
"составе" Души человека. На мой взгляд, это говорит не о внутренней
противоречивости, как можно было бы считать, а, наоборот, о проникновении
писателя в самые глубины человеческой психики, о попытке разложения всякого
предмета на "окончательные" атомы смысла, дальше которых никакой - ни
научный, ни поэтический - анализ пойти не может, оставляя место только
"практике", или свободно творящей реальность - воле человека.
Илл. 12. Неизвестный мастер из Альциры. Аллегория страстей. Фрагмент
Сравнение картины души по Платонову с русской общеязыковой "картиной".
-Душа как воздух и дыхание. - Как сердце и кровь. - Пустое пространство. -
Излишняя теплота. - Прилежание души. - Душа как страдалец или узник тела. -
Объект применения души. - Как самое неприглядное в человеке. - Как
невозможное и несбыточное. - Симфония сознания. - Нечто наделенное смыслом.
- Желание рассеять себя и растворить. - Двойник человека. - Массовая душа и
срастание душ. - Как разъединяющее начало. - Неприличное животное. -
Объединяющее всех вещество. - Проект перерождения душ. - Любовь и душа. -
Оправдание души. - Техника утраты души. - Готовность перемучиться за всех. -
Отсутствие в утопии конца.
"Русский дух был окутан плотным покровом национальной материи, он тонул
в теплой и влажной плоти. Русская душевность, столь хорошо всем известная,
связана с этой теплотой и влажностью; в ней много еще плоти и недостаточно
духа".
(Н. Бердяев. "Душа России", 1918).
"Душа это воображение другой жизни, другого существа. Душа наша
рождается лишь тогда, когда она истекает из нас".
(А. Платонов. Из набросков к "роману о Стратилате").
Со словом душа в разных произведениях писателя можно встретить такие
заставляющие спотыкаться на них выражения, как:
выгонять душу ("Память"); расхищать душу ("Крюйс"); душевный надел;
занимать нуждой душу; расходовать постоянно скапливающуюся душу
("Государственный житель"); потратить на человечество всю свою душу (из
рукописи "Джан"); надстройка души ("Шарманка"); отдавать душу взаймы, душа
сопрела ("От хорошего сердца"); дать слезу в душу, осуществление души, душа
занудилась ("Бучило"); душа утекает, контузить в душу; срастаться душой с
делом ("В далеком колхозе"); душа проваливается ("Чульдик и Епишка");
постоянным двойником - Рассудком:
"Вощев спустился по крошкам земли в овраг и лег там животом вниз, чтобы
уснуть и расстаться с собою. Но для сна нужен был покой ума, доверчивость
его к жизни, прощение прожитого горя, а Вощев лежал в сухом напряжении
сознательности и не знал - полезен ли он в мире или все без него
благополучно обойдется" (К).
Платонов использует здесь измененное сочетание вместо имеющихся в
языке: <находился в напряжении / напряжение мысли / попытка что-то
уразуметь, осознать>, <действовать сознательно / отдавать себе отчет в
своих поступках>, <проявлять сознательность>, т.е. `действовать
(или говорить) в соответствии с принятыми установлениями о том, что
правильно и справедливо' (собственно, это советский штамп), а также
<находиться в бессмысленном напряжении / быть в беспамятстве / в
бессознательном состоянии>. Слово сухой имеет коннотацию `лишенный
чувства, бесчувственный, безжизненный', а здесь употребляется также в
значении `бесплодный' (напряжение сознания героя оказывается до сих пор
напрасным, пустым). Возможно, для Платонова "напряженное сознание"
соотносится также просто с электрическим напряжением, так что всякий
размышляющий человек как бы находится и "под напряжением". (Кроме того,
понятно, что "сухому" разуму всегда противостоит "влажная" стихия чувства.)
13. Вообще Сознание у Платонова - это, как правило, нечто сухое,
холодное и мертвое, действующее исключительно механически, как бы само
собой, нисколько не завися от - и не нуждаясь в - человеке, в отличие от
Души, главная природа и все проявления которой обязательно горячи и
"влажностны" (душа - для него всегда некая жидкость, огонь или газ).
Думать постоянно об одном и том же мучительно трудно: для легкости
переживания жизни, так сказать, "объект приложения души" должен понемногу
меняться, и мысль должна передвигаться по нему или перебегать от одного
предмета к другому: мысли не должны "стоять на месте", не следует
"переливать из пустого в порожнее" или "толочь воду в ступе", иначе грозит
"застой в мыслях". Человеку именно приятно бывает расстаться с собой и со
своим сознанием (в забытьи, в опьянении, в бреду, во время обморока или сна,
даже в смерти), и ему постоянно хочется утратить контроль над собой,
"отдаться на волю волн / предаться сладостным мечтам" итп.
Восприятие мысли у героев Платонова происходит как энергетическое или
даже вещественное возмещение, в котором идеальное снова представлено через
материальное. Время тягостно и непереносимо долго именно в мысли, в Уме оно
тянется как вечность или же вообще стоит, в то время как Чувствах оно летит,
проносится мгновенно, переживается только как краткий сладостный миг:
"...Чепурный положил голову на руки и стал не думать, чтобы скорее
прошло ночное время. И время прошло скоро, потому что время - это ум, а не
чувство, и потому что Чепурный ничего не думал в уме (Ч).
14. Безраздельно отдано Чувствам бывает именно время сна, Ум же в это
время в человеке спит или работает "параллельно" и совершенно независимо от
самого человека (ср. с пунктом 9 выше). Бодрствование неизбежно пробуждает
Сознание и как бы выгоняет Ум на работу, принуждая его что-то делать с
собой, находить употребление:
"Не имея исхода для силы своего ума, Сафронов пускал ее в слова и долго
их говорил. Опершись головами на руки, иные его слушали, чтоб наполнять
этими звуками пустую тоску в голове, иные же однообразно горевали, не слыша
слов и живя в своей личной тишине (К).
При осмыслении этого отрывка с множеством неправильностей необходимо
привлечение таких "правильных" словосочетаний, как <найти выход / пустить
свои силы на что-то / отвести душу (в чем-л.) / выпустить пар>, а также
<заполнить пустоту / залить (заглушить) тоску>, т.е. главной целью
лектора (Сафронова) было - избавить свой Ум от одолевающих его мыслей, а для
слушателей - хоть чем-нибудь наполнить голову, изжив этим ту же самую
исходную тоску. (Вообще, живя, человек только мучается и терпит. Эта идея,
говоря условно, буддистского мировоззрения пронизывает сознание всех героев
Платонова.)
15. Ум неофита - это объект приложения сознательных (воспитательных)
усилий общества:
" - Вот сделай злак из такого лопуха! - сказал Сафронов про урода. - Мы
все свое тело выдавливаем для общего здания, а он дает лозунг, что наше
состояние - чушь, и нигде нету момента чувства ума!" (К).
Тут для осмысления, кажется, существенны следующие сочетания:
<выдавливать / выжимать (из кого-либо все) соки>, <момент
приложения силы / момент истины>, <сделано без ума / (ни в чем нет)
никакого смысла>. То есть человек должен быть готов всем пожертвовать
ради общего дела, даже отдать свое тело и жизнь, а Жачев своим поведением
утверждает, что все бессмысленно, что даже Ум самих вождей социалистического
строительства так и не создает никакого "момента силы" - по-видимому, для
того чтобы можно было "стронуть" с места старые человеческие чувства и
страсти и привести их к желаемому в результате состоянию, чувственной
увлеченности и энтузиазму деятельности на благо всех.
16. Тело у героев Платонова - полигон действий разрушительных Чувств.
Душа, именно низменная, животная душа человека (иную герои-материалисты
Платонова как будто и не видят) проявляет себя как капризный ребенок - то ей
хочется одного, то другого. Это субъект часто совершенно неразумной Воли,
основными проявлениями которой и являются Жадность и Скупость! При этом Ум в
человеке безволен. Ум - существо возвышенное, бестелесное, но кроме этого и
бесчувственное, даже безнравственное! Поистине это только бездеятельный
наблюдатель жизни, тень загробного того света, некое всезнающее существо с
противоположной, невидимой стороны Луны. Тут очевидно влияние на Платонова
Розанова с его отвержением новозаветного Христа (в "Людях лунного света" и
др. произведениях).
Перехожу теперь к собственно постулатам платоновской метафизики, или
его ответным антитезисам - художественным, поэтическим реакциям на
прокламируемые и, надо полагать, исповедуемые им тезисы идеологии, которые
схематично представлены были выше.
Ум - это чисто механическое устройство, способное действовать каким-то
единственно правильным, раз навсегда установленным образом, наподобие
заведенных часов (в этом взгляд платоновского повествователя повторяют
взгляд Ламетри; а часы - вообще весьма устойчивый для Платонова образ, но в
нем же выражается и некий постоянно охватывающий человека ужас - от
напоминания об уходящем словно на твоих глазах временем). Функции этого
механизма работать, пока исправен, потом "уставать", т.е., приходить в
негодность и останавливаться (когда механизм испорчен или кончился завод),
"отдыхать", а затем, после отдыха или ремонта снова работать. И так
бесконечно.
Чувство же - это само средоточие души в человеке. Основная "рабочая"
функция чувства, как уже сказано, - приносить мучения и страдания, но вместе
с тем это и то, что объединяет одного человека с другими, то, из чего и
должен "произрасти" всякий правильный Ум в человеке. Вот что говорится о
приемном отце Дванова, служащем в паровозном депо:
"Захар Павлович думал без ясной мысли, без сложности слов, - одним
нагревом своих впечатлительных чувств, и этого было достаточно для мучений"
(Ч).
Всякая прочувствованная, выстраданная мысль рождается, проходя через
муки Чувства: имеется в виду мучения за другого человека (не за себя, а за
объект, но также и из-за бессмысленности всего человеческого существования)
через сопереживание ему, соучастие в чужой жизни.
Противопоставление, лежащее в основе платоновского мировоззрения,
которое в свою очередь, как мне кажется, переворачивает известные марксовы
противопоставления (материя / сознание, базис / надстройка итп.), и прямо
оспаривает один из исходных постулатов Фрейда (что в сфере бессознательного
безраздельно господствует "принцип удовольствия"), таков:
В Уме человека - хоть он и считается высшим достижением человека -
можно обнаружить из Чувств только корысть, стяжательство, зависть,
тщеславие, ревность, злорадство, заинтересованность в выгодах для себя
одного, - то есть все чувства, от которых во что бы то ни стало следует
отказаться с помощью того же Сознания, как предписывает "идеологическая"
установка (см. выше пункт 11). И только в Чувствах следует искать истинные
бескорыстие, откровенность, сочувствие ближним и веру в необходимость добра
(Разумом же эти устремления души никак не доказуемы и не достижимы). Вот как
сказано о взрослеющем Саше Дванове:
"О себе он только думал, а постороннее чувствовал с впечатлительностью
личной жизни и не видел, чтобы у кого-нибудь это было иначе".
Ум и Чувство противоборствующие друг другу стихии. Чувства - это стихия
бедствия и мучения, и когда они замкнуты внутри человеческого существа, они
заставляют Ум страдать, а Ум зовет решать задачи (в частности, на пользу
всего человечества). Сознание (свет сознания) вообще освещает собой
остальной мир только постольку, поскольку этот последний может быть
интересен какому-то из корыстных субъектов, борющихся в нем Чувств:
"Сарториус умолк; его ум напрягся в борьбе со своим узким, бедствующим
чувством, беспрерывно любящим Москву Честнову, и лишь в слабом свете
сознания стоял остальной разнообразный мир" (СМ).
Ум это автомат, работающий без остановки и без отдыха, но и как-то -
без особого толку (подобно машине на социалистическом производстве?):
"На обратном пути Вермо погрузился в смутное состояние своего
безостановочного ума, который он сам воображал себе в виде низкой комнаты,
полной табачного дыма, где дрались оборвавшиеся от борьбы диалектические
сущности техники и природы" (ЮМ).
То, что может быть познано Умом, всегда ограничено и носит лишь
вспомогательный, частный характер. То, что дает собой познание через
Чувства, в принципе бесконечно и всеобъемлюще:
"Инженер Прушевский уже с двадцати пяти лет почувствовал стеснение
своего сознания и конец дальнейшему понятию жизни, будто темная стена
предстала в упор перед его ощущающим умом" (К).
За неправильными платоновскими сочетаниями в нашем сознании при
осмыслении этой фразы всплывают присутствующие как бы на заднем плане
следующие словосочетания:
<почувствовал (от чего-то) стеснение / теснит (стеснило) грудь,
`стало нехорошо на душе'>; <стеснять движения / наступило помрачение
сознания>; <ощутил предел в продвижении к чему-то, уткнулся / уперся в
стену / пришел к невозможности понять что-либо до конца>.
Ум предстает как некий механизм, движущийся вперед наугад и находящийся
в постоянной зависимости, как бы идущий на поводу у своих ощущений.
Платоновский герой убеждается в ограниченности того, что может понять (того,
что может так или иначе войти в его сознание), и от этого чувствует узость
познаваемого Умом, его стеснение.
Это место у Платонова, мне кажется, вполне уместно соотнести со
следующим рассуждением Б. Паскаля, где он проводит различие между
"геометрическим умом", с одной стороны, и "чувством тонкостей", с другой,
т.е. интуитивными способностями человека:
"Разум действует медленно, принимая во внимание столько принципов,
которые всегда должны быть налицо, что он поминутно устает и разбегается, не
имея возможности одновременно удержать их. Чувство действует иначе: оно
действует в одну секунду и всегда готово действовать".
Приведенный платоновский вывод подтверждается тем, что несколько ранее
в тексте "Котлована" сказано о Прушевском:
"Весь мир он представлял мертвым телом - он судил его по тем частям,
какие уже были им обращены в сооружения: мир всюду поддавался его
внимательному и воображающему уму, ограниченному лишь сознанием косности
природы; материал всегда сдавался точности и терпению, значит, он был мертв
и пустынен".
Ум, остающийся ограниченным, или <ограниченный ум> - это,
по-видимому, неглубокий, недалекий или уже притупившийся от постоянной
"включенности" в работу. Хотя и считается, что потенциально Ум человека
может продвигаться в познании в любом направлении без ограничений, в данном
случае он оказывается ограничен, по крайней мере, тем усвоенным
представлением, что вся природа - только его объект, неживое, косное
вещество (богатства которого человек должен к тому же "взять у нее" силой.
Здесь косность природы - ее неподатливость). А может быть иначе: человек
подходит тут к пониманию того, что сама природа устроена косно, по вполне
однозначным, уже известным и исследованным им, человеком, законам, то есть
никакой "свободы" ни в ней, ни в них просто не может быть. (Эта мысль
возобладает в поздних произведениях Платонова - пьесах "Шарманка", "14
красных избушек", "Ноев ковчег" и других.) Вот продолжение предыдущего
отрывка (привожу их в разбивку, потому что здесь, мне кажется, скрывается
некий итог в цепи авторских размышлений, которые заслуживают того, чтобы
разобрать их отдельно):
"И с тех пор он [Прушевский] мучился, шевелясь у своей стены, и
успокаивался, что, в сущности, самое серединное, истинное устройство
вещества, из которого скомбинирован мир и люди, им постигнуто, - вся
насущная наука расположена еще до стены его сознания, а за стеною находится
лишь скучное место, куда можно и не стремиться".
Эта стена, быть может, по представлениям Платонова, и заслоняет в
сознании его героя самое истинное, исходное устройство мира! То есть знания,
полученные одним Умом, загораживают от человека то, что подвластно иному
знанию, впечатлительным чувствам. Закономерно поэтому, что единственное, что
удерживает героя от самоубийства, это следующие мысли-чувства:
"...Казалось, что все чувства его, все влечения и давняя тоска
встретились в рассудке и сознали самих себя до самого источника
происхождения, до смертельного уничтожения наивности всякой надежды. Но
происхождение чувств оставалось волнующим местом жизни; умерев, можно
навсегда утратить этот единственно счастливый, истинный район существования,
не войдя в него" (К).
Итак, только Чувства представляют истинную жизнь. Дальнейшее развитие
та же мысль в "Котловане", мне кажется, получает в размышлениях Вощева,
скорбящего над телом умершей девочки Насти (здесь звучит постоянный глубоко
"экзистенциально" пессимистический мотив Платонова):
"Вощев согласился бы снова ничего не знать и жить без надежды в смутном
вожделении тщетного ума, лишь бы девочка была целой, готовой на жизнь, хотя
бы и замучилась с теченьем времени" (К).
Иначе говоря, Ум, по Платонову, только обольщает человека некими
тщетными вожделениями (например, идеей господства над природой), но его
ограниченность, тем не менее, очевидна. По-настоящему увлекать человека
жизнью могут только Чувства. Та же идея прорабатывается автором и в
"Чевенгуре". Так, по поводу того, что заклепки на новом паровозе - ни к
черту не годятся, приемный отец Саши Дванова, Захар Павлович, сетует (он
всегда рассуждает при помощи таких неказистых, витиеватых выражений):
" - Никто ничего серьезного не знает - живое против ума прет...
Саша не понимал разницы между умом и телом и молчал. По словам Захара
Павловича выходило, что ум - это слабосудная сила, а машины изобретены
сердечной догадкой человека, - отдельно от ума" (Ч).
Снова Чувство оказывается творческим началом в человеке, а Ум - чисто
вспомогательным, рабочим механизмом. Становится неожиданно понятной и та
парадоксальность постоянного противопоставления пустоты - как свободного и
полностью расчищенного под любое будущее строительство пространства в Уме
(самого по себе бездушного, невозможного для жизни, дыхания) в отличие от -
тесного и даже порой непереносимого для человека (сжимающего, излишне
загроможденного, и потому душного) пространства Чувств.
"Занятие техникой покоя будущего здания обеспечивало Прушевскому
равнодушие ясной мысли, близкое к наслаждению, - и детали сооружения
возбуждали интерес, лучший и более прочный, чем товарищеское волнение с
единомышленниками. Вечное вещество, не нуждавшееся ни в движении, ни в
жизни, ни в исчезновении, заменяло Прушевскому что-то забытое и необходимое,
как существо утраченной подруги" (К).
Все же единственный выход из "безвоздушного" пространства Ума -
обращение к ближнему, к его Чувствам:
"Забвение охватило Вермо, когда скрылось из глаз все видимое и жилое и
наступила одна туманная грусть лунного света, отвлекающая ум человека в
прохладу мирной бесконечности, точно не существовало подножной нищеты земли.
Не умея жить без чувства и без мысли, ежеминутно волнуясь различными
перспективами или томясь неопределенной страстью, Николай Вермо обратил
внимание на Босталоеву..." (ЮМ).
Чувства, конечно, могут - как тучи закрывают небо - полностью
блокировать Ум, и тогда человек погибает для общества:
"Сарториус чувствовал, как в тело его вошли грусть и равнодушие к
интересу жизни, - смутные и мучительные силы поднялись внутри него и затмили
весь ум, всякое здравое действие к дальнейшей цели. Но Сарториус согласен
был утомить в объятиях Москвы все нежное, странное и человеческое, что
появилось в нем, лишь бы не ощущать себя так трудно, и вновь отдаться ясному
движению мысли, ежедневному, долгому труду в рядах своих товарищей" (СМ).
А вот героиня "Счастливой Москвы" девушка по имени Москва, во время
праздничного ужина
" забылась и ела и пила, как хищница. Она говорила разную глупость,
разыгрывала Сарториуса и чувствовала стыд, пробирающийся к ней в сердце из
ее лгущего, пошлого ума, грустно сознающего свое постыдное пространство".
То есть Ум придумывает обманы, пошлости и даже лжет сам себе, а сердце
чувствует за это стыд и страдает. Здесь Ум - еще и как будто пустая комната
(постыдно большая, незаполненная?), а Чувства - перенаселенная коммунальная
квартира, где в спертом воздухе трудно дышать и надо следить, чтобы не
отдавить кому-нибудь ногу... В сознании просто течет бесконечный поток
образов. Все они взяты извне, из природы, и суть просто ее отражения. Но они
же и гонят сердце человека вперед, вызывают те или иные Чувства, заставляют
человека предпочитать одно и ненавидеть другое, иначе говоря, дают ему, чем
жить.
"Сарториус взял Честнову за руку; природа, - все, что потоком мысли шло
в уме, что гнало сердце вперед и открывалось перед взором, всегда незнакомо
и первоначально - заросшей травою, единственными днями жизни, обширным
небом, близкими лицами людей, - теперь эта природа сомкнулась для Сарториуса
в одно тело и кончилась на границе ее платья, на конце ее босых ног" (СМ).
Подобную же увлеченность - и во-влечение Мысли в оборот реальной жизни
- при посредстве Чувства переживал на себе, на мой взгляд, и Павел
Флоренский. Платоновское трепетное отношение к миру (только с виду и "как
бы") неживых вещей очень сходно с тем мистическим персонализмом Флоренского,
который виден уже в его воспоминаниях детства. Вот, например, какие факты
пробуждали интерес мальчика к науке:
"Закон постоянства, определенность явления меня не радовали, а
подавляли. Когда мне сообщалось о новых явлениях, мне до тех пор не
известных, - я был вне себя, волновался и возбуждался, особенно если при
этом оказывалось, что отец, или хотя бы кто-нибудь из знакомых его, видел
сам это явление. Напротив, когда приходилось слышать о найденном законе, о
"всегда так", меня охватывало смутное, но глубокое разочарование, какая-то
словно досада, холод, недовольство: я чувствовал себя обхищенным, лишившимся
чего-то радостного, почти обиженным. Закон накладывался на мой ум, как
стальное ярмо, как гнет и оковы. И я с жадностью спрашивал об исключениях.
Исключения из законов, разрывы закономерности были моим умственным стимулом.
Если наука борется с явлениями, покоряя их закону, то я втайне боролся с
законами, бунтуя против них действительные явления. Законность была врагом
моим; узнав о каком-либо законе природы, я только тогда успокаивался от
мучительной тревоги ума, чувства стесненности и тоскливой подавленности,
когда отыскивалось и исключение из этого закона. [...] # Положительным
содержанием ума моего, твердою точкою опоры - всегда были исключения,
необъясненное, непокорное, строптивая против науки природа; а законы -
напротив, тем мнимо-минуемым, что подлежит рано или поздно разложению.
Обычно верят в законы и считают временным под них не подведенное; для меня
же подлинным было не подведенное под законы, а законы я оценивал как пока
еще, по недостатку твердого знания, держащиеся. И явление меня влекло и
интересовало, пока сознавал его необъясненным, исключением, а не нормальным
и объяснимым из закона".
"Вещь как таковая, уже всецело выразившаяся, мало трогала меня, раз
только я не чувствовал, что в ней нераскрытого гораздо больше, чем ставшего
явным: меня волновало лишь тайное"(там же, с.90).
И еще отрывок из письма жене из лагеря, написанного незадолго до
смерти, в 1937:
"...Все научные идеи, те, которые я ценю, возникали во мне из чувства
тайны. То, что не внушает этого чувства, не попадает и в поле размышления, а
что внушает - живет в мысли и рано или поздно становится темою научной
разработки".
Итак, поэтический мир Платонова населяют сложным образом
взаимосвязанные образы-идеи, в частности, Скупость и Жадность (под которыми
на самом деле скрываются Великодушие и Щедрость, как мы видели), а также Ум
и Чувство. Оставаясь в подтексте, они диалогичны и могут быть поставлены
друг против друга, а кроме того находятся в противоречии с теми идеями,
которые читателю известны, - цитируют, пародируют, передразнивают или как-то
- с той или иной степенью искренности - заручаются чужим мнением, пытаясь
разделить или оспорить его, "примерив его на себя", драматически разыграв
перед читателем. Самое интересное, на мой взгляд, в том, что эти образы
свободно противоречат не только "чужому слову" и внешнему контексту, но и
друг другу! - Система образов-идей Платонова намеренно строится на
соположении друг с другом противоположностей, на рядоположении тезиса и
антитезиса (а также всех существенных аргументов в пользу как первого, так и
последнего) и на прямом их "соревновательном" сосуществовании, без авторских
предпочтений, - как бы на совместном их учете и взаимном подкреплении друг
друга. Автор настаивает на их обязательном участии в самом "строении" или
"составе" Души человека. На мой взгляд, это говорит не о внутренней
противоречивости, как можно было бы считать, а, наоборот, о проникновении
писателя в самые глубины человеческой психики, о попытке разложения всякого
предмета на "окончательные" атомы смысла, дальше которых никакой - ни
научный, ни поэтический - анализ пойти не может, оставляя место только
"практике", или свободно творящей реальность - воле человека.
Илл. 12. Неизвестный мастер из Альциры. Аллегория страстей. Фрагмент
Сравнение картины души по Платонову с русской общеязыковой "картиной".
-Душа как воздух и дыхание. - Как сердце и кровь. - Пустое пространство. -
Излишняя теплота. - Прилежание души. - Душа как страдалец или узник тела. -
Объект применения души. - Как самое неприглядное в человеке. - Как
невозможное и несбыточное. - Симфония сознания. - Нечто наделенное смыслом.
- Желание рассеять себя и растворить. - Двойник человека. - Массовая душа и
срастание душ. - Как разъединяющее начало. - Неприличное животное. -
Объединяющее всех вещество. - Проект перерождения душ. - Любовь и душа. -
Оправдание души. - Техника утраты души. - Готовность перемучиться за всех. -
Отсутствие в утопии конца.
"Русский дух был окутан плотным покровом национальной материи, он тонул
в теплой и влажной плоти. Русская душевность, столь хорошо всем известная,
связана с этой теплотой и влажностью; в ней много еще плоти и недостаточно
духа".
(Н. Бердяев. "Душа России", 1918).
"Душа это воображение другой жизни, другого существа. Душа наша
рождается лишь тогда, когда она истекает из нас".
(А. Платонов. Из набросков к "роману о Стратилате").
Со словом душа в разных произведениях писателя можно встретить такие
заставляющие спотыкаться на них выражения, как:
выгонять душу ("Память"); расхищать душу ("Крюйс"); душевный надел;
занимать нуждой душу; расходовать постоянно скапливающуюся душу
("Государственный житель"); потратить на человечество всю свою душу (из
рукописи "Джан"); надстройка души ("Шарманка"); отдавать душу взаймы, душа
сопрела ("От хорошего сердца"); дать слезу в душу, осуществление души, душа
занудилась ("Бучило"); душа утекает, контузить в душу; срастаться душой с
делом ("В далеком колхозе"); душа проваливается ("Чульдик и Епишка");