Страница:
сгорела душа ("В прекрасном и яростном мире"); [душа] - дешевая ветошь
("Душевная ночь"); душа [слишком] просторной емкости; душа обращена вперед
("Бессмертие"); душевная чужбина; составить масштабную карту души; заросшая
жизнью душа ("Сокровенный человек"); пока не опростоволосилась вся душа
("Демьян Фомич"); душа разрастается, теснота души, душа велика, бояться
своей души, спускать свою душу, излучить [в женщину] душевную силу, изойти
душой, истребить душу, [дать] истощиться душе, сторожить душу, жить в одну
душу, на душе поблажеет ("Рассказ о многих интересных вещах"); душевный
смысл; сухая душа; томящая душа; напрячь душу; почувствовать [в себе] душу;
предчувствовать устройство души; давать добавочным продуктом душу в
человека; отмежеваться от своей души; превозмогать свою тщетную душу;
истомить себя до потери души ("Котлован"); выветрить из себя всю надоевшую
старую душу и взять другой воздух ("Ювенильное море"); голые, неимущие души;
душевное имущество; затраты души; убыток души; сытость души; душа течет
[через горло]; [душа] - сердечно-чувствительная заунывность; расточать
суетой душу; расходовать скапливающуюся душу; [Яков Титыч ведет]
собеседования со своей душой ("Чевенгур"); разрушить душу; с уснувшей душой;
совестливый вопль в душе; питаться в темноте квартир секретами своих скрытых
душ; вникнуть во все посторонние души; отводить душу людям; озаботиться
переделкой внутренней души ("Счастливая Москва"); жизнь [Сарториуса] состоит
в череде душевных погребений (из набросков к роману "Счастливая Москва").
Это не значит, конечно, что смысл платоновских произведений
исчерпывается только его экспериментами над языком. Но за отступлениями от
языковой нормы у него, как правило, стоят определенные мыслительные ходы, с
помощью которых (и, собственно, через которые) выражается чрезвычайно
своеобразный мир писателя. Ниже я попытаюсь реконструировать фрагмент этого
мира, связанный с концептом души.
Если сравнивать собственно платоновское представление души - с
общеязыковым (характерным для сознания говорящих на русском языке), то можно
сделать следующие наблюдения. Платонов почти не использует сложившиеся в
языке стандартные метафоры "действий" души и происходящих с ней при этом
(метонимических) процессов, а как правило, всякий раз отталкивается от этих
уже привычных действий, деформирует их и заставляет остановиться на них
читательское внимание, принуждает нас так или иначе поломать над ними
голову. При этом душа как бы умышленно "приземляется", делается такой, чтобы
ее можно было "потрогать руками", или даже - подобно неверующему Фоме,
"вложить [в нее] персты".
Известно, что в русском языке душа внешне уподоблена множеству самых
разнообразных предметов. Прежде всего, образу некого помещения или
"вместилища": это как бы дом, комната, склад вещей или мешок; кроме того,
это еще некое "тягловое средство": телега, или плечи человека, или даже весы
(здесь задействован оказывается и мотив греховности человека, его совести,
несущей на себе некий груз). Помимо названного это и сосуд (котел, колодец,
ведро) или ручей; птица (с крыльями), всегда готовая к полету; затем еще
сложный ландшафт (типа города с улицами), сам путь, или тропинка, идущая по
нему; а также натянутые (и могущие в любой момент зазвучать или лопнуть)
струны. Если же двигаться еще далее: это растущее деревце, побег (или некий
стержень, каркас внутри человека); открытые кровоточащие раны на его теле,
любое прикосновение к которым доставляет человеку страдания (оголенные
нервы); завеса, или полотно, отгораживающее внутреннее потаенное
пространство; а также зеркало, в котором отражается все происходящее с
человеком в жизни; некий невидимый человек, живущий внутри нашего тела (как
бы наш двойник); воздух, входящий в человека с дыханием и выходящий из него
(то же, что дух), и конечно - нечто невещественное; целая атмосфера, как бы
само небо над головой человека, весь небосвод, только обращенный во
внутреннее пространство, со своей собственной там "погодой"; кроме того,
подвижная, реагирующая на внешние и на внутренние изменения стихия,
например, горящий костер; нечто вроде вкуса к пище (или к вину); и, наконец,
некий залог в отношениях с высшими силами (с Богом).
Из всего арсенала собственно языковых образных средств уподобления души
(языковых метафор) Платонов выбирает и наиболее активно "дорабатывает",
превращая их в свои поэтические средства, следующие:
душа - стихия: это бушующий внутри [человека] пожар, ураган или ровно
дующий ветер (Ч); даже некий застоявшийся воздух (поэтому надо выветрить из
себя всю надоевшую старую душу и взять другой воздух (ЮМ);
душа - птица, вылетающая (или отпускаемая) на свободу (Ч);
душа - незаживающая рана на теле человека (Ч);
душа - реальный двойник человека. Автор домысливает этот образ как
некоего сторожа, охраняющего склад вещей, или равнодушного надзирателя,
безмолвного зрителя, евнуха души человека (Ч);
душа - то же, что сердце, механический двигатель или паровой котел, с
их согревающей [человека] теплотой (почти в любом произведении); но также и
душа - пустота, засасывающая (в себя) весь внешний мир (Ч) - или даже
то, что находится внутри, в пустоте кишок: тут душа уже отождествляется с
отбросами и нечистотами (СМ). (Первые три осмысления можно признать более
или менее традиционными, тогда как последние - уже некая собственно
платоновская на них пародия.)
При этом бросаются в глаза множество нарочито плотских осмыслений,
заведомо огрубляющих материализаций удаленного от материи понятия. Платонов
будто всерьез понял и подхватил в ее самом первом и буквальном смысле, как
прямое руководство к действию, кинутую вождем будто невзначай, но ставшую
крылатой метафору-обращение к писателям как к инженерам человеческих душ, и
попытался развить в своем творчестве инженерный проект данного "технического
усовершенствования".
Но и вокруг общеязыковых значений Платонов вовсю разворачивает
собственные оригинальные конструкции, создавая образные переосмысления души.
Ниже я попытаюсь обозреть эти платоновские материализации духовного. Начну
обзор с самых примитивных.
Во-первых, душа - просто то, что вдувается ртом в легкие и вы-дувается
обратно, выходит наружу, - т.е. это воздух, проходящий через горло. Такое
представление находит подтверждение в народных верованиях и приметах, в
которых дух и душа чаще всего вообще неразличимы. Так, в словаре Даля дух, в
одном из своих значений, определяется как 'часть шеи против глотки и
пониже'; 'ямочка на шее, над грудной костью, под кадыком: тут, по мнению
народа, пребывание души'.
Вот отрывок из "Чевенгура", в котором "коммунисты" добивают только что
расстрелянных "буржуев". Под душой здесь, как видно, следует понимать само
дыхание человека, его способность дышать:
" - Где у тебя душа течет - в горле? Я ее сейчас вышибу оттуда! [...]
Пиюся дал ему [Завыну-Дувайло] кулаком в щеку, чтоб ощутить тело этого
буржуя в последний раз, и Дувайло закричал жалующимся голосом:
- Машенька, бьют! - Пиюся подождал, пока Дувайло растянет и полностью
произнесет слова, а затем дважды прострелил его шею и разжал у себя во рту
нагревшиеся сухие десны. [...]
- Я в Дуване добавочно из шеи душу вышиб! - сказал Пиюся.
- И правильно: душа же в горле! - вспомнил Чепурный. - Ты думаешь,
почему кадеты нас за горло вешают? От того самого, чтоб душу веревкой сжечь:
тогда умираешь действительно полностью! А то все будешь копаться: убить ведь
человека трудно!"
Дыхание души, т.е. результаты ее жизнедеятельности, могут быть
представлены также и как некий пар, запах или чад - создающий [вокруг]
душную незримость (Ч). Подобным осмыслениям, согласно которым душа
помещается в горле, внутри шеи, в груди, просто в глотке или в соответствии
с которыми она есть отработанный воздух, побочный продукт дыхания человека,
имеется множество подтверждений и в иных текстах Платонова.
Но особо тесна связь все-таки между понятиями душа и сердце. В русском
языке под сердцем принято понимать все наиболее "чувственные" проявления
души (сюда относятся: любовь, нежность, жалость, страсть, ревность,
ненависть итп.): "в отличие от души, сердце представляется лишь органом
чувств и связанных с ним желаний человека, но не его внутренней жизни в
целом"; "душа в русском языке рассматривается как орган более глубоких,
чистых, более морально и духовно окрашенных чувств, чем сердце". В этом,
по-видимому, сказывается исходное влияние Библии и новозаветной образности,
а также, должно быть, отчасти и контаминация с русским "серчать, осерчать,
заходиться сердцем, затаить в сердце". При этом авторы не-лингвисты столь
тонкого разграничения в употреблении слов душа и сердце как будто не видят:
"Сердце есть седалище всех познавательных действий души. [...]
Уразуметь сердцем значит понять (Втор. 8,5); познать всем сердцем - понять
всецело (Иис. Нав. 23,14). [...] Вообще всяк помышляет в сердце своем (Быт.
6,5). [...] Все, что приходит нам на ум или на память - всходит на сердце.
[...] И как мышление есть разговор души с собою, то размышляющий ведет этот
внутренний разговор в сердце своем. Сердце есть средоточие многообразных
душевных чувствований, волнений и страстей". (Аналогичную точку зрения можно
видеть и у Войно-Ясенецкого).
У Платонова же сердце служит еще одним "вещественным доказательством"
существования души. Вот что происходит, когда у Чепурного от бега сердце
вспухает и, как шар, подкатывает к горлу:
"...Пробежав настолько, пока сердце, перечувствовав войну и революцию,
не распухло до горла, Чепурный оглянулся. [Он] не мог подняться с земли от
тяжести налившегося кровью, занявшего все тело сердца; [...] сердце скоро
опало и стало на свое место" (Ч).
Наиболее зримые и осязаемые части, как бы самые непосредственные
ингредиенты человеческой души, по Платонову, это сердце и кровь.
"Распухающее" сердце занимает свободное пространство внутри человека,
составляя вместе с кровью единое грубое (твердое + жидкое) вещество и как бы
вытесняя прочь менее вещественные душу-дыхание (менее осязаемое и более
"возвышенное" - жидкое + газообразное):
"Сердце мужика самостоятельно поднялось в душу, в горловую тесноту, и
там сжалось, отпуская из себя жар опасной жизни в верхнюю кожу" (К).
Похожее происходит тогда, когда человек охвачен любовной страстью. Его
душа при этом как бы "воспаряет", как мы бы сказали, а Платонов говорит:
сердце начинает господствовать во всем теле (Ч) и вынуждено делиться своей
кровью с бедным, но необходимым наслаждением (РП).
Кроме того, душа - это пустота, или то пространство, которое вбирает в
себя человек - через впечатления, ощущения и чувства, продуваемые через него
неким ветром, как это происходит у взрослеющего Саши Дванова:
"Сколько он ни читал и ни думал, всегда у него внутри оставалось
какое-то порожнее место - та пустота, сквозь которую тревожным ветром
проходит неописанный и нерассказанный мир. [...] Дванов опустил голову и
представил внутри своего тела пустоту, куда непрестанно, ежедневно входит, а
потом выходит жизнь, не задерживаясь, не усиливаясь, ровная, как отдаленный
гул, в котором невозможно разобрать слова песни. # Саша почувствовал холод в
себе, как от настоящего ветра, дующего в просторную тьму позади него, а
впереди, откуда рождался ветер, было что-то прозрачное, легкое и огромное -
горы живого воздуха, который нужно превратить в свое дыхание и сердцебиение.
От этого предчувствия заранее захватывало грудь, и пустота внутри тела еще
больше разжималась, готовая к захвату будущей жизни" (Ч).
В том, что Платонов описывает, могут объединяться сразу несколько и
традиционных, и его собственных поэтических переосмыслений души - они
увязываются в единый клубок, распутать который до конца, разложив по
полочкам, почти невозможно.
Подобно Платонову представлять душу в образе чего-то тянущего,
втягивающего, вбирающего в себя (как бы протаскивающего через себя наши
внешние впечатления) могут и другие писатели и поэты, но так причудливо
"остранять" этот поэтический образ может пожалуй только он. Вот более
стандартно-поэтичные образы - у Марины Цветаевой (ухо, раковина):
"Мир обернулся сплошною ушною
Раковиной: сосущей звуки
Раковиною, - сплошною душою".
У Платонова душа не только втягивает внешние зрительные и слуховые
впечатления из внешнего мира, но как бы вбирает в себя сами осязаемые
предметы целиком, не только воздух, как промежуточное вещество, "нормальную"
субстанцию мысли и чувства, но и целиком сами материализовавшиеся в нем
вещи.
Вообще-то самое общее и естественное переносное употребление слова душа
это просто 'сущность, самое главное' данного предмета или человека (Ушаков),
то, чем человек или вещь отмечена среди всех остальных, что отличает ее от
других предметов и чем она, так сказать, ценна в этом мире. Такое значение
конечно есть и у Платонова. Вот как он об этом пишет:
"...Душа есть индивидуальное нарушение общего фона действительности,
неповторимый в другом и неподобный ни с чем акт, только поэтому душа -
живая... " ("Фабрика литературы").
Но зато взятый как бы на вооружение писателем материализм требует
совсем иного. Поэтому удобнее всего Платонову, с его постоянной склонностью
к иронии, отказать душе в высоких претензиях и считать, что никакой души в
человеке вообще нет, а то, что есть "на ее месте", например, в крестьянине,
это - лишь одно имущественное настроение. Именно так оценивает положение
один сподручный колхозной власти, в "Котловане". Собственно же душу
предстоит только сделать - отлить или выковать? - получив неким добавочным
продуктом в человеке (К). Тут уже обыгрывается расхожая метафора
политэкономии: душа отождествляется с чем-то вроде марксово-энгельсовой
"надстройки" (такие переосмысления многократны в произведениях Платонова).
Однако вскоре оказывается, что такого "оболваненного", в угоду
идеологии, понимания души писателю недостаточно. В "Котловане", как мы
помним, люди заняты постройкой общепролетарского дома. Этот дом, когда будет
построен, обязательно заселят люди. Но сами люди, чтобы быть счастливыми,
должны быть наполнены душой - хотя бы просто как некой излишней теплотой.
Вот из размышлений главного героя этой повести, Вощева, о смысле
существования:
"Дом должен быть населен людьми, а люди наполнены той излишней теплотою
жизни, которая названа однажды душой".
Здесь некое стыдливое переименование. Раз нет души, то объяснение
употреблению этого слова можно искать в понятиях термодинамики. Не значит ли
это, что душой можно "сделать", вообще говоря, любую начинку (начинку
телесной оболочки) - выдав за нее любое вещество: то же, например, что
сделано с опилками и булавками Страшилы в сказке "Волшебник Изумрудного
города" Волкова?
Сравним у В.В. Зеньковского:
"Тело является загадкой для анализа "тайны" человека - и простейшим
ответом на эту загадку было бы учение о том, что при смерти исчезает совсем
не только тело, но и душа. [...] Учение о воскресении и учение о
перевоплощении оба исходят (хотя и по-разному) из той метафизической идеи,
что тело является необходимым органом души, что разрушение тела при смерти
должно смениться восстановлением тела в составе человека".
Что такое, что душа о-душевляет собой кого-то или что-то вне тела
человека? Согласно платоновскому переосмыслению, она каким-то особым образом
при-лагается к телу, служит, может быть, и совершенно излишним его
продолжением - грубо говоря, просто как ни для чего определенного не нужный
орган, вроде, например, аппендицита. Но одновременно она является и неким
выходом вовне, наружу. Поэтому, живя в согласии со своей душой, человек и
существует в душевной прилежности, или сам при-лежит, прилагаясь душой к
чему-то. Вот что происходит с раскулаченным мужиком, после того как у него
отбирают лошадь (в описании его женой):
" - Мужик-то который день уткнулся и лежит... Баба, говорит, посуй мне
пищу в нутро, а то я весь пустой лежу, душа ушла изо всей плоти, улететь
боюсь, клади, кричит, какой-нибудь груз на рубашку. Как вечер, так я ему
самовар к животу привязываю. Когда что-нибудь настанет-то? [...]
- Стало быть, твой мужик только недавно существует без душевной
прилежности? - обратился Вощев.
- Да как вот перестал меня женой знать, так и почитай, что с тех пор.
- У него душа - лошадь, - сказал Чиклин. - Пускай он теперь порожняком
поживет, а его ветер продует" (К).
Этот мужик не может смириться с тем, что единственную его лошадь
забрали в колхоз (вот и к жене своей он больше с тех пор не прилежит). Для
него как бы кончилось само время: душа ушла - и ничто теперь для него больше
не может настать.
В платоновских героях душа вынуждена всю жизнь влачить жалкое
существование, томиться и мучиться, пребывая неразлучно, или даже будучи
заключена, прикована, оказываясь неким вечным узником в теле человека. Но
ведь и апостол Павел, в обращении к Филимону, начинающем его Послание,
именует себя именно узником: Павел, узник Иисуса Христа,... (Посл. Филимон.
1,1) Видимо, отталкиваясь от традиционного представления, что после смерти
душа отлетает в невидимый мир (где продолжает вечную жизнь), Платонов
предлагает свой опять инвертированный вариант: будто человек всю жизнь
просто вы-мучивает из себя душу, получая отдых только тогда, когда от нее
избавляется, как бы "сбывая ее с рук" - либо на время, во сне, либо уже
навсегда, в смерти. Душа, таким образом, представлена как нечто тягостное и
человека постоянно обременяющее, даже душащее (т.е. опять-таки буквально
затрудняющее дыхание), чему во что бы то ни стало надо дать выход, найти
применение, отдать ее чему-то (или кому-то) вне самого себя. Здесь Платонов
как бы подхватывает, гиперболизируя и домысливая, доводит до парадокса такие
языковые шаблоны, как отвести, излить душу (в чем-либо, перед кем-либо) или
же - прилепиться, прирасти душой (к чему-то, к кому-то). Одним из вариантов
такого осмысления являются, например, переживания Никиты ("Река Потудань"),
который после своей "не получившейся" любви бежит от любимой - чистить
выгребные ямы, чтобы только отвлечься от памяти о самом себе и от своих
интересов, и в конце концов, чтобы забыть в себе душу. Надо сказать, в
результате он этого и достигает: ему удается низвести свою душу до уровня,
на котором становятся для него возможными обычные проявления чувства (любовь
и нежность).
Душа - это и нечто придающее человеку вес, вещественность, осязаемость
в этом мире, но вместе с тем и - привязывающее, закрепляющее человека в нем.
Это вместе и бремя, которое он должен постоянно нести на себе, чтобы не
утратить текущее - ощущение жизни. Поэтому, по Платонову, каждый человек
испытывает необходимость производить со своей душой (над ней) некую работу.
Лишаясь души, человек оказывается порожним, без некого "стержня". При этом
душа куда-то просто утекает, выходит наружу, оказывается вне его тела и
связь с ней окончательно прерывается. Для одного из крестьян душа воплощена,
как мы видели, в лошади, для другого - в выращенном своими руками яблоневом
саду, (который он и срубает под корень, чтобы только не отдавать в колхозное
заключение, - так делает пахарь Иван Семенович Крестинин, в "Котловане").
Для кого-то она воплощается в жене, в собственном доме, в имуществе итп. Все
это - то что держит, привязывает, закрепощает человека в этой жизни.
Душе, как некому действующему параллельно самому человеку существу,
постоянно необходим какой-то объект, на который она могла бы расходовать
силы и к которому "прилагать" себя. Это или конкретный объект, или же только
мечта, некий смысл, истина, даже просто воспоминание о чем-то бывшем. Вот к
ним-то душа и служит "приложением", а лишаясь их, становится пустой, даже
теряет смысл существования. (Платоновская метафизика испытывает панический
страх пустоты, почти так же, как, впрочем, страх тесноты и стеснения, о чем
я уже говорил.)
Поп-расстрига (в "Котловане") уже полностью отмежевался от своей души.
Если даже священник - "служитель культа" - способен так "перековаться" в
угоду новой власти, значит эта власть действительно пришла "всерьез и
надолго". Его бывшая (священническая, христианская, православная) душа таким
образом как бы употреблена на дело, представляющееся ему теперь, так
сказать, более важным. Это дело "социалистического строительства":
пожертвования всех верующих в церкви он откладывает на трактор, но в добавок
к этому (из усердия перед новой властью) служит еще и добровольным
доносчиком ("сексотом", как станут выражаться позже), сообщая "куда следует"
о тех, кто по старой памяти еще ходит в церковь молиться и ставить свечки
подкулацким святителям, т.е. попросту обо всех своих прихожанах! По взглядам
некоторых исследователей, Платонов в какой-то момент (1923 год)
придерживался точки зрения обновленческой церкви, созданной чуть ли не с
"благословения" ЧК, что, на мой взгляд, совсем не мешало ему на более
позднем этапе жизни еще активнее эту же точку зрения отринуть (во время
создания "Котлована").
Платонов внешне отвергает применимость навязываемого нам языком
представления, что человек может только внешне, как бы наружно быть зол и
несправедлив, а по сути, (в идеале) всегда добр и прекрасен. Эту-то душу в
человеке Платонов и выворачивает перед нами "наизнанку", демонстрируя из нее
почти сплошь одно только неприглядное и как бы утверждая, что все зло именно
от нее, от того что душа по природе своей своевольна и безнравственна. Вот
один из вариантов диалога героев (из романа "Счастливая Москва"),
впоследствии отклоненный автором:
" - Душу надо разрушить, - вот что, - угрюмо произнес Сарториус. - Она
работает против людей, против природы, она наша разлучница, из-за нее не
удастся ничего...
- Да как же так? - удивился Божко. - А что такое душа, она разве есть?
- Есть, - подтвердил Сарториус, - она действует, она дышит и шевелится,
она мучит меня, она бессмысленна и сильнее всех...
Сарториус в усталости положил голову на стол, ему было скучно и
ненавистно, ночь шла утомительно, как однообразный стук сердца в несчастной
груди. Везде есть проклятая душа".
А вот другой диалог (из текста самого романа), перекликающийся с
приведенными словами тех же героев:
" - Ничего! - опомнился Сарториус. - Мы теперь вмешаемся внутрь
человека, мы найдем его бедную, страшную душу.
- Пора бы уж, Семен Алексеевич, - указал Божко. - Надоело как-то быть
все время старым природным человеком: скука стоит в сердце. Изуродовала нас
история-матушка!
Вскоре Божко улегся спать на столе, приготовив для Сарториуса постель в
кресле управляющего. Божко был теперь еще более доволен, поскольку лучшие
инженеры озаботились переделкой внутренней души. Он давно втайне боялся за
коммунизм: не осквернит ли его остервенелая дрожь /чужеродный дух*/
ежеминутно поднимающаяся из низов человеческого организма! Ведь древнее,
долгое зло глубоко въелось в нашу плоть... "(СМ)
Собственно говоря, здесь Платонов не так уж шокирующе-оригинален, как
может показаться. То же самое (правда, относительно сердца) утверждал Иисус:
"...Исходящее из человека оскверняет человека; Ибо извнутрь, из сердца
человеческого, исходят злые помыслы, прелюбодеяния, любодеяния, убийства,
кражи, лихоимство, зло, коварство, непотребство, завистливое око,
богохульство, гордость, безумство... " (Мк. 7,21-22)
На этом и основывается терминологическое отличие понятий душа и дух,
отчасти поддерживаемое и в языке: первое связано исключительно с
человеческим (грешным) уделом, а второе - скорее дается нам как дар свыше,
т.е. уже "не от мира сего". Душа помогает нам жить в мире "сочных, сильных,
несомневающихся людей" (из "Анны Карениной"), а на постижение сущности духа
направлены многочисленные вероучения и ереси.
Но даже если понимать душу в ее традиционном, возвышенном смысле, то
стремления души, говорит нам Платонов, совершенно несбыточны, они неизбежно
ведут к выходу за пределы тела и толкают человека только к "невозможному".
Видимо, поэтому человек и вынужден всю жизнь нести, как бремя, болезненно
("Душевная ночь"); душа [слишком] просторной емкости; душа обращена вперед
("Бессмертие"); душевная чужбина; составить масштабную карту души; заросшая
жизнью душа ("Сокровенный человек"); пока не опростоволосилась вся душа
("Демьян Фомич"); душа разрастается, теснота души, душа велика, бояться
своей души, спускать свою душу, излучить [в женщину] душевную силу, изойти
душой, истребить душу, [дать] истощиться душе, сторожить душу, жить в одну
душу, на душе поблажеет ("Рассказ о многих интересных вещах"); душевный
смысл; сухая душа; томящая душа; напрячь душу; почувствовать [в себе] душу;
предчувствовать устройство души; давать добавочным продуктом душу в
человека; отмежеваться от своей души; превозмогать свою тщетную душу;
истомить себя до потери души ("Котлован"); выветрить из себя всю надоевшую
старую душу и взять другой воздух ("Ювенильное море"); голые, неимущие души;
душевное имущество; затраты души; убыток души; сытость души; душа течет
[через горло]; [душа] - сердечно-чувствительная заунывность; расточать
суетой душу; расходовать скапливающуюся душу; [Яков Титыч ведет]
собеседования со своей душой ("Чевенгур"); разрушить душу; с уснувшей душой;
совестливый вопль в душе; питаться в темноте квартир секретами своих скрытых
душ; вникнуть во все посторонние души; отводить душу людям; озаботиться
переделкой внутренней души ("Счастливая Москва"); жизнь [Сарториуса] состоит
в череде душевных погребений (из набросков к роману "Счастливая Москва").
Это не значит, конечно, что смысл платоновских произведений
исчерпывается только его экспериментами над языком. Но за отступлениями от
языковой нормы у него, как правило, стоят определенные мыслительные ходы, с
помощью которых (и, собственно, через которые) выражается чрезвычайно
своеобразный мир писателя. Ниже я попытаюсь реконструировать фрагмент этого
мира, связанный с концептом души.
Если сравнивать собственно платоновское представление души - с
общеязыковым (характерным для сознания говорящих на русском языке), то можно
сделать следующие наблюдения. Платонов почти не использует сложившиеся в
языке стандартные метафоры "действий" души и происходящих с ней при этом
(метонимических) процессов, а как правило, всякий раз отталкивается от этих
уже привычных действий, деформирует их и заставляет остановиться на них
читательское внимание, принуждает нас так или иначе поломать над ними
голову. При этом душа как бы умышленно "приземляется", делается такой, чтобы
ее можно было "потрогать руками", или даже - подобно неверующему Фоме,
"вложить [в нее] персты".
Известно, что в русском языке душа внешне уподоблена множеству самых
разнообразных предметов. Прежде всего, образу некого помещения или
"вместилища": это как бы дом, комната, склад вещей или мешок; кроме того,
это еще некое "тягловое средство": телега, или плечи человека, или даже весы
(здесь задействован оказывается и мотив греховности человека, его совести,
несущей на себе некий груз). Помимо названного это и сосуд (котел, колодец,
ведро) или ручей; птица (с крыльями), всегда готовая к полету; затем еще
сложный ландшафт (типа города с улицами), сам путь, или тропинка, идущая по
нему; а также натянутые (и могущие в любой момент зазвучать или лопнуть)
струны. Если же двигаться еще далее: это растущее деревце, побег (или некий
стержень, каркас внутри человека); открытые кровоточащие раны на его теле,
любое прикосновение к которым доставляет человеку страдания (оголенные
нервы); завеса, или полотно, отгораживающее внутреннее потаенное
пространство; а также зеркало, в котором отражается все происходящее с
человеком в жизни; некий невидимый человек, живущий внутри нашего тела (как
бы наш двойник); воздух, входящий в человека с дыханием и выходящий из него
(то же, что дух), и конечно - нечто невещественное; целая атмосфера, как бы
само небо над головой человека, весь небосвод, только обращенный во
внутреннее пространство, со своей собственной там "погодой"; кроме того,
подвижная, реагирующая на внешние и на внутренние изменения стихия,
например, горящий костер; нечто вроде вкуса к пище (или к вину); и, наконец,
некий залог в отношениях с высшими силами (с Богом).
Из всего арсенала собственно языковых образных средств уподобления души
(языковых метафор) Платонов выбирает и наиболее активно "дорабатывает",
превращая их в свои поэтические средства, следующие:
душа - стихия: это бушующий внутри [человека] пожар, ураган или ровно
дующий ветер (Ч); даже некий застоявшийся воздух (поэтому надо выветрить из
себя всю надоевшую старую душу и взять другой воздух (ЮМ);
душа - птица, вылетающая (или отпускаемая) на свободу (Ч);
душа - незаживающая рана на теле человека (Ч);
душа - реальный двойник человека. Автор домысливает этот образ как
некоего сторожа, охраняющего склад вещей, или равнодушного надзирателя,
безмолвного зрителя, евнуха души человека (Ч);
душа - то же, что сердце, механический двигатель или паровой котел, с
их согревающей [человека] теплотой (почти в любом произведении); но также и
душа - пустота, засасывающая (в себя) весь внешний мир (Ч) - или даже
то, что находится внутри, в пустоте кишок: тут душа уже отождествляется с
отбросами и нечистотами (СМ). (Первые три осмысления можно признать более
или менее традиционными, тогда как последние - уже некая собственно
платоновская на них пародия.)
При этом бросаются в глаза множество нарочито плотских осмыслений,
заведомо огрубляющих материализаций удаленного от материи понятия. Платонов
будто всерьез понял и подхватил в ее самом первом и буквальном смысле, как
прямое руководство к действию, кинутую вождем будто невзначай, но ставшую
крылатой метафору-обращение к писателям как к инженерам человеческих душ, и
попытался развить в своем творчестве инженерный проект данного "технического
усовершенствования".
Но и вокруг общеязыковых значений Платонов вовсю разворачивает
собственные оригинальные конструкции, создавая образные переосмысления души.
Ниже я попытаюсь обозреть эти платоновские материализации духовного. Начну
обзор с самых примитивных.
Во-первых, душа - просто то, что вдувается ртом в легкие и вы-дувается
обратно, выходит наружу, - т.е. это воздух, проходящий через горло. Такое
представление находит подтверждение в народных верованиях и приметах, в
которых дух и душа чаще всего вообще неразличимы. Так, в словаре Даля дух, в
одном из своих значений, определяется как 'часть шеи против глотки и
пониже'; 'ямочка на шее, над грудной костью, под кадыком: тут, по мнению
народа, пребывание души'.
Вот отрывок из "Чевенгура", в котором "коммунисты" добивают только что
расстрелянных "буржуев". Под душой здесь, как видно, следует понимать само
дыхание человека, его способность дышать:
" - Где у тебя душа течет - в горле? Я ее сейчас вышибу оттуда! [...]
Пиюся дал ему [Завыну-Дувайло] кулаком в щеку, чтоб ощутить тело этого
буржуя в последний раз, и Дувайло закричал жалующимся голосом:
- Машенька, бьют! - Пиюся подождал, пока Дувайло растянет и полностью
произнесет слова, а затем дважды прострелил его шею и разжал у себя во рту
нагревшиеся сухие десны. [...]
- Я в Дуване добавочно из шеи душу вышиб! - сказал Пиюся.
- И правильно: душа же в горле! - вспомнил Чепурный. - Ты думаешь,
почему кадеты нас за горло вешают? От того самого, чтоб душу веревкой сжечь:
тогда умираешь действительно полностью! А то все будешь копаться: убить ведь
человека трудно!"
Дыхание души, т.е. результаты ее жизнедеятельности, могут быть
представлены также и как некий пар, запах или чад - создающий [вокруг]
душную незримость (Ч). Подобным осмыслениям, согласно которым душа
помещается в горле, внутри шеи, в груди, просто в глотке или в соответствии
с которыми она есть отработанный воздух, побочный продукт дыхания человека,
имеется множество подтверждений и в иных текстах Платонова.
Но особо тесна связь все-таки между понятиями душа и сердце. В русском
языке под сердцем принято понимать все наиболее "чувственные" проявления
души (сюда относятся: любовь, нежность, жалость, страсть, ревность,
ненависть итп.): "в отличие от души, сердце представляется лишь органом
чувств и связанных с ним желаний человека, но не его внутренней жизни в
целом"; "душа в русском языке рассматривается как орган более глубоких,
чистых, более морально и духовно окрашенных чувств, чем сердце". В этом,
по-видимому, сказывается исходное влияние Библии и новозаветной образности,
а также, должно быть, отчасти и контаминация с русским "серчать, осерчать,
заходиться сердцем, затаить в сердце". При этом авторы не-лингвисты столь
тонкого разграничения в употреблении слов душа и сердце как будто не видят:
"Сердце есть седалище всех познавательных действий души. [...]
Уразуметь сердцем значит понять (Втор. 8,5); познать всем сердцем - понять
всецело (Иис. Нав. 23,14). [...] Вообще всяк помышляет в сердце своем (Быт.
6,5). [...] Все, что приходит нам на ум или на память - всходит на сердце.
[...] И как мышление есть разговор души с собою, то размышляющий ведет этот
внутренний разговор в сердце своем. Сердце есть средоточие многообразных
душевных чувствований, волнений и страстей". (Аналогичную точку зрения можно
видеть и у Войно-Ясенецкого).
У Платонова же сердце служит еще одним "вещественным доказательством"
существования души. Вот что происходит, когда у Чепурного от бега сердце
вспухает и, как шар, подкатывает к горлу:
"...Пробежав настолько, пока сердце, перечувствовав войну и революцию,
не распухло до горла, Чепурный оглянулся. [Он] не мог подняться с земли от
тяжести налившегося кровью, занявшего все тело сердца; [...] сердце скоро
опало и стало на свое место" (Ч).
Наиболее зримые и осязаемые части, как бы самые непосредственные
ингредиенты человеческой души, по Платонову, это сердце и кровь.
"Распухающее" сердце занимает свободное пространство внутри человека,
составляя вместе с кровью единое грубое (твердое + жидкое) вещество и как бы
вытесняя прочь менее вещественные душу-дыхание (менее осязаемое и более
"возвышенное" - жидкое + газообразное):
"Сердце мужика самостоятельно поднялось в душу, в горловую тесноту, и
там сжалось, отпуская из себя жар опасной жизни в верхнюю кожу" (К).
Похожее происходит тогда, когда человек охвачен любовной страстью. Его
душа при этом как бы "воспаряет", как мы бы сказали, а Платонов говорит:
сердце начинает господствовать во всем теле (Ч) и вынуждено делиться своей
кровью с бедным, но необходимым наслаждением (РП).
Кроме того, душа - это пустота, или то пространство, которое вбирает в
себя человек - через впечатления, ощущения и чувства, продуваемые через него
неким ветром, как это происходит у взрослеющего Саши Дванова:
"Сколько он ни читал и ни думал, всегда у него внутри оставалось
какое-то порожнее место - та пустота, сквозь которую тревожным ветром
проходит неописанный и нерассказанный мир. [...] Дванов опустил голову и
представил внутри своего тела пустоту, куда непрестанно, ежедневно входит, а
потом выходит жизнь, не задерживаясь, не усиливаясь, ровная, как отдаленный
гул, в котором невозможно разобрать слова песни. # Саша почувствовал холод в
себе, как от настоящего ветра, дующего в просторную тьму позади него, а
впереди, откуда рождался ветер, было что-то прозрачное, легкое и огромное -
горы живого воздуха, который нужно превратить в свое дыхание и сердцебиение.
От этого предчувствия заранее захватывало грудь, и пустота внутри тела еще
больше разжималась, готовая к захвату будущей жизни" (Ч).
В том, что Платонов описывает, могут объединяться сразу несколько и
традиционных, и его собственных поэтических переосмыслений души - они
увязываются в единый клубок, распутать который до конца, разложив по
полочкам, почти невозможно.
Подобно Платонову представлять душу в образе чего-то тянущего,
втягивающего, вбирающего в себя (как бы протаскивающего через себя наши
внешние впечатления) могут и другие писатели и поэты, но так причудливо
"остранять" этот поэтический образ может пожалуй только он. Вот более
стандартно-поэтичные образы - у Марины Цветаевой (ухо, раковина):
"Мир обернулся сплошною ушною
Раковиной: сосущей звуки
Раковиною, - сплошною душою".
У Платонова душа не только втягивает внешние зрительные и слуховые
впечатления из внешнего мира, но как бы вбирает в себя сами осязаемые
предметы целиком, не только воздух, как промежуточное вещество, "нормальную"
субстанцию мысли и чувства, но и целиком сами материализовавшиеся в нем
вещи.
Вообще-то самое общее и естественное переносное употребление слова душа
это просто 'сущность, самое главное' данного предмета или человека (Ушаков),
то, чем человек или вещь отмечена среди всех остальных, что отличает ее от
других предметов и чем она, так сказать, ценна в этом мире. Такое значение
конечно есть и у Платонова. Вот как он об этом пишет:
"...Душа есть индивидуальное нарушение общего фона действительности,
неповторимый в другом и неподобный ни с чем акт, только поэтому душа -
живая... " ("Фабрика литературы").
Но зато взятый как бы на вооружение писателем материализм требует
совсем иного. Поэтому удобнее всего Платонову, с его постоянной склонностью
к иронии, отказать душе в высоких претензиях и считать, что никакой души в
человеке вообще нет, а то, что есть "на ее месте", например, в крестьянине,
это - лишь одно имущественное настроение. Именно так оценивает положение
один сподручный колхозной власти, в "Котловане". Собственно же душу
предстоит только сделать - отлить или выковать? - получив неким добавочным
продуктом в человеке (К). Тут уже обыгрывается расхожая метафора
политэкономии: душа отождествляется с чем-то вроде марксово-энгельсовой
"надстройки" (такие переосмысления многократны в произведениях Платонова).
Однако вскоре оказывается, что такого "оболваненного", в угоду
идеологии, понимания души писателю недостаточно. В "Котловане", как мы
помним, люди заняты постройкой общепролетарского дома. Этот дом, когда будет
построен, обязательно заселят люди. Но сами люди, чтобы быть счастливыми,
должны быть наполнены душой - хотя бы просто как некой излишней теплотой.
Вот из размышлений главного героя этой повести, Вощева, о смысле
существования:
"Дом должен быть населен людьми, а люди наполнены той излишней теплотою
жизни, которая названа однажды душой".
Здесь некое стыдливое переименование. Раз нет души, то объяснение
употреблению этого слова можно искать в понятиях термодинамики. Не значит ли
это, что душой можно "сделать", вообще говоря, любую начинку (начинку
телесной оболочки) - выдав за нее любое вещество: то же, например, что
сделано с опилками и булавками Страшилы в сказке "Волшебник Изумрудного
города" Волкова?
Сравним у В.В. Зеньковского:
"Тело является загадкой для анализа "тайны" человека - и простейшим
ответом на эту загадку было бы учение о том, что при смерти исчезает совсем
не только тело, но и душа. [...] Учение о воскресении и учение о
перевоплощении оба исходят (хотя и по-разному) из той метафизической идеи,
что тело является необходимым органом души, что разрушение тела при смерти
должно смениться восстановлением тела в составе человека".
Что такое, что душа о-душевляет собой кого-то или что-то вне тела
человека? Согласно платоновскому переосмыслению, она каким-то особым образом
при-лагается к телу, служит, может быть, и совершенно излишним его
продолжением - грубо говоря, просто как ни для чего определенного не нужный
орган, вроде, например, аппендицита. Но одновременно она является и неким
выходом вовне, наружу. Поэтому, живя в согласии со своей душой, человек и
существует в душевной прилежности, или сам при-лежит, прилагаясь душой к
чему-то. Вот что происходит с раскулаченным мужиком, после того как у него
отбирают лошадь (в описании его женой):
" - Мужик-то который день уткнулся и лежит... Баба, говорит, посуй мне
пищу в нутро, а то я весь пустой лежу, душа ушла изо всей плоти, улететь
боюсь, клади, кричит, какой-нибудь груз на рубашку. Как вечер, так я ему
самовар к животу привязываю. Когда что-нибудь настанет-то? [...]
- Стало быть, твой мужик только недавно существует без душевной
прилежности? - обратился Вощев.
- Да как вот перестал меня женой знать, так и почитай, что с тех пор.
- У него душа - лошадь, - сказал Чиклин. - Пускай он теперь порожняком
поживет, а его ветер продует" (К).
Этот мужик не может смириться с тем, что единственную его лошадь
забрали в колхоз (вот и к жене своей он больше с тех пор не прилежит). Для
него как бы кончилось само время: душа ушла - и ничто теперь для него больше
не может настать.
В платоновских героях душа вынуждена всю жизнь влачить жалкое
существование, томиться и мучиться, пребывая неразлучно, или даже будучи
заключена, прикована, оказываясь неким вечным узником в теле человека. Но
ведь и апостол Павел, в обращении к Филимону, начинающем его Послание,
именует себя именно узником: Павел, узник Иисуса Христа,... (Посл. Филимон.
1,1) Видимо, отталкиваясь от традиционного представления, что после смерти
душа отлетает в невидимый мир (где продолжает вечную жизнь), Платонов
предлагает свой опять инвертированный вариант: будто человек всю жизнь
просто вы-мучивает из себя душу, получая отдых только тогда, когда от нее
избавляется, как бы "сбывая ее с рук" - либо на время, во сне, либо уже
навсегда, в смерти. Душа, таким образом, представлена как нечто тягостное и
человека постоянно обременяющее, даже душащее (т.е. опять-таки буквально
затрудняющее дыхание), чему во что бы то ни стало надо дать выход, найти
применение, отдать ее чему-то (или кому-то) вне самого себя. Здесь Платонов
как бы подхватывает, гиперболизируя и домысливая, доводит до парадокса такие
языковые шаблоны, как отвести, излить душу (в чем-либо, перед кем-либо) или
же - прилепиться, прирасти душой (к чему-то, к кому-то). Одним из вариантов
такого осмысления являются, например, переживания Никиты ("Река Потудань"),
который после своей "не получившейся" любви бежит от любимой - чистить
выгребные ямы, чтобы только отвлечься от памяти о самом себе и от своих
интересов, и в конце концов, чтобы забыть в себе душу. Надо сказать, в
результате он этого и достигает: ему удается низвести свою душу до уровня,
на котором становятся для него возможными обычные проявления чувства (любовь
и нежность).
Душа - это и нечто придающее человеку вес, вещественность, осязаемость
в этом мире, но вместе с тем и - привязывающее, закрепляющее человека в нем.
Это вместе и бремя, которое он должен постоянно нести на себе, чтобы не
утратить текущее - ощущение жизни. Поэтому, по Платонову, каждый человек
испытывает необходимость производить со своей душой (над ней) некую работу.
Лишаясь души, человек оказывается порожним, без некого "стержня". При этом
душа куда-то просто утекает, выходит наружу, оказывается вне его тела и
связь с ней окончательно прерывается. Для одного из крестьян душа воплощена,
как мы видели, в лошади, для другого - в выращенном своими руками яблоневом
саду, (который он и срубает под корень, чтобы только не отдавать в колхозное
заключение, - так делает пахарь Иван Семенович Крестинин, в "Котловане").
Для кого-то она воплощается в жене, в собственном доме, в имуществе итп. Все
это - то что держит, привязывает, закрепощает человека в этой жизни.
Душе, как некому действующему параллельно самому человеку существу,
постоянно необходим какой-то объект, на который она могла бы расходовать
силы и к которому "прилагать" себя. Это или конкретный объект, или же только
мечта, некий смысл, истина, даже просто воспоминание о чем-то бывшем. Вот к
ним-то душа и служит "приложением", а лишаясь их, становится пустой, даже
теряет смысл существования. (Платоновская метафизика испытывает панический
страх пустоты, почти так же, как, впрочем, страх тесноты и стеснения, о чем
я уже говорил.)
Поп-расстрига (в "Котловане") уже полностью отмежевался от своей души.
Если даже священник - "служитель культа" - способен так "перековаться" в
угоду новой власти, значит эта власть действительно пришла "всерьез и
надолго". Его бывшая (священническая, христианская, православная) душа таким
образом как бы употреблена на дело, представляющееся ему теперь, так
сказать, более важным. Это дело "социалистического строительства":
пожертвования всех верующих в церкви он откладывает на трактор, но в добавок
к этому (из усердия перед новой властью) служит еще и добровольным
доносчиком ("сексотом", как станут выражаться позже), сообщая "куда следует"
о тех, кто по старой памяти еще ходит в церковь молиться и ставить свечки
подкулацким святителям, т.е. попросту обо всех своих прихожанах! По взглядам
некоторых исследователей, Платонов в какой-то момент (1923 год)
придерживался точки зрения обновленческой церкви, созданной чуть ли не с
"благословения" ЧК, что, на мой взгляд, совсем не мешало ему на более
позднем этапе жизни еще активнее эту же точку зрения отринуть (во время
создания "Котлована").
Платонов внешне отвергает применимость навязываемого нам языком
представления, что человек может только внешне, как бы наружно быть зол и
несправедлив, а по сути, (в идеале) всегда добр и прекрасен. Эту-то душу в
человеке Платонов и выворачивает перед нами "наизнанку", демонстрируя из нее
почти сплошь одно только неприглядное и как бы утверждая, что все зло именно
от нее, от того что душа по природе своей своевольна и безнравственна. Вот
один из вариантов диалога героев (из романа "Счастливая Москва"),
впоследствии отклоненный автором:
" - Душу надо разрушить, - вот что, - угрюмо произнес Сарториус. - Она
работает против людей, против природы, она наша разлучница, из-за нее не
удастся ничего...
- Да как же так? - удивился Божко. - А что такое душа, она разве есть?
- Есть, - подтвердил Сарториус, - она действует, она дышит и шевелится,
она мучит меня, она бессмысленна и сильнее всех...
Сарториус в усталости положил голову на стол, ему было скучно и
ненавистно, ночь шла утомительно, как однообразный стук сердца в несчастной
груди. Везде есть проклятая душа".
А вот другой диалог (из текста самого романа), перекликающийся с
приведенными словами тех же героев:
" - Ничего! - опомнился Сарториус. - Мы теперь вмешаемся внутрь
человека, мы найдем его бедную, страшную душу.
- Пора бы уж, Семен Алексеевич, - указал Божко. - Надоело как-то быть
все время старым природным человеком: скука стоит в сердце. Изуродовала нас
история-матушка!
Вскоре Божко улегся спать на столе, приготовив для Сарториуса постель в
кресле управляющего. Божко был теперь еще более доволен, поскольку лучшие
инженеры озаботились переделкой внутренней души. Он давно втайне боялся за
коммунизм: не осквернит ли его остервенелая дрожь /чужеродный дух*/
ежеминутно поднимающаяся из низов человеческого организма! Ведь древнее,
долгое зло глубоко въелось в нашу плоть... "(СМ)
Собственно говоря, здесь Платонов не так уж шокирующе-оригинален, как
может показаться. То же самое (правда, относительно сердца) утверждал Иисус:
"...Исходящее из человека оскверняет человека; Ибо извнутрь, из сердца
человеческого, исходят злые помыслы, прелюбодеяния, любодеяния, убийства,
кражи, лихоимство, зло, коварство, непотребство, завистливое око,
богохульство, гордость, безумство... " (Мк. 7,21-22)
На этом и основывается терминологическое отличие понятий душа и дух,
отчасти поддерживаемое и в языке: первое связано исключительно с
человеческим (грешным) уделом, а второе - скорее дается нам как дар свыше,
т.е. уже "не от мира сего". Душа помогает нам жить в мире "сочных, сильных,
несомневающихся людей" (из "Анны Карениной"), а на постижение сущности духа
направлены многочисленные вероучения и ереси.
Но даже если понимать душу в ее традиционном, возвышенном смысле, то
стремления души, говорит нам Платонов, совершенно несбыточны, они неизбежно
ведут к выходу за пределы тела и толкают человека только к "невозможному".
Видимо, поэтому человек и вынужден всю жизнь нести, как бремя, болезненно