Страница:
от Булгакова, Платонов почти маниакально продолжает думать над построением
новой этики. Его Бог - в отличие от ленинско-сталинского - это неудачник,
сознательно обрекший себя на страдания в этом мире (вместе с людьми).
Бога-дьявола, царствующего в этом мире, он отвергает и хочет отыскать - или
создать, совместными силами, силами человеческой души - иного Бога, или иную
веру, которая должна рано или поздно прийти на смену коммунистической идее.
Но мысль Платонова так и изнемогла в неравном поединке, и здание новой веры
так и осталось не выстроенным.
Закончить эту главу хочется легендой, или побасенкой. Как я уже сказал,
скорее всего, Платонову остались неизвестны размышления автора цитированного
уже трактата "Дух, душа и тело" отца Луки, или хирурга Войно-Ясенецкого, и
тем не менее писатель вполне мог бы слышать хотя бы следующий анекдот,
случившийся, как рассказывают, во время вручения врачу премии (в 1946),
когда сам Сталин обратился к лауреату с таким вопросом:
"Профессор, вы часто вскрываете человеческое тело. Вы там не видели,
где находится его душа?" Отец Лука посмотрел на своего собеседника
громадными, львиными глазами и тихо произнес: "Часто я в человеческом теле
не видел и совести".
Илл. 13. Покров Богородицы . Фрагмент иконы
Перескок и смещение в причинной цепи событий. Необходимость
"достраивать" смысл за автора. - Избыточность мотивировки, гипертрофия
причинности. - Подводимость всего под некий "общий закон". Отношение
сопутствования - Отступление: "сильная и слабая" причинность,
одновременность, функциональная зависимость итд. - Причинность на грани
парадокса. - Метонимическое замещение причины и следствия. - Пропуск
иллокутивно-модальных составляющих в причинной цепи. - Заместительное
Возмещение. - "Живем, потому что..." - о двойственности и рефлексивности
причинного отношения. - Преобразование тема-рематической структуры. -
Отвержение реальных причин и следствий, их обратимость. - Краткий обзор
нарушений причинного отношения.
"В наш язык вложена целая мифология" Л. Витгенштейн
"Причинность есть, но она настолько сложного происхождения, настолько
не дифференцирована от множества варьирующих ее, равновеликих ей
обстоятельств, что причинность равна случайности..."
(А. Платонов, из Записной книжки No 13, 1935)
По замечанию одного исследователя, Платонов - "стилист яркой и резкой,
можно сказать, агрессивной индивидуальности, часто употребляющий
искривленные, намеренно уродливые, даже вывихнутые словосочетания". Сергей
Залыгин назвал Платонова "странноязычным писателем". Действительно, язык
платоновских произведений состоит почти сплошь из нарушений норм
стандартного словоупотребления, призванных создавать и как будто постоянно
поддерживать в сознании читателя эффект остранения. (Многие случаи нарушений
привычной для нас "картины мира" в его текстах описываются в книге Т.
Радбиль.) Но, ведь, вообще говоря, это естественно для любой литературы,
любого литературного произведения, даже для любого человека, просто
"владеющего" (помимо своей как бы естественной речи) еще и литературным
языком:
"затрудненное понимание есть необходимый спутник
литературно-культурного говорения. Дикари просто говорят, а мы все время
что-то хотим сказать. [...] В естественном состоянии языка говорящий не
может задуматься над тем, как он говорит, потому что самой мысли о
возможности различного говорения у него нет" (А.М. Пешковский).
Вот и Е.Н. Гаврилова вслед за Е. Толстой-Сегал совершенно справедливо
замечает:
"Развертывание платоновского сюжета... достигается за счет переклички
различных голосов, и сюжетом, движением повести ["Котлован"] является это
прихотливое перетекание друг в друга мыслей, идей. ...Подобному же
расщеплению и приращению смыслов подвергаются не только цельные
высказывания, но и словосочетания и отдельные слова. ...Автор перепутывает
слова, меняет их местами и берет всякий раз наименее подходящее, хотя и с
тем же смыслом. Синонимический ряд держит структуру текста, организуя ее, а
смещенность смысловых оттенков создает картину смещенного,
противоестественного жизнеустройства".
В данной главе я попытаюсь ответить на вопрос: в чем заключается логика
платоновского парадоксального языка - вроде бы, с одной стороны, устроенного
как-то бесхитростно, но, с другой, очень и очень непросто, замысловато,
"заковыристо" - все время как будто расшатывающего и доводящего до абсурда
привычные, давно устоявшиеся в сознании понятия и представления об
окружающих нас вещах и событиях. Для чего же происходит и чему служит эта
постоянная деформация, смысловой "вывих" и ломка причинных связей?
Если мы сравним со среднестатистическими нормами употребления (с
частотами встречаемости по частотному словарю под ред. Засориной), мы
увидим, что некоторые причинные, следственные и целевые предлоги, союзы и
частицы у Платонова (в "Чевенгуре" и "Котловане") - употребляются
значительно более часто, чем в среднем: отчего и оттого, соответственно, - в
7 и в 4,6 раза чаще, потому в 2,5 раза, чтобы - в 2 раза, поэтому, благодаря
и от - в 1,8 раза, поскольку - в 1,5 раза, для - в 1,2 раза чаще. Но при
этом частица ведь - характерная для разговорного стиля речи, уже в 1,1 раз
реже у Платонова, чем в среднем в языке (она, надо понимать, - как бы
слишком слабое средство для установления "подходящей" Платонову
причинности). Предлоги ввиду, из-за и вследствие - соответственно в 1,6, 1,8
и 1,9 раза реже, следовательно - в 16 раз реже! (итак - вообще не
употреблено ни разу). Неупотребительность последней группы причинных слов
объясняется, очевидно, тем, что это средства уже иного, так сказать, более
формализованного и "формульного" жанра - канцелярий, учреждений и учебников.
Но тем не менее общее повышение уровня причинности в платоновских текстах
совершенно очевидно. Чем же оно обусловлено?
Перескок и смещение в причинной цепи событий. Необходимость
"достраивать" смысл за автора
В следующем отрывке можно видеть просто пропуск компонента в цепочке
нормальных или ожидаемых следствия (S) и причины (P), то есть SP:
"На сельских улицах пахло гарью - это лежала зола на дороге, которую не
разгребали куры, потому что их поели" (Ч).
Более обычно было бы сказать так (ниже в квадратных скобках пропущенные
в тексте звенья рассуждения):
Золу на дорогах куры [по-видимому, давно] не разгребали (s), [да и
вообще, кажется, никаких кур вокруг не было видно (S) ], потому что их
[просто давно всех] съели [жители изголодавшейся деревни] (Р):
т.е. в сокращенной записи: (s => S) P.
Но ведь странно объяснять то, почему куры уже не разгребают золу на
деревенской дороге, тем что эти куры (все до одной) съедены: тогда уж скорее
надо было бы объяснить, почему именно - съели кур (а не зажарили, например,
бифштекс итп.) - Именно потому, что в деревне наступил голод, из-за засухи,
и вообще все съедобное, по-видимому, давно пущено в ход (это - R, или
реальное, но опущенное в тексте объяснение, или действительная причина
события-следствия S, нуждающегося в таковом объяснении: она становится ясна
только из контекста). Платонов использует тут пропуск, как бы требуя от
своего читателя произвести указанную подстановку, к тому же нагружая ее и
восстановлением обобщения (s => S). Эффект неожиданности от "смещенного"
таким образом объяснения заключается в том, что разгребание курами золы на
дороге (в поисках хотя бы крошек пищи) представлено вполне обычным событием
в рамках деревенского пейзажа, но отсутствие самих кур в данном случае
как-то уж очень неестественно ставить в зависимость от такого - безусловно
редкого явления, как их полное уничтожение деревенскими жителями. Получается
как бы обманный риторический ход - объяснение более простого, в то время как
более сложное оставлено непонятным. При таком перескоке в объяснении главное
остается в результате скрытым, недоговоренным и предоставляется самому
читателю - для додумывания и разгадывания, на свой страх и риск.
Если посмотреть несколько шире, то в приведенном выше примере Платонов
пользуется не своим собственным, каким-то уникальным, характерным только для
него приемом, а уже вполне апробированным в литературе. Мне кажется, можно
сравнить это с тем, что делает Гоголь, например, в описании ворот, которые
видит Чичиков перед домом Плюшкина. Здесь происходит приблизительно такое же
смещение в цепи нуждающихся в обосновании фактов, и при этом основной акцент
(вместе с читательским вниманием) поневоле перемещен с главного события,
действительно нуждающегося в объяснении, на некое второстепенное, как бы
подставное, или подложное событие в качестве причины:
"...В другое время и они [ворота] были заперты наглухо, ибо в железной
петле висел замок-исполин".
Ведь здесь придаточное, которое следует за союзом ибо, выступает
обоснованием не того факта - как можно подумать вначале - что:
<данные ворота вообще всегда были у Плюшкина на запоре>, т.е.
запирались во все остальное время, кроме того, когда на них смотрят герой
вместе с рассказчиком (когда ворота вдруг оказались открыты), или даже
выяснению того более общего вопроса, почему именно это, то есть запертое
состояние ворот являлось для них вполне нормальным в имении Плюшкина. Эти
вопросы только ставятся, т.е. исподволь, невольно пробуждаются в душе
читателя, но не получают ответа. (Быть может, это надо считать неким
риторическим приемом нагнетания на бессознательное читателя.) Объяснения
этих, наиболее, казалось бы, важных в данной ситуации фактов так и не
приводится. Вместо этого приводимое у Гоголя в качестве "объяснительного"
придаточное предложение поясняет только то, что ворота, можно было запереть
наглухо, т.е. сделать так, чтобы открыть их не было никакой возможности.
Перед нами хоть и мелкий, но обман ожиданий, возникающий из-за расхождения -
между первоначально сложившимся в сознании читателя и окончательно
представленным в тексте актуальным членением предложения. То же самое и в
приведенной фразе Платонова, где объяснение дается вовсе не тому, что по
нашим ожиданиям в таковом объяснении нуждается. Такого рода своеобразных
понуждений читателя к собственным размышлениям над сказанным со стороны
автора много вообще в любом произведении Платонова. Вот более простой
пример, на этот раз из рассказа "Государственный житель":
"Среди лета деревня Козьма, как и все сельские местности, болела
поносом, потому что поспевали ягоды в кустах и огородная зелень".
На самом деле, структура причинной зависимости должна иметь
приблизительно такой вид:
s [ r ] p.
Пропускаемый здесь "средний член" рассуждения, фрагмент r, легко
восстановим: <все жители объедались ягодами>.
Вообще говоря, пропуски подобного рода весьма характерны не только для
художественной, но для любой речи. Более сложный пример, из "Котлована":
убитые в деревне крестьянами рабочие Козлов и Сафронов лежат мертвые на
столе президиума, в сельсовете. При этом один из них
"был спокоен, как довольный человек (s1), и рыжие усы его, нависшие над
ослабевшим полуоткрытым ртом, росли даже из губ (s2), потому что его не
целовали при жизни (p)".
Достроим наводимый здесь вывод-обобщение:
(Р): <по-видимому, его губы заросли волосами (s2) просто от
неупотребления в одном из важных для жизни дел, а именно p>, где Р
выступает обобщением, т.е (p => P). Но, значит, обратив импликацию с
отрицаниями, мы должны были бы получить:
(не-р) (не-s2): <если бы его поцеловал раньше при жизни хоть
кто-нибудь, хоть одна женщина, то теперь на губах его волосы наверно не
росли бы>. Странно, конечно, еще и то, что у Платонова человек выглядит
довольным только после смерти. Может быть, справедлив еще и такой вывод:
(не-р) (не-s1): <он действительно был бы доволен при жизни, а не
только сейчас, если бы его раньше хоть кто-то целовал>. Этот последний
вывод скрывает за собой в качестве само собой разумеющейся посылки и еще
такое привычное правило (обозначу его буквой L):
L: <согласно мифологическим и религиозным представлениям, человек
грешит (а также терпит страдания и мучается) в этой жизни, чтобы потом, "на
том свете" обрести покой, прощение и успокоение>. В этом смысле понятно,
почему человек может после смерти выглядеть довольным. Но этому правилу
противостоит и как бы "дополняет" его, в соответствии с ходом мысли
Платонова, нечто прямо противоположное:
не-L: <согласно убеждениям большевиков, религия есть дурман, а
счастливым человек может (и должен) стать именно в этой, земной жизни>.
Это все, так сказать, задний план, фон платоновского высказывания.
Но вот и как будто обязательная для Платонова обратная сторона всякой
недоговоренности и недосказанности, а именно избыточность. Причинная
зависимость может быть обнаружена им и у таких событий, которые для нас
вообще никак не связаны друг с другом. Так, например, у деревьев во время
жары
"с тайным стыдом заворачиваются листья" (К).
Почему? Можно подумать, что деревья должны стыдиться чего-то. Но чего
же они могут стыдиться? Вот ходы возможного тут осмысления:
?-<уж не того ли стыдятся деревья, что дают людям все-таки
недостаточно воздуха (кислорода) и прохлады под своими кронами>. - Тогда
листья представлены как "сознательные" члены коммуны, что вполне в духе
платоновских олицетворений; а может быть, они просто
?-<хотели бы, как платьем, прикрыть свою наготу>.
Или про мужика-крестьянина сказано, что он "от скупости был неженатым"
(К) - т.е., по-видимому, ?-<жалел "тратить себя" (и свои средства) на
будущую жену>.
Ноги у женщин при социализме должны быть полными (с "запасом полноты -
на случай рождения будущих детей" (К) - т.е.: ?-<чтобы легко было потом
носить этих детей на себе>, или даже ?-<потому что в ногах можно будет
долго хранить запасы питательных веществ - как делает верблюд, сохраняющий в
горбах влагу>.
Землекопы в бараке на котловане спят прямо в верхней одежде и дневных
штанах -
"чтобы не трудиться над расстегиванием пуговиц" !
Эта платоновская фраза служит "подстановкой" (в смысле Алексея Цветкова
и Ольги Меерсон) для привычного выражения смысла:
<Они так уставали, что засыпали, не сняв даже одежды.>
Но у Платонова этот смысл общепринятого выражения, как будто, еще
усугубляется, доводится до некого абсурда: <само расстегивание пуговиц
для уставшего - тяжелейшая работа, или по крайней мере: работа, не достойная
серьезного внимания со стороны пролетария - как "труд только на себя", а не
на общество>! Очевидно преувеличение серьезности такой "работы" и
"сознательности" отношения ко всему у рабочих. Примеры можно продолжить. Во
всех приведенных случаях можно видеть простые гиперболы, свойственные
ироническому взгляду на мир, конечно, не одного Платонова. Тем не менее у
него они педалируют именно причинную обусловленность между двумя событиями
(Р и S) - то, что именно из Р как причины следует S как следствие, - хотя на
самом деле ни знать, ни контролировать именно так устроенную их зависимость
никто (ни автор, ни читатель), безусловно, не в состоянии.
Идея полной покорности человека некоему произвольно установленному (или
же просто первому попавшемуся, даже "взятому с потолка") общему правилу,
которое к тому же выдается чуть ли не за предначертание самой судьбы
(причем, как будто, понимается так только лишь потому, что вписывается в
установления господствующей идеологии), проявляет себя у Платонова,
например, даже в том, что заготовленные для себя заранее гробы крестьяне
готовы считать теперь, при социализме, своей единственной собственностью -
после отнятия у них пролетариями всего остального имущества. Этот смысл
восстанавливается из следующей фразы (деревенский бедняк говорит рабочему на
котловане):
"У нас каждый и живет оттого, что гроб свой имеет: он нам теперь
цельное хозяйство!" (К).
Гроб, иначе говоря, и выступает той материей, которая еще как-то
удерживает человека в этом мире. Таким же образом, и осмысленность
человеческой жизни может быть доказана тем, что у человека имеется какой-то
материальный предмет, или, в другом варианте, официальный документ,
подтверждающий его социальный статус:
"Еще ранее отлета грачей Елисей видел исчезновение ласточек, и тогда он
хотел было стать легким, малосознательным телом птицы, но теперь он уже не
думал, чтобы обратиться в грача, потому что думать не мог. Он жил и глядел
глазами лишь оттого, что имел документы середняка, и его сердце билось по
закону" (К).
Все это - как бы доведение до абсурда такой знакомой нам с детства идеи
всеобщей причинной связи и взаимовлияния явлений. Налицо явная профанация
этой идеи. Кроме того, автор то и дело сводит к причинной зависимости такие
случаи, в которых два события явно связаны более отдаленной, но не
собственно причинной зависимостью:
"Чиклин имел маленькую каменистую голову, густо обросшую волосами,
потому что всю жизнь либо бил балдой, либо рыл лопатой, а думать не
успевал... "(К)
Употреблением потому что Платонов как бы намеренно упрощает картину. Но
не таков ли и сам метод "диалектического материализма", тут используемый? -
словно подталкивает нас автор к такой мысли. Вот навязываемая нам этой
фразой "логика" (общую закономерность, или закон, под который она
подводится, снова обозначим буквой L):
L: <если человек мало упражняет свою голову, то она не развивается,
не "растет" - как растут от упражнения мышцы тела> или возможно еще и:
L1: <если человек занимается исключительно физическим трудом, все
его тело (и голова в том числе) покрывается шерстью, зарастая волосами>.
Таким образом, голова становится в один ряд с остальными членами тела,
ну, а мысли просто приравниваются к упражнениям с ее помощью "тела" головы.
На месте союза потому что в исходной фразе были бы более уместны двоеточие
или частица ведь. Сравним сходное с предыдущим "доуточнение" зависимости
между частями фразы до собственно причинной и в следующем примере:
"Мальчик прилег к телу отца, к старой его рубашке, от которой пахло
родным живым потом, потому что рубашку надели для гроба - отец утонул в
другой" (Ч).
Различие в употреблении выделительно-причинной частицы-союза ведь (А,
ведь Б) и причинного союза потому что (S, потому что Р) состоит, среди
прочего, в том, что обязательность вынесенного в презумпцию причинного
закона (L) в первом случае далеко не столь обязательна, как во втором: в
частности, при ведь причинная зависимость может быть "разбавлена" такими
иллокутивно-модальными компонентами (ниже они в квадратных скобках), как:
[обращаю твое (слушателя) внимание:] А, ведь [как тебе, вероятно,
известно, вообще часто бывает так, что события первого класса (А)
сопровождаются (сопутствуют) событиям второго - а именно, как в данном
случае:] Б.
При этом вовсе не обязательно имеется в виду, что именно из А должно
обязательно следовать Б. (Ср. с определением значения ведь в словаре.) Здесь
связь, выдаваемую Платоновым за причинную, можно было бы называть связью
сопутствования. Ее представляется удобным определить следующим образом через
конкретный пример:
с одной стороны, события s1-sN, каждое из которых, при ближайшем
рассмотрении, выступает как необходимое условие для события-следствия S, а
также, с другой стороны, события p1-pN, каждое из которых выступает как
необходимое условие события-причины Р, будем называть (внутри своей группы)
- связанными отношением сопутствования. Так, в классическом примере на
демонстрацию причинности:
Пожар в магазине произошел (S) из-за короткого замыкания в
электропроводке (P), - связанными отношением сопутствования следует
признать, с одной стороны, следующие множества событий:
s1: <в атмосфере было достаточное количество кислорода для
поддержания горения и был отток воздуха>, и
s2: <в непосредственной близости с электропроводкой находились
какие-то горючие вещества>, и
s3: <сторож магазина спал или отсутствовал на месте или был в
невменяемом состоянии итд., в результате чего не воспрепятствовал в нужный
момент (когда огонь уже был заметен и его еще можно было потушить)
распространению огня> итп. Все это, так сказать, элементарные события,
достаточные (все вместе) внутри события-следствия в целом, или
"обеспечивающие" его как таковое (S); а с другой стороны:
p1) <в электроизоляции были повреждения>, и
p2) <в сети произошел резкий скачок напряжения>, или
p2) <кто-то задел провода, например, отодвигая лестницу, и они
пришли в соприкосновение между собой>, или
р2) <в помещении повысилась влажность>, или
р2) <крыша у здания прохудилась и на провода попала вода>; итд.
итп. (каждая пара из которых - р1 & р2 - в свою очередь достаточна
внутри события-причины и собственно "обеспечивает" его как Р).
Отступление: сильная и слабая причинность, одновременность,
функциональная зависимость итд.
"В повседневном опыте мы считаем доказанным, что отношение
причина-следствие обладает направлением. Мы убеждены, что более позднее
событие не может быть причиной более раннего. Но когда нас спрашивают, как
отличить причину от следствия, мы обычно говорим, что из двух причинно
связанных событий причиной является то событие, которое предшествует другому
во времени. То есть мы определяем направление причинного отношения с помощью
направления времени" (Г. Рейхенбах).
Естественно, что вопрос о причинности тянет за собой множество других,
вспомогательных понятий. Так, например, в свете открытий квантовой механики
в ХХ веке стало зыбким уже само понятие вещи. (И тавтологиями вроде тех, что
пользовался в своем юношески-позитивистском "Логико-философском трактате" Л.
Витгенштейн, тут не обойтись.) Вот как определяет вещь Г. Рейхенбах:
"Вещь представляет собой серию событий, следующих друг за другом во
времени; любые два события этой серии генетически тождественны".
Таким образом, оказывается необходимым еще прежде определить понятие
(субстанциального) генетического тождества - в отличие от тождества
функционального. И вот, согласно Рейхенбаху: два объекта генетически
тождественны, 1) если между ними имеется непрерывность изменения; 2) если
они занимают исключительное [то есть одно и то же?] место в пространстве и
3) если их взаимный обмен положениями в пространстве является верифицируемым
изменением (там же: с.298-299).
Например, если исходить из этих определений, аккуратно сложенные кучки
кирпича и пиломатериалов на подмосковном садовом участке должны быть
генетически тождественны возведенному из них позднее - дому-дворцу
какого-нибудь, как теперь говорят, "нового русского". Но они же тождественны
и беспорядочным грудам битого кирпича, обугленных бревен и мусора (на том же
участке, через какое-то время, когда дом взорван конкурентами, рэкетирами,
"братками" или "налоговыми органами"). Если недалеко ходить от того же
примера, то функциональным тождеством (согласно определениям того же
Рейхенбаха) можно было бы счесть, например, переход материальных ценностей
из одних рук в другие (скажем, от того же "нового русского" к "браткам",
если бы стороны договорились об устраивающем их виде "налогового контроля").
Ср. у Рейхенбаха более академические примеры: передача скорости от одного
бильярдного шара к другому или распространение волн по поверхности воды - в
них субстанциальное тождество, естественно, сохраняться не может (там же:
299-300).
"Понятие субстанциального генетического тождества представляет собой
идеализацию поведения некоторых макроскопических объектов, а именно твердых
тел..." Для элементарных частиц субстанциальное генетическое тождество
вообще теряет всякий смысл" (там же: с.313).
Дополнительным к понятию события и весьма полезным для дальнейшего
уяснения места причинности среди других отношений является также
рейхенбаховское понятие протокола события. Вот определение:
"Протоколы - это небольшие побочные продукты более значимых событий,
общими следствиями которых является множество других событий, причем гораздо
более важных. Летопись - это побочный продукт войны, во время которой
погибли тысячи людей...; следы крови на одежде - побочный продукт убийства"
(там же: с.37).
Очень важными вспомогательными понятиями для определения причинности
выступают также понятие одновременности событий и поперечного сечения
состояния вселенной:
"...Одновременные события [должны быть полностью] свободны от
причинного взаимодействия, поскольку причинное воздействие требует времени
для распространения от одной точки к другой" (там же: с.61-62).
новой этики. Его Бог - в отличие от ленинско-сталинского - это неудачник,
сознательно обрекший себя на страдания в этом мире (вместе с людьми).
Бога-дьявола, царствующего в этом мире, он отвергает и хочет отыскать - или
создать, совместными силами, силами человеческой души - иного Бога, или иную
веру, которая должна рано или поздно прийти на смену коммунистической идее.
Но мысль Платонова так и изнемогла в неравном поединке, и здание новой веры
так и осталось не выстроенным.
Закончить эту главу хочется легендой, или побасенкой. Как я уже сказал,
скорее всего, Платонову остались неизвестны размышления автора цитированного
уже трактата "Дух, душа и тело" отца Луки, или хирурга Войно-Ясенецкого, и
тем не менее писатель вполне мог бы слышать хотя бы следующий анекдот,
случившийся, как рассказывают, во время вручения врачу премии (в 1946),
когда сам Сталин обратился к лауреату с таким вопросом:
"Профессор, вы часто вскрываете человеческое тело. Вы там не видели,
где находится его душа?" Отец Лука посмотрел на своего собеседника
громадными, львиными глазами и тихо произнес: "Часто я в человеческом теле
не видел и совести".
Илл. 13. Покров Богородицы . Фрагмент иконы
Перескок и смещение в причинной цепи событий. Необходимость
"достраивать" смысл за автора. - Избыточность мотивировки, гипертрофия
причинности. - Подводимость всего под некий "общий закон". Отношение
сопутствования - Отступление: "сильная и слабая" причинность,
одновременность, функциональная зависимость итд. - Причинность на грани
парадокса. - Метонимическое замещение причины и следствия. - Пропуск
иллокутивно-модальных составляющих в причинной цепи. - Заместительное
Возмещение. - "Живем, потому что..." - о двойственности и рефлексивности
причинного отношения. - Преобразование тема-рематической структуры. -
Отвержение реальных причин и следствий, их обратимость. - Краткий обзор
нарушений причинного отношения.
"В наш язык вложена целая мифология" Л. Витгенштейн
"Причинность есть, но она настолько сложного происхождения, настолько
не дифференцирована от множества варьирующих ее, равновеликих ей
обстоятельств, что причинность равна случайности..."
(А. Платонов, из Записной книжки No 13, 1935)
По замечанию одного исследователя, Платонов - "стилист яркой и резкой,
можно сказать, агрессивной индивидуальности, часто употребляющий
искривленные, намеренно уродливые, даже вывихнутые словосочетания". Сергей
Залыгин назвал Платонова "странноязычным писателем". Действительно, язык
платоновских произведений состоит почти сплошь из нарушений норм
стандартного словоупотребления, призванных создавать и как будто постоянно
поддерживать в сознании читателя эффект остранения. (Многие случаи нарушений
привычной для нас "картины мира" в его текстах описываются в книге Т.
Радбиль.) Но, ведь, вообще говоря, это естественно для любой литературы,
любого литературного произведения, даже для любого человека, просто
"владеющего" (помимо своей как бы естественной речи) еще и литературным
языком:
"затрудненное понимание есть необходимый спутник
литературно-культурного говорения. Дикари просто говорят, а мы все время
что-то хотим сказать. [...] В естественном состоянии языка говорящий не
может задуматься над тем, как он говорит, потому что самой мысли о
возможности различного говорения у него нет" (А.М. Пешковский).
Вот и Е.Н. Гаврилова вслед за Е. Толстой-Сегал совершенно справедливо
замечает:
"Развертывание платоновского сюжета... достигается за счет переклички
различных голосов, и сюжетом, движением повести ["Котлован"] является это
прихотливое перетекание друг в друга мыслей, идей. ...Подобному же
расщеплению и приращению смыслов подвергаются не только цельные
высказывания, но и словосочетания и отдельные слова. ...Автор перепутывает
слова, меняет их местами и берет всякий раз наименее подходящее, хотя и с
тем же смыслом. Синонимический ряд держит структуру текста, организуя ее, а
смещенность смысловых оттенков создает картину смещенного,
противоестественного жизнеустройства".
В данной главе я попытаюсь ответить на вопрос: в чем заключается логика
платоновского парадоксального языка - вроде бы, с одной стороны, устроенного
как-то бесхитростно, но, с другой, очень и очень непросто, замысловато,
"заковыристо" - все время как будто расшатывающего и доводящего до абсурда
привычные, давно устоявшиеся в сознании понятия и представления об
окружающих нас вещах и событиях. Для чего же происходит и чему служит эта
постоянная деформация, смысловой "вывих" и ломка причинных связей?
Если мы сравним со среднестатистическими нормами употребления (с
частотами встречаемости по частотному словарю под ред. Засориной), мы
увидим, что некоторые причинные, следственные и целевые предлоги, союзы и
частицы у Платонова (в "Чевенгуре" и "Котловане") - употребляются
значительно более часто, чем в среднем: отчего и оттого, соответственно, - в
7 и в 4,6 раза чаще, потому в 2,5 раза, чтобы - в 2 раза, поэтому, благодаря
и от - в 1,8 раза, поскольку - в 1,5 раза, для - в 1,2 раза чаще. Но при
этом частица ведь - характерная для разговорного стиля речи, уже в 1,1 раз
реже у Платонова, чем в среднем в языке (она, надо понимать, - как бы
слишком слабое средство для установления "подходящей" Платонову
причинности). Предлоги ввиду, из-за и вследствие - соответственно в 1,6, 1,8
и 1,9 раза реже, следовательно - в 16 раз реже! (итак - вообще не
употреблено ни разу). Неупотребительность последней группы причинных слов
объясняется, очевидно, тем, что это средства уже иного, так сказать, более
формализованного и "формульного" жанра - канцелярий, учреждений и учебников.
Но тем не менее общее повышение уровня причинности в платоновских текстах
совершенно очевидно. Чем же оно обусловлено?
Перескок и смещение в причинной цепи событий. Необходимость
"достраивать" смысл за автора
В следующем отрывке можно видеть просто пропуск компонента в цепочке
нормальных или ожидаемых следствия (S) и причины (P), то есть SP:
"На сельских улицах пахло гарью - это лежала зола на дороге, которую не
разгребали куры, потому что их поели" (Ч).
Более обычно было бы сказать так (ниже в квадратных скобках пропущенные
в тексте звенья рассуждения):
Золу на дорогах куры [по-видимому, давно] не разгребали (s), [да и
вообще, кажется, никаких кур вокруг не было видно (S) ], потому что их
[просто давно всех] съели [жители изголодавшейся деревни] (Р):
т.е. в сокращенной записи: (s => S) P.
Но ведь странно объяснять то, почему куры уже не разгребают золу на
деревенской дороге, тем что эти куры (все до одной) съедены: тогда уж скорее
надо было бы объяснить, почему именно - съели кур (а не зажарили, например,
бифштекс итп.) - Именно потому, что в деревне наступил голод, из-за засухи,
и вообще все съедобное, по-видимому, давно пущено в ход (это - R, или
реальное, но опущенное в тексте объяснение, или действительная причина
события-следствия S, нуждающегося в таковом объяснении: она становится ясна
только из контекста). Платонов использует тут пропуск, как бы требуя от
своего читателя произвести указанную подстановку, к тому же нагружая ее и
восстановлением обобщения (s => S). Эффект неожиданности от "смещенного"
таким образом объяснения заключается в том, что разгребание курами золы на
дороге (в поисках хотя бы крошек пищи) представлено вполне обычным событием
в рамках деревенского пейзажа, но отсутствие самих кур в данном случае
как-то уж очень неестественно ставить в зависимость от такого - безусловно
редкого явления, как их полное уничтожение деревенскими жителями. Получается
как бы обманный риторический ход - объяснение более простого, в то время как
более сложное оставлено непонятным. При таком перескоке в объяснении главное
остается в результате скрытым, недоговоренным и предоставляется самому
читателю - для додумывания и разгадывания, на свой страх и риск.
Если посмотреть несколько шире, то в приведенном выше примере Платонов
пользуется не своим собственным, каким-то уникальным, характерным только для
него приемом, а уже вполне апробированным в литературе. Мне кажется, можно
сравнить это с тем, что делает Гоголь, например, в описании ворот, которые
видит Чичиков перед домом Плюшкина. Здесь происходит приблизительно такое же
смещение в цепи нуждающихся в обосновании фактов, и при этом основной акцент
(вместе с читательским вниманием) поневоле перемещен с главного события,
действительно нуждающегося в объяснении, на некое второстепенное, как бы
подставное, или подложное событие в качестве причины:
"...В другое время и они [ворота] были заперты наглухо, ибо в железной
петле висел замок-исполин".
Ведь здесь придаточное, которое следует за союзом ибо, выступает
обоснованием не того факта - как можно подумать вначале - что:
<данные ворота вообще всегда были у Плюшкина на запоре>, т.е.
запирались во все остальное время, кроме того, когда на них смотрят герой
вместе с рассказчиком (когда ворота вдруг оказались открыты), или даже
выяснению того более общего вопроса, почему именно это, то есть запертое
состояние ворот являлось для них вполне нормальным в имении Плюшкина. Эти
вопросы только ставятся, т.е. исподволь, невольно пробуждаются в душе
читателя, но не получают ответа. (Быть может, это надо считать неким
риторическим приемом нагнетания на бессознательное читателя.) Объяснения
этих, наиболее, казалось бы, важных в данной ситуации фактов так и не
приводится. Вместо этого приводимое у Гоголя в качестве "объяснительного"
придаточное предложение поясняет только то, что ворота, можно было запереть
наглухо, т.е. сделать так, чтобы открыть их не было никакой возможности.
Перед нами хоть и мелкий, но обман ожиданий, возникающий из-за расхождения -
между первоначально сложившимся в сознании читателя и окончательно
представленным в тексте актуальным членением предложения. То же самое и в
приведенной фразе Платонова, где объяснение дается вовсе не тому, что по
нашим ожиданиям в таковом объяснении нуждается. Такого рода своеобразных
понуждений читателя к собственным размышлениям над сказанным со стороны
автора много вообще в любом произведении Платонова. Вот более простой
пример, на этот раз из рассказа "Государственный житель":
"Среди лета деревня Козьма, как и все сельские местности, болела
поносом, потому что поспевали ягоды в кустах и огородная зелень".
На самом деле, структура причинной зависимости должна иметь
приблизительно такой вид:
s [ r ] p.
Пропускаемый здесь "средний член" рассуждения, фрагмент r, легко
восстановим: <все жители объедались ягодами>.
Вообще говоря, пропуски подобного рода весьма характерны не только для
художественной, но для любой речи. Более сложный пример, из "Котлована":
убитые в деревне крестьянами рабочие Козлов и Сафронов лежат мертвые на
столе президиума, в сельсовете. При этом один из них
"был спокоен, как довольный человек (s1), и рыжие усы его, нависшие над
ослабевшим полуоткрытым ртом, росли даже из губ (s2), потому что его не
целовали при жизни (p)".
Достроим наводимый здесь вывод-обобщение:
(Р): <по-видимому, его губы заросли волосами (s2) просто от
неупотребления в одном из важных для жизни дел, а именно p>, где Р
выступает обобщением, т.е (p => P). Но, значит, обратив импликацию с
отрицаниями, мы должны были бы получить:
(не-р) (не-s2): <если бы его поцеловал раньше при жизни хоть
кто-нибудь, хоть одна женщина, то теперь на губах его волосы наверно не
росли бы>. Странно, конечно, еще и то, что у Платонова человек выглядит
довольным только после смерти. Может быть, справедлив еще и такой вывод:
(не-р) (не-s1): <он действительно был бы доволен при жизни, а не
только сейчас, если бы его раньше хоть кто-то целовал>. Этот последний
вывод скрывает за собой в качестве само собой разумеющейся посылки и еще
такое привычное правило (обозначу его буквой L):
L: <согласно мифологическим и религиозным представлениям, человек
грешит (а также терпит страдания и мучается) в этой жизни, чтобы потом, "на
том свете" обрести покой, прощение и успокоение>. В этом смысле понятно,
почему человек может после смерти выглядеть довольным. Но этому правилу
противостоит и как бы "дополняет" его, в соответствии с ходом мысли
Платонова, нечто прямо противоположное:
не-L: <согласно убеждениям большевиков, религия есть дурман, а
счастливым человек может (и должен) стать именно в этой, земной жизни>.
Это все, так сказать, задний план, фон платоновского высказывания.
Но вот и как будто обязательная для Платонова обратная сторона всякой
недоговоренности и недосказанности, а именно избыточность. Причинная
зависимость может быть обнаружена им и у таких событий, которые для нас
вообще никак не связаны друг с другом. Так, например, у деревьев во время
жары
"с тайным стыдом заворачиваются листья" (К).
Почему? Можно подумать, что деревья должны стыдиться чего-то. Но чего
же они могут стыдиться? Вот ходы возможного тут осмысления:
?-<уж не того ли стыдятся деревья, что дают людям все-таки
недостаточно воздуха (кислорода) и прохлады под своими кронами>. - Тогда
листья представлены как "сознательные" члены коммуны, что вполне в духе
платоновских олицетворений; а может быть, они просто
?-<хотели бы, как платьем, прикрыть свою наготу>.
Или про мужика-крестьянина сказано, что он "от скупости был неженатым"
(К) - т.е., по-видимому, ?-<жалел "тратить себя" (и свои средства) на
будущую жену>.
Ноги у женщин при социализме должны быть полными (с "запасом полноты -
на случай рождения будущих детей" (К) - т.е.: ?-<чтобы легко было потом
носить этих детей на себе>, или даже ?-<потому что в ногах можно будет
долго хранить запасы питательных веществ - как делает верблюд, сохраняющий в
горбах влагу>.
Землекопы в бараке на котловане спят прямо в верхней одежде и дневных
штанах -
"чтобы не трудиться над расстегиванием пуговиц" !
Эта платоновская фраза служит "подстановкой" (в смысле Алексея Цветкова
и Ольги Меерсон) для привычного выражения смысла:
<Они так уставали, что засыпали, не сняв даже одежды.>
Но у Платонова этот смысл общепринятого выражения, как будто, еще
усугубляется, доводится до некого абсурда: <само расстегивание пуговиц
для уставшего - тяжелейшая работа, или по крайней мере: работа, не достойная
серьезного внимания со стороны пролетария - как "труд только на себя", а не
на общество>! Очевидно преувеличение серьезности такой "работы" и
"сознательности" отношения ко всему у рабочих. Примеры можно продолжить. Во
всех приведенных случаях можно видеть простые гиперболы, свойственные
ироническому взгляду на мир, конечно, не одного Платонова. Тем не менее у
него они педалируют именно причинную обусловленность между двумя событиями
(Р и S) - то, что именно из Р как причины следует S как следствие, - хотя на
самом деле ни знать, ни контролировать именно так устроенную их зависимость
никто (ни автор, ни читатель), безусловно, не в состоянии.
Идея полной покорности человека некоему произвольно установленному (или
же просто первому попавшемуся, даже "взятому с потолка") общему правилу,
которое к тому же выдается чуть ли не за предначертание самой судьбы
(причем, как будто, понимается так только лишь потому, что вписывается в
установления господствующей идеологии), проявляет себя у Платонова,
например, даже в том, что заготовленные для себя заранее гробы крестьяне
готовы считать теперь, при социализме, своей единственной собственностью -
после отнятия у них пролетариями всего остального имущества. Этот смысл
восстанавливается из следующей фразы (деревенский бедняк говорит рабочему на
котловане):
"У нас каждый и живет оттого, что гроб свой имеет: он нам теперь
цельное хозяйство!" (К).
Гроб, иначе говоря, и выступает той материей, которая еще как-то
удерживает человека в этом мире. Таким же образом, и осмысленность
человеческой жизни может быть доказана тем, что у человека имеется какой-то
материальный предмет, или, в другом варианте, официальный документ,
подтверждающий его социальный статус:
"Еще ранее отлета грачей Елисей видел исчезновение ласточек, и тогда он
хотел было стать легким, малосознательным телом птицы, но теперь он уже не
думал, чтобы обратиться в грача, потому что думать не мог. Он жил и глядел
глазами лишь оттого, что имел документы середняка, и его сердце билось по
закону" (К).
Все это - как бы доведение до абсурда такой знакомой нам с детства идеи
всеобщей причинной связи и взаимовлияния явлений. Налицо явная профанация
этой идеи. Кроме того, автор то и дело сводит к причинной зависимости такие
случаи, в которых два события явно связаны более отдаленной, но не
собственно причинной зависимостью:
"Чиклин имел маленькую каменистую голову, густо обросшую волосами,
потому что всю жизнь либо бил балдой, либо рыл лопатой, а думать не
успевал... "(К)
Употреблением потому что Платонов как бы намеренно упрощает картину. Но
не таков ли и сам метод "диалектического материализма", тут используемый? -
словно подталкивает нас автор к такой мысли. Вот навязываемая нам этой
фразой "логика" (общую закономерность, или закон, под который она
подводится, снова обозначим буквой L):
L: <если человек мало упражняет свою голову, то она не развивается,
не "растет" - как растут от упражнения мышцы тела> или возможно еще и:
L1: <если человек занимается исключительно физическим трудом, все
его тело (и голова в том числе) покрывается шерстью, зарастая волосами>.
Таким образом, голова становится в один ряд с остальными членами тела,
ну, а мысли просто приравниваются к упражнениям с ее помощью "тела" головы.
На месте союза потому что в исходной фразе были бы более уместны двоеточие
или частица ведь. Сравним сходное с предыдущим "доуточнение" зависимости
между частями фразы до собственно причинной и в следующем примере:
"Мальчик прилег к телу отца, к старой его рубашке, от которой пахло
родным живым потом, потому что рубашку надели для гроба - отец утонул в
другой" (Ч).
Различие в употреблении выделительно-причинной частицы-союза ведь (А,
ведь Б) и причинного союза потому что (S, потому что Р) состоит, среди
прочего, в том, что обязательность вынесенного в презумпцию причинного
закона (L) в первом случае далеко не столь обязательна, как во втором: в
частности, при ведь причинная зависимость может быть "разбавлена" такими
иллокутивно-модальными компонентами (ниже они в квадратных скобках), как:
[обращаю твое (слушателя) внимание:] А, ведь [как тебе, вероятно,
известно, вообще часто бывает так, что события первого класса (А)
сопровождаются (сопутствуют) событиям второго - а именно, как в данном
случае:] Б.
При этом вовсе не обязательно имеется в виду, что именно из А должно
обязательно следовать Б. (Ср. с определением значения ведь в словаре.) Здесь
связь, выдаваемую Платоновым за причинную, можно было бы называть связью
сопутствования. Ее представляется удобным определить следующим образом через
конкретный пример:
с одной стороны, события s1-sN, каждое из которых, при ближайшем
рассмотрении, выступает как необходимое условие для события-следствия S, а
также, с другой стороны, события p1-pN, каждое из которых выступает как
необходимое условие события-причины Р, будем называть (внутри своей группы)
- связанными отношением сопутствования. Так, в классическом примере на
демонстрацию причинности:
Пожар в магазине произошел (S) из-за короткого замыкания в
электропроводке (P), - связанными отношением сопутствования следует
признать, с одной стороны, следующие множества событий:
s1: <в атмосфере было достаточное количество кислорода для
поддержания горения и был отток воздуха>, и
s2: <в непосредственной близости с электропроводкой находились
какие-то горючие вещества>, и
s3: <сторож магазина спал или отсутствовал на месте или был в
невменяемом состоянии итд., в результате чего не воспрепятствовал в нужный
момент (когда огонь уже был заметен и его еще можно было потушить)
распространению огня> итп. Все это, так сказать, элементарные события,
достаточные (все вместе) внутри события-следствия в целом, или
"обеспечивающие" его как таковое (S); а с другой стороны:
p1) <в электроизоляции были повреждения>, и
p2) <в сети произошел резкий скачок напряжения>, или
p2) <кто-то задел провода, например, отодвигая лестницу, и они
пришли в соприкосновение между собой>, или
р2) <в помещении повысилась влажность>, или
р2) <крыша у здания прохудилась и на провода попала вода>; итд.
итп. (каждая пара из которых - р1 & р2 - в свою очередь достаточна
внутри события-причины и собственно "обеспечивает" его как Р).
Отступление: сильная и слабая причинность, одновременность,
функциональная зависимость итд.
"В повседневном опыте мы считаем доказанным, что отношение
причина-следствие обладает направлением. Мы убеждены, что более позднее
событие не может быть причиной более раннего. Но когда нас спрашивают, как
отличить причину от следствия, мы обычно говорим, что из двух причинно
связанных событий причиной является то событие, которое предшествует другому
во времени. То есть мы определяем направление причинного отношения с помощью
направления времени" (Г. Рейхенбах).
Естественно, что вопрос о причинности тянет за собой множество других,
вспомогательных понятий. Так, например, в свете открытий квантовой механики
в ХХ веке стало зыбким уже само понятие вещи. (И тавтологиями вроде тех, что
пользовался в своем юношески-позитивистском "Логико-философском трактате" Л.
Витгенштейн, тут не обойтись.) Вот как определяет вещь Г. Рейхенбах:
"Вещь представляет собой серию событий, следующих друг за другом во
времени; любые два события этой серии генетически тождественны".
Таким образом, оказывается необходимым еще прежде определить понятие
(субстанциального) генетического тождества - в отличие от тождества
функционального. И вот, согласно Рейхенбаху: два объекта генетически
тождественны, 1) если между ними имеется непрерывность изменения; 2) если
они занимают исключительное [то есть одно и то же?] место в пространстве и
3) если их взаимный обмен положениями в пространстве является верифицируемым
изменением (там же: с.298-299).
Например, если исходить из этих определений, аккуратно сложенные кучки
кирпича и пиломатериалов на подмосковном садовом участке должны быть
генетически тождественны возведенному из них позднее - дому-дворцу
какого-нибудь, как теперь говорят, "нового русского". Но они же тождественны
и беспорядочным грудам битого кирпича, обугленных бревен и мусора (на том же
участке, через какое-то время, когда дом взорван конкурентами, рэкетирами,
"братками" или "налоговыми органами"). Если недалеко ходить от того же
примера, то функциональным тождеством (согласно определениям того же
Рейхенбаха) можно было бы счесть, например, переход материальных ценностей
из одних рук в другие (скажем, от того же "нового русского" к "браткам",
если бы стороны договорились об устраивающем их виде "налогового контроля").
Ср. у Рейхенбаха более академические примеры: передача скорости от одного
бильярдного шара к другому или распространение волн по поверхности воды - в
них субстанциальное тождество, естественно, сохраняться не может (там же:
299-300).
"Понятие субстанциального генетического тождества представляет собой
идеализацию поведения некоторых макроскопических объектов, а именно твердых
тел..." Для элементарных частиц субстанциальное генетическое тождество
вообще теряет всякий смысл" (там же: с.313).
Дополнительным к понятию события и весьма полезным для дальнейшего
уяснения места причинности среди других отношений является также
рейхенбаховское понятие протокола события. Вот определение:
"Протоколы - это небольшие побочные продукты более значимых событий,
общими следствиями которых является множество других событий, причем гораздо
более важных. Летопись - это побочный продукт войны, во время которой
погибли тысячи людей...; следы крови на одежде - побочный продукт убийства"
(там же: с.37).
Очень важными вспомогательными понятиями для определения причинности
выступают также понятие одновременности событий и поперечного сечения
состояния вселенной:
"...Одновременные события [должны быть полностью] свободны от
причинного взаимодействия, поскольку причинное воздействие требует времени
для распространения от одной точки к другой" (там же: с.61-62).