Страница:
Что делать? Не с кем даже посоветоваться. Быстров где-то под Ливнами…
Вера Васильевна исправляла ошибки в тетрадях. Петя крошил табак, изготовлял махорку для Павла Федоровича, а приватно и для себя.
— Нельзя читать при таком свете, — обычно говорила Вера Васильевна старшему сыну, — Ты испортишь глаза.
Она видела: сыну не по себе.
Тут пришлепала босая Надежда.
— Айдате ужинать!
Вера Васильевна заторопилась:
— Идем, идем…
Вышли в сени. Славушка свернул в галерейку.
— Ты куда?
— Я сейчас.
Во дворе тихо. Слышно, как жуют жвачку коровы. Серебряный полумесяц повис в небе. Над избой Ореховых тонким столбиком клубится дым.
Зайти к Кольке, что ли? Славушка медленно идет в сторону Ореховых. Но так и не заходит. Колька не развеет тоску. Через овраг мерцает огонек. В школе. У Никитина. Читает или ужинает. А дальше опять тьма. Поле…
И вдруг ощущение одиночества тает. Ничто не изменилось. Только вспыхнул костер. Далеко-далеко. Где-то в поле. То вспыхивает, то угасает. Там люди. Что-то делают, зачем-то жгут. Греются, готовят ужин… Люди в ночи! И мальчику уже не так одиноко.
Славушка возвращается. На кухне горят две коптилки.
— Ну, наследник-цесаревич… — говорит Павел Федорович.
Вера Васильевна тревожно смотрит на сына.
— Куда ты пропал?
— Так…
— Наложить пшенника? — спрашивает Надежда. — Али молочка нацедить?
Ночью ему не спится.
— Слава, почему ты не спишь?
— Я сплю, мама…
Он мысленно перелистывает страницы книг, герои которых находили выход из самых безвыходных положений. Вспомнился какой-то роман об индейцах. Не то Майн Рид, не то Купер… Белые поселенцы в походе, идут изгонять индейцев с насиженной земли. Те подготовили засаду. Неожиданно поселенцы сворачивают в обход противника. Это становится известным двум индейским юношам. Они опережают колонну белокожих и разжигают среди прерии костры. Захватчики, думая, что перед ними индейское войско, меняют план и направляются как раз туда, где их поджидает засада…
Утром Славушка встает раньше всех.
— Ты куда?
— Надо.
На этот раз он заходит к Ореховым.
— Колька, пошли!
— Кудай-то? — спрашивает его мать.
— Яблоки перебирать…
Пустить Кольку перебирать яблоки она согласна.
Выходят из избы.
— Чего?
— Есть дело. Созовешь всех ребят: Саньку, Сеньку, Костю… А я в Семичастную. Соберетесь у школы.
Пришли многие, толклись перед крыльцом.
Прибежал Славушка.
— Пошли в сад…
Расположились под лиственницей, расселись прямо на земле, на зеленом прозрачном коврике, нежная хвоя начинала уже осыпаться.
— Чего там?
Надо помешать деникинцам уйти от возмездия. Как это объяснить?
— Красная Армия преследует деникинцев, откатываются они… Нашего села не минуют. В степь бегут, а надо не пустить в степь…
— Как же ты их не пустишь? — насмешливо спрашивает Терешкин.
— Если подойдут ночью, разожжем за селом костры, испугать надо, будто обошли их красные части. Они сдрейфят…
— Так они и сдрейфили!
— Так они ж в панике… Почему не попробовать?
Ребята насупленно молчат.
— Что нам стоит? — взмолился Слава. — Сгорит омет соломы… Ну зря сгорит. Ну и что?
— Какие-то у тебя несообразные выдумки, — осудил Славушку Терешкин.
— Степан Кузьмич говорил…
— Что говорил? — недоверчиво спрашивает Терешкин.
— Что белые попытаются миновать железную дорогу. Им выгоднее уходить степью…
— А мы-то при чем?
Славушка резко повернулся к Терешкину.
— А при том, что мы не в стороне…
Замысел Славушкин не очень ясен ребятам, да ему и самому не все ясно, но где-то в глубине души он чувствует, что в поворотные моменты истории никто не смеет оставаться в стороне.
— В порядке комсомольской дисциплины… — задумчиво произносит Славушка. — Но в данном случае я никого не неволю. Комсомольцы сами должны понимать…
— А здесь не все комсомольцы…
— Вот они и докажут, способны ли быть комсомольцами… — Он сразу же переходит к практическим указаниям: — Вечером, после ужина, собраться у кладбища…
— Чего ты командуешь? — обидчиво спрашивает Терешкин. Он старше всех, тон Славушки его раздражает.
— Вовсе не командую, а кто не хочет, может не приходить.
— Нет, я на погост не пойду! — говорит Сенька Карпов. — Куда хотите, только не на погост.
«Действительно, — думает Славушка, — кладбища забоятся, надо менять место сбора…»
— Пожалуйста, — предлагает он, — пусть у мельницы. У селезневской мельницы. А теперь расходитесь.
Он смотрит ребятам вслед, вечером выяснится, кто за и кто против революции. Он готов молиться хоть богу, хоть черту, лишь бы хоть как-то узнать о движении деникинских частей.
«Силен большевистский бог!»
Ох, до чего Быстров любит эту фразу! Занарядят лошадей пахать вдовам зябь, а тут дождь — не поворачивать же, вышли в поле, и вдруг ветер разогнал тучи… Силен большевистский бог! Собрались в Барановку, проверить кулацкие закрома, как ни таились, слух опередил продотряд, успели спрятать, ссыпали зерно кучей, прикрыли брезентом, обложили дерном, а тут дождь смыл землю… Силен большевистский бог!
Ведь это только предположение, что белые дойдут до Успенского. Лучше не думать о неудаче. Лучше поломать голову, как украсть спички. Спички — редкость, в иных домах обходятся одной спичкой в день, разожгут печь, а потом от уголька — и закурить и засветить. Павел Федорович прячет спички в лавке, над конторкой, в жестянке из-под печенья «Жорж Борман».
Славушка слоняется по двору. Со скучающим видом.
— Ты чего? — осведомляется Павел Федорович.
— Ничего. Жду ребят. Пойдем репетировать.
— Чего репетировать? — раздражается Павел Федорович. — Устроят вам белые спектакль, перепорют всех перед школой. Может, собьем масло?
— Непременно… — соглашается Славушка, отказаться неудобно, масло он тоже ест. — Если ненадолго…
Павел Федорович открывает лавку и собирает маслобойку, Надежда носит из погреба ведра, сливок не наберется и полбочки, Славушка начинает крутить…
Он крутит медленно, не торопится, его сменяет Надежда, но у ней множество дел, Павел Федорович отпускает ее, сменяет сам, затем опять зовет Славушку:
— Покрути, пойду резки коровам накрошу.
Славушка крутит, крутит, Павел Федорович зовет жену, они уходят в сарай. На полчаса, а то и на час, если Марье Софроновне вздумается вздремнуть на соломе. Славушка раскручивает бочку и бросает, та крутится по инерции. Разом, через прилавок. Жестянка на месте. Коробки со спичками наверняка пересчитаны, берут их только Павел Федорович и Марья Софроновна. Сколько взять? Шесть?… Четыре! И то много. Павел Федорович будет подозревать жену. Пусть! Он ревнует ее к Ваське Ползунову. Пусть! Спички за пазухой. Мальчик опять крутит бочку. Плещется пахтанье.
В дверях Павел Федорович.
— Устал?
Заглядывает в стеклянный глазок, на стекле осели крупинки. Сейчас позовет Надежду, и они вместе начнут выбирать масло.
— Теперь беги на свою репетицию, спасибо.
За ужином Слава сообщает:
— Я иду в ночное.
— Какое ночное? — изумляется Вера Васильевна, даже она понимает, что в конце октября лошадей не пасут в поле.
— Будем картошку печь, — объясняет Славушка.
«Ох уж мне эти романы, — думает Вера Васильевна. — Игра в романтику. Тайны, приключения, заговоры. Так вот они играют и в свой комсомол. А потом их расстреливают. Не понимают, что это не игра. Но никого не остановить. Такой возраст. Такое время».
— Можно взять картошки?
Вопрос обращен не к матери, к Павлу Федоровичу.
Мальчик набирает в карманы картошки…
— Надень фуфайку, — бросает вслед Вера Васильевна.
Колька ждет Славушку на улице.
— Богатые, — не без зависти говорит Колька. — Долго ужинаете.
Мальчики огородами пробираются к селезневской мельнице.
Темно. Пустынно. Лишь гавкают кое-где псы. Небо затянуто тучами, поэтому еще темнее. Ни звезд, ни огней.
— Как думаешь, придут? — нерешительно спрашивает Славушка.
— А почему не прийти? — отвечает Колька.
Тень мельницы. Деревянные крылья загораживают мальчиков от посторонних глаз. Кто стоит, а кто сидит. Утром было восемнадцать, сейчас одиннадцать. Не пришло двое комсомольцев. Вот когда проверяются люди, думает Славушка…
— Пошли, товарищи, — командует он. — Не шуметь, разговаривать шепотом…
— А почему шепотом?
— Ведь это же война!
Мимо риг, мимо скирд, все дальше в поле. Выходят на дорогу. Уходят от села версты за четыре. Далеко-далеко впереди Малоархангельск. Позади Скворчее, Залегощь, Новосиль. Оттуда и следует ждать белых.
Темно. В поле чернеют ометы обмолоченной соломы.
— Ребята! Запалить костры по всему полю. Как можно больше. Вот спички. Разделимся по трое. По числу коробков. Мы с Колькой вдвоем. Берите из ометов солому и зажигайте.
Роздал спички, похлопал кого-то по плечу…
— Заметите кого, — предупреждает Славушка, — убегайте.
Он с Колькой подходит к омету. Дождя нет. Дует ветер. В соломе что-то все время шуршит. Даже пискнуло. Мыши заняты своими делами. Мальчики поднатужились, солома слежалась, плохо поддается их усилиям. Надергали целый ворох, разнесли по полю.
Неподалеку вспыхнул костер. Потом другой. Сперва горят лишь два костра. Потом вспыхнули еще. Еще. Колька и Славушка тоже разожгли. По всему полю, то тут, то там яркие желтые огни.
— Подкладывай! — кричит Колька.
Опять побежали за соломой к омету.
— Постой, — сказал Славушка. — Влезь, посмотри в сторону Туровца.
Не так-то просто влезть на скользкий омет. Омет высок. Колька повисает и снова съезжает на плечи Славушки. Кое-как, с помощью подоткнутой под омет жерди, забрался наверх.
— Видишь? — спрашивает Славушка.
— В такой темноте увидишь! — насмешливо отзывается Колька.
— А ты смотри.
— "Смотри"! — передразнивает Колька. — Под носом у себя ничего не видно…
Кто-то из ребят что-то крикнул. Славушка обернулся, слов не разобрал. Костры полыхают по всему полю. Желтые, веселые, но ребятам не до смеха, скорее страшно, хотя никто не рискует признаться.
Желтые блики метались по полю, отсвечивали даже облака.
— Идут, идут! — вдруг негромко закричал Колька. — Ей-богу!
— Кто идет?
— А кто его знает! — ответил Колька. — Движется что-то по дороге за селом. Точно змея. И что-то везут. Как на похоронах.
Славушке становится страшно. Но только на минуту. Костры горят. Где тускло, где ярко, но горят. Он не знает, что произойдет дальше. Не знает, куда поползет змея. Не знает, есть ли в этих кострах смысл! Но зажгли они костры в срок.
Силен большевистский бог, думает он. Неизвестно, получится ли что из этой затеи, но костры они зажгли в срок.
— Колька? — позвал он.
— Чего? — Колька соскользнул с омета. — Пошли подбросим соломки!
— Силен большевистский бог, — сказал не без хвастовства Славушка. — Хоть мы и не верим в бога.
Много-много лет спустя, вспоминая об этой необыкновенной осени, Славушка не мог твердо сказать, случилось ли все это наяву или то был только сон, страница из какого-то исторического романа…
Мечта и действительность.
Действительно ли все произошло так, как сохранилось в памяти, или то была только мечта, с течением времени ставшая в сознании явью?
История шла своим ходом, игра успенских подростков на ход истории никак не влияла, главный смысл того, что происходило, заключался в том, что сами подростки ощущали свою сопричастность с историей.
Отступавшие деникинцы или, точнее, какая-то их воинская часть свернула в сторону железной дороги не потому, что испугалась костров, загоревшихся осенней ночью в далеком поле. Но на формирование поколения, к которому принадлежали Славушка и его сверстники, сознание того, что от каждого их поступка зависит ход истории, влияло, конечно, чрезвычайно. Все они чувствовали себя Архимедами, обретшими точку опоры для того, чтобы перевернуть мир! И в общем-то были правы. «Дайте нам организацию революционеров — и мы перевернем Россию», — сказал Ленин. А Ознобишин с товарищами и принадлежали как раз к этой организации, которая начинала переворачивать Россию…
Всей своей детской душой Славушка страстно желал свернуть вражескую армию туда, где она найдет гибель…
И она свернула!
Передовые части противника, если только можно назвать передовыми тех, кто отступает, вместо того, чтобы двигаться прямо на юг, к Малоархангельску, дойдя до Успенского, внезапно свернули в сторону железнодорожной линии Орел — Курск, где деникинцев ожидали изматывающие бои… Что заставило деникинских офицеров повести свои части под удар наступающих советских войск?
Ночь. Измотанные солдаты. Утраченная вера. Бесконечные русские поля.
Где-то позади безжалостная конница Примакова. На самом деле конная армия Примакова действует в районе Воронежа. Казаки не стремятся к встречам с неистовыми красными кавалеристами.
Но все это потом, потом. Позже. В аудиториях военных академий. Анализ. Разбор просчетов. Изучение документов…
А пока ночь, и холод, и слякоть, и нежелание принимать бой…
И вдруг — костры! Множество костров. В действительности их не так много. Детские костры. Костры мерцают, гаснут, загораются вновь. Огонь не слишком ярок, верст за десять, не ближе, это лишь во тьме огни кажутся ближе.
Огни в ночи! Да были ли они в самом деле? Не выдумал ли Славушка эту ночь? Костры, которые будут светить ему в течение всей его жизни!
Вера Васильевна исправляла ошибки в тетрадях. Петя крошил табак, изготовлял махорку для Павла Федоровича, а приватно и для себя.
— Нельзя читать при таком свете, — обычно говорила Вера Васильевна старшему сыну, — Ты испортишь глаза.
Она видела: сыну не по себе.
Тут пришлепала босая Надежда.
— Айдате ужинать!
Вера Васильевна заторопилась:
— Идем, идем…
Вышли в сени. Славушка свернул в галерейку.
— Ты куда?
— Я сейчас.
Во дворе тихо. Слышно, как жуют жвачку коровы. Серебряный полумесяц повис в небе. Над избой Ореховых тонким столбиком клубится дым.
Зайти к Кольке, что ли? Славушка медленно идет в сторону Ореховых. Но так и не заходит. Колька не развеет тоску. Через овраг мерцает огонек. В школе. У Никитина. Читает или ужинает. А дальше опять тьма. Поле…
И вдруг ощущение одиночества тает. Ничто не изменилось. Только вспыхнул костер. Далеко-далеко. Где-то в поле. То вспыхивает, то угасает. Там люди. Что-то делают, зачем-то жгут. Греются, готовят ужин… Люди в ночи! И мальчику уже не так одиноко.
Славушка возвращается. На кухне горят две коптилки.
— Ну, наследник-цесаревич… — говорит Павел Федорович.
Вера Васильевна тревожно смотрит на сына.
— Куда ты пропал?
— Так…
— Наложить пшенника? — спрашивает Надежда. — Али молочка нацедить?
Ночью ему не спится.
— Слава, почему ты не спишь?
— Я сплю, мама…
Он мысленно перелистывает страницы книг, герои которых находили выход из самых безвыходных положений. Вспомнился какой-то роман об индейцах. Не то Майн Рид, не то Купер… Белые поселенцы в походе, идут изгонять индейцев с насиженной земли. Те подготовили засаду. Неожиданно поселенцы сворачивают в обход противника. Это становится известным двум индейским юношам. Они опережают колонну белокожих и разжигают среди прерии костры. Захватчики, думая, что перед ними индейское войско, меняют план и направляются как раз туда, где их поджидает засада…
Утром Славушка встает раньше всех.
— Ты куда?
— Надо.
На этот раз он заходит к Ореховым.
— Колька, пошли!
— Кудай-то? — спрашивает его мать.
— Яблоки перебирать…
Пустить Кольку перебирать яблоки она согласна.
Выходят из избы.
— Чего?
— Есть дело. Созовешь всех ребят: Саньку, Сеньку, Костю… А я в Семичастную. Соберетесь у школы.
Пришли многие, толклись перед крыльцом.
Прибежал Славушка.
— Пошли в сад…
Расположились под лиственницей, расселись прямо на земле, на зеленом прозрачном коврике, нежная хвоя начинала уже осыпаться.
— Чего там?
Надо помешать деникинцам уйти от возмездия. Как это объяснить?
— Красная Армия преследует деникинцев, откатываются они… Нашего села не минуют. В степь бегут, а надо не пустить в степь…
— Как же ты их не пустишь? — насмешливо спрашивает Терешкин.
— Если подойдут ночью, разожжем за селом костры, испугать надо, будто обошли их красные части. Они сдрейфят…
— Так они и сдрейфили!
— Так они ж в панике… Почему не попробовать?
Ребята насупленно молчат.
— Что нам стоит? — взмолился Слава. — Сгорит омет соломы… Ну зря сгорит. Ну и что?
— Какие-то у тебя несообразные выдумки, — осудил Славушку Терешкин.
— Степан Кузьмич говорил…
— Что говорил? — недоверчиво спрашивает Терешкин.
— Что белые попытаются миновать железную дорогу. Им выгоднее уходить степью…
— А мы-то при чем?
Славушка резко повернулся к Терешкину.
— А при том, что мы не в стороне…
Замысел Славушкин не очень ясен ребятам, да ему и самому не все ясно, но где-то в глубине души он чувствует, что в поворотные моменты истории никто не смеет оставаться в стороне.
— В порядке комсомольской дисциплины… — задумчиво произносит Славушка. — Но в данном случае я никого не неволю. Комсомольцы сами должны понимать…
— А здесь не все комсомольцы…
— Вот они и докажут, способны ли быть комсомольцами… — Он сразу же переходит к практическим указаниям: — Вечером, после ужина, собраться у кладбища…
— Чего ты командуешь? — обидчиво спрашивает Терешкин. Он старше всех, тон Славушки его раздражает.
— Вовсе не командую, а кто не хочет, может не приходить.
— Нет, я на погост не пойду! — говорит Сенька Карпов. — Куда хотите, только не на погост.
«Действительно, — думает Славушка, — кладбища забоятся, надо менять место сбора…»
— Пожалуйста, — предлагает он, — пусть у мельницы. У селезневской мельницы. А теперь расходитесь.
Он смотрит ребятам вслед, вечером выяснится, кто за и кто против революции. Он готов молиться хоть богу, хоть черту, лишь бы хоть как-то узнать о движении деникинских частей.
«Силен большевистский бог!»
Ох, до чего Быстров любит эту фразу! Занарядят лошадей пахать вдовам зябь, а тут дождь — не поворачивать же, вышли в поле, и вдруг ветер разогнал тучи… Силен большевистский бог! Собрались в Барановку, проверить кулацкие закрома, как ни таились, слух опередил продотряд, успели спрятать, ссыпали зерно кучей, прикрыли брезентом, обложили дерном, а тут дождь смыл землю… Силен большевистский бог!
Ведь это только предположение, что белые дойдут до Успенского. Лучше не думать о неудаче. Лучше поломать голову, как украсть спички. Спички — редкость, в иных домах обходятся одной спичкой в день, разожгут печь, а потом от уголька — и закурить и засветить. Павел Федорович прячет спички в лавке, над конторкой, в жестянке из-под печенья «Жорж Борман».
Славушка слоняется по двору. Со скучающим видом.
— Ты чего? — осведомляется Павел Федорович.
— Ничего. Жду ребят. Пойдем репетировать.
— Чего репетировать? — раздражается Павел Федорович. — Устроят вам белые спектакль, перепорют всех перед школой. Может, собьем масло?
— Непременно… — соглашается Славушка, отказаться неудобно, масло он тоже ест. — Если ненадолго…
Павел Федорович открывает лавку и собирает маслобойку, Надежда носит из погреба ведра, сливок не наберется и полбочки, Славушка начинает крутить…
Он крутит медленно, не торопится, его сменяет Надежда, но у ней множество дел, Павел Федорович отпускает ее, сменяет сам, затем опять зовет Славушку:
— Покрути, пойду резки коровам накрошу.
Славушка крутит, крутит, Павел Федорович зовет жену, они уходят в сарай. На полчаса, а то и на час, если Марье Софроновне вздумается вздремнуть на соломе. Славушка раскручивает бочку и бросает, та крутится по инерции. Разом, через прилавок. Жестянка на месте. Коробки со спичками наверняка пересчитаны, берут их только Павел Федорович и Марья Софроновна. Сколько взять? Шесть?… Четыре! И то много. Павел Федорович будет подозревать жену. Пусть! Он ревнует ее к Ваське Ползунову. Пусть! Спички за пазухой. Мальчик опять крутит бочку. Плещется пахтанье.
В дверях Павел Федорович.
— Устал?
Заглядывает в стеклянный глазок, на стекле осели крупинки. Сейчас позовет Надежду, и они вместе начнут выбирать масло.
— Теперь беги на свою репетицию, спасибо.
За ужином Слава сообщает:
— Я иду в ночное.
— Какое ночное? — изумляется Вера Васильевна, даже она понимает, что в конце октября лошадей не пасут в поле.
— Будем картошку печь, — объясняет Славушка.
«Ох уж мне эти романы, — думает Вера Васильевна. — Игра в романтику. Тайны, приключения, заговоры. Так вот они играют и в свой комсомол. А потом их расстреливают. Не понимают, что это не игра. Но никого не остановить. Такой возраст. Такое время».
— Можно взять картошки?
Вопрос обращен не к матери, к Павлу Федоровичу.
Мальчик набирает в карманы картошки…
— Надень фуфайку, — бросает вслед Вера Васильевна.
Колька ждет Славушку на улице.
— Богатые, — не без зависти говорит Колька. — Долго ужинаете.
Мальчики огородами пробираются к селезневской мельнице.
Темно. Пустынно. Лишь гавкают кое-где псы. Небо затянуто тучами, поэтому еще темнее. Ни звезд, ни огней.
— Как думаешь, придут? — нерешительно спрашивает Славушка.
— А почему не прийти? — отвечает Колька.
Тень мельницы. Деревянные крылья загораживают мальчиков от посторонних глаз. Кто стоит, а кто сидит. Утром было восемнадцать, сейчас одиннадцать. Не пришло двое комсомольцев. Вот когда проверяются люди, думает Славушка…
— Пошли, товарищи, — командует он. — Не шуметь, разговаривать шепотом…
— А почему шепотом?
— Ведь это же война!
Мимо риг, мимо скирд, все дальше в поле. Выходят на дорогу. Уходят от села версты за четыре. Далеко-далеко впереди Малоархангельск. Позади Скворчее, Залегощь, Новосиль. Оттуда и следует ждать белых.
Темно. В поле чернеют ометы обмолоченной соломы.
— Ребята! Запалить костры по всему полю. Как можно больше. Вот спички. Разделимся по трое. По числу коробков. Мы с Колькой вдвоем. Берите из ометов солому и зажигайте.
Роздал спички, похлопал кого-то по плечу…
— Заметите кого, — предупреждает Славушка, — убегайте.
Он с Колькой подходит к омету. Дождя нет. Дует ветер. В соломе что-то все время шуршит. Даже пискнуло. Мыши заняты своими делами. Мальчики поднатужились, солома слежалась, плохо поддается их усилиям. Надергали целый ворох, разнесли по полю.
Неподалеку вспыхнул костер. Потом другой. Сперва горят лишь два костра. Потом вспыхнули еще. Еще. Колька и Славушка тоже разожгли. По всему полю, то тут, то там яркие желтые огни.
— Подкладывай! — кричит Колька.
Опять побежали за соломой к омету.
— Постой, — сказал Славушка. — Влезь, посмотри в сторону Туровца.
Не так-то просто влезть на скользкий омет. Омет высок. Колька повисает и снова съезжает на плечи Славушки. Кое-как, с помощью подоткнутой под омет жерди, забрался наверх.
— Видишь? — спрашивает Славушка.
— В такой темноте увидишь! — насмешливо отзывается Колька.
— А ты смотри.
— "Смотри"! — передразнивает Колька. — Под носом у себя ничего не видно…
Кто-то из ребят что-то крикнул. Славушка обернулся, слов не разобрал. Костры полыхают по всему полю. Желтые, веселые, но ребятам не до смеха, скорее страшно, хотя никто не рискует признаться.
Желтые блики метались по полю, отсвечивали даже облака.
— Идут, идут! — вдруг негромко закричал Колька. — Ей-богу!
— Кто идет?
— А кто его знает! — ответил Колька. — Движется что-то по дороге за селом. Точно змея. И что-то везут. Как на похоронах.
Славушке становится страшно. Но только на минуту. Костры горят. Где тускло, где ярко, но горят. Он не знает, что произойдет дальше. Не знает, куда поползет змея. Не знает, есть ли в этих кострах смысл! Но зажгли они костры в срок.
Силен большевистский бог, думает он. Неизвестно, получится ли что из этой затеи, но костры они зажгли в срок.
— Колька? — позвал он.
— Чего? — Колька соскользнул с омета. — Пошли подбросим соломки!
— Силен большевистский бог, — сказал не без хвастовства Славушка. — Хоть мы и не верим в бога.
Много-много лет спустя, вспоминая об этой необыкновенной осени, Славушка не мог твердо сказать, случилось ли все это наяву или то был только сон, страница из какого-то исторического романа…
Мечта и действительность.
Действительно ли все произошло так, как сохранилось в памяти, или то была только мечта, с течением времени ставшая в сознании явью?
История шла своим ходом, игра успенских подростков на ход истории никак не влияла, главный смысл того, что происходило, заключался в том, что сами подростки ощущали свою сопричастность с историей.
Отступавшие деникинцы или, точнее, какая-то их воинская часть свернула в сторону железной дороги не потому, что испугалась костров, загоревшихся осенней ночью в далеком поле. Но на формирование поколения, к которому принадлежали Славушка и его сверстники, сознание того, что от каждого их поступка зависит ход истории, влияло, конечно, чрезвычайно. Все они чувствовали себя Архимедами, обретшими точку опоры для того, чтобы перевернуть мир! И в общем-то были правы. «Дайте нам организацию революционеров — и мы перевернем Россию», — сказал Ленин. А Ознобишин с товарищами и принадлежали как раз к этой организации, которая начинала переворачивать Россию…
Всей своей детской душой Славушка страстно желал свернуть вражескую армию туда, где она найдет гибель…
И она свернула!
Передовые части противника, если только можно назвать передовыми тех, кто отступает, вместо того, чтобы двигаться прямо на юг, к Малоархангельску, дойдя до Успенского, внезапно свернули в сторону железнодорожной линии Орел — Курск, где деникинцев ожидали изматывающие бои… Что заставило деникинских офицеров повести свои части под удар наступающих советских войск?
Ночь. Измотанные солдаты. Утраченная вера. Бесконечные русские поля.
Где-то позади безжалостная конница Примакова. На самом деле конная армия Примакова действует в районе Воронежа. Казаки не стремятся к встречам с неистовыми красными кавалеристами.
Но все это потом, потом. Позже. В аудиториях военных академий. Анализ. Разбор просчетов. Изучение документов…
А пока ночь, и холод, и слякоть, и нежелание принимать бой…
И вдруг — костры! Множество костров. В действительности их не так много. Детские костры. Костры мерцают, гаснут, загораются вновь. Огонь не слишком ярок, верст за десять, не ближе, это лишь во тьме огни кажутся ближе.
Огни в ночи! Да были ли они в самом деле? Не выдумал ли Славушка эту ночь? Костры, которые будут светить ему в течение всей его жизни!
37
Все заметнее возвращение к порядку.
Промчались через Успенское наступающие части: кавалеристы, пехота. Какую-то пушку часа три выволакивали из-под горы…
Война отошла куда-то за Фатеж, за Малоархангельск, подтягивались армейские тылы.
Поздняя осень готовилась вот-вот перейти в зиму, окончились дожди, за ночь смерзлась грязь, тонкий ледок затягивал редкие лужицы, иней серебрил по утрам желтую траву, серые облака затягивали небо, каждую минуту мог пойти снег.
В такой вот стылый ноябрьский день появился еще один обоз подвод в десять, с большой поклажей, с ящиками, с тюками и даже мебелью, будто не армейский обоз, а переселенцы с домашним скарбом. На одной из телег ножками вверх стол и стулья, на другой — дубовый гроб.
Обоз стал табором перед волисполкомом. Красноармейцы поспрыгивали с телег, составили в козлы винтовки, распрягли лошадей, задали корм, втащили в помещение тюки и гроб, который при ближайшем рассмотрении оказался шкафом, и пошли по избам с просьбой сварить кулеш и согреть на чаек кипяточку, крупу приносили свою, а кто пощедрее, так даже угощали детишек сахаром.
Много ли нужно солдату времени, чтоб обжиться на новом месте?!
Чуть позднее в двух пролетках прибыли начальники, в суконных шлемах, с портупеями через плечо, двое даже с портфелями, и тут же скрылись в здании.
Славушка с Колькой увидели обоз, едва он выполз из-под горы.
Пошли в разведку. Прошли через табор раз, другой. На них не обращали внимания. Прошли еще раз…
У входа в исполком стоял часовой, курносый, небритый, невозможно серьезный.
— Ну чего разбегались? — не выдержал, прикрикнул он, когда мальчики прошли в третий раз.
— Это какая часть? — полюбопытствовал Славушка.
— А сами-то кто такие? — с подозрением спросил часовой. — Видали мы тут…
— Мы комсомольцы, — объяснил Славушка.
— Ну и топайте по своим делам, здесь баловать нечего.
— А все же что за часть? — повторил Славушка. — У нас, может, дело…
— Это не часть, а военный трибунал, — строго сказал часовой. — Какие могут быть у вас к нам дела?
— Наша организация молодая, — виновато сказал Славушка. — Может, литературу какую дадут.
— Литературу! — презрительно сказал часовой. — Мы судим, а вы — литературу.
— А в шкапу у вас что? — полюбопытствовал Колька.
— Дела, — твердо сказал часовой. — Приговора.
— А какого же вы корпуса?
— Да что ты все допытываешься? Кто много знает, рано помирает. Сказано вам: пошли!
Мальчики огородами дошли до почты и двинулись к Народному дому.
Двери заперты и заколочены, но доски кое-где отодраны.
Славушка пальцем тронул замок.
— Пора открывать.
Колька кивнул:
— Давно пора.
Обошли дом, спустились к реке. Холодная вода неподвижно чернела в Озерне.
— Скоро станет.
— Где там скоро, — возразил Колька. — Не ране как к рождеству.
Берегом пошли домой, взобрались по круче, опять мимо исполкома.
На этот раз у здания какая-то суета.
Солдаты оживленно переговаривались.
— И как это подобрался?
— Обучен, известно!
— Полковник?
— Капитан генерального штаба, сам слышал.
— Не признается?
— Такой разве признается?
Часовой заметил их и неожиданно сказал:
— Шпиона, ребята, поймали, вот какие сегодня дела!
Колька удивился:
— Какого шпиона?
— Известно какого — деникинского!
— А его что, будут судить?
— А как же без суда?
— Что без суда?
— Без суда немыслимо расстрелять.
— А скоро будут судить?
— Вот пообедаем…
Вдруг со стороны, куда шли войска, появились четыре всадника.
Молодой, скакавший впереди, натянул поводья, и все четверо разом остановились.
— А ну-ка! Где ваш начальник?
Но тот уже торопился навстречу — во френче, в фуражке, в пенсне, строгий, немолодой, утиный нос, узкие бледные губы, такие узкие, точно ниточка, фиолетовые чернильные глаза.
— Начальник отдела Хромушин. Здравствуйте, товарищ комкор!
— Знаю, знаю. Что ж это вы застряли, товарищ Хромушин? — с упреком сказал комкор. — Штаб куда как далеко, а вы все тащитесь?
— Дела, товарищ комкор.
— Занимаем города, изменники ждут суда, а вы где?
— Задержали шпиона.
— Какого еще шпиона?
Хромушин махнул кому-то рукой.
— Выведите…
Это был Полеван!
Торбы на нем нет, но он в своем неизменном армяке, холстинных портах и грязной розовой рубахе.
Вышел меж двух конвоиров, шел охотно, чувствуя себя предметом внимания и, видимо, гордясь оказанной ему честью.
— Да это же Алешка! — воскликнул Славушка, обращаясь и к Кольке, и к часовому. — Здешний дурачок.
— Ну да! — недоверчиво возразил часовой. — А карты чего ж таскает и дис… дис… — Часовой запнулся. — и дис-ло-ка-цию записывает. Тетрадь у него нашли…
Полевана нашли на косогоре, он лежал на животе и рассматривал площадь. Его забрали, привели в штаб, обыскали. Нашли в торбе тетрадь, в ней цветными карандашами вычерчены какие-то планы, записаны цифры. Стали допрашивать, арестованный мычит: «Ны-ны-ны» да «гы-гы-гы», а потом вдруг заговорил: «Смотри, какая цаца, бултых, бултых, кому чего дать, антиресно, антиресно, антиресно…»
— Хотите допросить? — спросил Хромушин.
— Нет, нет… — Комкор отмахнулся от Хромушина, как от мухи. — Вы председатель…
— Задержали совсем неподалеку, — доложил Хромушин. — Следил за нашим передвижением.
— Это еще не доказательство, — заметил комкор. — Может, просто испугался?
— Но при нем обнаружены кроки, — внушительно сказал Хромушин. — И шифр…
— Какие там кроки?
— Убедитесь.
Принесли какую-то тетрадь. Продолжая сидеть в седле, комкор небрежно перелистал.
— Какие там кроки, — лениво повторил он. — Я бы его отпустил.
Хромушин насупился.
— Вы сами его допросите.
— Кто вы такой? — спросил комкор.
— Отвечайте, — сказал Хромушин Полевану. — Вас спрашивают.
Идиот ласково посмотрел на всадника.
— Миленький, миленький… — пробормотал он. — Лошадка. Прыг-скок!
— Я бы отпустил, — повторил комкор. — Впрочем, дело ваше.
— Нет, надо разобраться, — возразил Хромушин.
Комкору не хотелось спорить, он все посматривал в сторону Критова, голова его была занята более важными делами.
— Извините, нам некогда, — вежливо объяснил он. — Мне надо в расположение бригады Кропачева… — Он кинул укоризненный взгляд на бивак. — И поторапливайтесь, пожалуйста. В Понырях полно дезертиров… — Он пошевелил поводьями. — Поехали?
Брызнуло грязью, всадники понеслись в Критово.
— Нет, так нельзя, — сказал Хромушин, указывая на Полевана. — Отведите его в школу, все надо по закону. — Подумал и добавил через плечо: — И оповестите близлежащих жителей, суд открытый, судим мы в воспитательных целях.
Полевана повели. Славушка и Колька тоже пошли.
В классе на задних партах сидели трое старичков и с десяток баб.
Посередине стол для судей, у стены табуретка для подсудимого.
Полевана посадили, два конвоира по бокам.
Быстрым шагом вошел командир комендантского взвода:
— Прошу встать, суд идет!
Старички встали, а бабы сидят.
Вошли судьи: председатель трибунала и двое помоложе, один в суконном шлеме, другой в фуражке.
— Прошу снять головные уборы, — сказал председатель, снял фуражку и сел. Двое заседателей тоже сняли и сели. Вошла девица в гимнастерке и в сапогах, приготовилась писать.
Суд начался.
— Заседание революционного военного трибунала объявляю открытым. Председатель Хромушин Игнатий Виссарионович, члены краском Коваленко Николай Павлович и краском Полотеевский Павел Николаевич при секретаре Спесивцевой. Отводов нет? — Но так как отводов быть не могло, он тут же продолжил: — Слушается дело гражданина Полевана Алексея, отчество неизвестно, по обвинению в собирании сведений, составляющих государственную тайну, в целях ниспровержения строя рабочих и крестьян. Обстоятельства дела…
В поведении Хромушина чувствовалась увлеченность своим делом, судья — тот, что в буденновке, скучая смотрел в окно, а другой хмуро слушал Хромушина, пытаясь разобраться в происходящем.
Председатель зачитал обвинительное заключение, можно было подивиться, когда он все успел написать.
В сенях громко хлопнула дверь.
Жалобно, на всю комнату, вздохнула какая-то баба:
— Ох-хо-хонюшки…
Председатель постучал по столу:
— Прошу соблюдать тишину!
Баба опять вздохнула.
— Товарищ Малафеев! — подозвал председатель командира комендантского взвода. — Примите меры…
Командир взвода тоже вздохнул и сел за парту.
— Признаете себя виновным? — обратился председатель к подсудимому.
Секретарша встала и подошла к Полевану:
— Говорите!
Полеван посмотрел ей в глаза и засмеялся.
— Бултых, бултых, — сказал он. — Помолимся, помолимся…
— Отлично, — холодно сказал председатель. — Продолжаете упорствовать? Переходим к допросу…
У Славушки зазвенело в ухе.
— В каком ухе звенит? — спросил Кольку шепотом.
— В левом, — немедленно отозвался тот. — Угадал?
— Ты всегда угадываешь…
Этот Хромушин зудит вроде комара. Что он делает? Ради чего? Ведь Алешка дурак, это все знают и почему-то молчат, а сам Алешка не способен ничего объяснить.
Председатель постучал по столу.
— Прошу соблюдать тишину! — Он повернулся вполоборота к подсудимому. — С какой целью вы прятались?
— Смотрел!
Кажется, Алешка начал что-то понимать.
— С какой целью отрастили волосы?
— Сивый, сивый, а красивый!
— Ваш издевательский ответ только подтверждает, что вы отлично все понимаете.
— Смотрю — давлю.
— Напрасно вы так говорите…
Полеван встал.
— Сядьте.
Конвоиры придавили Полевана к табуретке.
— Сядьте, как вас там… Не имею чести знать ваше звание… Что значат эти цифры? — Председатель помахал отобранной у Полевана тетрадкой.
— Два да два, три да три…
— Я понимаю, что это выглядит как таблица умножения. Ну а на самом деле?
Славушка посмотрел на тетрадь, Хромушин поймал его взгляд.
— Товарищ Малафеев, — обратился он к командиру комендантского взвода. — Ознакомьте присутствующих с вещественными доказательствами.
Малафеев пошел вдоль парт. Бабы заглядывали в тетрадь и виновато качали головами. Славушка тоже посмотрел в тетрадь. Каракули, загадочные рисунки, таблица умножения…
— Вы разъясните нам шифр?
Славушка не мог больше терпеть, поднял руку, как на уроке.
— Позвольте!
— А вы кто такой?
— Прошу вызвать… Как свидетеля.
— Я спрашиваю вас, кто вы такой?
— Председатель волостного комсомола.
— Что вы хотите?
— Но он же дурак! — с негодованием воскликнул Славушка. — Это все знают! Я живу здесь год…
— Это не делает вам чести, — строго прервал Хромушин. — Именно из-за отсутствия бдительности французский пролетариат утратил в 1871 году власть!
— Но я даю честное слово! — горячо перебил Славушка. — Самая настоящая таблица умножения! Он спер тетрадь у какого-нибудь школьника…
— Вы сами школьник, — гневно возразил Хромушин. — Целый год враг живет рядом с вами, и вы не разобрались…
— Спросите его! — Славушка указал на Полевана. — Дважды два, трижды три…
Полеван радостно закивал:
— Два да два, три да три…
— Я призываю вас к порядку!
— Кого вы судите?!
— Малафеев, выведите его прочь…
— Где же справедливость!
— Малафеев, выведите…
Малафеев ухватил Славушку за руку и поволок прочь.
Судья, тот, что хмурился, неожиданно пожалел Славушку.
— Ты иди, иди, здесь детям не место, — сказал он мальчику. — Мы разберемся, разберемся…
— Ты не уходи, — сказал Славушка Кольке из-под руки Малафеева. — Мы поговорим…
Промчались через Успенское наступающие части: кавалеристы, пехота. Какую-то пушку часа три выволакивали из-под горы…
Война отошла куда-то за Фатеж, за Малоархангельск, подтягивались армейские тылы.
Поздняя осень готовилась вот-вот перейти в зиму, окончились дожди, за ночь смерзлась грязь, тонкий ледок затягивал редкие лужицы, иней серебрил по утрам желтую траву, серые облака затягивали небо, каждую минуту мог пойти снег.
В такой вот стылый ноябрьский день появился еще один обоз подвод в десять, с большой поклажей, с ящиками, с тюками и даже мебелью, будто не армейский обоз, а переселенцы с домашним скарбом. На одной из телег ножками вверх стол и стулья, на другой — дубовый гроб.
Обоз стал табором перед волисполкомом. Красноармейцы поспрыгивали с телег, составили в козлы винтовки, распрягли лошадей, задали корм, втащили в помещение тюки и гроб, который при ближайшем рассмотрении оказался шкафом, и пошли по избам с просьбой сварить кулеш и согреть на чаек кипяточку, крупу приносили свою, а кто пощедрее, так даже угощали детишек сахаром.
Много ли нужно солдату времени, чтоб обжиться на новом месте?!
Чуть позднее в двух пролетках прибыли начальники, в суконных шлемах, с портупеями через плечо, двое даже с портфелями, и тут же скрылись в здании.
Славушка с Колькой увидели обоз, едва он выполз из-под горы.
Пошли в разведку. Прошли через табор раз, другой. На них не обращали внимания. Прошли еще раз…
У входа в исполком стоял часовой, курносый, небритый, невозможно серьезный.
— Ну чего разбегались? — не выдержал, прикрикнул он, когда мальчики прошли в третий раз.
— Это какая часть? — полюбопытствовал Славушка.
— А сами-то кто такие? — с подозрением спросил часовой. — Видали мы тут…
— Мы комсомольцы, — объяснил Славушка.
— Ну и топайте по своим делам, здесь баловать нечего.
— А все же что за часть? — повторил Славушка. — У нас, может, дело…
— Это не часть, а военный трибунал, — строго сказал часовой. — Какие могут быть у вас к нам дела?
— Наша организация молодая, — виновато сказал Славушка. — Может, литературу какую дадут.
— Литературу! — презрительно сказал часовой. — Мы судим, а вы — литературу.
— А в шкапу у вас что? — полюбопытствовал Колька.
— Дела, — твердо сказал часовой. — Приговора.
— А какого же вы корпуса?
— Да что ты все допытываешься? Кто много знает, рано помирает. Сказано вам: пошли!
Мальчики огородами дошли до почты и двинулись к Народному дому.
Двери заперты и заколочены, но доски кое-где отодраны.
Славушка пальцем тронул замок.
— Пора открывать.
Колька кивнул:
— Давно пора.
Обошли дом, спустились к реке. Холодная вода неподвижно чернела в Озерне.
— Скоро станет.
— Где там скоро, — возразил Колька. — Не ране как к рождеству.
Берегом пошли домой, взобрались по круче, опять мимо исполкома.
На этот раз у здания какая-то суета.
Солдаты оживленно переговаривались.
— И как это подобрался?
— Обучен, известно!
— Полковник?
— Капитан генерального штаба, сам слышал.
— Не признается?
— Такой разве признается?
Часовой заметил их и неожиданно сказал:
— Шпиона, ребята, поймали, вот какие сегодня дела!
Колька удивился:
— Какого шпиона?
— Известно какого — деникинского!
— А его что, будут судить?
— А как же без суда?
— Что без суда?
— Без суда немыслимо расстрелять.
— А скоро будут судить?
— Вот пообедаем…
Вдруг со стороны, куда шли войска, появились четыре всадника.
Молодой, скакавший впереди, натянул поводья, и все четверо разом остановились.
— А ну-ка! Где ваш начальник?
Но тот уже торопился навстречу — во френче, в фуражке, в пенсне, строгий, немолодой, утиный нос, узкие бледные губы, такие узкие, точно ниточка, фиолетовые чернильные глаза.
— Начальник отдела Хромушин. Здравствуйте, товарищ комкор!
— Знаю, знаю. Что ж это вы застряли, товарищ Хромушин? — с упреком сказал комкор. — Штаб куда как далеко, а вы все тащитесь?
— Дела, товарищ комкор.
— Занимаем города, изменники ждут суда, а вы где?
— Задержали шпиона.
— Какого еще шпиона?
Хромушин махнул кому-то рукой.
— Выведите…
Это был Полеван!
Торбы на нем нет, но он в своем неизменном армяке, холстинных портах и грязной розовой рубахе.
Вышел меж двух конвоиров, шел охотно, чувствуя себя предметом внимания и, видимо, гордясь оказанной ему честью.
— Да это же Алешка! — воскликнул Славушка, обращаясь и к Кольке, и к часовому. — Здешний дурачок.
— Ну да! — недоверчиво возразил часовой. — А карты чего ж таскает и дис… дис… — Часовой запнулся. — и дис-ло-ка-цию записывает. Тетрадь у него нашли…
Полевана нашли на косогоре, он лежал на животе и рассматривал площадь. Его забрали, привели в штаб, обыскали. Нашли в торбе тетрадь, в ней цветными карандашами вычерчены какие-то планы, записаны цифры. Стали допрашивать, арестованный мычит: «Ны-ны-ны» да «гы-гы-гы», а потом вдруг заговорил: «Смотри, какая цаца, бултых, бултых, кому чего дать, антиресно, антиресно, антиресно…»
— Хотите допросить? — спросил Хромушин.
— Нет, нет… — Комкор отмахнулся от Хромушина, как от мухи. — Вы председатель…
— Задержали совсем неподалеку, — доложил Хромушин. — Следил за нашим передвижением.
— Это еще не доказательство, — заметил комкор. — Может, просто испугался?
— Но при нем обнаружены кроки, — внушительно сказал Хромушин. — И шифр…
— Какие там кроки?
— Убедитесь.
Принесли какую-то тетрадь. Продолжая сидеть в седле, комкор небрежно перелистал.
— Какие там кроки, — лениво повторил он. — Я бы его отпустил.
Хромушин насупился.
— Вы сами его допросите.
— Кто вы такой? — спросил комкор.
— Отвечайте, — сказал Хромушин Полевану. — Вас спрашивают.
Идиот ласково посмотрел на всадника.
— Миленький, миленький… — пробормотал он. — Лошадка. Прыг-скок!
— Я бы отпустил, — повторил комкор. — Впрочем, дело ваше.
— Нет, надо разобраться, — возразил Хромушин.
Комкору не хотелось спорить, он все посматривал в сторону Критова, голова его была занята более важными делами.
— Извините, нам некогда, — вежливо объяснил он. — Мне надо в расположение бригады Кропачева… — Он кинул укоризненный взгляд на бивак. — И поторапливайтесь, пожалуйста. В Понырях полно дезертиров… — Он пошевелил поводьями. — Поехали?
Брызнуло грязью, всадники понеслись в Критово.
— Нет, так нельзя, — сказал Хромушин, указывая на Полевана. — Отведите его в школу, все надо по закону. — Подумал и добавил через плечо: — И оповестите близлежащих жителей, суд открытый, судим мы в воспитательных целях.
Полевана повели. Славушка и Колька тоже пошли.
В классе на задних партах сидели трое старичков и с десяток баб.
Посередине стол для судей, у стены табуретка для подсудимого.
Полевана посадили, два конвоира по бокам.
Быстрым шагом вошел командир комендантского взвода:
— Прошу встать, суд идет!
Старички встали, а бабы сидят.
Вошли судьи: председатель трибунала и двое помоложе, один в суконном шлеме, другой в фуражке.
— Прошу снять головные уборы, — сказал председатель, снял фуражку и сел. Двое заседателей тоже сняли и сели. Вошла девица в гимнастерке и в сапогах, приготовилась писать.
Суд начался.
— Заседание революционного военного трибунала объявляю открытым. Председатель Хромушин Игнатий Виссарионович, члены краском Коваленко Николай Павлович и краском Полотеевский Павел Николаевич при секретаре Спесивцевой. Отводов нет? — Но так как отводов быть не могло, он тут же продолжил: — Слушается дело гражданина Полевана Алексея, отчество неизвестно, по обвинению в собирании сведений, составляющих государственную тайну, в целях ниспровержения строя рабочих и крестьян. Обстоятельства дела…
В поведении Хромушина чувствовалась увлеченность своим делом, судья — тот, что в буденновке, скучая смотрел в окно, а другой хмуро слушал Хромушина, пытаясь разобраться в происходящем.
Председатель зачитал обвинительное заключение, можно было подивиться, когда он все успел написать.
В сенях громко хлопнула дверь.
Жалобно, на всю комнату, вздохнула какая-то баба:
— Ох-хо-хонюшки…
Председатель постучал по столу:
— Прошу соблюдать тишину!
Баба опять вздохнула.
— Товарищ Малафеев! — подозвал председатель командира комендантского взвода. — Примите меры…
Командир взвода тоже вздохнул и сел за парту.
— Признаете себя виновным? — обратился председатель к подсудимому.
Секретарша встала и подошла к Полевану:
— Говорите!
Полеван посмотрел ей в глаза и засмеялся.
— Бултых, бултых, — сказал он. — Помолимся, помолимся…
— Отлично, — холодно сказал председатель. — Продолжаете упорствовать? Переходим к допросу…
У Славушки зазвенело в ухе.
— В каком ухе звенит? — спросил Кольку шепотом.
— В левом, — немедленно отозвался тот. — Угадал?
— Ты всегда угадываешь…
Этот Хромушин зудит вроде комара. Что он делает? Ради чего? Ведь Алешка дурак, это все знают и почему-то молчат, а сам Алешка не способен ничего объяснить.
Председатель постучал по столу.
— Прошу соблюдать тишину! — Он повернулся вполоборота к подсудимому. — С какой целью вы прятались?
— Смотрел!
Кажется, Алешка начал что-то понимать.
— С какой целью отрастили волосы?
— Сивый, сивый, а красивый!
— Ваш издевательский ответ только подтверждает, что вы отлично все понимаете.
— Смотрю — давлю.
— Напрасно вы так говорите…
Полеван встал.
— Сядьте.
Конвоиры придавили Полевана к табуретке.
— Сядьте, как вас там… Не имею чести знать ваше звание… Что значат эти цифры? — Председатель помахал отобранной у Полевана тетрадкой.
— Два да два, три да три…
— Я понимаю, что это выглядит как таблица умножения. Ну а на самом деле?
Славушка посмотрел на тетрадь, Хромушин поймал его взгляд.
— Товарищ Малафеев, — обратился он к командиру комендантского взвода. — Ознакомьте присутствующих с вещественными доказательствами.
Малафеев пошел вдоль парт. Бабы заглядывали в тетрадь и виновато качали головами. Славушка тоже посмотрел в тетрадь. Каракули, загадочные рисунки, таблица умножения…
— Вы разъясните нам шифр?
Славушка не мог больше терпеть, поднял руку, как на уроке.
— Позвольте!
— А вы кто такой?
— Прошу вызвать… Как свидетеля.
— Я спрашиваю вас, кто вы такой?
— Председатель волостного комсомола.
— Что вы хотите?
— Но он же дурак! — с негодованием воскликнул Славушка. — Это все знают! Я живу здесь год…
— Это не делает вам чести, — строго прервал Хромушин. — Именно из-за отсутствия бдительности французский пролетариат утратил в 1871 году власть!
— Но я даю честное слово! — горячо перебил Славушка. — Самая настоящая таблица умножения! Он спер тетрадь у какого-нибудь школьника…
— Вы сами школьник, — гневно возразил Хромушин. — Целый год враг живет рядом с вами, и вы не разобрались…
— Спросите его! — Славушка указал на Полевана. — Дважды два, трижды три…
Полеван радостно закивал:
— Два да два, три да три…
— Я призываю вас к порядку!
— Кого вы судите?!
— Малафеев, выведите его прочь…
— Где же справедливость!
— Малафеев, выведите…
Малафеев ухватил Славушку за руку и поволок прочь.
Судья, тот, что хмурился, неожиданно пожалел Славушку.
— Ты иди, иди, здесь детям не место, — сказал он мальчику. — Мы разберемся, разберемся…
— Ты не уходи, — сказал Славушка Кольке из-под руки Малафеева. — Мы поговорим…