Парамонов Борис. Русские Вопросы 1997-2005 (Программа радио Свобода)

   Слово, которое сейчас наиболее влияет и действует на россиян, повергая их в некий, если можно так выразиться, ностальгический шок, - империя. Это слово Чубайс и произнес, тем самым подключив либеральную политику (а Союз правых сил, напомним еще раз, - либеральная партия) к творимому сейчас в России мифу. Это вот и есть пример власти слов в политике, о чем говорил вышецитированный Бердяев. Слова - не реальности, они иллюзорны, но в политике подчас важным приемом является как раз построение иллюзий. Не будем говорить о том, что это в конечном счете недальновидная политика, подчас оборачивающаяся даже катастрофическими результатами; подчеркнем еще раз, что такое мифотворчество в политике часто культивируется сознательно.
   Но вот тут и конец сюжета, его саморазоблачение. Миф нельзя создать искусственно, он рождается из глубин человеческого опыта, из коллективного бессознательного. Его нельзя специально возродить как действенную силу. Возрожденный миф будет иметь все признаки игрового построения. Если не обмана, то обманки ("свинцовая обманка" - вспомнилось из школьной химии: то есть не свинец во всяком случае). Политики, играющие на ностальгии по утраченному имперскому мифу, могут выиграть те или иные выборы, взять то или иное число мест в парламенте, но они не могут возродить империю. Это, что называется, обман трудового народа. "А в желтых окнах засмеются, Что этих нищих провели". И не более того. В самом деле: создать единое экономическое пространство на территории бывшего СССР - кишка тонка, даже у высоковольтного Чубайса (о чем и пишет российская пресса: фондов не хватит). А осуществить возрождение империи военными средствами - это уж совсем дурная утопия: с одной Чечней справиться который год не могут. И можно ли представить военное столкновение России, скажем, с Украиной? Страшный сон, конечно.
   Наиболее значимым в этом сюжете являются не игры политиков, бередящих раненое мифологическое сознание, а то, что такое сознание, хоть и раненое, существует - даже обострилось по причине собственного краха. Некие фантомные боли имеют место. Это, конечно, дурной признак: у русской народной массы более чем за десятилетие с конца коммунизма не появилось демократического сознания. Тут много можно причин указать; но нам-то как раз не хочется посыпать соль на раны, вспоминая этапы дискредитации российского демократического проекта. Стоит только отметить, что демократов-либералов не только ненавидят, но над ними уже начинают смеяться, причем люди вполне почтенные.
   Тут очень уместно вспомнить только что появившийся рассказ Владимира Маканина в 10-м номере Нового Мира. Он называется "Могли ли демократы написать гимн..." На мой взгляд, автор не сумел рассказ правильно кончить, но само тело текста очень хорошо. Вставляет, как сейчас говорят в России.
   Видный деятель демократического движения возвращается домой сильно выпившим - в то время как его жена на втором этаже в спальне принимает любовника. Он садится с пивком к телевизору и, увидев на экране знакомого политика, начинает комментировать его выступление, крича на второй этаж жене:
   " - Это же туфта, туфта! Лёльк! Ты слышишь, этот тупой, этот продавшийся член хвалит новый гимн! Хамелеон! Да от тебя же тошнит... Это в твоей башке прокисает старый хлам! Ветошь бомжовая! Неужели люди так бездарны? Так лживы? Даже лучшие из нас... Ничего нового... Ни-че-го! Что-то... Хоть что-то! Хоть что-то в жизни может перемениться?.. Лёльк! Да мы-то чем их лучше?!... Да?.. Сочинить самим слова? Куплеты?... И еще заодно музыку?.. А могли ли мы сочинить - могли ли мы сами написать слова?.. И потому я признаюсь - мне нечего было бы написать в гимне. НЕ-ЧЕ-ГО. Слышишь, Лёльк!.. Но ведь и честные, мы никогда всего не говорим. Мы недоговариваем. Мы прячемся... Гимн - это же так просто. Это же понятно ребенку. Школьнику!.. Гимн - это же значит надо что-то славить. Хвалить. Воспевать... А что я мог бы честно ... честно славить в этой стране?.. Что я могу славить в родном отечестве?.. Ответь прямо, Лёльк!.."
   Вспоминается, как весной 53-го года, после восстания рабочих в Берлине, какой-то важный гэдээровский чин жаловался Бертольду Брехту на немцев: не понимают, мол, собственного блага. "Заведите себе другой народ", - ответил Брехт.
   Ну а уж если говорить о гимне, то удивительно, как соответствующие инстанции при обсуждении этого вопроса не вспомнили о Евтушенко: вот кто бы написал российский гимн на все времена! А музыку подобрали бы, нехитрое дело. Евтушенко тем уникален среди российской культурной элиты, что он, будучи фигурой независимой, в то же время никогда не был антисоветчиком, он вполне органично синтезировал в себе советский опыт. Вспомним хотя бы его стихотворение "Прощание с красным флагом"; что ни говорите, а это честный текст. Можно и другое его стихотворение вспомнить: о том, как в беловежской баньке хорошо выпившие республиканские вожди расчленили СССР, среди прочего отдав Казахстану наируссейший Павлодар (именно о нем вспоминается в этом стихотворении).
   Конечно, российским демократам - если считать демократическим режим Ельцина - можно предъявить серьезный счет. И вот новая российская власть сейчас пытается по этим счетам платить. Хотя платить-то, как выясняется, особенно нечем; поэтому власть, не сильно богатая хлебом, начала нажимать на зрелища. И эти зрелища, явно придясь по вкусу народу, у либеральной интеллигенции вызывают панику.
   Яркий документ соответствующих интеллигентских настроений - статья Натальи Ивановой в последнем, десятом номере журнала "Знамя". Статья называется "Новый агипроп: в "правом" интерьере" и "левом пейзаже". Речь у нее идет в основном об эстетике - о всё более нарастающем процессе реабилитации и возрождения советских эстетических штампов, причем чаще всего сталинских времен. (А ведь после Сталина никакого государственного стиля в СССР и не осталось: сплошная эклектика.) Чтобы понятно было сразу, о чем идет речь, вспомним фильм Алексея Балабанова "Брат-2", некоторые его детали, вроде чапаевского пулемета, из которого герои фильма расстреливают всяких мафиозников.
   Мне-то, откровенно говоря, думается, что Балабанов слишком серьезный художник, чтобы подавать все эти штуки всерьез. В фильме чувствуется ироническая игра с параферналиями советской эпохи. Есть в эстетике такой термин сейчас - музеизация; это почти то же, что Томас Манн говорил о пародии: пародия - это игра с формами, из которых ушла жизнь. И недаром балабановский пулемет "максим" извлечен героями из Музея революции.
   Но вот все эти интеллигентские игры и ухватила власть, подавая соответствующий товар вполне серьезно. Это и вызывает сейчас беспокойство. Наталья Иванова пишет:
   "В середине 90-х "правые" интеллектуалы, иронически, при помощи стёба используя советский бренд, невольно (я так, по крайней мере, предполагаю. Если бы вольно - совсем печально обстояли бы дела) способствовали его оживлению. Шутили-шутили - и дошутились, как неразумные дети, смехом-смехом, но вызвавшие монстра из небытия. Направление их деятельности совпало с отчаянной (и очень даже серьезной попыткой) удержать советскую идеологию (и соответственно стилистику) со стороны "левых" партий. Чтобы нагляднее: КПРФ и ей социально близкие собирали своих вокруг памятника Ленину, а отрывающиеся художники и дизайнеры использовали тот же памятник как фишку для рекламы. Линия магазинов по продаже качественной косметики "Арбат Престиж" летом 2002-го выставила в витринах увеличенные черно-белые фотографии монументов, изображающих мускулистые торсы советских спортсменов. Чтобы ощутить разницу (и почувствовать нашу небрезгливость), представим себе на мгновение аналогичную ситуацию в Германии: представим, что в рекламных целях косметическая компания "Велла" использует "здоровое тело" скульптурных памятников фашистской эпохи. Несмотря на то, что немецкий фашизм просуществовал во времени в несколько раз меньше, чем отечественный тоталитаризм, вряд ли бы немецкие дизайнеры не то чтобы в этом поучаствовали - промолчали бы!"
   Кажется, Наталья Иванова не заметила обратного действия этого аргумента: именно временная краткость фашизма в сравнении с коммунизмом не позволяет сейчас эстетически с ним играть: фашизм кончился в острой своей стадии, а коммунизм, советский социализм к своему концу пришел уже старчески одряхлевшим и никем всерьез не принимавшимся (по крайней мере, в самой стране). Он был хронической болезнью, вялотекущей шизофренией. Больной уже ходил под себя: это называлось стагнацией.
   Как бы там ни было, интеллигенция заволновалась. Наталья Иванова дает четкое определение:
   "Советская эстетика открыто используется как модель для создания новой государственной эстетики, имплантируется в ткани новой России. (...) Но это не бессмысленно-сентиментальные рудименты, а элементы, из которых новыми политтехнологами "собирается" новенькая национальная идея. Процесс ее внедрения - хотя и не очень быстрый, но целенаправленный. Интеллектуалы, вне зависимости от своей партийности, в этом процессе задействованы - с полного своего согласия. Если национальная идея на протяжении лет никак не вытанцовывается, не изобретается содержательно, то она форматируется декоративно".
   Как наиболее выразительный пример, Наталья Иванова вспоминает празднование 12 июня (Дня независимости России) на Красной площади. Был организован некий парад ряженых, с основной сценарной идеей - продемонстрировать все этапы российской истории, на равных правах включая советский этап. Иванова продолжает курсивом:
   "Национальная идея через приятие всего, что было в истории, есть оправдание всего, что было (...) Патриотизм, получается, есть сумма опытов: идеологических, эстетических, этических. Здравая мысль о том, что один опыт на самом деле противостоит другому, что он направлен против другого, - государственные головы политтехнологов не посещает (...) получается, что и Ахматова, и Жданов, и Мандельштам, и Ермилов равны для благодушного современного восприятия госчиновников".
   Для Натальи Ивановой история - не синтез, а выбор. Тем самым она в своеобразной форме повторяет знаменитое высказывание историка-марксиста Покровского: история- это политика, обращенная в прошлое. М.Н.Покровский в свое время, до самой своей смерти в 1932 году, был главным советским историком, существовала как монопольная так называемая школа Покровского, отмеченная чертами пресловутого вульгарного социологизма, то есть упрощенного марксизма, сводящего всю историю к экономике. Например, отечественная война 1812 года (слово "отечественная" писалось в школе Покровского только в кавычках) объяснялась ростом хлебных цен в начале 19 века. История у Покровского не знала имен и лиц, только цифры. Уже после смерти Покровский был, что называется, разоблачен. Сталин решил вернуть в историю людей, и даже царей. Он сказал тогдашнему наркому просвещения Бубнову: твои школяры думают, что Наполеон - это пирожное. Первый новый школьный учебник истории появился в конце 30-х годов. В эмиграции Г.П. Федотов написал о нем статью, где в частности говорилось: такую историю Швабрин написал бы для Пугачева. Вот примерно так новые люди в Кремле сейчас возрождают советское прошлое. Сделает ли это из Путина нового Сталина? - вот вопрос, наличествующий в подтексте статьи Ивановой, и она, похоже, в это верит, по крайней мере, боится такой возможности.
   Между тем ее собственная статья, на протяжении четырех главок трактовавшая возрождение советской эстетики, в пятой главке неожиданно перешла на другую тему. Наталья Иванова говорит здесь, что в России гражданское общество так еще и не возникло, но общество потребления уже создалось. Но это и есть ответ на ее страхи - утешительный ответ. Людям, которые строят в Подмосковье или где угодно чуть ли не миллионные особняки, Сталин не нужен, а Путин не страшен, коли он этому, так сказать, жилищному строительству отнюдь не препятствует. А таких людей в России становится всё больше. На советское прошлое, тем более на советскую эстетику им наплевать. Наталья Иванова заклинилась на эстетике в силу чисто профессиональных интересов. В сознании многих российских литераторов продолжает жить предрассудок как раз советских времен, когда литература была всё, а толстые журналы - одновременно парламентом и церковью.
   У меня в руках любопытный документ - "Петербургский календарь": справочный репертуарный еженедельник искусств и развлечений, за 23 июня - 6 июля этого года. Никаким Сталиным тут и не пахнет: сплошь какие-то Моби, нынешний калифорнийский губернатор, представленный в последнем своем "Терминаторе" (заголовок - "Возвращение железного дровосека"), Берлинский электронно-акустический поп-дуэт Стерео Тоталь - француженка Франсуаз Коктю и немец Брецель Гёринг. Рецензия на новый фильм фон Трира "Догвилль" (между прочим, он еще и в Америке не шел), Хулио Иглесиас и прочее в том же роде. Есть и отечественные гении: например, группа "Кирпичи". На фотографии - трое парней, выставившие средний палец, - американский похабный жест. Текст под фотографией стоит привести:
   Группа "Кирпичи" собирается представить несколько новых песен, написанных уже после выпуска прошлогоднего альбома "Сила ума". Новый альбом - гитарный, называется "Летс Рок" и, по словам Васи Васина, выполнен в стилистике "корневого гранджа", отсылая к тамтамовским временам.
   Тогда группа Васина существовала в двух разных ипостасях: "Кирпичи тяжелы" с песнями на русском языке и "Брикс ар хэви" с англоязычным материалом. Помимо новых вещей - "Летс Рок", "Под кайфом", "В загон", "В огонь" и "Ира" - на концерте скорее всего прозвучит "Наина" - про жену Ельцина. "Ну, про Наину, понимаешь, надо спеть", - говорит Васин, у которого уже была песня "Борис Ельцин" со словами "Ельцин Борис, разреши канабис". "Ельцин - персонаж классический. Хочется про Горбачева песню написать, но что-то не выходит пока. Собственно, Ельцин - это эпоха гранджа".
   Смешно скрывать, что Наталья Иванова, со всеми ее интеллигентскими тревогами, мне бесконечно ближе Васи Васина. Но я твердо знаю, что будущее - за Васей, а не за Осей (имею в виду не Мандельштама, а Сталина). Да ведь и сама Иванова не заметила, как попала под влияние новых времен, коли она непринужденно пишет про стёб, использующий советский брэнд, ставит рядом слова "позиционировать" и "отрывной". Вообще нечего бояться: если я что-то не путаю, Вася уверил нас, что тамтамовские времена прошли, и живем мы сейчас в корневом грандже.
   Пирожное "Сталин"
   В октябре нынешнего года была возможность отметить некий юбилей, кажется, не замеченный российской прессой. Да и юбилей не круглый: 65 лет со дня появления пресловутой "Истории ВКП(б). Краткий курс", с 1938 года до самой смерти Сталина бывшей главным инструментом советской идеологической пропаганды. Эта книга, написанная суконным языком партийных канцелярий, объявлялась личным творчеством Сталина - "гениальным трудом товарища Сталина". Существовало мнение, что одна из глав "Истории", так называемая философская, была действительно написана самим Сталиным - сухой ученический конспект о диалектическом и историческом материализме. Есть данные, говорящие за то, что это действительно был конспект неких лекций, которые давал Сталину советский марксистский теоретик Стэн, из бухаринского Института Красной Профессуры. Пятнадцать лет, а то и больше с этой главы начинался учебный год в системе политического просвещения, охватывающей всю страну. Это был некий катехизис, обязательный для всеобщего запоминания. Надо сказать, что подлинный марксизм гораздо интереснее, там есть о чем поговорить (мы сегодня и поговорим). Советским людям подносился некий несъедобный экстракт, какой-то сухой порошок из марксизма. После смерти Сталина эта глава была объявлена вульгаризирующей марксизм, и постепенно вся эта Книга - Краткий курс истории ВКП(б) была изъята из политического обращения. (Не знаю, нужно ли напоминать, что ВКП(б) - это абревиатура, означающая Всесоюзную коммунистическую партию (большевиков). ВКП и маленькое "б", как острили смельчаки в то время. Партия была переименована на 19 съезде в 1952 году в КПСС - коммунистическую партию Советского Союза.
   Главным пороком пресловутой книги объявили то, что Сталин переписал в ней историю партии "под себя" - поставил себя рядом с Лениным на всех этапах большевицкого революционного движения. Соответственно, были принижены, не то слово - разоблачены, осуждены и выброшены из истории - подлинные соратники Ленина и главные деятели настоящей большевицкой революции. Троцкий, Зиновьев с Каменевым, Бухарин и прочие трактовались как враги партии и революции с самого их начала. Этому абсурду приходилось верить - и верили. Это был яркий пример феномена двоемыслия, описанного Оруэллом в его антиутопии "1984". Вообще Сталин действовал точно по его рецепту ( а лучше сказать, этот рецепт Оруэлл извлек из практики самого Сталина): кто владеет настоящим, тот владеет прошлым; кто владеет прошлым, тот владеет будущим. История ВКП(б) была написана по методике оруэлловского Министерства Правды (или опять же наоборот).
   Всё это основательно забыто и не так уж интересно в нынешнее время, у которого иные заботы. Но всё же есть в Кратком курсе интересные сюжеты, кое-какие кодовые слова, позволяющие взглянуть не только на сталинизм, но и на самый марксизм с весьма неожиданной точки зрения. Так, например, мы находим в этой книге выражение "культ личности", каковым ярлыком был заклеймен позднее сталинский период советской истории. Известно, что в соответствующих документах ЦК этот термин был взят из переписки Маркса, в которой он протестовал против возвеличения собственной фигуры и протестовал против какого-либо "культа личности" в коммунистическом движении. Но это же выражение встречается в Истории ВКП(б) в очень неожиданном контексте.
   Говоря о так называемой "эпохе разброда и шатаний" среди интеллигенции после поражения первой русской революции, учебник сообщает следующее:
   "Наступление контрреволюции шло и на идеологическом фронте. Появилась целая орава модных писателей, которое критиковали и "разносили" марксизм, оплевывали революцию, издевались над ней, воспевали предательство, воспевали половой разврат под видом "культа личности".
   Тут всё смешано в кучу: и подлинный русский культурный ренесссанс, и всякого рода тогдашняя бульварщина, вроде сочинений Арцыбашева и Анатолия Каменского. Но выражение "культ личности" идет, несомненно, от тогдашней моды на Ницше, которой не избегли даже некоторые марксистсы, например Луначарский (не говоря уже о Горьком, мировоззрение которого грамотные критики определяли как "босяцкое ницшеанство"). Самое интересное, однако, в том, что этот самый культ личности можно обнаружить в глубине самого что ни на есть подлинного марксизма.
   Это, конечно, сложный философский сюжет, тут многое нужно вспомнить: не только о происхождении марксизма от Гегеля, но и о происхождении самого Гегеля из романтических источников. Романтизм был эстетически ориентированным мировоззрением: считалось в романтизме, что мир построен по модели гениального художественного произведения, в его единстве сознательного и бессознательного. Или, наоборот, что не меняло дела: всякое гениальное художественное произведение воспроизводит модель построения мира. Гениальный художник объявлялся чем-то вроде демиурга, строящего мир по проекту Бога. У Гегеля эта романтическая установка в принципе была сохранена, но рационализирована; как тогда говорили, он приучил Шеллинга к порядку Фихте. Но рационализм Гегеля - мнимый, игровой, сама его знаменитая диалектика есть не что иное как переименованная романтическая ирония. Романтики говорили, что в бытии вечный хаос превозмогает и оживляет установившиеся структуры мироздания, что предметы и вещи - только временные узлы собирания мировых творческих сил. Позднее советский исследователь романтизма Берковский сказал: романтизм - это бунт леса против мебели. Такова же гегелевская диалектика: это, его собственными словами,- процесс, в котором всеобщее отвергает формы конечного. В бытии тотальность (или, как говорил Гегель, конкретное) первичнее любых устоявшихся форм бытийности или культуры. Движение тотального, создающего по пути и тут же уничтожающего конечные формы, есть исторический и в то же время мироустроительный процесс. Этому движению Гегель стремился придать рационалистическую форму самодвижения понятия, логических категорий. То есть, в отличие от романтиков, у Гегеля демиургом становится не гениальный художник, а философ, в голове которого осознается и приводится в систему весь этот процесс.
   Философию Гегеля принято называть панлогизмом: логика у него - онтология, учения о первоосновах бытия. Что сделал из Гегеля Маркс? Он перенес самодвижение гегелевских понятийных категорий - мироустороительный, как помним, процесс, - в специальную сферу отдельной науки, политэкономии: то есть сконструировал бытийный - в его случае исторический - процесс в движении экономических категорий, сделал онтологией политэкономию, а в проекте на реальную историю - развитие социально-экономических формаций. Вообще-то первым сделал это не он, а Прудон, по наводке русского знатока Гегеля Михаила Бакунина, в знаменитой в свое время книге "Система экономических противоречий", за что ревнивый Маркс и возненавидел обоих. Герцен говорил, что человек, не прочитавший гегелевскую "Феноменологию духа" и "Систему экономических противоречий" Прудона, неполон, несовременен. Сейчас это, конечно, не более чем интересная культурная архаика. Любопытно, что будут говорить через сто лет о Бодрийяре и Фуко?
   Но пока мы еще остаемся во вполне культурной сфере - до Сталина еще не дошли. Как Сталин и его практика тоталитарной диктатуры вписывается в эти романтически-гегельянские и марксистские схемы? Вполне органически вписывается. Я об этом в свое время, в 1977 году, написал статью "Культ личности как тайна марксистской антропологии", которую перевели в Италии, и я, эмигрировав, целый год стриг с нее купоны - разъезжал с выступлениями по всей стране (только в Венеции три раза побывал). Эта статья, кстати, открывает мой второй большой сборник "След" (изд-во "Независимой Газеты", 2001 год).
   Итак, Сталин. Что он сделал? Собственно говоря, ничего, что не входило бы в схему диалектического процесса, опрокинутого на процесс социальный. Коммунистический тоталитет - это бесклассовое общество, построяемое по диалектическому закону: всеобщее, отвергающее формы конечного. Вот Сталин это и делал - отвергал формы конечного. Только в его случае этот процесс шел по телам живых людей и культурно-ценных общественных структур. Тоталитарный диктатор Сталин - это модифицированный демиург романтической и гегелевской философии, при мотивировке Марксом орудующий в обществе. Вот почему в Сталине можно узнать шеллингианского гения-художника, моделирующего мир по божественному проекту. Но этот художник - или, у Гегеля, философ, - и есть Бог. Тоталитарное общество становится аналогом художественного произведения. Художественное произведение, как известно, строится тотально, в нем нет неорганизованного материала (это потом доказывали русские формалисты, которых я тоже свел к романтическому шеллингианству). Эту же мысль позднее подробно развил философ Борис Гройс в своих сочинениях, объединенных под общим титлом "Стиль Сталин".
   Приведу несколько фраз из моей давней статьи:
   "В марксизме тоталитарный диктатор выполняет ту же функцию, что гений в романтизме... Миф из сферы духовного творчества проник в ткань социального бытия. Тоталитарный социализм - не что иное, как социализация мифотворческой установки гения-творца".
   Такова философия сталинизма, в глубокой основе своей, в корнях и источниках, - эстетическая. Но есть еще тема более обыденная, биографического, что ли, порядка. Замечено, что многие тоталитарные диктаторы пробовали себя в художестве. Гитлер, как известно, пытался стать художником. Мао Цзе дун писал стихи. Стихи писал и Сталин в юности, и даже печатался. Я прочитал в книге Радзинского, что даже в 1907 году, когда ставший профессиональным революционером Сталин и думать забыл о грехах юности, одно его стихотворение было напечатано в антологии лучших грузинских стихов. Ну а если вернуться к Гитлеру, то как не вспомнить замечательное эссе Томаса Манна "Братец Гитлер", где он с фюрером как бы психологически идентифицируется - говорит о тождестве художественного темперамента как такового, независимо от того или иного качества художественной реализации. Впрочем, в случае Гитлера такой художественной реализацией и был Третий Рейх - трагедийная поэма в духе Вагнера. А про Сталина мы уже говорили в этом плане: коммунизм, тоталитарный социализм был обществом, построенным по образцу художественного произведения, - и не только в смысле выдумки, подменяющей действительность, но и в плане тотальной организации всех сторон общественной жизни. Эта тотальность и есть формально общее между коммунизмом и художественным произведением, сделанным до конца, то есть совершенно. Естественно, что совершенство такого тоталитарного общества - выдуманное, мифическое, оно менее реально, чем заведомая выдумка какой-нибудь "Анны Карениной" или "Мадам Бовари".