Парамонов Борис. Русские Вопросы 1997-2005 (Программа радио Свобода)

   Становится понятно, что дворянской верхушке было за что убивать Павла и помимо его индивидуального тиранства. Дворянство поняло, что оно может перестать быть господствующим классом. Это была главная причина заговора против Павла. Так что сюжет тут был не театрально-драматический, а самый что ни на есть социально-политический. В безумии Павла действительно был метод.
   Но нельзя забывать, что кроме метода было и безумие. Снова процитируем Платонова:
   Павел переносил опалы с подданных на родных, угрожал самой династии; и это придавало вид лояльности мятежному против него движению. Лица, желавшие свергнуть Павла, руководились разными побуждениями: и чувством личной мести и злобы, и сословными инстинктами, и видами чужой (говорят, английской) дипломатии; но напоказ у всех было желание избавить страну от тирана и спасти императорскую семью от болезненной жестокости отца и мужа... Неподготовленность к делам сказывалась на всем, что делал Павел, и, соединяясь с неровностью его характера, сообщала всем его мерам колорит чего-то случайного, болезненного и капризного.
   Эта болезненная неуравновешенность приводила к забвению собственной политической линии. Поклявшись покончить с наследием ненавистной матери Екатерины, Павел, например, продолжил ее практику раздачи земель дворянству: одной рукой уничтожал то, что делал другой. Екатериной за 36 лет царствования было роздано 800 тысяч душ, а Павлом более полумиллиона только за четыре года. Ключевский:
   Начав борьбу с установившимися порядками, Павел начал преследовать лица ... В короткое время деятельность Павла вся перешла в уничтожение того, что сделано было предшественницей; даже те полезные нововведения, которые были сделаны Екатериной, уничтожены были в царствование Павла. В этой борьбе с предшествующим царствованием и с революцией постепенно забылись первоначальные преобразовательные помыслы...Уравнение - превращение привилегий некоторых классов в общие права всех. Павел превращал равенство прав в общее бесправие.
   Известно, например, что Павел восстановил телесные наказания для дворян по суду. Это кажется мелочью - как на фоне российской истории в целом, так и в контексте павловских антидворянских проектов, но ведь и то правда, что, тиранствуя, стоящих и стойких реформ не проведешь. Политика классового подавления, антидворянской борьбы было подменена капризами личной неуравновешенности. Павел измельчил власть как потенциальный аппарат социальных реформ. По-другому и проще сказать, стрелял из пушек по воробьям. Власть, не переставая быть жестоко-репрессивной, сделалась в то же время фантомной, призрачной. На эту тему написано одно классическое произведение русской литературы, основанное как раз на истории Павла, - «Подпоручик Киже» Тынянова.
   Убийство Павла, тема 11 марта находится в связи с темой 14 декабря - восстанием декабристов. Историками - тем же Ключевским в первую очередь - давно была замечено (а последующими историками забыто) типологическое сходство восстания декабристов с традицией и практикой дворцовых переворотов 18 века и ее кульминацией 11 марта 1801 года. Замеченное впервые Ключевским, это сходство было разработано историком-марксистом Покровским, еще до большевицкой революции давшим трактовку декабризма как движения преимущественно дворянского, заинтересованного в ограничении самодержавия и отмене крепостного права главным образом по экономическим соображениям. Говоря вкратце, декабристы (за одним сильным исключением Пестеля) хотели освободить крестьян без земли, превратить их в батраков, готовых работать за гроши на помещичьих землях, - а самодержавие как гарант народного благосостояния этому препятствовало, почему и шла у декабристов речь о его конечном уничтожении, даже в форме прямого цареубийства. Трактовка Покровского вызвала бурю в рядах либеральной интеллигенции, испытавшей травму святотатства, разрушения господствующего мифа: декабристы привычно считались некими рыцарями, выкованными из цельного куска стали. Эта интеллигентская реакция не менее интересна, чем ломавшая стереотипы интерпретация Покровского: она, эта реакция, показывает, как глубоко было вкоренено в русское сознание идеалистическое представление об истории и политике. Но это представление в свою очередь было плодом русской истории и политики.
   История царствования Александра Второго - второй нашей юбилейной жертвы - горько поучительна. Самодержец, произведший самые либеральные и далеко идущие реформы русской жизни в сторону ее вестернизации, пал жертвой революционеров-террористов, почему и отбилась у русской власти охота к реформам. Более шокирующего урока власть получить не могла. Получило ли его общество?
   В том-то и дело, что говорить об обществе применительно к России того времени можно, пожалуй, только метафорически.
   Источником зловещих противоречий того времени - времени либеральных реформ Александра II, эпохи великих реформ, как ее привычно называют, было следующее обстоятельство: реформы - освобождение крестьян, земское самоуправление, гласные соревновательные суды, новое положение печати, внесословная военная реформа - вывели Россию на путь создания буржуазного правового порядка в то время, когда русская жизнь не выработала буржуазного типа личности. Правовому порядку, создаваемому реформами, не соответствовал гражданский порядок русского общества. Сильнее сказать, в России вообще не было в то время гражданского общества, то есть независимой от власти социальной жизни.
   Принято объяснять кризис русской жизни во второй половине 19 века тем, что созданные властью новые учреждения пришли в противоречие с традиционной самодержавной властью. Это верно только отчасти. Корень кризиса - в другом противоречии, в том, которое создалось между новыми юридически-правовыми началами и всем социальным фундаментом русской жизни. Социальный порядок отстал от правового, что и внесло в жизнь путаницу и хаос. Великие реформы Александра Второго были акцией скорее идеологического, чем социального характера.
   Прежняя русская жизнь была организована на сословных началах. Реформы сделали шаг в направлении уничтожения сословий. Сословный порядок заменился внесословным - общегражданским, с юридической стороны, имущественным, буржуазным, в социальном отношении. Но в уничтожении сословий власть не добралась до коренной основы национального бытия - крестьянства. Крестьянская жизнь сохранила прежнюю сословную организацию, она не была введена в новый строй жизни. В период проведения крестьянской реформы основной вопрос был - освобождать крестьян с землей или без земли. Победило первое решение, но вместе с наделением крестьянства землей в деревне была сохранена община, то есть не позаботились сделать из крестьян класс собственников - мелкой буржуазии, служащий самим своим существованием опорой и носителем социальной стабильности. Крестьяне оставались лишены большинства дарованных остальному населению гражданских прав, они остались закрепощенными, только не помещикам, а общине, общинным небуржуазным порядкам. Громадное большинство нации тем самым было выключено из того порядка, который ныне стал господствующим в остальном обществе. Поэтому в глубине нации не образовался тот тип личности, который должен был соответствовать новому строю, должен был сам порождать этот строй. Свободы, которыми реформы наделили общество, не имели истинного социального носителя. Они не создали в России буржуа, буржуазный тип личности. Буржуа - не только участник определенных производственных отношений, но и социально-психологический, культурный тип. Это тип человека, сформированного трудовой дисциплиной и предпринимательской инициативой, выросшего в сознании не только юридического, но и сакрального смысла частной собственности. Это естественный носитель свободы и прав личности. Но русская свобода - выросшая в эпоху Александра Второго неизмеримо - оказалась не естественным следствием определенного социального устройства, а чисто идеологическим моментом, идеологическим жестом власти, желавшей продемонстрировать верность общецивилизационным началам. Носителем свободы стала не буржуазия и даже и не рыцарство (как исторически было в Европе), а интеллигенция - беспочвенная по определению, специфический продукт распада прежнего сословного порядка.
   Вот классическое определение русской интеллигенции, данное уже после большевистской революции Г.П.Федотовым:
   Говоря простым языком, русская интеллигенция идейна и беспочвенна. Это ее исчерпывающие определения. ... Идейность есть особый вид рационализма, этически окрашенный. В идее сливается правда-истина и правда-справедливость (знаменитое определение Михайловского). Последняя является теоретически производной, но жизненно, несомненно, первенствующей. Этот рационализм весьма далек от подлинной философской ratio. Чаще всего он берет готовую систему «истин» и на ней строит идеал личного и общественного (политического) поведения....
   Беспочвенность вытекает уже из нашего понимания идейности, отмежевывая ее от других, органических форм идеализма. Беспочвенность есть отрыв: от быта, от национальной культуры, от национальной религии, от государства, от класса, от всех органически выросших социальных и духовных образований.
   Радикальное, экстремистское крыло интеллигенции создало революционное движение в России во время Александра Второго. Объективных условий для такого движения не было, в чем могли убедиться сами эти революционеры, устроившие знаменитое хождение в народ. Народ, крестьянство отнюдь не выразило готовности воспринимать антиправительственную агитацию, сами же крестьяне вязали агитаторов и сдавали их полиции. К террору революционеры решили перейти именно тогда, когда выяснилась полная бесперспективность опоры на крестьянство как потенциально революционный класс. Совсем не было у крестьян такой потенции. Она, несомненно, появилась позднее, и даже актуализировалась, - под влиянием роста населения и, соответственно, обезземеливания в деревне. Но это уже другая история, когда и власть, спохватившись, решилась на коренную реформу деревни - ликвидацию общины. А к началу 80-х годов 19 столетия - времени убийства народовольцами Александра Второго - русская революция была движением интеллигентских маргиналов, - даже не движением, а заговором. Убийство царя было жестом отчаяния, или, как сказал об этом Лев Тихомиров, раскаявшийся народоволец, - шумно обставленным уходом с политической арены.
   В русской исторической науке наиболее авторитетной была (и, похоже, снова становится) так называемая государственная школа, выдвинувшая идею о решающем и благотворном влиянии в отечественной истории институтов государственной власти. Еще до ее появления основная ее мысль была высказана в афористической форме - и не кем-нибудь, а Пушкиным, сказавшим, что в России правительство - единственный европеец. Один из китов школы Б.Н.Чичерин говорил, что динамика русской истории - создание властью сословий в целях их государственной насильственной утилизации, после чего власть их постепенно освобождает. Так были последовательно созданы, закрепощены государством, а потом освобождены к самостоятельной жизни дворянство, городской торгово-промышленный класс и крестьянство. Ко времени Чичерина освобождены были все, кроме крестьянства, оставленного после реформы 1861 года в стесняющих рамках общины. Община даже была законодательно закреплена актом 14 декабря 1893 года. Вот такие действия больше всего способны разрушить это благонамеренное, но упрощенное представление о русской власти как благодетельной по определению. Всего, что нужно было, власть не делала, или делала не вовремя, с большим, поистине роковым опозданием, и ее позиция в крестьянском вопросе была не цивилизованно-европейской, а сугубо отечественной, по пословице: пока гром не грянет, мужик не перекрестится. Столыпин перекрестился, но было уже поздно: новый гром грянул в 14-м году, после которого старая власть уже исчезла.
   Интересен вопрос, почему в самое последнее время начинает оживать позиция государственной школы. Тут заметным событием следует считать фундаментальное двухтомное сочинение петербургского историка Б.Н.Миронова "Социальная история России периода империи». Я до этого сочинения еще не добрался, но мечтаю добраться. Мысль его ясна из рецензии на книгу, опубликованную в журнале «Новый Мир», номер шесть за 2000 год: это та самая, пушкинская еще мысль о государстве как единственном европейце в России. Миронов солидный историк, и надо полагать, что он не просто выдвигает тезисы, но и обосновывает их историческим материалом. Да и вообще эту мысль - о приоритете государства в русской истории - отвергнуть нельзя. Но не стоит забывать и другого: слов Бердяева, сказавшего, что во всякой революции виновна власть. Нельзя все русские беды списывать на общество, пуще того - на интеллигенцию, на которую каких только собак не вешали и которая, как выяснилось, была и остается едва ли не единственным позитивным достижением российской истории.
   Государство же в России оказалось банкротом - вот истина самого последнего, посткоммунистического уже времени. Сказать конкретно - оно перестало быть надклассовой, общенациональной силой, которой было, можно сказать, всегда. Это даже Ленин признавал, вот его собственные слова:
   «Самодержавие представляет исключительно интересы господствующих классов» - цитирует Ленин проект некоей социал-демократической программы и продолжает: Это неточно или неверно. Самодержавие удовлетворяет известные интересы господствующих классов, держась отчасти и неподвижностью массы крестьянства и мелких производителей вообще, отчасти балансированием между противоположными интересами, представляя собой, до известной степени, и самостоятельную организованную политическую силу.
   Нынешнее государство в России сделалось инструментом классового господства нуворишей, пресловутых новых русских, которых язык не повернется назвать буржуазией: клики хищников, разворовывающих страну с подачи самого государства российского, его все еще властных институтов. Таково социальное содержание российской истории эпохи Ельцина. Поэтому более или менее понятным становится стремление видного историка напомнить о том, что в России было даже и в самые, как недавно считалось, тяжелые времена отечественной истории. Власть была в России национально ответственным институтом, как бы ни относиться к той или иной ее политике. Ни российские самодержцы, ни коммунисты ворами не были. Если искать параллели в прошлом, то нынешний этап русской истории похож больше всего на послепетровское безвременье, когда Россией руководили пьяные бабы и их любовники: время от смерти Петра до Екатерины Второй.
   Сейчас в России, похоже, пытаются восстановить государство как ответственный институт национальной жизни. Этот проект четко просматривается в явлении Путина. Установка эта формально правильная, только сам Путин вызывает смешанные чувства. Но пока что рано говорить о том, что вышло - и выйдет ли; рано еще оценивать: нужно ждать и наблюдать, помня исторические прецеденты, среди которых - совсем еще недавнее, на памяти живущего поколения засилье политической полиции, и почище царской.
   Неюбилейные размышления
   19 февраля было датой некоего юбилея, о котором, думается, мало кто вспомнил из россиян, озабоченных нынешним повседневным бытом. Между тем речь идет о событии грандиознейшем, изменившем на время образ жизни основной массы русского народа. Это освобождение крестьян, уничтожение крепостного права, крестьянская реформа 19 февраля 1861 года. Сейчас исполнилось сто сорок лет со дня этого события, о котором один из крупнейших русских историков В.О. Ключевский писал:
   В продолжение столетий, предшествовавших 19 февраля 1861 года, у нас не было более важного акта; пройдут века, и не будет акта, столь важного, который бы до такой степени определил собою направление самых разнообразных сфер нашей жизни.
   Понятны слова замечательного историка, сказанные тогда, когда от времени реформы прошло какое-нибудь полустолетие. Но сейчас мы отмечаем стосорокалетие освобождения крестьян, - и вот оказалось, что эта реформа отнюдь не была такой уж судьбоносной, навсегда изменившей течение российской истории. Русское крестьянство снова оказалось закабаленным, на этот раз колхозной системой; и не только крестьянство, но и все население Российской Империи, ставшей Советском Союзом - тоталитарным коммунистическим государством. Поголовно все были закрепощены этим государством; и когда наконец это государство, эта тоталитарная система рухнули, выяснилось, что российскую историю нужно начинать сначала, что нужны реформы, аналогичные той, что была проведена 140 лет назад, и неизмеримо обширнейшие по своему объему.
   Русский исторический процесс в коммунизме оказался обращенным вспять: произошло погружение в довременное прошлое, то, что Петр Струве назвал регрессивной метаморфозой. Или, уже в мифо-человеческих терминах, - Сизифов камень, напрасный труд тысячелетия. Камень, поднятый наконец-то на гору и с грохотом скатившийся. Таков образ русской истории, непредставимый для людей девятнадцатого столетия, твердо веривших в то, что называлось тогда (и сегодня незабытым) словом "прогресс". Не в последнюю очередь именно русская история заставляет усомниться в самой концепции прогресса как восходящего развития. Русское историческое время, получается, - это время мифа, некое вечное настоящее, причем отнюдь не того характера, о котором говорится: "счастливые часов не наблюдают". Скорее такого, о котором было сказано в знаменитой книге: день в лагере пролетает - моргнуть не успеешь, а срок ни с места.
   От этих ламентаций скорее метафизического порядка нужно обратиться к конкретной истории, чтобы понять, что вообще произошло - и все еще происходит или не происходит - в России. Прежде всего: чем было крепостное право и почему оно вообще возникло? Ответ тут однозначен: в свое время оно было национально-государственной необходимостью. Суровой необходимостью, конечно.
   Известно, что земля в историческом центре России скудная, не обеспечивающая потребностей сельского хозяйства. Но даже и эту землю приходилось приобретать чрезвычайно тяжким трудом - очищать ее от леса. Поэтому естественным стал другой процесс - продвижение русских на юг, к более плодородным степным землям. С.М. Соловьев считал этот процесс главным в ранней отечественной истории, так и назвав его "борьба леса со степью". Но на юге, в степи были враждебные, воинственные племена - от древних половцев и ногайцев до крымских татар. С ними надо было вести непрерывную войну. А для войны нужна соответствующая организация - как государственная, так и непосредственно военная. Поэтому указанный процесс сопровождался, да и был по существу становлением русского государства как милитарного по преимуществу, даже главным, даже единственным образом. Поэтому же господствующим сословием на Руси стало служилое воинство. Его функцию какое-то время выполняли князья и их вооруженные дружины - древнее боярство. Но колонизация степи расширялась, военные задачи усложнялись и требовали обширнейшей организации. Просто-напросто воинов требовалось больше.
   Ключевский пишет об этом так:
   Постоянные внешние опасности создали для московского правительства необходимость многочисленной вооруженной силы. По мере того как эта сила набиралась, возникал и все настойчивее требовал разрешения вопрос, как содержать эту вооруженную массу...
   Успешным собиранием Руси московский государь-хозяин приобрел один новый капитал: то были обширные пространства земли, пустой или жилой, населенной крестьянами. Только этот капитал он и мог пустить в оборот для обеспечения своих служилых людей... Таким образом, земля сделалась в руках московского правительства средством хозяйственного обеспечения ратной службы; служилое землевладение стало основанием системы народной обороны. Из этого соединения народной обороны с землевладением выработалась поместная система... В нашей истории немного фактов, имеющих такое значение в образовании государственного порядка и общественного быта, какое имела эта поместная система.
   Поместная система, поместное землевладение, поместье, в отличие от так называемой вотчины - наследственной земельной собственности, - это условное землевладение, определяемое необходимостью содержать и экипировать для службы воина-дворянина. И земля, и крестьяне, на ней и для него работавшие на этой земле и утратившее право уйти с нее, то есть прикрепленные, крепкие земле, не были собственностью такого помещика-дворянина. Жалование ему этой земли и крестьян было именно жалованием - по-нынешнему сказать, зарплатой за государственную военную службу. Оно было пожизненным и наследственным постольку, поскольку продолжалась служба дворянина и его потомков. Нет службы - нет и земли, то есть служба была обязательной. Если дворянин бросал службу, он сам в конечном счете попадал если не в крепостное состояние, то в податные сословия. В Московском государстве службой или податью были обязаны все. Иначе - татарская неволя, участь рабов чужой и чуждой силы.
   Что было потом? Государство укрепилось: степных кочевников завоевали, Крым покорили, установили твердые границы и ко второй половине 18 столетия достигли небывалого ранее внешнеполитического могущества. Поместная система себя изжила. Тем не менее крепостное право - прикрепление, закрепление крестьян усилилось. Ключевский:
   Образовался худший вид крепостной неволи, какой знала Европа, - прикрепление не к земле, как было на Западе, даже не к состоянию ... а к лицу владельца, то есть к чистому произволу. Так, в то время, когда наше крепостное право лишилось исторического оправдания, - в это именно время у нас началось усиленное его укрепление.
   Самый значительный эпизод этого процесса связан с Манифестом о вольности дворянской от 18 февраля 1762 года, когда дворяне были освобождены от обязательной военной и всякой иной службы. И тут Ключевский произносит едва ли не самые знаменитые в его знаменитом курсе русской истории слова:
   Манифест 18 февраля, снимая с дворянства обязательную службу, ни слова не говорит о дворянском крепостном праве, вытекшем из нее, как из своего источника. По требованию исторической логики или общественной справедливости на другой день, 19 февраля, должна была бы последовать отмена крепостного права; она и последовала на другой день, только спустя 99 лет.
   Вот эту девяностодевятилетнюю оттяжку необходимого государственного акта мы по существу и отмечаем через сто сорок лет после наконец-то состоявшегося его принятия, - но при этом прошедшее с лишком столетие в свою очередь было временем, вместившем в себя новый регресс, ниспадение вниз Сизифова поднятого, наконец, в гору камня, и само слово "наконец" на деле никакого конца не означает. В России опять все нужно начинать с начала.
   Наибольший парадокс российской истории заключается в том, что в России освобождение воспринималось, да и становилось тяжче рабства. В этом парадоксе нужно разобраться.
   Ни в коем случае нельзя сказать, что освобождение крестьян - не только личная независимость от помещика, но и наделение их частью помещичьей земли (давно уже ставшей безусловной помещичьей собственностью) - было воспринято ими так же, как нынешнее "освобождение" советских людей от работы, социального обеспечения, сплошь и рядом и от зарплаты. Такую параллель проводить нельзя. Ни с чем оказались не крестьяне-земледельцы, а дворовые - помещичьи слуги, в незапамятные времена оторванные от земли. Это их настроение и, можно сказать, мировоззрение выразил чеховский Фирс, назвавший волю несчастьем. Если с чем-то в прежней России можно сравнить нынешние лишения россиян, так это именно с участью дворовых. Их забыли, как Фирса, уехавшие в Париж господа. Серьезной проблемой для освобожденных крестьян стали выкупные платежи за отошедшую к ним помещичью землю. Восемьдесят процентов общей выкупной суммы сразу же заплатило правительство, но на крестьянство лег этот долг, растянутый на 49 лет. Мы не будем здесь обсуждать проблему крестьянского малоземелья, только заметим, что она была если не выдумана, то неправильно истолковывалась: суть дела была не в недостатке земли и не в помещичьем ею владении ( к 1916 году в руках крестьянства было 90 процентов пашни и 94 процента скота, экспроприировать у помещиков почти ничего не оставалось), - дело было в неправильном землепользовании, в сохранении на селе пресловутой земельной общины. Земля не была у крестьян на начале частной собственности, ею владела община, что, несомненно, сковывало хозяйственную инициативу. Своеобразный крестьянский социализм - одна из констант русского исторического бытия. На этой основе и возникли в России первые социалистические теории, знаменитое народничество. Оно в общем-то совершенно правильно описывало одну несомненную черту национальной жизни: русский человек не был буржуазным. Хорошо это или плохо, открывает ли это какую-то небывалую на Западе перспективу или, наоборот, лишает всякой возможности западного типа развития - уже другой вопрос, который тут обсуждать тоже незачем (тем более, что он давно решен). Но вот что обсудить интересно и необходимо - это вопрос о роли государства в российской истории: даже не то, была ли эта роль благой или негативной (такой громадный феномен невозможно оценить однозначно), но возможно ли в России вообще создать независимое от государства общество или государственный диктат - это русский рок?