Писемский Алексей Феофилактович. Масоны

и адмиральши проглядывала печаль. В тот именно день, как за ними
подсматривала Зудченко, у них произошел такого рода разговор:
- Ты принимала ту микстуру, которую я тебе привезла? - спросила Юлия
Матвеевна сухим тоном.
- Принимала, - отвечала дочь нехотя и с оттенком досады.
- И что же, лучше, поспокойнее себя чувствуешь?
- Нет!
- А покушать чего не хочешь ли?
- Нет!
Проговоря это, Людмила, видимо, терзаемая мучащей ее тоской, встала и
ушла в свою комнату.
Старуха же адмиральша подняла свои глаза на висевший в углу дорожный
образок казанской божией матери, как бы возлагая все свои надежды на
владычицу.
Перед тем как Рыжовым уехать в Москву, между матерью и дочерью, этими
двумя кроткими существами, разыгралась страшная драма, которую я даже не
знаю, в состоянии ли буду с достаточною прозрачностью и силою передать:
вскоре после сенаторского бала Юлия Матвеевна совершенно случайно и без
всякого умысла, но тем не менее тихо, так что не скрипнула под ее ногой ни
одна паркетинка, вошла в гостиную своего хаотического дома и увидала там,
что Людмила была в объятиях Ченцова. Как бы сразу все прояснилось и
объяснилось в недалеком уме старухи: и эта необыкновенная дружба дочери с
Ченцовым, и разные, никогда прежде не замечаемые в Людмиле странности, и
наконец прихварывание ее. Людмила первая заметила мать и, вскрикнув с
ужасом: "мамаша!", убежала к себе наверх. Юлия Матвеевна, с лицом как бы
мгновенно утратившим свое простодушие и принявшим строгое выражение,
обратилась к Ченцову, тоже окончательно смущенному, и сказала:
- Я надеюсь, что ваша нога больше не будет в моем доме?
Ченцов, ничего не ответив, а только неловко поклонившись, ушел из
гостиной, а потом и совсем уехал из хаотического дома.
Адмиральша прошла наверх в комнату дочери. Людмила лежала в постели,
уткнувшись лицом в подушки и плача.
- Мы с тобой завтра же едем в Москву! - проговорила решительно и твердо
адмиральша.
- Зачем? - отозвалась глухо и сквозь слезы дочь.
- Я тебе после скажу!.. Поедешь?
Людмила некоторое время не отвечала. Старуха с прежним выражением в
лице и в какой-то окаменелой позе стояла около кровати дочери и ожидала
ответа ее. Наконец Людмила, не переставая плакать, отозвалась на вопрос
матери:
- Хорошо, мамаша, я поеду с вами... Я знаю, что мне нужно уехать!..
Адмиральша сошла вниз в свою комнату и велела позвать Сусанну и Музу.
Те пришли. Юлия Матвеевна объявила им, что она завтра уезжает с Людмилой в
Москву, потому что той необходимо серьезно полечиться.
- А нас, мамаша, вы разве не возьмете? - спросила Сусанна с удивлением.
- Нет, у меня денег теперь мало, чтобы вас всех везти, - отвечала ей с
твердостью адмиральша.
- Но что же такое с Людмилой? - не отставала Сусанна.
- Она за обедом еще ничего не говорила, что больна, - вмешалась в
разговор и Муза.
- Ей вдруг сделалось дурно! - объяснила, нисколько не теряясь,
адмиральша. - И вы, пожалуйста, не заходите к ней... Она, кажется, немножко
заснула.
Обе сестры однако не послушались матери и, возвратясь наверх, заглянули
в спальню Людмилы. Та лежала на постели неподвижно. Думая, что она, может
быть, в самом деле заснула, Сусанна и Муза отошли от дверей.
- Отчего ж за доктором не пошлют? - сказала последняя.
- Не понимаю!.. Я, впрочем, пойду и скажу об этом матери, - проговорила
Сусанна и немедля же пошла к адмиральше.
Она нашла ее уже стоявшею перед чемоданом, в который Юлия Матвеевна
велела укладывать как можно больше белья Людмилы, а из нарядных ее платьев
она приказала не брать ничего.
- Надобно, по крайней мере, послать за доктором, мамаша, - сказала ей
Сусанна.
- Не нужно, - возразила ей резко адмиральша, - докторов менять нельзя:
там в Москве будут лечить Людмилу другие доктора, а ты лучше съезди за
тетей, скажи ей, чтобы она приехала к вам пожить без меня, и привези ее с
собой.
Сусанна, ничего более не возразив матери, поехала в монастырь исполнить
данное ей поручение. Муза же, встревоженная всей этой неприятной новостью,
села за фортепьяно и начала наигрывать печальную арию.
Сусанна вскоре возвратилась с тетей-монахиней, с которой Юлия Матвеевна
долго совещалась наедине, все что-то толкуя ей, на что монахиня кивала молча
своей трясущейся головой.
На другой день Рыжовы уехали в Москву. Людмила, прощаясь с сестрами,
была очень неразговорчива; адмиральша же отличалась совершенно
несвойственною ей умною распорядительностью: еще ранним утром она отдала
Сусанне пятьдесят рублей и поручила ей держать хозяйство по дому, сказав при
этом, что когда у той выйдут эти деньги, то она вышлет ей еще. Свою поездку
в Москву Юлия Матвеевна предпринимала, решившись продать довольно ценные
брильянтовые вещи, которые она получила в подарок от обожаемого ею адмирала,
когда он был еще ее женихом. Сокровище это Юлия Матвеевна думала сохранить
до самой смерти, как бесценный залог любви благороднейшего из смертных; но
вышло так, что залог этот приходилось продать. Сколь ни тяжело было таковое
решение для нее, но она утешала себя мыслью, что умерший супруг ее,
обретавшийся уж, конечно, в раю и все ведавший, что на земле происходит, не
укорит ее, несчастную, зная, для чего и для какой цели продавался его
подарок.
Едучи дорогой, Юлия Матвеевна не вскрикивала, когда повозка скашивалась
набок, и не крестилась боязливо при съезде с высоких гор, что она прежде
всегда делала; но, будучи устремлена мысленно на один предмет, сидела
спокойно и расспрашивала издалека и тонко Людмилу обо всем, что касалось
отношений той к Ченцову.
Людмила с серьезным и печальным выражением в глазах и не без борьбы с
собой рассказала матери все.
- Но ты будешь и потом еще видаться с Ченцовым? - проговорила как бы
спокойно Юлия Матвеевна.
- Как же я буду видаться с ним?.. Он остался в одном городе, а я буду
жить в другом! - возразила Людмила.
- Он, вероятно, приедет за тобой в Москву! - заметила мать.
Людмила закинула несколько назад свою хорошенькую головку и как бы
что-то такое обдумывала; лицо ее при этом делалось все более и более
строгим.
- Нет, я не буду с ним видаться и в Москве и нигде во всю жизнь мою! -
сказала она.
Адмиральша не совсем доверчиво посмотрела на дочь и уж станции через
две после этого разговора начала будто бы так, случайно, рассуждать, что
если бы Ченцов был хоть сколько-нибудь честный человек, то он никогда бы не
позволил себе сделать того, что он сделал, потому что он женат.
- Он двоюродный племянник мне, а в таком близком родстве брак
невозможен! - сказала она в заключение.
Людмила чуть ли не согласилась с матерью безусловно.
Но откуда и каким образом явилась такая резкая перемена в воззрениях,
такая рассудительность и, главное, решительность в действиях матери и
дочери? - спросит, пожалуй, читатель. Ответить мне легко: Юлия Матвеевна
сделалась умна и предусмотрительна, потому что она была мать, и ей пришлось
спасать готовую совсем погибнуть дочь... Что касается до Людмилы, то в душе
она была чиста и невинна и пала даже не под влиянием минутного чувственного
увлечения, а в силу раболепного благоговения перед своим соблазнителем; но,
раз уличенная матерью, непогрешимою в этом отношении ничем, она мгновенно
поняла весь стыд своего проступка, и нравственное чувство девушки заговорило
в ней со всей неотразимостью своей логики.
Как ожидала Юлия Матвеевна, так и случилось: Ченцов, узнав через весьма
короткое время, что Рыжовы уехали в Москву, не медлил ни минуты и ускакал
вслед за ними. В Москве он недель около двух разыскивал Рыжовых и, только уж
как-то через почтамт добыв их адрес, явился к ним. Юлия Матвеевна, зорко и
каждодневно поджидавшая его, вышла к нему и по-прежнему сурово объявила, что
его не желают видеть.
Ченцов, измученный и истерзанный, взбесился.
- Вы не имеете права так бесчеловечно располагать счастием вашей
дочери! - воскликнул он и пошел было в соседнюю комнату.
Адмиральша обмерла, тем более, что Людмила сама появилась навстречу ему
в дверях этой комнаты.
Ченцов провопиял к ней:
- Людмила, прости меня!.. Я разведусь с женой и женюсь на тебе!
Людмила была с опущенными в землю глазами.
- Нет, вам нельзя жениться на мне!.. Я вам родня!.. Уезжайте!
Произнеся это, Людмила захлопнула за собой дверь.
Ченцов остался с поникшей головой, потом опустился на стоявшее недалеко
кресло и, как малый ребенок, зарыдал. Адмиральша начинала уж смотреть на
него с некоторым трепетом: видимо, что ей становилось жаль его. Но Ченцов не
подметил этого, встал, глубоко вздохнул и ушел, проговорив:
- Людмила, я вижу, никогда меня не понимала: я любил ее, и любил больше
всех в мире.
Точно гора с плеч свалилась у адмиральши. Дальше бы, чего доброго, у
нее и характера недостало выдержать. Спустя немного после ухода Ченцова,
Людмила вышла к адмиральше и, сев около нее, склонила на плечо старушки свою
бедную голову; Юлия Матвеевна принялась целовать дочь в темя. Людмила
потихоньку плакала.
- Не плакать, а радоваться надобно, что так случилось, - принялась,
Юлия Матвеевна успокаивать дочь. - Он говорит, что готов жениться на тебе...
Какое счастье!.. Если бы он был совершенно свободный человек и посторонний,
то я скорее умерла бы, чем позволила тебе выйти за него.
Людмила слушала мать все с более и более тоскливым выражением в лице.
- Мне Егор Егорыч говорил, - а ты знаешь, как он любил прежде Ченцова,
- что Валерьян - погибший человек: он пьет очень... картежник безумный, и
что ужасней всего, - ты, как девушка, конечно, не понимаешь этого, - он
очень непостоянен к женщинам: у него в деревне и везде целый сераль{137}.
При последних словах Юлия Матвеевна покраснела немного.
- Ну, мамаша, не браните его очень... мне это тяжело! - остановила ее
Людмила.
И адмиральша умолкла, поняв, что она достаточно объяснила дочери все,
что следует.
Ченцов между тем, сходя с лестницы, точно нарочно попал на глаза Миропы
Дмитриевны, всходившей в это время на лестницу. Она исполнилась восторгом,
увидав выходящего из квартиры Рыжовых мужчину.
- Вы были у адмиральши? - спросила она, почти загораживая дорогу
Ченцову.
- Да, - ответил ей тот грубо.
- Я честь имею рекомендоваться: подполковница Зудченко и хозяйка
здешнего дома! - объявила Миропа Дмитриевна.
Ченцов не понимал, к чему она это говорит.
- Вы, конечно, часто будете бывать у адмиральши? - допытывалась Миропа
Дмитриевна.
- Нет-с, я скоро уезжаю из Москвы, - проговорил, едва владея собою,
Ченцов и быстро сошел вниз, причем он даже придавил несколько Миропу
Дмитриевну к перилам лестницы, но это для нее ничего не значило; она
продолжала наблюдать, как Ченцов молодцевато сел на своего лихача и съехал с
ее дворика.
Весь остальной день Миропа Дмитриевна испытывала нестерпимое желание
рассказать о случившемся капитану Звереву, который почему-то давно не был у
нее. Произошло его отсутствие оттого, что капитан, возбужденный рассказами
Миропы Дмитриевны о красоте ее постоялки, дал себе слово непременно увидать
m-lle Рыжову и во что бы то ни стало познакомиться с нею и с матерью ее,
ради чего он, подобно Миропе Дмитриевне, стал предпринимать каждодневно
экскурсии по переулку, в котором находился домик Зудченки, не заходя,
впрочем, к сей последней, из опасения, что она начнет подтрунивать над его
увлечением, и в первое же воскресенье Аггей Никитич, совершенно неожиданно
для него, увидал, что со двора Миропы Дмитриевны вышли: пожилая, весьма
почтенной наружности, дама и молодая девушка, действительно красоты
неописанной. Что это были Рыжовы, капитан не сомневался и в почтительном,
конечно, отдалений последовал за ними. Рыжовы вошли в церковь ближайшего
прихода. Капитан тоже вошел туда и все время службы не спускал глаз с
молившейся усердно и даже со слезами Людмилы. Красота ее все более и более
поражала капитана, так что он воспринял твердое намерение каждый праздник
ходить в сказанную церковь, но дьявольски способствовавшее в этом случае ему
счастье устроило нечто еще лучшее: в ближайшую среду, когда капитан на плацу
перед Красными казармами производил ученье своей роте и, крикнув звучным
голосом: "налево кругом!", сам повернулся в этом же направлении, то ему
прямо бросились в глаза стоявшие у окружающей плац веревки мать и дочь
Рыжовы. Капитан мгновенно скомандовал роте: "стой, вольно!" Ружья у солдат
опустились, офицеры всунули свои сабли в ножны, послышались чиханье,
сморканье и мелкие разговорцы. Капитан между тем быстро подошел к Рыжовым.
- Вы, может быть, приезжие, и вам угодно видеть наше учение?..
Пожалуйте сюда за веревку! - проговорил он самым вежливым голосом, поднимая
своей могучей рукой перед головами дам веревку, чтобы удобнее было им
пройти; но обе дамы очень сконфузились, и Юлия Матвеевна едва ответила ему:
- Merci, мы и здесь постоим.
- Но вас тут может обеспокоить простой народ! - подхватил капитан, хотя
из простого народа в глазеющей и весьма малочисленной публике не было
никого. - И вы, как я догадываюсь, изволите жить в доме моей хорошей
приятельницы, madame Зудченки? - продолжал Аггей Никитич, ввернув
французское словцо.
- Да, - произнесла протяжно адмиральша и взглянула на дочь.
В ответ на ее взгляд, Людмила сказала:
- Пойдемте, мамаша, я устала.
- Пойдем! - согласилась адмиральша, и они пошли по направлению к своей
квартире.
- Питаю надежду, что вы позволите мне явиться к вам! - крикнул им вслед
капитан.
Адмиральша на это что-то такое неясно ему ответила, но, как бы то ни
было, Аггей Никитич остался бесконечно доволен таким событием и в тот же
вечер отправился к Миропе Дмитриевне с целью быть поближе к Людмиле и хоть
бы подышать с нею одним воздухом.
Миропа Дмитриевна встретила его с радостным восторгом.
- Я все разузнала, все!.. - объявила она, как только он вошел.
- Что? - спросил капитан с некоторым неудовольствием.
- Он был у нее!
- Кто? - повторил тем же тоном капитан.
- Фамилии его я не знаю; но это, я вам скажу, такой мужчина, что я
молодцеватее и красивее его не встречала.
Капитан передернул немного плечами. Ему несколько странно было слышать,
что Миропа Дмитриевна, по ее словам, никого молодцеватее какого-то там
господина не встречала, тогда как она видала и даже теперь видела перед
собою Аггея Никитича.
- Сколько же раз этот барин был у Рыжовых? - полюбопытствовал он.
- Всего один раз, и когда я его спросила, что он, вероятно, часто будет
бывать у своих знакомых, так он сказал: "Нет, я скоро уезжаю из Москвы!", и
как я полагаю, что тут точно что роман, но роман, должно быть, несчастный.
"О, если это несчастный роман, - подумал с просиявшим лицом капитан, -
то он готов покрыть все, что бы там ни было, своим браком с этой прелестной
девушкой".

II

Подъезжая к Москве, Егор Егорыч стал рассуждать, как ему поступить:
завезти ли только Сусанну к матери, или вместе с ней и самому зайти? То и
другое как-то стало казаться ему неловким, так что он посоветовался с
Сусанной.
- Ах, непременно зайдите со мною! - сказала та, чувствуя если не страх,
то нечто вроде этого при мысли, что она без позволения от адмиральши поехала
к ней в Москву; но Егор Егорыч, конечно, лучше ее растолкует Юлии Матвеевне,
почему это и как случилось.
Когда они подъехали к дому Зудченки, первая их увидала сидевшая у окна
Людмила и почти закричала на всю комнату:
- Мамаша, мамаша, Егор Егорыч и Сусанна к нам приехали!.. Спасите
меня!.. И не показывайте Егору Егорычу!.. Мне стыдно и страшно его видеть!..
- и затем, убежав в свою комнату, она захлопнула за собою дверь и, по
обыкновению, бросилась в постель и уткнула свое личико в подушку.
Юлия Матвеевна тоже совершенно растерялась; накопленное ею присутствие
духа начало оставлять ее, тем более, что приезд Егора Егорыча и дочери
случился так неожиданно для нее; но бог, как она потом рассказывала, все
устроил. Прежде Марфина к ней вошла, и вошла довольно робко, Сусанна.
- Ты это как к нам приехала? - проговорила Юлия Матвеевна, с одной
стороны невольно обрадованная приездом дочери.
- Меня привез Егор Егорыч!.. - поспешила та ответить, целуя и обнимая
мать.
Марфин, с умыслом, кажется, позамедливший несколько в маленькой
прихожей, наконец, предстал перед Юлией Матвеевной.
- Я счел нужным, - забормотал он, - привезти к вам Сусанну Николаевну,
потому что она очень и очень об вас скучала.
- Это я предчувствовала! - ответила адмиральша, отводя своих гостей
подальше от комнаты Людмилы и усаживая их.
- Что Людмила? - спросила Сусанна.
Егор Егорыч понурил при этом голову.
- Она была очень больна... теперь ей несколько лучше; но к ней никак
нельзя входить... такая нечаянная встреча может ее чрезвычайно расстроить...
- толковала Юлия Матвеевна, чувствовавшая, что твердость духа опять
возвращается к ней.
- Мы к ней и не пойдем! - подхватила Сусанна, очень довольная пока и
тем, что видит мать.
Егор Егорыч продолжал держать голову потупленною. Он решительно не мог
сообразить вдруг, что ему делать. Расспрашивать?.. Но о чем?.. Юлия
Матвеевна все уж сказала!.. Уехать и уехать, не видав Людмилы?.. Но тогда
зачем же он в Москву приезжал? К счастью, адмиральша принялась хлопотать об
чае, а потому то уходила в свою кухоньку, то возвращалась оттуда и таким
образом дала возможность Егору Егорычу собраться с мыслями; когда же она
наконец уселась, он ей прежде всего объяснил:
- Музу мы оставили совершенно здоровою и покойною.
- Благодарю вас, благодарю! - поблагодарила Юлия Матвеевна.
- Потом (это уж Егор Егорыч начал говорить настойчиво)... вам здесь,
вероятно, трудно будет жить с двумя дочерьми!.. Вот, пожалуйста, возьмите!
Говоря это, Егор Егорыч выложил целую кучу денег перед адмиральшей.
- Нет, нет! - возразила та, вспыхнув.
- Не нет, а да!.. - почти прикрикнул на нее Егор Егорыч.
- Клянусь, что я не нуждаюсь, и вот вам доказательство! - продолжала
адмиральша, выдвигая ящик, в котором действительно лежала довольно
значительная сумма денег: она еще с неделю тому назад успела продать свои
брильянты.
Егор Егорыч после того схватил свои деньги и сунул их опять в карман:
ему словно бы досадно было, что Юлия Матвеевна не нуждалась.
- Теперь вам, конечно, не до меня! - бормотал он. - Но когда же я могу
приехать к вам, чтобы не беспокоить ни вас, ни Людмилу?
Этот вопрос поставил Юлию Матвеевну в чрезвычайно затруднительное
положение.
- Видите... - начала она что-то такое плести. - Людмиле делают ванны,
но тогда только, когда приказывает доктор, а ездит он очень неаккуратно, -
иногда через день, через два и через три дня, и если вы приедете, а Людмиле
будет назначена ванна, то в этакой маленькой квартирке... понимаете?..
- Понимаю!.. - перебил ее Марфин, уже догадавшийся, что адмиральша и
Людмила стесняются его присутствием, и прежнее подозрение касательно сей
последней снова воскресло в нем и облило всю его душу ядом.
Он стал торопливо и молча раскланиваться.
- Я вам напишу, непременно напишу... Где вы остановитесь? - говорила
ему адмиральша.
- У Шевалдышева, как и всегда, у Шевалдышева! - повторил своей
скороговоркой Егор Егорыч.
По отъезде его для Юлии Матвеевны снова наступило довольно
затруднительное объяснение с Сусанной.
- Но чем особенно больна теперь Людмила? - начала та допытываться, как
только осталась вдвоем с матерью.
- Ах, у нее очень сложная болезнь! - вывертывалась Юлия Матвеевна, и
она уж, конечно, во всю жизнь свою не наговорила столько неправды, сколько
навыдумала и нахитрила последнее время, и неизвестно, долго ли бы еще у нее
достало силы притворничать перед Сусанной, но в это время послышался голос
Людмилы, которым она громко выговорила:
- Мамаша, позовите ко мне Сусанну!
Адмиральша, кажется, не очень охотно и не без опасения ввела ту к
Людмиле, которая все еще лежала на постели и указала сестре на стул около
себя. Сусанна села.
- А вы, мамаша, уйдите! - проговорила Людмила матери.
Старушка удалилась. Людмила ласково протянула руку Сусанне. Та долее не
выдержала и, кинувшись сестре на грудь, начала ее целовать: ясное
предчувствие ей говорило, что Людмила была несчастлива, и очень несчастлива!
- Что такое с тобой, Людмила? - произнесла она. - Я прошу, наконец
умоляю тебя не секретничать от меня!
- Я не буду секретничать и все тебе скажу, - отвечала Людмила.
Тогда Сусанна снова села на стул. Выражение лица ее хоть и было
взволнованное, но не растерянное: видимо, она приготовилась выслушать много
нехорошего. Людмила, в свою очередь, тоже поднялась на своей постели.
- Я не больна, ничем не больна, но я ношу под сердцем ребенка, - тихо
объяснила она.
Сусанна все ожидала услышать, только не это.
- Я любила... или нет, это неправда, я и до сих пор еще люблю
Ченцова!.. Он божество какое-то для меня! - добавила Людмила.
Несмотря на совершеннейшую чистоту своих помыслов, Сусанна тем не менее
поняла хорошо, что сказала ей сестра, и даже чуткой своей совестью на
мгновение подумала, что и с нею то же самое могло быть, если бы она
кого-либо из мужчин так сильно полюбила.
- Но я полагала, что ты любишь Егора Егорыча, - почти прошептала она.
- Нет, Марфина я никогда не любила!.. Он превосходнейший человек, и ты
вот гораздо достойнее меня полюбить его.
Сусанна почему-то покраснела при этом.
- А Ченцов теперь здесь, в Москве? - спросила она робко после
некоторого молчания.
- Не знаю, - отвечала Людмила, - он приезжал тут; но я ему сказала, что
не могу больше видаться с ним.
- Как же ты это сказала, когда еще любишь его? - заметила по-прежнему
тихо Сусанна.
- Я люблю его и вместе ненавижу... Но постой, мне очень тяжело и
тошно!.. Не расспрашивай меня больше!.. - проговорила Людмила и склонилась
на подушку.
Сусанна пересела к ней на постель и, взяв сестру за руки, начала их
гладить. Средству этому научил ее Егор Егорыч, как-то давно еще
рассказывавший при ней, что когда кто впадает в великое горе, то всего
лучше, если его руки возьмут чьи-нибудь другие дружеские руки и начнут их
согревать. Рекомендуемый им способ удался Сусанне. Людмила заметно
успокоилась и сказала сестре:
- Теперь пойди, поразговори мамашу, а то я ее, бедную, измучила.
Сусанна тотчас же исполнила желание Людмилы и перешла к адмиральше,
которую сильно волновала неизвестность, о чем сестры разговаривали.
- Тебе Людмила рассказала?.. - спросила она трепетным голосом.
- Рассказала, и мы вас просим об одном - не тревожиться и беречь себя!
- Что уж мне беречь себя! - полувоскликнула старушка. - Вы бы только
были счастливы, вот о чем каждоминутно молитва моя! И меня теперь то больше
всего тревожит, - продолжала она глубокомысленным тоном, - что Людмила
решительно не желает, чтобы Егор Егорыч бывал у нас; а как мне это
сделать?..
- Егора Егорыча нельзя нам не принимать! - сказала с твердостью
Сусанна.
- Знаю и понимаю это! - подхватила адмиральша, обрадованная, что
Сусанна согласно с нею смотрит. - Ты вообрази одно: он давно был
благодетелем всей нашей семьи и будет еще потом, когда я умру, а то на кого
я вас оставлю?.. Кроме его - не на кого!
- Не на кого! - подтвердила и Сусанна: в сущности, она из всей семьи
была более других рассудительна и, главное, наделена твердым характером.
- Не внушишь ли ты как-нибудь Людмиле, а я не берусь, - сказала,
разводя, по обыкновению, руками, адмиральша: увидав себе опору в Сусанне,
она начала немножко прятаться за нее. Свою собственную решительность она
слишком долго напрягала, и она у нее заметно начала таять.
- Я поговорю с сестрою! - успокоила Сусанна мать, и на другой же день,
когда Людмила немножко повеселела, Сусанна, опять-таки оставшись с ней
наедине, сказала:
- Мамашу теперь беспокоит, что ты не хочешь встречаться с Егором
Егорычем.
- Да, мне стыдно его... Он должен презирать меня! - проговорила
Людмила.
На высоком лбу Сусанны пробежали две морщинки, совершенно еще
несвойственные ее возрасту.
- Егор Егорыч не только что тебя, - возразила она, - но и никого в
мире, я думаю, не может презирать!.. Он такой добрый христианин, что...
И Сусанна не докончила своей мысли.
Дело в том, что Егор Егорыч дорогой, когда она ехала с ним в Москву,
очень много рассуждал о разных евангелических догматах, и по преимуществу о
незлобии, терпении, смиренномудрии и любви ко всем, даже врагам своим;
Сусанна хоть и молча, но внимала ему всей душой.
- Мамаша очень желает написать ему, чтобы он приехал к нам, а то он,
боясь тебя беспокоить, вероятно, совсем не будет у нас бывать, - докончила
она.
- Хорошо, пускай напишет, - ответила Людмила.
- И тебя это не расстроит сильно, когда он приедет?
- Нет, не думаю.
Сусанна, опять-таки не скоро и поговорив еще раз с Людмилой на
предыдущую тему, объявила наконец матери:
- Людмила сказала мне, что ей ничего, если Егор Егорыч будет у нас...
Вы ему напишите.
- Душечка, ангел мой! - воскликнула адмиральша. - Напиши ему от меня...
Ты видишь, как дрожат у меня руки.
У адмиральши действительно от всего перечувствованного ею руки ходенем
ходили, и даже голова, по семейному сходству с монахиней, начинала немного
трястись.
Сусанна с удовольствием исполнила просьбу матери и очень грамотным
русским языком, что в то время было довольно редко между русскими барышнями,
написала Егору Егорычу, от имени, конечно, адмиральши, чтобы он завтра
приехал к ним: не руководствовал ли Сусанною в ее хлопотах, чтобы Егор
Егорыч стал бывать у них, кроме рассудительности и любви к своей семье,