Писемский Алексей Феофилактович. Масоны

хороша, но потом и ее искусственная грудь, а там как-то живописно
расположенные на разных местах складки ее платья. Надо всем этим, конечно,
преобладала мысль, что всякий человек должен иметь жену, которая бы его
любила, и что любви к нему Миропе Дмитриевне было не занимать стать, но, как
ни являлось все это ясным, червячок сомнения шевелился еще в уме Аггея
Никитича.
- Миропа Дмитриевна, скажу вам откровенно, - начал он суровым голосом,
- я человек простой и нехитростный, а потому не знаю хорошенько, гожусь ли я
вам в мужья, а также и вы мне годитесь ли?
- Вы мне годитесь, и я вам гожусь, - ответила Миропа Дмитриевна. -
Может быть, вы иногда будете фантазировать о молоденьких женщинах...
- Нет, я больше не буду фантазировать об этом: я теперь постарел, и
мне, главное, одно надо - как можно больше учиться и читать и прежде всего
повидаться с Егором Егорычем.
- С Егором Егорычем вы повидаетесь, как мы только поедем на вашу
службу, и я вместе с вами заеду к нему и поучусь у него.
- Не мешает это никому! - заметил Аггей Никитич, мотнув глубокомысленно
головой.
Конечно, Миропа Дмитриевна, по своей практичности, втайне думала, что
Аггею Никитичу прежде всего следовало заняться своей службой, но она этого
не высказала и намерена была потом внушить ему, а если бы он не внял ей, то
она, - что мы отчасти знаем, - предполагала сама вникнуть в его службу и
извлечь из нее всевозможные выгоды, столь необходимые для семейных людей,
тем более, что Миропа Дмитриевна питала полную надежду иметь с Аггеем
Никитичем детей, так как он не чета ее первому мужу, который был изранен и
весь больной.

IV

Ченцов в последнее время чрезвычайно пристрастился к ружейной охоте, на
которую ходил один-одинешенек в сопровождении только своей лягавой собаки.
Катрин несколько раз и со слезами на глазах упрашивала его не делать этого,
говоря, что она умирает со страху от мысли, что он по целым дням бродит в
лесу, где может заблудиться или встретить медведя, волка...
- А если встречу, так пристрелю, - у меня с собою ружье двуствольное:
одно с дробью, а другое с пулей, - отвечал ей, смеясь, Ченцов.
- Но все-таки бери с собой кого-нибудь! - не отставала от него Катрин.
- Ну, хоть управляющего, что ли... Он, конечно, знает здешнюю местность
лучше, чем ты!
- Зачем же я буду брать управляющего, когда он вовсе не охотник; кроме
того, он завален делами по хозяйству, а я, вдобавок, еще буду таскать его за
собой верст по тридцати в день, - это невежливо и бесчеловечно! - возражал
ей Ченцов.
- Если он не охотник, пусть ходит с тобой кто-нибудь из людей: между
ними множество охотников.
- Ни одного!
- Как ни одного, когда у нас псарей двадцать человек! - воскликнула с
удивлением Катрин.
- То псари, а не ружейные охотники: они не понимают этой охоты! И что ж
мне за радость водить за собой ничего не понимающего дурака, который будет
мне только мешать! - стоял упорно на своем Ченцов.
Тогда Катрин придумала новое средство не пускать мужа одного на охоту.
- Если уж ты так любишь охотиться, - говорила она, - так езди лучше со
псовой охотой, и я с тобой стану ездить... По крайней мере я не буду тогда
мучиться от скуки и от страха за тебя, а то это ужасно, что я переживаю, -
пощади ты меня, Валерьян!
- Какая же в июле псовая охота? - сказал ей тот. - Она начнется с
осени, а теперь охота на дичь!
- Но ты и дичи ничего не застреливаешь и всегда возвращаешься с пустым
ягдташем! - заметила Катрин.
Ченцов при этом покачал головой.
- В ягдташ мой даже заглядывает!.. - проговорил он с досадой. - Ты
скоро будешь меня держать, как Людовик XI{300} кардинала ла-Балю{300}, в
клетке; женясь, я не продавал же тебе каждой минуты своей жизни!
- Как ты не хочешь понять, что это от любви к тебе проистекает! -
проговорила жалобным голосом Катрин.
- Любовь, напротив, делает людей снисходительными, а не деспотами! -
возразил Ченцов.
Катрин сама понимала, что она слишком многого требовала от мужа. Добро
бы он возвращался домой пьяный или буйный, - ничего этого не было. Ченцов,
дома даже, стал гораздо меньше пить; спал он постоянно в общей спальне с
женой, хотя, конечно, при этом прежних страстных сцен не повторялось.
Словом, все, что делал и говорил муж, она находила весьма натуральным; но
непонятный страх и совершенно уверенное ожидание каких-то опасностей и
несчастий не оставляли ее ни на минуту, и - увы! - предчувствия не
обманывали Катрин. Действительно, над ее головой висела опасность, которая
вскоре и разразилась. Дело в том, что Ченцов, по указанию управляющего,
отыскал в селе старуху Арину Семенову и достигнул через посредство ее
возможности таинственных наслаждений, каковые Арина первоначально устроила
ему с одною сельскою девицею, по имени Маланьей; но та оказалась столь
бесстыжею и назойливою, что с первого же свидания опротивела Ченцову до
омерзения, о чем он объявил Арине; тогда сия обязательная старуха употребила
все свое старание и уменье и свела его с тою снохою пчеловода, на которую
намекнул ему Тулузов. Бабенка эта действительно оказалась прехорошенькой и
премечтательной, так что в этом отношении Людмиле, пожалуй, не уступала.
Ченцов увлекся ею до чертиков. Между тем Маланья, побуждаемая главным
образом корыстью, ждала с великим нетерпением получить от синьковского
барина новое приглашение; когда же такового не последовало, она принялась
разведывать, нет ли у нее соперницы, и весьма скоро дознала, что барин этот
стал возжаться с своей крепостной крестьянкой из деревни Федюхиной. Прежде
всего Маланья прибежала к старухе Арине, разругалась с ней, почесть
наплевала ей в глаза, говоря, что это ей, старой чертовке, а также и подлой
Аксютке (имя мечтательной бабенки) не пройдет даром! Все это старуха Арина
скрыла от Ченцова, рассчитывая так, что бесстыжая Маланья языком только
брешет, ан вышло не то, и раз, когда Валерьян Николаич, приехав к Арине,
сидел у нее вместе с своей Аксюшей в особой горенке, Маланья нагрянула в
избу к Арине, подняла с ней ругню, мало того, - добралась и до Ченцова.
- Так барину поступать нехорошо! - заорала она, распахнув дверь в
горенку. - Коли я теперича согласилась с вами, так зачем же вам брать
другую?.. Что же я на смех, что ли, далась? Я девушка честная, а не
какая-нибудь!
- Какая ты честная девушка, коли ты в остроге сидела за то, что купца
обокрала! - кричала не тише Маланьи стоявшая за ней старуха Арина.
- Врешь, врешь!.. Ты не клепли, ведьма!.. А уж тебе, Аксинья, коли где
встречу, всю косу растреплю!.. Ты не отбивай у других! - продолжала орать
Маланья.
Бедная Аксюша при этом хлобыснулась своим красивым лицом на стол и
закрылась рукавом рубахи, как бы желая, чтобы ей никого не видеть и чтобы ее
никто не видел. Ченцов, ошеломленный всей этой сценой, при последней угрозе
Маланьи поднялся на ноги и крикнул ей страшным голосом:
- Вон!.. Прогони ее, Арина! - приказал он старухе.
- А я ее вот чем смажу, - подхватила та и прямо же хватила попавшею ей
под руку метлою Маланью по шее.
- Метла-то, дьяволица, о двух концах! - вскрикнула, в свою очередь,
Маланья и хотела было вырвать у Арины метлу, но старуха крепко держала свое
оружие и съездила Маланью уже по лицу, которая тогда заревела и побежала,
крича: "Погодите! Постойте!"
Старуха Арина поспешила запереть весь свой домишко изнутри, но не
прошло и пяти минут, как перед ее избой снова показалась Маланья и уже в
сопровождении своего старого родителя, который явился босиком и в совершенно
разорванной рубахе. Он был пропившийся кузнец, перед тем только пересланный
из Москвы в деревню по этапу. Кузнец и Маланья принялись стучать во входную
дверь в избу, но старуха Арина не отпирала; тогда Маланья и ее родитель
подошли к окнам горенки и начали в них стучать. Ченцову наконец надоело
такое осадное положение: он с бешенством в лице подскочил к окну и распахнул
его.
- Что вам надобно? - крикнул он громовым голосом, так, что кузнец,
видимо, струхнул.
- Ваше превосходительство, - начал он, прижимая руку к своей
полуобнаженной груди, - теперича я родитель этой девушки, за что ж так меня
и ее обижать?..
- Не вас обижают, а вы буяните тут! - кричал Ченцов. - Чего,
собственно, вы хотите от меня?
- Ваше превосходительство, мы люди бедные, - продолжал кузнец, - а
чужим господам тоже соблазнять не дозволено девушек, коли нет на то согласия
от родителей, а я как же, помилуйте, могу дать позволенье на то, когда мне
гривны какой-нибудь за то не выпало.
- Вот тебе не гривна, а больше! - проговорил Ченцов и кинул
десятирублевую.
- Благодарю покорно, ваше высокопревосходительство! - сказал кузнец
радостным голосом и хватая бумажку с земли.
- Ну, и убирайтесь сию же минуту!
- Уберемся, ваше превосходительство, - отвечал кузнец.
Ченцов затворил окно, но еще видел, как родитель Маланьи медленно пошел
с нею от избы Арины, а потом, отойдя весьма недалеко, видимо, затеял брань с
дочерью, которая кончилась тем, что кузнец схватил Маланью за косу и куда-то
ее увел.
- Черт знает, что это такое! - произнес Ченцов, садясь на небольшой
диванчик: несмотря на разнообразие его любовных похождений, с ним никогда
ничего подобного не случалось.
- Ах, барин, здесь ужасть какой народ супротивный, и все что ни есть
буяны! - проговорила тихим голосом Аксюша, поднявшая наконец лицо свое.
- Пойдем, моя милая, я тебя провожу! - сказал Ченцов, встав с диванчика
и облекаясь в свои охотничьи доспехи.
- Проводите, барин, а то они беспременно подстерегут меня и изобьют!
- Пусть себе попробуют! - произнес Ченцов, молодецки мотнув головой, и
повел Аксюшу под руку по задворкам деревни.
Идти потом в Федюхино пришлось им по небольшому березовому перелеску.
Ночь была лунная и теплая. Аксинья, одетая в новый ситцевый сарафан, белую
коленкоровую рубаху и с красным платком на голове, шла, стыдливо держась за
руку барина. Она была из довольно зажиточного дома, и я объяснить даже
затрудняюсь, как и почему сия юная бабеночка пала для Ченцова: может быть,
тоже вследствие своей поэтичности, считая всякого барина лучше мужика; да
мужа, впрочем, у нее и не было, - он целые годы жил в Петербурге и не сходил
оттуда.
Версты через три Аксинья, слабенькая физически, заметно утомилась.
- Присядь и отдохни, Аксюша, - сказал, заметивши ее усталость, Ченцов.
В это время они проходили довольно сухую поляну.
- Да, барин, уж извините! - проговорила она и опустилась на траву.
Ченцов уселся рядом с нею; Аксинья немедленно же склонила свою голову
на его ноги. Оба они при довольно тусклом лунном освещении, посреди травы и
леса, с бегающею около и как бы стерегущею их собакою, представляли весьма
красивую группу: молодцеватый Ченцов в щеголеватом охотничьем костюме,
вооруженный ружьем, сидел как бы несколько в грозной позе, а лежавшая
головою на его ногах молодая бабеночка являла бог знает уже откуда
прирожденную ей грацию. Начавшийся между ними разговор тоже носил
поэтический характер.
- Ты меня любишь, Ксюша? - спрашивал Ченцов.
- Люблю, барин, - отвечала она, не поднимая головы.
- И я тебя люблю! - произнес трепетно-страстным голосом Ченцов.
- Я знаю это, барин, - говорила Аксинья, не изменяя своей позы.
- Но тебя, может быть, беспокоит эта нахальная Маланья? - спросил
Ченцов.
- Нет, барин... Что ж это?.. Нет, нет! - повторила Аксинья. - Только,
барин, одно смею вам сказать, - вы не рассердитесь на меня, голубчик, - я к
Арине ходить боюсь теперь... она тоже женщина лукавая... Пожалуй, еще, как
мы будем там, всякого народу напускает... Куда я тогда денусь с моей бедной
головушкой?..
- Где ж мы будем видаться? К тебе в избу мне приехать нельзя!.. -
проговорил Ченцов.
- Ай, барин, как это возможно! - воскликнула Аксинья. - У нас дом очень
строгий!..
- Так в лесу, что ли, где-нибудь? - спрашивал Ченцов.
- Нет, в лесу нельзя! Он полнехонек теперь мальчишками и старухами, -
все за ягодами ходят!
- В таком случае где же, милая моя? Неужели мы с тобой и видаться
перестанем?
- Как это возможно не видаться?! - опять воскликнула Аксинья. - А я,
барин, вот что удумала: я буду попервоначалу рожь жать, а опосля горох
теребить, и как вы мне скажете, в какой день придете в нашу деревню, я уж
вас беспременно увижу и прибегу в овины наши, - и вы туда приходите!
- Но как я узнаю ваш овин? Их там несколько! - заметил Ченцов.
- Да я вас подожду у нашего-то овина; там теперь николи ни единого
человека не бывает.
- Отлично придумала!.. О, моя милушка, душка моя! - сказал Ченцов и
начал целовать Аксюшу так же страстно и нежно, как когда-то целовал он и
Людмилу, а затем Аксинья одна уже добежала домой, так как Федюхино было
почти в виду!
Условленные таким образом свидания стали повторяться почти каждодневно,
но продолжались они, впрочем, недолго. Маланья, не получившая от родителя ни
копейки из денег, данных ему Ченцовым, и даже прибитая отцом, задумала за
все это отомстить Аксинье и барину, ради чего она набрала целое лукошко
красной морошки и отправилась продавать ее в Синьково, и так как Екатерина
Петровна, мелочно-скупая, подобно покойному Петру Григорьичу, в хозяйстве,
имела обыкновение сама покупать у приходящих крестьянок ягоды, то Маланья,
вероятно, слышавшая об этом, смело и нагло вошла в девичью и потребовала,
чтобы к ней вызвали барыню. Катрин вышла к ней. Маланья запросила за свое
лукошко очень дорого.
- Ты, девушка, с ума, я вижу, сошла! - возразила Катрин. - Я покупаю
морошку втрое дешевле.
- Да вы, сударыня, может, покупаете у ваших крестьян: они люди богатые
и все почесть на оброках, а нам где взять? Родитель у меня в заделье,
господа у нас не жалостливые, где хошь возьми, да подай! Не то, что вы с
вашим супругом! - выпечатывала бойко Маланья. - У вас один мужичок из
Федюхина - Власий Македоныч - дом, говорят, каменный хочет строить, а тоже
откуда он взял? Все по милости господской!
- Какая же ему особенная милость господская была? - спросила Катрин с
некоторым любопытством, так как она вовсе не считала ни себя, ни покойного
отца своего особенно щедрыми и милостивыми к своим крепостным людям.
- Этого не сказывают, а хвастают! - придумывала и врала Маланья,
попадавшая, впрочем, безошибочно в цель.
- А из кого семья Власия состоит? - спросила Катрин; голос ее при этом
был какой-то странный.
- Да у них старик со старухой, сын ихний - питерщик - и сноха.
- Молоденькая и хорошенькая эта сноха?
- Женщина очень красивая! - объяснила Маланья.
Для ревнивого и сметливого ума Катрин было достаточно этого короткого
разговора, чтобы заподозрить многое. Купив ягоды и сказав Маланье, что она
может идти домой, Екатерина Петровна впала в мучительное раздумье: основным
ее предположением было, что не от Валерьяна ли Николаича полился золотой
дождь на старика Власия, которого Катрин знала еще с своего детства и вовсе
не разумела за очень богатого мужика, - и полился, разумеется, потому, что у
Власия была сноха красивая. "Но тогда, - спрашивала себя Катрин, - откуда у
Валерьяна могли появиться такие значительные деньги, на которые можно было
бы выстроить каменный дом? Может быть, он взял у управляющего?" - пришло на
мысль Екатерине Петровне. Пользуясь обычным отсутствием мужа, она, не
откладывая времени, позвала к себе Тулузова.
- Послушайте, Василий Иваныч, - начала она довольно строгим тоном, - не
требовал ли от вас Валерьян Николаевич значительной суммы денег?
- Никак нет-с! - отвечал тот, как бы даже удивленный таким вопросом.
- И нисколько не требовал? - спросила еще раз Катрин.
- Нисколько-с! - отвечал управляющий, не мигнувши ни одним глазом, хоть
и говорил неправду: Валерьян Николаич брал у него деньги, - конечно, не в
такой значительной цифре, как предполагала Катрин.
- Ну, смотрите же, - сказала она снова строгим тоном, - я буду
внимательно рассматривать ваши отчеты, и, наконец, если когда-нибудь муж
будет просить у вас денег, то вы должны мне предварительно сказать об том.
- Я очень хорошо понимаю, кто владелец порученных мне имений! -
проговорил на это, слегка улыбаясь, управляющий.
Катрин, однако, этими распоряжениями не успокоилась. Не высказав мужу
нисколько своих подозрений, она вознамерилась съездить в деревню Федюхино,
чтобы взглянуть на житье-бытье Власия, с каковою целью Катрин, опять-таки в
отсутствие мужа, велела запрячь себе кабриолет и, никого не взяв с собою,
отправилась в сказанную деревню. Избу Власия Екатерина Петровна хорошо
знала, а потому, подъехав прямо к ней, увидала Власия сидящим на прилавочке
около своей хаты. Он был еще старик крепкий, с расчесанной бородой и
головой, в синей рубахе и в валяных сапогах, так как у него простужены были
ноги.
Узнав госпожу свою, Власий встал и почтительно поклонился.
- А я, Власий, приехала к тебе полакомиться твоими сотами! - сказала
Катрин, вылезая из своего кабриолета.
- Великую милость, сударыня, мне тем сделали! - проговорил Власий, беря
ее лошадь и привязывая к изгороди.
Катрин пошла в избу, а Власий сбегал в свой погреб и, положив там на
деревянное блюдце сотов и свеженьких огурчиков, принес и поставил все это на
стол перед госпожой своей, произнося:
- Покушайте, сударыня, во здравие!
Катрин, отломив небольшой кусок сотов и положив его в рот, насильно
разжевала и проглотила.
- Они у тебя стали нынче нехороши! - заметила она и в то же время
окидывала быстрым взглядом избу Власия и все ее убранство.
- Нет бы, кажись, нынче, - толковал ей Власий, - соты не водянистые, а
многообильные и крепкие!
- Скажи, изба у тебя давно строена?.. Она как будто бы даже новая! -
продолжала разговаривать Катрин.
- Что ей сделалось, - изба хорошая, - всего годов десять, как строена!
- объяснил Власий.
- А как же говорят, - продолжала Катрин с перекошенной и злой усмешкою,
- что ты хочешь новый каменный дом строить?
- Господи! - произнес, усмехнувшись, Власий. - Да на что нам здесь
каменные дома и на какие деньги их строить?
- Но у тебя сын есть, сколько я помню! - добиралась далее Катрин. - Он
у тебя на чужой стороне живет?
- Да, сударыня, в Питере пребывает с малолетства.
- А в деревню часто сходит?
- Ну, этим не похвастаюсь! - сказал, печально мотнув головой, Власий. -
Три года, сударыня, как не бывал в деревне!
- Как же ты позволяешь это?.. Тем больше, что он женат.
- Женат, сударыня.
- Но, может быть, жена с ним в Петербурге?
- Нет-с, здесь в деревне ее держим, при нас!
- А она баба хорошая?
- Хороша, сударыня; женщина кроткая, умная, к работе только маленько
слабосильна, но мы ее не нудим, не принуждаем!
- Я бы очень желала посмотреть на нее, - где она теперь?
- На полоске!.. С горохом убирается.
- А ее можно позвать?
- Для че не позвать! Дмитревна, сходи за Аксютой! - проговорил Власий,
обращаясь к перегородке, за которой сидела его жена, старуха бестолковая и
ленивая.
- Где ж ее там сыскать? - отозвалась та недовольным голосом.
- Ну, ну, ступай! - повторил ей хоть и тихим, но повелительным голосом
муж.
Старуха обряжалась некоторое время за перегородкой и, выйдя оттуда,
кивнула только наскоро головой госпоже и ушла, а Екатерина Петровна снова
вступила в разговор с Власом.
- Сноха твоя скучает по муже? - спросила она.
- Как, сударыня, не скучать? Вы вот изволите говорить, как я позволяю
сыну не сходить в деревню, - продолжал Власий, видимо, тронутый за самую
слабую струну, - а как мне и что сделать супротив того?.. Я докладывал и
покойному вашему родителю и нынешнему господину управляющему жаловался, - от
всех одни ответы были: "Что ж, говорят, если он оброк и подушные оплачивает,
как же и за что ж его задерживать?.." - "Да помилуйте, говорю, при чем же мы
тут, родители его? Нам и взглянуть на него желается, не щенок же он нам
подкинутый?.."
- Ну, вот что, старик! - успокоила его Катрин. - Я через месяц же
выпишу к тебе сына.
- Сделайте божескую милость! - провопиял Власий.
В это время возвратилась его старая жена.
- Нетути ее на полосе, не нашла! - проговорила она и прошла за
перегородку.
- О, ворона уховислая! - сказал с досадой Власий. - Ничего путем не
сделает.
- Да ты сам, старик, сходи и отыщи сноху! - приказала ему Катрин.
- Я-то разыщу ее! - проговорил самонадеянно Власий и ушел.
Катрин довольно долго ждала его и переживала мучительнейшие минуты.
"Что, если ей придется всю жизнь так жить с мужем?" - думалось ей, она любит
его до сумасшествия, а он ее не любит нисколько и, кроме того, обманывает на
каждом шагу. "Неужели же, - спрашивала себя далее Катрин, - это чувство
будет в ней продолжаться вечно?" - "Будет!" - ответила было она на первых
порах себе. "Нет, - отвергнула затем, - это невозможно, иначе я не перенесу
и умру!"
Власий наконец возвратился и был смущен.
- Всамотко нет ее там, убежала, видно, дура, за грибами с другими
бабами, - доложил он.
- Жаль! - проговорила недовольным голосом Катрин и встала. - Я к тебе
еще раз заеду взглянуть на твою сноху, которой советую тебе не давать очень
воли, а если она не будет слушаться, мне пожалуйся!
- Это беспременно-с! - отвечал старик, усаживая Катрин в кабриолет и
весьма опечаленный тем, что не мог угодить ей на этот раз.
Катрин, будучи взволнована и расстроена, поехала не по той дороге, по
которой приехала, и очутилась невдалеке овинов, где увидала, что в
затворенную дверь одного из них тыкалась рылом легавая собака Валерьяна
Николаича. Подстрекаемая предчувствием, Катрин остановила лошадь, соскочила
с кабриолета и торопливо распахнула дверь овина, в которую быстро кинулась
собака и, подбегая к дальнему углу, радостно завизжала. Несмотря на темноту,
Катрин ясно усмотрела в этом углу какую-то женщину, а также и мужа своего,
который сидел очень близко к той. Оба они, как ей показалось, были
перепачканы в золе и саже.
- Какое приличное место для дворянина! - имела только силы произнести
Катрин и, захлопнув дверь в овине, поскакала в Синьково, куда приехав,
прошла во флигель к управляющему, которого застала дома.
- Завтрашний же день, - сказала она тому, - распорядитесь, чтобы сноха
мужика Власа из Федюхина была, по моему желанию, сослана в Сибирь.
Такое приказание удивило и опешило управляющего.
- Но у ней муж есть! - возразил было он.
- Пусть сошлют и с мужем, которого извольте немедля же вытребовать.
Все это Катрин говорила строгим и отчасти величественным голосом, а
затем она ушла из флигеля управляющего, который, оставшись один, сделал
насмешливую и плутовскую гримасу и вместе с тем прошептал: - "Пойдут теперь
истории, надобно только не зевать!"
Ченцов между тем, желая успокоить трепетавшую от страха Аксюту, налгал
ей, что это заглядывала не жена его, не Катерина Петровна, а одна гостившая
у них дама, с которой он, катаясь в кабриолете, зашел в Федюхино и которую
теперь упросит не говорить никому о том, что она видела. Аксинья поверила, и
он, обещав ей прийти на другой же день поутру в их деревню, отправился
домой, неся в душе бешеный гнев против супруги своей за ее подсматриванье. В
том, что Катрин затеет с ним сцену, Ченцов не сомневался и, чтобы
подкрепиться для оной, зашел в стоявший на дороге кабак и выпил там целый
полштоф. Катрин он нашел сидящею у него в кабинете. Она имела вид
разъяренной тигрицы: глаза ее были налиты кровью, губы пересохли, грудь
высоко поднималась при дыхании. Ченцов однако спокойно встретил ее огненный
взгляд и проговорил негромко:
- Прошу вас уйти от меня!
- Нет, я не уйду прежде, чем не наплюю тебе в глаза! - сказала Катрин
со свойственною ей несдержанностью.
- А тогда я вас угощу пулей! - объяснил ей Ченцов, показывая глазами на
свое двуствольное ружье, которое он в это время снимал с плеч.
- Ах, скажите, какой воин! - произнесла насмешливо Катрин. - Если вы
меня пулей угостите, вас сошлют на каторгу за это.
- Каторги я не боюсь, потому что жить с вами та же каторга.
- Кто ж вас держит?.. Уезжайте от меня!.. Силой я вас не могу удержать.
- Да и уеду, конечно!.. Что тут разговаривать об этом! - отозвался
презрительным тоном Ченцов.
- Взяв, разумеется, с собой и свою прелестную Аксинью! - присовокупила
Катрин.
- Да, прелестную Аксинью я возьму с собой!
- А если я вам скажу, что вы не имеете права этого сделать! -
проговорила Катрин с ударением.
- Я никогда не справлялся, - возразил ей со злым смехом Ченцов, - имею
ли я на что право, или нет, а делал всегда, как мне хотелось!
- Ну, тут вам вряд ли удастся сделать, как вы хотите, потому что я вашу
мерзавку Аксинью сошлю на поселенье: она моя, а не ваша крестьянка!
Как ни отуманена была голова Ченцова, но он дрогнул всем телом от
последних слов Катрин и крикнул:
- Не смейте этого делать!
- Смею и сделаю! - отвечала на это решительным тоном Катрин.
- Опомнись, дура ты этакая! - неистовствовал Ченцов и, подняв ружье,
направил его на Катрин. - Оно заряжено пулей у меня, пойми ты это!
- Эй, люди, люди! - закричала Катрин и бросилась было бежать.
- Не смей ссылать Аксинью!.. - кричал побежавший вслед за нею Ченцов.
- Не испугаете вы меня ничем, - сошлю! - повторяла свое Катрин.
Ченцов выстрелил в нее из ружья; провизжавшая пуля ударилась в гостиной
в зеркало и разбила его вдребезги.
- Не смей!.. - ревел на весь дом Ченцов и выстрелил в жену уж дробью,
причем несколько дробинок попало в шею Катрин. Она вскрикнула от боли и
упала на пол.
Прибежавшие, наконец, люди и управляющий схватили Ченцова; он пробовал
было отбиваться от них прикладом ружья, но они, по приказанию управляющего,
скрутили ему руки и, отведя в кабинет, заперли его там.
Тулузов потом бросился к лежавшей на полу Катрин. Кровотечение у нее из