Писемский Алексей Феофилактович. Масоны

обита в гостиной шелковой материей, а в наугольной - дорогим английским
ситцем; даже лакеи, проходившие по комнатам, имели какой-то довольный и
нарядный вид: они очень много выручали от карт, которые по нескольку раз в
неделю устраивались у Лябьева.
В то утро, которое я перед сим описывал, в наугольной на диване перед
столиком из черного дерева с золотой инкрустацией сидели Муза Николаевна и
Сусанна Николаевна. Последняя только что приехала к сестре и не успела еще
снять шляпки из темного крепа, убранной ветками акации и наклоненной
несколько на глаза; платье на Сусанне Николаевне было бархатное с разрезными
рукавами. По приезде в Москву Егор Егорыч настоял, чтобы она сделала себе
весь туалет заново, доказывая, что молодые женщины должны любить наряды, так
как этого требует в каждом человеке чувство изящного. Говоря это, Егор
Егорыч не договаривал всего. Ему самому было очень приятно, когда, например,
Сусанна Николаевна пришла к нему показаться в настоящем своем костюме, в
котором она была действительно очень красива: ее идеальное лицо с течением
лет заметно оземнилось; прежняя девичья и довольно плоская грудь Сусанны
Николаевны развилась и пополнела, но стройность стана при этом нисколько не
утратилась; бледные и суховатые губы ее стали более розовыми и сочными.
Изменилась, в свою очередь, и Муза Николаевна, но только в противную
сторону, так что, несмотря на щеголеватое домашнее платье, она казалась по
крайней мере лет на пять старше Сусанны Николаевны, и главным образом у нее
подурнел цвет лица, который сделался как бы у англичанки, пьющей портер:
красный и с небольшими угрями; веки у Музы Николаевны были тоже такие,
словно бы она недавно плакала, и одни только ее прекрасные рыжовские глаза
говорили, что это была все та же музыкантша-поэтесса.
- Отчего же Егор Егорыч не приехал к нам обедать? Как ему не грех? -
говорила Муза Николаевна.
- Он прихворнул сегодня, и очень даже, - отвечала Сусанна Николаевна.
- Чем? - спросила Муза Николаевна.
- Да как тебе сказать?.. После смерти Валерьяна с ним часто случаются
разные припадки, а сегодня даже я хотела не ехать к тебе и остаться с ним;
но к нему приехал его друг Углаков, и Егор Егорыч сам уж насильно меня
услал.
С этими словами Сусанна Николаевна встала и сняла свою шляпку, причем
оказалось, что бывшая тогда в моде прическа, закрывавшая волосами уши и с
виднеющимися сзади небольшими локончиками, очень к ней шла.
- Ну, а ты как? Здорова? - продолжала она, снова садясь около сестры и
ласково беря ее за руку.
- Ты взгляни на меня! Разве можно с таким цветом лица быть здоровою?! -
отвечала, грустно усмехнувшись, Муза Николаевна.
- Отчего же это и когда с тобой случилось?
- После первых же моих неблагополучных родов.
- Но ты и потом еще неблагополучно родила?
- И потом.
- А это отчего же? Как объясняют доктора?
- Они говорят, что это происходит от моих душевных волнений.
- А душевные-то волнения отчего же, Муза?
- От разных причин.
- Но есть же между ними какая-нибудь главная?
- Главная, что я до безумия люблю мужа.
- А он разве тебя не любит?
- Ах, нет, он меня любит, но любит и карты, а ты представить себе не
можешь, какая это пагубная страсть в мужчинах к картам! Они забывают все:
себя, семью, знакомятся с такими людьми, которых в дом пустить страшно.
Первый год моего замужества, когда мы переехали в Москву и когда у нас
бывали только музыканты и певцы, я была совершенно счастлива и покойна; но
потом год от году все пошло хуже и хуже.
- И неужели, Муза, ты не могла отвлечь своим влиянием Аркадия Михайлыча
от подобного общества?
- Может, вначале я успела бы это сделать, но ты знаешь, какая я была
молодая и неопытная; теперь же и думать нечего: он совершенно в их руках.
Последнее время у него появился еще новый знакомый, Янгуржеев, который,
по-моему, просто злодей: он убивает молодых людей на дуэлях, обыгрывает всех
почти наверное...
- Но неужели Аркадий Михайлыч может быть дружен с таким господином? -
заметила Сусанна Николаевна.
- Мало, что дружен, но в каком-то подчинении у него находится! -
отвечала Муза Николаевна.
- И у вас он бывает?
- Очень часто, и надобно сказать - очарователен в обращении: умен,
остер, любезен, вежлив... Муж справедливо говорит, что Янгуржеев может быть
и во дворце и в кабаке, и везде будет вровень с обществом.
- Но скажи, - это, впрочем, поручил мне спросить тебя по секрету Егор
Егорыч, - не проигрывается ли очень сильно Аркадий Михайлыч?
- Вероятно, проигрывается, и сильно даже! - продолжала Муза Николаевна.
- По крайней мере, когда последний ребенок мой помер, я сижу и плачу, а
Аркадий в утешение мне говорит: "Не плачь, Муза, это хорошо, что у нас дети
не живут, а то, пожалуй, будет не на что ни вырастить, ни воспитать их".
- И как же тебе не совестно, Муза, не писать мне об этом ни строчки! Я
нисколько даже и не подозревала, что найду тебя такою, какою нашла!
- Ах, Сусанна, ты после этого не знаешь, что значит быть несчастною в
замужестве! Говорить об этом кому бы то ни было бесполезно и совестно...
Кроме того, я хорошо знаю, что Лябьев, несмотря на все пороки свои, любит
меня и мучается ужасно, что заставляет меня страдать; но если еще он узнает,
что я жалуюсь на него, он убьет себя.
Так ворковали, как бы две кроткие голубки, между собою сестры; но
беседа их прервана была, наконец, приездом хозяина и Углакова.
Лябьев конфузливо, но прежде всего поцеловал руку у жены. Та потупила
глаза, чтобы он не заметил печали в ее взоре. Затем Лябьев сначала пожал, а
потом тоже поцеловал руку и Сусанны Николаевны, а вместе с тем поспешил ей
представить Углакова.
- Мой друг, Петр Александрыч Углаков! - проговорил он.
Молодой гвардеец, вовсе, кажется бы, от природы не застенчивый, молча
раскланялся перед Марфиной и проговорил только:
- Мы несколько знакомы.
- Да, - протянула Сусанна Николаевна, - ваш батюшка теперь даже сидит у
моего мужа.
- Ах, папа у вас! Он давнишний приятель Егора Егорыча... Еще после
двенадцатого года они вместе в Париже волочились за француженками.
- Может быть, ваш отец волочился, но Егор Егорыч - не думаю, -
возразила было Сусанна Николаевна.
- Вы извольте думать или нет, это как вам угодно, но отец мне все
рассказывал; я даже знаю, о чем они теперь беседуют.
- О француженках тоже? - спросила уж Муза Николаевна.
- Нет-с, не о француженках, но отец непременно жалуется на меня Егору
Егорычу... Так это? - обратился Углаков к Сусанне Николаевне.
Та слегка усмехнулась.
- Почти что так, - проговорила она.
- Он говорит, что я лениво занимаюсь службой?
- Говорит, и его больше всего беспокоит, что вы дурно держите себя
против великого князя Михаила Павловича, который вас любит, а вы ему штучки
устраиваете.
Странное дело. Сусанна Николаевна, обыкновенно застенчивая до сих пор в
разговорах со всеми мужчинами, с Углаковым говорила как бы с очень близким
ей родным и говорила даже несколько поучительным тоном.
- В таком случае, mesdames, - сказал между тем Углаков, садясь с
серьезнейшей миной перед дамами и облокачиваясь на черного дерева столик, -
рассудите вы, бога ради, меня с великим князем: иду я прошлой осенью по
Невскому в калошах, и иду нарочно в тот именно час, когда знаю, что великого
князя непременно встречу... Он меня действительно нагоняет, оглядел меня и
тут же говорит: "Углаков, встань ко мне на запятки, я свезу тебя на
гауптвахту!" Я, конечно, встал; но не дурак же я набитый, - я калоши мои
преспокойно сбросил. Великий князь привез меня на гауптвахту, сам повел к
караульному офицеру. "Возьми, говорит, Углакова на гауптвахту, - он в
калошах!" Тогда я протестовал. "Ваше высочество, говорю, я без калош!" Он
взглянул мне на ноги. "Ну, все равно, говорит, вперед тебе это зачтется". И
скажите, кто тут был прав: я или великий князь?
- Конечно, вы! - подтвердили обе дамы.
- И я полагаю, что если вы все так будете судить себя, так всегда и во
всем останетесь правы, - присовокупила к этому Сусанна Николаевна.
- А вы находите меня таким чурбаном, что я не понимаю, что делаю? -
спросил Углаков.
- Напротив, я нахожу, что вы очень много понимаете, - особенно для
ваших лет.
- Стало быть, вы думаете, что я очень молод?
- Думаю.
- Но сколько же мне, по-вашему, лет?
- Лет девятнадцать, - определила Сусанна Николаевна.
- О, как вы намного ошиблись! Мне двадцать первый год.
- Нет, вы прибавляете, - возразила ему на это Сусанна Николаевна.
В ответ на такое недоверие Углаков пожал только плечами: ему уж,
кажется, было и досадно, что Сусанна Николаевна видит в нем такого еще
мальчика.
- А как ты с великим князем в маскараде встретился? - стал его
подзадоривать Лябьев.
- Да что ж в маскараде? Я опять тут тоже прав... Великий князь встретил
меня и говорит: "Ты, Углаков, службой совсем не занимаешься! Я тебя всюду
встречаю!" Что ж я мог ему на это сказать?.. Я говорю: "Мне тоже, ваше
высочество, удивительно, что я всюду с вами встречаюсь!"
Обе дамы засмеялись.
- И что ж вам за это было? - спросила Лябьева.
- За это ничего!.. Это каламбур, а каламбуры великий князь сам отличные
говорит... Каратыгин Петр{442} не то еще сказал даже государю... Раз Николай
Павлович и Михаил Павлович пришли в театре на сцену... Великий князь что-то
такое сострил. Тогда государь обращается к Каратыгину и говорит: "Брат у
тебя хлеб отбивает!" - "Ничего, ваше величество, - ответил Каратыгин, - лишь
бы только мне соль оставил!"
- Это недурно! - подхватил Лябьев.
- Да, - согласились и дамы.
Углаков еще хотел что-то такое рассказывать, но в это время послышались
шаги.
- Кто бы это такой мог приехать! - проговорил с досадой Лябьев и вышел
прибывшему гостю навстречу.
По гостиной шел своей барской походкою князь Индобский. На лице хозяина
как бы изобразилось: "Вот кого еще черт принес!" Князь, чуть ли не
подметивши неприятного впечатления, произведенного его приездом, поспешил
проговорить:
- Я до такой степени нетерпеливо желал воспользоваться вашим
разрешением быть у вас...
- Очень вам благодарен, - перебил его Лябьев, - но я извиняюсь только,
что мы идем садиться обедать.
- Неужели я так опоздал! - произнес окончательно сконфуженным тоном
князь, быстро вынимая часы и смотря на них. - В самом деле, четыре часа! В
таком случае, позвольте, я лучше другой раз явлюсь.
- Как это возможно! Откушайте с нами! - остановил его Лябьев. - Не
взыщите только: чем богаты, тем и рады!.. Позвольте только, я представлю вас
жене моей.
- О, благодарю вас! - воскликнул с чувством князь и, будучи представлен
дамам, обратился первоначально, разумеется, к хозяйке.
- Вас я знал еще девочкой, потом слышал вашу артистическую игру, когда
вы участвовали в концерте с теперешним вашим супругом.
Затем князь отнесся к Сусанне Николаевне:
- Вам я еще прежде имел честь быть представлен почтенным Егором
Егорычем. Как его здоровье?
- Он нехорошо себя чувствует.
- Ах, как это жаль! - произнес опять с чувством князь и за обедом,
который вскоре последовал, сразу же, руководимый способностями амфитриона,
стал как бы не гостем, а хозяином: он принимал из рук хозяйки тарелки с
супом и передавал их по принадлежности; указывал дамам на куски говядины,
которые следовало брать; попробовав пудинг из рыбы, окрашенной зеленоватым
цветом фисташек, от восторга поцеловал у себя кончики пальцев; расхвалил до
невероятности пьяные конфеты, поданные в рюмках. Все это, впрочем, нисколько
не мешало, чтобы разговор шел и о более серьезных предметах.
- Вы все время оставались у Феодосия Гаврилыча? - спросил князя хозяин.
- Нет, я вслед же за вами уехал... Завернул только на минуточку к
нашему земляку Тулузову.
- Qui est се monsieur* Тулузов? - сказали в один голос Лябьев и Муза
Николаевна.
______________
* Кто это Тулузов? (франц.).

Сусанна же Николаевна смутилась несколько и вместе с тем слегка
улыбнулась презрительной улыбкой.
- Это теперешний наш гран-сеньор, - начал объяснять князь, - ничтожный
какой-то выходец... Он хотел было пролезть даже в попечители гимназии, но я
все-таки, оберегая честь дворянства, подставил ему в этом случае немного
ногу.
Читатель знает, как князь подставлял Тулузову ногу.
- А зачем он здесь живет? - поинтересовался Лябьев.
- Затем, что участвует в здешнем откупе; кроме того, две - три соседние
губернии имеет на откупу, и, кажется, в этих операциях он порядком крахнет.
- Отчего? - спросил Лябьев.
- Оттого, что, как вы, вероятно, это слышали, Москве и даже всей
северной полосе угрожает голод. Об этом идут теперь большие толки и делаются
предуготовительные распоряжения; но откупа, как известно, зависят от
благосостояния простого народа. Интересно, как господа откупщики вывернутся.
- Вывернутся, будьте покойны, да и состояние еще себе наживут! -
подхватил Лябьев.
- Может быть, - не оспаривал князь, - вообще, я вам скажу, невыносимо
грустно последнее время ездить по Москве: вместо домов графа Апраксина,
Чернышева, князя Потемкина, князя Петрова, Иванова, что ли, вдруг везде
рисуются на воротах надписи: дом купца Котельникова, Сарафанникова,
Полушубкина! Во что ж после этого обратится Москва?.. В сборище каких-то
толстопузых самоварников!.. Петербург в этом случае представляет гораздо
более отрадное явление.
- А нашей губернии угрожает голод?.. У нас тоже был очень дурной
урожай? - спросила Сусанна Николаевна князя.
- По-моему, более, чем какой-либо другой! - отвечал он ей и потом стал
расспрашивать Лябьева, где в Москве ведется самая большая игра: в клубах или
частных домах; если в домах, то у кого именно? Лябьев отвечал ему на это
довольно подробно, а Углаков между тем все время потихоньку шутил с Сусанной
Николаевной, с которой он сидел рядом.
- Не кушайте так много, - у нас голод! - шепнул он ей, когда Сусанна
Николаевна взяла было, кажется, весьма небольшой кусок индейки.
- А сами вы зачем так много кушаете? - заметила ему, в свою очередь,
Сусанна Николаевна.
- Мне надобно много кушать... По вашим словам, я еще мальчик: значит,
расту; а вы уж выросли... Постойте, постойте, однако, се monsieur то же
вырос, но ест, как удав, - шептал Углаков, слегка показывая глазами на
князя, действительно клавшего себе в рот огромные кусищи.
- Перестаньте! - унимала его Сусанна Николаевна.
Но шалун не унимался.
- Monsieur le prince*, - отнесся он к Индобскому, - когда кит поглотил
Иону в свое чрево, у китов тоже, вероятно, был в это время голод?
______________
* Господин князь (франц.).

- Не знаю-с, - отвечал тот, совершенно не поняв, что хочет сказать
Углаков, и снова продолжал разговор с Лябьевым.
- Перестаньте! - повторила еще раз и даже сердитым тоном Сусанна
Николаевна.
- Ну, не буду, - произнес Углаков и в самом деле совершенно притих.
По окончании обеда князь все-таки не уезжал. Лябьев, не зная, наконец,
что делать с навязчивым и беспрерывно болтающим гостем, предложил ему сесть
играть в карты. Князь принял это предложение с большим удовольствием. Стол
для них приготовили в кабинете, куда они и отправились, а дамы и Углаков
уселись в зале, около рояля, на клавишах которого Муза Николаевна начала
перебирать.
- Сыграй что-нибудь, Муза! - попросила Сусанна Николаевна. - Я так
давно не слыхала твоей игры.
Муза начала играть, но избранная ею пьеса оказалась такою печальной и
грустною, что Сусанне Николаевне и Углакову было тяжело даже слушать эти как
бы сердечные вопли бедной женщины. Муза догадалась об этом и, перестав
играть, обратилась к Углакову:
- Нет, что тут играть!.. Спойте лучше нам, Петр Александрыч!
Тот при этом весь вспыхнул.
- Какой же я певец! - проговорил он, потупляясь.
- Как какой певец?.. Очень хороший! - возразила ему Муза Николаевна.
- Какой же хороший, когда я совсем не пою! - упорствовал Углаков.
- Что такое вы говорите! - сказала уж с удивлением Муза Николаевна. -
Аркадий, подтверди, пожалуйста, поет или нет Петр Александрыч! - крикнула
она мужу в кабинет.
- Поет, - отозвался тот.
- И хорошо поет?
- Хорошо!
- Это, я вижу, Петр Александрыч мне не хочет доставить удовольствия
слышать его, - сказала Сусанна Николаевна.
Углаков окончательно переконфузился.
- Нет-с, вы ошибаетесь... Если это доставит вам удовольствие, то я
готов сейчас же... - проговорил он, держа по-прежнему глаза потупленными
вниз.
При таком ответе Сусанна Николаевна, в свою очередь, сконфузилась и
тоже потупилась.
- Конечно, доставите удовольствие, пойте! - подхватила Муза Николаевна
и приготовилась аккомпанировать.
- Но что же я буду петь? - спросил ее Углаков.
- Спойте: "Нет, доктор, нет, не приходи!"
Углаков отрицательно потряс головой.
- Ну, "Черный цвет"...
Углаков и это отвергнул.
- "Соловья"! - предложила было ему Муза Николаевна.
- Как это возможно! - воскликнул Углаков. - Нам сейчас только Аграфена
Васильевна божественно спела "Соловья"! Разве мою любимую "Le petit homme"?*
- придумал он сам.
______________
* Неточное название песни Беранже "Le petit homme gris" -
"Подвыпивший". Перевод текста песни см. в примечании.

- Eh bien!* - одобрила Муза Николаевна и стала аккомпанировать.
______________
* Хорошо! (франц.).

Углаков запел хоть и не совсем обработанным, но приятным тенорком:

"Il est un petit homme,
Tout habille de gris,
Dans Paris;
Joufflu comme une pomme,
Qui, sans un sou comptant,
Vit content,
Et dit: Moi, je m'en...
Et dit: Moi, je m'en...
Ma foi, moi, je m'en ris!
Oh qu'il est gai, qu'il est gai,
Le petit homme gris!"{446}

Сусанна Николаевна при этом улыбнулась. Углаков, заметив это, продолжал
еще с большею резвостью:

"A courir les fillettes,
A boire sans compter,
A chanter
Il s'est couvert de dettes;
Mais quant aux creanciers,
Aux huissiers,
Il dit: Moi, je m'en...
Il dit: Moi, je m'en...
Ma foi, et cetera, et cetera"...

пел Углаков вместо слов и затем снова перешел к песенке:

"Quand la goutte l'accable
Sur un lit delabre,
Le cure
De la mort et du diable
Parle a ce moribond,
Qui repond:
Ma foi, moi, je m'en...
Ma foi, moi, je m'en...
Ma foi, et cetera, et cetera"...

Слушая эти два куплета, Сусанна Николаевна имела, или, по крайней мере,
старалась иметь, совершенно серьезное выражение в лице.
- Вы убедились, наконец, как я скверно пою! - обратился к ней Углаков.
- Вовсе нет!.. Мне нравится ваше пение, - возразила она, - но я желала
бы, чтобы вы нам спели что-нибудь русское.
- Спойте вот это теперь! - сказала Муза Николаевна и быстро забегала
своими пальчиками по фортепьяно, а также и Углаков совсем уже по-русски
залился:

Ехали бояре из Нова-города,
Красная девица на улице была;
Всем нашим боярам по поклону отдала,
Одному ж боярину пониже всех,
А за то ему пониже, что удалый молодец.
Стал молодчик девицу спрашивати:
- Как тебя, девушка, по имени зовут?..

- Пощади, Углаков! - Ты в словах, а Муза в аккомпанементе бог знает как
путаете!
- Не верьте! Вы отлично это пропели! - подхватила с своей стороны
Сусанна Николаевна.
- Merci, madame! - произнес Углаков, расшаркавшись перед нею и
пристукнувши при этом каблуками своих сапог, чем он, конечно, хотел дать
комический оттенок своей благодарности; но тем не менее весьма заметно было,
что похвала Сусанны Николаевны весьма приятна ему была.
- Говорят, хорошо очень идет "Аскольдова могила"{448}, и Бантышев в ней
отлично поет? - спросила она затем.
- Превосходно, неподражаемо! - воскликнул Углаков. - Спел бы вам, но не
решаюсь, - лучше вы его послушайте!
И затем разговор между собеседниками перешел исключительно на театр.
Углаков очень живо начал описывать актеров, рассказывал про них разные
анекдоты, и в этом случае больше всех выпало на долю Максиньки, который
будто бы однажды горячо спорил с купцом о том, в каких отношениях, в пьесе
"Горе от ума", находится Софья Павловна с Молчалиным: в близких или
идеальных. Первое утверждал купец, по грубости своих понятий; но Максинька,
как человек ума возвышенного, говорил, что между ними существует совершенно
чистая и неземная любовь. Слышавши этот спор их, один тогдашний остряк
заметил им: "Господа, если бы у Софьи Павловны с Молчалиным и было
что-нибудь, то все-таки зачем же про девушку распускать такие слухи?!" -
"Благородно!" - воскликнул на это громовым голосом Максинька и ударил
остряка одобрительно по плечу. Хоть подобный анекдот и был несколько
скабрезен, но ужасно развеселил дам. Сусанна Николаевна вообразить себе без
смеху не могла, что мог затеяться такой спор, и вообще весь этот разговор о
театре ей показался чрезвычайно занимательным и новым. Несмотря на свою
духовность и строгую мораль, Марфина вовсе не была сухим и черствым
существом. Чуткая ко всему жизненному, она никак не могла ограничиться в
своих пожеланиях одной лишь сферой масонства. Между тем пробило восемь
часов. Сусанне Николаевне пора было ехать домой.
- Нельзя ли тебе меня проводить? - сказала она сестре. - Наши лошади
еще не пришли из деревни, а на извозчике я боюсь ехать.
- Конечно, проводим, - отвечала Муза Николаевна и велела было заложить
в возок лошадей; но лакей, пошедший исполнять это приказание, возвратясь
невдолге, объявил, что кучер, не спавший всю прошедшую ночь, напился и лежит
без чувств.
- Как же я доберусь теперь до дому? - произнесла Сусанна Николаевна.
- Очень просто, я велю тебе взять хорошего извозчика и пошлю с тобою
человека проводить тебя, - отвечала Муза Николаевна.
- Но зачем это, для чего? - проговорил каким-то трепетным голосом
Углаков, слышавший совещание сестер. - У меня моя лошадь здесь со мною...
Позвольте мне довезти вас до вашего дома... Надеюсь, что в этом ничего не
будет неприличного?
- Ей-богу, я не знаю, как это по московским обычаям принято? - спросила
сестру, видимо, недоумевавшая Сусанна Николаевна.
- По-моему, вовсе ничего нет тут неприличного... Меня из концертов
часто молодые люди довозят, если Аркадий едет куда-нибудь не домой.
- В таком случае поедемте, довезите меня! - обратилась Сусанна
Николаевна к Углакову, который, придя в неописанный восторг, выскочил в
одном сюртуке на мороз, чтобы велеть кучеру своему подавать лошадь.
- Какой смешной Углаков! - проговорила Сусанна Николаевна, оставшись
вдвоем с сестрою.
- Да, но в то же время он предобрый и премилый! - определила та.
- Это сейчас видно, что добрый, - согласилась и Сусанна Николаевна.
Углаков возвратился и объявил, что лошадь у крыльца. Сусанна Николаевна
принялась облекаться в свою модную шляпку, в свои дорогие боа и салоп.
- А я тебя и не спросила еще, - сказала Муза Николаевна, укутывая
сестру в передней, - получила ли ты письмо от мамаши из деревни?
- Нам Сверстовы писали, что maman чувствует себя хорошо, совершенно
покойна, и что отец Василий ей иногда читает из жития святых, - Прологи,
знаешь, эти...
Но Муза Николаевна совершенно не знала, что такое Прологи.
Сестры, наконец, распрощались, и когда Сусанна Николаевна уселась с
Углаковым в сани, то пристоявшийся на морозе рысак полетел стремглав.
Сусанна Николаевна, очень любившая быструю езду, испытывала живое
удовольствие, и выражение ее красивого лица, обрамленного пушистым боа, было
веселое и спокойное; но только вдруг ее собеседник почти прошептал:
- Сусанна Николаевна, зачем вы вышли замуж за такого старика?
Такой вопрос совершенно поразил Сусанну Николаевну.
- За какого же старика? - нашлась она только спросить.
- Так неужели же ваш муж молод? - проговорил в воротник шубы Углаков.
- Для меня это все равно: молод он или не молод, но он любит меня.
- Еще бы ему не любить вас! - произнес опять в воротник своей шубы
Углаков.
- Но и я его тоже люблю.
- Не верю.
- Как не верите! Разве вы знаете мои чувства?
- Не знаю, но не верю.
- Ну, так знайте же, я люблю, и люблю очень моего старого мужа!
- Тогда это или сумасшествие, или вы какая-то уж необыкновенная
женщина!..
- Что ж тут необыкновенного, - я не понимаю! - возразила Сусанна
Николаевна.
- Да как же?.. Люди обыкновенно любят друг друга, когда у них есть
что-нибудь общее; но, я думаю, ничего не может быть общего между стареньким
грибком и сильфидой.
- Общее в мыслях, во взглядах.
- Значит, и вы, как Егор Егорыч, верите в масонство? - воскликнул
Углаков.
Все эти расспросы его Сусанну Николаевну очень удивили.
- Неужели, Углаков, вы не понимаете, что ваши слова чрезвычайно
нескромны, и что я на них не могу отвечать?
- Виноват, если я тут в чем проговорился; но, как хотите, это вот я
понимаю, что отец мой в двадцать лет еще сделался масоном, мать моя тоже
масонка; они поженились друг с другом и с тех пор, как кукушки какие, кукуют
одну и ту же масонскую песню; но чтобы вы... Нет, я вам не верю.
- Для меня это решительно все равно, - произнесла, уже усмехнувшись,
Сусанна Николаевна, - но я вас прошу об одном: никогда больше со мной не
говорить об этом.
- Я не буду, когда вы не приказываете, - проговорил покорным голосом
Углаков и, видимо, надувшись несколько на Марфину, во всю остальную дорогу
ни слова больше не проговорил с нею и даже, когда она перед своим подъездом
сказала ему: "merci", он ей ответил насмешливым голосом:
- Не стоит благодарности, madame.
- Но куда же вы теперь едете? - спросила его Сусанна Николаевна.
- Еду из светлого рая в многогрешный театр, - отвечал тем же тоном
Углаков и уехал.
Сусанна Николаевна, улыбаясь, вошла в свою квартиру и прямо направилась
к Егору Егорычу, которого она застала за книгой и в шерстяном колпаке, и при
этом - скрывать нечего - он ужасно показался Сусанне Николаевне похожим на
старенький, сморщенный грибок.
Не остановившись, разумеется, ни на секунду на этой мысли, она сказала