Страница:
знала, каково возиться с такими старыми ошметками.
Поехав с женой, Егор Егорыч сказал ей:
- Ты, мой ангел, завези меня к Углакову! Мне нужно с ним повидаться.
Сусанна Николаевна при этом вспыхнула.
- И я желала бы с тобой заехать к Углаковым, madame Углакова, может
быть, вернулась из Петербурга, - проговорила она тихим голосом.
- Но ты и без того утомлена, - возразил было ей Егор Егорыч.
- Ничего!.. Ты, конечно, недолго у них пробудешь, - заметила на это
Сусанна Николаевна.
- Недолго, - отвечал Егор Егорыч и велел кучеру ехать к Углаковым.
M-me Углакова не возвращалась еще из Петербурга, и Марфины застали дома
одного старика, который никак было не хотел принять Егора Егорыча с его
супругою, потому что был в дезабилье; но тот насильно вошел к нему вместе с
Сусанной Николаевной в кабинет, и благообразный старичок рассыпался перед
ними в извинениях, что они застали его в халате, хотя халат был шелковый и
франтовато сшитый. Сам он только что перед тем побрился, и лицо его,
посыпанное пудрой, цвело удовольствием по той причине, что накануне им было
получено письмо от жены, которая уведомляла его, что их бесценный Пьер
начинает окончательно поправляться и что через несколько дней, вероятно,
выедет прокатиться.
- Ну, слава богу! - воскликнул Егор Егорыч, услыхав об этом.
- Слава богу! - повторила за ним набожно и Сусанна Николаевна, слегка
даже перекрестившись.
- А мы к вам прямо с печальной и безобразной процессии, - забормотал
Егор Егорыч, - но не об этом пока дело: виделись ли вы с нашим вельможей и
говорили ли с ним по делу Тулузова?
- Виделся и говорил, конечно, - произнес невеселым тоном Углаков.
- И что же? - перебил его нетерпеливо Егор Егорыч.
- Расскажу вам все подробно, - продолжал Углаков, - сначала я не понял,
в чем тут главная пружина состоит; но вижу только, что, когда я с князем
заговорил об вас, он благосклонно выслушивал и даже прямо выразился, что
немного знает вас и всегда уважал...
У Егора Егорыча при этом что-то вроде презрительной усмешки пробежало
по губам.
- Когда же я перешел к Тулузову и начал ему передавать ваши и господина
Сверстова сомнения касательно личности этого господина, князь вдруг
захохотал, и захохотал, я вам говорю, гомерическим хохотом.
- А, ему это смешно! - воскликнул Егор Егорыч и, вскочив с кресел,
начал быстрыми шагами ходить по комнате. - У него людей, хоть и виновных, но
не преступных и не умеющих только прятать концы, ссылают на каторгу, а
разбойники и убийцы настоящие пользуются почетом и возвышаются!.. Это ему
даром не пройдет!.. Нет!.. Я барывался с подобными господами.
- Князь тут ни в чем не виноват, поверьте мне! - стал его убеждать
Углаков. - Он человек благороднейшего сердца, но доверчив, это - правда; я
потом говорил об этом же деле с управляющим его канцелярией, который
родственник моей жене, и спрашивал его, откуда проистекает такая милость
князя к Тулузову и за что? Тот объяснил, что князь главным образом полюбил
Тулузова за ловкую хлебную операцию; а потом у него есть заступник за
Тулузова, один из любимцев князя.
- Кто такой? - спросил Егор Егорыч.
Углаков при этом усмехнулся.
- Особа он пока еще неважная - член этой здешней Управы благочиния, а
некогда был цирюльником князя, брил его, забавляя рассказами, за что был им
определен на службу; а теперь уж коллежский асессор и скоро, говорят, будет
сделан советником губернского правления... Словом, маленький Оливье нашего
доброго Людовика Одиннадцатого... Этот Оливье, в присутствии нашего
родственника, весьма горячо говорил князю в пользу Тулузова и обвинял вас за
донос.
- Значит, князь мне меньше верит, чем этому цирюльнику? - воскликнул
Егор Егорыч.
- Не то, что не верит вам, - возразил Углаков, - но полагает, что вы
введены в заблуждение.
- Ну, так и черт его дери! - перебил нетерпеливо Марфин. - Я поеду в
Петербург и там все разоблачу.
- И прекрасно сделаете! - одобрил его намерение Углаков. - Москва, как
бы ни поднимала высоко носа, все-таки муравейник, ибо может прибыть из
Петербурга какой-нибудь буйвол большой и сразу нас уничтожить.
- Следовало бы это, следовало! - горячился Егор Егорыч. - Глупый,
дурацкий город! Но, к несчастию, тут вот еще что: я приехал на ваши рамена
возложить новое бремя, - съездите, бога ради, к князю и убедите его
помедлить высылкой на каторгу Лябьева, ибо тот подал просьбу на высочайшее
имя, и просите князя не от меня, а от себя, - вы дружественно были знакомы с
Лябьевым...
- Конечно, - подхватил Углаков, - князь, наверное, это сделает, он
такой человек, что на всякое доброе дело сейчас пойдет; но принять
какую-нибудь против кого бы ни было строгую меру совершенно не в его
характере.
- Быть таким бессмысленно-добрым так же глупо, как и быть
безумно-строгим! - продолжал петушиться Егор Егорыч. - Это их узкая
французская гуманитэ, при которой выходит, что она изливается только на
приближенных негодяев, а все честные люди чувствуют северитэ{555}...
Прощайте!.. Поедем! - затараторил Егор Егорыч, обращаясь в одно и то же
время к Углакову и к жене.
Сусанна Николаевна, встав, поспешно проговорила Углакову:
- Пожалуйста, кланяйтесь от меня супруге вашей и Петру Александрычу!..
Передайте ему, что я душевно рада его выздоровлению, и дай бог, чтобы он
никогда не хворал больше!
- От меня то же самое передайте! - подхватил Егор Егорыч, уходя так
быстро из кабинета, что Сусанна Николаевна едва успевала за ним следовать.
Ехав домой, Егор Егорыч всю дорогу был погружен в размышление и,
видимо, что-то такое весьма серьезное обдумывал. С Сусанной Николаевной он
не проговорил ни одного слова; зато, оставшись один в своем кабинете, сейчас
стал писать к Аггею Никитичу письмо:
"Сверстов в Москве, мы оба бодрствуем; не выпускайте и Вы из Ваших рук
выслеженного нами волка. Вам пишут из Москвы, чтобы Вы все дело передали в
московскую полицию. Такое требование, по-моему, незаконно: Москва Вам не
начальство. Не исполняйте сего требования или, по крайней мере, медлите
Вашим ответом; я сегодня же в ночь скачу в Петербург; авось бог мне поможет
повернуть все иначе, как помогал он мне многократно в битвах моих с разными
злоумышленниками!"
Не отправляя, впрочем, письма сего, Егор Егорыч послал за Сверстовым,
жившим весьма недалеко в одной гостинице. Доктор явился и, услыхав, где и
как провел утро Егор Егорыч, стал слегка укорять его:
- Как же вам не совестно было меня не взять с собою?.. Мало ли что
могло случиться, где помощь врача была бы необходима.
- Мы сами вчера только узнали об этом, а потом позабыли о вас... -
бормотал Егор Егорыч.
- Но, однако, все прошло благополучно? - спросил Сверстов.
- Пока! - отвечал Егор Егорыч. - Но теперь главное... Я написал письмо
к Звереву, - прочитайте его!
Сверстов прочел письмо.
- Поэтому вы едете в Питер? - воскликнул он с вспыхнувшею в глазах
радостью.
- Еду!
- А я? - спросил доктор.
- И вы со мной поедете! Это необходимо! - объяснил Егор Егорыч.
- Совершенно необходимо! - подхватил с той же радостью доктор. - А
Сусанна Николаевна?
- Конечно, поедет! - произнес было сначала Егор Егорыч, но, подумав
немного, проговорил: - Хотя меня тут беспокоит... Она все это время на вид
такая слабая; а после сегодняшней процедуры, вероятно, будет еще слабее... Я
боюсь за нее!
- Да, она и меня тревожит!.. У нее такой стал дурной цвет лица, какого
она никогда не имела; потом нравственно точно как бы все прячется от всех и
скрывается в самое себя!
Кровь стыла в жилах Егора Егорыча при этих словах доктора, и мысль, что
неужели Сусанна Николаевна умрет прежде его, точно ядовитая жаба, шевелилась
в его голове.
- Тогда что же мне делать? - произнес он почти в отчаянии, разводя
руками.
Сверстов задумался и, видимо, употреблял все усилия своего разума, дабы
придумать, как тут лучше поступить.
- Прежде всего, по-моему, - сказал он неторопливо, - надобно спросить
Сусанну Николаевну, как она себя чувствует.
- О, она, конечно, схитрит и обманет! Скажет, что ничего, совершенно
здорова, и будет просить, чтобы я взял ее с собой! - воскликнул Егор Егорыч.
- Да против меня-то она не может схитрить! - возразил Сверстов. - Я
все-таки доктор и знаю душу и архей женщин.
- Спросим ее! - согласился Егор Егорыч, и по-прежнему к Сусанне
Николаевне был послан Антип Ильич.
Сусанна Николаевна пришла.
- Ну-с, барыня моя, - начал ее допрашивать доктор, - мы с супругом
вашим сегодня в ночь едем в Петербург, а вам как угодно будет: сопровождать
нас или нет?
На лице Сусанны Николаевны на мгновение промелькнула радость; потом
выражение этого чувства мгновенно же перешло в страх; сколь ни внимательно
смотрели на нее в эти минуты Егор Егорыч и Сверстов, но решительно не поняли
и не догадались, какая борьба началась в душе Сусанны Николаевны: мысль
ехать в Петербург и увидеть там Углакова наполнила ее душу восторгом, а
вместе с тем явилось и обычное: но. Углаков уже не был болен опасно, не
лежал в постели, начинал даже выезжать, и что из этого произойдет, Сусанна
Николаевна боялась и подумать; такого рода смутное представление возможности
чего-то встало в воображении молодой женщины угрожающим чудовищем, и она
проговорила:
- Я бы, конечно, не желала отпустить Егора Егорыча одного, но как я
оставлю сестру, особенно в такое ужасное для нее время?
- Так, совершенно справедливо рассуждаешь! - подхватил довольным тоном
Егор Егорыч.
- Так, справедливо! - повторил за ним и Сверстов. - Кроме того-с,
позвольте-ка мне пульс ваш немножко исследовать!
Сусанна Николаевна подала ему свою руку. Сверстов долго и внимательно
щупал ее пульс.
- Ни дать ни взять он у вас такой теперь, каким был, когда вы
исповедовались у вашего ритора; но тогда ведь прошло, - бог даст, и теперь
пройдет! - успокоивал ее Сверстов. - Ехать же вам, барыня, совсем нельзя!
Извольте сидеть дома и ничем не волноваться!
- Я постараюсь, конечно, не волноваться, - сказала на это тихим голосом
Сусанна Николаевна.
- И обо мне тоже не скучай очень! - заметил ей Егор Егорыч.
- Да, но и ты тоже не скучай обо мне! - проговорила Сусанна Николаевна,
как бы даже усмехнувшись.
Трудно передать, сколько разнообразных оттенков почувствовалось в этом
ответе. Сусанна Николаевна как будто бы хотела тут, кроме произнесенного ею,
сказать: "Ты не скучай обо мне, потому что я не стою того и даже не знаю,
буду ли я сама скучать о тебе!" Все эти оттенки, разумеется, как цвета
преломившегося на мгновение луча, пропали и слились потом в одном решении:
- Мне необходимо здесь остаться для сестры и для себя, - сказала
Сусанна Николаевна.
Одобрив такое намерение ее, Егор Егорыч и Сверстов поджидали только
возвращения из тюрьмы Музы Николаевны, чтобы узнать от нее, в каком душевном
настроении находится осужденный. Муза Николаевна, однако, не вернулась домой
и вечером поздно прислала острожного фельдшера, который грубоватым
солдатским голосом доложил Егору Егорычу, что Муза Николаевна осталась на
ночь в тюремной больнице, так как господин Лябьев сильно заболел. Сусанна
Николаевна, бывшая при этом докладе фельдшера, сказала, обратясь к мужу:
- В таком случае, я ранним утром завтра поеду к сестре в тюрьму.
- Прошу тебя, прошу! - повторил Егор Егорыч, и часа через два он,
улегшись вместе с Сверстовым в дорожную кибитку, скакал на почтовых в
Петербург, давая на каждой станции по полтиннику ямщикам на водку с тем,
чтобы они скорей его везли.
Сверстов лет пятнадцать не бывал в Петербурге, и так как, несмотря на
свои седины, сохранил способность воспринимать впечатления, то Северная
Пальмира, сильно украсившаяся за это время, просто потрясла его, и он,
наскоро побрившись, умывшись и вообще приодевшись, немедленно побежал
посмотреть: на Невский проспект, на дворец, на Александровскую колонну, на
набережную, на памятник Петра. Перед всеми этими дивами Петербурга Сверстов
останавливался как дурак какой-нибудь, и, потрясая своей курчавой головой,
восклицал сам себе: "Да, да! Растем мы, растем, и что бы там ни говорили про
нас, но исполин идет быстрыми шагами!" Затем, как бы для того, чтобы еще
сильнее поразить нашего патриота, мимо него стали проходить возвращавшиеся с
парада кавалергарды с своими орлами на шлемах, трехаршинные почти
преображенцы, курносые и с простреленными киверами павловцы. Сверстов
трепетал от восторга и начал уже декламировать стихи Пушкина:
Иль мало нас?.. Или от Перми до Тавриды,
От финских хладных скал до пламенной Колхиды,
От потрясенного Кремля до стен недвижного Китая,
Стальной щетиною сверкая,
Не встанет русская земля?..{559}
Обедать потом Сверстов зашел в Палкинский трактир и, не любя, по его
выражению, французских фрикасе, наелся там ветчины и осетрины.
Прямо из трактира он отправился в театр, где, как нарочно, наскочил на
Каратыгина{559} в роли Прокопа Ляпунова{559}, который в продолжение всей
пьесы говорил в духе патриотического настроения Сверстова и, между прочим,
восклицал стоявшему перед ним кичливо Делагарди: "Да знает ли ваш
пресловутый Запад, что если Русь поднимется, так вам почудится седое море!?"
Ну, попадись в это время доктору его gnadige Frau с своим постоянно
антирусским направлением, я не знаю, что бы он сделал, и не ручаюсь даже,
чтобы при этом не произошло сцены самого бурного свойства, тем более, что за
палкинским обедом Сверстов выпил не три обычные рюмочки, а около десяточка.
Впрочем, к концу представления у него весь этот пар нравственный и
физический поиспарился несколько, и Сверстов побежал в свою гостиницу к
Егору Егорычу, но того еще не было дома, чему доктор был отчасти рад, так
как высокочтимый учитель его, пожалуй, мог бы заметить, что ученик был
немножко, как говорится, на третьем взводе. Егор Егорыч, в свою очередь,
конечно, в это время занят был совершенно иным. Он, еще ехав в Петербург,
все обдумывал и соображал, как ему действовать в предпринятых им на себя
делах, и рассчитал, что беспокоить и вызывать на что-либо князя Александра
Николаича было бы бесполезно, ибо Егор Егорыч, по переписке с некоторыми
лицами, знал, что князь окончательно страдал глазами. Михаил Михайлыч
Сперанский - увы! - был уже более году записан Егором Егорычем в
поминальнике. Стало быть, из людей влиятельных у него только и оставался
некогда бывший гроссмейстер великой провинциальной ложи Сергей Степаныч. К
нему-то он и отправился.
Сергей Степаныч, заметно, обрадовался Егору Егорычу, и разговор на этот
раз между ними начался не о масонстве, а о том, что наболело у Марфина на
душе. Рассказав Сергею Степанычу о своей женитьбе, о всех горях своих
семейных, он перешел и к общественному горю, каковым считал явление убийцы и
каторжника Тулузова на горизонте величия, и просил помочь ему во всех сих
делах. Сергей Степаныч сначала не понял, о ком собственно и о чем просит
Егор Егорыч, так как тот стал как-то еще более бормотать и сверх того,
вследствие нравственного волнения, говорил без всякой последовательности в
мыслях.
- Поэтому вы прежде всего, - заговорил Сергей Степаныч с своей
английской важностью, - желаете исходатайствовать смягчение участи вашего
свояка, так, кажется, я назвал?
- Так, словом, Лябьев по фамилии! - отвечал Егор Егорыч.
- Фамилию его я помню и даже слыхал некоторые его музыкальные пьесы...
Но, независимо от прошения его, вы утверждаете, что он убил совершенно
неумышленно своего партнера?
- Это не я один, а вся Москва утверждает, и говорят, что не он
собственно убил, а какой-то негодяй есть там, по прозванию Калмык, держащий
у себя открытый картежный дом, который подкупил полицию и вышел сух из
воды... Вообще жить становится невозможным.
- Да почему же уж так? - спросил Сергей Степаныч.
- Да, потому, - крикнул Марфин, - что, во-первых, порядочным людям
служить нельзя... Мы в нашей губернии выбрали одного честного человека в
исправники, который теперь уличает этого негодяя Тулузова и вместе с тем
каждоминутно ждет, что его выгонят из службы. Прежде, бывало, миротворили и
кривили совестью ради связей, дружбы, родства, - гадко это, но все же
несколько извинительно, а теперь выступила на смену тому кабацкая мощь,
перед которой преклоняется чуть ли не все государство, чающее от нее своего
благосостояния... И ходят ныне эти господа кабатчики, вроде Тулузова, по
всей земле русской, как богатыри какие; все им прощается: бей, режь, жги,
грабь... Но зато уж Лябьевы не попадайся; их за то, за что следовало бы
только на церковное покаяние послать, упрячут на каторгу!..
- О, нет! Вы очень в последнем случае ошибаетесь! - перебил Егора
Егорыча довольно резко Сергей Степаныч. - Если в прошении господина Лябьева
на высочайшее имя достаточно выяснено, что им совершено убийство не
преднамеренно, а случайно, то я уверен, что государь значительно смягчит
участь осужденного, тем более, что господин Лябьев артист, а государь ко
всем художникам весьма милостив и внимателен.
- Государь, я знаю, что милостив, - закричал на это Марфин, - но, по
пословице: "Царь жалует, да псарь не жалует", под ним-то стоящим милее
Тулузовы и кабатчики!
В лице Сергея Степаныча при этом пробежало уже заметное неудовольствие.
Егор Егорыч сколько ни горячился, но подметил это и еще сильнее закричал:
- Я не о вас, каких-нибудь десяти праведниках, говорю, благородством
которых, может быть, и спасается только кормило правления! Я не историк, а
только гражданин, и говорю, как бы стал говорить, если бы меня на плаху
возвели, что позорно для моего отечества мало что оставлять убийц и
грабителей на свободе, но, унижая и оскверняя государственные кресты и чины,
украшать ими сих негодяев за какую-то акибы приносимую ими пользу.
Сколь ни прискорбно было Сергею Степанычу выслушивать все эти
запальчивые обвинения Егора Егорыча, но внутренно он соглашался с ним сам,
видя и чувствуя, как все более и более творят беззакония разные силы:
кабацкая, интендантская, путейская...
- Касательно того, - начал он размышляющим тоном, - что Тулузов убийца
и каторжник, я верю не вполне и не вижу, из чего вы это усматриваете...
- Об этом-с в нашей губернии, - принялся выпечатывать Егор Егорыч, -
началось дело, и у меня в руках все копии с этого дела; только я не знаю, к
кому мне обратиться.
- Конечно, к министру внутренних дел, тем более к такому министру, как
нынешний; он потакать не любит.
- Такого нам и надо! Нам нельзя еще жить без дубинки Петра!.. Но я не
знаком совершенно с новым министром.
- О, это все равно! - сказал Сергей Степаныч и, немного подумав,
присовокупил: - Я послезавтра увижусь со Львом Алексеичем и скажу ему, что
вы очень бы желали быть у него. Он, я уверен, примет вас и примет не
официально, а вечером.
- Мне не одному у него нужно быть, а с моим деревенским доктором,
который поднял и раскрыл дело Тулузова и который по этому делу имел даже
предчувствие за несколько лет пред тем, что он и не кто другой, как он,
раскроет это убийство; а потому вы мне и ему устройте свидание у министра!
- Непременно! - обещал Сергей Степаныч.
- А когда вы меня оповестите о том?
- Да всего лучше вот что, - начал Сергей Степаныч, - вы приезжайте в
следующую среду в Английский клуб обедать! Там я вам и скажу, когда Лев
Алексеич{562} может вас принять, а вы между тем, может быть, встретитесь в
клубе с некоторыми вашими старыми знакомыми.
- Очень рад, очень! - отозвался на это Марфин. - Ну, а как у вас в
Петербурге масонство процветает? Все, я думаю, на попятный двор удрали?
- Не могу сказать, чтобы так это было. Все, кто были масонами, остались
ими; но вымирают, а новых не нарождается!
- Да! - согласился с этим Егор Егорыч и присовокупил: - Хочу от вас
заехать к князю Александру Николаичу.
- Это, конечно, следует вам сделать. Только князь, вероятно, вас не
примет.
- Отчего?.. Неужели он так болен?
- И болен, а главное, князь теперь диктует историю собственной жизни
Батеневу...
- Никите Семенычу Батеневу? - переспросил Егор Егорыч.
- Никите Семенычу! - отвечал Сергей Степаныч. - Хотя, в сущности, это
вовсе не диктовка, а Батенев его расспрашивает и сам уже излагает,
начертывая буквы крупно мелом на черной доске, дабы князь мог прочитать
написанное.
- Это хороший выбор сделал князь! - заметил Егор Егорыч. - Образ
мышления Батенева чисто мистический, но только он циничен, особенно с
женщинами!
- Этого я не скажу, - возразил Сергей Степаныч, - и могу опровергнуть
ваше замечание мнением самих женщин, из которых многие очень любят Никиту
Семеныча; жена моя, например, утверждает, что его несколько тривиальными, а
иногда даже нескромными выражениями могут возмущаться только женщины весьма
глупые и пустые.
- Не знаю, чтобы это пустоту женщины свидетельствовало, а скорей
показывает ее чистоту, - возразил Егор Егорыч, видимо, имевший некоторое
предубеждение против Батенева: отдавая полную справедливость его уму, он в
то же время подозревал в нем человека весьма хитрого, льстивого и при этом
еще грубо-чувственного.
Выехав от Сергея Степаныча, он прямо направился к князю; но швейцар
того печальным голосом объявил, что князь не может его принять.
- Слышал это я, - объяснил сему почтенному члену масонства Егор Егорыч,
- но все-таки ты передай князю, что я в Петербурге и заезжал проведать его!
- Слушаю-с! - произнес с оттенком некоторого глубокомыслия швейцар.
В среду, в которую Егор Егорыч должен был приехать в Английский клуб
обедать, он поутру получил радостное письмо от Сусанны Николаевны, которая
писала, что на другой день после отъезда Егора Егорыча в Петербург к нему
приезжал старик Углаков и рассказывал, что когда генерал-губернатор узнал о
столь строгом решении участи Лябьева, то пришел в удивление и негодование и,
вызвав к себе гражданского губернатора, намылил ему голову за то, что тот
пропустил такой варварский приговор, и вместе с тем обещал ходатайствовать
перед государем об уменьшении наказания несчастному Аркадию Михайлычу. Егор
Егорыч, прочитав это известие, проникся таким чувством благодарности, что,
не откладывая ни минуты и захватив с собою Сверстова, поехал с ним в
Казанский собор отслужить благодарственный молебен за государя, за
московского генерал-губернатора, за Сергея Степаныча, и сам при этом рыдал
на всю церковь, до того нервы старика были уже разбиты.
В Английском клубе из числа знакомых своих Егор Егорыч встретил одного
Батенева, о котором он перед тем только говорил с Сергеем Степанычем и
которого Егор Егорыч почти не узнал, так как он привык видеть сего господина
всегда небрежно одетым, а тут перед ним предстал весьма моложавый мужчина в
завитом парике и надушенном фраке.
- Здравствуйте, петушок! - сказал ему Батенев несколько
покровительственным тоном.
Егора Егорыча немножко передернуло.
- Здравствуйте, мой милый коршун! - отвечал и он тоже
покровительственно.
Батенев в самом деле своим длинным носом и проницательными глазами
напоминал несколько коршуна.
- Вы были у князя? - продолжал тот.
- Был! - отвечал коротко Егор Егорыч.
- И, может быть, вы желали передать князю какую-нибудь просьбу от вас?
- Нет, не желаю! - отказался резко Егор Егорыч, которого начинал не на
шутку бесить покровительственный тон Батенева, прежде обыкновенно всегда
льстившего всем или смешившего публику. - И о чем мне просить князя? -
продолжал он. - Общее наше дело так теперь принижено, что говорить о том
грустно, тем паче, что понять нельзя, какая причина тому?
- Причина понятная! - сказал ему на это Батенев. - Вы где теперь
живете?
- Я в Москве живу.
- Ну, походите в тамошний университет на лекции естественных наук и
вслушайтесь внимательно, какие гигантские успехи делают науки этого рода!..
А когда ум человека столь занялся предметами мира материального, что
стремится даже как бы одухотворить этот мир и в самой материи найти конечную
причину, так тут всем религиям и отвлеченным философиям не поздоровится, по
пословице: "Когда Ванька поет, так уж Машка молчи!"
- Но это время пройдет! - воскликнул Егор Егорыч.
- Не знаю; старуха еще надвое сказала: либо дождик, либо снег, либо
будет, либо нет.
Разговор этот был прерван тем, что к Егору Егорычу подошел Сергей
Степаныч.
- Лев Алексеич поручил мне пригласить вас и доктора приехать к нему в
субботу вечером! - сказал он.
- Благодарю, благодарю! - забормотал Егор Егорыч. - Сегодняшний день,
ей-богу, для меня какой-то особенно счастливый! - продолжал он с
навернувшимися на глазах слезами. - Поутру я получил письмо от жены... - И
Егор Егорыч рассказал, что ему передала в письме Сусанна Николаевна о
генерал-губернаторе.
- Это превосходно! Тогда успех почти несомненный, - подхватил Сергей
Степаныч.
В это время стали садиться за стол, а после обеда Егор Егорыч тотчас
уехал домой, чтобы отдохнуть от всех пережитых им, хоть и радостных, но все
же волнений. Отдохнуть ему однако не удалось, потому что, войдя в свой
нумер, он на столе нашел еще письмо от Сусанны Николаевны. Ожидая, что это
новая печальная весть о чем-либо, он обмер от страха, который, впрочем,
оказался совершенно неосновательным. Сусанна Николаевна отправила это письмо
вечером того же дня, как послано было ею первое письмо. Сделала она это
акибы затем, что в прежнем послании забыла исполнить поручение старика
Углакова, который будто бы умолял Егора Егорыча навестить его Пьера и
Поехав с женой, Егор Егорыч сказал ей:
- Ты, мой ангел, завези меня к Углакову! Мне нужно с ним повидаться.
Сусанна Николаевна при этом вспыхнула.
- И я желала бы с тобой заехать к Углаковым, madame Углакова, может
быть, вернулась из Петербурга, - проговорила она тихим голосом.
- Но ты и без того утомлена, - возразил было ей Егор Егорыч.
- Ничего!.. Ты, конечно, недолго у них пробудешь, - заметила на это
Сусанна Николаевна.
- Недолго, - отвечал Егор Егорыч и велел кучеру ехать к Углаковым.
M-me Углакова не возвращалась еще из Петербурга, и Марфины застали дома
одного старика, который никак было не хотел принять Егора Егорыча с его
супругою, потому что был в дезабилье; но тот насильно вошел к нему вместе с
Сусанной Николаевной в кабинет, и благообразный старичок рассыпался перед
ними в извинениях, что они застали его в халате, хотя халат был шелковый и
франтовато сшитый. Сам он только что перед тем побрился, и лицо его,
посыпанное пудрой, цвело удовольствием по той причине, что накануне им было
получено письмо от жены, которая уведомляла его, что их бесценный Пьер
начинает окончательно поправляться и что через несколько дней, вероятно,
выедет прокатиться.
- Ну, слава богу! - воскликнул Егор Егорыч, услыхав об этом.
- Слава богу! - повторила за ним набожно и Сусанна Николаевна, слегка
даже перекрестившись.
- А мы к вам прямо с печальной и безобразной процессии, - забормотал
Егор Егорыч, - но не об этом пока дело: виделись ли вы с нашим вельможей и
говорили ли с ним по делу Тулузова?
- Виделся и говорил, конечно, - произнес невеселым тоном Углаков.
- И что же? - перебил его нетерпеливо Егор Егорыч.
- Расскажу вам все подробно, - продолжал Углаков, - сначала я не понял,
в чем тут главная пружина состоит; но вижу только, что, когда я с князем
заговорил об вас, он благосклонно выслушивал и даже прямо выразился, что
немного знает вас и всегда уважал...
У Егора Егорыча при этом что-то вроде презрительной усмешки пробежало
по губам.
- Когда же я перешел к Тулузову и начал ему передавать ваши и господина
Сверстова сомнения касательно личности этого господина, князь вдруг
захохотал, и захохотал, я вам говорю, гомерическим хохотом.
- А, ему это смешно! - воскликнул Егор Егорыч и, вскочив с кресел,
начал быстрыми шагами ходить по комнате. - У него людей, хоть и виновных, но
не преступных и не умеющих только прятать концы, ссылают на каторгу, а
разбойники и убийцы настоящие пользуются почетом и возвышаются!.. Это ему
даром не пройдет!.. Нет!.. Я барывался с подобными господами.
- Князь тут ни в чем не виноват, поверьте мне! - стал его убеждать
Углаков. - Он человек благороднейшего сердца, но доверчив, это - правда; я
потом говорил об этом же деле с управляющим его канцелярией, который
родственник моей жене, и спрашивал его, откуда проистекает такая милость
князя к Тулузову и за что? Тот объяснил, что князь главным образом полюбил
Тулузова за ловкую хлебную операцию; а потом у него есть заступник за
Тулузова, один из любимцев князя.
- Кто такой? - спросил Егор Егорыч.
Углаков при этом усмехнулся.
- Особа он пока еще неважная - член этой здешней Управы благочиния, а
некогда был цирюльником князя, брил его, забавляя рассказами, за что был им
определен на службу; а теперь уж коллежский асессор и скоро, говорят, будет
сделан советником губернского правления... Словом, маленький Оливье нашего
доброго Людовика Одиннадцатого... Этот Оливье, в присутствии нашего
родственника, весьма горячо говорил князю в пользу Тулузова и обвинял вас за
донос.
- Значит, князь мне меньше верит, чем этому цирюльнику? - воскликнул
Егор Егорыч.
- Не то, что не верит вам, - возразил Углаков, - но полагает, что вы
введены в заблуждение.
- Ну, так и черт его дери! - перебил нетерпеливо Марфин. - Я поеду в
Петербург и там все разоблачу.
- И прекрасно сделаете! - одобрил его намерение Углаков. - Москва, как
бы ни поднимала высоко носа, все-таки муравейник, ибо может прибыть из
Петербурга какой-нибудь буйвол большой и сразу нас уничтожить.
- Следовало бы это, следовало! - горячился Егор Егорыч. - Глупый,
дурацкий город! Но, к несчастию, тут вот еще что: я приехал на ваши рамена
возложить новое бремя, - съездите, бога ради, к князю и убедите его
помедлить высылкой на каторгу Лябьева, ибо тот подал просьбу на высочайшее
имя, и просите князя не от меня, а от себя, - вы дружественно были знакомы с
Лябьевым...
- Конечно, - подхватил Углаков, - князь, наверное, это сделает, он
такой человек, что на всякое доброе дело сейчас пойдет; но принять
какую-нибудь против кого бы ни было строгую меру совершенно не в его
характере.
- Быть таким бессмысленно-добрым так же глупо, как и быть
безумно-строгим! - продолжал петушиться Егор Егорыч. - Это их узкая
французская гуманитэ, при которой выходит, что она изливается только на
приближенных негодяев, а все честные люди чувствуют северитэ{555}...
Прощайте!.. Поедем! - затараторил Егор Егорыч, обращаясь в одно и то же
время к Углакову и к жене.
Сусанна Николаевна, встав, поспешно проговорила Углакову:
- Пожалуйста, кланяйтесь от меня супруге вашей и Петру Александрычу!..
Передайте ему, что я душевно рада его выздоровлению, и дай бог, чтобы он
никогда не хворал больше!
- От меня то же самое передайте! - подхватил Егор Егорыч, уходя так
быстро из кабинета, что Сусанна Николаевна едва успевала за ним следовать.
Ехав домой, Егор Егорыч всю дорогу был погружен в размышление и,
видимо, что-то такое весьма серьезное обдумывал. С Сусанной Николаевной он
не проговорил ни одного слова; зато, оставшись один в своем кабинете, сейчас
стал писать к Аггею Никитичу письмо:
"Сверстов в Москве, мы оба бодрствуем; не выпускайте и Вы из Ваших рук
выслеженного нами волка. Вам пишут из Москвы, чтобы Вы все дело передали в
московскую полицию. Такое требование, по-моему, незаконно: Москва Вам не
начальство. Не исполняйте сего требования или, по крайней мере, медлите
Вашим ответом; я сегодня же в ночь скачу в Петербург; авось бог мне поможет
повернуть все иначе, как помогал он мне многократно в битвах моих с разными
злоумышленниками!"
Не отправляя, впрочем, письма сего, Егор Егорыч послал за Сверстовым,
жившим весьма недалеко в одной гостинице. Доктор явился и, услыхав, где и
как провел утро Егор Егорыч, стал слегка укорять его:
- Как же вам не совестно было меня не взять с собою?.. Мало ли что
могло случиться, где помощь врача была бы необходима.
- Мы сами вчера только узнали об этом, а потом позабыли о вас... -
бормотал Егор Егорыч.
- Но, однако, все прошло благополучно? - спросил Сверстов.
- Пока! - отвечал Егор Егорыч. - Но теперь главное... Я написал письмо
к Звереву, - прочитайте его!
Сверстов прочел письмо.
- Поэтому вы едете в Питер? - воскликнул он с вспыхнувшею в глазах
радостью.
- Еду!
- А я? - спросил доктор.
- И вы со мной поедете! Это необходимо! - объяснил Егор Егорыч.
- Совершенно необходимо! - подхватил с той же радостью доктор. - А
Сусанна Николаевна?
- Конечно, поедет! - произнес было сначала Егор Егорыч, но, подумав
немного, проговорил: - Хотя меня тут беспокоит... Она все это время на вид
такая слабая; а после сегодняшней процедуры, вероятно, будет еще слабее... Я
боюсь за нее!
- Да, она и меня тревожит!.. У нее такой стал дурной цвет лица, какого
она никогда не имела; потом нравственно точно как бы все прячется от всех и
скрывается в самое себя!
Кровь стыла в жилах Егора Егорыча при этих словах доктора, и мысль, что
неужели Сусанна Николаевна умрет прежде его, точно ядовитая жаба, шевелилась
в его голове.
- Тогда что же мне делать? - произнес он почти в отчаянии, разводя
руками.
Сверстов задумался и, видимо, употреблял все усилия своего разума, дабы
придумать, как тут лучше поступить.
- Прежде всего, по-моему, - сказал он неторопливо, - надобно спросить
Сусанну Николаевну, как она себя чувствует.
- О, она, конечно, схитрит и обманет! Скажет, что ничего, совершенно
здорова, и будет просить, чтобы я взял ее с собой! - воскликнул Егор Егорыч.
- Да против меня-то она не может схитрить! - возразил Сверстов. - Я
все-таки доктор и знаю душу и архей женщин.
- Спросим ее! - согласился Егор Егорыч, и по-прежнему к Сусанне
Николаевне был послан Антип Ильич.
Сусанна Николаевна пришла.
- Ну-с, барыня моя, - начал ее допрашивать доктор, - мы с супругом
вашим сегодня в ночь едем в Петербург, а вам как угодно будет: сопровождать
нас или нет?
На лице Сусанны Николаевны на мгновение промелькнула радость; потом
выражение этого чувства мгновенно же перешло в страх; сколь ни внимательно
смотрели на нее в эти минуты Егор Егорыч и Сверстов, но решительно не поняли
и не догадались, какая борьба началась в душе Сусанны Николаевны: мысль
ехать в Петербург и увидеть там Углакова наполнила ее душу восторгом, а
вместе с тем явилось и обычное: но. Углаков уже не был болен опасно, не
лежал в постели, начинал даже выезжать, и что из этого произойдет, Сусанна
Николаевна боялась и подумать; такого рода смутное представление возможности
чего-то встало в воображении молодой женщины угрожающим чудовищем, и она
проговорила:
- Я бы, конечно, не желала отпустить Егора Егорыча одного, но как я
оставлю сестру, особенно в такое ужасное для нее время?
- Так, совершенно справедливо рассуждаешь! - подхватил довольным тоном
Егор Егорыч.
- Так, справедливо! - повторил за ним и Сверстов. - Кроме того-с,
позвольте-ка мне пульс ваш немножко исследовать!
Сусанна Николаевна подала ему свою руку. Сверстов долго и внимательно
щупал ее пульс.
- Ни дать ни взять он у вас такой теперь, каким был, когда вы
исповедовались у вашего ритора; но тогда ведь прошло, - бог даст, и теперь
пройдет! - успокоивал ее Сверстов. - Ехать же вам, барыня, совсем нельзя!
Извольте сидеть дома и ничем не волноваться!
- Я постараюсь, конечно, не волноваться, - сказала на это тихим голосом
Сусанна Николаевна.
- И обо мне тоже не скучай очень! - заметил ей Егор Егорыч.
- Да, но и ты тоже не скучай обо мне! - проговорила Сусанна Николаевна,
как бы даже усмехнувшись.
Трудно передать, сколько разнообразных оттенков почувствовалось в этом
ответе. Сусанна Николаевна как будто бы хотела тут, кроме произнесенного ею,
сказать: "Ты не скучай обо мне, потому что я не стою того и даже не знаю,
буду ли я сама скучать о тебе!" Все эти оттенки, разумеется, как цвета
преломившегося на мгновение луча, пропали и слились потом в одном решении:
- Мне необходимо здесь остаться для сестры и для себя, - сказала
Сусанна Николаевна.
Одобрив такое намерение ее, Егор Егорыч и Сверстов поджидали только
возвращения из тюрьмы Музы Николаевны, чтобы узнать от нее, в каком душевном
настроении находится осужденный. Муза Николаевна, однако, не вернулась домой
и вечером поздно прислала острожного фельдшера, который грубоватым
солдатским голосом доложил Егору Егорычу, что Муза Николаевна осталась на
ночь в тюремной больнице, так как господин Лябьев сильно заболел. Сусанна
Николаевна, бывшая при этом докладе фельдшера, сказала, обратясь к мужу:
- В таком случае, я ранним утром завтра поеду к сестре в тюрьму.
- Прошу тебя, прошу! - повторил Егор Егорыч, и часа через два он,
улегшись вместе с Сверстовым в дорожную кибитку, скакал на почтовых в
Петербург, давая на каждой станции по полтиннику ямщикам на водку с тем,
чтобы они скорей его везли.
Сверстов лет пятнадцать не бывал в Петербурге, и так как, несмотря на
свои седины, сохранил способность воспринимать впечатления, то Северная
Пальмира, сильно украсившаяся за это время, просто потрясла его, и он,
наскоро побрившись, умывшись и вообще приодевшись, немедленно побежал
посмотреть: на Невский проспект, на дворец, на Александровскую колонну, на
набережную, на памятник Петра. Перед всеми этими дивами Петербурга Сверстов
останавливался как дурак какой-нибудь, и, потрясая своей курчавой головой,
восклицал сам себе: "Да, да! Растем мы, растем, и что бы там ни говорили про
нас, но исполин идет быстрыми шагами!" Затем, как бы для того, чтобы еще
сильнее поразить нашего патриота, мимо него стали проходить возвращавшиеся с
парада кавалергарды с своими орлами на шлемах, трехаршинные почти
преображенцы, курносые и с простреленными киверами павловцы. Сверстов
трепетал от восторга и начал уже декламировать стихи Пушкина:
Иль мало нас?.. Или от Перми до Тавриды,
От финских хладных скал до пламенной Колхиды,
От потрясенного Кремля до стен недвижного Китая,
Стальной щетиною сверкая,
Не встанет русская земля?..{559}
Обедать потом Сверстов зашел в Палкинский трактир и, не любя, по его
выражению, французских фрикасе, наелся там ветчины и осетрины.
Прямо из трактира он отправился в театр, где, как нарочно, наскочил на
Каратыгина{559} в роли Прокопа Ляпунова{559}, который в продолжение всей
пьесы говорил в духе патриотического настроения Сверстова и, между прочим,
восклицал стоявшему перед ним кичливо Делагарди: "Да знает ли ваш
пресловутый Запад, что если Русь поднимется, так вам почудится седое море!?"
Ну, попадись в это время доктору его gnadige Frau с своим постоянно
антирусским направлением, я не знаю, что бы он сделал, и не ручаюсь даже,
чтобы при этом не произошло сцены самого бурного свойства, тем более, что за
палкинским обедом Сверстов выпил не три обычные рюмочки, а около десяточка.
Впрочем, к концу представления у него весь этот пар нравственный и
физический поиспарился несколько, и Сверстов побежал в свою гостиницу к
Егору Егорычу, но того еще не было дома, чему доктор был отчасти рад, так
как высокочтимый учитель его, пожалуй, мог бы заметить, что ученик был
немножко, как говорится, на третьем взводе. Егор Егорыч, в свою очередь,
конечно, в это время занят был совершенно иным. Он, еще ехав в Петербург,
все обдумывал и соображал, как ему действовать в предпринятых им на себя
делах, и рассчитал, что беспокоить и вызывать на что-либо князя Александра
Николаича было бы бесполезно, ибо Егор Егорыч, по переписке с некоторыми
лицами, знал, что князь окончательно страдал глазами. Михаил Михайлыч
Сперанский - увы! - был уже более году записан Егором Егорычем в
поминальнике. Стало быть, из людей влиятельных у него только и оставался
некогда бывший гроссмейстер великой провинциальной ложи Сергей Степаныч. К
нему-то он и отправился.
Сергей Степаныч, заметно, обрадовался Егору Егорычу, и разговор на этот
раз между ними начался не о масонстве, а о том, что наболело у Марфина на
душе. Рассказав Сергею Степанычу о своей женитьбе, о всех горях своих
семейных, он перешел и к общественному горю, каковым считал явление убийцы и
каторжника Тулузова на горизонте величия, и просил помочь ему во всех сих
делах. Сергей Степаныч сначала не понял, о ком собственно и о чем просит
Егор Егорыч, так как тот стал как-то еще более бормотать и сверх того,
вследствие нравственного волнения, говорил без всякой последовательности в
мыслях.
- Поэтому вы прежде всего, - заговорил Сергей Степаныч с своей
английской важностью, - желаете исходатайствовать смягчение участи вашего
свояка, так, кажется, я назвал?
- Так, словом, Лябьев по фамилии! - отвечал Егор Егорыч.
- Фамилию его я помню и даже слыхал некоторые его музыкальные пьесы...
Но, независимо от прошения его, вы утверждаете, что он убил совершенно
неумышленно своего партнера?
- Это не я один, а вся Москва утверждает, и говорят, что не он
собственно убил, а какой-то негодяй есть там, по прозванию Калмык, держащий
у себя открытый картежный дом, который подкупил полицию и вышел сух из
воды... Вообще жить становится невозможным.
- Да почему же уж так? - спросил Сергей Степаныч.
- Да, потому, - крикнул Марфин, - что, во-первых, порядочным людям
служить нельзя... Мы в нашей губернии выбрали одного честного человека в
исправники, который теперь уличает этого негодяя Тулузова и вместе с тем
каждоминутно ждет, что его выгонят из службы. Прежде, бывало, миротворили и
кривили совестью ради связей, дружбы, родства, - гадко это, но все же
несколько извинительно, а теперь выступила на смену тому кабацкая мощь,
перед которой преклоняется чуть ли не все государство, чающее от нее своего
благосостояния... И ходят ныне эти господа кабатчики, вроде Тулузова, по
всей земле русской, как богатыри какие; все им прощается: бей, режь, жги,
грабь... Но зато уж Лябьевы не попадайся; их за то, за что следовало бы
только на церковное покаяние послать, упрячут на каторгу!..
- О, нет! Вы очень в последнем случае ошибаетесь! - перебил Егора
Егорыча довольно резко Сергей Степаныч. - Если в прошении господина Лябьева
на высочайшее имя достаточно выяснено, что им совершено убийство не
преднамеренно, а случайно, то я уверен, что государь значительно смягчит
участь осужденного, тем более, что господин Лябьев артист, а государь ко
всем художникам весьма милостив и внимателен.
- Государь, я знаю, что милостив, - закричал на это Марфин, - но, по
пословице: "Царь жалует, да псарь не жалует", под ним-то стоящим милее
Тулузовы и кабатчики!
В лице Сергея Степаныча при этом пробежало уже заметное неудовольствие.
Егор Егорыч сколько ни горячился, но подметил это и еще сильнее закричал:
- Я не о вас, каких-нибудь десяти праведниках, говорю, благородством
которых, может быть, и спасается только кормило правления! Я не историк, а
только гражданин, и говорю, как бы стал говорить, если бы меня на плаху
возвели, что позорно для моего отечества мало что оставлять убийц и
грабителей на свободе, но, унижая и оскверняя государственные кресты и чины,
украшать ими сих негодяев за какую-то акибы приносимую ими пользу.
Сколь ни прискорбно было Сергею Степанычу выслушивать все эти
запальчивые обвинения Егора Егорыча, но внутренно он соглашался с ним сам,
видя и чувствуя, как все более и более творят беззакония разные силы:
кабацкая, интендантская, путейская...
- Касательно того, - начал он размышляющим тоном, - что Тулузов убийца
и каторжник, я верю не вполне и не вижу, из чего вы это усматриваете...
- Об этом-с в нашей губернии, - принялся выпечатывать Егор Егорыч, -
началось дело, и у меня в руках все копии с этого дела; только я не знаю, к
кому мне обратиться.
- Конечно, к министру внутренних дел, тем более к такому министру, как
нынешний; он потакать не любит.
- Такого нам и надо! Нам нельзя еще жить без дубинки Петра!.. Но я не
знаком совершенно с новым министром.
- О, это все равно! - сказал Сергей Степаныч и, немного подумав,
присовокупил: - Я послезавтра увижусь со Львом Алексеичем и скажу ему, что
вы очень бы желали быть у него. Он, я уверен, примет вас и примет не
официально, а вечером.
- Мне не одному у него нужно быть, а с моим деревенским доктором,
который поднял и раскрыл дело Тулузова и который по этому делу имел даже
предчувствие за несколько лет пред тем, что он и не кто другой, как он,
раскроет это убийство; а потому вы мне и ему устройте свидание у министра!
- Непременно! - обещал Сергей Степаныч.
- А когда вы меня оповестите о том?
- Да всего лучше вот что, - начал Сергей Степаныч, - вы приезжайте в
следующую среду в Английский клуб обедать! Там я вам и скажу, когда Лев
Алексеич{562} может вас принять, а вы между тем, может быть, встретитесь в
клубе с некоторыми вашими старыми знакомыми.
- Очень рад, очень! - отозвался на это Марфин. - Ну, а как у вас в
Петербурге масонство процветает? Все, я думаю, на попятный двор удрали?
- Не могу сказать, чтобы так это было. Все, кто были масонами, остались
ими; но вымирают, а новых не нарождается!
- Да! - согласился с этим Егор Егорыч и присовокупил: - Хочу от вас
заехать к князю Александру Николаичу.
- Это, конечно, следует вам сделать. Только князь, вероятно, вас не
примет.
- Отчего?.. Неужели он так болен?
- И болен, а главное, князь теперь диктует историю собственной жизни
Батеневу...
- Никите Семенычу Батеневу? - переспросил Егор Егорыч.
- Никите Семенычу! - отвечал Сергей Степаныч. - Хотя, в сущности, это
вовсе не диктовка, а Батенев его расспрашивает и сам уже излагает,
начертывая буквы крупно мелом на черной доске, дабы князь мог прочитать
написанное.
- Это хороший выбор сделал князь! - заметил Егор Егорыч. - Образ
мышления Батенева чисто мистический, но только он циничен, особенно с
женщинами!
- Этого я не скажу, - возразил Сергей Степаныч, - и могу опровергнуть
ваше замечание мнением самих женщин, из которых многие очень любят Никиту
Семеныча; жена моя, например, утверждает, что его несколько тривиальными, а
иногда даже нескромными выражениями могут возмущаться только женщины весьма
глупые и пустые.
- Не знаю, чтобы это пустоту женщины свидетельствовало, а скорей
показывает ее чистоту, - возразил Егор Егорыч, видимо, имевший некоторое
предубеждение против Батенева: отдавая полную справедливость его уму, он в
то же время подозревал в нем человека весьма хитрого, льстивого и при этом
еще грубо-чувственного.
Выехав от Сергея Степаныча, он прямо направился к князю; но швейцар
того печальным голосом объявил, что князь не может его принять.
- Слышал это я, - объяснил сему почтенному члену масонства Егор Егорыч,
- но все-таки ты передай князю, что я в Петербурге и заезжал проведать его!
- Слушаю-с! - произнес с оттенком некоторого глубокомыслия швейцар.
В среду, в которую Егор Егорыч должен был приехать в Английский клуб
обедать, он поутру получил радостное письмо от Сусанны Николаевны, которая
писала, что на другой день после отъезда Егора Егорыча в Петербург к нему
приезжал старик Углаков и рассказывал, что когда генерал-губернатор узнал о
столь строгом решении участи Лябьева, то пришел в удивление и негодование и,
вызвав к себе гражданского губернатора, намылил ему голову за то, что тот
пропустил такой варварский приговор, и вместе с тем обещал ходатайствовать
перед государем об уменьшении наказания несчастному Аркадию Михайлычу. Егор
Егорыч, прочитав это известие, проникся таким чувством благодарности, что,
не откладывая ни минуты и захватив с собою Сверстова, поехал с ним в
Казанский собор отслужить благодарственный молебен за государя, за
московского генерал-губернатора, за Сергея Степаныча, и сам при этом рыдал
на всю церковь, до того нервы старика были уже разбиты.
В Английском клубе из числа знакомых своих Егор Егорыч встретил одного
Батенева, о котором он перед тем только говорил с Сергеем Степанычем и
которого Егор Егорыч почти не узнал, так как он привык видеть сего господина
всегда небрежно одетым, а тут перед ним предстал весьма моложавый мужчина в
завитом парике и надушенном фраке.
- Здравствуйте, петушок! - сказал ему Батенев несколько
покровительственным тоном.
Егора Егорыча немножко передернуло.
- Здравствуйте, мой милый коршун! - отвечал и он тоже
покровительственно.
Батенев в самом деле своим длинным носом и проницательными глазами
напоминал несколько коршуна.
- Вы были у князя? - продолжал тот.
- Был! - отвечал коротко Егор Егорыч.
- И, может быть, вы желали передать князю какую-нибудь просьбу от вас?
- Нет, не желаю! - отказался резко Егор Егорыч, которого начинал не на
шутку бесить покровительственный тон Батенева, прежде обыкновенно всегда
льстившего всем или смешившего публику. - И о чем мне просить князя? -
продолжал он. - Общее наше дело так теперь принижено, что говорить о том
грустно, тем паче, что понять нельзя, какая причина тому?
- Причина понятная! - сказал ему на это Батенев. - Вы где теперь
живете?
- Я в Москве живу.
- Ну, походите в тамошний университет на лекции естественных наук и
вслушайтесь внимательно, какие гигантские успехи делают науки этого рода!..
А когда ум человека столь занялся предметами мира материального, что
стремится даже как бы одухотворить этот мир и в самой материи найти конечную
причину, так тут всем религиям и отвлеченным философиям не поздоровится, по
пословице: "Когда Ванька поет, так уж Машка молчи!"
- Но это время пройдет! - воскликнул Егор Егорыч.
- Не знаю; старуха еще надвое сказала: либо дождик, либо снег, либо
будет, либо нет.
Разговор этот был прерван тем, что к Егору Егорычу подошел Сергей
Степаныч.
- Лев Алексеич поручил мне пригласить вас и доктора приехать к нему в
субботу вечером! - сказал он.
- Благодарю, благодарю! - забормотал Егор Егорыч. - Сегодняшний день,
ей-богу, для меня какой-то особенно счастливый! - продолжал он с
навернувшимися на глазах слезами. - Поутру я получил письмо от жены... - И
Егор Егорыч рассказал, что ему передала в письме Сусанна Николаевна о
генерал-губернаторе.
- Это превосходно! Тогда успех почти несомненный, - подхватил Сергей
Степаныч.
В это время стали садиться за стол, а после обеда Егор Егорыч тотчас
уехал домой, чтобы отдохнуть от всех пережитых им, хоть и радостных, но все
же волнений. Отдохнуть ему однако не удалось, потому что, войдя в свой
нумер, он на столе нашел еще письмо от Сусанны Николаевны. Ожидая, что это
новая печальная весть о чем-либо, он обмер от страха, который, впрочем,
оказался совершенно неосновательным. Сусанна Николаевна отправила это письмо
вечером того же дня, как послано было ею первое письмо. Сделала она это
акибы затем, что в прежнем послании забыла исполнить поручение старика
Углакова, который будто бы умолял Егора Егорыча навестить его Пьера и