Писемский Алексей Феофилактович. Масоны

французским выражением, - но все-таки это не дворянская красота.
______________
* красавица (франц.).

- А какая же? - выпытывал его Егор Егорыч.
- Да такая, что она скорей жидовка, или цыганка, или зырянка из
сибирячек, как я вот видал этаких! - объяснил Аггей Никитич, видимо,
начавший с большим одушевлением говорить, как только речь зашла о женской
красоте.
Егор Егорыч и Сусанна Николаевна при этом переглянулись между собой.
- По какому же поводу вы представлялись госпоже Ченцовой? - спросил
опять с тою же иронией Егор Егорыч.
- Да я и сам не знаю как! - отвечал наивно Аггей Никитич. - Она замуж
выходила в этом городишке, и мне вместе с другими было прислано
приглашение... Я думаю, что ж, неловко не ехать, так как она родственница
ваша!..
- Но за кого она могла выйти? - воскликнул Егор Егорыч.
- Вышла она за управляющего своего, господина Тулузова! - ответил Аггей
Никитич.
Услышав эту фамилию, Сверстов вдруг приподнял свою наклоненную голову и
стал гораздо внимательнее прислушиваться к тому, что рассказывал Аггей
Никитич.
- И свадьба, я вам доложу, - продолжал тот, - была великолепная!..
Венчание происходило в городском соборе, потому что Катерина Петровна
считала низким для себя венчаться в своей сельской церкви, а потом все
духовенство, все чиновники, в том числе и я, поехали к молодым в усадьбу,
которая, вы знаете, верстах в пяти от города. Дом там, без преувеличения
можно сказать, - дворец! Все это везде хрусталь, люстры, свечи восковые!..
За ужином шампанское рекой лилось... После того фейерверк, который делал
какой-то провизор из аптеки, а потому можете судить, что он понимает?.. Мне
сначала, знаете, как человеку, тоже видавшему на своем веку фейерверки, было
просто смешно видеть, как у них то одно не загорится, то другое не вовремя
лопнет, а наконец сделалось страшно, когда вдруг этаких несколько шутих
пустили в народ и главным образом в баб и девок... Слышу - крик, писк, визг
промеж их, а господа сидят и смеются этому... Это, изволите видеть, господин
Тулузов приказал сделать, чтобы развеселить свою супругу и гостей!.. Глупо,
по-моему, и свинство еще вдобавок!..
- Что же, этот управляющий красив собой? - спросил Егор Егорыч.
- Ничего нет особенного; малый еще не старый, видный из себя,
рыжеватый, глаза у него совсем желтые, как у волка, но умный, должно быть, и
бойкий, только манер благородных не имеет, как он там ни задает форсу и ни
важничает.
- Но чем же, однако, он пленил Катерину Петровну? - отнесся Егор Егорыч
как бы больше к Сусанне Николаевне.
Та отвечала ему только грустною улыбкой.
- Про это рассказывают... - начал было Аггей Никитич несколько
таинственно, но тут же и позамялся. Впрочем, припомнив, как в подобном
случае поступил Мартын Степаныч, он повторил его фразу: - Я надеюсь, что
здесь можно говорить все откровенно?
- Все, и непременно откровенно! - пробормотал Егор Егорыч.
- Рассказывают, - продолжал Аггей Никитич, - что он был приближенный
Катерины Петровны и что не она ревновала вашего племянника, а он, и из этого
пошли у них все неудовольствия.
- Не может быть! - отвергнула Сусанна Николаевна.
- Очень это возможно! - возразил ей Егор Егорыч.
- А как имя и отчество господина Тулузова? - вмешался вдруг в разговор
Сверстов.
- Имя-с?.. Позвольте: Василий... или как его?.. Но вот что лучше: со
мной билет пригласительный на свадьбу!..
Проговорив это, Аггей Никитич вынул и подал доктору раздушенный и
разукрашенный виньетками свадебный билет Тулузова, начало которого Сверстов
прочел вполголоса:
- "Василий Иванович Тулузов и Екатерина"... Гмм! - заключил он, как бы
нечто соображая, а потом обратился к жене своей:
- Gnadige Frau, помнишь ты этого мальчика, которого тогда убили, то я
написал письмо к Егору Егорычу?
- Помню!
- А как его звали?
- Васенькой.
- И ты этого не перевираешь?
- Нисколько, потому что он ребенком еще ходил к нам и приносил зелень
от отца, - отвечала с уверенностью и точностью gnadige Frau, хоть и занята
была размышлением о весьма важном ходе пешкою.
- Гмм! - снова произнес как бы больше сам с собою Сверстов.
На это восклицание его, а равно и на какое-то лукавое выражение в лице,
что было совершенно несвойственно Сверстову, Егор Егорыч невольно обратил
внимание.
- Что вас тут так интересует? - сказал он.
- Так, одно странное совпадение!.. - отвечал, видимо, не договорив
всего, Сверстов. - А не знаете ли вы, из какого собственно звания господин
Тулузов: попович ли он, дворянин ли, чиновник ли? - добавил он, обращаясь к
Аггею Никитичу.
- Говорят, вначале был мещанин, - объяснил тот, - потом стал учителем,
служил после того в земском суде, где получил первый чин, и затем сделал
пожертвование на улучшение гимназии ни много, ни мало, как в тридцать тысяч
рублей; ему за это Владимира прицепили, и теперь он поэтому дворянин!
- О, проходимец, должно быть, великий! - воскликнул Егор Егорыч.
- Должно быть! - повторил и Аггей Никитич. - Но, говорят, он дальше
того лезет и предлагает устроить при гимназии пансион для дворянских детей и
просит только, чтобы его выбрали в попечители.
- Ну, это он шалит! - подхватил с азартом Егор Егорыч. - Я нарочно
поеду для этого на баллотировку, и мы его с позором черняками закатаем!
Скорее верблюд пролезет в игольное ухо, чем он попадет в попечители!
- Вам все тамошние чиновники будут за это благодарны, - продолжал Аггей
Никитич, совершенно неспособный от себя что-либо выдумывать, а передававший
только то, что ему натрубили со всех сторон в уши. - Между прочим, мне
тутошний исправник, старичок почтенный, ополченец двенадцатого года (замечаю
здесь для читателя, - тот самый ополченец, которого он встретил на балу у
Петра Григорьича), исправник этот рассказывал: "Я, говорит, теперь, по
слабости моего здоровья, оставляю службу... Мне все равно, но обидно:
сколько лет я прослужил дворянству и, по пословице, репы пареной не
выслужил, а тут неизвестного человека возведут в должность попечителя, и он
прямо очутится в белоштанниках".
- Это еще буки!.. Пусть он лучше побережет свои черные штаны, а белых
мы ему не дадим! - говорил гневным и решительным голосом Егор Егорыч.
Сверстов, внимательно слушавший весь этот разговор, тряхнул на этом
месте головою и спросил:
- А не известно ли вам, откуда по месту своего рождения этот будущий
белоштанник?
- Нет-с, не знаю и слышал только, что здесь у него нет ни роду, ни
племени.
Доктору, кажется, досадно было, что Аггей Никитич не знает этого, и,
как бы желая поразобраться с своими собственными мыслями, он вышел из
гостиной в залу, где принялся ходить взад и вперед, причем лицо его
изображало то какое-то недоумение, то уверенность, и в последнем случае
глаза его загорались, и он начинал произносить сам с собою отрывистые слова.
Когда потом gnadige Frau, перестав играть в шахматы с отцом Василием, вышла
проводить того, Сверстов сказал ей:
- Мне нужно с тобой переговорить.
- Хорошо, - отвечала gnadige Frau и, распростившись окончательно с
своим партнером, подошла к мужу; он взял ее за руку и, поместившись рядом с
нею на самых отдаленных от гостиной стульях, вступил с нею в тихий разговор.
- Ты слышала, что этот барин, Зверев, рассказывал про Ченцову,
племянницу Егора Егорыча? - спросил он.
- Слышала, она вышла замуж! - проговорила gnadige Frau.
- Это, черт ее дери, пускай бы выходила, но тут другая штука, - за кого
именно она вышла?
- За управляющего своего!
- И то бы ничего, хоть бы за конюха! - восклицал Сверстов. - Но она
вышла за Василия Иваныча Тулузова!
- За Тулузова? - повторила gnadige Frau. - Это такая фамилия у
теперешнего ее мужа?
- Такая! - отвечал с злобой в голосе Сверстов.
Gnadige Frau не совсем, впрочем, понимала, что именно хочет сказать
доктор и к чему он клонит разговор.
- Ты поэтому и раскуси, в чем тут загвоздка! - дополнил он ей.
Gnadige Frau соображала. Она далеко стала не столь проницательна, как
была прежде.
- Я ничего не могу тут раскусить; полагаю только, что Катерина Петровна
вышла не за того Василия Иваныча Тулузова, которого мы знали, потому что он
давно убит.
- Да-с, но паспорт его не убит и существует, и которого, однако, при
освидетельствовании трупа, так же, как и денег, не нашли... Неужели же тебе
и теперь не ясно?
Но для gnadige Frau теперь уже все было ясно, и она, только по своей
рассудительности, хотела мужу сделать еще несколько вопросов.
- Стало быть, ты думаешь, что здешний Тулузов - убийца мальчика
Тулузова? - произнесла неторопливо и все еще сомневающимся тоном gnadige
Frau.
- А у кого же у другого мог очутиться его паспорт и кому нужно было им
воспользоваться, как не убийце?
Gnadige Frau была с этим несогласна.
- Воспользовавшись, он скорей всего изобличил бы себя тем!.. Ему было
бы безопаснее жить с своим паспортом, - сказала она.
- Да собственного-то виду у него, может быть, и не было!.. Он, может
быть, какой-нибудь беглый!.. Там этаких господ много проходит! - объяснил, в
свою очередь, тоже довольно правдоподобно, Сверстов. - Мне главным образом
надобно узнать, из какого именно города значится по паспорту господин
Тулузов... Помнишь, я тогда еще сказал, что я, и не кто другой, как я,
открою убийцу этого мальчика!
- А Егору Егорычу ты будешь говорить об этом? - спросила gnadige Frau.
- Пока еще нет, а потом, как запасусь документиком, скажу.
- Ты при этом не забудь, что это будет ему очень неприятно узнать!..
Madame Ченцова - его племянница и вышла замуж... за кого?.. Сам ты посуди!
- Что ж из того, что она племянница ему? - почти крикнул на жену
Сверстов. - Неужели ты думаешь, что Егор Егорыч для какой бы ни было
племянницы захочет покрывать убийство?.. Хорошо ты об нем думаешь!.. Тут я
думаю так сделать... Слушай внимательно и скажи мне твое мнение!.. Аггей
Никитич упомянул, что Тулузов учителем был, стало быть, сведения об нем
должны находиться в гимназии здешней... Так?..
- Так! - подтвердила gnadige Frau.
- Слушай далее: директор тут Артасьев... Он хоть и незнаком лично со
мной, но почти приятель мой по Пилецкому... Так?..
- Я не знаю, так ли это! - возразила gnadige Frau.
- Да так!.. Что это?.. Во всем сомнение! - воскликнул с досадой
Сверстов. - Егор же Егорыч - не теряй, пожалуйста, нити моих мыслей! - едет
на баллотировку... Я тоже навяжусь с ним ехать, да там и явлюсь к
Артасьеву... Так, мол, и так, покажите мне дело об учителе Тулузове!..
- Но тебе, вероятно, не дадут этого дела, - заметила gnadige Frau.
- Почему же не дадут? Что ты такое говоришь? Государственная тайна, что
ли, это? - горячился Сверстов. - Ведь понимаешь ли ты, что это мой
нравственный долг!.. Я клятву тогда над трупом мальчика дал, что я разыщу
убийцу!.. И как мне бог-то поспособствовал!.. Вот уж справедливо, видно,
изречение, что кровь человеческая вопиет на небо...
- Конечно! - согласилась с этим gnadige Frau.
- Ну, значит, об этом и говорить больше нечего, а надобно действовать,
- заключил Сверстов.
Пока таким образом происходила вся эта беседа в зале, Егор Егорыч,
вспомнивший, что Аггей Никитич хотел ему что-то такое сказать по секрету,
предложил тому:
- Не желаете ли вы уйти со мной в мою комнату?
- Весьма желал бы! - отвечал Аггей Никитич, вздохнув, как паровой
котел.
- Прошу вас! - сказал на это Егор Егорыч и увел гостя в свою спальню,
где Аггей Никитич, усевшись против хозяина, сейчас же начал:
- Вы, Егор Егорыч, спрашивали меня, чем я остался недоволен на
ревизии?.. Собственно говоря, я прежде всего недоволен сам собою и чувствую,
что неспособен занимать место, которое получил по вашей протекции, и должен
оставить его.
Егор Егорыч был сильно удивлен, услышав такое решение Аггея Никитича.
- Вследствие чего вы думаете, что неспособны? - сказал он немножко с
сердцем.
- Вследствие того-с, - начал Аггей Никитич неторопливо и как бы
обдумывая свои слова, - что я, ища этого места, не знал себя и совершенно
забыл, что я человек военный и привык служить на воздухе, а тут целый день
почти сиди в душной комнате, которая, ей-богу, нисколько не лучше нашей
полковой канцелярии, куда я и заглядывать-то всегда боялся, думая, что эти
стрекулисты-писаря так тебе сейчас и впишут в формуляр какую-нибудь
гадость... Потом считай чужие деньги, а я и своих никогда не умел хорошенько
считать, и в утешение кури себе под нос сургучом!..
- Все это вздор-с!.. Пустяки!.. Одно привередничанье ваше!.. Что это
такое?.. Сургуч?.. Привык служить на воздухе? Это чепуха какая-то! - уже
закричал на Аггея Никитича Егор Егорыч, рассерженный тем, что он
рекомендовал Зверева как чиновника усердного и полезного, а тот, прослужив
без году неделю, из каких-то глупых причин хочет уж и оставить службу.
Аггей Никитич, в свою очередь, хоть и понимал, что он действительно в
оправдание своего решения оставить службу губернского почтмейстера нагородил
какой-то чуши, но, тем не менее, от самого решения своего, заметно, не
отказывался.
- Может быть, вы имеете в виду другую должность? - принялся его
расспрашивать Егор Егорыч.
- Никакой! - произнес Аггей Никитич.
- Но чем же вы будете заниматься, оставив вашу службу?
- Буду заниматься масонством! - объяснил Аггей Никитич.
Егор Егорыч при этом невольно усмехнулся.
- Масонство нисколько вам не помешает служить! - пробормотал он. -
Состояния вы не имеете...
- Имею-с... потому что пенсию буду получать, - вздумал было возразить
Аггей Никитич.
- Но велика ли эта пенсия!.. Гроши какие-то! - воскликнул Егор Егорыч.
- И как же вам не представляется мысль, что вы для семьи, для жены вашей
должны еще пока трудиться? - начал было Егор Егорыч продолжать свои
поучения, но при словах: "для жены вашей", Аггей Никитич вдруг выпрямился на
своем кресле и заговорил сначала глухим голосом, а потом все более и более
возвышающимся:
- Жена-то моя и мешает мне продолжать мою службу! Она очень уж хорошо
узнала, как следует в почтамте служить, лучше даже, чем я, и начала там
распоряжаться чересчур свободно... Перед тем, как мне ехать на ревизию,
Миропе Дмитриевне угодно было (при этом Аггей Никитич потер у себя под
глоткой, как бы затем, чтобы утишить схвативший его горло спазм)... угодно
было, - повторил он, - поручить всем ямщикам, всем почтальонам, чтобы они в
каждой почтовой конторе говорили, что это еду я, мое высокоблагородие,
начальник их, и чтобы господа почтмейстеры чувствовали это и понимали, так
как я желаю с них хапнуть!..
Таким рассказом Егор Егорыч был сильно озадачен.
- И вы достоверно это знаете? - спросил он.
- Достоверно-с, - отвечал Аггей Никитич, иронически усмехнувшись, - так
как в каждом уездном городе ко мне являлся обыкновенно почтмейстер и
предлагал взятку, говоря, что он делает это по моему требованию, которое
передано им от моей супруги через почтальона... Я говорю все это так
откровенно вам, Егор Егорыч, потому что мне решительно не с кем
посоветоваться о таком моем большом горе!
- Но что же, ваша жена глупа, что ли? - спросил негромко Егор Егорыч.
- Напротив, - отвечал тоже вполголоса Аггей Никитич, - но хитра и жадна
на деньги до невозможности... Видеть этих проклятых денег равнодушно не
может, задрожит даже; и так она мне этим опротивела, что я развестись бы с
ней желал!
- Разве это возможно и благородно! - снова прикрикнул на него Егор
Егорыч. - Вы забываете, что она, может быть, дочь какого-нибудь небольшого
необразованного чиновника, а потому в семье своей и посреди знакомых звука,
вероятно, не слыхала, что взятки - мерзость и дело непозволительное!
- Нет-с, это не от семьи зависит, а человеком выходит! - воскликнул
Аггей Никитич. - У нас, например, некоторые ротные командиры тоже порядочно
плутовали, но я, видит бог, копейкой казенной никогда не воспользовался... А
тут вдруг каким хапалом оказался!.. Просто, я вам говорю, на всю мою жизнь
осрамлен!.. Как я там ни уверял всех, что это глупая выдумка почтальонов,
однако все очень хорошо понимают, что те бы выдумать не смели!
- Если вы и осрамлены, так не на долгое время, - стал его утешать Егор
Егорыч, - ведь поймут же потом, что вы не такие.
- А как поймут? Я, конечно, буду не такой, а другой, каким я всегда
был, но за супругу мою я не поручусь... Она потихоньку от меня, пожалуй,
будет побирать, где только можно... Значит, что же выходит?.. Пока я не
разойдусь с ней, мне нельзя служить, а не служить - значит, нечем жить!..
Расходиться же мне, как вы говорите, не следует, и неблагородно это будет!..
- Не следует! - повторил Егор Егорыч. - Прежде надобно было об этом
думать, когда вы женились на ней!
- Я думал, Егор Егорыч, много думал, но справедливо говорят, что
женщины хитрее черта... Хоть бы насчет тех же денег... Миропа Дмитриевна
притворилась такой неинтересанткой, что и боже ты мой, а тут вот что вышло
на поверку. Вижу уж я теперь, что погиб безвозвратно!
- Почему же погибли? - продолжал утешать Аггея Никитича Егор Егорыч. -
Вы такой добрый и душевный человек, что никогда не погибнете, и я вот теперь
придумываю, какое бы вам другое место найти, если это, кроме семейных
причин, и не по характеру вам.
- Совершенно не по характеру, - отозвался Аггей Никитич.
- А место исправника, которое, полагаю, вам будет больше по душе, вы
веяли бы?
- Конечно бы, взял, но супруга моя и тут, чего доброго, что-нибудь
натворит!
- Нет, уж она тут у меня ничего не натворит: я вмешаюсь в вашу семейную
жизнь!.. Миропа Дмитриевна, сколько я мог это заметить, побаивается меня
немножко.
- И очень побаивается! - подхватил Аггей Никитич. - Вы мне истинное
благодеяние окажете, если повлияете на нее, потому что, прямо вам говорю,
мне, по моему характеру, не совладать с ней.
- Вижу, - произнес с многодумчивым выражением в лице Егор Егорыч, - и
потому вот я какой имел бы план... Не знаю, понравится ли он вам... Вы
останетесь погостить у меня и напишете вашей жене, чтобы она также приехала
в Кузьмищево, так как я желаю поближе с ней познакомиться... Приедет она?
- Непременно приедет!.. Я сам что-то вроде этого думал, но не смел
обременять вас! - произнес радостно Аггей Никитич.
- Но только наперед знайте, что я буду к жене вашей безжалостен и с
беспощадностью объясню ей все безобразие ее поступков! - дополнил Егор
Егорыч.
- Чем беспощаднее, тем лучше, - воскликнул на это почти ожесточенным
голосом Аггей Никитич, - потому что если наказать Миропу Дмитриевну, чего
она достойна по вине своей, так ее следует, как бывало это в старину, взять
за косу да и об пол!
- Ну, и без косы обойдемся и объясним ей! - остановил его Егор Егорыч.

XIII

Решившись отдать свою супругу под начал и исправление, Аггей Никитич в
ту же ночь отправил с привезшим его ямщиком письмо к ней довольно лукавого
свойства в том смысле, что оно было, с одной стороны, не слишком нежное, а с
другой - и не слишком суровое. Он писал, чтобы Миропа Дмитриевна непременно
приехала в Кузьмищево в тех видах, что Егор Егорыч, их прежний, да,
вероятно, и будущий благодетель, желает поближе с ней познакомиться; но о
том, зачем собственно Миропу Дмитриевну выписывали, он ни одним словом ей не
намекнул. Миропа Дмитриевна, как и заранее можно было предполагать, не
заставила себя долго ожидать, и через день же, когда в Кузьмищеве только что
сели за обед, она подкатила к крыльцу в коляске шестериком, с колокольцами и
даже с почтальоном на запятках. Такой парад в ее поезде был весьма
натурален, потому что, по званию губернской почтмейстерши, Миропа Дмитриевна
не могла же трястись за сто с лишком верст в какой-нибудь бричке, тем более,
что коляску и лошадей ей предложил почтосодержатель совершенно бесплатно.
Едучи всю дорогу в приятном настроении духа, она ожидала, что осчастливит
всех в Кузьмищеве своим приездом, но, к великому своему удивлению, на первых
же шагах заметила, что Аггей Никитич, кажется, так давно с ней не
видавшийся, смотрит на нее озлобленно; Егор же Егорыч едва ей поклонился, и
одна Сусанна Николаевна как бы несколько поприветливее встретила ее и
усадила за обеденный стол; но и тут Миропа Дмитриевна очутилась в несколько
неловком положении, оттого что она не была познакомлена с gnadige Frau, и,
будучи посажена с сею последнею рядом, Миропа Дмитриевна не ведала, кто
такая эта дама: родственница ли Марфиных, знакомая их, или просто экономка,
а потому решительно не знала, как себя держать с gnadige Frau. Тотчас после
обеда Егор Егорыч сказал потихоньку Сусанне Николаевне:
- Ты меня оставь на несколько времени с глазу на глаз с Миропой
Дмитриевной и с мужем ее!
- А что они? - спросила та.
- Ссорятся, помирить надо!
Gnadige Frau и Сверстова он также попросил не входить в гостиную, когда
он будет там разговаривать с приезжей гостьей.
- Не входить? - спросила его при этом шутливо gnadige Frau. - У вас,
значит, шуры-муры с ней и вы хотите поэтому мне изменить?
- Хочу, хочу, пора!.. Давно уж любимся.
- Давно, но только очень холодно, - я нахожу, очень холодно! - шутила,
уходя, gnadige Frau.
- Ах ты, старая грешница! - говорил шедший вслед за ней муж.
- Вы-то пуще праведник! - отозвалась gnadige Frau.
Здесь я не могу не заметить, что сия почтенная дама с течением годов
все более и более начала обнаруживать смелости и разговорчивости с мужчинами
и даже позволяла себе иногда весьма и весьма вольные шутки, что происходило,
конечно, потому, что кто же по летам и наружности gnadige Frau мог ее
заподозрить в чем-нибудь?!
Когда таким образом оставленная дамами Миропа Дмитриевна очутилась в
гостиной с глазу на глаз с Егором Егорычем и своим мужем, то это ей
показалось новым оскорблением и большой невежливостью со стороны Сусанны
Николаевны. Кроме того, она смутно предчувствовала, что ей угрожает нечто
худшее.
Предчувствие Миропы Дмитриевны вскоре исполнилось. Егор Егорыч, не
любивший ничего откладывать в дальний ящик, заговорил, относясь к ней
довольно суровым тоном:
- Супруг ваш очень недоволен ревизией, которую он произвел по своему
ведомству!
- Недоволен? Но он мне ничего не писал о том! - проговорила Миропа
Дмитриевна, удивленная, что Егор Егорыч с ней начал такой разговор. - И чем
же ты тут недоволен? - обратилась она тоже строго к Аггею Никитичу.
- А вот тебе Егор Егорыч скажет, чем я тут недоволен! - произнес
многознаменательно Аггей Никитич. Он сваливал в этом случае ответ на Егора
Егорыча не по трусости, а потому, что приливший к сердцу его гнев мешал ему
говорить.
- Аггей Никитич недоволен в этой ревизии не столько своими
подчиненными, сколько вами! - рубнул напрямик Егор Егорыч и тем же
неумолимо-строгим голосом.
Миропа Дмитриевна тайно смутилась, но, скрыв это, проговорила спокойно
и с некоторою даже гордостью:
- Я никаким образом и ни при какой ревизии моего мужа не могу быть
виновна!
- Не запирайтесь, а лучше покайтесь! - воскликнул Аггей Никитич.
- Покайтесь, - повторил за ним и Егор Егорыч, - и мы вместе подумаем,
как поправить учиненную вами беду!
Из этих намеков мужа и Егора Егорыча Миропа Дмитриевна хорошо поняла,
что она поймана с поличным, и ею овладело вовсе не раскаяние, которое ей
предлагали, а злость несказуемая и неописуемая на своего супруга; в ее
голове быстро промелькнули не мысли, нет, а скорее ощущение мыслей: "Этот
дурак, то есть Аггей Никитич, говорит, что любит меня, а между тем
разблаговещивает всем, что я что-то такое не по его сделала, тогда как я
сделала это для его же, дурака, пользы, чтобы придать ему вес перед его
подчиненными!" Повторяемый столь часто в мыслях эпитет мужу: дурак и дурак -
свидетельствовал, что Миропа Дмитриевна окончательно убедилась в недальности
Аггея Никитича, но, как бы там ни было, по чувству самосохранения она прежде
всего хотела вывернуться из того, что ставят ей в обвинение.
- Я очень бы готова была покаяться перед вами, если бы знала, в чем вы
меня укоряете, - отнеслась она, не обращая внимания на мужа, исключительно к
Егору Егорычу.
- Вас обвиняют в том, что перед тем, как ваш муж поехал ревизовать
почтмейстеров, вы через почтальонов всем им объявили, что это едет их
начальник, к которому они должны являться с приношениями!.. Что это такое?..
Назовите мне ваш поступок и научите меня, как мне именовать его? - кричал
Егор Егорыч.
- Да, пусть она сама наименует свои деянья и окажет, чего она достойна
за них! - кричал и Аггей Никитич.
Хорошо, что Миропа Дмитриевна была не из таких дам, чтобы ее можно было
очень запугать, а потому, как ни дерзко отнеслись к ней этот крикун Егор
Егорыч, а также и дурак супруг ее, она не потерялась окончательно и успела
придумать довольно благовидное объяснение своей проделки.
- Теперь я понимаю! - заговорила она, почти смеясь. - Это точно, что я
раз одному почтальону, хоть тут стояли и другие почтальоны, сказала, что
Аггей Никитич - начальник всех почтмейстеров, и пускай они его примут с
уважением!
- Но вы и этого не должны были делать! - крикнул на нее Егор Егорыч. -
Женщины рождены не для того, чтобы распоряжаться в служебных делах мужа, а
чтобы не огорчать мужей, возбуждать в них благородные чувства по
общественной деятельности, утешать и успокоивать мужа в случае
несправедливых невзгод!
- А разве я не делала того? - сказала кротким голосом Миропа
Дмитриевна. - Не делала это я?.. Признайся! - обратилась она уже к мужу, но
тот, однако, ей на это ничего не ответил.
- Видит бог, - продолжала Миропа Дмитриевна, - я всего только раз и
провинилась или, лучше, не сообразила хорошенько по своей торопливости!
- Вы вот поторопились и не сообразили, а муж ваш должен из-за этого
оставить службу!
Тут уж Миропа Дмитриевна серьезно и сильно испугалась.
- Разве ты хочешь оставить службу? - спросила она трепетным голосом.