Писемский Алексей Феофилактович. Масоны

должна была приставить к обнаженной груди моей, и в таком положении
заставили меня дать клятву, потом приложили мне к губам печать Соломона, в
знак молчания, и тут-то вот наступила самая страшная минута! Я была
брезглива с рождения, и никогда не была в то же время пуглива и труслива;
но, признаюсь, чуть не упала в обморок, когда приподняли немного повязку на
моих глазах, и я увидала при синеватом освещении спиртовой лампы прямо перед
собою только что принятую перед тем сестру в окровавленной одежде.
- Кто же это ее и зачем окровянил? - воскликнула Сусанна, даже
дрожавшая от рассказа gnadige Frau.
- Это, как впоследствии я узнала, - продолжала та, - означало, что путь
масонов тернист, и что они с первых шагов покрываются ранами и кровью; но,
кроме того, я вижу, что со всех сторон братья и сестры держат обнаженные
шпаги, обращенные ко мне, и тут уж я не в состоянии была совладать с собой и
вскрикнула; тогда великий мастер сказал мне: "Успокойтесь, gnadige Frau,
шпаги эти только видимым образом устремлены к вам и пока еще они за вас; но
горе вам, если вы нарушите вашу клятву и молчаливость, - мы всюду имеем
глаза и всюду уши: при недостойных поступках ваших, все эти мечи будут
направлены для наказания вас", - и что он дальше говорил, я не поняла даже и
очень рада была, когда мне повязку опять спустили на глаза; когда же ее
совсем сняли, ложа была освещена множеством свечей, и мне стали дарить
разные масонские вещи.
- Ах, я видала эти масонские вещи! - перебила ее Сусанна.
- Где? - спросила gnadige Frau с некоторым удивлением.
- Вот здесь, у Егора Егорыча, в Кузьмищеве! - объяснила Сусанна,
покраснев в лице.
- Он вам сам показывал их? - продолжала gnadige Frau с прежним
недоумением.
- Нет, - отвечала Сусанна, - но мы в тот год целое лето гостили у него,
а покойная сестра Людмила была ужасная шалунья, и он с ней был всегда очень
откровенен, - она меня тихонько провела в его комнату и вынула из его стола
какой-то точно передник, белый-пребелый!..
- Это запон! - поясняла ей gnadige Frau. - Он из твердой замши делается
и действительно всегда очень бел, в знак того, что всякий масон должен быть
тверд, постоянен и чист!..
- Но потом Людмила мне гораздо уже позже показывала белые женские
перчатки, которые Егор Егорыч ей подарил и которые тоже были масонские.
- Стало быть, он сватался к ней? - воскликнула gnadige Frau.
- Да, - отвечала Сусанна, потупляя глаза, - он ее очень любил!..
- А она? - спросила gnadige Frau.
- Нет, она его уважала, но любила другого! - объяснила Сусанна и
поспешила переменить тяжелый для нее, по семейным воспоминаниям, разговор. -
И этим кончилось ваше посвящение?
- Почти, - сказала gnadige Frau, - потому что потом мне стали толковать
символические изображения ковра, который, впрочем, у масонов считается очень
многознаменательною вещью.
- Почему же многознаменательною?
- Теперь, моя прелесть, довольно поздно, - сказала в ответ на это
gnadige Frau, - а об этом придется много говорить; кроме того, мне трудно
будет объяснить все на словах; но лучше вот что... завтрашний день вы поутру
приходите в мою комнату, и я вам покажу такой ковер, который я собственными
руками вышила по канве.
Сусанна до глубины души обрадовалась такому предложению и на другой
день, как только оделась, сейчас же пришла в комнату gnadige Frau, где и
нашла ковер повешенным, как ландкарта, на стену, и он ее первоначально
поразил пестротой своей и странными фигурами, на нем изображенными. Она
увидала тут какие-то колонны, солнце, луну, но gnadige Frau прежде всего
обратила ее внимание на другое.
- Видите ли вы эту рамку кругом? - начала она.
- Да, и какая она красивая! - отвечала Сусанна.
- Красоты особенной в ней нет, - возразила gnadige Frau, - но она важна
по символу.
Сусанна принялась слушать с напряженным вниманием.
- Рамка эта, заключающая в себе все фигуры, - продолжала gnadige Frau,
- означает, что хитрость и злоба людей заставляют пока масонов быть
замкнутыми и таинственными, тем не менее эти буквы на рамке: N, S, W и О, -
выражают четыре страны света и говорят масонам, что, несмотря на
воздвигаемые им преграды, они уже вышли чрез нарисованные у каждой буквы
врата и распространились по всем странам мира.
- А эта веревка с кистями что такое? - спросила Сусанна.
- Это жгут, которым задергивалась завеса в храме Соломона перед святая
святых, - объяснила gnadige Frau, - а под ней, как видите, солнце, луна,
звезды, и все это символизирует, что человек, если он удостоился любви
божией, то может остановить, как Иисус Навин{237}, течение солнца и луны, -
вы, конечно, слыхали об Иисусе Навине?
- О, да, меня батюшка-священник в институте очень любил за то, что я
отлично знала катехизис и священную историю.
- Это я вижу теперь! - сказала gnadige Frau и продолжала толковать. -
Эти фигуры изображают камни: один, неотесанный и грубый, представляет
человека в его греховном несовершенстве, а этот, правильный и изящный,
говорит, каким человек может быть после каменщицкой работы над своим сердцем
и умом... Прямоугольник этот, отвес, циркуль, молоток - обыкновенные орудия
каменщиков; но у масонов они составляют материальные феномены: циркуль
выражает, что бог этим далеко распростертым циркулем измеряет и разыскивает
работу масонов!.. Отвес и прямоугольник указывают, чтобы мы во всех
поступках нашей жизни поступали по требованию нашей совести!.. Молоток
предписывает послушание и покорность масонам, потому что великий мастер
одним нешумным и легким ударом побуждает все собрание к вниманию.
- А это какое изображение? - показала Сусанна на кирку.
- Это лопаточка каменщиков, которая повелевает масонам тщательно
заравнивать расселины и ямки сердца нашего, производимые в нас высокомерием,
гневом, отчаянием...
- Господи, как все это хорошо! - воскликнула Сусанна, уже садясь на
стул и беря себя за голову.
- А эти столбы и мозаический пол взяты в подражание храму Соломона;
большая звезда означает тот священный огонь, который постоянно горел в
храме... - начала было дотолковывать gnadige Frau, но, заметив, что Сусанна
была очень взволнована, остановилась и, сев с нею рядом, взяла ее за руку.
- Вас заняло все это, мое прелестное существо? - сказала она
растроганным голосом.
- Ужасно, ужасно!.. - воскликнула Сусанна. - Я чрезвычайно бы желала
быть масонкой.
- Надеюсь, что в этом случае вами руководит не одно только любопытство?
- допрашивала ее, как бы ритор, gnadige Frau.
- Видит бог, нет!.. Клянусь в том моей матерью, тенью моей умершей
сестры!..
- Если в вас это душевное состояние продолжится, то ваше желание
исполнится, и вы будете масонкой! - произнесла с торжественностью gnadige
Frau.
- Но как же это?.. Я должна быть женой масона?
- Исполнится! - повторила еще раз с торжественностью gnadige Frau. - А
теперь пока довольно: вы слишком утомлены и взволнованы, - добавила она, -
подите к себе, уединитесь и помолитесь!
Сусанна повиновалась ей и ушла.
Gnadige Frau между тем об этих разговорах и объяснениях с прелестным
существом в непродолжительном времени сообщила своему мужу, который
обыкновенно являлся домой только спать; целые же дни он возился в больнице,
объезжал соседние деревни, из которых доходил до него слух, что там много
больных, лечил даже у крестьян лошадей, коров, и когда он таким образом
возвратился однажды домой и, выпив своей любимой водочки, принялся ужинать,
то gnadige Frau подсела к нему.
- Я очень начинаю любить Сусанну и много говорю с ней о разных
разностях, - начала она издалека.
- Отлично это делаешь!.. Ты совершенно справедливо прозвала ее
прелестнейшим существом!.. - отозвался доктор.
- Но известно ли тебе, - продолжала gnadige Frau после короткого
молчания, - что Сусанна жаждет быть масонкой?
Доктор даже встрепенулся от удовольствия и удивления.
- Превосходно! Какая же может быть помеха тому? - проговорил он с
обычным ему оптимистическим взглядом.
- Помеха есть!.. Ты забываешь, - возразила ему предусмотрительная
gnadige Frau, - что для того, чтобы быть настоящей масонкой, не на словах
только, надо вступить в ложу, а где нынче ложа?
При этом замечании доктор почесал у себя в затылке.
- Это так! - согласился он.
- Потом, - развивала далее свое возражение gnadige Frau, - если бы и
была ложа, то у нас существует строгое правило, что всякая женщина, которая
удостоивается сделаться масонкой, должна быть женой масона.
- Правда! - согласился и с этим доктор. - Но погоди, постой! -
воскликнул он, взяв себя на несколько мгновений за голову. - Егор Егорыч
хотел сделать старшую сестру Сусанны, Людмилу, масонкой и думал жениться на
ней, а теперь пусть женится на Сусанне!
- Что ты такое говоришь, какие несообразности! - сказала gnadige Frau с
оттенком даже некоторой досады!.. - Людмилу он любил, а Сусанны, может быть,
не любит!
- Не любит?.. Не любит, ты говоришь? А разве ты не видишь, как он на
нее взглядывает? - произнес, лукаво подмигнув, Сверстов.
- Взглядывать он, конечно, взглядывает... - не отвергнула того и
gnadige Frau.
- Значит, все и кончено! - воскликнул доктор, хлопнув при этом еще
рюмку водки, к чему он всегда прибегал, когда его что-либо приятное или
неприятное поражало, и gnadige Frau на этот раз не выразила в своих глазах
неудовольствия, понимая так, что дело, о котором шла речь, стоило того,
чтобы за успех его лишнее выпить!..
- Еще далеко не все кончено и едва только начато! - возразила gnadige
Frau. - Теперь вот что мы должны делать: сначала ты выпытай у Егора Егорыча,
потому что мне прямо с ним заговорить об этом никакого повода нет!
- Конечно, разумеется! - согласился доктор.
- Я же между тем буду постепенно приготовлять к тому Сусанну! -
добавила gnadige Frau.
- Optime!* - воскликнул доктор и хотел было идти лечь спать, но вошел,
сверх всякого ожидания, Антип Ильич.
______________
* Прекрасно! (лат.).

- Вас Егор Егорыч просят к себе! - проговорил он своим кротким голосом.
- Зачем?.. Болен, что ли, Егор Егорыч? - спросил доктор, несколько
встревоженный таким поздним приглашением.
- Нет-с, ничего, кажется!.. - отвечал Антип Ильич. - Там чей-то
дворовый человек привез им письмо от ихнего знакомого.
Доктор пошел и застал Егора Егорыча сидящим в своем кресле и
действительно с развернутым письмом в руках.
- Вот какого рода послание сейчас получил я! - проговорил Егор Егорыч и
начал читать самое письмо:

"Многоуважаемый Егор Егорыч!
Беру смелость напомнить Вам об себе: я старый Ваш знакомый, Мартын
Степаныч Пилецкий, и по воле божией очутился нежданно-негаданно в весьма
недалеком от Вас соседстве - я гощу в усадьбе Ивана Петровича Артасьева и
несколько дней тому назад столь сильно заболел, что едва имею силы начертать
эти немногие строки, а между тем, по общим слухам, у Вас есть больница и при
оной искусный и добрый врач. Не будет ли он столь милостив ко мне, чтобы
посетить меня и уменьшить хоть несколько мои тяжкие страдания.
Принося извинение, что беспокою Вас, остаюсь Вашим, милостивый
государь, покорнейшим слугою - Мартын Пилецкий".

- Так я сейчас и поеду; мне все равно спать - что в постели, что в
тарантасе! - объяснил Сверстов.
- Поезжайте! - не стал его отговаривать Егор Егорыч, и едва только
доктор ушел от него, он раскрыл лежавшую перед ним бумагу и стал писать на
ней уже не объяснение масонское, не поучение какое-нибудь, а стихи, которые
хотя и выходили у него отчасти придуманными, но все-таки не были лишены
своего рода поэтического содержания. Он бряцал на своей лире:

Как в ясной лазури затихшего моря
Вся слава небес отражается,
Так в свете от страсти свободного духа
Нам вечное благо является.

Но глубь недвижимая в мощном просторе
Все та же, что в бурном волнении.
Дух ясен и светел в свободном покое,
Но тот же и в страстном хотении.

Свобода, неволя, покой и волненье
Проходят и снова являются,
А он все один, и в стихийном стремленьи
Лишь сила его открывается.

Кончив и перечитав свое стихотворение, Егор Егорыч, видимо, остался им
доволен и, слагая его, вряд ли не имел в виду, помимо своего душевного
излияния, другой, более отдаленной цели!

XI

Доктор возвратился в Кузьмищево на другой день к вечеру и был в весьма
веселом и возбужденном настроении, так что не зашел даже наверх к своей
супруге, с нетерпением и некоторым опасением, как всегда это было, его
поджидавшей, а прошел прямо к Егору Егорычу.
- Вы мне ничего не сказали, к какого сорта господину я еду... - начал
он.
- И забыл совсем об этом, - отвечал Егор Егорыч, в самом деле забывший
тогда, так как в это время обдумывал свое стихотворение.
- Он сосланный сюда, оказывается, - продолжал доктор.
- Да, эта высылка его произошла при мне, когда я в последний раз был в
Петербурге.
- Он мне говорил, что его сослали за принадлежность к некой секте,
название которой я теперь забыл.
- К секте Татариновой, - подсказал доктору Егор Егорыч.
- Нет, иначе как-то, - возразил тот.
- Ну, так Никитовской, должно быть, - отозвался Егор Егорыч.
- Это вот так! Но почему же она Никитовской называется?
- Она собственно называется Татарино-Никитовское согласие, и последнее
наименование ей дано по имени одного из членов этого согласия, Никиты
Федорова, который по своей профессии музыкант и был у них регентом при их
пениях.
- Но сама Татаринова что за особа? Я об ней слыхал... Она, говорят,
аристократка?
- Ну, какая же аристократка! - отвергнул Егор Егорыч. - Она урожденная
Буксгевден, и мать ее была нянькой при маленькой княжне, дочери покойного
государя Александра Павловича; а когда девочка умерла, то в память ее
Буксгевден была, кажется, сделана статс-дамой, и ей дозволено было жить в
Михайловском замке... Дочь же ее, Екатерина Филипповна, воспитывалась в
Смольном монастыре, а потом вышла замуж за полковника Татаринова, который
был ранен под Лейпцигом и вскоре после кампании помер, а Екатерина
Филипповна приехала к матери, где стала заявлять, что она наделена даром
пророчества, и собрала вкруг себя несколько адептов...
- В числе которых был, конечно, одним из первых Мартын Степаныч
Пилецкий?
- Да, он, деверья ее - Татариновы, князь Енгалычев, Попов, Василий
Михайлыч... - перечислял Егор Егорыч.
- Но какая же собственно это секта была и в чем она состояла? - спросил
доктор.
- Разно их понимают, - отвечал неторопливо Егор Егорыч, видимо, бывший
в редко ему свойственном тихом и апатичном настроении. - Павел Петрович
Свиньин, например, доказывал мне, что они чистые квакеры{242}, но квакерства
в них, насколько мне они известны, я не признаю, а скорее это наши хлысты!
- Как хлысты! - воскликнул ошеломленный этими словами Егора Егорыча
доктор.
- Что же вас так удивило это?.. - сказал тот. - Я говорю это на том
основании, что Татарино-Никитовцы имели весьма сходные обряды с хлыстами,
так же верят в сошествие на них духа святого... Екатерина Филипповна у них
так же пророчествовала, как хлыстовки некоторые.
- Но меня удивляет, - отвечал доктор, все еще остававшийся в
недоумении, - что у них в союзе, как сказал мне Мартын Степаныч, был даже
князь Александр Николаич Голицын.
- Был! - подтвердил Егор Егорыч.
- Каким же образом, когда князь испокон века масон?
- Хлысты очень близки к масонам, - объяснил Егор Егорыч, - они тоже
мистики, как и мы, и если имеют некоторые грубые формы в своих исканиях, то
это не представляет еще существенной разницы.
- Разумеется! - воскликнул радостно доктор. - Я давно это думал и,
кажется, говорил вам, что из раскольников, если только их направить хорошо,
можно сделать масонов.
- Нет! - отвергнул решительным тоном Егор Егорыч. - Не говоря уже о
том, что большая часть из них не имеет ничего общего с нами, но даже и
такие, у которых основания их вероучения тожественны с масонством, и те,
если бы воззвать к ним, потребуют, чтобы мы сделались ими, а не они нами.
- Даже хлысты? - воскликнул доктор.
- И хлысты даже! - повторил Егор Егорыч.
- По грубости форм своих исканий?
- Отчасти и по грубости своей.
- А если бы молокан взять: у тех, я знаю, нет грубых форм ни в обрядах,
ни в понимании! - возразил доктор.
Егор Егорыч сделал гримасу.
- У молокан потому этого нет, что у них не существует ни обрядов, ни
понимания истинного, - они узкие рационалисты! - проговорил он как бы даже с
презрением.
- Жаль! - сказал доктор. - Но опять вот о Пилецком. Он меня уверял, что
их собрания посещал даже покойный государь Александр Павлович.
Егор Егорыч на некоторое время задумался.
- Государь Александр Павлович, - начал он, - был один из самых острых и
тонких умов, и очень возможно, что он бывал у madame Татариновой, желая
ведать все возрастания и все уклонения в духовном движении людей... Кроме
того, я на это имею еще и другое подтверждение. Приятель мой Милорадович
некогда передавал мне, что когда он стал бывать у Екатерины Филипповны, то
старику-отцу его это очень не понравилось, и он прислал сыну строгое письмо
с такого рода укором, что бог знает, у кого ты и где бываешь... Милорадович
показал это письмо государю, и Александр Павлович по этому поводу написал
старику собственноручно, что в обществе госпожи Татариновой ничего нет
такого, что отводило бы людей от религии, а, напротив того, учение ее может
сделать человека еще более привязанным к церкви.
- Свежо предание, а верится с трудом! - произнес и многознаменательно
качнул головой доктор. - Скажите, вы давно знакомы с Пилецким, который,
говорю вам откровенно, мне чрезвычайно понравился?
- Давно; я познакомился с ним, когда мне было всего только пятнадцать
лет, в Геттингене, где я и он студировали сряду три семестра. Пилецкий был
меня старше лет на шесть, на семь.
- По происхождению своему он, должно быть, поляк?
- Нет, он родом серб и, по-моему, человек высоких душевных качеств.
Геттингенский университет тогда славился строгостью морали, философией и
идеалистическим направлением!.. Я, как мальчик, охвачен был, конечно, всем
этим и унесся весь в небеса; Мартын же Степаныч свои доктрины практиковал
уже и в жизни; отличительным свойством его была простота и чистота
сердечная, соединенная с возвышенным умом и с искренней восторженностью!
Лично я, впрочем, выше всего ценил в Мартыне Степаныче его горячую любовь к
детям и всякого рода дурачкам: он способен был целые дни их занимать и
забавлять, хотя в то же время я смутно слышал историю его выхода из лицея,
где он был инспектором классов и где аки бы его обвиняли; а, по-моему, тут
были виноваты сами мальчишки, которые, конечно, как и Александр Пушкин,
затеявший всю эту историю, были склоннее читать Апулея{244} и Вольтера, чем
слушать Пилецкого.
- В чем же собственно эта история состояла? - спросил с большим
любопытством Сверстов.
- История чисто кадетская, из которой, по-моему, Пилецкий вышел умно и
благородно: все эти избалованные барчонки вызвали его в конференц-залу и
предложили ему: или удалиться, или видеть, как они потребуют собственного
своего удаления; тогда Пилецкий, вместо того, чтобы наказать их, как бы это
сделал другой, объявил им: "Ну, господа, оставайтесь лучше вы в лицее, а я
уйду, как непригодный вам", - и в ту же ночь выехал из лицея навсегда!
- И, по-моему, это благородно, - подхватил Сверстов, - и показывает
действительно его снисходительность и любовь к детям. Теперь, впрочем,
кажется, - присовокупил он с улыбкой, - Мартын Степаныч любит и почти
боготворит одну только Екатерину Филипповну: он все почти время мне
толковал, что она святая и что действительно имеет дар пророчества, так что
я, грешный человек, заключил, что не существовало ли даже между ними
плотской любви.
- Это не одни вы, а многие, в том числе и князь Александр Николаич,
подозревали и объясняли, что они не женятся единственно потому, что хлысты,
кои, как известно, не признают церковного брака!
Проговорив это, Егор Егорыч стал легонько постукивать ногой. У
Сверстова это не свернулось с глаза. Сообразив, что это постукивание как раз
началось при слове "брак", он нашел настоящую минуту удобною, чтобы
приступить к исполнению поручения своей gnadige Frau.
- Впрочем, бог с ними, со всеми этими господами, - начал он, - мне еще
лично вас нужно повыпытать; скажите мне, как врачу и другу, успокоились ли
вы совершенно по случаю вашей душевной потери в лице Людмилы?
Егора Егорыча точно что кольнуло. Он ни слова не отвечал и даже
отвернулся от доктора.
- Когда вы возвратились из Петербурга, - продолжал тот, - мне
показалось, что да: успокоились, стали бодрее, могучее физически и
нравственно, но последнее время вы снова ослабли.
Егор Егорыч вдруг как бы воспрянул.
- Я не ослаб, - сказал он твердым и мужественным голосом, - но я
угнетен сомнениями!..
- В чем? - спросил доктор.
Прежде чем ответить на это, Егор Егорыч покраснел.
- Говорить перед вами неправду, - забормотал он, - я считаю невозможным
для себя: память об Людмиле, конечно, очень жива во мне, и я бы бог знает
чего ни дал, чтобы воскресить ее и сделать счастливой на земле, но всем этим
провидение не наградило меня. Сделать тут что-либо было выше моих сил и
разума; а потом мне закралась в душу мысль, - все, что я готовил для
Людмилы, передать (тут уж Егор Егорыч очень сильно стал стучать ногой)...
передать, - повторил он, - Сусанне.
Доктор готов был привскочить от радости до потолка, но на первых порах
удержался.
- Оно так и должно быть, это логическое последствие, больше ничего, -
высказал он рассуждающим тоном.
- Нет-с, это не логическая последовательность, - воскликнул Егор
Егорыч, - это измена и ветреность! Когда Людмила умерла, или... нет, что я
говорю!.. раньше, - когда она отказала мне в руке, я должен был бы умереть.
- А это, - воскликнул уж и доктор, в свою очередь, - было бы признаком
мелкой натуры, а у вас, слава богу, силы гиганта, - признаком глупой
сентиментальности, которой тоже в вас нет! Людмила, как вы говорили, не
полюбила вас и поэтому не должна была более существовать для вас!
- Как не существовать! - воскликнул Егор Егорыч. - Что же я, как старый
башмак, и выбросил бы ее из души?
- Не то что башмак, я не так выразился, - объяснил доктор. - Я хотел
сказать, что вы могли остаться для нее добрым благотворителем, каким вы и
были. Людмилы я совершенно не знал, но из того, что она не ответила на ваше
чувство, я ее невысоко понимаю; Сусанна же ответит вам на толчок ваш в ее
сердце, и скажу даже, - я тоже, как и вы, считаю невозможным скрывать перед
вами, - скажу, что она пламенно желает быть женой вашей и масонкой, - это
мне, не дальше как на днях, сказала gnadige Frau.
- Сусанна, вы говорите, желает быть масонкой? - произнес глухим голосом
Егор Егорыч.
- Да, - сказал с сильным ударением Сверстов, - и так как масонкой может
быть только жена масона, то вы и должны жениться на Сусанне!
- Друг любезный, ты безумствуешь! Любовь твоя ко мне совершенно
ослепляет тебя!.. Сусанна никак уж не пойдет за меня!.. Я слишком стар для
нее! - кричал Егор Егорыч.
- На это я вам ничего не стану отвечать, - возразил доктор, - а вы
позвольте мне лучше позвать сюда gnadige Frau, и она будет с вами
разговаривать.
- Позовите! - крикнул Егор Егорыч.
- Позовите сюда вниз жену мою! - крикнул вслед за тем доктор, высунув
голову в коридор, около которого была комната горничных.
Там произошел небольшой шум, и послышалось, что кто-то побежал наверх.
Gnadige Frau не заставила себя долго ждать и в весьма скором времени явилась
в спальню Егора Егорыча.
- Gnadige Frau, - сразу же объявил он ей, - я жалуюсь вам на вашего
мужа: он вызывает меня на безумнейшую глупость: он говорит, что я смело могу
свататься к Сусанне!
- Мало, что можете, но вы должны это сделать, - отвечала gnadige Frau,
хоть и с большим внутренним волнением, но все-таки ровным и тихим голосом.
- Но как же это? - воскликнул Егор Егорыч. - Я старик, человек
неведомый для Сусанны, terra incognita* для нее... Я, наконец, явлюсь перед
Сусанной - что хуже всего - ветреным и изменчивым стариком!
______________
* неведомая земля (лат.).

- Ни то, ни другое, ни третье! - начала ему возражать по пунктам
gnadige Frau. - Вы еще вовсе не старик. Конечно, Людмила к вам была
несколько ближе по возрасту, но, как я слышала, только года на два, а это
разница, думаю, небольшая!
Против такого аргумента Егор Егорыч, без сомнения, ничего не мог
возразить. Доктор же, сидевший с потупленною головой, в душе наслаждался
умом своей gnadige Frau.
- А что если вы говорите, что вы terra incognita для Сусанны, то вы
совершенно ошибаетесь: terra incognita вы всегда были для Людмилы, но
Сусанна вас знает и понимает!
- И я это самое говорю, - подхватил доктор.
- Ты теперь помолчи! - остановила его gnadige Frau. - Я бы, Егор
Егорыч, о Сусанне звука не позволила себе произнести, если бы я ее не
узнала, как узнала в последнее время: это девушка религиозная, и религиозная
в масонском смысле, потому что глубоко вас уважает, - скажу даже более того:
она любит вас!
Глаза gnadige Frau при этом горели, мускулы в лице подергивало;
несомненно, что она в эти минуты устраивала одно из самых серьезных дел,
какое когда-либо предпринимала в жизни.
Егор Егорыч между тем молчал и впал в глубокое раздумье. Доктор хотел
было заговорить, но gnadige Frau движением руки остановила его. Егор Егорыч
вскоре опять поднял голову.
- Благодарю вас, друзья мои! - начал он с навернувшимися на глазах
слезами. - Слова ваши так радостны и неожиданны для меня, что я не в
состоянии даже ничего отвечать на них.
- Натурально!.. - произнесла gnadige Frau. - Пойдем! - прибавила она