Страница:
то Клавская, все время закрывавшая себе муфтой лицо от холода, проговорила
негромко:
- Заедемте, пожалуйста, к дяде позавтракать!.. Он очень, бедный,
расстроен и будет утешен вашим визитом... Повар у него отличный!
Сенатор на первых порах поморщился немного.
- Я очень уважаю вашего дядю, и мне от души его жаль, но заезжать к
нему, comprenez vous*... Он губернатор здешний, я - ревизующий сенатор.
______________
* видите ли... (франц.).
Говоря это, он, кажется, трепетал от страха, чтобы не рассердить очень
своим отказом Клавскую.
- Полноте, что за мелочи! - возразила она ему убеждающим и нежным
тоном. - Кого и чего вы опасаетесь? Если не для дяди, так для меня заедемте
к нему, - я есть хочу!
- Извольте, извольте!.. - не выдержал долее граф. - Я для вас готов
быть у старика... Он, я знаю, не так виноват, как говорят про него враги
его.
- Ах, он ангел! - воскликнула Клавская. - И если за что страдает, так
за доброту свою!.. - присовокупила она и остановила муфтой кучера у
губернаторского подъезда.
Сенатор выскочил из саней первый, и в то время, как он подавал руку
Клавской, чтобы высадить ее, мимо них пронесся на своей тройке Марфин и
сделал вид, что он не видал ни сенатора, ни Клавской. Те тоже как будто бы
не заметили его.
Егор Егорыч, чтобы размыкать гложущую его тоску, обскакал почти весь
город и теперь ехал домой; но тут вдруг переменил намерение и велел кучеру
везти себя к губернскому предводителю, с которым ему главным образом
желалось поделиться снова вспыхнувшим в его сердце гневом. Услыхав от лакея,
что Крапчик был еще в спальне, Егор Егорыч не стеснился этим и направился
туда. Губернский предводитель в это время, сидя перед своей конторкой,
сводил итоги расходам по вчерашнему балу и был, видимо, не в духе: расходов
насчитывалось более чем на три тысячи. Марфин влетел к нему, по обыкновению,
вихрем, так что губернский предводитель немножко даже вздрогнул.
- Какими судьбами? - произнес он.
Марфин бросил небрежно свою шапку на диванчик и принялся ходить по
комнате.
- Сейчас я был у сенатора и убедился, что он старая остзейская лиса и
больше ничего! - сказал он.
- Стало быть, вы объяснялись с ним о чем-нибудь? - спросил губернский
предводитель со свойственным ему в известных случаях любопытством.
- Объяснялся... Граф сам первый начал и спросил, что за человек
губернатор? Я говорю: он дрянь и взяточник!
Губернский предводитель с удовольствием усмехнулся.
- Что же граф на это?
- Граф говорит, что нет и что он об губернаторе слышал много хорошего
от людей, не принадлежащих к вашей партии!
- Моей партии? - переспросил губернский предводитель с недоумением и
отчасти с неудовольствием.
- Ну, вашей, моей, как хотите назовите! - кипятился Марфин. - Но это
все еще цветочки!.. Цветочки! Ягодки будут впереди, потому что за пять минут
перед сим, при проезде моем мимо палат начальника губернии, я вижу, что
monsieur le comte et madame Klavsky* вдвоем на парных санях подкатили к
дверям его превосходительства и юркнули в оные.
______________
* господин граф и мадам Клавская (франц.).
Губернский предводитель развел руками.
- Странно!.. - сказал он. - Граф до сегодня был у губернатора всего
один раз, отплачивая ему визит.
- Но я не лгу же это и не выдумываю!.. Я собственными глазами видел и
monsieur comt'a и Клавскую, и это им даром не пройдет!.. Нет!.. Я завтра же
скачу в Петербург и все там разблаговещу, все!..
Губернский предводитель соображал некоторое время.
- Не советую, - проговорил он, - это будет слишком поспешно с вашей
стороны и бесполезно для самого дела!
- Но вы в этом случае - поймите вы - совершенно сходитесь в мнениях с
сенатором, который тоже говорит, что я слишком спешу, и все убеждал меня,
что Петербург достаточно уже облагодетельствовал нашу губернию тем, что
прислал его к нам на ревизию; а я буду там доказывать, что господин граф не
годится для этого, потому что он плотоугодник и развратник, и что его,
прежде чем к нам, следовало послать в Соловки к какому-нибудь монаху для
напутствования и назидания.
- Всему этому только улыбнутся в Петербурге, - начал было губернский
предводитель, но, заметив, что Марфин готов был вспетушиться, поторопился
присовокупить: - Вы только, пожалуйста, не сердитесь и выслушайте меня, что
я вам доложу. По-моему, напротив, надобно дать полное спокойствие и
возможность графу дурачиться; но когда он начнет уже делать незаконные
распоряжения, к которым его, вероятно, только еще подготовляют, тогда и
собрать не слухи, а самые дела, да с этим и ехать в Петербург. И я, если вы
позволите, поеду с вами: вы - как человек известный там, а я - в качестве
губернского предводителя здешнего дворянства.
Марфин начинал понимать практическую справедливость Крапчика, но
все-таки не мог с ним вдруг согласиться.
- Но где ж мы узнаем эти дела? Не таскаться же по всем канцеляриям!..
Мы, слава богу, не французские стряпчие.
- Вы об этом не беспокойтесь! Все узнается по городским слухам подробно
и с полною достоверностью, - за это я вам ручаюсь, - и смотрите, что может
произойти!.. Вы вашим влиянием вызвали ревизию над губернатором, а потом мы
сообща, может быть, накличем острастку и на сенатора.
От последней мысли своей губернский предводитель даже в лице расцвел,
но Марфин продолжал хмуриться и сердиться. Дело в том, что вся эта
предлагаемая Крапчиком система выжидания и подглядывания за сенатором
претила Марфину, и не столько по исповедуемой им религии масонства, в
которой он знал, что подобные приемы допускались, сколько по врожденным ему
нравственным инстинктам: Егор Егорыч любил действовать лишь прямо и открыто.
- Не лучше ли, - начал он с глубокомысленным выражением в лице, и
видимо, придумав совершенно другой способ, - не лучше ли, чем строить козни,
написать этому старому дураку строго-моральное письмо, в котором напомнить
ему об его обязанностях христианина и гражданина?
Крапчик втайне готов был фыркнуть, услыхав такое измышление Егора
Егорыча, но, разумеется, воздержался и только с легкою полуулыбкою возразил:
- Разве подобное письмо подействует на столь зачерствелого человека и
испугает его?
- Это так!.. Так! - согласился и Марфин, воображению которого точно
нарочно почти въявь представилась котообразная фигура сенатора, да еще
высаживающего из саней под ручку m-me Клавскую.
- Прощайте! - сказал он затем, торопливо хватая свою шапку.
- Куда же вы?.. Оставайтесь у нас обедать! - стал было удерживать его
хозяин.
- Не могу, и есть ничего не хочу! - отговаривался Марфин.
- Но позвольте, по крайней мере, мне послать сказать Катрин, что вы
здесь, а то она мне будет выговаривать, что я не оповестил ее об вас.
- Нет, некогда, некогда! - бормотал Марфин, и, проговорив еще раз
"прощайте!", уехал.
- Сумасшедший торопыга! - произнес Крапчик, оставшись один и снова
принимаясь просматривать счет, но вошел лакей и доложил, что приехал новый
гость - Ченцов.
- Зачем и кто его принял? - крикнул Крапчик.
- Я-с, - ответил, сробев, лакей.
- Дурак! Ну, пойди и скажи, что выйду в кабинет...
Лакей ушел. Крапчик, поприбрав несколько на конторке свои бумаги, пошел
неохотно в кабинет, куда вместе с ним торопливо входила и Катрин с лицом еще
более грубоватым, чем при вечернем освещении, но вместе с тем сияющим от
удовольствия.
- Вы, надеюсь, обедаете у нас? - было первое слово ее гостю.
- Обедаю, - отвечал Ченцов.
Крапчик же едва удостоил сказать ему:
- Здравствуйте!
Катрин была уверена, что божественный Ченцов (она иначе не воображала
его в своих мечтах) явился собственно для нее, чтобы исполнить ее приказание
приехать к ним с утра, но расчет m-lle Катрин оказался при самом начале
обеда неверен.
- Мы сыграем сегодня с вами? - спросил Ченцов хозяина.
Выражение глаз того стало не столь сердито.
- Сыграем, если хотите, - отвечал он, впрочем, совершенно бесстрастно.
М-lle Катрин побледнела.
- Но как же вы мне еще вчера сказали, что не будете играть? -
проговорила она Ченцову.
- Язык на то и дан человеку, чтобы лгать! - отшутился он.
- Правило прекрасное! - заметила Катрин и надулась; Крапчик же заметно
сделался любезнее с своим гостем и стал даже подливать ему вина. Ченцов, с
своей стороны, хоть и чувствовал, что Катрин сильно им недовольна, но что ж
делать? Поступить иначе он не мог: ощутив в кармане своем подаренные дядею
деньги, он не в силах был удержаться, чтобы не попробовать на них счастия
слепой фортуны, особенно с таким золотым мешком, каков был губернский
предводитель.
После обеда гость и хозяин немедля уселись в кабинете за карточный
стол, совершенно уже не обращая внимания на Катрин, которая не пошла за
ними, а села в маленькой гостиной, находящейся рядом с кабинетом, и велела
подать себе работу - вязание бисерного шнурка, который она думала при
каком-нибудь мало-мальски удобном предлоге подарить Ченцову.
Между играющими начался, как водится, банк. Если бы кто спросил, в чем
собственно состоял гений Крапчика, то можно безошибочно отвечать, что,
будучи, как большая часть полувосточных человеков, от природы зол,
честолюбив, умен внешним образом, без всяких о чем бы то ни было твердых
личных убеждений. Он главным своим призванием на земле имел - быть
банкометом какого-нибудь огромного общеевропейского банка. Несмотря на то,
что Петр Григорьич почти каждодневно играл в банк или другие азартные игры,
но никто еще и никогда не заметил на черномазом лице его, выигрывает он или
проигрывает. Карты обыкновенно Крапчик клал медленно, аккуратно, одна на
другую, как бы о том только и помышляя, но в то же время все видел и все
подмечал, что делал его партнер, и беспощаднейшим образом пользовался
малейшей оплошностью того. В настоящем случае повторилось то же самое.
Крапчик прежде всего выложил на стол три тысячи рублей серебром и стал
метать. Ченцов, севший играть с восемьюстами рублей (хорошо еще, что он
предварительно заплатил хозяину гостиницы двести рублей), начал горячиться;
видимые им около предводителя три тысячи рублей ужасно его раздражали.
Счастие на первых порах ему повезло: он сразу взял карту, загнул ее и взял
вторую; загнув на весь выигрыш, не отписав из него ничего, снова взял, и
когда поставил на червонную даму, чуть ли не имея при этом в виду миловидный
и выразительный облик Людмилы, то Крапчик заметил ему:
- Вы ничего не оставляете себе?
- Ничего! - отвечал небрежно Ченцов и выиграл карту; тут уж он потянул
из денег предводителя значительную пачку. Крапчик только молча наблюдал,
правильно ли Ченцов отсчитывает себе деньги, на которые тот положил прежнюю
червонную даму.
- Вся сумма идет? - сказал Крапчик.
- Вся!.. Гну-с!.. - воскликнул Ченцов, и голос его при этом слегка
дрогнул, а по лицу пробежало какое-то страдальческое ощущение.
Крапчик убил эту карту и тотчас же придвинул к себе всю выигранную у
него Ченцовым сумму и метать не продолжал.
- Угодно вам заплатить мне проигрыш? - спросил он после короткого
молчания.
- Затруднительно мне это! - произнес протяжно и комическим тоном
Ченцов.
Крапчика поразил несколько такой ответ.
- Но на что же вы играли, если не имели денег? - проговорил он глухим
голосом.
- Я-то видел, на что играл!
И Ченцов указал пальцем на лежавшие перед хозяином деньги.
- А вот вы на что играли, я не знаю! - присовокупил он.
Крапчик на это ничего не сказал и принялся молча собирать раскиданные
карты в колоду.
Ченцов наконец захохотал.
- Я пошутил, - вот вам! - воскликнул он и выкинул из кармана все дядины
деньги, которые Крапчик аккуратно пересчитал и заявил:
- Здесь недостает более двухсот рублей!
- Заплачу их вам завтра же! - подхватил, слегка покраснев, Ченцов и
попросил дать ему вина.
Хозяин позвал лакея и велел ему принести бутылку шампанского. Ченцов
сейчас же принялся пить из нее и выпил почти всю залпом.
- А не хотите ли вы сыграть со мной в долг? - сказал он, видимо,
сжигаемый неудержимою страстью к игре.
Крапчик подумал немного.
- Но кто же мне за вас заплатит в случае проигрыша? - спросил он.
- Дядя!.. Полагаю, что он не захочет, чтобы меня посадили в тюрьму, или
чтобы я пустил себе пулю в лоб? - отвечал Ченцов.
Крапчик еще некоторое время подумал.
- Извольте!.. - сказал он и, кликнув лакея, приказал ему принести новую
бутылку шампанского.
Катрин, не проронившая ни одного звука из того, что говорилось в
кабинете, негромко велела возвращавшемуся оттуда лакею налить и ей стакан
шампанского. Тот исполнил ее приказание и, когда поставил начатую бутылку на
стол к играющим, то у Крапчика не прошло это мимо глаз.
- Отчего она не полна? - сказал он лакею, показывая на бутылку.
- Катерине Петровне я налил стакан, - объяснил тот почтительно.
Крапчик поморщился, а Ченцов вскрикнул:
- Браво, mademoiselle Катрин! Пожалуйте сюда и чокнемтесь.
- Не хочу я с вами чокаться! - отказалась Катрин: голос ее был печален.
Игра между партнерами началась и продолжалась в том же духе. Ченцов пил
вино и ставил без всякого расчета карты; а Крапчик играл с еще более
усиленным вниманием и в результате выиграл тысяч десять.
- Ну, будет! - забастовал он наконец.
- Мне поэтому надобно дать вам заемное письмо? - проговорил, почти
смеясь, Ченцов: выпитое вино немало способствовало его веселому настроению
духа.
- Да, уж потрудитесь, - отвечал Крапчик и, вынув из письменного стола
нужный для писем этого рода гербовый лист, подал его вместе с пером и
чернильницей Ченцову, который, в свою очередь, тоже совершенно спокойно и
самым правильным образом написал это заемное письмо: он привык и умел это
делать. Получив обязательство и положив его в карман, Крапчик ожидал и
желал, чтобы гость убирался; но Ченцов и не думал этого делать; напротив,
оставив хозяина в кабинете, он перешел в маленькую гостиную к Катрин и сел с
нею рядом на диване. Крапчику это очень не понравилось. Как бы не зная, что
ему предпринять, он тоже вышел в маленькую гостиную и отнесся к дочери:
- Ты разве еще не хочешь спать?
- Нет, - произнесла та грубо и отрывисто.
- Мы еще будем ужинать с mademoiselle Катрин! - поддержал ее Ченцов. -
Vous voulez, que je soupe avec vous?* - обратился он к ней.
______________
* Вы хотите, чтобы я с вами поужинал? (франц.).
- Хочу! - ответила и ему лаконически Катрин.
Крапчик, понурив, как бык, головою, ушел к себе в спальню.
Катрин распорядилась, чтобы дали им тут же на маленький стол ужин, и
когда принесший вино и кушанье лакей хотел было, по обыкновению, остаться
служить у стола и встать за стулом с тарелкой в руке и салфеткой, завязанной
одним кончиком за петлю фрака, так она ему сказала:
- Можешь уйти!.. Я позову, когда нужно будет.
Лакей исполнил это приказание. Ченцов слушал с какой-то полуулыбкой все
эти распоряжения Катрин.
- Вы проигрались? - заговорила она.
- И очень даже сильно! - не потаил Ченцов.
- Но зачем же вы играли с отцом? Вы знаете, какой он опытный и
спокойный игрок, а вы ребенок какой-то сравнительно с ним.
- О, черт бы его драл! - отозвался без церемонии Ченцов. - Я игрывал и
не с такими еще господами... почище его будут!.. Стоит ли об этом говорить!
Чокнемтесь лучше, по крайней мере, хоть теперь!.. - присовокупил он, наливая
по стакану шампанского себе и Катрин.
Она покорно чокнулась с ним, выпила вино и проговорила, беря себя за
голову:
- Ах, я не знаю, что вы способны со мною сделать!.. - Я с женщинами
обыкновенно делаю то, что они сами желают! - возразил Ченцов.
- Да, но вы их завлекаете, а это еще хуже! - заметила Катрин.
- Вы полагаете? - спросил не без самодовольства Ченцов.
- Полагаю! - произнесла с ударением Катрин.
Ченцов очень хорошо видел, что в настоящие минуты она была воск мягкий,
из которого он мог вылепить все, что ему хотелось, и у него на мгновение
промелькнула было в голове блажная мысль отплатить этому подлецу Крапчику за
его обыгрыванье кое-чем почувствительнее денег; но, взглянув на Катрин, он
сейчас же отказался от того, смутно предчувствуя, что смирение ее перед ним
было не совсем искреннее и только на время надетая маска.
- А вы знаете, я вас боюсь! - высказал он ей тут же прямо.
- Отчего? - полувоскликнула Катрин.
- Оттого, что вы похожи на меня!..
- Я знаю, что похожа, но не боюсь вас!..
- А я, видит аллах, боюсь точно так же, как боюсь и вашего отца в
картах.
- Нет, вы меня не бойтесь!.. Отца, пожалуй, вы должны опасаться, потому
что он не любит вас, а я нет.
- И вы что же в отношении меня? - допытывался Ченцов.
- Угадайте! - сказала Катрин, взмахнув на него своими черными глазами.
Ченцов пожал плечами.
- Угадывать я не мастер! - отвечал он.
Ему, кажется, хотелось, чтобы Катрин сама ему призналась в любви, но
она удержалась.
- А вот это мне иногда представляется, - продолжал Ченцов, уже вставая
и отыскивая свою шляпу, - что со временем мы с вами будем злейшие враги на
смерть... на ножи...
Такое предположение удивило и оскорбило Катрин.
- Может быть, вы мне будете враг, а я вам никогда! - произнесла она с
уверенностью.
- Будете! - повторил Ченцов. - И еще более горший враг, чем я; а затем
вашу ручку!
Катрин с удовольствием подала ему руку, которую он поцеловал как бы с
чувством и пошел нетвердой походкой.
Катрин проводила его до дверей передней, где справилась, есть ли у него
лошадь, и когда узнала, что есть, то прошла в свою светлицу наверх, но
заснуть долго не могла: очень уж ее сначала рассердил и огорчил Ченцов, а
потом как будто бы и порадовал!..
Ченцов приехал в свою гостиницу очень пьяный и, проходя по коридору,
опять-таки совершенно случайно взглянул в окно и увидал комету с ее хвостом.
При этом он уже не страх почувствовал, а какую-то злую радость, похожую на
ту, которую он испытывал на дуэли, глядя в дуло направленного на него
противником пистолета. Ченцов и на комету постарался так же смотреть, но
вдруг послышались чьи-то шаги. Он обернулся и увидал Антипа Ильича.
- Отче Антипий! - крикнул он ему. - Ты видишь ли эту комету?
- Вижу! - отвечал старик.
- Что она так глазеет, и отчего у нее такой красный хвост?
Антип Ильич посмотрел своими кроткими глазами на светило небесное и
проговорил медленно:
- Видно, погибла чья-то душа неповинная.
- Черт знает что такое: душа неповинная!.. - воскликнул Ченцов. - А у
меня так вот душа не невинная, а винная!
- Ваше дело! - ответил старик и пошел было.
- Но куда же ты бежишь? - остановил его Ченцов.
- Егор Егорыч нездоровы, - бегу в аптеку! - доложил Антип Ильич и
проворно ушел.
Что-то вроде угрызения совести отозвалось в душе Ченцова: он, почти
угадывая причину болезни дяди, в которой и себя отчасти считал виноватым,
подумал было зайти к Егору Егорычу, но не сделал этого, - ему стыдно
показалось явиться к тому в пьяном виде.
Предчувствие Антипа Ильича, как оказалось это спустя уже десятки лет,
почти что было верно. В то самое крещение, с которого я начал мой рассказ,
далеко-далеко, более чем на тысячеверстном расстоянии от описываемой мною
местности, в маленьком уездном городишке, случилось такого рода
происшествие: поутру перед волоковым окном мещанского домика стояло двое
нищих, - один старик и, по-видимому, слепой, а другой - его вожак - молодой,
с лицом, залепленным в нескольких местах пластырями. Оба нищие в один голос
вопили: "Подайте, Христа ради, слепому, убогому!" В это время на крыльце
присутственных мест, бывших как раз против мещанского домика, появился
чей-то молодой, должно быть, приказчик в мерлушечьем тулупчике и валяных
сапогах. Другой молодец и тоже, должно быть, приказчик, проходивший по
тротуару, окликнул его:
- Зачем ты это, Вася, там был?
- Плакатный выправлял!.. Вечером в Нижний еду!.. Расчет делать хозяин
посылает! - сказал Вася, сходя с лестницы и пойдя с товарищем вместе по
улице.
- И много, Вася, денег везешь? - расспрашивал тот.
- Уйму, братец... уйму!.. Ажно страшно!.. - отвечал Вася.
- Ничего!.. Важивал ведь прежде! - успокоивал его товарищ.
Нищие, и особенно молодой из них, заметно прислушивались к этому
разговору. Из волокового окна между тем выглянуло заплывшее жиром,
сизо-багровое лицо какой-то женщины, которая толстой и до плеча голой рукой
подала им огромный кусище пирога и проговорила при этом:
- Не посетуйте, родимые!.. Чем богаты...
Пробурчав что-то такое на это, молитву или благодарность, старик
засунул пирог в свою и без того уж битком набитую суму и вместе с вожаком
пошел далее христарадничать по улице, а затем они совсем вышли из города и
скрылись за ближайшим леском.
На другой день крещения, поздно вечером и именно в тот самый час, когда
Ченцов разговаривал с Антипом Ильичом об комете, в крошечную спальню доктора
Сверстова, служившего в сказанном городишке уездным врачом, вошла его
пожилая, сухопарая супруга с серыми, но не лишенными блеска глазами и с
совершенно плоскою грудью.
- Сергей Николаич, Сергей Николаич! - проговорила она, осторожно будя
мужа. - От исправника к тебе рассыльный: тело надобно завтра поднимать
какого-то убитого!..
Доктор сейчас же поднялся на своей постели. Всякий живописец, всякий
скульптор пожелал бы рисовать или лепить его фигуру, какою она явилась в
настоящую минуту: курчавая голова доктора, слегка седоватая, была всклочена
до последней степени; рубашка расстегнута; сухие ноги его живописно
спускались с кровати. Всей этой наружностью своей он более напоминал
какого-нибудь художника, чем врача.
- Тело?.. А когда же все выезжают? - переспросил доктор жену.
- Завтра утром, - отвечала она.
- Хорошо, скажи только фельдшеру, чтобы он заблаговременно приготовил
мне инструменты, - проговорил доктор.
- Приготовим! - сказала докторша и, несколько величественной походкой
выйдя из спальни мужа, прошла к себе тоже в спальню, где, впрочем, она стала
еще вязать шерстяные носки. Доктор же улегся снова в постель; но, тревожимый
разными соображениями по предстоящему для него делу, не заснул и
проворочался до ранних обеден, пока за ним не заехал исправник, с которым он
и отправился на место происшествия.
Госпожа Сверстова, или, как издавна и странно называл ее муж, gnadige
Frau*, желая тем выразить глубокое уважение к ней, оставшись дома одна,
забыла даже пообедать и напилась только ячменного кофею. Она, как немка по
рождению и воспитанию, конечно, с гораздо большим бы удовольствием вкушала
мокко, но тот был слишком дорог, а потому она приучила себя к нашему
русскому хлебному кофею, который, кроме своей дешевизны, был, как она
полагала, полезен для ее слабой груди. Почтенную даму сию, как и самого
доктора, беспокоила мысль, чтобы не произошло пререканий между супругом ее и
членами полиции, что случалось почти при поднятии каждого трупа
скоропостижно умершего или убитого. Члены полиции имели постоянным правилом
своим по делам этого рода делать срывы с кого только возможно; но Сверстов,
никогда ни по какому делу не бравший ни копейки, страшно восставал против
таких поборов и не доносил о том по начальству единственно из чувства
товарищества, так как и сам был все-таки чиновник. Домой он в этот раз не
возвращался до поздней ночи. Gnadige Frau начала все более и более
волноваться; наконец раздавшиеся исправнические колокольцы возвестили о
прибытии Сверстова. Он прямо прошел в свою спаленку и сел там за ужин, еще
заранее накрытый ему предупредительною супругою и который обыкновенно у него
состоял из щей с бараниной, гречневой каши с свиным салом и графинчика
водки. Все это gnadige Frau подала мужу собственноручно, и из того, что он
прежде всего выпил сряду три рюмки водки, она заключила, что Сверстов был
сильно не в духе.
______________
* милостивая государыня (нем.).
- Кого это убили? - спросила она, садясь сбоку стола.
- Ивана Селиверстова сына, - милейший, прелестный мальчик! - воскликнул
доктор и принялся жадно хлебать щи: бывая на следствиях, он никогда почти
там ничего не ел, чтобы избежать поклепов в опивании и объедании обывателей.
- За что же и кто его убил? - продолжала расспрашивать gnadige Frau.
- Вероятно, из-за денег! Говорят, он ехал с уплатой от хозяина, - этого
сквалыги Турбина... Тысяч пятьдесят вез!
- Ах, эти купцы русские, mein gott, mein gott!..* - перебила мужа
gnadige Frau. - И отчего они посылают деньги не по почте, а с приказчиками -
понять этого я не могу.
______________
* господи, господи!.. (нем.).
- Думают, что на почте пропадут их деньги, - дичь! - подхватил Сверстов
и выпил еще рюмку водки.
В глазах gnadige Frau промелькнуло неудовольствие. Для нее было большим
горем, что доктор так любил эту гадкую русскую водку. Дело в том, что она
вступила в брак со Сверстовым уже вдовою; в первом же замужестве была за
лютеранским пастором в Ревеле, который тоже пил и довольно много, но только
благородное баварское пиво, выписываемое им бочками из-за границы. Тщетно
gnadige Frau убеждала своего второго супруга пить тоже пиво, но он в одном
только этом случае не слушался ее и предпочитал наше простое пенное всем
другим напиткам.
- Но где же найден убитый? - снова принялась она расспрашивать.
- Верстах в пятнадцати отсюда, знаешь, как спуститься с горы от
Афанасьева к речке, на мосту он и лежит с необыкновенно кротким и добрым
выражением в лице, - эх!..
И при этом восклицании Сверстов закинул свою курчавую голову назад и
потряс ею.
- Его непременно зарезали бритвой, - рассказывал он далее, - вообрази,
артерия carotis* на шее перехвачена пополам, хоть бы мне так отпрепарировать
моим анатомическим ножом... Говорю это моим сотоварищам по делу... говорю:
если бритвой, так его непременно убил человек, который бреется и который еще
негромко:
- Заедемте, пожалуйста, к дяде позавтракать!.. Он очень, бедный,
расстроен и будет утешен вашим визитом... Повар у него отличный!
Сенатор на первых порах поморщился немного.
- Я очень уважаю вашего дядю, и мне от души его жаль, но заезжать к
нему, comprenez vous*... Он губернатор здешний, я - ревизующий сенатор.
______________
* видите ли... (франц.).
Говоря это, он, кажется, трепетал от страха, чтобы не рассердить очень
своим отказом Клавскую.
- Полноте, что за мелочи! - возразила она ему убеждающим и нежным
тоном. - Кого и чего вы опасаетесь? Если не для дяди, так для меня заедемте
к нему, - я есть хочу!
- Извольте, извольте!.. - не выдержал долее граф. - Я для вас готов
быть у старика... Он, я знаю, не так виноват, как говорят про него враги
его.
- Ах, он ангел! - воскликнула Клавская. - И если за что страдает, так
за доброту свою!.. - присовокупила она и остановила муфтой кучера у
губернаторского подъезда.
Сенатор выскочил из саней первый, и в то время, как он подавал руку
Клавской, чтобы высадить ее, мимо них пронесся на своей тройке Марфин и
сделал вид, что он не видал ни сенатора, ни Клавской. Те тоже как будто бы
не заметили его.
Егор Егорыч, чтобы размыкать гложущую его тоску, обскакал почти весь
город и теперь ехал домой; но тут вдруг переменил намерение и велел кучеру
везти себя к губернскому предводителю, с которым ему главным образом
желалось поделиться снова вспыхнувшим в его сердце гневом. Услыхав от лакея,
что Крапчик был еще в спальне, Егор Егорыч не стеснился этим и направился
туда. Губернский предводитель в это время, сидя перед своей конторкой,
сводил итоги расходам по вчерашнему балу и был, видимо, не в духе: расходов
насчитывалось более чем на три тысячи. Марфин влетел к нему, по обыкновению,
вихрем, так что губернский предводитель немножко даже вздрогнул.
- Какими судьбами? - произнес он.
Марфин бросил небрежно свою шапку на диванчик и принялся ходить по
комнате.
- Сейчас я был у сенатора и убедился, что он старая остзейская лиса и
больше ничего! - сказал он.
- Стало быть, вы объяснялись с ним о чем-нибудь? - спросил губернский
предводитель со свойственным ему в известных случаях любопытством.
- Объяснялся... Граф сам первый начал и спросил, что за человек
губернатор? Я говорю: он дрянь и взяточник!
Губернский предводитель с удовольствием усмехнулся.
- Что же граф на это?
- Граф говорит, что нет и что он об губернаторе слышал много хорошего
от людей, не принадлежащих к вашей партии!
- Моей партии? - переспросил губернский предводитель с недоумением и
отчасти с неудовольствием.
- Ну, вашей, моей, как хотите назовите! - кипятился Марфин. - Но это
все еще цветочки!.. Цветочки! Ягодки будут впереди, потому что за пять минут
перед сим, при проезде моем мимо палат начальника губернии, я вижу, что
monsieur le comte et madame Klavsky* вдвоем на парных санях подкатили к
дверям его превосходительства и юркнули в оные.
______________
* господин граф и мадам Клавская (франц.).
Губернский предводитель развел руками.
- Странно!.. - сказал он. - Граф до сегодня был у губернатора всего
один раз, отплачивая ему визит.
- Но я не лгу же это и не выдумываю!.. Я собственными глазами видел и
monsieur comt'a и Клавскую, и это им даром не пройдет!.. Нет!.. Я завтра же
скачу в Петербург и все там разблаговещу, все!..
Губернский предводитель соображал некоторое время.
- Не советую, - проговорил он, - это будет слишком поспешно с вашей
стороны и бесполезно для самого дела!
- Но вы в этом случае - поймите вы - совершенно сходитесь в мнениях с
сенатором, который тоже говорит, что я слишком спешу, и все убеждал меня,
что Петербург достаточно уже облагодетельствовал нашу губернию тем, что
прислал его к нам на ревизию; а я буду там доказывать, что господин граф не
годится для этого, потому что он плотоугодник и развратник, и что его,
прежде чем к нам, следовало послать в Соловки к какому-нибудь монаху для
напутствования и назидания.
- Всему этому только улыбнутся в Петербурге, - начал было губернский
предводитель, но, заметив, что Марфин готов был вспетушиться, поторопился
присовокупить: - Вы только, пожалуйста, не сердитесь и выслушайте меня, что
я вам доложу. По-моему, напротив, надобно дать полное спокойствие и
возможность графу дурачиться; но когда он начнет уже делать незаконные
распоряжения, к которым его, вероятно, только еще подготовляют, тогда и
собрать не слухи, а самые дела, да с этим и ехать в Петербург. И я, если вы
позволите, поеду с вами: вы - как человек известный там, а я - в качестве
губернского предводителя здешнего дворянства.
Марфин начинал понимать практическую справедливость Крапчика, но
все-таки не мог с ним вдруг согласиться.
- Но где ж мы узнаем эти дела? Не таскаться же по всем канцеляриям!..
Мы, слава богу, не французские стряпчие.
- Вы об этом не беспокойтесь! Все узнается по городским слухам подробно
и с полною достоверностью, - за это я вам ручаюсь, - и смотрите, что может
произойти!.. Вы вашим влиянием вызвали ревизию над губернатором, а потом мы
сообща, может быть, накличем острастку и на сенатора.
От последней мысли своей губернский предводитель даже в лице расцвел,
но Марфин продолжал хмуриться и сердиться. Дело в том, что вся эта
предлагаемая Крапчиком система выжидания и подглядывания за сенатором
претила Марфину, и не столько по исповедуемой им религии масонства, в
которой он знал, что подобные приемы допускались, сколько по врожденным ему
нравственным инстинктам: Егор Егорыч любил действовать лишь прямо и открыто.
- Не лучше ли, - начал он с глубокомысленным выражением в лице, и
видимо, придумав совершенно другой способ, - не лучше ли, чем строить козни,
написать этому старому дураку строго-моральное письмо, в котором напомнить
ему об его обязанностях христианина и гражданина?
Крапчик втайне готов был фыркнуть, услыхав такое измышление Егора
Егорыча, но, разумеется, воздержался и только с легкою полуулыбкою возразил:
- Разве подобное письмо подействует на столь зачерствелого человека и
испугает его?
- Это так!.. Так! - согласился и Марфин, воображению которого точно
нарочно почти въявь представилась котообразная фигура сенатора, да еще
высаживающего из саней под ручку m-me Клавскую.
- Прощайте! - сказал он затем, торопливо хватая свою шапку.
- Куда же вы?.. Оставайтесь у нас обедать! - стал было удерживать его
хозяин.
- Не могу, и есть ничего не хочу! - отговаривался Марфин.
- Но позвольте, по крайней мере, мне послать сказать Катрин, что вы
здесь, а то она мне будет выговаривать, что я не оповестил ее об вас.
- Нет, некогда, некогда! - бормотал Марфин, и, проговорив еще раз
"прощайте!", уехал.
- Сумасшедший торопыга! - произнес Крапчик, оставшись один и снова
принимаясь просматривать счет, но вошел лакей и доложил, что приехал новый
гость - Ченцов.
- Зачем и кто его принял? - крикнул Крапчик.
- Я-с, - ответил, сробев, лакей.
- Дурак! Ну, пойди и скажи, что выйду в кабинет...
Лакей ушел. Крапчик, поприбрав несколько на конторке свои бумаги, пошел
неохотно в кабинет, куда вместе с ним торопливо входила и Катрин с лицом еще
более грубоватым, чем при вечернем освещении, но вместе с тем сияющим от
удовольствия.
- Вы, надеюсь, обедаете у нас? - было первое слово ее гостю.
- Обедаю, - отвечал Ченцов.
Крапчик же едва удостоил сказать ему:
- Здравствуйте!
Катрин была уверена, что божественный Ченцов (она иначе не воображала
его в своих мечтах) явился собственно для нее, чтобы исполнить ее приказание
приехать к ним с утра, но расчет m-lle Катрин оказался при самом начале
обеда неверен.
- Мы сыграем сегодня с вами? - спросил Ченцов хозяина.
Выражение глаз того стало не столь сердито.
- Сыграем, если хотите, - отвечал он, впрочем, совершенно бесстрастно.
М-lle Катрин побледнела.
- Но как же вы мне еще вчера сказали, что не будете играть? -
проговорила она Ченцову.
- Язык на то и дан человеку, чтобы лгать! - отшутился он.
- Правило прекрасное! - заметила Катрин и надулась; Крапчик же заметно
сделался любезнее с своим гостем и стал даже подливать ему вина. Ченцов, с
своей стороны, хоть и чувствовал, что Катрин сильно им недовольна, но что ж
делать? Поступить иначе он не мог: ощутив в кармане своем подаренные дядею
деньги, он не в силах был удержаться, чтобы не попробовать на них счастия
слепой фортуны, особенно с таким золотым мешком, каков был губернский
предводитель.
После обеда гость и хозяин немедля уселись в кабинете за карточный
стол, совершенно уже не обращая внимания на Катрин, которая не пошла за
ними, а села в маленькой гостиной, находящейся рядом с кабинетом, и велела
подать себе работу - вязание бисерного шнурка, который она думала при
каком-нибудь мало-мальски удобном предлоге подарить Ченцову.
Между играющими начался, как водится, банк. Если бы кто спросил, в чем
собственно состоял гений Крапчика, то можно безошибочно отвечать, что,
будучи, как большая часть полувосточных человеков, от природы зол,
честолюбив, умен внешним образом, без всяких о чем бы то ни было твердых
личных убеждений. Он главным своим призванием на земле имел - быть
банкометом какого-нибудь огромного общеевропейского банка. Несмотря на то,
что Петр Григорьич почти каждодневно играл в банк или другие азартные игры,
но никто еще и никогда не заметил на черномазом лице его, выигрывает он или
проигрывает. Карты обыкновенно Крапчик клал медленно, аккуратно, одна на
другую, как бы о том только и помышляя, но в то же время все видел и все
подмечал, что делал его партнер, и беспощаднейшим образом пользовался
малейшей оплошностью того. В настоящем случае повторилось то же самое.
Крапчик прежде всего выложил на стол три тысячи рублей серебром и стал
метать. Ченцов, севший играть с восемьюстами рублей (хорошо еще, что он
предварительно заплатил хозяину гостиницы двести рублей), начал горячиться;
видимые им около предводителя три тысячи рублей ужасно его раздражали.
Счастие на первых порах ему повезло: он сразу взял карту, загнул ее и взял
вторую; загнув на весь выигрыш, не отписав из него ничего, снова взял, и
когда поставил на червонную даму, чуть ли не имея при этом в виду миловидный
и выразительный облик Людмилы, то Крапчик заметил ему:
- Вы ничего не оставляете себе?
- Ничего! - отвечал небрежно Ченцов и выиграл карту; тут уж он потянул
из денег предводителя значительную пачку. Крапчик только молча наблюдал,
правильно ли Ченцов отсчитывает себе деньги, на которые тот положил прежнюю
червонную даму.
- Вся сумма идет? - сказал Крапчик.
- Вся!.. Гну-с!.. - воскликнул Ченцов, и голос его при этом слегка
дрогнул, а по лицу пробежало какое-то страдальческое ощущение.
Крапчик убил эту карту и тотчас же придвинул к себе всю выигранную у
него Ченцовым сумму и метать не продолжал.
- Угодно вам заплатить мне проигрыш? - спросил он после короткого
молчания.
- Затруднительно мне это! - произнес протяжно и комическим тоном
Ченцов.
Крапчика поразил несколько такой ответ.
- Но на что же вы играли, если не имели денег? - проговорил он глухим
голосом.
- Я-то видел, на что играл!
И Ченцов указал пальцем на лежавшие перед хозяином деньги.
- А вот вы на что играли, я не знаю! - присовокупил он.
Крапчик на это ничего не сказал и принялся молча собирать раскиданные
карты в колоду.
Ченцов наконец захохотал.
- Я пошутил, - вот вам! - воскликнул он и выкинул из кармана все дядины
деньги, которые Крапчик аккуратно пересчитал и заявил:
- Здесь недостает более двухсот рублей!
- Заплачу их вам завтра же! - подхватил, слегка покраснев, Ченцов и
попросил дать ему вина.
Хозяин позвал лакея и велел ему принести бутылку шампанского. Ченцов
сейчас же принялся пить из нее и выпил почти всю залпом.
- А не хотите ли вы сыграть со мной в долг? - сказал он, видимо,
сжигаемый неудержимою страстью к игре.
Крапчик подумал немного.
- Но кто же мне за вас заплатит в случае проигрыша? - спросил он.
- Дядя!.. Полагаю, что он не захочет, чтобы меня посадили в тюрьму, или
чтобы я пустил себе пулю в лоб? - отвечал Ченцов.
Крапчик еще некоторое время подумал.
- Извольте!.. - сказал он и, кликнув лакея, приказал ему принести новую
бутылку шампанского.
Катрин, не проронившая ни одного звука из того, что говорилось в
кабинете, негромко велела возвращавшемуся оттуда лакею налить и ей стакан
шампанского. Тот исполнил ее приказание и, когда поставил начатую бутылку на
стол к играющим, то у Крапчика не прошло это мимо глаз.
- Отчего она не полна? - сказал он лакею, показывая на бутылку.
- Катерине Петровне я налил стакан, - объяснил тот почтительно.
Крапчик поморщился, а Ченцов вскрикнул:
- Браво, mademoiselle Катрин! Пожалуйте сюда и чокнемтесь.
- Не хочу я с вами чокаться! - отказалась Катрин: голос ее был печален.
Игра между партнерами началась и продолжалась в том же духе. Ченцов пил
вино и ставил без всякого расчета карты; а Крапчик играл с еще более
усиленным вниманием и в результате выиграл тысяч десять.
- Ну, будет! - забастовал он наконец.
- Мне поэтому надобно дать вам заемное письмо? - проговорил, почти
смеясь, Ченцов: выпитое вино немало способствовало его веселому настроению
духа.
- Да, уж потрудитесь, - отвечал Крапчик и, вынув из письменного стола
нужный для писем этого рода гербовый лист, подал его вместе с пером и
чернильницей Ченцову, который, в свою очередь, тоже совершенно спокойно и
самым правильным образом написал это заемное письмо: он привык и умел это
делать. Получив обязательство и положив его в карман, Крапчик ожидал и
желал, чтобы гость убирался; но Ченцов и не думал этого делать; напротив,
оставив хозяина в кабинете, он перешел в маленькую гостиную к Катрин и сел с
нею рядом на диване. Крапчику это очень не понравилось. Как бы не зная, что
ему предпринять, он тоже вышел в маленькую гостиную и отнесся к дочери:
- Ты разве еще не хочешь спать?
- Нет, - произнесла та грубо и отрывисто.
- Мы еще будем ужинать с mademoiselle Катрин! - поддержал ее Ченцов. -
Vous voulez, que je soupe avec vous?* - обратился он к ней.
______________
* Вы хотите, чтобы я с вами поужинал? (франц.).
- Хочу! - ответила и ему лаконически Катрин.
Крапчик, понурив, как бык, головою, ушел к себе в спальню.
Катрин распорядилась, чтобы дали им тут же на маленький стол ужин, и
когда принесший вино и кушанье лакей хотел было, по обыкновению, остаться
служить у стола и встать за стулом с тарелкой в руке и салфеткой, завязанной
одним кончиком за петлю фрака, так она ему сказала:
- Можешь уйти!.. Я позову, когда нужно будет.
Лакей исполнил это приказание. Ченцов слушал с какой-то полуулыбкой все
эти распоряжения Катрин.
- Вы проигрались? - заговорила она.
- И очень даже сильно! - не потаил Ченцов.
- Но зачем же вы играли с отцом? Вы знаете, какой он опытный и
спокойный игрок, а вы ребенок какой-то сравнительно с ним.
- О, черт бы его драл! - отозвался без церемонии Ченцов. - Я игрывал и
не с такими еще господами... почище его будут!.. Стоит ли об этом говорить!
Чокнемтесь лучше, по крайней мере, хоть теперь!.. - присовокупил он, наливая
по стакану шампанского себе и Катрин.
Она покорно чокнулась с ним, выпила вино и проговорила, беря себя за
голову:
- Ах, я не знаю, что вы способны со мною сделать!.. - Я с женщинами
обыкновенно делаю то, что они сами желают! - возразил Ченцов.
- Да, но вы их завлекаете, а это еще хуже! - заметила Катрин.
- Вы полагаете? - спросил не без самодовольства Ченцов.
- Полагаю! - произнесла с ударением Катрин.
Ченцов очень хорошо видел, что в настоящие минуты она была воск мягкий,
из которого он мог вылепить все, что ему хотелось, и у него на мгновение
промелькнула было в голове блажная мысль отплатить этому подлецу Крапчику за
его обыгрыванье кое-чем почувствительнее денег; но, взглянув на Катрин, он
сейчас же отказался от того, смутно предчувствуя, что смирение ее перед ним
было не совсем искреннее и только на время надетая маска.
- А вы знаете, я вас боюсь! - высказал он ей тут же прямо.
- Отчего? - полувоскликнула Катрин.
- Оттого, что вы похожи на меня!..
- Я знаю, что похожа, но не боюсь вас!..
- А я, видит аллах, боюсь точно так же, как боюсь и вашего отца в
картах.
- Нет, вы меня не бойтесь!.. Отца, пожалуй, вы должны опасаться, потому
что он не любит вас, а я нет.
- И вы что же в отношении меня? - допытывался Ченцов.
- Угадайте! - сказала Катрин, взмахнув на него своими черными глазами.
Ченцов пожал плечами.
- Угадывать я не мастер! - отвечал он.
Ему, кажется, хотелось, чтобы Катрин сама ему призналась в любви, но
она удержалась.
- А вот это мне иногда представляется, - продолжал Ченцов, уже вставая
и отыскивая свою шляпу, - что со временем мы с вами будем злейшие враги на
смерть... на ножи...
Такое предположение удивило и оскорбило Катрин.
- Может быть, вы мне будете враг, а я вам никогда! - произнесла она с
уверенностью.
- Будете! - повторил Ченцов. - И еще более горший враг, чем я; а затем
вашу ручку!
Катрин с удовольствием подала ему руку, которую он поцеловал как бы с
чувством и пошел нетвердой походкой.
Катрин проводила его до дверей передней, где справилась, есть ли у него
лошадь, и когда узнала, что есть, то прошла в свою светлицу наверх, но
заснуть долго не могла: очень уж ее сначала рассердил и огорчил Ченцов, а
потом как будто бы и порадовал!..
Ченцов приехал в свою гостиницу очень пьяный и, проходя по коридору,
опять-таки совершенно случайно взглянул в окно и увидал комету с ее хвостом.
При этом он уже не страх почувствовал, а какую-то злую радость, похожую на
ту, которую он испытывал на дуэли, глядя в дуло направленного на него
противником пистолета. Ченцов и на комету постарался так же смотреть, но
вдруг послышались чьи-то шаги. Он обернулся и увидал Антипа Ильича.
- Отче Антипий! - крикнул он ему. - Ты видишь ли эту комету?
- Вижу! - отвечал старик.
- Что она так глазеет, и отчего у нее такой красный хвост?
Антип Ильич посмотрел своими кроткими глазами на светило небесное и
проговорил медленно:
- Видно, погибла чья-то душа неповинная.
- Черт знает что такое: душа неповинная!.. - воскликнул Ченцов. - А у
меня так вот душа не невинная, а винная!
- Ваше дело! - ответил старик и пошел было.
- Но куда же ты бежишь? - остановил его Ченцов.
- Егор Егорыч нездоровы, - бегу в аптеку! - доложил Антип Ильич и
проворно ушел.
Что-то вроде угрызения совести отозвалось в душе Ченцова: он, почти
угадывая причину болезни дяди, в которой и себя отчасти считал виноватым,
подумал было зайти к Егору Егорычу, но не сделал этого, - ему стыдно
показалось явиться к тому в пьяном виде.
Предчувствие Антипа Ильича, как оказалось это спустя уже десятки лет,
почти что было верно. В то самое крещение, с которого я начал мой рассказ,
далеко-далеко, более чем на тысячеверстном расстоянии от описываемой мною
местности, в маленьком уездном городишке, случилось такого рода
происшествие: поутру перед волоковым окном мещанского домика стояло двое
нищих, - один старик и, по-видимому, слепой, а другой - его вожак - молодой,
с лицом, залепленным в нескольких местах пластырями. Оба нищие в один голос
вопили: "Подайте, Христа ради, слепому, убогому!" В это время на крыльце
присутственных мест, бывших как раз против мещанского домика, появился
чей-то молодой, должно быть, приказчик в мерлушечьем тулупчике и валяных
сапогах. Другой молодец и тоже, должно быть, приказчик, проходивший по
тротуару, окликнул его:
- Зачем ты это, Вася, там был?
- Плакатный выправлял!.. Вечером в Нижний еду!.. Расчет делать хозяин
посылает! - сказал Вася, сходя с лестницы и пойдя с товарищем вместе по
улице.
- И много, Вася, денег везешь? - расспрашивал тот.
- Уйму, братец... уйму!.. Ажно страшно!.. - отвечал Вася.
- Ничего!.. Важивал ведь прежде! - успокоивал его товарищ.
Нищие, и особенно молодой из них, заметно прислушивались к этому
разговору. Из волокового окна между тем выглянуло заплывшее жиром,
сизо-багровое лицо какой-то женщины, которая толстой и до плеча голой рукой
подала им огромный кусище пирога и проговорила при этом:
- Не посетуйте, родимые!.. Чем богаты...
Пробурчав что-то такое на это, молитву или благодарность, старик
засунул пирог в свою и без того уж битком набитую суму и вместе с вожаком
пошел далее христарадничать по улице, а затем они совсем вышли из города и
скрылись за ближайшим леском.
На другой день крещения, поздно вечером и именно в тот самый час, когда
Ченцов разговаривал с Антипом Ильичом об комете, в крошечную спальню доктора
Сверстова, служившего в сказанном городишке уездным врачом, вошла его
пожилая, сухопарая супруга с серыми, но не лишенными блеска глазами и с
совершенно плоскою грудью.
- Сергей Николаич, Сергей Николаич! - проговорила она, осторожно будя
мужа. - От исправника к тебе рассыльный: тело надобно завтра поднимать
какого-то убитого!..
Доктор сейчас же поднялся на своей постели. Всякий живописец, всякий
скульптор пожелал бы рисовать или лепить его фигуру, какою она явилась в
настоящую минуту: курчавая голова доктора, слегка седоватая, была всклочена
до последней степени; рубашка расстегнута; сухие ноги его живописно
спускались с кровати. Всей этой наружностью своей он более напоминал
какого-нибудь художника, чем врача.
- Тело?.. А когда же все выезжают? - переспросил доктор жену.
- Завтра утром, - отвечала она.
- Хорошо, скажи только фельдшеру, чтобы он заблаговременно приготовил
мне инструменты, - проговорил доктор.
- Приготовим! - сказала докторша и, несколько величественной походкой
выйдя из спальни мужа, прошла к себе тоже в спальню, где, впрочем, она стала
еще вязать шерстяные носки. Доктор же улегся снова в постель; но, тревожимый
разными соображениями по предстоящему для него делу, не заснул и
проворочался до ранних обеден, пока за ним не заехал исправник, с которым он
и отправился на место происшествия.
Госпожа Сверстова, или, как издавна и странно называл ее муж, gnadige
Frau*, желая тем выразить глубокое уважение к ней, оставшись дома одна,
забыла даже пообедать и напилась только ячменного кофею. Она, как немка по
рождению и воспитанию, конечно, с гораздо большим бы удовольствием вкушала
мокко, но тот был слишком дорог, а потому она приучила себя к нашему
русскому хлебному кофею, который, кроме своей дешевизны, был, как она
полагала, полезен для ее слабой груди. Почтенную даму сию, как и самого
доктора, беспокоила мысль, чтобы не произошло пререканий между супругом ее и
членами полиции, что случалось почти при поднятии каждого трупа
скоропостижно умершего или убитого. Члены полиции имели постоянным правилом
своим по делам этого рода делать срывы с кого только возможно; но Сверстов,
никогда ни по какому делу не бравший ни копейки, страшно восставал против
таких поборов и не доносил о том по начальству единственно из чувства
товарищества, так как и сам был все-таки чиновник. Домой он в этот раз не
возвращался до поздней ночи. Gnadige Frau начала все более и более
волноваться; наконец раздавшиеся исправнические колокольцы возвестили о
прибытии Сверстова. Он прямо прошел в свою спаленку и сел там за ужин, еще
заранее накрытый ему предупредительною супругою и который обыкновенно у него
состоял из щей с бараниной, гречневой каши с свиным салом и графинчика
водки. Все это gnadige Frau подала мужу собственноручно, и из того, что он
прежде всего выпил сряду три рюмки водки, она заключила, что Сверстов был
сильно не в духе.
______________
* милостивая государыня (нем.).
- Кого это убили? - спросила она, садясь сбоку стола.
- Ивана Селиверстова сына, - милейший, прелестный мальчик! - воскликнул
доктор и принялся жадно хлебать щи: бывая на следствиях, он никогда почти
там ничего не ел, чтобы избежать поклепов в опивании и объедании обывателей.
- За что же и кто его убил? - продолжала расспрашивать gnadige Frau.
- Вероятно, из-за денег! Говорят, он ехал с уплатой от хозяина, - этого
сквалыги Турбина... Тысяч пятьдесят вез!
- Ах, эти купцы русские, mein gott, mein gott!..* - перебила мужа
gnadige Frau. - И отчего они посылают деньги не по почте, а с приказчиками -
понять этого я не могу.
______________
* господи, господи!.. (нем.).
- Думают, что на почте пропадут их деньги, - дичь! - подхватил Сверстов
и выпил еще рюмку водки.
В глазах gnadige Frau промелькнуло неудовольствие. Для нее было большим
горем, что доктор так любил эту гадкую русскую водку. Дело в том, что она
вступила в брак со Сверстовым уже вдовою; в первом же замужестве была за
лютеранским пастором в Ревеле, который тоже пил и довольно много, но только
благородное баварское пиво, выписываемое им бочками из-за границы. Тщетно
gnadige Frau убеждала своего второго супруга пить тоже пиво, но он в одном
только этом случае не слушался ее и предпочитал наше простое пенное всем
другим напиткам.
- Но где же найден убитый? - снова принялась она расспрашивать.
- Верстах в пятнадцати отсюда, знаешь, как спуститься с горы от
Афанасьева к речке, на мосту он и лежит с необыкновенно кротким и добрым
выражением в лице, - эх!..
И при этом восклицании Сверстов закинул свою курчавую голову назад и
потряс ею.
- Его непременно зарезали бритвой, - рассказывал он далее, - вообрази,
артерия carotis* на шее перехвачена пополам, хоть бы мне так отпрепарировать
моим анатомическим ножом... Говорю это моим сотоварищам по делу... говорю:
если бритвой, так его непременно убил человек, который бреется и который еще