Писемский Алексей Феофилактович. Масоны

Ваших сомнениях суду; но пусть Аггей Никитич, имея в виду то, что он сам
открыл, начнет свои действия, а там на лето и я к Вам приеду на помощь. К
подвигу Вашему, я уверен, Вы приступите безбоязненно; ибо оба Вы, в смысле
высшей морали, люди смелые".
"Firma rupes".

Не успел еще Егор Егорыч запечатать этого письма, как к нему вошла
какою-то решительною походкой только что возвратившаяся домой Сусанна
Николаевна. Всем, что произошло у Углаковых, а еще более того состоянием
собственной души своей она была чрезвычайно недовольна и пришла к мужу ни
много, ни мало как с намерением рассказать ему все и даже, признавшись в
том, что она начинает чувствовать что-то вроде любви к Углакову, просить
Егора Егорыча спасти ее от этого безумного увлечения. Какой бы кавардак мог
произойти из этого, предсказать нельзя; но, к счастию, своеобычная судьба
повернула ход события несколько иначе. Началось с того, что когда Сусанна
Николаевна вошла к Егору Егорычу, то он, находя еще преждевременным
посвящать ее в дело Тулузова, поспешил спрятать написанное им к Сверстову
письмо. Сусанна Николаевна заметила это и вообразила, что уж не написал ли
кто-нибудь Егору Егорычу об ее недостойном поведении. Сусанна Николаевна,
как мы знаем, еще с детских лет была склонна ко всякого рода фантастическим
измышлениям, и при этой мысли ею овладел почти страх перед Егором Егорычем,
но она все-таки сказала ему:
- Я сейчас была с сестрой у Углаковых: у них молодой Углаков очень
болен.
- Что ж мудреного? - проговорил с явным презрением Егор Егорыч. - Он
тут как-то, с неделю тому назад, в Английском клубе на моих глазах пил
мертвую... Мне жаль отца его, а никак уж не этого повесу.
Сусанне Николаевне против воли ее было ужасно досадно слышать такое
мнение об Углакове, потом она и не верила мужу, предполагая, что тот это
говорит из ревности.
Вся эта путаница ощущений до того измучила бедную женщину, что она, не
сказав более ни слова мужу, ушла к себе в комнату и там легла в постель.
Егор Егорыч, в свою очередь, тоже был рад уходу жены, потому что получил
возможность запечатать письмо и отправить на почту.
Затем все главные события моего романа позамолкли на некоторое время,
кроме разве того, что Английский клуб, к великому своему неудовольствию,
окончательно узнал, что Тулузов мало что представлен в действительные
статские советники, но уже и произведен в сей чин, что потом он давал обед
на весь официальный и откупщицкий мир, и что за этим обедом только что
птичьего молока не было; далее, что на балу генерал-губернатора Екатерина
Петровна была одета богаче всех и что сам хозяин прошел с нею полонез;
последнее обстоятельство если не рассердило серьезно настоящих
аристократических дам, то по крайней мере рассмешило их.
Вслед за таким величием Тулузовых вдруг в одно утро часов в одиннадцать
к Марфиным приехала Екатерина Петровна и умоляла через лакея Сусанну
Николаевну, чтобы та непременно ее приняла, хотя бы даже была не одета. Та,
конечно, по доброте своей, не отказала ей в этой просьбе, и когда увидела
Екатерину Петровну, то была несказанно поражена: визитное платье на m-me
Тулузовой было надето кое-как; она, кажется, не причесалась нисколько; на
подрумяненных щеках ее были заметны следы недавних слез.
- Pardon, ma chere, - начала она, целуясь с Сусанной Николаевной, - я
приехала к вам не как дама света, а как ваша хорошая знакомая и наконец как
родня ваша, просить вас объяснить мне...
При последних словах у Екатерины Петровны появились слезы.
- Успокойтесь, бога ради, я все вам готова объяснить, что знаю! -
отвечала разжалобленная Сусанна Николаевна и решительно не могшая понять,
что такое случилось с Екатериной Петровной.
- Тут, надеюсь, нас никто не услышит, - начала та, - вчерашний день муж
мой получил из нашей гадкой провинции извещение, что на него там сделан
какой-то совершенно глупый донос, что будто бы он беглый с каторги и что
поэтому уже начато дело... Это бы все еще ничего, - но говорят, что донос
этот идет от какого-то живущего у вас доктора.
- Это Сверстов, но он благороднейший человек! - воскликнула с
удивлением Сусанна Николаевна.
- Однако донос не показывает его благородства; и главное, по какому
поводу ему мешаться тут? А потом, самое дело повел наш тамошний долговязый
дуралей-исправник, которого - все очень хорошо знают - ваш муж почти
насильно навязал дворянству, и неужели же Егор Егорыч все это знает и также
действует вместе с этими господами? Я скорей умру, чем поверю этому. Муж
мой, конечно, смеется над этим доносом, но я, как женщина, встревожилась и
приехала спросить вас, не говорил ли вам чего-нибудь об этом Егор Егорыч?
- Ни слова, ни звука, - отвечала Сусанна Николаевна, - он, я думаю, сам
ничего не знает, потому что если бы знал что-нибудь, то непременно бы мне
сказал.
- Странно! - произнесла Екатерина Петровна, пожимая плечами. - А
скажите, могу я видеть Егора Егорыча и расспросить его? Он такой добрый и, я
уверена, поймет мое ужасное положение.
- Если только он чувствует себя хорошо, то он, может быть, примет вас,
- отвечала неуверенным тоном Сусанна Николаевна, хорошо ведая, что Егор
Егорыч очень не любил Екатерины Петровны; но все-таки из сожаления к той
решилась попробовать и, войдя к мужу, сказала:
- У нас Катерина Петровна; она желает тебя видеть.
- Это зачем я ей нужен? - вспылил сразу же Егор Егорыч. - Пускай
видается с кем ей угодно, только не со мной!
- Но она очень испугана и расстроена... На ее мужа теперь донесли, что
он беглый из Сибири... и что будто бы этот донос сделал наш Сверстов.
Услышав это, Егор Егорыч захохотал и с каким-то злым удовольствием стал
потирать свои руки.
Сусанне Николаевне это не понравилось. Она никак не ожидала, чтобы Егор
Егорыч был такой недобрый.
- Если я затем нужен Катерине Петровне, так очень рад ее видеть и
побеседовать с нею.
- Но тебе лучше совсем не принимать ее, если ты на нее так сердит,
потому что ты можешь еще больше ее огорчить, - заметила Сусанна Николаевна,
уже пожалевшая, что взялась устроить это свидание.
- Я не стану ее огорчать, - возразил Егор Егорыч, - но расскажу ей
некоторые подробности, которых она, вероятно, не знает, а ты сама не входи к
нам!
В тоне голоса Егора Егорыча Сусанна Николаевна очень хорошо чувствовала
иронию и гнев, а потому, возвратясь к Екатерине Петровне, сочла за лучшее
несколько предупредить ту:
- Вы не слушайте и не принимайте к сердцу, что будет говорить вам Егор
Егорыч: он нынче сделался очень раздражителен и иногда сердится на людей ни
за что.
- Что ж мне на него огорчаться? Я давно знаю, как он любит
петушиться... Я только буду просить его помочь как-нибудь нам, - проговорила
Екатерина Петровна и пошла к Егору Егорычу все-таки несколько сконфуженною.
Он ее, впрочем, принял, хоть и с мрачным выражением в лице, но вежливо.
- Вам Сусанна Николаевна, можеть быть, сказала причину моего визита? -
начала Екатерина Петровна, усевшись и потупляя глаза.
- Сказала-с! - ответил ей Егор Егорыч резким тоном.
- И неужели же эта клевета на моего мужа могла выйти из вашего дома, от
вашего врача? - спросила Екатерина Петровна.
- Вероятно, от него! - произнес Егор Егорыч, закидывая свои глаза вверх
и стараясь не глядеть на Тулузову. - А почему вы думаете, что это клевета? -
присовокупил он затем после короткого молчания.
- Потому что я жена Тулузова, а разве я могла бы выйти за подобного
человека? - проговорила совсем растерявшаяся Екатерина Петровна.
- Это ничего не значит! - возразил Егор Егорыч, продолжая не смотреть
на свою гостью. - Мало ли женщин выходят замуж, не отдавая себе отчета, за
кого они идут.
- Да, это бывает, но обыкновенно ошибаются в характере человека, но
чтобы не знать, кто он по происхождению своему, - это невозможно! Я готова
поклясться, что муж мой не беглый, - он слишком для того умный и
образованный человек.
- А разве там, откуда его считают выходцем, мало умных и образованных?
Я думаю, более, чем где-либо.
- Это конечно, но он-то не оттуда.
- А откуда же? - спросил Егор Егорыч, устремляя уже свои глаза на
Екатерину Петровну.
- Он?.. - произнесла она и назвала небольшой город, но только
совершенно не тот, который значился в документах Тулузова.
- Кто вам говорил об этом? - продолжал как бы допрос Егор Егорыч.
- Мне говорил это прежде отец мой, который, вы знаете, какой правдивый
и осторожный человек был; потом говорил и муж мой! - объяснила Екатерина
Петровна, все это, неизвестно для чего, выдумав от себя: о месте родины
Тулузова ни он сам, ни Петр Григорьич никогда ей ничего не говорили.
- Ну-с, в таком случае вы и ваш отец обмануты. Кто такой собственно ваш
супруг, я не знаю, но мне досконально известно, что та фамилия, которую он
принял на себя, принадлежала одному молодому мещанину, убитому какими-то
бродягами, похитившими у него деньги и паспорт. Молодого человека этого
очень хорошо знал доктор Сверстов и даже производил следствие об убийстве
его, вместе с чинами полиции; но каким образом билет этого убитого мещанина
очутился в руках вашего супруга, вы уж его спросите; он, конечно, объяснит
вам это!
- Я и спрашивать его никогда не решусь об этом, потому что тут все
неправдоподобно... Тулузов откуда-то бежал, кого-то убил и взял у убитого
билет... Все это, ей-богу, похоже на какие-то бредни! - едва имела силы
выговорить Екатерина Петровна.
- Следствие покажет, бредни это или нет! - возразил ей холодно Егор
Егорыч.
- Но каково же всего этого дожидаться? Муж еще, может быть, спокойнее
меня, потому что он хорошо знает и сумеет, конечно, доказать, что все это
ложь; но что же я должна буду чувствовать, а между тем, Егор Егорыч, я дочь
вашего преданного и верного друга!.. Сжальтесь вы хоть сколько-нибудь надо
мною!
Сказав это, Екатерина Петровна заплакала. Егором Егорычем заметно уже
начинало овладевать прирожденное ему мягкосердие.
- Я тут ни при чем!.. Господин Тулузов теперь во власти закона! -
забормотал он.
- Но закон может ошибиться!.. Вспомните, Егор Егорыч, как я поступила в
отношении вашего племянника, который явно хотел быть моим убийцей, потому
что стрелял в меня на глазах всех; однако я прежде всего постаралась спасти
его от закона и не хотела, чтобы он был под судом: я сказала, что ссора наша
семейная, Валерьян виноват только против меня, и я его прощаю... Так и вы
простите нас...
Егор Егорыч при этом снова злобно захохотал.
- Поэтому вы полагаете, что мое дело с Тулузовым тоже семейное? -
спросил он явно гневным голосом. - И как вам не грех сравнивать Валерьяна с
каким-то выходцем! Вместо того, чтобы оплакивать вашу ошибку, ваше падение,
вы хотите закидать грязью хотя и безрассудного, но честного человека!..
Екатерина Петровна струсила.
- Я не хочу того! - сказала она почти униженным тоном. - Я это сказала
не подумав, под влиянием ужасного страха, что неужели же мне непременно
суждено быть женой человека, которого могут обвинить в убийстве.
- Но кто ж в том виноват?.. - воскликнул Егор Егорыч. - Всякое безумие
должно увенчиваться несчастием... Вы говорите, чтобы я простил Тулузова...
Да разве против меня он виноват?.. Он виноват перед богом, перед законом,
перед общежитием; если его оправдает следствие, порадуюсь за него и за вас,
а если обвинят, то попечалюсь за вас, но его не пожалею!
- Его не осудят, поверьте мне! - воскликнула Екатерина Петровна. - Он
меня послал к вам за тем только, чтобы попросить вас не вмешиваться в это
дело и не вредить ему вашим влиянием на многих лиц.
Егор Егорыч отрицательно покачал головой.
- И на то не даю слова! - начал он. - Если ваш муж действительно
окажется подорожным разбойником, убившим невооруженного человека с целью
ограбления, то я весь, во всеоружии моей мести, восстану против него и
советую вам также восстать против господина Тулузова, если только вы женщина
правдивая. Себя вам жалеть тут нечего; пусть даже это будет вам наказанием,
что тоже нелишнее.
- Ах, я и без того довольно наказана! - произнесла Екатерина Петровна и
склонила голову.
Прошло несколько минут в тяжелом для обоих собеседников молчании.
Екатерина Петровна наконец поднялась со стула.
- Не думала я, Егор Егорыч, что вы будете так жестокосерды ко мне! -
сказала она со ртом, искаженным печалью и досадой. - Вы, конечно, мне мстите
за Валерьяна, что вам, как доброму родственнику, извинительно; но вы тут в
одном ошибаетесь: против Валерьяна я ни в чем не виновата, кроме любви моей
к нему, а он виноват передо мной во всем!
Проговорив это, Екатерина Петровна пошла.
- Тут оба вы виноваты! - крикнул ей вслед Егор Егорыч, не поднимаясь с
своего кресла.
Екатерина Петровна зашла потом, и то больше из приличия, к Сусанне
Николаевне.
- Ну, что, переговорили? - спросила та озабоченным голосом.
- Да, - ответила протяжно Екатерина Петровна.
Выехав от Марфиных, она направилась не домой, а в Кремль, в один из
соборов, где, не видя даже, перед каким образом, упала на колени и начала со
слезами на глазах молиться. За последние два года она все чаще и все
искреннее прибегала к молитве. Дело в том, что Екатерина Петровна почти
насквозь начинала понимать своего супруга, а что в настоящие минуты
происходило в ее душе, - и подумать страшно. Заступаясь во всей предыдущей
сцене за мужа, она почти верила тому, что говорил про Тулузова Егор Егорыч,
и ее кидало даже в холодный пот при мысли, что она, все-таки рожденная и
воспитанная в порядочной семье, разделяла ложе и заключала в свои объятия
вора, убийцу и каторжника!..
Возвратясь домой, она не зашла к мужу, несмотря на то, что собственно
исполняла его поручение. Она оставалась в своей комнате, покуда к ней не
пришла на помощь ее рассудочная способность, наследованная ею от отца. Любви
к Тулузову Екатерина Петровна не чувствовала никакой; если бы и сослали его,
то это, конечно, было бы стыдно и неловко для нее, но и только. Что касается
до имущественного вопроса, то хотя Тулузов и заграбастал все деньги Петра
Григорьича в свои руки, однако недвижимые имения Екатерина Петровна сумела
сберечь от него и делала это таким образом, что едва он заговаривал о пользе
если не продать, то, по крайней мере, заложить какую-нибудь из деревень, так
как на деньги можно сделать выгодные обороты, она с ужасом восклицала: "Ах,
нет, нет, покойный отец мой никогда никому не был должен, и я не хочу
должать!" Сообразив все это, Екатерина Петровна определила себе свой образ
действия и не сочла более нужным скрывать перед мужем свое до того таимое от
него чувство. Тулузов между тем, давно уже слышавший, что жена возвратилась,
и тщетно ожидая, что она придет к нему с должным донесением, потерял,
наконец, терпение и сам вошел к ней.
- Ты застала Марфина? - спросил он строгим голосом, каким обыкновенно
разговаривал с Екатериной Петровной, особенно с тех пор, как произведен был
в действительные статские советники.
- Застала, - отвечала Екатерина Петровна, не поворачивая даже головы к
мужу.
- Что ж тебе набормотал этот старый хрыч?
Екатерина Петровна при этом насмешливо улыбнулась.
- Зачем же ты тогда посылал меня к Марфину, если считаешь его только
старым бормотуном? - проговорила она.
- Потому, что подобные старичишки опаснее всяких змей!.. Узнала ли ты
от него что-нибудь?
- Узнала!
- Что же именно?
- Узнала, что на тебя действительно донес доктор Сверстов, который
лично знал одного молодого Тулузова, что Тулузова этого кто-то убил на
дороге, отняв у него большие деньги, а также и паспорт, который потом у тебя
оказался и с которым ты появился в нашу губернию.
Как ни умел Василий Иваныч скрывать свои душевные ощущения, но при этом
покраснел.
- Разве Тулузов один только и был на свете? - воскликнул он. - Говорила
ли ты это Марфину?
- Нет, не говорила.
- Но как же главного-то не сказать!
- В голову не пришло; вообще Егор Егорыч говорит, что дело это теперь в
руках правительства и что следствие раскроет тут все, что нужно!
- Я без него это знаю и по следствию, конечно, докажу, кто я и откуда.
Им меня ни в чем не уличить!
Екатерина Петровна слегка пожала плечами, как бы думая: "тогда о чем же
разговаривать", и вслух сказала:
- Егор Егорыч, по его словам, будет очень рад, если ты все это
докажешь!
- Рад этому он не будет, это он хитрит, пусть только хоть не мешается в
это дело, от которого ему не может быть ни тепло, ни холодно... Просила ты
его об этом?
- Просила, но он мне сказал, что если по делу окажется, что ты убийца
(на последние слова Екатерина Петровна сделала некоторое ударение), тогда он
будет непременно действовать против тебя!
- На беду его, по делу этого никогда не докажется! - проговорил
Тулузов, рассмеявшись.
Екатерина Петровна на это ничего не сказала.
- Все это вздор и пустяки! - продолжал тот. - На людей, начинающих
возвышаться, всегда возводят множество клевет и сплетен, которые потом, как
комары от холода, сразу все пропадают; главное теперь не в том; я имею к
тебе еще другую, более серьезную для меня просьбу: продать мне твою эту
маленькую деревню Федюхину, в сорок или пятьдесят душ, кажется.
- Это зачем она тебе понадобилась? - спросила Екатерина Петровна
недобрым голосом.
- Затем, чтобы иметь своих крепостных людей, которые гораздо вернее,
усерднее и преданнее служат, да вдобавок еще и страха больше чувствуют, чем
наемные.
- Но зачем я тебе буду продавать эту деревню, когда она и без того
крепостная наша! - возразила тем же недобрым тоном Екатерина Петровна.
- Крепостная, но ваша, а не моя, - это большая разница, и люди это
очень хорошо понимают.
Екатерина Петровна при этом злобно усмехнулась и проговорила:
- Нет, уж ты можешь покупать себе крепостных крестьян у кого тебе
угодно, только не у меня... Я раз навсегда тебе сказала, что ни одной
копейки не желаю более проживать из состояния покойного отца.
- Но вы и не проживете, я не дарить вас прошу мне это именье, а
продать... Вы не поняли, значит, моих слов.
- И продавать не хочу ни за какие деньги! - повторяла свое Екатерина
Петровна.
- Как это глупо! - воскликнул Тулузов.
- По-твоему - глупо, а по-моему - умно, и мне уж наскучило на все
глядеть не своими, а твоими глазами.
Тулузов пожал плечами.
- С тобой сегодня говорить нельзя, - сказал он, - рассвирепела от
болтовни Марфина, как тигрица, и кидается на всех.
- Ты-то пуще добрый! - воскликнула Екатерина Петровна.
- Хоть и не добрый, но не сумасшедший, по крайней мере! - отозвался
насмешливо Тулузов и ушел от жены.
В продолжение всего остального дня супруги не видались больше. Тулузов
тотчас же после объяснения с женой уехал куда-то и возвратился домой очень
поздно. Екатерина же Петровна в семь часов отправилась в театр, где давали
"Гамлета" и где она опять встретилась с Сусанной Николаевной и с Лябьевой, в
ложе которых сидел на этот раз и молодой Углаков, не совсем еще, кажется,
поправившийся после болезни.
Всею публикой, как это было и в "Жизни игрока", владел Мочалов. На
Сусанну Николаевну он произвел еще более сильное впечатление, чем в роли
Жоржа де-Жермани: она, почти ни разу не отвернувшись, глядела на сцену, а
когда занавес опускался, то на публику. Углаков, не удостоенный таким
образом ни одним взглядом, сидел за ее стулом, как скромный школьник. Муза
Николаевна тоже чрезвычайно заинтересовалась пьесой, но зато Екатерина
Петровна вовсе не обращала никакого внимания на то, что происходило на
сцене, и беспрестанно взглядывала на двери ложи, в которой она сидела
одна-одинехонька, и только в четвертом антракте рядом с нею появился
довольно приятной наружности молодой человек. Первая это заметила Муза
Николаевна и, по невольному любопытству, спросила Углакова:
- Вы не знаете, кто этот господин, который сидит в ложе madame
Тулузовой, этой дамы-брюнетки, через три ложи от нас?
Углаков небрежно взглянул на названную ему ложу.
- Это один из театральных жен-премьеров. Он тут на месте: madame
Тулузова из самых дойных коров теперь в Москве!
Муза Николаевна слегка рассмеялась и погрозила ему пальцем, а Сусанна
Николаевна как будто бы и не слыхала ничего из того, о чем они говорили.

VI

По Москве разнеслась страшная молва о том, акибы Лябьев, играя с князем
Индобским в карты, рассорился с ним и убил его насмерть, и что это произошло
в доме у Калмыка, который, когда следствие кончилось, сам не скрывал того и
за одним из прескверных обедов, даваемых Феодосием Гаврилычем еженедельно у
себя наверху близким друзьям своим, подробно рассказал, как это случилось.
- Вот-с, в этих самых стенах, - стал он повествовать, - князь Индобский
подцепил нашего милого Аркашу; потом пролез ко мне в дом, как пролез и к
разным нашим обжорам, коих всех очаровал тем, что умел есть и много ел, а
между тем он под рукою распускал слух, что продает какое-то свое большое
имение, и всюду, где только можно, затевал банк...
- Ну, да, банк, банк! От этих скороспелок все и гибнут! - отозвался
вдруг хозяин, боязливо взглянув на отворенную дверь, из которой он
почувствовал, что тянет несколько свежий воздух.
- Гибнут только дураки от скороспелок, а умные ничего себе, живут! -
возразил ему Калмык и продолжал свой рассказ: - Аркаша, оглоданный до костей
своими проигрышами, вздумал на этом, таком же оглодыше, поправить свои
делишки.
- Ах, барин, барин!.. Не ты бы говорил, не я бы слушала! - воскликнула
вдруг восседавшая на месте хозяйки Аграфена Васильевна. - Кто больше твоего
огладывал Аркашу?.. Ты вот говоришь, что он там милый и размилый, а тебе, я
знаю, ничего, что он сидит теперь в тюрьме.
- Как ничего! - воскликнул в свою очередь Калмык. - Я сам чуть не
угодил вместе с ним в острог попасть.
- Да тебе-то бы давно довлело там быть! - подхватила расходившаяся
Аграфена Васильевна.
- Да и буду, тетенька, там. Мне даже во сне снятся не райские долины, а
места более отдаленные в Сибири, - проговорил кротким голосом и,
по-видимому, нисколько не рассердившийся Калмык.
- Не перебивай, Груня, и не мешай! - остановил жену Феодосий Гаврилыч.
- Рассказывай мне с точностью, - отнесся он к Калмыку, - где это произошло?
- У меня на вечере; человек пятьдесят гостей было. Я, по твоему доброму
совету, не играю больше в банк, а хожу только около столов и наблюдаю, чтобы
в порядке все было.
- Я думаю, - не играешь! - снова отозвалась не вытерпевшая Аграфена
Васильевна.
- Ей-богу, тетенька, не играю, и вот доказательство: я подошел было и
сел около Аркадия, который держал банк, чтобы не задурачился он и не
просмотрел бы чего...
- А пьяны они были? - спросил с некоторою таинственностью Феодосий
Гаврилыч.
- Как водится, на третьем взводе оба.
- А кому из них больше везло? - интересовался с глубокомысленным видом
Феодосий Гаврилыч.
- Аркадию! Бил почти все карты.
Аграфену Васильевну точно что подмывало при этом, и она беспрестанно
переглядывалась то с одним, то с другим из прочих гостей.
- Но из-за чего у них произошла ссора? - снова вопросил с
глубокомысленным видом Феодосий Гаврилыч.
- Из-за того, что этот затхлый князь вдруг рявкнул на всю залу: "Здесь
наверняка обыгрывают, у вас баломут подтасован!" "Как баломут?" - рявкнул и
Аркаша.
- Да, так вот что князь сказал, теперь я понимаю!.. - произнес
глубокомысленно Феодосий Гаврилыч.
- Что ж ты именно понимаешь? - спросил его насмешливо Калмык.
- То, что Лябьев обиделся и должен был выйти из себя! - сблагородничал
Феодосий Гаврилыч.
- Вовсе не должен! - возразил ему с прежнею почти презрительною
усмешкою Калмык. - Я бы на другой же день вызвал этого тухляка на дуэль и
поучил бы его, и никакой бы истории не вышло.
- Но ты мне объясни одно, - допытывался, сохраняя свой серьезный вид,
Феодосий Гаврилыч, - что подерутся за картами, этому я бывал свидетелем; но
чтобы убить человека, - согласись, что странно.
- Ничего нет странного! - отозвался с некоторою запальчивостью Калмык.
- Аркадий, в азарте, хватил его шандалом по голове и прямо в висок... Никто,
я думаю, много после того не надышит.
- Конечно, это правда! - стал соглашаться Феодосий Гаврилыч. - Но, по
городским рассказам, Индобского не то что ударил один Лябьев, а его били и
другие...
- Лябьев еще живой человек, однако этого он не показывает, - возразил
Калмык.
- Не показывает, как рассказывают это, по благородству души своей, и,
зная, что произошло из-за него, принял все на себя.
- Мало ли в Москве наболтают, - произнес с презрением Калмык.
- Наболтать, конечно, что наболтают, - отозвался Феодосий Гаврилыч, -
но все-таки князь, значит, у тебя в доме помер?
- У меня!.. Так что я должен был ехать в полицию и вызвать ту, чтобы
убрали от меня эту падаль.
Когда Янгуржеев говорил это, то его лицо приняло столь неприятное и
почти отвратительное выражение, что Аграфена Васильевна снова не вытерпела и
повторила давно уже данное ее мужем прозвище Янгуржееву: "Дьявол, как есть!"
Калмык, поняв, что это на его счет сказано, заметил ей:
- Что вы, тетенька, меня все дьяволом браните; пожалуй, и я вас назову
ведьмой.
- Э, зови меня, как хочешь! Твоя брань ни у кого на вороту не
повиснет... Я людей не убивала, в карты и на разные плутни не обыгрывала, а
что насчет баломута ты говоришь, так это ты, душенька, не ври, ты его
подкладывал Лябьеву: это еще и прежде замечали за тобой. Аркаша, я знаю, что
не делал этого, да ты-то хотел его руками жар загребать. Разве ты не играл с
ним в половине, одно скажи!
- Играл! - отвечал ей Янгуржеев.
- И отчего так вдруг повезло Аркаше?