Страница:
творчеству" с ницшеанской "волей к власти", которая тоже может быть понята
как притязание субъекта на особые полномочия? Разве в обоих случаях речь не
идет о субъективном протесте против свирепствующей в Новое время эпидемии
нигилизма, которую диагностировали как Ницше, так и Хайдеггер?
Хайдеггер, в ректорской речи четко выразивший согласие с диагнозом
Ницше - "Бог умер", - вполне сознавал, как много у него общего с этим
философом. Во "Времени картины мира" он говорит о Ницше как о мыслителе,
которому почти удалось - но именно что "почти" - преодоление Нового времени.
В этом докладе Хайдеггер резюмирует главную идею своих лекций о Ницше,
которые он читал начиная с 1936 года: мысль Ницше остается скованной
новоевропейским представлением о ценностях. Эпоха, которую Ницше стремился
преодолеть, в конце концов одержала над ним победу и испортила лучшие его
мысли. Хайдеггер хочет понять Ницше глубже, чем тот сам себя понимал. Хочет
опередить его на пути к новому мышлению о бытии. При этом он не
может обойти вопрос о "присвоении" философии Ницше
национал-социалистскими идеологами вроде Альфреда Бойм-лера. Правда,
целесообразность такого присвоения вызывала сомнения как раз у самых
"жестких" нацистских идеологов. Например, Эрнст Крик саркастически
предостерегал от попыток адаптации идей Ницше: "В общем и целом: Ницше был
противником социализма, противником национализма и противником расовой идеи.
Если отвлечься от этих трех аспектов духовного развития, то, вероятно, можно
согласиться с тем, что из него получился бы выдающийся "наци"".
Артур Древc, профессор философии в Карлсруэ, в 1934 году открыто
возмущался "ницшеанским ренессансом". Ницше, по его словам, был "врагом
всего немецкого", возлагал свои надежды на "хорошего европейца" и даже
отводил евреям "главную роль в процессе слияния всех наций". Ницше -
законченный индивидуалист, и ничто не могло быть для него более чуждым, "чем
основополагающий национал-социалистский принцип: "Общее благо превыше
личного блага"". Как утверждал Древc, "в свете всего этого должно показаться
просто невероятным, что Ницше возводят в ранг философа национал-социализма,
ибо, чего ни коснись, он проповедует вещи... прямо противоположные
национал-социализму". Главная причина того, что подобные попытки
возвеличивания Ницше повторяются вновь и вновь, "видимо, заключается в
следующем... сегодня большинство людей, высказывающихся о Ницше, выхватывают
лишь "изюминки" из его "философского" пирога и из-за присущей ему
афористичной манеры письма вообще не имеют сколько-нибудь ясного
представления о системе его мышления".
Однако Альфреду Боймлеру, чья книга "Ницше, философ и политик" (1931)
пользовалась большим успехом, удалось совершить хитрый трюк - извлечь
"изюминки" и одновременно в определенной мере удержать в поле зрения
"систему мышления". Боймлер разрабатывал такие темы, как философия "воли к
власти" и экспериментирование Ницше с биологизмом его времени. Дарвинистская
концепция "жизненных сил"; идея "расы господ" и рассуждения о творческом
инстинкте, предлагающие воспринимать человеческий конгломерат как пластичный
и податливый материал; замена морали виталистским децизионизмом - из таких
элементов Боймлер построил свой вариант ницшеанской философии, в котором,
правда, не нашел места для теории "вечного возвращения". "В действительности
эта идея, даже если взглянуть на нее изнутри самой ницшеанской системы, не
имеет никакой значимости", - писал Боймлер. Зато он
соглашался с Ницше в том, что следует отвергнуть традиционную
метафизику: ибо не существует никакого сверхчувственного мира ценностей и
идей и, естественно, нет никакого Бога; миром правят только инстинкты.
Боймлеру оставалось лишь слегка радикализировать свою "физиологическую"
интерпретацию Ницше, чтобы вывести из нее философию "расы" и "крови".
Однако и в самом деле мистика крови и расы является одним из возможных
следствий концепции "воли к власти" (понимаемой в физиологическом смысле).
Так полагал и Хайдеггер, но он, в отличие от Боймлера, оценивал это
следствие негативно: "Для Ницше субъективность безусловна как субъективность
тела, т.е. влечений и аффектов, т. е. воли к власти... Безусловное существо
субъективности развертывается поэтому с необходимостью как brutalitas
животной bestialitas. В конце метафизики стоит тезис: Homo est brutum
bestiale [1]. Слово Ницше о "белокурой бестии" - не случайное преувеличение,
а обозначение и признак ситуации, в которой он сознательно находился, не
будучи в состоянии обозреть ее бытийно-исторические связи" (Европейский
нигилизм, 147-148).
1 "Человек есть животная тупость" (лат).
Прославление "белокурой бестии", по Хайдеггеру, является
нигилистическим следствием "выдвижения "субъекта"" (там же, 118).
Самому Хайдеггеру тоже пришлось выслушивать от нацистских идеологов
упреки в "нигилизме". Мы уже цитировали высказывание Крика, который в 1934
году писал: "Смысл этой [хайдеггеровской] философии - откровенный атеизм и
метафизический нигилизм, представленный у нас преимущественно еврейскими
литераторами, то есть фермент, способствующий разложению и распаду немецкого
народа". В лекциях о Ницше Хайдеггер, так сказать, повернул копье другим
концом и попытался доказать, что идея "воли к власти", которую взяли на
вооружение нацистские идеологи, является не преодолением, а, наоборот,
завершением нигилизма, хотя адепты Ницше и не отдают себе в этом отчета. Так
лекции о Ницше превратились во фронтальное наступление на деградировавшую
метафизику расизма и биологизма. Хайдеггер соглашается с тем, что идеи Ницше
отчасти могут быть использованы господствующей идеологией, от которой сам он
отстраняется. С другой стороны, он тоже пытается опереться на Ницше, но при
этом представляет собственное мышление как преодоление Ницше - на
ницшеанском же пути.
Ницше хотел разрушить традиционную метафизику, исходя из вполне
метафизического постулата, в шеллинговской формулировке звучавшего так:
"Воление есть прабытие" [1]. Однако ницшеанское понимание воли отличалось от
традиционного, просуществовавшего вплоть до Шопенгауэра. В представлении
Ницше воля была не желанием, не смутным инстинктом, а способностью
повелевать ("Воля предполагает, что нечто повелевается" [2]), силой,
позволяющей бытию расти. "Иметь... волю вообще - это то же самое, что желать
стать сильнее, желать расти..." [3]
1 Шеллинг Ф. Соч. в 2 т. Т. 2. М.: Мысль, 1989. С. 101.
2 Ницше Ф. Воля к власти. С. 337.
3 Там же. С. 341.
Воля - это воля к накоплению жизненной силы. По Ницше, сохранить себя
можно только одним способом - следуя логике накопления. Все то, что имеет
лишь силу, потребную для самосохранения, гибнет. Сохраняет себя то, что
увеличивается, становится более интенсивным, расширяется. У живого нет
никакой трансцендентной цели, но ему имманентно присуще ощущение правильного
направления: оно стремится к наращиванию интенсивности и к успеху. И
пытается интегрировать все чуждое ему в сферу своей власти, в свой образ
мировосприятия (гештальт). Живое упрочивает и расширяет свою власть,
подминая под себя то, над чем оно властвует. Речь идет об энергетическом
процессе, который, будучи таковым, "бессмыслен", ибо не соотнесен ни с какой
целью более высокого порядка. Значит ли это, что идеи Ницше нигилистичны?
Сам Ницше характеризовал свое учение как преодоление нигилизма посредством
его полного исчерпания.
Он хотел полностью исчерпать нигилизм, и потому раскрывал тайное
присутствие нигилизма в долгой истории метафизического смыслополагания.
Люди, по мнению Ницше, всегда считали "ценностями" то, что способствовало
сохранению и увеличению их собственной воли к власти или могло защитить их
от каких-то чужеродных сверхмощных сил. Следовательно, за каждым ценностным
суждением скрывается воля к власти. Это касается и "высших ценностей" -
Бога, идей, сверхчувственного. Однако воля к власти долгое время оставалась
"непрозрачной" для самой себя. Она приписывала сверхъестественное
происхождение тому, что на самом деле было ее созданием. Люди верили, что
нашли некие самостоятельные сущности, тогда как в действительности эти
сущности были их же изобретениями, порождения-
ми их воли к власти. Люди не сознавали, что обладают энергией,
способной формировать ценности. Они охотнее становились жертвами и
получателями даров, нежели преступниками и дарителями - межет быть, потому,
что боялись собственной свободы. Этот очень важный процесс - обесценивание
заложенной в людях способности формировать ценности - еще более форсировался
из-за наличия общепризнанных трансцендентных ценностей. Ибо в сравнении с
последними все посюстороннее, телесное и бренное девальвировалось. Очевидно,
людям не хватало мужества, чтобы смириться со своей бренностью. А в
результате трансцендентные ценности, изобретенные для защиты от ничтожения и
бренности, сами стали силой, направленной на нигилистическое обесценение
жизни. Пребывая под "небом идей", люди в принципе не могут правильно
относиться к миру. Ницше хочет окончательно разрушить "небо идей" (это и
было бы полным исчерпанием нигилизма); тогда люди, наконец, научились бы
тому, что значит "хранить верность земле", - и тем самым преодолели бы
нигилизм.
Бог умер, но, согласно поставленному философом диагнозу, осталась
закоснелость смирения, и "неслыханное", к которому призывает Ницше, должно
заключаться в избавлении от этой закоснелости, в прорыве к опьяняющему,
эйфорическому принятию дионисийской жизни. Главное дли Ницше - придать
статус святости земному существованию. Именно в этом видит он отличие своего
учения от обычного, "трезвого" нигилизма. Современный нигилизм утрачивает
потусторонний мир, не обретая мира посюстороннего. Ницше же хочет показать
на примере искусства, что можно приобретать, даже когда теряешь. Все виды
экстаза, восторга, небесного упоения, все особо интенсивные чувства, которые
ранее сопрягались исключительно с потусторонним миром, отныне должны
сконцентрироваться на земной жизни. Нужно сохранить силы, потребные для
трансцендирования, но перевести их в плоскость имманентного. Уметь
преодолевать любые барьеры и при этом "хранить верность земле" - вот чего
ожидает Ницше от своего "сверхчеловека", человека будущего. Сверхчеловек,
каким он видится Ницше, свободен от религии, но не от сознания того, что он
ее потерял; он как бы вобрал религию в себя. Поэтому и учение Ницше о
"вечном возвращении того же самого" не отмечено печатью пессимизма,
усталости от мира. Время, движущееся по кругу, не опустошает жизнь,
показывая бессмысленность и тщету человеческих деяний; напротив, по Ницше,
мысль о "вечном возвращении того же самого" делает земное существование еще
более насыщенным; Ницше предлагает человеку свой императив: ты должен
проживать каждый миг так, чтобы без боязни желать его повторения. Da capo!
[1]
Однако вернемся к Хайдеггеру. Он следует за Ницше, когда тот критикует
идеализм и даже когда призывает "хранить верность земле". Но дальше их пути
расходятся." Хайдеггер полагает, что Ницше со своей философией "воли к
власти" как раз и не смог остаться верным земле. Для Хайдеггера "хранить
верность земле" значит: будучи вовлеченным в сущее, не забывать о бытии.
Ницше же, по мнению Хайдеггера, исходя из принципа воли к власти, собирает
весь мир вокруг оценивающего этот мир человека. Бытие, с которым человек
имеет дело и к которому сам принадлежит, в своей совокупности
рассматривается как "ценность". Человек каждый раз ошибочно принимает бытие
за нечто такое, что в данный момент имеет для него ценность. Ницше хотел,
чтобы человек осмелился, наконец, быть самим собой, "распрямился". Хайдеггер
говорит: человек не просто распрямился, но и "выдвинулся '"поверх" себя";
произошло "выдвижение "поверх" себя" техники и масс, ибо только овладев
техникой, массы смогут полностью превратиться в тех "последних людей", о
которых писал Ницше; "моргая" [2], эти люди заползут в свои скорлупки,
устроят свое маленькое счастье и будут крайне жестоко обороняться против
всего, что сочтут угрозой для своей безопасности и собственности. "Человек,
- продолжает свою мысль Хайдеггер, теперь уже имея в виду современное ему
немецкое общество, - выдвигается "поверх" себя, мир становится предметом...
Сама земля отныне может показываться только как предмет для захвата...
Природа предстает повсюду... как объект технического освоения". По
Хайдеггеру, основу для всего этого заложил уже Ницше, поскольку рассматривал
бытие только с точки зрения эстетической, теоретической, этической и
практической оценки, а значит, подходил к нему с неправильной установкой. В
свете концепции "воли к власти" мир есть не более чем совокупность "условий,
влияющих на самосохранение и увеличение [жизненной силы]".
1 Начни все сначала! (ит.).
2 Ср.: ""Счастье найдено нами", - говорят последние люди и моргают"
(Ницше Ф. Так говорил Заратустра. С. 16).
"Но можно ли вообще, - спрашивает Хайдеггер, - ценить бытие выше, чем
это делается, когда оно специально возводится в ранг ценности?" И отвечает:
"Уже из-за одного того, что бытие признается ценностью, оно низводится до
уровня условия, установленного волей к власти", и в результате "путь к
познанию бытия как такового делается непроходимым".
Под "познанием бытия", как мы уже знаем, имеется в виду не познание
какого-то высшего мира, а осознание неисчерпаемости действительности и
изумление от того, что в ее средоточии с появлением человека разомкнулось
"открытое место", где природа открывает глаза и замечает, что она есть.
Познавая бытие, человек открывает самого себя как свободное пространство.
Открывает, что он не пленен сущим, не "увяз" в нем. Что, находясь среди
вещей, он имеет "люфт" - как колесо на ступице, которое без "люфта" не могло
бы двигаться. Проблема бытия, говорит Хайдеггер, в конечном счете есть
"проблема свободы".
Познание бытия становится невозможным повсюду, где индивид или целые
культуры застывают, окостеневают в своих ритуалах обращения с
действительностью - в теоретическом, практическом или нравственном смысле;
если они оказываются пленниками собственных проектов, а значит, утрачивают
сознание относительности своего отношения к бытию и силу, потребную, чтобы
изменить это отношение. Речь идет об относительности того, что мы делаем, с
точки зрения "великого сокровенного потока" (Хайдеггер) времени, по которому
движутся, как утлые плоты, наши истины и культуры.
Выходит, что бытие вовсе не есть спасительное Нечто; бытие, если
говорить без ложного пафоса, это пограничное понятие, обозначающее
совокупность всех уже имевших место в действительности, только мыслимых и
еще не мыслимых способов отношения к бытию. Соответственно, история бытия
для Хайдеггера является исторической последовательностью основополагающих
способов отношения к бытию. Во "Времени картины мира" Хайдеггер дал краткий
очерк этой последовательности способов отношения к бытию - их можно также
назвать культурными парадигмами. Последовательность как таковая не реализует
никакого внеположного ей "высшего смысла". По мнению Хайдеггера, она скорее
обусловливается игрой разных возможностей. По этому поводу в одной его более
поздней работе говорится: "Бытие... не имеет под собой никакой твердой
основы, оно [играет] как бездна... Один прыжок - и мышление оказывается
втянутым в эту игру, где на кон поставлена наша человеческая сущность".
Мышление о бытии было в представлении Хайдеггера таким "игровым"
движением самораскрытия навстречу необъятному горизонту возможных способов
отношения к бытию. Поэтому бесполезно искать у Хайдеггера ответа на вопрос,
что же такое бытие: это значило бы требовать от него определения чего-то
такого, что само по себе является горизонтом всех возможных определений. А
поскольку вопрошание о бытии есть не что иное, как открытие такого
горизонта, смысл вопрошания заключается вовсе не в том, что на него может
быть получен ответ. Одна из хайдегтеровских формул, опровергающих
предположение, что люди в конце концов все-таки найдут ответ на вопрос о
бытии, приводится в лекциях о Ницше: "Бытие есть отказ... (Mit dem Sein ist
es nichts...)" (Европейский нигилизм, 174). Это означает: бытие не есть
Нечто, за которое можно было бы "держаться". В отличие от фиксирующих
какие-то взгляды и дающих ощущение надежности мировоззрений, оно способно
растворить в себе, сделать текучим и неопределенным абсолютно все.
Вопрошание о бытии должно помешать миру превратиться в застывшую "картину
мира". Когда Хайдеггер заметил, что само понятие "бытие" может быть
воспринято в качестве одной из картин мира, он завел привычку писать это
слово через ипсилон (Seyn, "Бытие"), а если иногда и писал нормально, то
непременно подчеркивал его (Sein).
По мнению Хайдеггера, даже Ницше был одним из философов "времени
картины мира".
И действительно, мышление Ницше кажется образцом закрытости - особенно
в той его части, что связана с доктриной "вечного возвращения того же
самого". Эта доктрина упраздняет временное измерение, потому что
предполагает замыкание времени в круг; а между тем сам Ницше, следуя
Гераклитовой концепции "становления", намеревался мыслить в категориях
времени. В этом, может быть, и состоит суть противоположности между учениями
обоих философов: Ницше мыслит время в связи с динамикой воли к власти, но в
учении о "вечном возвращении" "закругляет" временной вектор, вновь обращая
его к бытию. Хайдеггер же пытается до конца продумать мысль о том, что смысл
бытия есть время. Ницше выводит бытие из времени; Хайдеггер же, напротив,
выводит время из бытия.
Японскому философу Нисиде [1] принадлежит красивая метафора: все
религии, смысловые системы, культуры суть всего лишь непрочные плоты,
которые люди сооружают прямо в открытом море и потом в течение какого-то
недолгого срока плывут на них сквозь время. Ницше, как думал о нем
Хайдеггер, опьяненный своей новаторской исследовательской работой и
торжествовавший, потому что ему удалось-таки соорудить плот, как-то упустил
из виду вздымавшиеся в открытом море волны. Это было забвением бытия. Сам же
Хайдеггер не хотел совершать подобной ошибки и потому, вопрошая о бытии, тем
самым постоянно напоминал себе о переменчивости судьбы.
1 Китаро Нисида (1870-1945) - японский философ-идеалист, основатель так
называемой киотской школы; автор работ "Самосознающая система общего"
(1920), "Определение небытия в самосознании" (1931), "Основной вопрос в
философии" (1933). Истолковывал Небытие с позиций учения дзэн - как
всеобъемлющий универсум, который, "будучи всем, сам есть ничто". Согласно
его основной философской концепции, истинное бытие постигается интуитивно
благодаря особому "способу рассмотрения вещей", или "способу осознания
себя", позволяющему преодолеть противоположность объективного и
субъективного.
Однако на самом деле, как заметил Карл Левит в одной критической статье
по поводу хайдеггеровских лекций о Ницше, это еще большой вопрос, кто из них
двоих, Хайдеггер или Ницше, мыслил более радикально и открыто, а кто пытался
укрыться под "перекрытиями" общих понятий. Ведь все-таки для Ницше его
всеохватная концепция "дионисийской" жизни была отнюдь не прочным арочным
перекрытием, не "несущей опорой", а, напротив, той бездной, что грозит
поглотить все наши "аполлоновские" постройки, возводимые с целью самозащиты.
Может быть, именно Ницше мог бы предъявить Хайдеггеру упрек в том, что тот
недостаточно радикально преодолевал свою потребность в надежном укрытии.
Может, хайдеггеровское "бытие" показалось бы ему всего лишь декорацией в
духе Платона - большим миром на заднем плане, само присутствие которого
защищает и укрывает в потаенности наш маленький мир.
Анализируя доктрину "вечного возвращения того же самого", Хайдеггер
внезапно заговаривает о том, что Ницше утаил лучшие свои прозрения,
поскольку не нашел "места для [их] развертывания" (N I, 264). И цитирует
слова Ницше: "Едва поделившись с кем-то своими познаниями, человек перестает
любить их так, как любил прежде".
Хайдеггер с таким пониманием комментирует молчание Ницше, что мы сразу
же догадываемся - он говорит здесь и о себе самом: "Если бы мы знали только
то, что опубликовал сам Ницше, то не имели бы ни малейшего представления об
идеях, к которым он уже пришел, которые разрабатывал и о которых постоянно
думал, но которые до поры придерживал. Только ознакомление с его рукописным
наследием впервые дало возможность составить отчетливую картину" (N I, 266).
Когда Хайдеггер писал эти строки, сам он работал над рукописью, которую
"до поры придерживал", продумывал мысли, время для обнародования которых,
как он полагал, еще не пришло. Рукопись называлась "К делу философии" и
имела подзаголовок: "О событии".
Философский дневник Хайдеггера: "К делу философии". Хайдеггер
перебирает философские четки. Большая шарманка. Малые небесные странствия.
Словообилъное немотствование.
"Официальная" версия хайдеггеровской концепции бытия около 1938 года
сводилась к следующему: "Бытие есть отказ..." Бытие ускользает, если мы
хотим непосредственно его ухватить. Ибо все, что мы "ухватываем", именно
из-за этого "ухватывания" превращается в нечто сущее. В предметы, которые мы
можем ввести в систему нашего знания или систему наших ценностей, можем
распределить по неким рубрикам, расчленить на составные части, использовать
в качестве масштаба, сделать именами нарицательными и пустить в дальнейший
оборот. Все это не есть бытие, но все это существует потому, что мы
находимся в определенном отношении к бытию. Это отношение - открытый
горизонт, в котором нам встречается все сущее. И смысл вопроса о бытии вовсе
не в поисках Высшего Сущего, некогда именовавшегося Богом, а в том, что
вопрос этот должен создать дистанцию, которая позволяла бы нам осознавать
наше отношение к бытию. Однако характер этого осознания меняется. Человек
замечает, что по отношению к миру он "свободен", что в нем самом открылось
"свободное пространство".
В лекциях о Ницше имеется один темный намек, который наводит нас на
след другой версии хайдеггеровского вопроса о бытии. "Как только человек,
смотрящий на бытие, позволяет последнему захватить его, он оказывается
выдвинутым "поверх" себя, то есть как бы распростертым между собой и бытием,
пребывающим вне себя. Это состояние выдвинутости-поверх-себя и
привлеченности-к-самому-бытию есть "эрос"" (N I, 226).
Заметки "К делу философии", которые писались между 1936 и 1938 годами и
тогда не предназначались для публикации, - единственный документ,
посвященный этому философскому эросу. Хайдеггер хочет оказаться "выдвинутым
"поверх" себя". Выдвинутым какой силой? Силой собственных мыслительных
упражнений. Выдвинутым, чтобы приблизиться к чему? На этот вопрос трудно
ответить, если не впутывать в игру представления о Боге христианского
Запада. И все же в заметках постоянно идет речь о Боге - правда, о таком,
какого христианская традиция еще не знает. Этот Бог возникает из бытийного
мышления. Бог, Который, согласно представлениям верующих, сотворил бытие из
Ничто, у Хайдеггера Сам сотворен из Ничто. Его вызывает экстатическое
мышление.
Читая "К делу философии", мы словно становимся свидетелями того, как
Хайдеггер посредством горячечных понятий и литании из отрывочных фраз
переводит себя в "иное состояние". Эти заметки - лаборатория, где
изобретается новый способ говорения о Боге. Хайдеггер ставит эксперименты
над самим собой, чтобы выяснить, возможно ли создать религию, не имеющую
положительного учения.
Сначала Хайдеггер действует, следуя классическим образцам учреждения
новых религий: "изобретение" Бога начинается с инсценировки "сумерек богов".
Ложные боги должны исчезнуть, ибо нужно прежде всего освободить место для
истинного Бога. С этой целью Хайдеггер повторяет свою (уже известную нам)
критику мышления Нового времени. Суть его критики сводится к тому, что Бог
тоже стал одним из предметов, доступных для рассудка или воображения. Но
поскольку такого рода представления о Боге в Новое время поблекли, их место
заняли эрзац-представления - о высшем благе, "первопричине" или о смысле
истории. Все это должно исчезнуть, ибо относится к сущему, Бытие же сможет
показать себя лишь после того, как сущее будет "повержено и опрокинуто".
Итак, хайдеггеровские упражнения в мышлении о бытии начинаются с
опустошения. Таким же образом надеялись познать своего Бога Мастер Экхарт и
Якоб Беме: они полагали, что Он наполняет Своей действительностью только
опустошенные сердца.
Какой же Бог приходит в опустошенное мышление Хайдеггера? Философ очень
осторожно приоткрывает свою тайну. "Отважимся на непосредственное слово...",
- пишет он; и далее: "Бытие есть трепет перед божествованием (die
как притязание субъекта на особые полномочия? Разве в обоих случаях речь не
идет о субъективном протесте против свирепствующей в Новое время эпидемии
нигилизма, которую диагностировали как Ницше, так и Хайдеггер?
Хайдеггер, в ректорской речи четко выразивший согласие с диагнозом
Ницше - "Бог умер", - вполне сознавал, как много у него общего с этим
философом. Во "Времени картины мира" он говорит о Ницше как о мыслителе,
которому почти удалось - но именно что "почти" - преодоление Нового времени.
В этом докладе Хайдеггер резюмирует главную идею своих лекций о Ницше,
которые он читал начиная с 1936 года: мысль Ницше остается скованной
новоевропейским представлением о ценностях. Эпоха, которую Ницше стремился
преодолеть, в конце концов одержала над ним победу и испортила лучшие его
мысли. Хайдеггер хочет понять Ницше глубже, чем тот сам себя понимал. Хочет
опередить его на пути к новому мышлению о бытии. При этом он не
может обойти вопрос о "присвоении" философии Ницше
национал-социалистскими идеологами вроде Альфреда Бойм-лера. Правда,
целесообразность такого присвоения вызывала сомнения как раз у самых
"жестких" нацистских идеологов. Например, Эрнст Крик саркастически
предостерегал от попыток адаптации идей Ницше: "В общем и целом: Ницше был
противником социализма, противником национализма и противником расовой идеи.
Если отвлечься от этих трех аспектов духовного развития, то, вероятно, можно
согласиться с тем, что из него получился бы выдающийся "наци"".
Артур Древc, профессор философии в Карлсруэ, в 1934 году открыто
возмущался "ницшеанским ренессансом". Ницше, по его словам, был "врагом
всего немецкого", возлагал свои надежды на "хорошего европейца" и даже
отводил евреям "главную роль в процессе слияния всех наций". Ницше -
законченный индивидуалист, и ничто не могло быть для него более чуждым, "чем
основополагающий национал-социалистский принцип: "Общее благо превыше
личного блага"". Как утверждал Древc, "в свете всего этого должно показаться
просто невероятным, что Ницше возводят в ранг философа национал-социализма,
ибо, чего ни коснись, он проповедует вещи... прямо противоположные
национал-социализму". Главная причина того, что подобные попытки
возвеличивания Ницше повторяются вновь и вновь, "видимо, заключается в
следующем... сегодня большинство людей, высказывающихся о Ницше, выхватывают
лишь "изюминки" из его "философского" пирога и из-за присущей ему
афористичной манеры письма вообще не имеют сколько-нибудь ясного
представления о системе его мышления".
Однако Альфреду Боймлеру, чья книга "Ницше, философ и политик" (1931)
пользовалась большим успехом, удалось совершить хитрый трюк - извлечь
"изюминки" и одновременно в определенной мере удержать в поле зрения
"систему мышления". Боймлер разрабатывал такие темы, как философия "воли к
власти" и экспериментирование Ницше с биологизмом его времени. Дарвинистская
концепция "жизненных сил"; идея "расы господ" и рассуждения о творческом
инстинкте, предлагающие воспринимать человеческий конгломерат как пластичный
и податливый материал; замена морали виталистским децизионизмом - из таких
элементов Боймлер построил свой вариант ницшеанской философии, в котором,
правда, не нашел места для теории "вечного возвращения". "В действительности
эта идея, даже если взглянуть на нее изнутри самой ницшеанской системы, не
имеет никакой значимости", - писал Боймлер. Зато он
соглашался с Ницше в том, что следует отвергнуть традиционную
метафизику: ибо не существует никакого сверхчувственного мира ценностей и
идей и, естественно, нет никакого Бога; миром правят только инстинкты.
Боймлеру оставалось лишь слегка радикализировать свою "физиологическую"
интерпретацию Ницше, чтобы вывести из нее философию "расы" и "крови".
Однако и в самом деле мистика крови и расы является одним из возможных
следствий концепции "воли к власти" (понимаемой в физиологическом смысле).
Так полагал и Хайдеггер, но он, в отличие от Боймлера, оценивал это
следствие негативно: "Для Ницше субъективность безусловна как субъективность
тела, т.е. влечений и аффектов, т. е. воли к власти... Безусловное существо
субъективности развертывается поэтому с необходимостью как brutalitas
животной bestialitas. В конце метафизики стоит тезис: Homo est brutum
bestiale [1]. Слово Ницше о "белокурой бестии" - не случайное преувеличение,
а обозначение и признак ситуации, в которой он сознательно находился, не
будучи в состоянии обозреть ее бытийно-исторические связи" (Европейский
нигилизм, 147-148).
1 "Человек есть животная тупость" (лат).
Прославление "белокурой бестии", по Хайдеггеру, является
нигилистическим следствием "выдвижения "субъекта"" (там же, 118).
Самому Хайдеггеру тоже пришлось выслушивать от нацистских идеологов
упреки в "нигилизме". Мы уже цитировали высказывание Крика, который в 1934
году писал: "Смысл этой [хайдеггеровской] философии - откровенный атеизм и
метафизический нигилизм, представленный у нас преимущественно еврейскими
литераторами, то есть фермент, способствующий разложению и распаду немецкого
народа". В лекциях о Ницше Хайдеггер, так сказать, повернул копье другим
концом и попытался доказать, что идея "воли к власти", которую взяли на
вооружение нацистские идеологи, является не преодолением, а, наоборот,
завершением нигилизма, хотя адепты Ницше и не отдают себе в этом отчета. Так
лекции о Ницше превратились во фронтальное наступление на деградировавшую
метафизику расизма и биологизма. Хайдеггер соглашается с тем, что идеи Ницше
отчасти могут быть использованы господствующей идеологией, от которой сам он
отстраняется. С другой стороны, он тоже пытается опереться на Ницше, но при
этом представляет собственное мышление как преодоление Ницше - на
ницшеанском же пути.
Ницше хотел разрушить традиционную метафизику, исходя из вполне
метафизического постулата, в шеллинговской формулировке звучавшего так:
"Воление есть прабытие" [1]. Однако ницшеанское понимание воли отличалось от
традиционного, просуществовавшего вплоть до Шопенгауэра. В представлении
Ницше воля была не желанием, не смутным инстинктом, а способностью
повелевать ("Воля предполагает, что нечто повелевается" [2]), силой,
позволяющей бытию расти. "Иметь... волю вообще - это то же самое, что желать
стать сильнее, желать расти..." [3]
1 Шеллинг Ф. Соч. в 2 т. Т. 2. М.: Мысль, 1989. С. 101.
2 Ницше Ф. Воля к власти. С. 337.
3 Там же. С. 341.
Воля - это воля к накоплению жизненной силы. По Ницше, сохранить себя
можно только одним способом - следуя логике накопления. Все то, что имеет
лишь силу, потребную для самосохранения, гибнет. Сохраняет себя то, что
увеличивается, становится более интенсивным, расширяется. У живого нет
никакой трансцендентной цели, но ему имманентно присуще ощущение правильного
направления: оно стремится к наращиванию интенсивности и к успеху. И
пытается интегрировать все чуждое ему в сферу своей власти, в свой образ
мировосприятия (гештальт). Живое упрочивает и расширяет свою власть,
подминая под себя то, над чем оно властвует. Речь идет об энергетическом
процессе, который, будучи таковым, "бессмыслен", ибо не соотнесен ни с какой
целью более высокого порядка. Значит ли это, что идеи Ницше нигилистичны?
Сам Ницше характеризовал свое учение как преодоление нигилизма посредством
его полного исчерпания.
Он хотел полностью исчерпать нигилизм, и потому раскрывал тайное
присутствие нигилизма в долгой истории метафизического смыслополагания.
Люди, по мнению Ницше, всегда считали "ценностями" то, что способствовало
сохранению и увеличению их собственной воли к власти или могло защитить их
от каких-то чужеродных сверхмощных сил. Следовательно, за каждым ценностным
суждением скрывается воля к власти. Это касается и "высших ценностей" -
Бога, идей, сверхчувственного. Однако воля к власти долгое время оставалась
"непрозрачной" для самой себя. Она приписывала сверхъестественное
происхождение тому, что на самом деле было ее созданием. Люди верили, что
нашли некие самостоятельные сущности, тогда как в действительности эти
сущности были их же изобретениями, порождения-
ми их воли к власти. Люди не сознавали, что обладают энергией,
способной формировать ценности. Они охотнее становились жертвами и
получателями даров, нежели преступниками и дарителями - межет быть, потому,
что боялись собственной свободы. Этот очень важный процесс - обесценивание
заложенной в людях способности формировать ценности - еще более форсировался
из-за наличия общепризнанных трансцендентных ценностей. Ибо в сравнении с
последними все посюстороннее, телесное и бренное девальвировалось. Очевидно,
людям не хватало мужества, чтобы смириться со своей бренностью. А в
результате трансцендентные ценности, изобретенные для защиты от ничтожения и
бренности, сами стали силой, направленной на нигилистическое обесценение
жизни. Пребывая под "небом идей", люди в принципе не могут правильно
относиться к миру. Ницше хочет окончательно разрушить "небо идей" (это и
было бы полным исчерпанием нигилизма); тогда люди, наконец, научились бы
тому, что значит "хранить верность земле", - и тем самым преодолели бы
нигилизм.
Бог умер, но, согласно поставленному философом диагнозу, осталась
закоснелость смирения, и "неслыханное", к которому призывает Ницше, должно
заключаться в избавлении от этой закоснелости, в прорыве к опьяняющему,
эйфорическому принятию дионисийской жизни. Главное дли Ницше - придать
статус святости земному существованию. Именно в этом видит он отличие своего
учения от обычного, "трезвого" нигилизма. Современный нигилизм утрачивает
потусторонний мир, не обретая мира посюстороннего. Ницше же хочет показать
на примере искусства, что можно приобретать, даже когда теряешь. Все виды
экстаза, восторга, небесного упоения, все особо интенсивные чувства, которые
ранее сопрягались исключительно с потусторонним миром, отныне должны
сконцентрироваться на земной жизни. Нужно сохранить силы, потребные для
трансцендирования, но перевести их в плоскость имманентного. Уметь
преодолевать любые барьеры и при этом "хранить верность земле" - вот чего
ожидает Ницше от своего "сверхчеловека", человека будущего. Сверхчеловек,
каким он видится Ницше, свободен от религии, но не от сознания того, что он
ее потерял; он как бы вобрал религию в себя. Поэтому и учение Ницше о
"вечном возвращении того же самого" не отмечено печатью пессимизма,
усталости от мира. Время, движущееся по кругу, не опустошает жизнь,
показывая бессмысленность и тщету человеческих деяний; напротив, по Ницше,
мысль о "вечном возвращении того же самого" делает земное существование еще
более насыщенным; Ницше предлагает человеку свой императив: ты должен
проживать каждый миг так, чтобы без боязни желать его повторения. Da capo!
[1]
Однако вернемся к Хайдеггеру. Он следует за Ницше, когда тот критикует
идеализм и даже когда призывает "хранить верность земле". Но дальше их пути
расходятся." Хайдеггер полагает, что Ницше со своей философией "воли к
власти" как раз и не смог остаться верным земле. Для Хайдеггера "хранить
верность земле" значит: будучи вовлеченным в сущее, не забывать о бытии.
Ницше же, по мнению Хайдеггера, исходя из принципа воли к власти, собирает
весь мир вокруг оценивающего этот мир человека. Бытие, с которым человек
имеет дело и к которому сам принадлежит, в своей совокупности
рассматривается как "ценность". Человек каждый раз ошибочно принимает бытие
за нечто такое, что в данный момент имеет для него ценность. Ницше хотел,
чтобы человек осмелился, наконец, быть самим собой, "распрямился". Хайдеггер
говорит: человек не просто распрямился, но и "выдвинулся '"поверх" себя";
произошло "выдвижение "поверх" себя" техники и масс, ибо только овладев
техникой, массы смогут полностью превратиться в тех "последних людей", о
которых писал Ницше; "моргая" [2], эти люди заползут в свои скорлупки,
устроят свое маленькое счастье и будут крайне жестоко обороняться против
всего, что сочтут угрозой для своей безопасности и собственности. "Человек,
- продолжает свою мысль Хайдеггер, теперь уже имея в виду современное ему
немецкое общество, - выдвигается "поверх" себя, мир становится предметом...
Сама земля отныне может показываться только как предмет для захвата...
Природа предстает повсюду... как объект технического освоения". По
Хайдеггеру, основу для всего этого заложил уже Ницше, поскольку рассматривал
бытие только с точки зрения эстетической, теоретической, этической и
практической оценки, а значит, подходил к нему с неправильной установкой. В
свете концепции "воли к власти" мир есть не более чем совокупность "условий,
влияющих на самосохранение и увеличение [жизненной силы]".
1 Начни все сначала! (ит.).
2 Ср.: ""Счастье найдено нами", - говорят последние люди и моргают"
(Ницше Ф. Так говорил Заратустра. С. 16).
"Но можно ли вообще, - спрашивает Хайдеггер, - ценить бытие выше, чем
это делается, когда оно специально возводится в ранг ценности?" И отвечает:
"Уже из-за одного того, что бытие признается ценностью, оно низводится до
уровня условия, установленного волей к власти", и в результате "путь к
познанию бытия как такового делается непроходимым".
Под "познанием бытия", как мы уже знаем, имеется в виду не познание
какого-то высшего мира, а осознание неисчерпаемости действительности и
изумление от того, что в ее средоточии с появлением человека разомкнулось
"открытое место", где природа открывает глаза и замечает, что она есть.
Познавая бытие, человек открывает самого себя как свободное пространство.
Открывает, что он не пленен сущим, не "увяз" в нем. Что, находясь среди
вещей, он имеет "люфт" - как колесо на ступице, которое без "люфта" не могло
бы двигаться. Проблема бытия, говорит Хайдеггер, в конечном счете есть
"проблема свободы".
Познание бытия становится невозможным повсюду, где индивид или целые
культуры застывают, окостеневают в своих ритуалах обращения с
действительностью - в теоретическом, практическом или нравственном смысле;
если они оказываются пленниками собственных проектов, а значит, утрачивают
сознание относительности своего отношения к бытию и силу, потребную, чтобы
изменить это отношение. Речь идет об относительности того, что мы делаем, с
точки зрения "великого сокровенного потока" (Хайдеггер) времени, по которому
движутся, как утлые плоты, наши истины и культуры.
Выходит, что бытие вовсе не есть спасительное Нечто; бытие, если
говорить без ложного пафоса, это пограничное понятие, обозначающее
совокупность всех уже имевших место в действительности, только мыслимых и
еще не мыслимых способов отношения к бытию. Соответственно, история бытия
для Хайдеггера является исторической последовательностью основополагающих
способов отношения к бытию. Во "Времени картины мира" Хайдеггер дал краткий
очерк этой последовательности способов отношения к бытию - их можно также
назвать культурными парадигмами. Последовательность как таковая не реализует
никакого внеположного ей "высшего смысла". По мнению Хайдеггера, она скорее
обусловливается игрой разных возможностей. По этому поводу в одной его более
поздней работе говорится: "Бытие... не имеет под собой никакой твердой
основы, оно [играет] как бездна... Один прыжок - и мышление оказывается
втянутым в эту игру, где на кон поставлена наша человеческая сущность".
Мышление о бытии было в представлении Хайдеггера таким "игровым"
движением самораскрытия навстречу необъятному горизонту возможных способов
отношения к бытию. Поэтому бесполезно искать у Хайдеггера ответа на вопрос,
что же такое бытие: это значило бы требовать от него определения чего-то
такого, что само по себе является горизонтом всех возможных определений. А
поскольку вопрошание о бытии есть не что иное, как открытие такого
горизонта, смысл вопрошания заключается вовсе не в том, что на него может
быть получен ответ. Одна из хайдегтеровских формул, опровергающих
предположение, что люди в конце концов все-таки найдут ответ на вопрос о
бытии, приводится в лекциях о Ницше: "Бытие есть отказ... (Mit dem Sein ist
es nichts...)" (Европейский нигилизм, 174). Это означает: бытие не есть
Нечто, за которое можно было бы "держаться". В отличие от фиксирующих
какие-то взгляды и дающих ощущение надежности мировоззрений, оно способно
растворить в себе, сделать текучим и неопределенным абсолютно все.
Вопрошание о бытии должно помешать миру превратиться в застывшую "картину
мира". Когда Хайдеггер заметил, что само понятие "бытие" может быть
воспринято в качестве одной из картин мира, он завел привычку писать это
слово через ипсилон (Seyn, "Бытие"), а если иногда и писал нормально, то
непременно подчеркивал его (Sein).
По мнению Хайдеггера, даже Ницше был одним из философов "времени
картины мира".
И действительно, мышление Ницше кажется образцом закрытости - особенно
в той его части, что связана с доктриной "вечного возвращения того же
самого". Эта доктрина упраздняет временное измерение, потому что
предполагает замыкание времени в круг; а между тем сам Ницше, следуя
Гераклитовой концепции "становления", намеревался мыслить в категориях
времени. В этом, может быть, и состоит суть противоположности между учениями
обоих философов: Ницше мыслит время в связи с динамикой воли к власти, но в
учении о "вечном возвращении" "закругляет" временной вектор, вновь обращая
его к бытию. Хайдеггер же пытается до конца продумать мысль о том, что смысл
бытия есть время. Ницше выводит бытие из времени; Хайдеггер же, напротив,
выводит время из бытия.
Японскому философу Нисиде [1] принадлежит красивая метафора: все
религии, смысловые системы, культуры суть всего лишь непрочные плоты,
которые люди сооружают прямо в открытом море и потом в течение какого-то
недолгого срока плывут на них сквозь время. Ницше, как думал о нем
Хайдеггер, опьяненный своей новаторской исследовательской работой и
торжествовавший, потому что ему удалось-таки соорудить плот, как-то упустил
из виду вздымавшиеся в открытом море волны. Это было забвением бытия. Сам же
Хайдеггер не хотел совершать подобной ошибки и потому, вопрошая о бытии, тем
самым постоянно напоминал себе о переменчивости судьбы.
1 Китаро Нисида (1870-1945) - японский философ-идеалист, основатель так
называемой киотской школы; автор работ "Самосознающая система общего"
(1920), "Определение небытия в самосознании" (1931), "Основной вопрос в
философии" (1933). Истолковывал Небытие с позиций учения дзэн - как
всеобъемлющий универсум, который, "будучи всем, сам есть ничто". Согласно
его основной философской концепции, истинное бытие постигается интуитивно
благодаря особому "способу рассмотрения вещей", или "способу осознания
себя", позволяющему преодолеть противоположность объективного и
субъективного.
Однако на самом деле, как заметил Карл Левит в одной критической статье
по поводу хайдеггеровских лекций о Ницше, это еще большой вопрос, кто из них
двоих, Хайдеггер или Ницше, мыслил более радикально и открыто, а кто пытался
укрыться под "перекрытиями" общих понятий. Ведь все-таки для Ницше его
всеохватная концепция "дионисийской" жизни была отнюдь не прочным арочным
перекрытием, не "несущей опорой", а, напротив, той бездной, что грозит
поглотить все наши "аполлоновские" постройки, возводимые с целью самозащиты.
Может быть, именно Ницше мог бы предъявить Хайдеггеру упрек в том, что тот
недостаточно радикально преодолевал свою потребность в надежном укрытии.
Может, хайдеггеровское "бытие" показалось бы ему всего лишь декорацией в
духе Платона - большим миром на заднем плане, само присутствие которого
защищает и укрывает в потаенности наш маленький мир.
Анализируя доктрину "вечного возвращения того же самого", Хайдеггер
внезапно заговаривает о том, что Ницше утаил лучшие свои прозрения,
поскольку не нашел "места для [их] развертывания" (N I, 264). И цитирует
слова Ницше: "Едва поделившись с кем-то своими познаниями, человек перестает
любить их так, как любил прежде".
Хайдеггер с таким пониманием комментирует молчание Ницше, что мы сразу
же догадываемся - он говорит здесь и о себе самом: "Если бы мы знали только
то, что опубликовал сам Ницше, то не имели бы ни малейшего представления об
идеях, к которым он уже пришел, которые разрабатывал и о которых постоянно
думал, но которые до поры придерживал. Только ознакомление с его рукописным
наследием впервые дало возможность составить отчетливую картину" (N I, 266).
Когда Хайдеггер писал эти строки, сам он работал над рукописью, которую
"до поры придерживал", продумывал мысли, время для обнародования которых,
как он полагал, еще не пришло. Рукопись называлась "К делу философии" и
имела подзаголовок: "О событии".
Философский дневник Хайдеггера: "К делу философии". Хайдеггер
перебирает философские четки. Большая шарманка. Малые небесные странствия.
Словообилъное немотствование.
"Официальная" версия хайдеггеровской концепции бытия около 1938 года
сводилась к следующему: "Бытие есть отказ..." Бытие ускользает, если мы
хотим непосредственно его ухватить. Ибо все, что мы "ухватываем", именно
из-за этого "ухватывания" превращается в нечто сущее. В предметы, которые мы
можем ввести в систему нашего знания или систему наших ценностей, можем
распределить по неким рубрикам, расчленить на составные части, использовать
в качестве масштаба, сделать именами нарицательными и пустить в дальнейший
оборот. Все это не есть бытие, но все это существует потому, что мы
находимся в определенном отношении к бытию. Это отношение - открытый
горизонт, в котором нам встречается все сущее. И смысл вопроса о бытии вовсе
не в поисках Высшего Сущего, некогда именовавшегося Богом, а в том, что
вопрос этот должен создать дистанцию, которая позволяла бы нам осознавать
наше отношение к бытию. Однако характер этого осознания меняется. Человек
замечает, что по отношению к миру он "свободен", что в нем самом открылось
"свободное пространство".
В лекциях о Ницше имеется один темный намек, который наводит нас на
след другой версии хайдеггеровского вопроса о бытии. "Как только человек,
смотрящий на бытие, позволяет последнему захватить его, он оказывается
выдвинутым "поверх" себя, то есть как бы распростертым между собой и бытием,
пребывающим вне себя. Это состояние выдвинутости-поверх-себя и
привлеченности-к-самому-бытию есть "эрос"" (N I, 226).
Заметки "К делу философии", которые писались между 1936 и 1938 годами и
тогда не предназначались для публикации, - единственный документ,
посвященный этому философскому эросу. Хайдеггер хочет оказаться "выдвинутым
"поверх" себя". Выдвинутым какой силой? Силой собственных мыслительных
упражнений. Выдвинутым, чтобы приблизиться к чему? На этот вопрос трудно
ответить, если не впутывать в игру представления о Боге христианского
Запада. И все же в заметках постоянно идет речь о Боге - правда, о таком,
какого христианская традиция еще не знает. Этот Бог возникает из бытийного
мышления. Бог, Который, согласно представлениям верующих, сотворил бытие из
Ничто, у Хайдеггера Сам сотворен из Ничто. Его вызывает экстатическое
мышление.
Читая "К делу философии", мы словно становимся свидетелями того, как
Хайдеггер посредством горячечных понятий и литании из отрывочных фраз
переводит себя в "иное состояние". Эти заметки - лаборатория, где
изобретается новый способ говорения о Боге. Хайдеггер ставит эксперименты
над самим собой, чтобы выяснить, возможно ли создать религию, не имеющую
положительного учения.
Сначала Хайдеггер действует, следуя классическим образцам учреждения
новых религий: "изобретение" Бога начинается с инсценировки "сумерек богов".
Ложные боги должны исчезнуть, ибо нужно прежде всего освободить место для
истинного Бога. С этой целью Хайдеггер повторяет свою (уже известную нам)
критику мышления Нового времени. Суть его критики сводится к тому, что Бог
тоже стал одним из предметов, доступных для рассудка или воображения. Но
поскольку такого рода представления о Боге в Новое время поблекли, их место
заняли эрзац-представления - о высшем благе, "первопричине" или о смысле
истории. Все это должно исчезнуть, ибо относится к сущему, Бытие же сможет
показать себя лишь после того, как сущее будет "повержено и опрокинуто".
Итак, хайдеггеровские упражнения в мышлении о бытии начинаются с
опустошения. Таким же образом надеялись познать своего Бога Мастер Экхарт и
Якоб Беме: они полагали, что Он наполняет Своей действительностью только
опустошенные сердца.
Какой же Бог приходит в опустошенное мышление Хайдеггера? Философ очень
осторожно приоткрывает свою тайну. "Отважимся на непосредственное слово...",
- пишет он; и далее: "Бытие есть трепет перед божествованием (die