Страница:
пароходств и верфей - со всеми этими людьми, для которых любой знаменитый
мыслитель является сказочным существом или полубогом".
Хайдеггеру нравилась эта среда крупной либерально-консервативной
буржуазии. Эти деловые люди, получившие солидное, большей частью
гуманитарное образование, ничего не знали о борьбе академических
направлений; в их представлении философия была своего рода светской
религией, которая, как они полагали, совершенно необходима в ситуации
послевоенной разрухи, даже если и не совсем понятна в своих деталях. А
может, необходима именно потому, что непонятна. Непонятность, внушающая
благоговение, - разве не это всегда воспринималось как признак феноменов
высшего порядка? Хайдеггера пригласили люди, которые хотели доказать свою
"светскость" среди прочего и тем, что им не совсем чужд экзотический
философский мир. Тот факт, что здесь Хайдеггера понимали не особенно хорошо,
признавал даже Петцет, для которого было очень важно навести мосты между
родной для него средой и почитаемым в этой среде философом. И, тем не менее,
Хайдеггер избрал именно этот форум - где, как он чувствовал, у него был
люфт, "свободный зазор", - чтобы опробовать на нем пилотный проект своей
поздней философии. В Бремене он впервые изложил слушателям свои трудные и
странные рассуждения о поставе, прозрении (Einblick) и (молниеносном)
озарении (Einblitz), о "зеркальной взаимоотраженности четверицы неба и
земли, смертного и божественного" [1]. В репортаже, который через несколько
дней поcле первого доклада опубликовал Эгон Виетта, говорилось: Бремен может
гордиться тем, что Хайдеггер приехал именно сюда, "чтобы отважиться на самое
смелое до сей поры изложение своих мыслей".
1 Ср.: "Истину бытия мы осмысливали через свечение мира как зеркальную
взаимоотраженность четверицы неба и земли, смертного и божественного. Когда
забвение повертывается к нам лицом, когда возвращается мир как хранение
истины бытия, тогда сбывающийся мир молниеносно озаряет своим светом
беспризорность вещи... Озарение есть событие в самом бытии... Прозрением
называется не наше усмотрение, которым мы выхватываем что-то из сущего;
прозрение как озарение есть событие поворота в сущностной констелляции
самого бытия, и именно в эпоху постава... Прозрение в то, что есть, - так мы
называем озарение беспризорного бытия истиной бытия" (Поворот. ВиБ. С. 257).
Еще одним форумом стал для Хайдеггера курзал "Бюлер-хеэ", санатория,
расположенного в горах Северного Шварцвальда, выше Баден-Бадена. Врач
Герхард Штрооман открыл этот санаторий в начале двадцатых годов, в здании,
построенном в стиле модерн, где раньше находилось казино. Штрооман был
врачом того же типа, к которому принадлежал надворный советник Беренс,
персонаж "Волшебной горы" Томаса Манна. Склонный к интригам, деспотичный, от
природы наделенный харизмой, которой и должен обладать курортный врач,
Штрооман предлагал своим состоятельным пациентам, съезжавшимся со всей
Европы, курс лечения, при котором основное внимание уделялось
терапевтическому воздействию "творческого духа". Творческих людей не только
приглашали со стороны, их было немало и среди самих пациентов. Здесь,
например, лечились Эрнст Толлер, Генрих Манн, Карл Кереньи, а приглашали в
двадцатые - тридцатые годы всех, кто сделал себе имя и добился авторитетного
положения в духовной сфере. После войны Штрооман сумел возобновить эту
традицию. В 1949 году он ввел в обиход так называемые "вечера по средам",
которые регулярно устраивались до 1957 года. На этих вечерах, собиравших все
больше публики и вызывавших все больший интерес со стороны средств массовой
информации, обсуждались "великие духовные проблемы современности". Ученые,
деятели искусств, политики выступали с докладами и отвечали на вопросы
присутствовавших, которые благодаря таким дискуссиям могли ощущать себя
частью духовной элиты. В пятидесятые годы самым известным местом, где
практиковался "жаргон подлинности", бесспорно был санаторий "Бюлерхеэ".
Подтверждением тому не в последнюю очередь служат и личные записи Штроомана,
касающиеся вечеров с участием Хайдеггера: "Хайдеггер... выступал в
"Бюлерхеэ" четыре раза, и каждый раз его доклад, само его появление на
кафедре вызывали совершенно исключительный ажиотаж - такой бурной реакцией
слушателей не мог бы похвастаться никто другой из наших современников... Но
кто способен остаться равнодушным к сметающей все преграды могучей силе его
мышления и знания, силе, которая в каждом слове проявляет свой новаторский,
творческий характер и свидетельствует о существовании еще неоткрытых
источников?" Вечера с участием Хайдеггера восприни-
мались "как праздник, как насквозь прокаливающее пламя. Слово замирало
на устах. Если же все-таки завязывалась дискуссия, это подразумевало
величайшую ответственность, но и крайнюю опасность". Публика в "Бюлерхеэ" -
та самая, что брала на себя "величайшую ответственность" и подвергалась
"крайней опасности", - состояла из богатых баден-баденских рантье,
промышленных воротил, банкиров, замужних дам, чиновников высокого ранга,
политиков, зарубежных знаменитостей и немногих студентов, которых легко было
отличить от других по их скромной одежде. Здесь-то и читал свои доклады
Мартин Хайдеггер, иногда, сверх того, вступая в дискуссии, - например, с
афганским министром культуры он как-то раз поспорил об абстрактном искусстве
и о значении слова "уступать, допускать" (einraumen). В другой раз речь
зашла о поэзии и ритме. Хайдеггер прокомментировал чьи-то слова, сказав, что
ритм в жизни и поэзии есть "игра взаимодействия между Откуда и Куда"
(Widerspiel des Woher und Wozu) [1]. Публика растерялась, Хайдеггера
попросили пояснить свою мысль. Кто-то невежливо крикнул: "К чему вообще
всегда все объяснять!" Хайдеггер на это ответил: "Вы заблуждаетесь - мы
здесь хотим не объ-яснять, а про-яснять!" Дискуссия продолжалась еще
некоторое время, потом стала затухать. И вдруг возглас: "Вы позволите теперь
и даме кое-что сказать - чтобы разрядить обстановку?!" Все смущенно молчат.
Секретарша Штроомана собирается с духом и цитирует индийскую пословицу:
"Тот, кто понял тайну колебаний, понимает все". Другая дама соглашается с
ней и говорит, что поэт не в силах сам создать божественный образ, он лишь
ткет покрывало, за которым этот образ угадывается. Теперь в зале снова
воцаряется оживление, потому что дама, которая только что выступала, весьма
привлекательна. "А возможно ли вообще существовать без произведений
искусства?" - кричит кто-то; другой голос: "Лично я прекрасно обхожусь без
них". Третий недовольно бурчит, что стремление "попасть в ритм и оставаться
в нем", о котором здесь только что спорили, есть чистейшей воды дадаизм и
для довершения картины не хватает лишь, чтобы мы, отказавшись от
членораздельной речи, перешли на лепет. Поднимается гвалт, теперь все
пререкаются еще громче и с большим раздражением. Но
1 Ср.: "Ритм, ###, между прочим, - это не поток и не течение, а
слаженность. Ритм есть та покоящаяся основа, которая вносит лад в движение
танца и пения и тем дает им успокоиться в себе. Ритм наделяет покоем"
(Слово. ВиБ. С. 308).
уже начинается следующий номер программы. На подиум выходят Густав
Грюдгенс [1] и Элизабет Фликеншильдт, чтобы разыграть скетч на тему "Дух
современной сцены". Хайдеггер покидает зал, не дождавшись конца
представления...
В конце пятидесятых годов сложилась традиция завершать "вечера по
средам" "утренниками", которые устраивались на следующий день. Однажды
Хайдеггер уехал сразу после вечернего выступления, но его брат остался.
Некая дама, видимо, приняв Фрица за Мартина, спросила его, что он думает о
Мао Цзэдуне. Хитроумный Фриц ей ответил: Мао Цзы - постав Лао-Цзы [2].
1 Один из ведущих актеров гамбургской труппы, исполнявший, например,
роль Мефистофеля в гетевском "Фаусте".
2 Лао-Цзы - автор древнекитайского даосского трактата "Лао-Цзы" (другое
название "Дао дэ цзин").
К тому времени, когда состоялся этот разговор, хайдеггеровский термин
постав как обозначение технического мира был уже известен во всей Германии.
Впервые Хайдеггер использовал его в Бремене. Но знаменитым это слово стало
только после доклада "Вопрос о технике", прочитанного Хайдеггером в 1953
году в Баварской академии изящных искусств.
С начала пятидесятых Баварская академия неоднократно приглашала
Хайдеггера выступать с докладами. Поначалу в Мюнхене находилось много
активных противников этих приглашений. По этому поводу были даже дебаты в
ландтаге, в ходе которых министр Хундхаммер порицал Академию за то, что она
предоставляет слово Хайдеггеру, "бывшему приспешнику нацистского режима". В
то время как студенты из Вены, Франкфурта и Гамбурга специально приехали в
Мюнхен, чтобы послушать впервые выступавшего там Хайдеггера, Кантовское
общество, очевидно, заботясь о душевном здоровье своих членов, объявило на
тот же вечер альтернативный доклад. Летом 1950-го Хайдеггер вообще едва не
отказался читать этот свой первый мюнхенский доклад. Ему отправили
телеграмму, в которой просили изменить название доклада. Но в текст
телеграммы вкралась ошибка, и на месте слов "название доклада"
(Vortragstitel) стояло "стиль доклада" (Vortragsstil). Хайдеггер решил, что
на него оказывают давление, требуя от него некоего соответствующего
общепринятым нормам "стиля". И с возмущением написал Петцету: "Это, в конце
концов, переходит всякие границы... Не говоря уже обо всем прочем, о самой
манере поведения этих людей, они даже не считают меня способным прочитать
для их академии что-нибудь стоящее. Ничего подобного со мной не
случалось за весь гитлеровский период". Когда недоразумение
разъяснилось, Хайдеггер согласился приехать в Мюнхен, но Петцету сказал:
"Все-таки ситуация остается двусмысленной, и это неизбежная дань поставу".
Вечером того дня, когда должен был состояться доклад, публика в буквальном
смысле штурмовала зал Академии. Приглашенных гостей теснили те, кого никто
не приглашал и кто устраивался на принесенных с собою стульях, на ступеньках
и подоконниках, в нишах и проходах. Доклад назывался "Вещь". Речь в нем
опять шла о "единой четверице" мира, но когда Хайдеггер заговорил о
"зеркальной игре едино-сложенности земли и неба, божеств и смертных" (Вещь,
324), присутствовавшему в зале статс-секретарю показалось, что это уже
чересчур, и он, возмущенный, покинул аудиторию, с трудом прокладывая себе
дорогу. Это произошло летом 1950-го, а три года спустя Хайдеггер там же
читал свой доклад "Вопрос о технике". В тот вечер послушать его собралась
вся культурная элита Мюнхена пятидесятых годов. В зале присутствовали Ханс
Каросса [1], Фридрих Георг Юнгер, Вернер Гейзенберг, Эрнст Юнгер, Хосе
Ортега-и-Гассет [2]. Пожалуй, это был самый большой публичный успех
Хайдеггера в послевоенной Германии. Когда Хайдеггер закончил свое
выступление словами (которые мгновенно стали знаменитыми) о том, что
"вопрошание есть благочестие мысли" (Вопрос о технике, 238), благоговейного
молчания не последовало - слушатели поднялись на ноги и раздался гром
аплодисментов. Выступление Хайдеггера восприняли как философскую арию
бельканто, и овации объяснялись тем, что он взял самые высокие ноты, столь
любимые в пятидесятые годы.
1 Ханс Каросса (1878-1956) - немецкий поэт и писатель, врач по
профессии. В 1941 г. был избран президентом профашистского "Европейского
объединения писателей". Автор книг "Военный дневник" (1934), "Год прекрасных
обманов" (1941), "Итальянские зарисовки" (1946), "Неравные миры" (1951) и
др.
2 Хосе Ортега-и-Гассет (1883-1955) - испанский философ, публицист,
издатель. Учился в Германии у Г. Когена и П. Наторпа. С 1910 по 1936 г.
руководил кафедрой метафизики Мадридского университета, с 1936 по 1945 г.
находился в эмиграции. Основал Институт гуманитарных наук (1948), журнал и
издательство "Ревиста де Оксиденте" (1923). Автор работ "Размышления о "Дон
Кихоте"" (1914), "Испания со сломанным хребтом" (1922), "Восстание масс"
(1930), "Вокруг Галилея" (1933), "Идеи и верования" (1940), "История как
система" (1941) и др.
Формулируя свои идеи о технике, Хайдеггер отчасти облекал в слова
тайные - впрочем, тогда уже не совсем тайные - страхи своих современников.
Он был не единственным, кто это делал. В эпоху "холодной войны", когда как
бы сама собой напрашивалась мысль о том, что политика это и есть судьба, все
чаще и громче раздавались голоса тех, кто критиковал такую чрезмерную
сосредоточенность на политическом аспекте жизни, как самообман, и говорил,
что в действительности нашей судьбой стала техника. Более того, мы уже не
можем воздействовать на эту судьбу политическими средствами - прежде всего
потому, что цепляемся за унаследованные от прошлого политические понятия,
такие, как "плановая экономика" или "рынок". Конечно, в пятидесятые годы
сказывалась "неспособность" немцев (на которую позже будет жаловаться
Мичерлих [1]) к осмыслению своей общей ответственности за преступления
национал-социализма, о тревожном и страшном прошлом старались забыть, однако
вопреки "экономическому чуду" и азарту строительства нового благоустроенного
общества люди все с большей тревогой думали о будушем нашего
технизированного мира. Этой теме посвящались многочисленные заседания
евангелических академий, она звучала в воскресных речах политиков, широко
обсуждалась на страницах журналов. Ее непосредственным политическим
выражением стало движение "Борьба против атомной смерти". Появился и целый
ряд важных книг, так или иначе связанных с проблемой технизации. Первая
после войны волна интереса к Кафке прокатилась под знаком метафизической
критики техники и жестко управляемого мира. Гюнтер Андерс в 1951 году
приобрел известность благодаря своему эссе "Кафка, за и против", где он
изобразил Кафку как поэта, который пришел в ужас от "сверхвластия
овеществленного мира" и превратил этот ужас в "священный" страх; как своего
рода мистика технической эпохи. В 1953 году появилось немецкоязычное издание
"Прекрасного нового мира" Одцоса Хаксли [2], бестселлера пятидесятых годов.
Этот роман - кошмарное видение некоего мира, в котором людей создают в
пробирках, заранее программируя их на ощущение счастья и на их будущую
профессию; мира, судьба которого заключается в том, что он не может иметь
никакой судьбы, и который складывается в тоталитарную систему - без всякого
воздействия со стороны политики, только за счет
1 Имеется в виду Александр Мичерлих, автор книги "На пути к обществу
безотцовщины. Идеи к социальной философии" (A. Mitscherlich. Auf dem Weg zur
vaterlosen Gesellschafi. Ideen zur Sozialphilosophie), опубликованной в
Мюнхене в 1963 г.
2 Антиутопия английского писателя Оддоса Хаксли (1894-1963) "Прекрасный
новый мир" впервые была опубликована в 1932 г.
технического развития. В том же году вышла книга Альфреда Вебера [1]
"Третий или четвертый человек". Она вызвала большой интерес, так как в ней
страшная картина будущей технической цивилизации людей-роботов описывалась
языком научной социологии и философии культуры. Кроме того, книга давала
читателю почувствовать, что он является современником эпохального перелома -
третьего в истории человечества. Сначала были неандертальцы, потом их
сменили первобытные (дикие) люди, объединявшиеся в орды и племена, и наконец
появился человек высокоразвитой культуры (der Hochkultur [2]), который и
стал создателем западной техники. Однако, как считает Альфред Вебер,
нынешнему человечеству, уже достигшему ступени высокоос-нащенной технической
цивилизации, опять грозит душевная и духовная деградация. Ибо происходящее
сейчас с нами, по мнению Вебера, есть не что иное, как социогенез некоей
мутации человеческого вида. В конце этого процесса останутся только два типа
людей: "башковитые животные" (Gehirntiere), функционирующие подобно роботам,
и новые дикари, которые будут бродить в искусственном мире как в джунглях,
не умея сдерживать своих инстинктивных порывов, не понимая, что с ними
происходит, и постоянно испытывая страх. От подобных прогнозов становилось
жутко - и именно потому они отчасти воспринимались как развлекательная
литература.
Опять-таки в 1953 году была опубликована книга Фридриха Георга Юнгера
[3] "Завершенность техники" ("Die Perfektion der Technik"). Юнгер разработал
свою теорию еще в тридцатые годы, в ответ на большое эссе "Рабочий",
написанное его братом в 1932 году. Эрнст Юнгер в этой работе утверждал, что
технический мир до тех пор будет оставаться чуждой человеку и внешней по
отношению к нему силой,
1 Альфред Вебер (1868-1958) - немецкий социолог культуры и экономист,
брат Макса Вебера. Профессор Пражского (1904-1907) и Гейдельбергского (с
1907 г.) университетов. После прихода к власти национал-социалистов был
отстранен от преподавания и целиком посвятил себя написанию научных трудов.
После войны снова стал профессором Гейдельбергского университета (и работал
там до 1958 г.). Основные труды: "Культурная история как культурная
социология" (1935), "Принципы исторической и культурной социологии" (1951).
2 Этот термин в немецкой историографии используется применительно к
цивилизациям, которые обладают государством, письменностью, религией, -
например, к первым древневосточным государственным образованиям.
3 Фридрих Георг Юнгер (1898-1977) - младший брат Эрнста Юнгера,
известный поэт, писатель и социальный философ.
пока мы не достигнем "завершенности техники" [1] посредством технизации
внутреннего мира человека. Эрнст Юнгер мечтал о "новом человечестве",
воплощение которого видел в "гештальте рабочего" [2]. Человеку нового типа,
разумеется, соответствует ландшафт, характерные признаки которого - "ледяная
геометрия света", "доведенный до белого каления металл" [3]. Такой человек
отличается быстротой реакции, он хладнокровен, точен, мобилен, легко
приспосабливается к техническим ритмам. Однако он остается господином машин,
потому что обладает внутренней техничностью: то есть он обращается с самим
собой как с техническим средством; он может, подобно "свободному человеку",
который однажды пригрезился Ницше, использовать свои "добродетели" как
"орудия", "выдвигать и снова прятать их" - по своему желанию и в
соответствии со своими целями [4]. Такие люди,
1 Юнгер Э. Рабочий. С. 262. Э. Юнгер пишет: "Завершенность техники есть
не что иное, как один из признаков тотальной мобилизации, ходом которой мы
захвачены... здесь совершается переход от изменчивости к постоянству...
Поэтому завершенность представляет собой сегодня нечто иное, нежели в иные
времена... Во всяком случае, ее нет там, где ссылаются на культуру,
искусство, на душу или на ценность. Речь об этом либо еще, либо уже не
ведется... Добродетель, приличествующая этому состоянию, есть добродетель
героического реализма, который не может поколебать даже перспектива полного
уничтожения и безнадежности его усилий" (там же, с. 261-262).
2 Ср.: "Гештальтом мы называем высшую, смыслопридающую
действительность. Явления получают значение символов, представителей,
оттисков этой действительности. Гештальт - это целое, которое охватывает
больше, чем сумму своих частей" (там же, с. 423); "Господство, то есть
преодоление анархических пространств посредством нового порядка, возможно
сегодня только как репрезентация гештальта рабочего, выдвигающего притязание
на планетарную значимость" (там же, с. 291). Основные признаки "гештальта
рабочего", по Юнгеру, таковы: "Ценностное противопоставление массы и
единичного человека, или "коллективной" и "личной" инициативы, не имеет
никакого значения... Свободу можно ощутить лишь в случае причастности к
целостной и исполненной смысла жизни... притязание на свободу выступает как
притязание на работу... Соразмерный рабочему принцип, или язык рабочего...
[это] работа как способ жизни, который формирует особый стиль... Рабочий
более не имеет никакого отношения к культурной деятельности, достигающей
своего пика в культе гения... Господство рабочего впервые заявляет о себе в
замене либеральной или общественной демократии рабочей или государственной
демократией... Эту замену осуществляет активный тип, использующий... в
частности, формы ордена... На место бюргерских конституций выступает рабочий
план, к которому предъявляются требования завершенности, гибкости и
оснащенности" (там же, с. 424-429).
3 Там же. С. 256.
4 Ницше Ф. Человеческое, слишком человеческое. Соч. в 2 т.: Т. 1. С.
236-237 (пер. С. Л. Франка).
полагал Эрнст Юнгер, не будут воспринимать как катастрофу наступление
ситуации, когда исчезнут "последние остатки комфорта" и в их жизненном
пространстве появятся "участки, которые пересекаешь как окрестности вулкана
или вымершие лунные ландшафты" [1]. Что ж, авантюрные сердца [2] не боятся
холода...
1 Юнгер Э. Рабочий. С. 256.
2 "Авантюрное сердце" - название эссе Э. Юнгера, впервые
опубликованного в Берлине в 1929 г. Вскоре публицисты и поклонники стали
называть самого автора книги "Авантюрным Сердцем".
Мы все погибнем в этом холоде, отвечал Фридрих Георг Юнгер своему брату
(который, впрочем, и сам уже к тому времени перешел из лагеря апологетов
техники в лагерь ее противников, "любителей лесных прогулок"). Главный тезис
Фридриха Георга Юнгера: техника уже перестала быть только "средством", или
инструментом, которым современный человек пользуется для достижения своих
целей. Поскольку техника внутренне преобразила человека, те цели, которые он
может перед собой ставить, уже технически детерминированы. К промышленному
производству относится и производство потребностей. Зрение, слух, речь,
поведение и способы реагирования, даже сам опыт восприятия времени и
пространства коренным образом изменились после появления автомобилей, кино и
радио. Собственная динамика этого процесса более не оставляет ничего "по ту
сторону" техники. Основная черта технической цивилизации - не эксплуатация
человека человеком, а принявшая гигантский размах эксплуатация Земли.
Индустриализм повсюду выискивает энергетические ресурсы, которые
накапливались на протяжении всей естественной истории нашей планеты,
хищнически потребляет их и тем самым делает своей судьбой энтропию: "Техника
в целом и обусловленный ею универсальный рабочий план, ориентированный на
совершенную техничность, этот рабочий план, который связан с универсальной
механизацией, подчиняются законам учения о теплоте и несут описанные этими
законами потери ничуть не в меньшей степени, чем любой единичный механизм".
Поскольку техника все делает доступным, не признавая неприкосновенности или
святости чего бы то ни было, она разрушает тот планетарный фундамент, на
котором сама же зиждется. Этот фундамент пока еще вьщерживает тяжесть
несомой им конструкции, часть населения Земли еще наслаждается
преимуществами обеспечиваемого цивилизацией комфорта, и потому цена, которую
приходится платить за "завершенность тех-
ники", пока представляется приемлемой. Но, как известно, видимость
обманчива. По словам Фридриха Георга Юнгера, "не началу, а концу приходится
нести на себе тяжкое бремя". Эти Кассандровы крики обличителей технического
прогресса кое-кому из современников казались смехотворными. "В кабинете
ужасов техники" - так называлась статья, опубликованная в журнале "Монат",
автор которой пытался доказать, что зло заключено не в самой технике, а в
человеке. "Злыми" могут быть только цели, для достижения коих используется
техника, к самой же технике понятие "злое" неприменимо. Следует остерегаться
демонизации техники - и, значит, нужно внимательнее приглядываться к
"технике демонизации". "В страхе перед техникой сегодня повторяется - на
более высоком духовном уровне и в более сублимированной форме -
средневековое безумное поветрие ведь-мобоязни". Те, кто критикует технику,
утверждали "антикритики", не принимают всерьез вызов времени и уклоняются от
разработки новой этики, соответствующей современной технике. А между тем,
если бы мы уже располагали такой этикой, мы могли бы ничего не бояться.
Одним из выразителей идей "антикритики" был Макс Бензе. "Мы построили мир, -
говорил он, - и вся традиция, уходящая чрезвычайно далеко в глубь времен,
свидетельствует о том, что он действительно порожден усилиями (даже самыми
давними) нашего интеллекта. Однако сегодня мы уже не способны господствовать
над этим миром посредством теоретического осмысления, духа, интеллекта и
рационального мышления. Отсутствует теория мироустройства, а значит, и ясная
"техническая" этика, то есть возможность иметь адекватные бытию этические
суждения, находясь внутри этого мира... Мы, возможно, еще усовершенствуем
этот мир, но мы не в состоянии усовершенствовать человека этого мира - для
этого мира. Такова гнетущая ситуация нашего технического существования".
Выявленное Бензе "несоответствие" между человеком и созданным им техническим
миром Гюнтер Андерс (в своей вышедшей в 1956 году книге "Устарелость
человека") назовет "стыдом Прометея". Человек "стыдится" своих произведений,
которые более совершенны и способны оказывать большее влияние, чем он сам:
мыслитель является сказочным существом или полубогом".
Хайдеггеру нравилась эта среда крупной либерально-консервативной
буржуазии. Эти деловые люди, получившие солидное, большей частью
гуманитарное образование, ничего не знали о борьбе академических
направлений; в их представлении философия была своего рода светской
религией, которая, как они полагали, совершенно необходима в ситуации
послевоенной разрухи, даже если и не совсем понятна в своих деталях. А
может, необходима именно потому, что непонятна. Непонятность, внушающая
благоговение, - разве не это всегда воспринималось как признак феноменов
высшего порядка? Хайдеггера пригласили люди, которые хотели доказать свою
"светскость" среди прочего и тем, что им не совсем чужд экзотический
философский мир. Тот факт, что здесь Хайдеггера понимали не особенно хорошо,
признавал даже Петцет, для которого было очень важно навести мосты между
родной для него средой и почитаемым в этой среде философом. И, тем не менее,
Хайдеггер избрал именно этот форум - где, как он чувствовал, у него был
люфт, "свободный зазор", - чтобы опробовать на нем пилотный проект своей
поздней философии. В Бремене он впервые изложил слушателям свои трудные и
странные рассуждения о поставе, прозрении (Einblick) и (молниеносном)
озарении (Einblitz), о "зеркальной взаимоотраженности четверицы неба и
земли, смертного и божественного" [1]. В репортаже, который через несколько
дней поcле первого доклада опубликовал Эгон Виетта, говорилось: Бремен может
гордиться тем, что Хайдеггер приехал именно сюда, "чтобы отважиться на самое
смелое до сей поры изложение своих мыслей".
1 Ср.: "Истину бытия мы осмысливали через свечение мира как зеркальную
взаимоотраженность четверицы неба и земли, смертного и божественного. Когда
забвение повертывается к нам лицом, когда возвращается мир как хранение
истины бытия, тогда сбывающийся мир молниеносно озаряет своим светом
беспризорность вещи... Озарение есть событие в самом бытии... Прозрением
называется не наше усмотрение, которым мы выхватываем что-то из сущего;
прозрение как озарение есть событие поворота в сущностной констелляции
самого бытия, и именно в эпоху постава... Прозрение в то, что есть, - так мы
называем озарение беспризорного бытия истиной бытия" (Поворот. ВиБ. С. 257).
Еще одним форумом стал для Хайдеггера курзал "Бюлер-хеэ", санатория,
расположенного в горах Северного Шварцвальда, выше Баден-Бадена. Врач
Герхард Штрооман открыл этот санаторий в начале двадцатых годов, в здании,
построенном в стиле модерн, где раньше находилось казино. Штрооман был
врачом того же типа, к которому принадлежал надворный советник Беренс,
персонаж "Волшебной горы" Томаса Манна. Склонный к интригам, деспотичный, от
природы наделенный харизмой, которой и должен обладать курортный врач,
Штрооман предлагал своим состоятельным пациентам, съезжавшимся со всей
Европы, курс лечения, при котором основное внимание уделялось
терапевтическому воздействию "творческого духа". Творческих людей не только
приглашали со стороны, их было немало и среди самих пациентов. Здесь,
например, лечились Эрнст Толлер, Генрих Манн, Карл Кереньи, а приглашали в
двадцатые - тридцатые годы всех, кто сделал себе имя и добился авторитетного
положения в духовной сфере. После войны Штрооман сумел возобновить эту
традицию. В 1949 году он ввел в обиход так называемые "вечера по средам",
которые регулярно устраивались до 1957 года. На этих вечерах, собиравших все
больше публики и вызывавших все больший интерес со стороны средств массовой
информации, обсуждались "великие духовные проблемы современности". Ученые,
деятели искусств, политики выступали с докладами и отвечали на вопросы
присутствовавших, которые благодаря таким дискуссиям могли ощущать себя
частью духовной элиты. В пятидесятые годы самым известным местом, где
практиковался "жаргон подлинности", бесспорно был санаторий "Бюлерхеэ".
Подтверждением тому не в последнюю очередь служат и личные записи Штроомана,
касающиеся вечеров с участием Хайдеггера: "Хайдеггер... выступал в
"Бюлерхеэ" четыре раза, и каждый раз его доклад, само его появление на
кафедре вызывали совершенно исключительный ажиотаж - такой бурной реакцией
слушателей не мог бы похвастаться никто другой из наших современников... Но
кто способен остаться равнодушным к сметающей все преграды могучей силе его
мышления и знания, силе, которая в каждом слове проявляет свой новаторский,
творческий характер и свидетельствует о существовании еще неоткрытых
источников?" Вечера с участием Хайдеггера восприни-
мались "как праздник, как насквозь прокаливающее пламя. Слово замирало
на устах. Если же все-таки завязывалась дискуссия, это подразумевало
величайшую ответственность, но и крайнюю опасность". Публика в "Бюлерхеэ" -
та самая, что брала на себя "величайшую ответственность" и подвергалась
"крайней опасности", - состояла из богатых баден-баденских рантье,
промышленных воротил, банкиров, замужних дам, чиновников высокого ранга,
политиков, зарубежных знаменитостей и немногих студентов, которых легко было
отличить от других по их скромной одежде. Здесь-то и читал свои доклады
Мартин Хайдеггер, иногда, сверх того, вступая в дискуссии, - например, с
афганским министром культуры он как-то раз поспорил об абстрактном искусстве
и о значении слова "уступать, допускать" (einraumen). В другой раз речь
зашла о поэзии и ритме. Хайдеггер прокомментировал чьи-то слова, сказав, что
ритм в жизни и поэзии есть "игра взаимодействия между Откуда и Куда"
(Widerspiel des Woher und Wozu) [1]. Публика растерялась, Хайдеггера
попросили пояснить свою мысль. Кто-то невежливо крикнул: "К чему вообще
всегда все объяснять!" Хайдеггер на это ответил: "Вы заблуждаетесь - мы
здесь хотим не объ-яснять, а про-яснять!" Дискуссия продолжалась еще
некоторое время, потом стала затухать. И вдруг возглас: "Вы позволите теперь
и даме кое-что сказать - чтобы разрядить обстановку?!" Все смущенно молчат.
Секретарша Штроомана собирается с духом и цитирует индийскую пословицу:
"Тот, кто понял тайну колебаний, понимает все". Другая дама соглашается с
ней и говорит, что поэт не в силах сам создать божественный образ, он лишь
ткет покрывало, за которым этот образ угадывается. Теперь в зале снова
воцаряется оживление, потому что дама, которая только что выступала, весьма
привлекательна. "А возможно ли вообще существовать без произведений
искусства?" - кричит кто-то; другой голос: "Лично я прекрасно обхожусь без
них". Третий недовольно бурчит, что стремление "попасть в ритм и оставаться
в нем", о котором здесь только что спорили, есть чистейшей воды дадаизм и
для довершения картины не хватает лишь, чтобы мы, отказавшись от
членораздельной речи, перешли на лепет. Поднимается гвалт, теперь все
пререкаются еще громче и с большим раздражением. Но
1 Ср.: "Ритм, ###, между прочим, - это не поток и не течение, а
слаженность. Ритм есть та покоящаяся основа, которая вносит лад в движение
танца и пения и тем дает им успокоиться в себе. Ритм наделяет покоем"
(Слово. ВиБ. С. 308).
уже начинается следующий номер программы. На подиум выходят Густав
Грюдгенс [1] и Элизабет Фликеншильдт, чтобы разыграть скетч на тему "Дух
современной сцены". Хайдеггер покидает зал, не дождавшись конца
представления...
В конце пятидесятых годов сложилась традиция завершать "вечера по
средам" "утренниками", которые устраивались на следующий день. Однажды
Хайдеггер уехал сразу после вечернего выступления, но его брат остался.
Некая дама, видимо, приняв Фрица за Мартина, спросила его, что он думает о
Мао Цзэдуне. Хитроумный Фриц ей ответил: Мао Цзы - постав Лао-Цзы [2].
1 Один из ведущих актеров гамбургской труппы, исполнявший, например,
роль Мефистофеля в гетевском "Фаусте".
2 Лао-Цзы - автор древнекитайского даосского трактата "Лао-Цзы" (другое
название "Дао дэ цзин").
К тому времени, когда состоялся этот разговор, хайдеггеровский термин
постав как обозначение технического мира был уже известен во всей Германии.
Впервые Хайдеггер использовал его в Бремене. Но знаменитым это слово стало
только после доклада "Вопрос о технике", прочитанного Хайдеггером в 1953
году в Баварской академии изящных искусств.
С начала пятидесятых Баварская академия неоднократно приглашала
Хайдеггера выступать с докладами. Поначалу в Мюнхене находилось много
активных противников этих приглашений. По этому поводу были даже дебаты в
ландтаге, в ходе которых министр Хундхаммер порицал Академию за то, что она
предоставляет слово Хайдеггеру, "бывшему приспешнику нацистского режима". В
то время как студенты из Вены, Франкфурта и Гамбурга специально приехали в
Мюнхен, чтобы послушать впервые выступавшего там Хайдеггера, Кантовское
общество, очевидно, заботясь о душевном здоровье своих членов, объявило на
тот же вечер альтернативный доклад. Летом 1950-го Хайдеггер вообще едва не
отказался читать этот свой первый мюнхенский доклад. Ему отправили
телеграмму, в которой просили изменить название доклада. Но в текст
телеграммы вкралась ошибка, и на месте слов "название доклада"
(Vortragstitel) стояло "стиль доклада" (Vortragsstil). Хайдеггер решил, что
на него оказывают давление, требуя от него некоего соответствующего
общепринятым нормам "стиля". И с возмущением написал Петцету: "Это, в конце
концов, переходит всякие границы... Не говоря уже обо всем прочем, о самой
манере поведения этих людей, они даже не считают меня способным прочитать
для их академии что-нибудь стоящее. Ничего подобного со мной не
случалось за весь гитлеровский период". Когда недоразумение
разъяснилось, Хайдеггер согласился приехать в Мюнхен, но Петцету сказал:
"Все-таки ситуация остается двусмысленной, и это неизбежная дань поставу".
Вечером того дня, когда должен был состояться доклад, публика в буквальном
смысле штурмовала зал Академии. Приглашенных гостей теснили те, кого никто
не приглашал и кто устраивался на принесенных с собою стульях, на ступеньках
и подоконниках, в нишах и проходах. Доклад назывался "Вещь". Речь в нем
опять шла о "единой четверице" мира, но когда Хайдеггер заговорил о
"зеркальной игре едино-сложенности земли и неба, божеств и смертных" (Вещь,
324), присутствовавшему в зале статс-секретарю показалось, что это уже
чересчур, и он, возмущенный, покинул аудиторию, с трудом прокладывая себе
дорогу. Это произошло летом 1950-го, а три года спустя Хайдеггер там же
читал свой доклад "Вопрос о технике". В тот вечер послушать его собралась
вся культурная элита Мюнхена пятидесятых годов. В зале присутствовали Ханс
Каросса [1], Фридрих Георг Юнгер, Вернер Гейзенберг, Эрнст Юнгер, Хосе
Ортега-и-Гассет [2]. Пожалуй, это был самый большой публичный успех
Хайдеггера в послевоенной Германии. Когда Хайдеггер закончил свое
выступление словами (которые мгновенно стали знаменитыми) о том, что
"вопрошание есть благочестие мысли" (Вопрос о технике, 238), благоговейного
молчания не последовало - слушатели поднялись на ноги и раздался гром
аплодисментов. Выступление Хайдеггера восприняли как философскую арию
бельканто, и овации объяснялись тем, что он взял самые высокие ноты, столь
любимые в пятидесятые годы.
1 Ханс Каросса (1878-1956) - немецкий поэт и писатель, врач по
профессии. В 1941 г. был избран президентом профашистского "Европейского
объединения писателей". Автор книг "Военный дневник" (1934), "Год прекрасных
обманов" (1941), "Итальянские зарисовки" (1946), "Неравные миры" (1951) и
др.
2 Хосе Ортега-и-Гассет (1883-1955) - испанский философ, публицист,
издатель. Учился в Германии у Г. Когена и П. Наторпа. С 1910 по 1936 г.
руководил кафедрой метафизики Мадридского университета, с 1936 по 1945 г.
находился в эмиграции. Основал Институт гуманитарных наук (1948), журнал и
издательство "Ревиста де Оксиденте" (1923). Автор работ "Размышления о "Дон
Кихоте"" (1914), "Испания со сломанным хребтом" (1922), "Восстание масс"
(1930), "Вокруг Галилея" (1933), "Идеи и верования" (1940), "История как
система" (1941) и др.
Формулируя свои идеи о технике, Хайдеггер отчасти облекал в слова
тайные - впрочем, тогда уже не совсем тайные - страхи своих современников.
Он был не единственным, кто это делал. В эпоху "холодной войны", когда как
бы сама собой напрашивалась мысль о том, что политика это и есть судьба, все
чаще и громче раздавались голоса тех, кто критиковал такую чрезмерную
сосредоточенность на политическом аспекте жизни, как самообман, и говорил,
что в действительности нашей судьбой стала техника. Более того, мы уже не
можем воздействовать на эту судьбу политическими средствами - прежде всего
потому, что цепляемся за унаследованные от прошлого политические понятия,
такие, как "плановая экономика" или "рынок". Конечно, в пятидесятые годы
сказывалась "неспособность" немцев (на которую позже будет жаловаться
Мичерлих [1]) к осмыслению своей общей ответственности за преступления
национал-социализма, о тревожном и страшном прошлом старались забыть, однако
вопреки "экономическому чуду" и азарту строительства нового благоустроенного
общества люди все с большей тревогой думали о будушем нашего
технизированного мира. Этой теме посвящались многочисленные заседания
евангелических академий, она звучала в воскресных речах политиков, широко
обсуждалась на страницах журналов. Ее непосредственным политическим
выражением стало движение "Борьба против атомной смерти". Появился и целый
ряд важных книг, так или иначе связанных с проблемой технизации. Первая
после войны волна интереса к Кафке прокатилась под знаком метафизической
критики техники и жестко управляемого мира. Гюнтер Андерс в 1951 году
приобрел известность благодаря своему эссе "Кафка, за и против", где он
изобразил Кафку как поэта, который пришел в ужас от "сверхвластия
овеществленного мира" и превратил этот ужас в "священный" страх; как своего
рода мистика технической эпохи. В 1953 году появилось немецкоязычное издание
"Прекрасного нового мира" Одцоса Хаксли [2], бестселлера пятидесятых годов.
Этот роман - кошмарное видение некоего мира, в котором людей создают в
пробирках, заранее программируя их на ощущение счастья и на их будущую
профессию; мира, судьба которого заключается в том, что он не может иметь
никакой судьбы, и который складывается в тоталитарную систему - без всякого
воздействия со стороны политики, только за счет
1 Имеется в виду Александр Мичерлих, автор книги "На пути к обществу
безотцовщины. Идеи к социальной философии" (A. Mitscherlich. Auf dem Weg zur
vaterlosen Gesellschafi. Ideen zur Sozialphilosophie), опубликованной в
Мюнхене в 1963 г.
2 Антиутопия английского писателя Оддоса Хаксли (1894-1963) "Прекрасный
новый мир" впервые была опубликована в 1932 г.
технического развития. В том же году вышла книга Альфреда Вебера [1]
"Третий или четвертый человек". Она вызвала большой интерес, так как в ней
страшная картина будущей технической цивилизации людей-роботов описывалась
языком научной социологии и философии культуры. Кроме того, книга давала
читателю почувствовать, что он является современником эпохального перелома -
третьего в истории человечества. Сначала были неандертальцы, потом их
сменили первобытные (дикие) люди, объединявшиеся в орды и племена, и наконец
появился человек высокоразвитой культуры (der Hochkultur [2]), который и
стал создателем западной техники. Однако, как считает Альфред Вебер,
нынешнему человечеству, уже достигшему ступени высокоос-нащенной технической
цивилизации, опять грозит душевная и духовная деградация. Ибо происходящее
сейчас с нами, по мнению Вебера, есть не что иное, как социогенез некоей
мутации человеческого вида. В конце этого процесса останутся только два типа
людей: "башковитые животные" (Gehirntiere), функционирующие подобно роботам,
и новые дикари, которые будут бродить в искусственном мире как в джунглях,
не умея сдерживать своих инстинктивных порывов, не понимая, что с ними
происходит, и постоянно испытывая страх. От подобных прогнозов становилось
жутко - и именно потому они отчасти воспринимались как развлекательная
литература.
Опять-таки в 1953 году была опубликована книга Фридриха Георга Юнгера
[3] "Завершенность техники" ("Die Perfektion der Technik"). Юнгер разработал
свою теорию еще в тридцатые годы, в ответ на большое эссе "Рабочий",
написанное его братом в 1932 году. Эрнст Юнгер в этой работе утверждал, что
технический мир до тех пор будет оставаться чуждой человеку и внешней по
отношению к нему силой,
1 Альфред Вебер (1868-1958) - немецкий социолог культуры и экономист,
брат Макса Вебера. Профессор Пражского (1904-1907) и Гейдельбергского (с
1907 г.) университетов. После прихода к власти национал-социалистов был
отстранен от преподавания и целиком посвятил себя написанию научных трудов.
После войны снова стал профессором Гейдельбергского университета (и работал
там до 1958 г.). Основные труды: "Культурная история как культурная
социология" (1935), "Принципы исторической и культурной социологии" (1951).
2 Этот термин в немецкой историографии используется применительно к
цивилизациям, которые обладают государством, письменностью, религией, -
например, к первым древневосточным государственным образованиям.
3 Фридрих Георг Юнгер (1898-1977) - младший брат Эрнста Юнгера,
известный поэт, писатель и социальный философ.
пока мы не достигнем "завершенности техники" [1] посредством технизации
внутреннего мира человека. Эрнст Юнгер мечтал о "новом человечестве",
воплощение которого видел в "гештальте рабочего" [2]. Человеку нового типа,
разумеется, соответствует ландшафт, характерные признаки которого - "ледяная
геометрия света", "доведенный до белого каления металл" [3]. Такой человек
отличается быстротой реакции, он хладнокровен, точен, мобилен, легко
приспосабливается к техническим ритмам. Однако он остается господином машин,
потому что обладает внутренней техничностью: то есть он обращается с самим
собой как с техническим средством; он может, подобно "свободному человеку",
который однажды пригрезился Ницше, использовать свои "добродетели" как
"орудия", "выдвигать и снова прятать их" - по своему желанию и в
соответствии со своими целями [4]. Такие люди,
1 Юнгер Э. Рабочий. С. 262. Э. Юнгер пишет: "Завершенность техники есть
не что иное, как один из признаков тотальной мобилизации, ходом которой мы
захвачены... здесь совершается переход от изменчивости к постоянству...
Поэтому завершенность представляет собой сегодня нечто иное, нежели в иные
времена... Во всяком случае, ее нет там, где ссылаются на культуру,
искусство, на душу или на ценность. Речь об этом либо еще, либо уже не
ведется... Добродетель, приличествующая этому состоянию, есть добродетель
героического реализма, который не может поколебать даже перспектива полного
уничтожения и безнадежности его усилий" (там же, с. 261-262).
2 Ср.: "Гештальтом мы называем высшую, смыслопридающую
действительность. Явления получают значение символов, представителей,
оттисков этой действительности. Гештальт - это целое, которое охватывает
больше, чем сумму своих частей" (там же, с. 423); "Господство, то есть
преодоление анархических пространств посредством нового порядка, возможно
сегодня только как репрезентация гештальта рабочего, выдвигающего притязание
на планетарную значимость" (там же, с. 291). Основные признаки "гештальта
рабочего", по Юнгеру, таковы: "Ценностное противопоставление массы и
единичного человека, или "коллективной" и "личной" инициативы, не имеет
никакого значения... Свободу можно ощутить лишь в случае причастности к
целостной и исполненной смысла жизни... притязание на свободу выступает как
притязание на работу... Соразмерный рабочему принцип, или язык рабочего...
[это] работа как способ жизни, который формирует особый стиль... Рабочий
более не имеет никакого отношения к культурной деятельности, достигающей
своего пика в культе гения... Господство рабочего впервые заявляет о себе в
замене либеральной или общественной демократии рабочей или государственной
демократией... Эту замену осуществляет активный тип, использующий... в
частности, формы ордена... На место бюргерских конституций выступает рабочий
план, к которому предъявляются требования завершенности, гибкости и
оснащенности" (там же, с. 424-429).
3 Там же. С. 256.
4 Ницше Ф. Человеческое, слишком человеческое. Соч. в 2 т.: Т. 1. С.
236-237 (пер. С. Л. Франка).
полагал Эрнст Юнгер, не будут воспринимать как катастрофу наступление
ситуации, когда исчезнут "последние остатки комфорта" и в их жизненном
пространстве появятся "участки, которые пересекаешь как окрестности вулкана
или вымершие лунные ландшафты" [1]. Что ж, авантюрные сердца [2] не боятся
холода...
1 Юнгер Э. Рабочий. С. 256.
2 "Авантюрное сердце" - название эссе Э. Юнгера, впервые
опубликованного в Берлине в 1929 г. Вскоре публицисты и поклонники стали
называть самого автора книги "Авантюрным Сердцем".
Мы все погибнем в этом холоде, отвечал Фридрих Георг Юнгер своему брату
(который, впрочем, и сам уже к тому времени перешел из лагеря апологетов
техники в лагерь ее противников, "любителей лесных прогулок"). Главный тезис
Фридриха Георга Юнгера: техника уже перестала быть только "средством", или
инструментом, которым современный человек пользуется для достижения своих
целей. Поскольку техника внутренне преобразила человека, те цели, которые он
может перед собой ставить, уже технически детерминированы. К промышленному
производству относится и производство потребностей. Зрение, слух, речь,
поведение и способы реагирования, даже сам опыт восприятия времени и
пространства коренным образом изменились после появления автомобилей, кино и
радио. Собственная динамика этого процесса более не оставляет ничего "по ту
сторону" техники. Основная черта технической цивилизации - не эксплуатация
человека человеком, а принявшая гигантский размах эксплуатация Земли.
Индустриализм повсюду выискивает энергетические ресурсы, которые
накапливались на протяжении всей естественной истории нашей планеты,
хищнически потребляет их и тем самым делает своей судьбой энтропию: "Техника
в целом и обусловленный ею универсальный рабочий план, ориентированный на
совершенную техничность, этот рабочий план, который связан с универсальной
механизацией, подчиняются законам учения о теплоте и несут описанные этими
законами потери ничуть не в меньшей степени, чем любой единичный механизм".
Поскольку техника все делает доступным, не признавая неприкосновенности или
святости чего бы то ни было, она разрушает тот планетарный фундамент, на
котором сама же зиждется. Этот фундамент пока еще вьщерживает тяжесть
несомой им конструкции, часть населения Земли еще наслаждается
преимуществами обеспечиваемого цивилизацией комфорта, и потому цена, которую
приходится платить за "завершенность тех-
ники", пока представляется приемлемой. Но, как известно, видимость
обманчива. По словам Фридриха Георга Юнгера, "не началу, а концу приходится
нести на себе тяжкое бремя". Эти Кассандровы крики обличителей технического
прогресса кое-кому из современников казались смехотворными. "В кабинете
ужасов техники" - так называлась статья, опубликованная в журнале "Монат",
автор которой пытался доказать, что зло заключено не в самой технике, а в
человеке. "Злыми" могут быть только цели, для достижения коих используется
техника, к самой же технике понятие "злое" неприменимо. Следует остерегаться
демонизации техники - и, значит, нужно внимательнее приглядываться к
"технике демонизации". "В страхе перед техникой сегодня повторяется - на
более высоком духовном уровне и в более сублимированной форме -
средневековое безумное поветрие ведь-мобоязни". Те, кто критикует технику,
утверждали "антикритики", не принимают всерьез вызов времени и уклоняются от
разработки новой этики, соответствующей современной технике. А между тем,
если бы мы уже располагали такой этикой, мы могли бы ничего не бояться.
Одним из выразителей идей "антикритики" был Макс Бензе. "Мы построили мир, -
говорил он, - и вся традиция, уходящая чрезвычайно далеко в глубь времен,
свидетельствует о том, что он действительно порожден усилиями (даже самыми
давними) нашего интеллекта. Однако сегодня мы уже не способны господствовать
над этим миром посредством теоретического осмысления, духа, интеллекта и
рационального мышления. Отсутствует теория мироустройства, а значит, и ясная
"техническая" этика, то есть возможность иметь адекватные бытию этические
суждения, находясь внутри этого мира... Мы, возможно, еще усовершенствуем
этот мир, но мы не в состоянии усовершенствовать человека этого мира - для
этого мира. Такова гнетущая ситуация нашего технического существования".
Выявленное Бензе "несоответствие" между человеком и созданным им техническим
миром Гюнтер Андерс (в своей вышедшей в 1956 году книге "Устарелость
человека") назовет "стыдом Прометея". Человек "стыдится" своих произведений,
которые более совершенны и способны оказывать большее влияние, чем он сам: