Страница:
замечает, что в горах его ждут богатейшие залежи сокровищ, которые никогда
прежде не извлекались на поверхность. Так происходит каждый раз, когда он
пытается приблизиться к одному из "великих". Например, после двух
десятилетий упорного изучения Платона Хайдеггер, в конце тридцатых годов,
сказал Георгу Пихту: "Я должен Вам кое в чем признаться: структура
платоновского мышления до сих пор остается для меня совершенно темной".
В письме к Элизабет Блохман от 27 июня 1936 года Хайдеггер описал
стоявшую перед ним дилемму: "Кажется, что борьба за сохранение доставшегося
нам культурного наследия требует от нас полнейшей отдачи; создавать что-то
свое и сохранять великое - делать то и другое одновременно выше человеческих
сил. И, тем не менее, такое сохранение не может быть достаточно надежным,
если не опирается на новое, критическое осмысление наследия прошлого. Из
этого круга нет выхода, потому-то и получается так, что собственная работа
временами воспринимается как нечто важное, а потом опять вызывает полное
равнодушие и представляется просто дилетантством" (BwHB, 89).
В письмах Хайдеггера Ясперсу тоже иногда проскальзывает это ощущение
своего дилетантизма. Так, 16 мая 1936 года, в последнем письме, перед тем
как общение между ними прервалось на добрых десять лет, Хайдеггер писал, что
в сравнении с достижениями великой философии "собственные немощные потуги
становятся совершенно безразличными и служат всего-навсего подспорьем"
(Переписка, 231).
Однако в письмах к Элизабет Блохман и прежде всего в заметках "К делу
философии" Хайдеггер выражал и совсем другое настроение - ощущение (порой
даже эйфорическое) успешности и высокой значимости своего труда. В лучшие
свои мгновения он верил: в нем самом совершается событие "прихода другой
истины".
Хайдеггер под наблюдением. Парижский философский конгресс 1937 года.
Хайдеггер раздосадован. Мысли о возможностях достижения германо-французского
взаимопонимания. "Планета охвачена огнем". Мышление и "немецкость".
"Давление внешних обстоятельств ослабевает", - писал Хайдеггер Элизабет
Блохман 14 апреля 1937 года (BwHB, 90).
Обстоятельства были таковы: освободилась кафедра в Геттингене - после
того, как занимавшего ее Георга Миша, зятя Дильтея, вынудили уйти на пенсию.
В июле 1935 года философский факультет Геттингенского университета поставил
имя Мартина Хайдеггера на первое место в списке кандидатов на замещение
вакантной должности. В его лице, говорилось в заключении, подписанном
деканом, "мы могли бы обрести одного из ведущих представителей современной
немецкой философии... к тому же такого мыслителя, который готов работать в
духе национал-социалистского мировоззрения".
Однако к тому времени в министерстве уже знали, что хотя Хайдеггер и
продолжает поддерживать национал-социализм во всех важных политических
вопросах (связанных с внешней политикой, экономикой, трудовой повинностью,
"принципом фюрерства"), он отнюдь не разделяет национал-социалистское
мировоззрение в целом. Поэтому министерство известило факультетское
начальство о том, что собирается назначить преемником Миша профессора Хейзе
из Кенигсберга. Факультет поспешно изменил первоначально предложенный список
кандидатов в пользу Хейзе. Хайдеггер, хотя и не особенно заинтересованный в
том, чтобы перебраться в Геттинген, тем не менее, почувствовал себя
несправедливо обойденным. В философском отношении Хейзе был его эпигоном.
Ему принадлежало, например, следующее высказывание: "Итак, в философии и
науке вновь встают изначальные вопросы существования. Эти вопросы возникают
из-за того, что человеческое существование отдано во власть первобытных сил
бытия"; вместе с тем Хейзе успел приобрести репутацию убежденного
национал-социалиста, весьма искушенного во всех политико-организационных
тонкостях. По назначению "сверху" он стал председателем "Кантовского
общества" - крупнейшего в мире и очень авторитетного объединения философов.
Именно Хейзе будет руководителем немецкой делегации на Международном
философском конгрессе в Париже, в 1937 году. Но об этом мы поговорим чуть
позже.
Неудача с геттингенской кафедрой укрепила Хайдеггера во мнении, что он
больше не пользуется расположением влиятельных политических кругов. И, тем
не менее, в политических властных структурах кое-кто продолжал ему
покровительствовать (вплоть до самого конца нацистского режима) - иначе не
объяснить, как могло получиться, что в том же году берлинское министерство
хотело назначить Хайдеггера деканом философского факультета во Фрайбурге.
Правда, до этого дело не дошло - воспротивился новый ректор Фрайбургского
университета. "Профессор Хайдеггер, - заявил он, - за время своего
ректорства в значительной мере утратил доверие фрайбургских коллег. У
баденского министерства образования тоже имелись с ним трудности".
Государственные инстанции хотели использовать к своей выгоде
международный престиж Хайдеггера, хотя и относились к его философии все с
большей настороженностью. В октябре 1935 года Хайдеггера ввели в состав
комиссии, которая должна была подготовить новое издание собрания сочинений
Ницше. Хайдеггера приглашали для чтения докладов за границу, и немецкие
власти не чинили ему в этом плане никаких препятствий. В начале 1936 года он
выступал в Цюрихе, в том же году - в Риме; в начале сороковых годов его
приглашали в Испанию, Португалию и Италию. Он принял приглашения и даже
сообщил темы своих предполагаемых выступлений, но так много раз переносил
сроки приезда, что в конце концов, когда война перешла в заключительную
стадию, осуществление этих поездок стало делом нереальным.
В начале апреля 1936 года по приглашению Итальянского института
германистики Хайдеггер приехал в Рим. Первоначально планировалось, что он
прочтет несколько докладов в Риме, Падуе и Милане. Однако Хайдеггер решил
ограничиться Римом, пробыл там десять дней и выступил перед большой
аудиторией с докладом на тему "Гельдерлин и существо поэзии". На докладе
присутствовал и Карл Левит, который, несмотря на свое положение эмигранта,
получил приглашение от итальянской стороны. В своей автобиографии Левит
описал эту встречу с бывшим учителем.
После доклада Хайдеггер проводил супругов Левит до их маленькой
квартирки и был "явно смущен бедностью... обстановки". На следующее утро обе
семьи отправились на прогулку во Фраскати и Тускул. Стоял солнечный день, но
в общении то и дело возникали какие-то заминки и трудности. Особенно
"болезненной" эта встреча, как кажется, была для Эльфриды. У Хайдеггера на
груди красовался партийный значок. Левит: "... ему (Хайдеггеру. - Т.Б.),
очевидно, и в голову не пришло, что эта свастика была неуместна, когда он
проводил день в моем обществе". Хайдеггер вел себя по-дружески, но старался
избегать любого намека на нынешнюю ситуацию в Германии. Левит же, которому
именно из-за этой ситуации пришлось уехать за границу, постоянно возвращался
к неприятным для Хайдеггера темам. В конце концов он заговорил о дискуссии в
швейцарских журналах, которая разгорелась за несколько недель до того в
связи с цюрихским докладом Хайдеггера.
Генрих Барт, брат знаменитого теолога, опубликовал в "Нойе Цюрихер
Цайтунг" обзор доклада "Исток художественного творения", прочитанного
Хайдеггером 20 января 1936 года, и начал свою рецензию следующим замечанием:
"Мы, очевидно, должны почитать за честь тот факт, что Хайдеггер берет слово
в демократическом государстве, ведь он - по крайней мере, некоторое время -
считался одним из философских лидеров новой Германии. Правда, многим еще
памятно, что книгу "Бытие и время" Хайдеггер "в почитании и дружбе" посвятил
еврею Эдмунду Гуссерлю, а свое толкование Канта навсегда связал с памятью
полуеврея Макса Шелера. Первая работа вышла в 1927 году, вторая - в 1929-м.
Люди, как правило, никакие не герои - это относится и к философам, хотя,
конечно, бывают исключения. Поэтому едва ли можно требовать, чтобы человек
плыл против течения; и все же определенная ответственность перед собственным
прошлым повышает престиж философии, которая ведь не просто наука, а когда-то
слыла мудростью".
Эмиль Штайгер [1], тогда еще приват-доцент, с возмущением ответил на
этот выпад: Барт, видимо, не будучи в состоянии на равных полемизировать с
Хайдеггером, состряпал "политический донос", чтобы раз и навсегда опорочить
его философию. Но Хайдеггер как мыслитель стоит "в одном ряду с Гегелем,
Кантом, Аристотелем и Гераклитом. И осознав это, люди будут жалеть, что ему
вообще приходилось заниматься повседневными проблемами, потому что всегда
трагично, когда происходит смешение разных сфер; восхищаясь им, люди не
позволят сбить себя с толку - точно так же, как образ прусского реакционера
не мешает им испытывать благоговение перед "Феноменологией духа"". На это
Генрих Барт ответил, что нельзя "разделять непроходимой пропастью
философское и человеческое, мышление и бытие".
1 Эмиль Штайгер (р. 1908) - швейцарский литературовед, профессор (с
1943 г.) университета в Цюрихе. Основоположник (наряду с В. Кайзером) "школы
интерпретации", которая рассматривает художественное произведение вне
обстоятельств его возникновения как специфический феномен человеческого
сознания, постигаемый с помощью непосредственных впечатлений и толкования
его отдельных аспектов и компонентов в их единстве. Автор работ "Время как
воображение поэта" (1939), "Искусство интерпретации" (1955) и др Переводил
древнегреческих писателей.
Беседуя с Хайдеггером, Левит объяснил, что не может согласиться ни с
политическими нападками Барта, ни с защитой со стороны Штайгера; лично он
считает, что причина хайдеггеровского "перехода на сторону
национал-социализма заключена в самом существе его философии". Хайдеггер
"безоговорочно" согласился с ним и сказал, "что основанием для его
"вовлечения" в политику явилось выдвинутое им понятие "историчности"".
Историчность, по Хайдеггеру, открывает горизонт - всякий раз
ограниченный - возможностей действия; в этом горизонте вынуждена двигаться и
философия, если она хочет "владеть своим временем". Хайдеггер, как мы уже
знаем, видел в революции 1933 года шанс, чтобы вырваться из роковой
устроенности (Machenschaft) Нового времени. И даже если ко времени поездки в
Рим бывший фрайбургский ректор уже начал смотреть на вещи по-другому, в
разговоре с Левитом он упорно отстаивал ту точку зрения, что шанс "нового
начала" еще не окончательно упущен - нужно только "продержаться достаточно
долго". Тем не менее, Хайдеггер признался, что в определенной мере
разочарован ходом политического развития в последние годы, и сразу же
возложил на "интеллектуалов" с их вечными колебаниями ответственность за то,
что перелом и прорыв в новую действительность пока не дали результатов,
которых от них ждали. "Не будь эти господа слишком щепетильными, чтобы самим
взяться за дело, все пошло бы по-другому, но я оказался в полном
одиночестве".
Хайдеггер был по-прежнему очарован Гитлером. Он, как и многие другие,
сталкиваясь с чем-то плохим, обычно думал: "Если бы об этом узнал фюрер!"
Карла Левита позиция Хайдеггера разочаровала, но в то же время показалась
вполне типичной: "Для немцев нет ничего легче, чем радикально поддерживать
какую-то идею, а ко всему фактичному относиться индифферентно. Они готовы
игнорировать все отдельные факты, чтобы тем решительнее держаться за свое
восприятие целого и отделять "дело" от "личности"".
Однако по мере того, как Хайдеггер все более дистанцировался от
повседневной политики, его "восприятие целого" утрачивало связь с конкретной
историей. Это можно заметить и по его римскому докладу, где Гельдерлин
изображается как человек, выброшенный в пространство между "намеками богов"
и "голосом народа", в то "Между, что между богами и людьми" (ЕН, 47). На
земле сейчас "ночь богов", то есть боги бежали с земли и пока не вернулись.
Мы живем в "оскудевшее время" и должны - так заканчивает Хайдеггер свой
доклад - выстоять, бок о бок с Гельдерлином, в "Ничто этой ночи", ибо, как
говорит поэт, "... хрупкий сосуд не всегда их вынести может, / Только в
избранный час бога вместит человек. / Сон о них отныне есть жизнь" [1].
1 Гельдерлин Ф. Хлеб и вино (пер. С. Аверинцева).
Письмо Карлу Ясперсу, написанное вскоре после поездки в Рим, позволяет
отчасти представить себе тогдашнее настроение Хайдеггера и, в частности,
показывает, что Хайдег-гер-философ ощущал свою близость к Гельдерлину как
"поэту оскудевшего времени": "По правде говоря, мы вправе считать, что
философия, не имея авторитета, находится в превосходной ситуации, ведь
теперь необходимо бороться за нее незаметно" (16.5.1936, Переписка, 232).
Хайдеггер почувствовал, что уже не пользуется, как раньше,
расположением сильных мира сего, по реакции немецкой общественности на тот
самый доклад о Гельдерлине, которому с таким благоговением внимала римская
публика. В журнале "Воля и власть", органе гитлерюгенда, некий д-р Кеницер
позволил себе заметить, что молодежь знает Гельдерлина "во всем его
своеобразии лучше... чем профессор Хайдеггер". Хайдеггера эти слова задели
больше, чем можно было ожидать от человека, внутренне настроившегося на
гельдерлиновскую "ночь богов". Он с возмущением писал одному из сотрудников
другого национал-социалистского журнала: "Если, как утверждает в "Воле и
власти" некий известный Вам господин, моя статья о Гельдерлине по сути своей
чужда гитлерюгендовцам, мы вряд ли можем многого ожидать от такого рода
"немцев". Впрочем, один фюрер СС с большим стажем, который хорошо знает
ситуацию в Марбурге, сообщил мне, что вышеупомянутый господин д-р К. еще
летом 1933 года разгуливал по Марбургу как социал-демократ, зато теперь стал
большой шишкой в ФБ [1
1 "Фелькишер беобахтер" - ежедневная газета, официальный орган НСДАП.
Не столь безобидным, как критические нападки в журнале гитлерюгенда,
был другой неприятный процесс, начавшийся вскоре после возвращения
Хайдеггера из Рима. 14 мая 1936 года ведомство Розенберга направило в
мюнхенский филиал Национал-социалистского союза доцентов запрос относительно
того, как там "оценивают личность профессора д-ра Мартина Хайдеггера".
Хуго Отт уже в наше время исследовал подоплеку этого события.
Оказалось, что в ведомстве Розенберга постепенно росло недоверие к
Хайдеггеру - отзывы Йенша и Крика сделали свое дело. Одним из поводов для
запроса послужили слухи о лекциях, которые Хайдеггер якобы регулярно читал в
монастыре Бойрон. Его подозревали в "иезуитской" подрывной работе. В письме
ведомства Розенберга Союзу доцентов говорилось: "Его [Хайдеггера] философия
проникнута схоластицизмом, поэтому странно было бы не предположить, что
Хайдеггер может в некоторых местах оказывать немалое негативное влияние и на
национал-социалистов".
Это подозрение в тайном клерикализме зародилось именно тогда, когда
Хайдеггер в отзывах на магистерские и докторские диссертации (например,
Макса Мюллера) несколько раз документально зафиксировал свое убеждение в
том, что "христианская" философия по большому счету есть не что иное, как
""деревянное железо", явная нелепица".
Как бы то ни было, информация, предоставленная Союзом доцентов, носила,
видимо, столь неблагоприятный характер, что ведомство Розенберга сочло себя
обязанным 29 мая 1936 года передать досье Хайдеггера в отдел науки Главного
управления имперской безопасности. В итоге Служба безопасности (СД)
установила за Хайдеггером наблюдение. В "Фактах и мыслях" Хайдеггер
рассказывает о том, как во время летнего семестра 1937 года в его семинаре
объявился некий д-р Ханке из Берлина, который показал себя "очень одаренным
и заинтересованным" человеком, а через некоторое время попросил профессора о
личной беседе. В ходе этой беседы, вспоминает Хайдеггер, "он признался, что
не может долее от меня скрывать: он работает по заданию д-ра Шееля [1],
тогдашнего руководителя сектора СД "Юго-запад"" [2] (R, 41).
1 Густав Адольф Шеель (1907-1979) - партийный деятель, группенфюрер СС
(с 1943 г.), доктор медицины. В 1936 г. возглавил Национал-социалистский
союз студентов (НССС) и получил звание имперского руководителя студентов. С
мая 1941 г. высший руководитель СС и полиции Альпенланда, с ноября 1941 г.
имперский наместник Зальцбурга. При этом за ним осталось и руководство НССС.
После войны к суду привлечен не был, с 1947 г. работал практикующим врачом в
Гамбурге.
2 Этот эпизод описан также в письме Хайдеггера Ясперсу от 8 апреля 1950
г.: "Я вел тогда семинар по Ницше, обсуждали проблему "бытия и видимости".
Некий д-р Ханке, чрезвычайно одаренный, представившийся как ученик Ник.
Гартмана, участвовал в работе. В первые недели он под впечатлением моего
изложения... пришел ко мне и заявил, что должен по секрету кое в чем
признаться: он - осведомитель СД по сектору Юг (Штутгарт) и хочет мне
сообщить, что я там на первом месте в черном списке. Когда началась война,
д-р X. вышел из СД и погиб во французской кампании" (Хайдеггер/Ясперс.
Переписка. С. 276-277).
Выходит, Хайдеггер знал, что находится под наблюдением, когда в лекциях
о Ницше критиковал биологизм и расизм, а значит, нельзя не согласиться с
тем, что в этом случае он проявил личное мужество. Именно так воспринимали
его критические высказывания и тогдашние слушатели лекций. Тем более их
удивляло, что Хайдеггер, в отличие от других профессоров, всегда соблюдал
гитлеровский церемониал приветствия.
В "Фактах и мыслях" Хайдеггер пишет, что с середины тридцатых годов
высшие партийные инстанции всячески препятствовали его философской работе и
даже пытались исключить его из научной жизни. Например, все было сделано для
того, чтобы он не принимал участия в международном Декартовском конгрессе в
Париже, в 1937 году. Только благодаря вмешательству французского оргкомитета
конгресса ему в самый последний момент предложили присоединиться к немецкой
делегации. "Все было проделано в такой форме, что для меня оказалось
невозможным поехать в Париж с немецкой делегацией" (R, 43).
Однако Виктор Фариас обнаружил в Берлинском центре документации и в
Потсдамском архиве документы, из которых следует, что Хайдеггер посетил
Париж уже летом 1935 года, чтобы подготовить участие немецких ученых в
конгрессе. Хайдеггер придавал этому мероприятию большое значение: ведь он
считал Декарта основоположником философского модернизма, то есть того
течения, против которого была направлена его собственная философия.
Хайдеггер рассматривал будущий Парижский конгресс как арену столкновения
великих сил современности, и ему очень хотелось лично ответить на этот
вызов. Хайдеггер намеревался развить на конгрессе те идеи, которые несколько
позже, 9 июня 1938 г., он изложил во Фрайбурге, в докладе "Основание
новоевропейской картины мира метафизикой" (опубликован под названием "Время
картины мира").
Итак, Хайдеггер хотел поехать в Париж и ждал - долгое время напрасно, -
что немецкая сторона пошлет его туда официально. Приглашение от
соответствующей немецкой инстанции пришло слишком поздно. Фариас обнаружил
письмо, которое Хайдеггер 14 июля 1937 года отправил ректору Фрайбургского
университета и в котором объяснял, почему он теперь не может спешно
присоединиться к немецкой делегации: "О приглашении от председателя
конгресса, поступившем на мое имя полтора года назад, я еще тогда сообщил в
имперское министерство воспитания [1], присовокупив указание на то, что этот
конгресс, задуманный и как празднование юбилея Декарта, будет сознательно
превращен в наступление приверженцев господствующего
либерально-демократического представления о науке и что поэтому следует
заблаговременно подумать о составе соответствующим образом подготовленной и
способной к эффективному противодей-
1 То есть в имперское министерство науки, воспитания и народного
образования.
ствию немецкой делегации. Поскольку это мое предложение осталось без
ответа, я более не сообщал о многократно поступавших ко мне с тех пор
повторных приглашениях из Парижа. Ведь во всем этом деле для меня важно
вовсе не желание французского оргкомитета конгресса. Решающее значение для
меня имеет только изначальная воля компетентных немецких ведомств - хотят ли
они видеть меня в составе немецкой делегации или нет". Очевидно, Хайдеггер
чувствовал себя обиженным тем, что соответствующие учреждения не связались с
ним сразу, как только встал вопрос о стратегической подготовке конгресса и о
составе немецкой делегации. Вероятно, он рассчитывал на то, что его пошлют в
Париж в качестве руководителя делегации. Однако правительственные и
партийные инстанции в середине 1936 года назначили руководителем делегации
Хейзе, который в своей памятной записке, составленной в августе 1936 года,
охарактеризовал предполагаемые задачи организаторов конгресса так: видимо,
декартовский рационализм будет идентифицирован с понятием философии вообще.
Тем самым "сегодняшние германские философские устремления" будут отграничены
от аналогичных устремлений других наций и представлены как "отрицание
великих европейских традиций, как выражение натуралистического
партикуляризма, как предательство по отношению к духу". Обеспечить "духовную
изоляцию" Германии и "духовное лидерство" Франции - такова, по мнению Хейзе,
стратегическая цель планируемого мероприятия. Этому следует противопоставить
нечто действенное. Немецкая делегация должна не только "представлять
национал-социалистские германские духовные устремления и показывать их
истинное значение", то есть не только оборонять свои позиции, но и
переходить в атаку. Речь идет, писал Хейзе, о "попытке немецкого духовного
наступления в европейском пространстве". Но пока, к сожалению, в новой
Германии имеется очень мало философов, способных вести борьбу за
"международный престиж" немецкой философии. В списке кандидатов,
предложенном Хейзе, значились, в частности, Хайдеггер, Карл Шмитт и Альфред
Боймлер.
Эти предложения были приняты, и весной 1937 года Хейзе обратился к
Хайдегтеру, который теперь отказался участвовать в конгрессе, тем самым
избавив себя от некоторых неприятных моментов. Дело в том, что делегацию
составляли с учетом не только идеологических, но и расовых факторов.
Гуссерлю, которого парижский оргкомитет конгресса хотел бы видеть в качестве
основного докладчика, не-
мецкие власти не позволили принять приглашение как "неарийцу". Немецкие
официальные лица не без основания полагали, что выступление Гуссерля может
"совершенно отодвинуть на задний план официальных членов делегации";
опасались также, что за докладом Гуссерля последуют "чрезмерные овации",
которые будут истолкованы как демонстрация против немецкой делегации.
В Париж немецкая делегация приехала с воинственным настроем, многие
профессора носили партийную форму. Обозреватель одной из французских газет с
удивлением отмечал, что, в отличие от того, что наблюдалось на прежних
международных философских конгрессах, на сей раз немецкие делегаты казались
не "индивидами", а представителями некоего коллективного духа. Тот факт, что
философы страны, всегда славившейся своими поэтами и мыслителями, вдруг
выступили как сплоченный военизированный отряд, вызывал некоторую тревогу.
Итак, Хайдеггер остался дома и спокойно работал, желая внести
собственный вклад в достижение германо-французского взаимопонимания. "Пути к
разговору" - так назвал он свою статью о взаимоотношениях германского и
французского духа, которая была опубликована в 1937 году в сборнике "Страна
алеманнов. Книга о народе и его миссии".
Этот сборник, изданный Францем Кербером, обер-бургомистром Фрайбурга и
бывшим секретарем редакции национал-социалистской газеты "Дер алеманне",
появился как раз в тот момент, когда (после вступления немецких войск в
демилитаризованную Рейнскую область) Гитлер пытался достичь компромисса с
Францией. Однако статья Хайдеггера не предназначалась для решения актуальных
пропагандистских задач. Хайдеггер, как рассказывает Петцет, охотно читал
этот текст, "который казался ему чрезвычайно важным", в кругу своих друзей,
а позднее включил в книгу "Опыты мышления" (D).
В этой работе идет речь о взаимопонимании между французским и немецким
народами. Хайдеггер не задерживается на геополитических, экономических или
военных конфликтах и противоречиях. По его мнению, "момент, переживаемый
миром сейчас" поставил перед "созидающими историю западными народами" куда
более ответственную задачу: задачу "спасения Запада". Такое спасение не
удастся осуществить, если народы с разными стилями мышления и культуры
просто будут соглашаться на компромиссы, сглаживать разделяющие их
особенности и смешиваться друг с другом; каждый народ должен осмыслить свои
характерные свойст-
ва и уже на этой основе внести свой особый вклад в спасение
общеевропейской идентичности. Во Франции доминирует картезианство, то есть
прежде не извлекались на поверхность. Так происходит каждый раз, когда он
пытается приблизиться к одному из "великих". Например, после двух
десятилетий упорного изучения Платона Хайдеггер, в конце тридцатых годов,
сказал Георгу Пихту: "Я должен Вам кое в чем признаться: структура
платоновского мышления до сих пор остается для меня совершенно темной".
В письме к Элизабет Блохман от 27 июня 1936 года Хайдеггер описал
стоявшую перед ним дилемму: "Кажется, что борьба за сохранение доставшегося
нам культурного наследия требует от нас полнейшей отдачи; создавать что-то
свое и сохранять великое - делать то и другое одновременно выше человеческих
сил. И, тем не менее, такое сохранение не может быть достаточно надежным,
если не опирается на новое, критическое осмысление наследия прошлого. Из
этого круга нет выхода, потому-то и получается так, что собственная работа
временами воспринимается как нечто важное, а потом опять вызывает полное
равнодушие и представляется просто дилетантством" (BwHB, 89).
В письмах Хайдеггера Ясперсу тоже иногда проскальзывает это ощущение
своего дилетантизма. Так, 16 мая 1936 года, в последнем письме, перед тем
как общение между ними прервалось на добрых десять лет, Хайдеггер писал, что
в сравнении с достижениями великой философии "собственные немощные потуги
становятся совершенно безразличными и служат всего-навсего подспорьем"
(Переписка, 231).
Однако в письмах к Элизабет Блохман и прежде всего в заметках "К делу
философии" Хайдеггер выражал и совсем другое настроение - ощущение (порой
даже эйфорическое) успешности и высокой значимости своего труда. В лучшие
свои мгновения он верил: в нем самом совершается событие "прихода другой
истины".
Хайдеггер под наблюдением. Парижский философский конгресс 1937 года.
Хайдеггер раздосадован. Мысли о возможностях достижения германо-французского
взаимопонимания. "Планета охвачена огнем". Мышление и "немецкость".
"Давление внешних обстоятельств ослабевает", - писал Хайдеггер Элизабет
Блохман 14 апреля 1937 года (BwHB, 90).
Обстоятельства были таковы: освободилась кафедра в Геттингене - после
того, как занимавшего ее Георга Миша, зятя Дильтея, вынудили уйти на пенсию.
В июле 1935 года философский факультет Геттингенского университета поставил
имя Мартина Хайдеггера на первое место в списке кандидатов на замещение
вакантной должности. В его лице, говорилось в заключении, подписанном
деканом, "мы могли бы обрести одного из ведущих представителей современной
немецкой философии... к тому же такого мыслителя, который готов работать в
духе национал-социалистского мировоззрения".
Однако к тому времени в министерстве уже знали, что хотя Хайдеггер и
продолжает поддерживать национал-социализм во всех важных политических
вопросах (связанных с внешней политикой, экономикой, трудовой повинностью,
"принципом фюрерства"), он отнюдь не разделяет национал-социалистское
мировоззрение в целом. Поэтому министерство известило факультетское
начальство о том, что собирается назначить преемником Миша профессора Хейзе
из Кенигсберга. Факультет поспешно изменил первоначально предложенный список
кандидатов в пользу Хейзе. Хайдеггер, хотя и не особенно заинтересованный в
том, чтобы перебраться в Геттинген, тем не менее, почувствовал себя
несправедливо обойденным. В философском отношении Хейзе был его эпигоном.
Ему принадлежало, например, следующее высказывание: "Итак, в философии и
науке вновь встают изначальные вопросы существования. Эти вопросы возникают
из-за того, что человеческое существование отдано во власть первобытных сил
бытия"; вместе с тем Хейзе успел приобрести репутацию убежденного
национал-социалиста, весьма искушенного во всех политико-организационных
тонкостях. По назначению "сверху" он стал председателем "Кантовского
общества" - крупнейшего в мире и очень авторитетного объединения философов.
Именно Хейзе будет руководителем немецкой делегации на Международном
философском конгрессе в Париже, в 1937 году. Но об этом мы поговорим чуть
позже.
Неудача с геттингенской кафедрой укрепила Хайдеггера во мнении, что он
больше не пользуется расположением влиятельных политических кругов. И, тем
не менее, в политических властных структурах кое-кто продолжал ему
покровительствовать (вплоть до самого конца нацистского режима) - иначе не
объяснить, как могло получиться, что в том же году берлинское министерство
хотело назначить Хайдеггера деканом философского факультета во Фрайбурге.
Правда, до этого дело не дошло - воспротивился новый ректор Фрайбургского
университета. "Профессор Хайдеггер, - заявил он, - за время своего
ректорства в значительной мере утратил доверие фрайбургских коллег. У
баденского министерства образования тоже имелись с ним трудности".
Государственные инстанции хотели использовать к своей выгоде
международный престиж Хайдеггера, хотя и относились к его философии все с
большей настороженностью. В октябре 1935 года Хайдеггера ввели в состав
комиссии, которая должна была подготовить новое издание собрания сочинений
Ницше. Хайдеггера приглашали для чтения докладов за границу, и немецкие
власти не чинили ему в этом плане никаких препятствий. В начале 1936 года он
выступал в Цюрихе, в том же году - в Риме; в начале сороковых годов его
приглашали в Испанию, Португалию и Италию. Он принял приглашения и даже
сообщил темы своих предполагаемых выступлений, но так много раз переносил
сроки приезда, что в конце концов, когда война перешла в заключительную
стадию, осуществление этих поездок стало делом нереальным.
В начале апреля 1936 года по приглашению Итальянского института
германистики Хайдеггер приехал в Рим. Первоначально планировалось, что он
прочтет несколько докладов в Риме, Падуе и Милане. Однако Хайдеггер решил
ограничиться Римом, пробыл там десять дней и выступил перед большой
аудиторией с докладом на тему "Гельдерлин и существо поэзии". На докладе
присутствовал и Карл Левит, который, несмотря на свое положение эмигранта,
получил приглашение от итальянской стороны. В своей автобиографии Левит
описал эту встречу с бывшим учителем.
После доклада Хайдеггер проводил супругов Левит до их маленькой
квартирки и был "явно смущен бедностью... обстановки". На следующее утро обе
семьи отправились на прогулку во Фраскати и Тускул. Стоял солнечный день, но
в общении то и дело возникали какие-то заминки и трудности. Особенно
"болезненной" эта встреча, как кажется, была для Эльфриды. У Хайдеггера на
груди красовался партийный значок. Левит: "... ему (Хайдеггеру. - Т.Б.),
очевидно, и в голову не пришло, что эта свастика была неуместна, когда он
проводил день в моем обществе". Хайдеггер вел себя по-дружески, но старался
избегать любого намека на нынешнюю ситуацию в Германии. Левит же, которому
именно из-за этой ситуации пришлось уехать за границу, постоянно возвращался
к неприятным для Хайдеггера темам. В конце концов он заговорил о дискуссии в
швейцарских журналах, которая разгорелась за несколько недель до того в
связи с цюрихским докладом Хайдеггера.
Генрих Барт, брат знаменитого теолога, опубликовал в "Нойе Цюрихер
Цайтунг" обзор доклада "Исток художественного творения", прочитанного
Хайдеггером 20 января 1936 года, и начал свою рецензию следующим замечанием:
"Мы, очевидно, должны почитать за честь тот факт, что Хайдеггер берет слово
в демократическом государстве, ведь он - по крайней мере, некоторое время -
считался одним из философских лидеров новой Германии. Правда, многим еще
памятно, что книгу "Бытие и время" Хайдеггер "в почитании и дружбе" посвятил
еврею Эдмунду Гуссерлю, а свое толкование Канта навсегда связал с памятью
полуеврея Макса Шелера. Первая работа вышла в 1927 году, вторая - в 1929-м.
Люди, как правило, никакие не герои - это относится и к философам, хотя,
конечно, бывают исключения. Поэтому едва ли можно требовать, чтобы человек
плыл против течения; и все же определенная ответственность перед собственным
прошлым повышает престиж философии, которая ведь не просто наука, а когда-то
слыла мудростью".
Эмиль Штайгер [1], тогда еще приват-доцент, с возмущением ответил на
этот выпад: Барт, видимо, не будучи в состоянии на равных полемизировать с
Хайдеггером, состряпал "политический донос", чтобы раз и навсегда опорочить
его философию. Но Хайдеггер как мыслитель стоит "в одном ряду с Гегелем,
Кантом, Аристотелем и Гераклитом. И осознав это, люди будут жалеть, что ему
вообще приходилось заниматься повседневными проблемами, потому что всегда
трагично, когда происходит смешение разных сфер; восхищаясь им, люди не
позволят сбить себя с толку - точно так же, как образ прусского реакционера
не мешает им испытывать благоговение перед "Феноменологией духа"". На это
Генрих Барт ответил, что нельзя "разделять непроходимой пропастью
философское и человеческое, мышление и бытие".
1 Эмиль Штайгер (р. 1908) - швейцарский литературовед, профессор (с
1943 г.) университета в Цюрихе. Основоположник (наряду с В. Кайзером) "школы
интерпретации", которая рассматривает художественное произведение вне
обстоятельств его возникновения как специфический феномен человеческого
сознания, постигаемый с помощью непосредственных впечатлений и толкования
его отдельных аспектов и компонентов в их единстве. Автор работ "Время как
воображение поэта" (1939), "Искусство интерпретации" (1955) и др Переводил
древнегреческих писателей.
Беседуя с Хайдеггером, Левит объяснил, что не может согласиться ни с
политическими нападками Барта, ни с защитой со стороны Штайгера; лично он
считает, что причина хайдеггеровского "перехода на сторону
национал-социализма заключена в самом существе его философии". Хайдеггер
"безоговорочно" согласился с ним и сказал, "что основанием для его
"вовлечения" в политику явилось выдвинутое им понятие "историчности"".
Историчность, по Хайдеггеру, открывает горизонт - всякий раз
ограниченный - возможностей действия; в этом горизонте вынуждена двигаться и
философия, если она хочет "владеть своим временем". Хайдеггер, как мы уже
знаем, видел в революции 1933 года шанс, чтобы вырваться из роковой
устроенности (Machenschaft) Нового времени. И даже если ко времени поездки в
Рим бывший фрайбургский ректор уже начал смотреть на вещи по-другому, в
разговоре с Левитом он упорно отстаивал ту точку зрения, что шанс "нового
начала" еще не окончательно упущен - нужно только "продержаться достаточно
долго". Тем не менее, Хайдеггер признался, что в определенной мере
разочарован ходом политического развития в последние годы, и сразу же
возложил на "интеллектуалов" с их вечными колебаниями ответственность за то,
что перелом и прорыв в новую действительность пока не дали результатов,
которых от них ждали. "Не будь эти господа слишком щепетильными, чтобы самим
взяться за дело, все пошло бы по-другому, но я оказался в полном
одиночестве".
Хайдеггер был по-прежнему очарован Гитлером. Он, как и многие другие,
сталкиваясь с чем-то плохим, обычно думал: "Если бы об этом узнал фюрер!"
Карла Левита позиция Хайдеггера разочаровала, но в то же время показалась
вполне типичной: "Для немцев нет ничего легче, чем радикально поддерживать
какую-то идею, а ко всему фактичному относиться индифферентно. Они готовы
игнорировать все отдельные факты, чтобы тем решительнее держаться за свое
восприятие целого и отделять "дело" от "личности"".
Однако по мере того, как Хайдеггер все более дистанцировался от
повседневной политики, его "восприятие целого" утрачивало связь с конкретной
историей. Это можно заметить и по его римскому докладу, где Гельдерлин
изображается как человек, выброшенный в пространство между "намеками богов"
и "голосом народа", в то "Между, что между богами и людьми" (ЕН, 47). На
земле сейчас "ночь богов", то есть боги бежали с земли и пока не вернулись.
Мы живем в "оскудевшее время" и должны - так заканчивает Хайдеггер свой
доклад - выстоять, бок о бок с Гельдерлином, в "Ничто этой ночи", ибо, как
говорит поэт, "... хрупкий сосуд не всегда их вынести может, / Только в
избранный час бога вместит человек. / Сон о них отныне есть жизнь" [1].
1 Гельдерлин Ф. Хлеб и вино (пер. С. Аверинцева).
Письмо Карлу Ясперсу, написанное вскоре после поездки в Рим, позволяет
отчасти представить себе тогдашнее настроение Хайдеггера и, в частности,
показывает, что Хайдег-гер-философ ощущал свою близость к Гельдерлину как
"поэту оскудевшего времени": "По правде говоря, мы вправе считать, что
философия, не имея авторитета, находится в превосходной ситуации, ведь
теперь необходимо бороться за нее незаметно" (16.5.1936, Переписка, 232).
Хайдеггер почувствовал, что уже не пользуется, как раньше,
расположением сильных мира сего, по реакции немецкой общественности на тот
самый доклад о Гельдерлине, которому с таким благоговением внимала римская
публика. В журнале "Воля и власть", органе гитлерюгенда, некий д-р Кеницер
позволил себе заметить, что молодежь знает Гельдерлина "во всем его
своеобразии лучше... чем профессор Хайдеггер". Хайдеггера эти слова задели
больше, чем можно было ожидать от человека, внутренне настроившегося на
гельдерлиновскую "ночь богов". Он с возмущением писал одному из сотрудников
другого национал-социалистского журнала: "Если, как утверждает в "Воле и
власти" некий известный Вам господин, моя статья о Гельдерлине по сути своей
чужда гитлерюгендовцам, мы вряд ли можем многого ожидать от такого рода
"немцев". Впрочем, один фюрер СС с большим стажем, который хорошо знает
ситуацию в Марбурге, сообщил мне, что вышеупомянутый господин д-р К. еще
летом 1933 года разгуливал по Марбургу как социал-демократ, зато теперь стал
большой шишкой в ФБ [1
1 "Фелькишер беобахтер" - ежедневная газета, официальный орган НСДАП.
Не столь безобидным, как критические нападки в журнале гитлерюгенда,
был другой неприятный процесс, начавшийся вскоре после возвращения
Хайдеггера из Рима. 14 мая 1936 года ведомство Розенберга направило в
мюнхенский филиал Национал-социалистского союза доцентов запрос относительно
того, как там "оценивают личность профессора д-ра Мартина Хайдеггера".
Хуго Отт уже в наше время исследовал подоплеку этого события.
Оказалось, что в ведомстве Розенберга постепенно росло недоверие к
Хайдеггеру - отзывы Йенша и Крика сделали свое дело. Одним из поводов для
запроса послужили слухи о лекциях, которые Хайдеггер якобы регулярно читал в
монастыре Бойрон. Его подозревали в "иезуитской" подрывной работе. В письме
ведомства Розенберга Союзу доцентов говорилось: "Его [Хайдеггера] философия
проникнута схоластицизмом, поэтому странно было бы не предположить, что
Хайдеггер может в некоторых местах оказывать немалое негативное влияние и на
национал-социалистов".
Это подозрение в тайном клерикализме зародилось именно тогда, когда
Хайдеггер в отзывах на магистерские и докторские диссертации (например,
Макса Мюллера) несколько раз документально зафиксировал свое убеждение в
том, что "христианская" философия по большому счету есть не что иное, как
""деревянное железо", явная нелепица".
Как бы то ни было, информация, предоставленная Союзом доцентов, носила,
видимо, столь неблагоприятный характер, что ведомство Розенберга сочло себя
обязанным 29 мая 1936 года передать досье Хайдеггера в отдел науки Главного
управления имперской безопасности. В итоге Служба безопасности (СД)
установила за Хайдеггером наблюдение. В "Фактах и мыслях" Хайдеггер
рассказывает о том, как во время летнего семестра 1937 года в его семинаре
объявился некий д-р Ханке из Берлина, который показал себя "очень одаренным
и заинтересованным" человеком, а через некоторое время попросил профессора о
личной беседе. В ходе этой беседы, вспоминает Хайдеггер, "он признался, что
не может долее от меня скрывать: он работает по заданию д-ра Шееля [1],
тогдашнего руководителя сектора СД "Юго-запад"" [2] (R, 41).
1 Густав Адольф Шеель (1907-1979) - партийный деятель, группенфюрер СС
(с 1943 г.), доктор медицины. В 1936 г. возглавил Национал-социалистский
союз студентов (НССС) и получил звание имперского руководителя студентов. С
мая 1941 г. высший руководитель СС и полиции Альпенланда, с ноября 1941 г.
имперский наместник Зальцбурга. При этом за ним осталось и руководство НССС.
После войны к суду привлечен не был, с 1947 г. работал практикующим врачом в
Гамбурге.
2 Этот эпизод описан также в письме Хайдеггера Ясперсу от 8 апреля 1950
г.: "Я вел тогда семинар по Ницше, обсуждали проблему "бытия и видимости".
Некий д-р Ханке, чрезвычайно одаренный, представившийся как ученик Ник.
Гартмана, участвовал в работе. В первые недели он под впечатлением моего
изложения... пришел ко мне и заявил, что должен по секрету кое в чем
признаться: он - осведомитель СД по сектору Юг (Штутгарт) и хочет мне
сообщить, что я там на первом месте в черном списке. Когда началась война,
д-р X. вышел из СД и погиб во французской кампании" (Хайдеггер/Ясперс.
Переписка. С. 276-277).
Выходит, Хайдеггер знал, что находится под наблюдением, когда в лекциях
о Ницше критиковал биологизм и расизм, а значит, нельзя не согласиться с
тем, что в этом случае он проявил личное мужество. Именно так воспринимали
его критические высказывания и тогдашние слушатели лекций. Тем более их
удивляло, что Хайдеггер, в отличие от других профессоров, всегда соблюдал
гитлеровский церемониал приветствия.
В "Фактах и мыслях" Хайдеггер пишет, что с середины тридцатых годов
высшие партийные инстанции всячески препятствовали его философской работе и
даже пытались исключить его из научной жизни. Например, все было сделано для
того, чтобы он не принимал участия в международном Декартовском конгрессе в
Париже, в 1937 году. Только благодаря вмешательству французского оргкомитета
конгресса ему в самый последний момент предложили присоединиться к немецкой
делегации. "Все было проделано в такой форме, что для меня оказалось
невозможным поехать в Париж с немецкой делегацией" (R, 43).
Однако Виктор Фариас обнаружил в Берлинском центре документации и в
Потсдамском архиве документы, из которых следует, что Хайдеггер посетил
Париж уже летом 1935 года, чтобы подготовить участие немецких ученых в
конгрессе. Хайдеггер придавал этому мероприятию большое значение: ведь он
считал Декарта основоположником философского модернизма, то есть того
течения, против которого была направлена его собственная философия.
Хайдеггер рассматривал будущий Парижский конгресс как арену столкновения
великих сил современности, и ему очень хотелось лично ответить на этот
вызов. Хайдеггер намеревался развить на конгрессе те идеи, которые несколько
позже, 9 июня 1938 г., он изложил во Фрайбурге, в докладе "Основание
новоевропейской картины мира метафизикой" (опубликован под названием "Время
картины мира").
Итак, Хайдеггер хотел поехать в Париж и ждал - долгое время напрасно, -
что немецкая сторона пошлет его туда официально. Приглашение от
соответствующей немецкой инстанции пришло слишком поздно. Фариас обнаружил
письмо, которое Хайдеггер 14 июля 1937 года отправил ректору Фрайбургского
университета и в котором объяснял, почему он теперь не может спешно
присоединиться к немецкой делегации: "О приглашении от председателя
конгресса, поступившем на мое имя полтора года назад, я еще тогда сообщил в
имперское министерство воспитания [1], присовокупив указание на то, что этот
конгресс, задуманный и как празднование юбилея Декарта, будет сознательно
превращен в наступление приверженцев господствующего
либерально-демократического представления о науке и что поэтому следует
заблаговременно подумать о составе соответствующим образом подготовленной и
способной к эффективному противодей-
1 То есть в имперское министерство науки, воспитания и народного
образования.
ствию немецкой делегации. Поскольку это мое предложение осталось без
ответа, я более не сообщал о многократно поступавших ко мне с тех пор
повторных приглашениях из Парижа. Ведь во всем этом деле для меня важно
вовсе не желание французского оргкомитета конгресса. Решающее значение для
меня имеет только изначальная воля компетентных немецких ведомств - хотят ли
они видеть меня в составе немецкой делегации или нет". Очевидно, Хайдеггер
чувствовал себя обиженным тем, что соответствующие учреждения не связались с
ним сразу, как только встал вопрос о стратегической подготовке конгресса и о
составе немецкой делегации. Вероятно, он рассчитывал на то, что его пошлют в
Париж в качестве руководителя делегации. Однако правительственные и
партийные инстанции в середине 1936 года назначили руководителем делегации
Хейзе, который в своей памятной записке, составленной в августе 1936 года,
охарактеризовал предполагаемые задачи организаторов конгресса так: видимо,
декартовский рационализм будет идентифицирован с понятием философии вообще.
Тем самым "сегодняшние германские философские устремления" будут отграничены
от аналогичных устремлений других наций и представлены как "отрицание
великих европейских традиций, как выражение натуралистического
партикуляризма, как предательство по отношению к духу". Обеспечить "духовную
изоляцию" Германии и "духовное лидерство" Франции - такова, по мнению Хейзе,
стратегическая цель планируемого мероприятия. Этому следует противопоставить
нечто действенное. Немецкая делегация должна не только "представлять
национал-социалистские германские духовные устремления и показывать их
истинное значение", то есть не только оборонять свои позиции, но и
переходить в атаку. Речь идет, писал Хейзе, о "попытке немецкого духовного
наступления в европейском пространстве". Но пока, к сожалению, в новой
Германии имеется очень мало философов, способных вести борьбу за
"международный престиж" немецкой философии. В списке кандидатов,
предложенном Хейзе, значились, в частности, Хайдеггер, Карл Шмитт и Альфред
Боймлер.
Эти предложения были приняты, и весной 1937 года Хейзе обратился к
Хайдегтеру, который теперь отказался участвовать в конгрессе, тем самым
избавив себя от некоторых неприятных моментов. Дело в том, что делегацию
составляли с учетом не только идеологических, но и расовых факторов.
Гуссерлю, которого парижский оргкомитет конгресса хотел бы видеть в качестве
основного докладчика, не-
мецкие власти не позволили принять приглашение как "неарийцу". Немецкие
официальные лица не без основания полагали, что выступление Гуссерля может
"совершенно отодвинуть на задний план официальных членов делегации";
опасались также, что за докладом Гуссерля последуют "чрезмерные овации",
которые будут истолкованы как демонстрация против немецкой делегации.
В Париж немецкая делегация приехала с воинственным настроем, многие
профессора носили партийную форму. Обозреватель одной из французских газет с
удивлением отмечал, что, в отличие от того, что наблюдалось на прежних
международных философских конгрессах, на сей раз немецкие делегаты казались
не "индивидами", а представителями некоего коллективного духа. Тот факт, что
философы страны, всегда славившейся своими поэтами и мыслителями, вдруг
выступили как сплоченный военизированный отряд, вызывал некоторую тревогу.
Итак, Хайдеггер остался дома и спокойно работал, желая внести
собственный вклад в достижение германо-французского взаимопонимания. "Пути к
разговору" - так назвал он свою статью о взаимоотношениях германского и
французского духа, которая была опубликована в 1937 году в сборнике "Страна
алеманнов. Книга о народе и его миссии".
Этот сборник, изданный Францем Кербером, обер-бургомистром Фрайбурга и
бывшим секретарем редакции национал-социалистской газеты "Дер алеманне",
появился как раз в тот момент, когда (после вступления немецких войск в
демилитаризованную Рейнскую область) Гитлер пытался достичь компромисса с
Францией. Однако статья Хайдеггера не предназначалась для решения актуальных
пропагандистских задач. Хайдеггер, как рассказывает Петцет, охотно читал
этот текст, "который казался ему чрезвычайно важным", в кругу своих друзей,
а позднее включил в книгу "Опыты мышления" (D).
В этой работе идет речь о взаимопонимании между французским и немецким
народами. Хайдеггер не задерживается на геополитических, экономических или
военных конфликтах и противоречиях. По его мнению, "момент, переживаемый
миром сейчас" поставил перед "созидающими историю западными народами" куда
более ответственную задачу: задачу "спасения Запада". Такое спасение не
удастся осуществить, если народы с разными стилями мышления и культуры
просто будут соглашаться на компромиссы, сглаживать разделяющие их
особенности и смешиваться друг с другом; каждый народ должен осмыслить свои
характерные свойст-
ва и уже на этой основе внести свой особый вклад в спасение
общеевропейской идентичности. Во Франции доминирует картезианство, то есть