Страница:
захватывающим проектом поисков или изобретения все новых волшебных слов. Та
эпоха требовала новых, проникнутых душевным подъемом смыслов.
Матадорами на этой волшебной арене духа были титаны рефлексии -- но,
увы, они появились в тот самый миг, когда в проходах уже стояли реалисты с
их инстинктом правдоподобия, вооруженные формулой "не что иное, как...".
Реалисты, подобно наивным детям, сначала подняли неимоверный шум и
перевернули все вверх дном, а потом пришло время уборки, началась "серьезная
жизнь", об обустройстве которой они же -- реалисты -- и позаботились. Этот
реализм второй половины XIX века произведет странный фокус: о человеке будут
думать как о "маленьком человеке", но в то же время затевать с его помощью
"великие дела" -- если, конечно, понятие "великие дела" в принципе приложимо
к современной "научной" цивилизации, из которой все мы научились извлекать
ту или иную выгоду.
Итак, реализация проекта "модерна", или современной цивилизации,
началась с мироощущения, которому все безудержное и фантастическое было
совершенно чуждо. Но даже самая безудержная фантазия не могла тогда
додуматься до того, какие чудовищные кошмары породит в скором будущем дух
позитивистского отрезвления.
Приблизительно в середине прошлого столетия материализм самого грубого
толка завершил работы по -- если можно так выразиться -- осушению болота
немецкого идеализма. Сочинения распорядителей этих работ в одночасье стали
бестселлерами. Всплыли на поверхность "Физиологические письма" Карла Фохта
[1] (1845) и его же полемическая брошюра "Вера углежогов и наука" (1854),
"Вращение жизни в природе" Якоба Молешотта [2] (1852), "Сила и материя"
Людвига Бюхнера [3] (1855) и "Новое изложение сенсуализма" Генриха
1 Карл Фохт (1817--1895) -- немецкий естествоиспытатель и философ,
представитель вульгарного материализма; отождествлял сознание с материей и
полагал, что мозг выделяет мысль так же, как печень -- желчь.
2 Якоб Молешотт (1822--1893) -- немецкий физиолог и философ,
представитель вульгарного материализма; по его мнению, все психологические и
духовные процессы имеют вещественно-физиологическую природу и зависят, в
частности, от характера потребляемой пищи.
3 Людвиг Бюхнер (1824--1899) -- немецкий врач, естествоиспытатель и
философ, представитель вульгарного материализма, разделял идеи социального
дарвинизма, но признавал наличие "непознаваемого остатка" в предметном мире.
Чольбе (1855). Чольбе выводил этику такого материализма из игры
физических сил и деятельности желез и характеризовал противоположное ей
мировоззрение следующим образом: "Стремление улучшить познаваемый мир
посредством придумывания мира сверхчувственного и превратить человека,
приписывая ему наличие какой-то недоступной для чувственного восприятия
части, в существо, возвышающееся над природой, свидетельствует о...
самонадеянности и тщеславии. Несомненно, недовольство миром явлений, эта
глубинная основа представлений о сверхчувственном, есть... нравственная
слабость". Чольбе завершает свою работу призывом "Будь доволен данным тебе
миром!". И действительно, представители этого направления не сомневались,
что им "дано" все! Весь мир становления и бытия для них сводился к
хаотическому кружению молекул и преобразованиям энергий. То есть к миру
атомиста Демокрита. Им больше не нужны были ни "Nous" Анаксагора, ни "идеи"
Платона, ни Бог христиан, ни "субстанция" Спинозы, ни "cogito" Декарта, ни
"Я" Фихте, ни "Дух" Гегеля. Тот же "дух", что живет в конкретном человеке,
они считали не более чем функцией головного мозга. По их мнению, мысли
относятся к мозгу так же, как желчь -- к печени, а моча -- к почкам. Такие
мысли должны быть "мутноватыми", подал, ироничную реплику Герман Лотце [1],
один из последних представителей некогда славного племени метафизиков. Лотце
пытался -- впрочем, безуспешно -- обратить внимание материалистов на то, что
они совершают самоубийственный прыжок в бездну глупости. Он напоминал о
Лейбнице, который уже разъяснил всю проблему материализма -- особенно вопрос
о соотношении тел и сознания -- в полемике с Гоббсом: если нечто
основывается на чем-то, то это как раз и означает, что одно не тождественно
другому, -- потому что, если бы они были тождественны, между ними не
существовало бы различия. Жизнь людей, утверждал Лейбниц, основывается на
дыхании и именно потому не может быть сведена к воздуху.
1 Рудольф Герман Лотце (1817--1881) -- немецкий философ и физиолог,
разработавший систему, которую сам он называл "телеологическим идеализмом";
автор работ "Микрокосм. Размышления о естественной истории и истории
человечества" (1856--1864), "Система философии" (1874--1879) и др. Пытался
примирить религию с наукой; в его мировоззрении большое значение имело
понятие "блага", связывавшееся им с "удовольствием".
Однако победное шествие материализма уже невозможно было остановить
умными возражениями -- прежде всего потому, что к материализму примешивалась
особая метафизика: вера в прогресс. Если все вещи и саму жизнь разложить на
их элементарные составные части, говорили сторонники этого учения, то
откроется тайна функционирования природы. А узнав, как устроены и как
действуют природные механизмы, мы научимся их воспроизводить.
Так работает сознание, намеревающееся раскрыть все "мошенничества", в
том числе и природы, которую оно собирается застигнуть -- с помощью
эксперимента -- "на месте преступления", чтобы потом, уже зная, как она
действует, инкриминировать ей злостное промедление.
Эта духовная позиция во второй половине XIX века дала толчок к
формированию марксизма. В процессе кропотливой ювелирной работы Маркс
препарировал тело общества и извлек из него душу -- капитал. В итоге он так
и не сумел до конца прояснить вопрос, имеет ли мессианская миссия
пролетариата (идея такой миссии -- вклад Маркса в немецкий идеализм,
существовавший до 1850 года) хоть какой-то шанс на успех в борьбе против
железных закономерностей капиталистического общества (исследование коих
стало вкладом Маркса в детерминистскую философию, распустившуюся пышным
цветом уже после 1850 года). Маркс тоже желает раскрывать "мошенничества",
только на сей раз на ниве "идеологической критики". По его мнению, мысли не
порождаются мозгом, как считало великое множество философствовавших
физиологов и зоологов, а выделяются, подобно поту, из пор общества. Этот
обществовед и идеолог тоже хотел лишить волшебного ореола странный феномен
обособленности духа. Все крестовые походы материализма были направлены
против смысловых ценностей.
В 1866 году появился классический труд Ф. А. Ланге [1] "История
материализма", резко критиковавший обозначенную в его заглавии духовную
традицию. Нельзя сказать, что эта книга осталась незамеченной. Она оказала
сильное влияние на Ницше, и хотя позже философия последнего, известная как
"философия жизни", произвела эффект разорвавшегося снаряда и уничтожила
некоторые, самые нелепые, элементы материализма, все-таки именно Ланге был
тем человеком, который поднес к пушке фитиль. Тот же Ланге наставил на путь
истинный и неокантианцев, о которых у нас еще пойдет речь, ибо молодой
Хайдеггер вращался в их среде.
1 Фридрих Альберт Ланге (1828--1875) -- немецкий философ и экономист;
автор работ "История материализма и критика его значения в настоящем"
(1866), "Рабочий вопрос и его значение в настоящем и будущем" (1865),
"Логические штудии" (1877, посмертно) и др.
Основная идея Ланге -- необходимость восстановить четкое кантовское
разграничение между явленным миром, законы коего поддаются анализу (тем
миром, к которому частью своего существа принадлежим и мы -- как вещи среди
вещей), и другим миром (тоже проникающим в нас), который прежде называли
"миром духа" и который Кант предложил называть "свободой", когда речь идет о
внутренней жизни человека, и "вещью в себе", когда речь идет о внешнем мире.
Ланге напоминает о кантовском определении природы: природа -- это не та
сфера, где действуют законы, которые мы называем природными, или
естественными, а нечто противоположное. Когда мы рассматриваем нечто с точки
зрения таких законов, мы конституируем это "нечто" как явленную "природу";
рассматривая то же "нечто" с точки зрения спонтанности и свободы, мы
оказываемся в мире "духа". Обе точки зрения возможны и необходимы, но,
главное, они не конвертабельны. Мы можем анализировать самих себя как вещь
среди вещей, мы можем даже, подобно Гоббсу, рассматривать себя как некую
машину, но мы должны выбрать одну из двух перспектив -- мы, следовательно,
достаточно свободны, чтобы превращать себя в машины. Мы -- составная часть
явленного мира, то есть природа, функционирующая по определенному закону,
вещь среди вещей; но вместе с тем каждый из нас ощущает в себе спонтанность
свободы. Свобода есть открывающая себя в нас тайна мира, оборотная сторона
зеркала явлений. "Вещь в себе" -- это мы сами в нашей свободе; сердцевина
всех определений -- это то измерение, в котором мы сами способны определять
себя.
Эту кантовскую двойную перспективу -- человек есть вещь среди вещей и
вместе с тем свобода -- Ф. А. Ланге вновь вводит в живой философский
дискурс. Материализм как естественно-научный исследовательский метод,
говорит он, вполне допустим. Естественно-научное познание должно
осуществляться так, как если бы существовала только материальная реальность.
Если же оно где-нибудь запнется в своих объяснениях, то не вправе
использовать "дух" в качестве затычки для интеллектуальных дыр. Ибо "дух" --
не отдельное звено в причинно-следственной цепи, а уж скорее обратная
сторона всей этой цепочки. С помощью естественно-научных методов можно,
конечно, изучать физиологию психических феноменов, но при этом нельзя
забывать, что таким образом постигается не само духовное, а только его
материальные эквиваленты. Ланге критикует не естественно-научные методы как
таковые, а лишь абсолютизирующую их лож-
ную философию, представление о том, что анализ res extensa [1]
позволяет исчерпывающим образом познать человеческую природу. Дело в том,
что тот, кто привык мыслить в категориях пространства, очень легко поддается
ложному впечатлению, будто все существующее находится в каком-то конкретном
месте пространства или, по крайней мере, в структуре, которая может быть
изображена как пространственная.
1 "Природы" как "протяженной веши", внечеловеческой сферы конечного
сущего (термин Декарта; объяснение этого термина дает Хайдеггер в:
Европейский нигилизм. ВиБ. С. 130).
Большая заслуга Ф. А. Ланге заключается в том, что он показал: подобно
тому, как существует "точка кипения" идеализма, при достижении коей всякий
дух "испаряется", становится неуловимым, существует и "точка замерзания"
материализма, предел, на котором всякое движение замирает -- если только
сторонники материализма не протаскивают в свое учение тайком, в
замаскированном виде представление о духе, который называют, скажем,
"жизненной (или витальной) силой", хотя никто из них толком не знает, что
это такое. Будучи противником как идеалистического "выпаривания" духа, так и
материалистического "замораживания" мысли, Ланге ратует за позицию "как
одно, так и другое", то есть признает существование и духа, и материи.
Ланге защищает метафизику, предлагая ее своим современникам "по
сниженной цене". В его представлении метафизика есть не что иное, как
выдумывание понятий, просветляющий сознание коктейль из поэзии и знания.
Точно так же обстоит дело и с религией. Претендуя на обладание знанием о
Боге, душе и бессмертии, она тем самым подставляет себя под удары научной
критики, противостоять которым уже не в силах. Ей необходимо "выровнять
линию фронта". Религия, этот аванпост идеализма, должна гордиться не тем,
что знает истину, а тем, что создает ценности и с их помощью преобразует
действительность. Истина пусть пребывает в сфере эмпирического знания, для
духа же останутся ценности. Однако Ницше очень скоро покончит с предложенной
Ланге идеей мирного сосуществования истины и ценностей: он просто сделает
шаг вперед и подчинит истину ценностям. Ланге хотел спасти ценности от
натиска истин, Ницше же, напротив, считал, что истины поглощаются витализмом
ценностных предпочтений. То есть, по мнению Ницше, истина -- всего лишь
такая иллюзия, с которой мы чувствуем себя комфортно и которая нам полезна.
Другие мыслители, в свою очередь, будут определять ценности просто как
"положения вещей" (Sachverhalte), характерные для
той или иной культуры; Риккерт [1] первым заговорит об "отнесении [тех
или иных вещей] к ценностям" и введет термин Wertverhalte (буквально:
"положения ценностей"). Ценности можно описывать в культурологической
перспективе или говорить о них в историческом контексте. "Значимость"
(Gelten) значит что-то лишь тогда, когда она воплотилась в нечто
фактическое. Значить что-то может лишь то, что уже сделалось значимым. Эта
мысль станет ключевым тезисом историцизма.
Ф. А. Ланге еще ищет компромисса. Материализм, по его мнению, должен
разделить свою власть с миром духа: "Кто захочет оспаривать мессу Палестрины
или уличать в заблуждении мадонну Рафаэля? Gloria in excelsis [2] останется
всемирно-исторической силой и будет звучать еще столетия -- пока
человеческие нервы не утратят способности испытывать трепет перед
возвышенным. Простая и фундаментальная мысль о том, что отдельный человек
спасется, отринув своеволие и склонившись перед Волей, которая управляет
всем миром; образы смерти и воскресения, выражающие самое волнующее и
возвышенное из того, что потрясает человеческую душу... наконец, те учения,
которые побуждают нас преломить хлеб с голодным и принести благую весть
несчастному -- все это не может исчезнуть навеки, чтобы уступить место
обществу, которое сочтет свою цель полностью достигнутой, если, скажем,
силою разума ему удастся создать лучшую полицию или посредством все новых
изобретений удовлетворять растущие потребности своих граждан".
1 Генрих Риккерт (1863--1936) -- немецкий философ и культур-философ,
один из основателей баденской школы неокантианства. Он выделял шесть
"областей ценностей", соответствующих сферам человеческой жизнедеятельности:
научное познание; искусство; пантеизм и всякого рода мистика; этика; эротика
и "блага жизни" вообще; теизм как вера в личностного Бога.
2 "Слава в вышних (Богу)" (лат.) -- начало католического песнопения.
Присутствие такого рода идеализма должно привести в равновесие
цивилизацию, развивающуюся за счет прогресса науки и техники. Речь идет об
идеализме "как если бы". Дело в том, что упоминаемые Ланге традиционные
ценности в наше время потеряли прежде присущие им достоинство и бытийную
мощь, поскольку в них признали творения человека, а не высших сил. Идеал
оказался только идолом, сверкающей мишурным блеском подделкой. Идеалисты
хотя и упорствуют в своей приверженности добру и красоте, но даже в этом
упорстве, независимо от их желания, угадывается отсутствие подлинной
серьезности. Они высказывают свои "догматы веры" с улыбкой авгуров на устах,
как будто ско-
рее желают поддержать благочестие в других, нежели веруют сами.
Философским бестселлером рубежа веков, красноречиво выразившим этот
просветительски-бюргерский фривольный настрой, стало сочинение Ханса
Файхингера "Философия как если бы". В этой работе ценности характеризуются
как полезные фикции. Ценности выдумываем мы сами, но если они помогают в
теоретическом и практическом решении наших жизненных задач, то обретают
значение, которое принято называть "объективным".
Этим "как если бы" была проникнута вся эпоха Вильгельма II. Людям вдруг
стало нравиться неподлинное. Наибольшее впечатление производили подражания.
Любой использовавшийся в строительстве материал прикидывался чем-то более
ценным, чем был на самом деле. То было время "обманок": мрамор при ближайшем
рассмотрении оказывался раскрашенным деревом, блестящий алебастр -- гипсом.
Новое должно было выглядеть на манер старого: греческие колонны украшали
фасад биржи, фабричное здание напоминало средневековый замок, возводились
даже искусственные "руины"... Увлечение историческими ассоциациями приводило
к тому, что судебные помещения походили на Дворец дожей, в обычных
буржуазных квартирах можно было увидеть стулья эпохи Реформации, оловянные
чаши и оклады книг из типографии Гутенберга, служившие коробками для
рукоделия. Да и сам император Вильгельм был "не вполне настоящим": в его
"воле к власти" главенствующую роль играла именно "воля", а не реальная
власть. Философия "как если бы" требовала инсценировок, жила ими. Никто не
понимал этого так ясно, как Рихард Вагнер, который привлекал все средства
театрального волшебства, чтобы спасти свое время -- но, разумеется, спасти
лишь на краткий срок, понарошку, "как если бы"... Все это совмещалось с
весьма и весьма реалистическим, деловым настроем. Именно потому, что настрой
этот был столь очевидно приземленным, деловитым, его приходилось
приукрашивать, подгримировывать, задрапировывать, подшлифовывать и т. п. --
чтобы он производил впечатление чего-то более значимого. В конце концов даже
заправилы официальной германской политики сделали ставку на значимость --
значимость Германии как мировой державы. Ведь если твоя значимость уже
признана, тебе больше не нужно прилагать усилий, потребных для того, чтобы
обрести какое-то реальное значение.
Это смешение реалистических установок, с одной стороны, и настроений в
духе "как если бы" -- с другой, проторило путь для проникновения в Германию
американского прагматизма -- идей Уильяма Джемса [1] и Чарльза Пирса [2].
Прагматизм, как известно, отказывается от поисков абсолютной истины. Истина
уже не рассматривается, как прежде, в ее неразрывной связи с миром идей, а
низводится до положения одного из социальных принципов саморегулирования
того или иного процесса развертывающейся во времени деятельности. Критерием
истины становится практический успех; это относится и к так называемым
"ценностям". Теперь свидетельством их подлинности считается уже не
сомнительное и никогда в достаточной степени не доказуемое соответствие
идеальному бытию, а способность производить какой-то практический результат.
"Дух" -- это то, что он производит. Прагматизм заменяет прежнюю,
"корреляционную" теорию истины теорией эффективности. Теперь уже не
приходится бояться заблуждений, потому что после исчезновения объективного
критерия истины заблуждение впервые утратило свое онтологическое качество
греховности: во-первых, саму "истину" можно определить как такое
заблуждение, которое приносит пользу; во-вторых, заблуждения -- просто
звенья необходимого процесса экспериментирования. Если собака, держащая в
зубах длинную палку, хочет пройти в дверь, она будет вертеть головой до тех
пор, пока это не получится. То есть она прибегнет к методу проб и ошибок;
как эта собака рано или поздно протиснется в дверь, так и человек в конце
концов пройдет через врата истины -- но только истина будет уже не той, что
прежде: она утратит свою способность внушать благоговение. Ибо в описанном
случае речь идет об удовлетворении практических интересов, а не о стремлении
к точному и достоверному знанию (то есть не о духовной позиции фанатично
преданного своему делу ученого, в которой, как известно, всегда присутствуют
в скрытом виде остатки религиозного мировосприятия). Прагматизм заменяет
ехатеп rigorosum [3], которому подвергает человека метафизика, обыкновенным
практическим занятием, одним из многих. Он ослабляет целеустремленную
напряженность тевтонской мысли, всегда ориентирующейся на целое, и
способствует
1 Уильям Джемс (1842--1910) -- американский философ и психолог, автор
работ "Основы психологии" (1890), "Многообразие религиозного опыта" (1902) и
др.; считал, что важно собирать факты, подходя к ним без какой-то априорной
теории.
2 Чарльз Пирс (1839--1914) -- американский логик, занимавшийся
методологическими проблемами науки; автор работ "Закрепление верования"
(1877), "Как сделать наши идеи ясными" (1878).
3 Строгий экзамен (лат.).
самоуспокоению, предлагая новый нравственный постулат: мы все постоянно
впадаем в заблуждения! "Наши заблуждения, -- говорит Уильям Джемс, -- в
конечном счете не так уж и значимы. В мире, где мы, как бы ни были
предусмотрительны, все равно не в силах их избежать, определенная доля
беззаботного легкомыслия кажется куда более здоровым началом, нежели
преувеличенный нервозный страх".
В ту эпоху заявила о себе и еще одна мощная тенденция, способствовавшая
подобной беззаботности: эволюционистская биология, основанная на открытиях
Дарвина. Согласно этому учению, не только мы, люди, но и сама природа
действует методом проб и ошибок. Мутации возникают в результате ошибочной
передачи наследственной информации. Происходят отклонения в цепочке видов,
имеет место случайная изменчивость. Фактором селективного отбора становится
успешное приспособление к наличным условиям существования. Сохраняется то,
что выдерживает все испытания. Таким образом -- посредством случайных
мутаций и селективного отбора в ходе борьбы за выживание -- природа, не
целясь, "попадает в яблочко". Природа, как и человек, постоянно ошибается. С
открытием законов мутации и селекции, казалось, была решена кантовская
проблема телеологии природы -- решена без необходимости прибегать к понятию
"цели" (telos). Слепой случай управляет эволюцией природы, но результаты
выглядят так, как если бы процесс этот был подчинен некоей цели. Пусть Бог и
не бросает кости, чтобы посмотреть, выпадет ли чет или нечет, -- но уж
природу-то, как тогда казалось, наверняка можно застигнуть врасплох за этим
занятием. Эволюционистская биология воспринималась в то время как
убедительнейшее оправдание метода, предполагавшего движение через анархию к
порядку, через заблуждения и ошибки -- к успеху; и придавала почти
неопровержимую очевидность принципу, согласно которому истина есть не что
иное, как практический успех.
В конце прошлого века Вернер фон Сименс [1] устроил в цирке Ренца,
самом вместительном берлинском зале для публичных выступлений, праздничное
гала-представление для ученых-естествоиспытателей, которые хотели отметить
приближение нового столетия. В своей вступительной речи известный
предприниматель впечатляющим образом оха-
1 Вернер фон Сименс (1816--1892) -- немецкий физик и инженер,
изобретатель (занимался телеграфом, электроприборами, прокладкой подземных
кабелей, электрификацией железных дорог и пр.), фабрикант; в 1874 г. стал
действительным членом Германской Академии наук, в 1888-м получил дворянский
титул.
растеризовал дух этой новой, как он выразился, "естественно-научной
эпохи": "Итак, господа, мы никому не позволим поколебать нашу веру в то, что
наша исследовательская и изобретательская деятельность поможет человечеству
подняться на более высокие ступени культуры, облагородит его и сделает более
склонным к идеальным устремлениям; что наступающая естественно-научная эпоха
уменьшит нищету и смягчит воздействие болезней, даст человеку больше
возможностей наслаждаться жизнью, сделает его более добрым, счастливым и
довольным своей судьбой. И пусть мы не всегда ясно видим путь, ведущий к
этому лучшему будущему, мы все же не хотим отступать от нашего твердого
убеждения в том, что свет истины, которую мы исследуем, не приведет нас на
ложные пути и что полнота власти, коей эта истина облекает человечество, не
будет способствовать пробуждению в человеческой душе низменных качеств, а,
напротив, поднимет всех нас на более высокую ступень бытия".
Успех на этом поприще зависит, среди прочего, и от умения разумно
ограничивать свои духовные потребности, направляя стремление к познанию на
близлежащее -- пусть и незримое, но относящееся не к потустороннему, а к
нашему миру: например, на микрологию клеток или макрологию электромагнитных
волн. В обоих случаях исследовательский поиск проникает в сферу незримого,
но приводит к вполне зримым результатам: скажем, к появлению новых средств
борьбы с микробами -- возбудителями болезней или к изобретению
беспроволочного телеграфа, способного охватить информационной сетью весь
земной шар. Некоторые мечты метафизиков -- уменьшение зависимости человека
от физиологического состояния его тела, преодоление времени и пространства
-- уже стали технической реальностью.
Когда физика всерьез обращается к изучению условий полета и созданию
летательных аппаратов, для метафизики уже не остается места в заоблачных
высях -- она терпит крушение, падает вниз и впредь может развиваться только
на плоской земной поверхности. При этом результаты ее деятельности, как
показывает пример неокантианцев, оказываются весьма скромными. Один из
представителей упомянутого направления, Пауль Наторп [1], в 1909 году так
определил
1 Пауль Наторп (1854--1924) -- с 1885 г. профессор Марбургского
эпоха требовала новых, проникнутых душевным подъемом смыслов.
Матадорами на этой волшебной арене духа были титаны рефлексии -- но,
увы, они появились в тот самый миг, когда в проходах уже стояли реалисты с
их инстинктом правдоподобия, вооруженные формулой "не что иное, как...".
Реалисты, подобно наивным детям, сначала подняли неимоверный шум и
перевернули все вверх дном, а потом пришло время уборки, началась "серьезная
жизнь", об обустройстве которой они же -- реалисты -- и позаботились. Этот
реализм второй половины XIX века произведет странный фокус: о человеке будут
думать как о "маленьком человеке", но в то же время затевать с его помощью
"великие дела" -- если, конечно, понятие "великие дела" в принципе приложимо
к современной "научной" цивилизации, из которой все мы научились извлекать
ту или иную выгоду.
Итак, реализация проекта "модерна", или современной цивилизации,
началась с мироощущения, которому все безудержное и фантастическое было
совершенно чуждо. Но даже самая безудержная фантазия не могла тогда
додуматься до того, какие чудовищные кошмары породит в скором будущем дух
позитивистского отрезвления.
Приблизительно в середине прошлого столетия материализм самого грубого
толка завершил работы по -- если можно так выразиться -- осушению болота
немецкого идеализма. Сочинения распорядителей этих работ в одночасье стали
бестселлерами. Всплыли на поверхность "Физиологические письма" Карла Фохта
[1] (1845) и его же полемическая брошюра "Вера углежогов и наука" (1854),
"Вращение жизни в природе" Якоба Молешотта [2] (1852), "Сила и материя"
Людвига Бюхнера [3] (1855) и "Новое изложение сенсуализма" Генриха
1 Карл Фохт (1817--1895) -- немецкий естествоиспытатель и философ,
представитель вульгарного материализма; отождествлял сознание с материей и
полагал, что мозг выделяет мысль так же, как печень -- желчь.
2 Якоб Молешотт (1822--1893) -- немецкий физиолог и философ,
представитель вульгарного материализма; по его мнению, все психологические и
духовные процессы имеют вещественно-физиологическую природу и зависят, в
частности, от характера потребляемой пищи.
3 Людвиг Бюхнер (1824--1899) -- немецкий врач, естествоиспытатель и
философ, представитель вульгарного материализма, разделял идеи социального
дарвинизма, но признавал наличие "непознаваемого остатка" в предметном мире.
Чольбе (1855). Чольбе выводил этику такого материализма из игры
физических сил и деятельности желез и характеризовал противоположное ей
мировоззрение следующим образом: "Стремление улучшить познаваемый мир
посредством придумывания мира сверхчувственного и превратить человека,
приписывая ему наличие какой-то недоступной для чувственного восприятия
части, в существо, возвышающееся над природой, свидетельствует о...
самонадеянности и тщеславии. Несомненно, недовольство миром явлений, эта
глубинная основа представлений о сверхчувственном, есть... нравственная
слабость". Чольбе завершает свою работу призывом "Будь доволен данным тебе
миром!". И действительно, представители этого направления не сомневались,
что им "дано" все! Весь мир становления и бытия для них сводился к
хаотическому кружению молекул и преобразованиям энергий. То есть к миру
атомиста Демокрита. Им больше не нужны были ни "Nous" Анаксагора, ни "идеи"
Платона, ни Бог христиан, ни "субстанция" Спинозы, ни "cogito" Декарта, ни
"Я" Фихте, ни "Дух" Гегеля. Тот же "дух", что живет в конкретном человеке,
они считали не более чем функцией головного мозга. По их мнению, мысли
относятся к мозгу так же, как желчь -- к печени, а моча -- к почкам. Такие
мысли должны быть "мутноватыми", подал, ироничную реплику Герман Лотце [1],
один из последних представителей некогда славного племени метафизиков. Лотце
пытался -- впрочем, безуспешно -- обратить внимание материалистов на то, что
они совершают самоубийственный прыжок в бездну глупости. Он напоминал о
Лейбнице, который уже разъяснил всю проблему материализма -- особенно вопрос
о соотношении тел и сознания -- в полемике с Гоббсом: если нечто
основывается на чем-то, то это как раз и означает, что одно не тождественно
другому, -- потому что, если бы они были тождественны, между ними не
существовало бы различия. Жизнь людей, утверждал Лейбниц, основывается на
дыхании и именно потому не может быть сведена к воздуху.
1 Рудольф Герман Лотце (1817--1881) -- немецкий философ и физиолог,
разработавший систему, которую сам он называл "телеологическим идеализмом";
автор работ "Микрокосм. Размышления о естественной истории и истории
человечества" (1856--1864), "Система философии" (1874--1879) и др. Пытался
примирить религию с наукой; в его мировоззрении большое значение имело
понятие "блага", связывавшееся им с "удовольствием".
Однако победное шествие материализма уже невозможно было остановить
умными возражениями -- прежде всего потому, что к материализму примешивалась
особая метафизика: вера в прогресс. Если все вещи и саму жизнь разложить на
их элементарные составные части, говорили сторонники этого учения, то
откроется тайна функционирования природы. А узнав, как устроены и как
действуют природные механизмы, мы научимся их воспроизводить.
Так работает сознание, намеревающееся раскрыть все "мошенничества", в
том числе и природы, которую оно собирается застигнуть -- с помощью
эксперимента -- "на месте преступления", чтобы потом, уже зная, как она
действует, инкриминировать ей злостное промедление.
Эта духовная позиция во второй половине XIX века дала толчок к
формированию марксизма. В процессе кропотливой ювелирной работы Маркс
препарировал тело общества и извлек из него душу -- капитал. В итоге он так
и не сумел до конца прояснить вопрос, имеет ли мессианская миссия
пролетариата (идея такой миссии -- вклад Маркса в немецкий идеализм,
существовавший до 1850 года) хоть какой-то шанс на успех в борьбе против
железных закономерностей капиталистического общества (исследование коих
стало вкладом Маркса в детерминистскую философию, распустившуюся пышным
цветом уже после 1850 года). Маркс тоже желает раскрывать "мошенничества",
только на сей раз на ниве "идеологической критики". По его мнению, мысли не
порождаются мозгом, как считало великое множество философствовавших
физиологов и зоологов, а выделяются, подобно поту, из пор общества. Этот
обществовед и идеолог тоже хотел лишить волшебного ореола странный феномен
обособленности духа. Все крестовые походы материализма были направлены
против смысловых ценностей.
В 1866 году появился классический труд Ф. А. Ланге [1] "История
материализма", резко критиковавший обозначенную в его заглавии духовную
традицию. Нельзя сказать, что эта книга осталась незамеченной. Она оказала
сильное влияние на Ницше, и хотя позже философия последнего, известная как
"философия жизни", произвела эффект разорвавшегося снаряда и уничтожила
некоторые, самые нелепые, элементы материализма, все-таки именно Ланге был
тем человеком, который поднес к пушке фитиль. Тот же Ланге наставил на путь
истинный и неокантианцев, о которых у нас еще пойдет речь, ибо молодой
Хайдеггер вращался в их среде.
1 Фридрих Альберт Ланге (1828--1875) -- немецкий философ и экономист;
автор работ "История материализма и критика его значения в настоящем"
(1866), "Рабочий вопрос и его значение в настоящем и будущем" (1865),
"Логические штудии" (1877, посмертно) и др.
Основная идея Ланге -- необходимость восстановить четкое кантовское
разграничение между явленным миром, законы коего поддаются анализу (тем
миром, к которому частью своего существа принадлежим и мы -- как вещи среди
вещей), и другим миром (тоже проникающим в нас), который прежде называли
"миром духа" и который Кант предложил называть "свободой", когда речь идет о
внутренней жизни человека, и "вещью в себе", когда речь идет о внешнем мире.
Ланге напоминает о кантовском определении природы: природа -- это не та
сфера, где действуют законы, которые мы называем природными, или
естественными, а нечто противоположное. Когда мы рассматриваем нечто с точки
зрения таких законов, мы конституируем это "нечто" как явленную "природу";
рассматривая то же "нечто" с точки зрения спонтанности и свободы, мы
оказываемся в мире "духа". Обе точки зрения возможны и необходимы, но,
главное, они не конвертабельны. Мы можем анализировать самих себя как вещь
среди вещей, мы можем даже, подобно Гоббсу, рассматривать себя как некую
машину, но мы должны выбрать одну из двух перспектив -- мы, следовательно,
достаточно свободны, чтобы превращать себя в машины. Мы -- составная часть
явленного мира, то есть природа, функционирующая по определенному закону,
вещь среди вещей; но вместе с тем каждый из нас ощущает в себе спонтанность
свободы. Свобода есть открывающая себя в нас тайна мира, оборотная сторона
зеркала явлений. "Вещь в себе" -- это мы сами в нашей свободе; сердцевина
всех определений -- это то измерение, в котором мы сами способны определять
себя.
Эту кантовскую двойную перспективу -- человек есть вещь среди вещей и
вместе с тем свобода -- Ф. А. Ланге вновь вводит в живой философский
дискурс. Материализм как естественно-научный исследовательский метод,
говорит он, вполне допустим. Естественно-научное познание должно
осуществляться так, как если бы существовала только материальная реальность.
Если же оно где-нибудь запнется в своих объяснениях, то не вправе
использовать "дух" в качестве затычки для интеллектуальных дыр. Ибо "дух" --
не отдельное звено в причинно-следственной цепи, а уж скорее обратная
сторона всей этой цепочки. С помощью естественно-научных методов можно,
конечно, изучать физиологию психических феноменов, но при этом нельзя
забывать, что таким образом постигается не само духовное, а только его
материальные эквиваленты. Ланге критикует не естественно-научные методы как
таковые, а лишь абсолютизирующую их лож-
ную философию, представление о том, что анализ res extensa [1]
позволяет исчерпывающим образом познать человеческую природу. Дело в том,
что тот, кто привык мыслить в категориях пространства, очень легко поддается
ложному впечатлению, будто все существующее находится в каком-то конкретном
месте пространства или, по крайней мере, в структуре, которая может быть
изображена как пространственная.
1 "Природы" как "протяженной веши", внечеловеческой сферы конечного
сущего (термин Декарта; объяснение этого термина дает Хайдеггер в:
Европейский нигилизм. ВиБ. С. 130).
Большая заслуга Ф. А. Ланге заключается в том, что он показал: подобно
тому, как существует "точка кипения" идеализма, при достижении коей всякий
дух "испаряется", становится неуловимым, существует и "точка замерзания"
материализма, предел, на котором всякое движение замирает -- если только
сторонники материализма не протаскивают в свое учение тайком, в
замаскированном виде представление о духе, который называют, скажем,
"жизненной (или витальной) силой", хотя никто из них толком не знает, что
это такое. Будучи противником как идеалистического "выпаривания" духа, так и
материалистического "замораживания" мысли, Ланге ратует за позицию "как
одно, так и другое", то есть признает существование и духа, и материи.
Ланге защищает метафизику, предлагая ее своим современникам "по
сниженной цене". В его представлении метафизика есть не что иное, как
выдумывание понятий, просветляющий сознание коктейль из поэзии и знания.
Точно так же обстоит дело и с религией. Претендуя на обладание знанием о
Боге, душе и бессмертии, она тем самым подставляет себя под удары научной
критики, противостоять которым уже не в силах. Ей необходимо "выровнять
линию фронта". Религия, этот аванпост идеализма, должна гордиться не тем,
что знает истину, а тем, что создает ценности и с их помощью преобразует
действительность. Истина пусть пребывает в сфере эмпирического знания, для
духа же останутся ценности. Однако Ницше очень скоро покончит с предложенной
Ланге идеей мирного сосуществования истины и ценностей: он просто сделает
шаг вперед и подчинит истину ценностям. Ланге хотел спасти ценности от
натиска истин, Ницше же, напротив, считал, что истины поглощаются витализмом
ценностных предпочтений. То есть, по мнению Ницше, истина -- всего лишь
такая иллюзия, с которой мы чувствуем себя комфортно и которая нам полезна.
Другие мыслители, в свою очередь, будут определять ценности просто как
"положения вещей" (Sachverhalte), характерные для
той или иной культуры; Риккерт [1] первым заговорит об "отнесении [тех
или иных вещей] к ценностям" и введет термин Wertverhalte (буквально:
"положения ценностей"). Ценности можно описывать в культурологической
перспективе или говорить о них в историческом контексте. "Значимость"
(Gelten) значит что-то лишь тогда, когда она воплотилась в нечто
фактическое. Значить что-то может лишь то, что уже сделалось значимым. Эта
мысль станет ключевым тезисом историцизма.
Ф. А. Ланге еще ищет компромисса. Материализм, по его мнению, должен
разделить свою власть с миром духа: "Кто захочет оспаривать мессу Палестрины
или уличать в заблуждении мадонну Рафаэля? Gloria in excelsis [2] останется
всемирно-исторической силой и будет звучать еще столетия -- пока
человеческие нервы не утратят способности испытывать трепет перед
возвышенным. Простая и фундаментальная мысль о том, что отдельный человек
спасется, отринув своеволие и склонившись перед Волей, которая управляет
всем миром; образы смерти и воскресения, выражающие самое волнующее и
возвышенное из того, что потрясает человеческую душу... наконец, те учения,
которые побуждают нас преломить хлеб с голодным и принести благую весть
несчастному -- все это не может исчезнуть навеки, чтобы уступить место
обществу, которое сочтет свою цель полностью достигнутой, если, скажем,
силою разума ему удастся создать лучшую полицию или посредством все новых
изобретений удовлетворять растущие потребности своих граждан".
1 Генрих Риккерт (1863--1936) -- немецкий философ и культур-философ,
один из основателей баденской школы неокантианства. Он выделял шесть
"областей ценностей", соответствующих сферам человеческой жизнедеятельности:
научное познание; искусство; пантеизм и всякого рода мистика; этика; эротика
и "блага жизни" вообще; теизм как вера в личностного Бога.
2 "Слава в вышних (Богу)" (лат.) -- начало католического песнопения.
Присутствие такого рода идеализма должно привести в равновесие
цивилизацию, развивающуюся за счет прогресса науки и техники. Речь идет об
идеализме "как если бы". Дело в том, что упоминаемые Ланге традиционные
ценности в наше время потеряли прежде присущие им достоинство и бытийную
мощь, поскольку в них признали творения человека, а не высших сил. Идеал
оказался только идолом, сверкающей мишурным блеском подделкой. Идеалисты
хотя и упорствуют в своей приверженности добру и красоте, но даже в этом
упорстве, независимо от их желания, угадывается отсутствие подлинной
серьезности. Они высказывают свои "догматы веры" с улыбкой авгуров на устах,
как будто ско-
рее желают поддержать благочестие в других, нежели веруют сами.
Философским бестселлером рубежа веков, красноречиво выразившим этот
просветительски-бюргерский фривольный настрой, стало сочинение Ханса
Файхингера "Философия как если бы". В этой работе ценности характеризуются
как полезные фикции. Ценности выдумываем мы сами, но если они помогают в
теоретическом и практическом решении наших жизненных задач, то обретают
значение, которое принято называть "объективным".
Этим "как если бы" была проникнута вся эпоха Вильгельма II. Людям вдруг
стало нравиться неподлинное. Наибольшее впечатление производили подражания.
Любой использовавшийся в строительстве материал прикидывался чем-то более
ценным, чем был на самом деле. То было время "обманок": мрамор при ближайшем
рассмотрении оказывался раскрашенным деревом, блестящий алебастр -- гипсом.
Новое должно было выглядеть на манер старого: греческие колонны украшали
фасад биржи, фабричное здание напоминало средневековый замок, возводились
даже искусственные "руины"... Увлечение историческими ассоциациями приводило
к тому, что судебные помещения походили на Дворец дожей, в обычных
буржуазных квартирах можно было увидеть стулья эпохи Реформации, оловянные
чаши и оклады книг из типографии Гутенберга, служившие коробками для
рукоделия. Да и сам император Вильгельм был "не вполне настоящим": в его
"воле к власти" главенствующую роль играла именно "воля", а не реальная
власть. Философия "как если бы" требовала инсценировок, жила ими. Никто не
понимал этого так ясно, как Рихард Вагнер, который привлекал все средства
театрального волшебства, чтобы спасти свое время -- но, разумеется, спасти
лишь на краткий срок, понарошку, "как если бы"... Все это совмещалось с
весьма и весьма реалистическим, деловым настроем. Именно потому, что настрой
этот был столь очевидно приземленным, деловитым, его приходилось
приукрашивать, подгримировывать, задрапировывать, подшлифовывать и т. п. --
чтобы он производил впечатление чего-то более значимого. В конце концов даже
заправилы официальной германской политики сделали ставку на значимость --
значимость Германии как мировой державы. Ведь если твоя значимость уже
признана, тебе больше не нужно прилагать усилий, потребных для того, чтобы
обрести какое-то реальное значение.
Это смешение реалистических установок, с одной стороны, и настроений в
духе "как если бы" -- с другой, проторило путь для проникновения в Германию
американского прагматизма -- идей Уильяма Джемса [1] и Чарльза Пирса [2].
Прагматизм, как известно, отказывается от поисков абсолютной истины. Истина
уже не рассматривается, как прежде, в ее неразрывной связи с миром идей, а
низводится до положения одного из социальных принципов саморегулирования
того или иного процесса развертывающейся во времени деятельности. Критерием
истины становится практический успех; это относится и к так называемым
"ценностям". Теперь свидетельством их подлинности считается уже не
сомнительное и никогда в достаточной степени не доказуемое соответствие
идеальному бытию, а способность производить какой-то практический результат.
"Дух" -- это то, что он производит. Прагматизм заменяет прежнюю,
"корреляционную" теорию истины теорией эффективности. Теперь уже не
приходится бояться заблуждений, потому что после исчезновения объективного
критерия истины заблуждение впервые утратило свое онтологическое качество
греховности: во-первых, саму "истину" можно определить как такое
заблуждение, которое приносит пользу; во-вторых, заблуждения -- просто
звенья необходимого процесса экспериментирования. Если собака, держащая в
зубах длинную палку, хочет пройти в дверь, она будет вертеть головой до тех
пор, пока это не получится. То есть она прибегнет к методу проб и ошибок;
как эта собака рано или поздно протиснется в дверь, так и человек в конце
концов пройдет через врата истины -- но только истина будет уже не той, что
прежде: она утратит свою способность внушать благоговение. Ибо в описанном
случае речь идет об удовлетворении практических интересов, а не о стремлении
к точному и достоверному знанию (то есть не о духовной позиции фанатично
преданного своему делу ученого, в которой, как известно, всегда присутствуют
в скрытом виде остатки религиозного мировосприятия). Прагматизм заменяет
ехатеп rigorosum [3], которому подвергает человека метафизика, обыкновенным
практическим занятием, одним из многих. Он ослабляет целеустремленную
напряженность тевтонской мысли, всегда ориентирующейся на целое, и
способствует
1 Уильям Джемс (1842--1910) -- американский философ и психолог, автор
работ "Основы психологии" (1890), "Многообразие религиозного опыта" (1902) и
др.; считал, что важно собирать факты, подходя к ним без какой-то априорной
теории.
2 Чарльз Пирс (1839--1914) -- американский логик, занимавшийся
методологическими проблемами науки; автор работ "Закрепление верования"
(1877), "Как сделать наши идеи ясными" (1878).
3 Строгий экзамен (лат.).
самоуспокоению, предлагая новый нравственный постулат: мы все постоянно
впадаем в заблуждения! "Наши заблуждения, -- говорит Уильям Джемс, -- в
конечном счете не так уж и значимы. В мире, где мы, как бы ни были
предусмотрительны, все равно не в силах их избежать, определенная доля
беззаботного легкомыслия кажется куда более здоровым началом, нежели
преувеличенный нервозный страх".
В ту эпоху заявила о себе и еще одна мощная тенденция, способствовавшая
подобной беззаботности: эволюционистская биология, основанная на открытиях
Дарвина. Согласно этому учению, не только мы, люди, но и сама природа
действует методом проб и ошибок. Мутации возникают в результате ошибочной
передачи наследственной информации. Происходят отклонения в цепочке видов,
имеет место случайная изменчивость. Фактором селективного отбора становится
успешное приспособление к наличным условиям существования. Сохраняется то,
что выдерживает все испытания. Таким образом -- посредством случайных
мутаций и селективного отбора в ходе борьбы за выживание -- природа, не
целясь, "попадает в яблочко". Природа, как и человек, постоянно ошибается. С
открытием законов мутации и селекции, казалось, была решена кантовская
проблема телеологии природы -- решена без необходимости прибегать к понятию
"цели" (telos). Слепой случай управляет эволюцией природы, но результаты
выглядят так, как если бы процесс этот был подчинен некоей цели. Пусть Бог и
не бросает кости, чтобы посмотреть, выпадет ли чет или нечет, -- но уж
природу-то, как тогда казалось, наверняка можно застигнуть врасплох за этим
занятием. Эволюционистская биология воспринималась в то время как
убедительнейшее оправдание метода, предполагавшего движение через анархию к
порядку, через заблуждения и ошибки -- к успеху; и придавала почти
неопровержимую очевидность принципу, согласно которому истина есть не что
иное, как практический успех.
В конце прошлого века Вернер фон Сименс [1] устроил в цирке Ренца,
самом вместительном берлинском зале для публичных выступлений, праздничное
гала-представление для ученых-естествоиспытателей, которые хотели отметить
приближение нового столетия. В своей вступительной речи известный
предприниматель впечатляющим образом оха-
1 Вернер фон Сименс (1816--1892) -- немецкий физик и инженер,
изобретатель (занимался телеграфом, электроприборами, прокладкой подземных
кабелей, электрификацией железных дорог и пр.), фабрикант; в 1874 г. стал
действительным членом Германской Академии наук, в 1888-м получил дворянский
титул.
растеризовал дух этой новой, как он выразился, "естественно-научной
эпохи": "Итак, господа, мы никому не позволим поколебать нашу веру в то, что
наша исследовательская и изобретательская деятельность поможет человечеству
подняться на более высокие ступени культуры, облагородит его и сделает более
склонным к идеальным устремлениям; что наступающая естественно-научная эпоха
уменьшит нищету и смягчит воздействие болезней, даст человеку больше
возможностей наслаждаться жизнью, сделает его более добрым, счастливым и
довольным своей судьбой. И пусть мы не всегда ясно видим путь, ведущий к
этому лучшему будущему, мы все же не хотим отступать от нашего твердого
убеждения в том, что свет истины, которую мы исследуем, не приведет нас на
ложные пути и что полнота власти, коей эта истина облекает человечество, не
будет способствовать пробуждению в человеческой душе низменных качеств, а,
напротив, поднимет всех нас на более высокую ступень бытия".
Успех на этом поприще зависит, среди прочего, и от умения разумно
ограничивать свои духовные потребности, направляя стремление к познанию на
близлежащее -- пусть и незримое, но относящееся не к потустороннему, а к
нашему миру: например, на микрологию клеток или макрологию электромагнитных
волн. В обоих случаях исследовательский поиск проникает в сферу незримого,
но приводит к вполне зримым результатам: скажем, к появлению новых средств
борьбы с микробами -- возбудителями болезней или к изобретению
беспроволочного телеграфа, способного охватить информационной сетью весь
земной шар. Некоторые мечты метафизиков -- уменьшение зависимости человека
от физиологического состояния его тела, преодоление времени и пространства
-- уже стали технической реальностью.
Когда физика всерьез обращается к изучению условий полета и созданию
летательных аппаратов, для метафизики уже не остается места в заоблачных
высях -- она терпит крушение, падает вниз и впредь может развиваться только
на плоской земной поверхности. При этом результаты ее деятельности, как
показывает пример неокантианцев, оказываются весьма скромными. Один из
представителей упомянутого направления, Пауль Наторп [1], в 1909 году так
определил
1 Пауль Наторп (1854--1924) -- с 1885 г. профессор Марбургского