Степанов Александр Николаевич. Порт-Артур. Том 1

   Жмурин оказался блондином, небольшого роста, лет двадцати пяти, в пенсне на широкой ленте.
   — К работе приступите завтра же с утра. Сейчас же двинемся обратно в Управление, нас там ждет Белый.
   Генерал подробно расспросил о состоянии работ, порученных Звонареву, и просил ускорить их.
   — По расчетам Николая Андреевича, дальнобойность десятидюймовых пушек увеличится с девяти с половиной верст до тринадцати с половиною, то есть весьма значительно: это даст возможность подпустить японцев и неожиданно их обстрелять.
   — Боюсь, ваше превосходительство, что с увеличением дистанции так же сильно возрастет рассеивание снарядов и меткость орудий снизится, — заметил Гобято.
   — Хоть напугаем японцев, и то ладно. Одним словом, не теряя времени, торопитесь с переделкой лафетов.
   После беседы генерал, как всегда, пригласил офицеров к себе на обед.
   При появлении Звонарева Варя бросила свое рукоделие и пошла ему навстречу.
   — Как Шурка Назаренко будет учиться на сестринских курсах? — спросила она.
   — Она бы и рада, да едва ли ей родители разрешат.
   — Я упросила папу, он от своего имени всем женам и дочерям напишет приглашения поступить на курсы. Я пошлю обязательно ее отцу и думаю, что тогда он перестанет упираться.
   После обеда Варя позвала Звонарева посмотреть ее хозяйство.
   — Я у себя на хуторе научилась хозяйничать; не люблю город и предпочитаю жить в деревне. И в институт я не хотела идти, да папа с мамой заставили. Кончу акушерские курсы и уеду на всю жизнь к себе на хутор-кур да телят разводить, — улыбаясь, говорила Варя.
   После богатого птичника был показан коровник с тремя коровами и несколькими телятами.
   — Это моя Кубань, — показала девушка свою верховую лошадь. — Вы умеете ездить верхом?
   — Немного.
   — Вот и отлично. Будем ездить вместе, а то папин Дон застаивается и жиреет от безделья. Завтра же поедем в Шушиин — это китайская деревня верстах в десяти отсюда.
   Осмотрев хозяйство, они направились в сад.
   Здесь к Варе подбежал маленький китайчонок, лет трех-четырех. Он радостно бросился к ней, обнял ее и, лукаво щуря свои черные раскосые глазенки, полез в карман к девушке. Разыскав там леденец, он с наслаждением сунул его в рот.
   — Это мой крестник, Ваня. Прошу любить и жаловать. Прелестный мальчуган. — И Варя крепко поцеловала смугло-розовые щечки ребенка.
   — Вам замуж пора. Варя, — улыбнулся Звонарев.
   Девушка вспыхнула.
   — Не говорите глупостей. Я никогда не выйду замуж.
   — Свежо предание, да верится с трудом, — усмехнулся Звонарев.
   К ним подошла молодая китаянка и, улыбаясь, поздоровалась с Варей.
   — Это мать Вани, — пояснила Варя, обращаясь к Звонареву, потом, лукаво поглядывая на мальчика, спросила, как Ваня себя ведет. Слушает ли маму?
   — Холосо, холосо, малышка! — ответила китаянка, беря сына на руки.
   Когда Звонарев с Варей выходили из сада, им встретился средних лет китаец. У него было отрублено левое ухо, а лицо обезображено шрамом. Он приветствовал Варю полным собственного достоинства поклоном.
   — Это наш Вен Фань-вей, прекрасный садовник. Видите, как его изуродовали японские солдаты? Вен Фань-вей был в Порт-Артуре, когда в тысяча восемьсот девяносто пятом году японцы взяли Порт-Артур штурмом и учинили резню. Из всего пятнадцатитысячного населения и гарнизона Артура случайно уцелело тридцать шесть человек. Японские солдаты по приказу офицеров связывали китайцев веревками, чтобы не разбежались, а затем расстреливали их. У Вена тогда убили отца, мать, жену и двух маленьких детей, а сам выжил чудом, — сообщила Варя грустную историю садовника.
   — Я об этом слыхал, но не верил, чтобы в наш век культурные люди могли б совершать подобные зверства.
   — Варя говори правда, — довольно чисто по-русски произнес китаец, и у него на глаза навернулись слезы.
   В его памяти возникли полные ужаса дни взятия японцами китайской крепости Порт-Артур. Тогда он увидел и на всю жизнь запомнил молодого капитана Танаку, его бешеные глаза, звериный оскал зубов и плетку, зажатую посиневшими от напряжения пальцами. В последнюю минуту перед расстрелом Вен смотрел на эту плетку, на вскинутую руку Танаки. Капитан махнул рукой — ударил залп. Вен первым упал на землю, хотя был легко ранен, в шею. Второй залп, третий… Окровавленные тела товарищей прикрыли Вена. В голове билась одна мысль: «Жить… жить…»И когда солдат, проверяя, все ли расстрелянные мертвы, штыком полоснул Вену ухо, он не вздрогнул, не вскрикнул, не выдал себя. А потом Вен долго лежал и ждал, когда наступит ночь. С темнотой ему удалось скрыться. Вен остался жить, но с этой ночи ненависть к убийцам навсегда поселилась а сердце китайца.
   Когда пришли русские, Вену удалось устроиться садовником у Белых. Он был им благодарен за хорошее отношение. Но и русских он считал поработителями своей страны: он слышал об их карательных экспедициях на севере Маньчжурии. Поэтому, улыбаясь Варе, Вен Фаньвей настороженно смотрел на Звонарева. Звонарев перехватил этот взгляд. Выйдя с Варей в сад, он сказал:
   — Вам надо быть с ним настороже.
   — Вен вас не знает и судит о вас по другим офицерам, — пояснила Варя, — папа и мама полностью доверяют ему. Когда Вен узнает вас поближе, то перестанет глядеть так хмуро.
   Распрощавшись у крыльца с Варей, Звонарев направился в Управление крепостной артиллерии.
   Там уже никого, кроме нескольких писарей, не было. Заметив его, старый знакомый, писарь Севастьянов, подошел и справился, не надо ли ему чего-нибудь.
   — Я искал Гобято, да не знаю, куда он скрылся, — пояснял прапорщик.
   — Их не скоро поймаешь, они всегда где-нибудь хлопочут, очень уж непоседливы.
   Звонарев спросил, как пройти на квартиру к Гобято, куда отнесли его вещи. Писарь вызвался проводить.
   — Сами они человек хороший, заботливый, — повествовал Севастьянов, — только мало в мастерских бывают. Там вместо них орудует их помощник, чиновник Козлов — мрачный такой, с черной бородой. Зато он-то уж лютует за двоих. Как капитана нет, так и начинается мордобой, да под ранцем по двадцать часов подряд солдаты у него стоят.
   — Что же смотрит Гобято?
   — Чудные они — просто не замечают ничего вокруг. Все своими мыслями заняты. Вот и ваша квартира, — показал писарь.
   В квартире Гобято Звонарев нашел свои вещи уже разложенными в комнате. Денщик Гобято, бойкий владимирец, тотчас все ему показал в квартире и предложил пообедать, но прапорщик отказался.
   — Скоро капитан домой придет? — спросил он.
   — Не позднее десяти часов всегда дома бывают, в одиннадцать ложатся спать, в половине восьмого встают, а в восемь часов уже уходят на службу — очень они аккуратные.
   Осматривая квартиру, Звонарев обратил внимание на библиотеку. Два больших шкафа были полны книг. Большей частью это были специальные работы по артиллерии и военному делу, много было книг по технике, а прочая литература была представлена Жюлем Верном и Конан Дойлом; журналов не было.
   За время пребывания на Электрическом Утесе Звонарев не видел никаких газет, кроме двух-трех номеров «Инвалида»и артурского журнала; раз ему случайно попал номер порт-артурской газеты «Новый край», которую офицеры почти не читали и называли «портартурской сплетницей».
   Приход Гобято отвлек Звонарева от библиотеки.
   — Устроились? Прекрасно. Завтра с утра приступите к работе. Как вам Варя Белая понравилась? Славная девушка, не похожа на генеральскую дочь. Женились бы на ней, если еще не женаты. И отец с положением, да она и не бесприданница.
   — Почему бы вам самому не попробовать?
   — Женат, батенька, и двое детей. Моя жена после первой бомбардировки уехала: не захотела детьми рисковать.
   Поговорив еще с полчаса о всяких пустяках, они разошлись по своим комнатам. Звонарев с наслаждением разделся и, не опасаясь ночной тревоги, как это было на Утесе, крепко заснул.
   Выделенная для работы с Звонаревым бригада мастеровых-солдат была уже на месте, когда прапорщик утром пришел в мастерскую. Жмурин устанавливал солдатам урок на день — срубить каждому по двадцать заклепок. Звонарева он встретил холодно, разобиженный его назначением руководителем работ, и стал ему давать указания, как и что делать.
   — Благодарю вас, я тут уж сам разберусь, — прервал его Звонарев, и классный обер-фейерверкер ушел.
   Звонарев собрал солдат, посадил их около себя на лафеты и начал объяснять, в чем состоит работа и зачем она нужна, рассказал о том значении, которое имеет для успеха обороны быстрота переделки лафетов.
   Солдаты с интересом слушали его.
   — Понятно, что надо сделать и зачем? — спросил Звонарев.
   — Так точно, обязательно обмозгуем это дело, чтобы скорее японцам набить, — отвечали солдаты.
   Один из них, высокий, стройный шатен нерусского типа, пристально смотрел на Звонарева. Заметив это, прапорщик спросил его, в чем дело.
   — Личность мне ваша, ваше благородие, знакома, — ответил он. — В тысяча девятисотом году вы еще студентом у нас на заводе Лильпопа в Варшаве были, тогда я вас обучал на радиально-сверлильном и долбежном станках работать.
   — Юзек Братовский? — обрадовано воскликнул Звонарев. — Вот не ожидал вас тут встретить! Как вы попали сюда?
   — Забрали в варшавскую крепостную артиллерию, а затем отправили сюда, недавно только с третьим батальоном прибыл.
   Встреча эта очень обрадовала Звонарева.
   — Это у нас первый раз, что нам объясняют, зачем нужна работа, а то как в тюрьме, урок — и баста, а зачем — не твоего ума дело. Не выполнишь — под ранцем настоишься, — пояснил Братовский.
   Работа сразу закипела, и к обеду было выполнено уже больше половины дневного задания. Когда Жмурин перед обедом пришел, все же посмотреть, что делается у Звонарева, и захотел прибавить задания еще по десять заклепок на человека, Звонарев снова попросил его не вмешиваться.
   Жмурин нехотя повиновался.
   — Будет теперь нам на орехи от него — всю свою злость на нас выместит, — заметил Братовский.
   — Вы сообщайте мне обо всех его проделках. Я с Гобято переговорю, и мы призовем его к порядку.
   — На вас еще и Козел обрушится: он у нас первое лицо в мастерской.
   Действительно, не прошло и получаса, как к месту работы, в сопровождении Жмурина, подошел Козлов — высокий, мрачный чиновник, лет под сорок.
   — Почему вы вмешиваетесь в распоряжения Жмурина? — вызывающе спросил техник.
   — А он почему вмешивается в мою работу? Кто ему дал право делать мне какие-либо указания?
   — Я помощник заведующего мастерской, потрудитесь ответить на мой вопрос.
   — Вы мне не начальник, и я прошу вас немедленно уйти отсюда. Вы мешаете.
   Перебранка продолжалась еще несколько минут.
   Наконец Козлов с Жмуриным ушли, мастеровые оживленно загудели:
   — Так ему и надо, больно он уж зазнался.
   — Папы дерутся, а у холопов чубы трещат, — отозвался один из рабочих.
   В канцелярии мастерских, куда Звонарен зашел перед уходом, он застал Гобято, которому Козлов и Жмурин жаловались на него, обвиняя в развале дисциплины, грубости и зазнайстве.
   Гобято молча слушал их и тихонько покачивал головой.
   — Что вы скажете в свое оправдание, подсудимый? — шутливо спросил капитан прапорщика.
   Звонарев в том же шутливом тоне рассказал происшедшее.
   — Вот что я имею изложить в свое оправдание, господин мировой судья, — закончил он.
   Гобято, улыбаясь, сказал писарю:
   — Пиши приказ по мастерским: «Работа по переоборудованию лафетов проводится под руководством прапорщика Звонарева. Технику Козлову и обер-фейерверкеру Жмурину воспрещается всякое вмешательство в эту работу. С завтрашнего дня техник Козлов смещается в заведующие деревообделочной мастерской». Все. Понятно, господа?
   — Я буду жаловаться на это генералу, — заикнулся было Козлов.
   — Измени приказ, — обернулся Гобято к писарю. — «Техник Козлов откомандировывается в Управление артиллерии», — отчеканил Гобято. — Я вас больше не задерживаю, — обратился он к технику, — а вас, Сергей Владимирович, попрошу остаться. Давно я хотел от Козлова избавиться, да случая не было. Вас же я попрошу быть моим помощником и заместителем, пока вы здесь. Может быть, надумаете и совсем сюда перейти — буду этому, только рад, а сейчас давайте перед обедом прогуляемся на «Этажерку», благо день чудесный.
   На «Этажерке» было много гуляющих. С трудом найдя свободную скамейку, Гобято с Звонаревым сели и занялись рассматриванием публики и стоящей на рейде эскадры. Корабли эскадры усиленно дымили, как будто готовились к походу, но то и дело отваливавшие от них шлюпки, переполненные матросами и офицерами, говорили о другом.
   — Лафа этим морякам, — позавидовал Гобято. — Сидят за нашей спиной, жуируют, наслаждаются жизнью и получают больше нашего. Вот и сорят они деньгами в ресторанах и кабаках, на зависть армейцам. Создается нездоровая обстановка розни между армией и флотом. Стессель использует ее для своих интриг против флота. Вон идет капитан второго ранга Эссен, командир «Новика». Почти каждый день выходит на крейсере, — указал Гобято на подходящего к ним моряка.
   Когда подошел Эссен, оба встали, отдавая честь.
   — Здравствуйте, капитан, — приветствовал он Гобято. — Давненько вас что-то не видел. Разрешите присесть к вам?
   — Милости просим, Николай Оттович, — любезно ответил Гобято и представил Звонарева.
   — С какой батареи? — справился моряк.
   — С Электрического Утеса.
   Эссен внимательно посмотрел на прапорщика.
   — Лучшая батарея. Часто с удовольствием наблюдаю за ее стрельбой. Много вы хлопот японцам доставляете. Видна хорошая слаженность в работе и умелое руководство огнем. Кто у вас командир?
   — Капитан Жуковский.
   — Я его не знаю.
   — Вы, Николай Оттович, верно, знаете поручика Борейко — большой такой, — вставил Гобято.
   — Как же! Собутыльник нашего Дукельского. Говорят, два сапога пара-скандалисты, но толковые ребята. Я всегда к себе на «Новик» таких стремился побольше набрать. Мой боцман Кащенко по портовым кабакам подбирает самых буйных матросов. Многие из командиров кораблей бывают рады-радешеньки от таких матросов избавиться, а у меня они работают как черти. Наш матрос чудеса может делать, только надо уметь к нему подойти: не быть формалистом, по пустякам не придираться, а за дело греть. У меня самые безнадежные забулдыги кресты и нашивки быстро получают. С офицерами дело обстоит куда хуже.
   Звонарев с интересом слушал командира прославленного «Новика», не раз рисковавшего на своем легком быстроходном крейсере бросаться в атаку чуть ли не на всю японскую эскадру.
   Проходившие мимо моряки почтительно раскланивались с Эссеном. В толпе показался Сойманов вместе с другими офицерами. Он подошел и, поздоровавшись, начал усиленно просить Эссена о переводе на «Новик».
   — Вирен возражать не будет? — спросил командир.
   — Вы ведь его знаете — собака на сене: и нам на «Баяне» развернуться не даст, и от себя не отпускает. Говорят, скоро к нам адмирал Макаров приезжает, тогда я попытаюсь прямо к нему обратиться. Он хоть и адмирал, но, по слухам, и сам не прочь все время плавать на легких крейсерах и миноносцах.
   — Это из Кронштадта, знаменитый изобретатель и строитель «Ермака». Из матросов он, читали? — заметил Гобято.
   — Он самый. Начал службу юнгой, а добрался до вице-адмирала. В наше время это не так-то легко без помощи тетушек и дядюшек. К тому же его сильно недолюбливают за беспокойный и резкий характер. К нам его, верно, с удовольствием сплавили. Зато мы определенно выиграем, получив Макарова после старой развалины Старка.
   — Нам следовало бы покрепче связаться с флотом, — вставил Звонарев.
   — Рад буду видеть вас вместе с капитаном Гобято у себя на «Новике». Быть может, вы даже рискнете с нами выйти в море? Погоняемся за японцами, заодно покажем вам наше искусство стрельбы, — пригласил Эссен.
   Артиллеристы поблагодарили и предложили вместе пообедать в ресторане «Саратов», расположенном неподалеку.
   Зал ресторана был полон обедающими, по преимуществу военными; вечерней кутящей публики еще не было. С трудом отыскали два свободных столика. Вскоре в зал вошел стрелковый поручик Стах Енджеевский. Он был, видимо, прямо с занятий — весь запыленный, усталый. Не найдя свободного места, он подошел к своим знакомым Сойманову и Гобято и попросил разрешения сесть около них.
   — Пожалуйста, — приветливо пригласил его старший за столом, Эссен.
   — Ты — откуда это такой усталый? — спросил его Сойманов.
   — Со службы. Только теперь, когда война началась, мы начали учить солдат, как следует стрелять, в мирное же время занимались парадами да шагистикой. Сорок учебных патронов на солдата за четыре года службы полагалось! Зато «ура» кричать да приветствовать начальство учились круглые сутки, — жаловался Енджеевский. — И сейчас все еще учат стеной в штыки ходить, не признают рассыпного строя, так как никто из офицеров не умеет им управлять, а солдаты не привыкли к самостоятельности и не знают, что им в цепи делать. Я свою команду охотников с утра до вечера натаскиваю в рассыпном строю.
   — Кто у вас командир? — полюбопытствовал Гобято.
   — Савицкий, толстый такой, не глуп, но подл и трус. Зато в чести у начальника дивизии Фока, генерал в нем души не чает. Одним словом, с боевой подготовкой дело обстоит определенно плохо. У вас, артиллеристов, лучше: и стрелять умеете, и изредка даже попадаете, — съехидничал Стах.
   — Напрасно подсмеиваетесь, поручик, — вмешался Эссен. — Перед вами наглядный пример меткости: прапорщик сумел подбить среди ночи крохотный миноносец с дистанции в двадцать кабельтовых, это совсем не плохо.
   Публика постепенно прибывала. Появился оркестр и заиграл веселые вальсы.
   Появление Дукельского сразу внесло оживление.
   — Жорж, подсаживайся к нам! — окликнул его Эссен.
   Лейтенант не замедлил подойти.
   — Какие новости? — здороваясь, спросил у него Эссен.
   — Макарова ждем в Артур через неделю или дней через десять. Сегодня получили от него телеграмму уже из Омска. Старк начал складывать свои пожитки и собирается спускать флаг. Флаг-капитан Молас нервничает, побаивается, что Макаров другого флаг-капитана возьмет, — начал выкладывать новости Дукельский. — Что же еще? Да, Витгефт ничего не делает, объедается и засматривается на девочек, которых тралит его сын. Григорович гадает на кофейной гуще, что ему принесет приезд Макарова-адмиральские ли орлы или списание за «доблестную» боевую деятельность двадцать шестого января. Шенсиович все никак не может снять свой «Ретвизан»с мели. Кажется, обо всем сообщил, господа.
   — Язычок же у тебя, Георгий Владимирович, — усмехнулся Эссен, — ну, а Эссен о чем думает?
   — Что ему наконец позволят воевать с японцами понастоящему, а не стрелять на предельной дистанции, стоя на якоре под защитой батарей.
   — Угадал! Я очень надеюсь, что с приездом Макарова пребывание эскадры в порту кончится. Насиделись мы достаточно.
   После обеда выпили по бокалу шампанского за дружную совместную работу армии и флота и стали расходиться. Моряки двинулись к себе на корабли, Гобято отправился домой, а Енджеевский с Звонаревым решили сходить за покупками
   В магазине «Кунст и Альберт» они встретились с пожилой, лет сорока, дамой, которую сопровождали две молоденькие девушки. Одну, повыше ростом, румяную шатенку, с задорно блестящими карими глазками, звали Лелей, а другую — маленькую, худенькую блондинку, с чудесными голубыми мечтательными глазами — Олей. Все трое дружески приветствовали Енджеевского.
   — Что вас так давно не видно, Стах. Где вы пропадаете? Опять сидели на губе? — засыпали его вопросами девушки.
   — Учу своих солдат воевать.
   — А раньше что же вы делали?
   — Учил их маршировать.
   — Стах, вы неисправимы, — улыбнулась дама. — За ваш язык вас начальство и не любит.
   Енджеевский представил Звонарева.
   — Вы артиллерист? Четвертой бригады? — поинтересовалась Оля.
   — Нет, с Электрического Утеса.
   — Вот вы откуда. — Все три женщины с любопытством посмотрели на прапорщика.
   — Говорят, там у вас не очень спокойно?
   — Да, бывает иногда даже весьма жарко.
   Покончив с покупками, Звонарев и Стах пошли проводить своих знакомых. Стах и Леля ушли вперед.
   — Пусть полюбезничают, — улыбнулась Мария Петровна. Оля только вздохнула в ответ.
   — Что, и тебе Стах сердце присушил? Беда мне с моими девицами: всегда обе сразу в одного кавалера влюбляются и только мешают друг другу.
   — Совсем я не влюблена в Стаха. Хотя вообще он очень хороший, совсем не похож на офицера.
   — Вы недолюбливаете, кажется, наше доблестное офицерство? — спросил Звонарев.
   — Многих из них любить-то не за что. Грубы, нахальны, некультурны, бьют солдат и пьянствуют беспробудно. Стыд и срам, — горячо обрушилась Оля.
   — Само собой разумеется, господин Звонарев, о присутствующих не говорят, — поспешила смягчить резкость Оли Мария Петровна. — Мы вас не знаем и надеемся, что вы составляете счастливое исключение, как и наш Стах. Вы давно с ним знакомы?
   — Только сегодня познакомился.
   — Вот мы и дома, — остановились женщины около калитки большого сада, в глубине которого виднелось одноэтажное здание.
   — Что это за здание? — спросил Звонарев.
   — Городская начальная школа имени Пушкина. Я заведую школой, а Оля и Леля работают учительницами, — пояснила Мария Петровна.
   — У вас учится детвора?
   — Днем детвора, а вечером школа для взрослых. Большей частью это мелкие служащие, не имеющие среднего образования, хотя есть и рабочие и даже несколько матросов из портового управления. Вот и наши голубки возвращаются, — улыбнулась она, заметив подходящих Лелю и Стаха.
   Звонарев и Енджеевский стали прощаться.
   — Как их фамилии? — спросил Енджеевского Звонарев, когда они отошли от сада.
   — Заведующая — Желтова, Леля — Елена Федоровна Лобина, а Оля — Ольга Семеновна Селенина. Леля — моя невеста. Давно бы мы с ней поженились, да в полку не разрешают: учительница, видите ли, не пара офицеру! Я мечтаю об учительской семинарии. Кончить бы ее, пошли бы в деревню с Лелей вместе учительствовать. А пока я начальник охотничьей команды Четырнадцатого стрелкового полка, — усмехнулся Стах. — Ну, мне направо, будьте здоровы, Сергей Владимирович, и постесняйтесь, заходите в школу; дом там, правда, не аристократический, но зато бывает просто и весело. Захватите с собой какую-нибудь снедь, чтобы не вводить хозяек в большой расход.
   Расставшись с Енджеевским, Звонарев пошел домой. На углу одной из улиц он столкнулся лицом к лицу с какой-то дамой, которая от неожиданности и испуга выронила из рук свои покупки. Извинившись, прапорщик поспешил их поднять и предложил даме донести их до дому.
   — Пожалуйста, кстати мне уже совсем недалеко. Вы меня очень обяжете, а то я задержалась в магазинах и боюсь идти одна по улице. Вы сами какой части? — спросила дама.
   Звонарев сказал.
   — У Василия Федоровича Белого, значит, в подчинении? На какой батарее? На Электрическом? Мне муж говорил, что это самая боевая батарея. Он там тоже один раз был, еще двадцать седьмого января. Рассказывал, как японцы засыпали Утес снарядами. Анатоль даже хотел представить командира к награде, да солдаты там показались ему плохо дисциплинированными. Но вы не унывайте, еще будут награды впереди, — разливалась дама.
   Звонарев недоумевал, с кем он разговаривает. Насколько можно было рассмотреть в сумерках, дама была уже не молода, но, миловидна, хорошо одета и, видимо, принадлежала к артурскому высшему обществу. Спросить, кто она, прапорщик не решался и молча слушал ее болтовню.
   — Вы меня очень тронули вашей любезностью, молодой человек, милости прошу к нам заглянуть, попросту, без визитов, — теперь по военному времени не до того. Стессель, Вера Алексеевна. Дорогу к нам вам укажет любой солдат. — На прощанье Вера Алексеевна пожала ему руку.
   «Так вот, значит, какая эта самая Стессель, о которой столько говорят, — подумал Звонарев. — Везет мне сегодня на новые знакомства в самых разнообразных кругах: из моряков — Эссен, из стрелков — Стах, учительницы и, наконец,» Стессель «, — подвел он итоги дня.
   Когда вечером он рассказал Гобято о своем знакомстве с Верой Алексеевной, тот громко расхохотался.
   — Теперь вам, дорогой Сергей Владимирович, карьера в Артуре обеспечена. Попасть в фавор к жене Стесселя — это значит заручиться лучшей у нас протекцией. Она баба неглупая, гораздо умнее своего мужа, вертит им как хочет и держит в ежовых рукавицах.
   — Я к военной карьере не стремлюсь.
   — Все же это знакомство может когда-нибудь и пригодиться вам. Память у нее прекрасная, особенно на молодых людей.
   На следующий день, когда Звонарев вместе с Гобято пришел в мастерскую, солдаты заканчивали расклепку станин. Работа шла дружно и споро, Братовский подходил то к одному, то к другому из мастеровых и показывал, как удобнее и скорее срубить заклепки.
   Жмурин уже не решался давать какие-либо указания.
   — Пожалуй, они сегодня закончат расклепку, — проговорил Гобято. — Откуда у них прыть такая взялась?
   Братовский улыбнулся.
   — Знаем, зачем и что делаем, ваше высокоблагородие, вот и работа интереснее. Вчера их благородие нам рассказали и объяснили, что к чему.
   — Сегодня суббота, зашабашим в два часа дня. Поспеете работу кончить? — спросил Гобято.