Страница:
Вскоре Звонарев вернулся в штаб Кондратенко. Выслушав его доклад о ходе работ на западном участке, генерал задумчиво пощипал бородку и сказал:
— За мое пребывание на передовых позициях работы в Артуре сильно замедлились. Инженеры занялись постройкой блиндажей в городе для себя и для своих друзей. С завтрашнего дня я сам возьмусь за инженеров и заставлю их делать то, что надо, — твердо проговорил генерал, слегка постукивая кулаком по столу.
— Почему за время вашего отсутствия так усердно работали над укреплением центральной ограды, на которой все равно долго не удержишься, а передовые позиции были оставлены без внимания? — спросил Звонарев.
— Фантазия Стесселя, вернее, Фока, ибо Стессель не додумался бы до переброски рабочих, материалов и средств на укрепление центральной ограды. Фок же действует по подсказке Сахарова, у которого всегда и везде на первом плане коммерческие расчеты, — пояснил Кондратенко.
— Какая же тут может быть коммерция?
— Очевидно, кому-то выгодно, чтобы мы занимались не тем, чем нужно.
Прапорщик слушал шагающего по кабинету генерала и не понимал его пассивного отношения к творящимся в Артуре безобразиям. Когда он высказал эту мысль вслух, Кондратенко сразу остановился.
— Такова вся наша государственная система. Артур не составляет исключения, — резко проговорил генерал.
Приход инженер-капитана Зедгенидзе прервал их разговор. Он был одним из ближайших помощников Кондратенко. Писаный красавец по наружности, он отличался необычайной скромностью в отношении женщин. Все свободное время отдавал музыке, которую в шутку называл своей единственной возлюбленной. С прибытием в Артур Кондратенко, еще до начала военных действий, Зедгенидзе сразу стал его верным сподвижником в деле укрепления Артура.
— Какие будут распоряжения вашего превосходительства? — справился, здороваясь, Зедгенидзе.
— Срочно выловить всех воров и взяточников в Артуре! — ответил с усмешкой генерал.
— Это совершенно невозможно, — улыбнулся капитан.
— Я решил немедленно прекратить все работы по укреплению центральной ограды крепости, как бессмысленные, и бросить все силы на западный участок, — проговорил Кондратенко.
— А Стессель?
— Попробую его уговорить. Смирнов со мной согласен.
— Значит, Стессель будет против.
— Злы вы на язык, Михаил Андреевич, — улыбнулся генерал.
Распределив работу между своими помощниками, Кондратенко уехал. Звонарев решил после работы заглянуть к Белым, где он давно не бывал. Дома оказалась только Мария Фоминична. Она попросила прапорщика съездить в госпиталь за Варей.
— Она уже две ночи не была дома. Берите верховых лошадей с ординарцем и обязательно вытащите ее из госпиталя. Беда моя, ни в чем она меры не знает.
Прапорщик охотно согласился. По вечерней прохладе он не торопясь добрался до госпиталя и нашел Варю в хирургическом отделении.
— Какими судьбами вы здесь, мой рыцарь без страха и упрека, — приветствовала его девушка.
— Приехал за вами. Кубань вас ожидает.
— Сейчас сдам дежурство, и поедем. — И девушка скрылась,
Через десять минут они уже ехали по направлению к Пушкинской школе.
— Заедем к учительницам, а заодно и справимся о здоровье Стаха, — предложила Варя.
Так и сделали.
В школе они застали Борейко, который принес «болящему» большую рыбину и свежий лук.
— У нас сегодня пир горой: достали на базаре ослятины, а тут еще рыба, — смеясь, сообщила Оля Селенина.
Звонарев справился о Стахе.
— Поправляется, можно надеяться на скорое выздоровление, — ответила Оля.
В это время из соседней комнаты вышла Леля и пригласила зайти к Стаху, который лежал весь перебинтованный на горе подушек.
— Меня, кажется, окончательно перевели в дивизию Кондратенко. Это явится лучшим лекарством для меня, — сообщил он.
Борейко хотел было сбегать за бутылкой вина, но Варя энергично запротестовала.
— При наличии подозрения на столбняк спиртные напитки строго воспрещаются, — докторским тоном заявила она.
— Не каркайте, господин профессор, никакого столбняка у меня не будет, — возразил Стах.
Звонарев справился, как идет жизнь на Утесе.
— Живем, как все в Артуре, слухами! То Куропаткин берет Цзинджоу и движется к Артуру. То японцы гонят его к Мукдену. Балтийская эскадра то появляется около Шанхая, то оказывается еще в Кронштадте и Либаве. Слухи и ничего достоверного, — ответил Борейко.
— Я слыхала, что нас скоро освободит Маньчжурская армия, — заметила Мария Петровна.
— Не верьте этому! — серьезно проговорил Борейко. — В скором будущем нам предстоит выдержать осаду не только с моря, но и с суши. Я слышал, что наши части уже отходят с Зеленых гор и собираются задержать противника на Волчьих горах, а от них совсем рукой подать до Артура. Если бы Куропаткин двигался к нам на выручку, то японцы тотчас потянулись бы к северу, а нас оставили в покое.
— В случае осады с суши госпитали, должно быть, перебросят на Ляотешань? — спросила Леля.
— Там их негде разместить! Кроме того, там нет воды. Да и доставка раненых в такую даль очень трудна. Половина из них умрет по дороге, — возразила Варя.
— Существующие госпитали останутся на месте, а новые будут открывать в казармах на Тигровке, на Белом волке. У нас на Утесе уже открывают лазарет, — пояснил Борейко.
— Но ведь его там всегда могут обстрелять с моря! — удивилась Варя.
— С тех пор как вы в апреле напугали японцев своим присутствием на Утесе во время бомбардировки, они не подходят к нам на пушечный выстрел. Разве что ночью иногда миноносцы рискуют подойти к берегу. Сейчас у нас совершенно спокойно. Рядом морское купанье, чистый воздух, одним словом, — форменная дача. Раненым и больным на Утесе будет гораздо спокойнее, чем здесь в городе, — объяснил поручик.
Посудачив еще об артурских делах, Звонарев и Варя стали прощаться. Было около полуночи, когда прапорщик сдал с рук на руки Варю ее матери.
— Надеюсь, ваши дела поправились и вы принесли свой должок? — без церемоний спросил Сахаров явившегося к нему Гантимурова.
— К сожалению, нет! Я пришел попросить у вас отсрочки.
— Больше не могу! Карточные долги порядочные люди выплачивают в суточный срок, а вы тянете уже две недели и не можете расплатиться.
— Где же я в осажденном городе возьму денег?
— Это не мое дело! Долг сделан, значит, его необходимо погасить.
Гантимуров взволнованно прошелся несколько раз по комнате.
— Вы на меня накидываете петлю, Василий Васильевич.
— Сами в нее лезете, дорогой мой!
— Возьмите мой портсигар, — предложил Гантимуров. — Это последняя моя наследственная драгоценность. Все, что осталось от миллионов моего отца, — усмехнулся он.
— Если не считать еще наследственного сифилиса!
Князь густо покраснел.
— Я поражаюсь зашей осведомленности…
— Это, как говорится, к слову пришлось. Я слышал, что вы думаете свататься к дочери Белого.
Взбешенный Гантимуров подлетел к сидевшему в качалке Сахарову.
— Не собираетесь ли вы довести до сведения папаши о моем недуге? Если так, то поберегитесь! Я ни перед чем не остановлюсь!
— Не волнуйтесь, я пошутил. Дело гораздо проще и лучше, чем вы думаете. Вы хорошо приняты у Стесселя. Станете почаще бывать там и сообщать мне всякие новости — политические, военные и просто сплетни. У нас в коммерции все может пригодиться.
— Только-то! Сколько вы мне за это дадите?
— Пятьдесят в месяц.
— За кого вы меня принимаете?
— Через день дам тридцать, а через два — ни копейки, ибо найду другого человека.
— Черт с вами, согласен.
— Конечно, ваши заработки очень могут повыситься, если вы сумеете достать что-либо секретное или не подлежащее оглашению.
— Но ведь у Стесселя, кроме военных секретов, никаких быть не может! Какая же тут коммерция?
— Юноша вы невинный! Разве война не коммерческое предприятие?
— Первый раз слышу о возможности та, кой постановки вопроса. Война — это проявление рыцарского духа народа.
— За рыцарями-то, мой друг, всегда стоят купцы, — поучительно проговорил Сахаров. — Поэтому, например, вопрос об обороне Артура имеет чисто коммерческий характер. Будет держаться Артур, будут высоко стоить русские ценные бумаги. Падет Артур, сразу упадут и курсы. Биржа — точнейший барометр человеческой жизни.
— Но ее ведь в Артуре нет!
— Зато есть в Шанхае, куда можно сообщать нужные сведения.
— Примите меня в долю! — попросил Гантимуров.
— Это надо заслужить, родной мой! Сперва посмотрим, на что вы годны.
— Я готов и, думаю, годен на все!
— Приятно слушать вас, молодой человек! Вы можете далеко пойти, но можете и навсегда остаться в Артуре, — с расстановкой проговорил Сахаров.
— Что-то мне последнее не улыбается! — поеживаясь, ответил Гантимуров. — Одолжите-ка мне еще сотню, Василий Васильевич.
Распрощавшись с Гантимуровым, Сахаров приказал подать экипаж и, тщательно одевшись, отправился на квартиру начальника штаба Стесселя — полковника Рейса. Денщик выскочил навстречу капитану и доложил, что полковник спит после обеда.
Сахаров хотел было уже уезжать, когда штора на одном из окон поднялась и показалась рослая фигура Рейса. Увидев гостя, он приветливо махнул рукой и пригласил зайти.
— Всегда рад вас видеть у себя, Василий Васильевич, — крепко пожал он руку капитана, — по делу и без всякого дела.
Сахаров поспешил заверить полковника в своей взаимной симпатии, пропел дифирамбы мудрому руководству Стесселя, намекнув при этом, что, конечно, последний этим всецело обязан своему начальнику штаба. Рейс слушал с любезной улыбкой и старался догадаться, что именно привело к нему удачливого градоначальника города Дальнего.
— Как ваше драгоценное здоровье, Виктор Александрович? — справился Сахаров.
— Все никак — не могу привыкнуть к теперешней нашей пище. От конины душу воротит, а говядины или курятины нигде не достанешь. Боюсь, как бы совсем не разболеться от плохого питания.
— Но у Веры Алексеевны, насколько я знаю, еще вдоволь всякой птицы и свиней.
— Дерет она за все безбожные деньги, а это мне, при моем полунищенском окладе, не по карману.
— Я думал, что она вам по знакомству делает скидку.
— Какое там! С живого и мертвого готова семь шкур содрать. До чего же до денег жадна, вы и представить себе не можете!
— Хотя я и не знал, что вы испытывайете затруднения в отношении питания, но все же кое-что захватил с собой. Пошлите вашего денщика взять из экипажа.
— Премного вам благодарен, Василий Васильевич! Вы буквально спасаете меня от преждевременной смерти, — благодарно потряс руку Сахарова полковник, — С, каждым днем с едой становится все хуже, и неизвестно, скоро ли и чем кончится осада Артура.
— Конечно, никто сейчас этого знать не может, но не надо быть пророком, чтобы предсказать, что добром это не кончится, и раз нам предстоит потерпеть поражение, то желательно, чтобы это случилось возможно скорее во избежание лишних жертв.
— К сожалению, соображения гуманности далеко не всегда принимаются во внимание. Что касается вашего Стесселя, то он весьма мало об этом думает.
— В этом отношении женщины всегда бывают гораздо податливее, и, мне думается, Вера Алексеевна отнесется к такой мысли более отзывчиво.
— Вы вполне правы, Василий Васильевич, особенно если это не будет сопряжено для нее с денежным ущербом.
— Какой ущерб! Наоборот, она весьма выиграет на этом деле.
— Не секрет, каким образом?
— Играя, через меня на бирже.
Рейс с уважением посмотрел на своего собеседника.
— Чем скорее мы заключим мир с Японией, тем лучше это будет для России, — продолжал Сахаров.
— К сожалению, мы не можем повлиять на ход этих событий.
— Наоборот, пальма мира лежит у вас в кармане, дорогой Виктор Александрович.
— Каким образом?
— С переходом Артура в руки японцев война будет окончена.
— Этот вопрос будут решать дипломаты, а не мы.
— Без учета положения в Артуре он не может быть решен. От вас же зависит то или иное освещение этого вопроса.
Рейс начал кое-что понимать и кое о чем догадываться.
— Я не говорю, что войну надо прекратить сию минуту! Но надо иметь в виду и это обстоятельство, Пока же позвольте откланяться, дорогой Виктор Александрович, подумайте о нашем разговоре, — проговорил Сахаров, вставая с места.
— Думать тут нечего. Я согласен. Вы даете директивы, я же их, по возможности, провожу в жизнь.
— Итак, все будет в порядке! — усмехнулся Сахаров. — А пока я двинусь на поклон к Вере Алексеевне.
— И весьма разумно сделаете, — одобрил Рейс.
Через четверть часа капитан почтительно прикладывался к пухлой ручке Веры Алексеевны Стессель.
— Ваше поручение мною выполнено, хотя с опозданием! — говорил он, протягивая небольшой сверток.
— Какое поручение? — удивилась генеральша.
— Вам хотелось приобрести недорогие, но хорошие серьги для мадемуазель Белой, если мне память не изменяет. Вчера мне удалось найти дешево пару замечательных серег из старинного китайского золота, с большими рубинами. Извольте посмотреть — не подойдут ли они вам?
Вера Алексеевна открыла футляр. Крупные рубины, как капли свежей крови, поблескивали на темном бархате.
— Чудесно! Но едва ли девушке подойдут эти рубины, уж очень они напоминают кровь!
— Зато это на всю жизнь будет напоминать ей о том, что они подарены во время войны.
— Какой ужас эта война! Сколько она несет с собой страданий и крови. Я сегодня посетила наших бедных солдатиков в военном госпитале. Все они святые мученики. Такие ужасные раны, и ни одного стона! Врачи поражены. Только глубокая вера и христианское смирение могут дать силы для этого. Я подарила каждому из них по кипарисовому крестику и нательной иконке. Это должно облегчить их страдания, — щебетала генеральша, в умилении закатывая глаза.
— Да, война ужасная вещь! — с чувством поддержал Сахаров. — И нет большей заслуги перед человечеством, как возможно быстрая ее ликвидация. Во имя гуманности, во имя культуры, во имя спасения своей души, во имя любви к родине, — каждый, как только может, должен приложить все усилия к скорейшему окончанию войны, — патетически закончил Сахаров.
— Вы глубоко правы, Василий Васильевич! Я и не подозревала, что вы такой исключительно гуманный и чуткий человек! Разрешите в таком случае просить вас принять участие в работе нашего благотворительного общества, председательницей которого я состою.
— Весьма польщен вашим предложением и с удовольствием вношу свою скромную лепту. Позвольте вам вручить сто рублей, — протянул Сахаров деньги.
Вера Алексеевна расплылась в благодушной улыбке.
— Я сейчас выпишу вам квитанцию, — встала она.
— Ради бога, не беспокойтесь! — поспешил предупредить ее капитан. — Мне она совершенно не нужна.
— Но мне она необходима для отчетности.
— Кто же у вас осмелится спросить отчета, Вера Алексеевна? Ни в России, ни тем более в Артуре никому не придет это в голову, рее прекрасно знают, что вы постоянно прикладываете свои личные средства в дела благотворительности, что же касается формальности, то прикажите какому-нибудь чиновнику из государственного контроля оформить все как следует, — посоветовал Сахаров.
Генеральша внимательно слушала капитана и сочувственно кивала головой.
— Хотела бы я иметь такого советника, как вы!
— Всегда к вашим услугам!
— Кроме того, мне нужен еще секретарь, не могу же я одна вести всю канцелярию.
— Могу порекомендовать вам на эту должность князя Гантимурова. Человек из общества, хорошей фамилии, весьма будет вам полезен. Кроме того, это даст ему возможность заработать сотню-другую в месяц.
— Но все наши доходы в месяц не достигают этой суммы!
— Можно поднажать на наших негоциантов: прикажите только полицмейстеру, он быстро организует вам сбор средств через чинов своей полиции. Что касается меня, то обязуюсь до конца войны вносить вам по сотне в месяц.
— Вы изумительный человек, Василий Васильевич! У вас не голова, а чистый клад!
Только поздно вечером, весьма довольный собой, Сахаров наконец отбыл из квартиры Стесселя. Дома его уже ожидал служащий с мельницы Тифонтая. Он почтительно передал капитану несколько писем. Одно из них, в небольшом изящном конверте, написанное женским почерком и надушенное крепкими духами, привлекло особенное внимание Сахарова. Он быстро пробежал его глазами: «Любимый, соскучилась, пиши, жду с двадцать восьмого писем. Лида».
— Сегодня у нас какое число? — взглянул капитан на календарь.
— Четвертое июля, Василий Васильевич, — доложил служащий.
— Еще время есть, — отложил капитан письмо в сторону.
Отпустив китайца, Сахаров заперся в своем кабинете и засел за длинное письмо к Тйфонтаю, в котором сообщал о всех своих успехах.
«К указанному вами сроку русские часта будут подготовлены к отходу в Артур», — закончил он свое послание.
Тщательно зашифровав его и уничтожив подлинник, Сахаров спрятал письмо в гонкую стеклянную трубочку, которая в складках одежды какого-либо верного человека должна была добраться до адресата.
Глава восьмая
Двенадцатого июля около четырех часов дня в штаб начальника правого участка позиции на перевалах полковника Семенова прибыл генерал Кондратенко. Все радостно его встретили и всячески выражали свои симпатии опальному начальнику дивизии. Генерал, тронутый, крепко пожимал протянутые к нему руки.
— Как дела, Владимир Федорович? — обратился он к Семенову.
— Японцы молчат вот уже три недели, — ответил полковник.
Роман Исидорович вошел в фанзу, занимаемую штабом, отер лицо платком и попросил угостить его чаем а красным вином. Облокотившись на стол и помешивая ложечкой в стакана, Кондратенко чуть улыбался своей обычной, хитровато-ласковой улыбкой.
— Тринадцатое число для Артура стало роковым, — тихо говорил он. — Тринадцатого мая мы отдали Цзинджоу, тринадцатого июня потеряли Хунисан. Можно предполагать, что и грядущий день будет чреват событиями: ведь завтра у японцев начинается большой национальный праздник хризантем, длится он три дня. Наверное, они захотят порадовать своего микадо, преподнеся ему в подарок если не Артур, то его передовые позиции. Нам надо быть весьма и весьма начеку!
— Нет положения хуже оборонительного! Сиди и гадай, когда противнику вздумается наступать, — кипятился Семенов.
— Офицерский состав предупрежден о возможности завтрашнего наступления противника? — справился генерал.
— Как же, ваше превосходительство! Я приказал усилить сторожевое охранение и лично сообщил свои опасения господам офицерам. Необходимо также усилить и мои резервы.
— По моей просьбе комендант согласился дать несколько рот из запасного батальона. Но от Фока это секрет, иначе он тотчас заберет их себе.
— Не беспокойтесь, Роман Исидорович, мы умеем молчать.
Напившись чаю, Кондратенко отправился к частям, расположенным на передовых позициях и в резерве. Подъехав к ближайшему резерву, он спешился и приказал построить стрелков. Весть о прибытии «нашего» генерала, как называли его стрелки, мгновенно облетела всех, и через минуту батальон белой стеной уже вытянулся вдоль дороги. Поздоровавшись, Кондратенко стал медленно обходить фронт. Он внимательно вглядывался в загорелые, похудевшие лица солдат, которых не видел почти три недели, спрашивал, как их кормят, давно ли они мылись, много ли больных и чем больны. На все его вопросы стрелки отвечали весело и бодро.
Обойдя батальон, Кондратенко обратился к ним с речью:
— Мы отрезаны от Маньчжурской армии и России и едва ли можем надеяться на скорую помощь. За нами осталась лишь небольшая пядь земли с городом ПортАртуром. Мы затратили миллионы народных денег и положили массу труда на его устройство. Вы работали над возведением крепостных фортов и батарей. Кроме того, в Артуре находится наша эскадра. Если японцы вплотную подойдут к крепости, то они сразу же разрушат город и крепость и попытаются захватить наш флот. Поэтому необходимо возможно дольше задержать противника здесь, на перевалах. Надо упорно оборонять свои позиции, вся родина с напряженным вниманием следит за ходом войны, за обороной Артура. Положим же все наши силы, а если понадобится, то и нашу жизнь, чтобы оправдать доверие государя и достойно поддержать славу русского оружия на Дальнем Востоке. За вас, храбрецы и герои, за царя, за нашу дорогую родину, ура!
Солдаты дружно подхватили «ура», которое, долго не смолкая, перекатывалось по зеленым Квантунским сопкам. Кондратенко несколько раз пытался остановить стрелков, но они продолжали кричать, воодушевляясь собственным криком. Когда крики утихли, из строя раздался взволнованный голос: «За нашего любимого генерала Кондратенко, ура!»— и вновь вспыхнули мощные раскаты. Строй смешался, Кондратенко подхватили на руки и понесли к лошади. Освободившись от объятий, генерал долго еще не мог уехать, окруженный плотным кольцом стрелков.
В этот вечер он успел объехать всего лишь несколько частей, и везде стрелки восторженно встречали его. Потрясенный оказанным ему в полках приемом, Кондратенко только около полуночи смог уехать в Артур.
На другой день, едва солнце начало показываться и лагерь русских стал оживать, как со стороны японцев грянул отдаленный выстрел, за ним другой и третий. Высоко в воздухе засвистели летящие снаряды, и тотчас раздалось несколько взрывов, окутавших все вокруг черным, удушливым мелинитовым дымом. Русские батареи не замедлили ответить, и вскоре по всей линии загремела учащенная канонада. Праздник хризантем начался.
Японцы энергично приступили к артиллерийской подготовке атаки. Но у Семенова все было заранее предусмотрено: стрелки, за исключением наблюдателей, отведены в прочные блиндажи, батареи тщательно замаскированы в гаоляне, резервы подтянуты, весь отряд сжался в кулак, подготовляясь к ответному удару. После двухчасовой стрельбы густые цепи японцев двинулись на штурм. Японцы шли стройно, в полном порядке, как на маневрах, поддерживаемые огнем своих батарей и эскадры с моря. Хорошо пристрелявшиеся батареи русских сметали наступающие цепи противника, но на смену тотчас являлись новые, продолжавшие двигаться вперед. Стрелки встречали их ружейными залпами и пулеметным огнем. Скоро все поле, по которому двигались наступающие, было усеяно трупами японцев.
В полдень, подведя новые полки и приведя в порядок отхлынувшие назад части, противник с особой силой обрушился на русских. Ни ружейный, ни пулеметный, ни артиллерийский огонь не могли его остановить. Все выше и выше взбирались по горе темные линии японских цепей. Казалось, еще мгновение, и они вплотную доберутся до русских позиций. Но вот крики «банзай» смешались с русским «ура», стрелки выскочили на бруствер и с винтовками наперевес ринулись на японцев. Японцы дрогнули и обратились в бегство, теряя по дороге оружие и амуницию. Удар русских был так силен и стремителен, что большинство наступавших японцев погибло под их штыками.
Настало затишье. Артиллерия с обеих сторон почти совсем замолчала, лишь изредка обмениваясь одиночными выстрелами. В это время у берега показались русские суда отряда береговой обороны и начали обстреливать японцев во фланг из Лунвантаньской бухты.
— После ужина горчица, — возмутились стрелки. — Когда японец лез, моряки прохлаждались в Артуре, а теперь развоевались в пустой след.
Было начало шестого часа вечера. После дождя чувствовалась приятная прохлада, в долинах начинал клубиться вечерний туман. Длинные, но все еще яркие лучи теперь стали падать в лицо русским, затрудняя наблюдение за местностью. Японцы, оправившиеся после отбитых атак, решили еще раз в этот день попытать счастье. Подведя к берегу тяжелые крейсера, они начали методически обстреливать русские позиции с фланга и тыла. Одновременно крупные гаубицы начали громить окопы мелинитовыми бомбами. В прозрачном воздухе то и дело вырастали черные столбы дыма взрывов снарядов. Через полчаса почти все укрытия были разрушены этой бомбардировкой, и, лишенные защиты окопных блиндажей, стрелки отошли с хребта, укрывшись в складках тылового склона. Воспользовавшись этим, японцы вновь бросились на штурм, и на этот раз им удалось водрузить свои знамена над линией русских окопов.
Но тут взвод одной из батарей, пробравшись под прикрытием гаоляна во фланг, неожиданно обстрелял на картечь скопившиеся в узкой ложбине за хребтом японские резервы. Каждый снаряд вырывал из сомкнутого строя по нескольку десятков человек. Объятые паникой, забывая о своей самурайской доблести, сыны богини Аматерасу стремительно отступили. Увидев это, стрелки по собственной инициативе ринулись на врага, засевшего в окопах. После короткой рукопашной схватки японцы бежали, попадая по дороге под уничтожающую картечь русских пушек.
— Первый день праздника хризантем остался за нами, — доносил вечером того же дня генералу Кондратенко полковник Семенов. — Мы сохранили все свои позиции и нанесли огромный урон противнику. Наши потери достигают тысячи человек. Потери же японцев в три-четыре раза больше.
— За мое пребывание на передовых позициях работы в Артуре сильно замедлились. Инженеры занялись постройкой блиндажей в городе для себя и для своих друзей. С завтрашнего дня я сам возьмусь за инженеров и заставлю их делать то, что надо, — твердо проговорил генерал, слегка постукивая кулаком по столу.
— Почему за время вашего отсутствия так усердно работали над укреплением центральной ограды, на которой все равно долго не удержишься, а передовые позиции были оставлены без внимания? — спросил Звонарев.
— Фантазия Стесселя, вернее, Фока, ибо Стессель не додумался бы до переброски рабочих, материалов и средств на укрепление центральной ограды. Фок же действует по подсказке Сахарова, у которого всегда и везде на первом плане коммерческие расчеты, — пояснил Кондратенко.
— Какая же тут может быть коммерция?
— Очевидно, кому-то выгодно, чтобы мы занимались не тем, чем нужно.
Прапорщик слушал шагающего по кабинету генерала и не понимал его пассивного отношения к творящимся в Артуре безобразиям. Когда он высказал эту мысль вслух, Кондратенко сразу остановился.
— Такова вся наша государственная система. Артур не составляет исключения, — резко проговорил генерал.
Приход инженер-капитана Зедгенидзе прервал их разговор. Он был одним из ближайших помощников Кондратенко. Писаный красавец по наружности, он отличался необычайной скромностью в отношении женщин. Все свободное время отдавал музыке, которую в шутку называл своей единственной возлюбленной. С прибытием в Артур Кондратенко, еще до начала военных действий, Зедгенидзе сразу стал его верным сподвижником в деле укрепления Артура.
— Какие будут распоряжения вашего превосходительства? — справился, здороваясь, Зедгенидзе.
— Срочно выловить всех воров и взяточников в Артуре! — ответил с усмешкой генерал.
— Это совершенно невозможно, — улыбнулся капитан.
— Я решил немедленно прекратить все работы по укреплению центральной ограды крепости, как бессмысленные, и бросить все силы на западный участок, — проговорил Кондратенко.
— А Стессель?
— Попробую его уговорить. Смирнов со мной согласен.
— Значит, Стессель будет против.
— Злы вы на язык, Михаил Андреевич, — улыбнулся генерал.
Распределив работу между своими помощниками, Кондратенко уехал. Звонарев решил после работы заглянуть к Белым, где он давно не бывал. Дома оказалась только Мария Фоминична. Она попросила прапорщика съездить в госпиталь за Варей.
— Она уже две ночи не была дома. Берите верховых лошадей с ординарцем и обязательно вытащите ее из госпиталя. Беда моя, ни в чем она меры не знает.
Прапорщик охотно согласился. По вечерней прохладе он не торопясь добрался до госпиталя и нашел Варю в хирургическом отделении.
— Какими судьбами вы здесь, мой рыцарь без страха и упрека, — приветствовала его девушка.
— Приехал за вами. Кубань вас ожидает.
— Сейчас сдам дежурство, и поедем. — И девушка скрылась,
Через десять минут они уже ехали по направлению к Пушкинской школе.
— Заедем к учительницам, а заодно и справимся о здоровье Стаха, — предложила Варя.
Так и сделали.
В школе они застали Борейко, который принес «болящему» большую рыбину и свежий лук.
— У нас сегодня пир горой: достали на базаре ослятины, а тут еще рыба, — смеясь, сообщила Оля Селенина.
Звонарев справился о Стахе.
— Поправляется, можно надеяться на скорое выздоровление, — ответила Оля.
В это время из соседней комнаты вышла Леля и пригласила зайти к Стаху, который лежал весь перебинтованный на горе подушек.
— Меня, кажется, окончательно перевели в дивизию Кондратенко. Это явится лучшим лекарством для меня, — сообщил он.
Борейко хотел было сбегать за бутылкой вина, но Варя энергично запротестовала.
— При наличии подозрения на столбняк спиртные напитки строго воспрещаются, — докторским тоном заявила она.
— Не каркайте, господин профессор, никакого столбняка у меня не будет, — возразил Стах.
Звонарев справился, как идет жизнь на Утесе.
— Живем, как все в Артуре, слухами! То Куропаткин берет Цзинджоу и движется к Артуру. То японцы гонят его к Мукдену. Балтийская эскадра то появляется около Шанхая, то оказывается еще в Кронштадте и Либаве. Слухи и ничего достоверного, — ответил Борейко.
— Я слыхала, что нас скоро освободит Маньчжурская армия, — заметила Мария Петровна.
— Не верьте этому! — серьезно проговорил Борейко. — В скором будущем нам предстоит выдержать осаду не только с моря, но и с суши. Я слышал, что наши части уже отходят с Зеленых гор и собираются задержать противника на Волчьих горах, а от них совсем рукой подать до Артура. Если бы Куропаткин двигался к нам на выручку, то японцы тотчас потянулись бы к северу, а нас оставили в покое.
— В случае осады с суши госпитали, должно быть, перебросят на Ляотешань? — спросила Леля.
— Там их негде разместить! Кроме того, там нет воды. Да и доставка раненых в такую даль очень трудна. Половина из них умрет по дороге, — возразила Варя.
— Существующие госпитали останутся на месте, а новые будут открывать в казармах на Тигровке, на Белом волке. У нас на Утесе уже открывают лазарет, — пояснил Борейко.
— Но ведь его там всегда могут обстрелять с моря! — удивилась Варя.
— С тех пор как вы в апреле напугали японцев своим присутствием на Утесе во время бомбардировки, они не подходят к нам на пушечный выстрел. Разве что ночью иногда миноносцы рискуют подойти к берегу. Сейчас у нас совершенно спокойно. Рядом морское купанье, чистый воздух, одним словом, — форменная дача. Раненым и больным на Утесе будет гораздо спокойнее, чем здесь в городе, — объяснил поручик.
Посудачив еще об артурских делах, Звонарев и Варя стали прощаться. Было около полуночи, когда прапорщик сдал с рук на руки Варю ее матери.
— Надеюсь, ваши дела поправились и вы принесли свой должок? — без церемоний спросил Сахаров явившегося к нему Гантимурова.
— К сожалению, нет! Я пришел попросить у вас отсрочки.
— Больше не могу! Карточные долги порядочные люди выплачивают в суточный срок, а вы тянете уже две недели и не можете расплатиться.
— Где же я в осажденном городе возьму денег?
— Это не мое дело! Долг сделан, значит, его необходимо погасить.
Гантимуров взволнованно прошелся несколько раз по комнате.
— Вы на меня накидываете петлю, Василий Васильевич.
— Сами в нее лезете, дорогой мой!
— Возьмите мой портсигар, — предложил Гантимуров. — Это последняя моя наследственная драгоценность. Все, что осталось от миллионов моего отца, — усмехнулся он.
— Если не считать еще наследственного сифилиса!
Князь густо покраснел.
— Я поражаюсь зашей осведомленности…
— Это, как говорится, к слову пришлось. Я слышал, что вы думаете свататься к дочери Белого.
Взбешенный Гантимуров подлетел к сидевшему в качалке Сахарову.
— Не собираетесь ли вы довести до сведения папаши о моем недуге? Если так, то поберегитесь! Я ни перед чем не остановлюсь!
— Не волнуйтесь, я пошутил. Дело гораздо проще и лучше, чем вы думаете. Вы хорошо приняты у Стесселя. Станете почаще бывать там и сообщать мне всякие новости — политические, военные и просто сплетни. У нас в коммерции все может пригодиться.
— Только-то! Сколько вы мне за это дадите?
— Пятьдесят в месяц.
— За кого вы меня принимаете?
— Через день дам тридцать, а через два — ни копейки, ибо найду другого человека.
— Черт с вами, согласен.
— Конечно, ваши заработки очень могут повыситься, если вы сумеете достать что-либо секретное или не подлежащее оглашению.
— Но ведь у Стесселя, кроме военных секретов, никаких быть не может! Какая же тут коммерция?
— Юноша вы невинный! Разве война не коммерческое предприятие?
— Первый раз слышу о возможности та, кой постановки вопроса. Война — это проявление рыцарского духа народа.
— За рыцарями-то, мой друг, всегда стоят купцы, — поучительно проговорил Сахаров. — Поэтому, например, вопрос об обороне Артура имеет чисто коммерческий характер. Будет держаться Артур, будут высоко стоить русские ценные бумаги. Падет Артур, сразу упадут и курсы. Биржа — точнейший барометр человеческой жизни.
— Но ее ведь в Артуре нет!
— Зато есть в Шанхае, куда можно сообщать нужные сведения.
— Примите меня в долю! — попросил Гантимуров.
— Это надо заслужить, родной мой! Сперва посмотрим, на что вы годны.
— Я готов и, думаю, годен на все!
— Приятно слушать вас, молодой человек! Вы можете далеко пойти, но можете и навсегда остаться в Артуре, — с расстановкой проговорил Сахаров.
— Что-то мне последнее не улыбается! — поеживаясь, ответил Гантимуров. — Одолжите-ка мне еще сотню, Василий Васильевич.
Распрощавшись с Гантимуровым, Сахаров приказал подать экипаж и, тщательно одевшись, отправился на квартиру начальника штаба Стесселя — полковника Рейса. Денщик выскочил навстречу капитану и доложил, что полковник спит после обеда.
Сахаров хотел было уже уезжать, когда штора на одном из окон поднялась и показалась рослая фигура Рейса. Увидев гостя, он приветливо махнул рукой и пригласил зайти.
— Всегда рад вас видеть у себя, Василий Васильевич, — крепко пожал он руку капитана, — по делу и без всякого дела.
Сахаров поспешил заверить полковника в своей взаимной симпатии, пропел дифирамбы мудрому руководству Стесселя, намекнув при этом, что, конечно, последний этим всецело обязан своему начальнику штаба. Рейс слушал с любезной улыбкой и старался догадаться, что именно привело к нему удачливого градоначальника города Дальнего.
— Как ваше драгоценное здоровье, Виктор Александрович? — справился Сахаров.
— Все никак — не могу привыкнуть к теперешней нашей пище. От конины душу воротит, а говядины или курятины нигде не достанешь. Боюсь, как бы совсем не разболеться от плохого питания.
— Но у Веры Алексеевны, насколько я знаю, еще вдоволь всякой птицы и свиней.
— Дерет она за все безбожные деньги, а это мне, при моем полунищенском окладе, не по карману.
— Я думал, что она вам по знакомству делает скидку.
— Какое там! С живого и мертвого готова семь шкур содрать. До чего же до денег жадна, вы и представить себе не можете!
— Хотя я и не знал, что вы испытывайете затруднения в отношении питания, но все же кое-что захватил с собой. Пошлите вашего денщика взять из экипажа.
— Премного вам благодарен, Василий Васильевич! Вы буквально спасаете меня от преждевременной смерти, — благодарно потряс руку Сахарова полковник, — С, каждым днем с едой становится все хуже, и неизвестно, скоро ли и чем кончится осада Артура.
— Конечно, никто сейчас этого знать не может, но не надо быть пророком, чтобы предсказать, что добром это не кончится, и раз нам предстоит потерпеть поражение, то желательно, чтобы это случилось возможно скорее во избежание лишних жертв.
— К сожалению, соображения гуманности далеко не всегда принимаются во внимание. Что касается вашего Стесселя, то он весьма мало об этом думает.
— В этом отношении женщины всегда бывают гораздо податливее, и, мне думается, Вера Алексеевна отнесется к такой мысли более отзывчиво.
— Вы вполне правы, Василий Васильевич, особенно если это не будет сопряжено для нее с денежным ущербом.
— Какой ущерб! Наоборот, она весьма выиграет на этом деле.
— Не секрет, каким образом?
— Играя, через меня на бирже.
Рейс с уважением посмотрел на своего собеседника.
— Чем скорее мы заключим мир с Японией, тем лучше это будет для России, — продолжал Сахаров.
— К сожалению, мы не можем повлиять на ход этих событий.
— Наоборот, пальма мира лежит у вас в кармане, дорогой Виктор Александрович.
— Каким образом?
— С переходом Артура в руки японцев война будет окончена.
— Этот вопрос будут решать дипломаты, а не мы.
— Без учета положения в Артуре он не может быть решен. От вас же зависит то или иное освещение этого вопроса.
Рейс начал кое-что понимать и кое о чем догадываться.
— Я не говорю, что войну надо прекратить сию минуту! Но надо иметь в виду и это обстоятельство, Пока же позвольте откланяться, дорогой Виктор Александрович, подумайте о нашем разговоре, — проговорил Сахаров, вставая с места.
— Думать тут нечего. Я согласен. Вы даете директивы, я же их, по возможности, провожу в жизнь.
— Итак, все будет в порядке! — усмехнулся Сахаров. — А пока я двинусь на поклон к Вере Алексеевне.
— И весьма разумно сделаете, — одобрил Рейс.
Через четверть часа капитан почтительно прикладывался к пухлой ручке Веры Алексеевны Стессель.
— Ваше поручение мною выполнено, хотя с опозданием! — говорил он, протягивая небольшой сверток.
— Какое поручение? — удивилась генеральша.
— Вам хотелось приобрести недорогие, но хорошие серьги для мадемуазель Белой, если мне память не изменяет. Вчера мне удалось найти дешево пару замечательных серег из старинного китайского золота, с большими рубинами. Извольте посмотреть — не подойдут ли они вам?
Вера Алексеевна открыла футляр. Крупные рубины, как капли свежей крови, поблескивали на темном бархате.
— Чудесно! Но едва ли девушке подойдут эти рубины, уж очень они напоминают кровь!
— Зато это на всю жизнь будет напоминать ей о том, что они подарены во время войны.
— Какой ужас эта война! Сколько она несет с собой страданий и крови. Я сегодня посетила наших бедных солдатиков в военном госпитале. Все они святые мученики. Такие ужасные раны, и ни одного стона! Врачи поражены. Только глубокая вера и христианское смирение могут дать силы для этого. Я подарила каждому из них по кипарисовому крестику и нательной иконке. Это должно облегчить их страдания, — щебетала генеральша, в умилении закатывая глаза.
— Да, война ужасная вещь! — с чувством поддержал Сахаров. — И нет большей заслуги перед человечеством, как возможно быстрая ее ликвидация. Во имя гуманности, во имя культуры, во имя спасения своей души, во имя любви к родине, — каждый, как только может, должен приложить все усилия к скорейшему окончанию войны, — патетически закончил Сахаров.
— Вы глубоко правы, Василий Васильевич! Я и не подозревала, что вы такой исключительно гуманный и чуткий человек! Разрешите в таком случае просить вас принять участие в работе нашего благотворительного общества, председательницей которого я состою.
— Весьма польщен вашим предложением и с удовольствием вношу свою скромную лепту. Позвольте вам вручить сто рублей, — протянул Сахаров деньги.
Вера Алексеевна расплылась в благодушной улыбке.
— Я сейчас выпишу вам квитанцию, — встала она.
— Ради бога, не беспокойтесь! — поспешил предупредить ее капитан. — Мне она совершенно не нужна.
— Но мне она необходима для отчетности.
— Кто же у вас осмелится спросить отчета, Вера Алексеевна? Ни в России, ни тем более в Артуре никому не придет это в голову, рее прекрасно знают, что вы постоянно прикладываете свои личные средства в дела благотворительности, что же касается формальности, то прикажите какому-нибудь чиновнику из государственного контроля оформить все как следует, — посоветовал Сахаров.
Генеральша внимательно слушала капитана и сочувственно кивала головой.
— Хотела бы я иметь такого советника, как вы!
— Всегда к вашим услугам!
— Кроме того, мне нужен еще секретарь, не могу же я одна вести всю канцелярию.
— Могу порекомендовать вам на эту должность князя Гантимурова. Человек из общества, хорошей фамилии, весьма будет вам полезен. Кроме того, это даст ему возможность заработать сотню-другую в месяц.
— Но все наши доходы в месяц не достигают этой суммы!
— Можно поднажать на наших негоциантов: прикажите только полицмейстеру, он быстро организует вам сбор средств через чинов своей полиции. Что касается меня, то обязуюсь до конца войны вносить вам по сотне в месяц.
— Вы изумительный человек, Василий Васильевич! У вас не голова, а чистый клад!
Только поздно вечером, весьма довольный собой, Сахаров наконец отбыл из квартиры Стесселя. Дома его уже ожидал служащий с мельницы Тифонтая. Он почтительно передал капитану несколько писем. Одно из них, в небольшом изящном конверте, написанное женским почерком и надушенное крепкими духами, привлекло особенное внимание Сахарова. Он быстро пробежал его глазами: «Любимый, соскучилась, пиши, жду с двадцать восьмого писем. Лида».
— Сегодня у нас какое число? — взглянул капитан на календарь.
— Четвертое июля, Василий Васильевич, — доложил служащий.
— Еще время есть, — отложил капитан письмо в сторону.
Отпустив китайца, Сахаров заперся в своем кабинете и засел за длинное письмо к Тйфонтаю, в котором сообщал о всех своих успехах.
«К указанному вами сроку русские часта будут подготовлены к отходу в Артур», — закончил он свое послание.
Тщательно зашифровав его и уничтожив подлинник, Сахаров спрятал письмо в гонкую стеклянную трубочку, которая в складках одежды какого-либо верного человека должна была добраться до адресата.
Глава восьмая
Двенадцатого июля около четырех часов дня в штаб начальника правого участка позиции на перевалах полковника Семенова прибыл генерал Кондратенко. Все радостно его встретили и всячески выражали свои симпатии опальному начальнику дивизии. Генерал, тронутый, крепко пожимал протянутые к нему руки.
— Как дела, Владимир Федорович? — обратился он к Семенову.
— Японцы молчат вот уже три недели, — ответил полковник.
Роман Исидорович вошел в фанзу, занимаемую штабом, отер лицо платком и попросил угостить его чаем а красным вином. Облокотившись на стол и помешивая ложечкой в стакана, Кондратенко чуть улыбался своей обычной, хитровато-ласковой улыбкой.
— Тринадцатое число для Артура стало роковым, — тихо говорил он. — Тринадцатого мая мы отдали Цзинджоу, тринадцатого июня потеряли Хунисан. Можно предполагать, что и грядущий день будет чреват событиями: ведь завтра у японцев начинается большой национальный праздник хризантем, длится он три дня. Наверное, они захотят порадовать своего микадо, преподнеся ему в подарок если не Артур, то его передовые позиции. Нам надо быть весьма и весьма начеку!
— Нет положения хуже оборонительного! Сиди и гадай, когда противнику вздумается наступать, — кипятился Семенов.
— Офицерский состав предупрежден о возможности завтрашнего наступления противника? — справился генерал.
— Как же, ваше превосходительство! Я приказал усилить сторожевое охранение и лично сообщил свои опасения господам офицерам. Необходимо также усилить и мои резервы.
— По моей просьбе комендант согласился дать несколько рот из запасного батальона. Но от Фока это секрет, иначе он тотчас заберет их себе.
— Не беспокойтесь, Роман Исидорович, мы умеем молчать.
Напившись чаю, Кондратенко отправился к частям, расположенным на передовых позициях и в резерве. Подъехав к ближайшему резерву, он спешился и приказал построить стрелков. Весть о прибытии «нашего» генерала, как называли его стрелки, мгновенно облетела всех, и через минуту батальон белой стеной уже вытянулся вдоль дороги. Поздоровавшись, Кондратенко стал медленно обходить фронт. Он внимательно вглядывался в загорелые, похудевшие лица солдат, которых не видел почти три недели, спрашивал, как их кормят, давно ли они мылись, много ли больных и чем больны. На все его вопросы стрелки отвечали весело и бодро.
Обойдя батальон, Кондратенко обратился к ним с речью:
— Мы отрезаны от Маньчжурской армии и России и едва ли можем надеяться на скорую помощь. За нами осталась лишь небольшая пядь земли с городом ПортАртуром. Мы затратили миллионы народных денег и положили массу труда на его устройство. Вы работали над возведением крепостных фортов и батарей. Кроме того, в Артуре находится наша эскадра. Если японцы вплотную подойдут к крепости, то они сразу же разрушат город и крепость и попытаются захватить наш флот. Поэтому необходимо возможно дольше задержать противника здесь, на перевалах. Надо упорно оборонять свои позиции, вся родина с напряженным вниманием следит за ходом войны, за обороной Артура. Положим же все наши силы, а если понадобится, то и нашу жизнь, чтобы оправдать доверие государя и достойно поддержать славу русского оружия на Дальнем Востоке. За вас, храбрецы и герои, за царя, за нашу дорогую родину, ура!
Солдаты дружно подхватили «ура», которое, долго не смолкая, перекатывалось по зеленым Квантунским сопкам. Кондратенко несколько раз пытался остановить стрелков, но они продолжали кричать, воодушевляясь собственным криком. Когда крики утихли, из строя раздался взволнованный голос: «За нашего любимого генерала Кондратенко, ура!»— и вновь вспыхнули мощные раскаты. Строй смешался, Кондратенко подхватили на руки и понесли к лошади. Освободившись от объятий, генерал долго еще не мог уехать, окруженный плотным кольцом стрелков.
В этот вечер он успел объехать всего лишь несколько частей, и везде стрелки восторженно встречали его. Потрясенный оказанным ему в полках приемом, Кондратенко только около полуночи смог уехать в Артур.
На другой день, едва солнце начало показываться и лагерь русских стал оживать, как со стороны японцев грянул отдаленный выстрел, за ним другой и третий. Высоко в воздухе засвистели летящие снаряды, и тотчас раздалось несколько взрывов, окутавших все вокруг черным, удушливым мелинитовым дымом. Русские батареи не замедлили ответить, и вскоре по всей линии загремела учащенная канонада. Праздник хризантем начался.
Японцы энергично приступили к артиллерийской подготовке атаки. Но у Семенова все было заранее предусмотрено: стрелки, за исключением наблюдателей, отведены в прочные блиндажи, батареи тщательно замаскированы в гаоляне, резервы подтянуты, весь отряд сжался в кулак, подготовляясь к ответному удару. После двухчасовой стрельбы густые цепи японцев двинулись на штурм. Японцы шли стройно, в полном порядке, как на маневрах, поддерживаемые огнем своих батарей и эскадры с моря. Хорошо пристрелявшиеся батареи русских сметали наступающие цепи противника, но на смену тотчас являлись новые, продолжавшие двигаться вперед. Стрелки встречали их ружейными залпами и пулеметным огнем. Скоро все поле, по которому двигались наступающие, было усеяно трупами японцев.
В полдень, подведя новые полки и приведя в порядок отхлынувшие назад части, противник с особой силой обрушился на русских. Ни ружейный, ни пулеметный, ни артиллерийский огонь не могли его остановить. Все выше и выше взбирались по горе темные линии японских цепей. Казалось, еще мгновение, и они вплотную доберутся до русских позиций. Но вот крики «банзай» смешались с русским «ура», стрелки выскочили на бруствер и с винтовками наперевес ринулись на японцев. Японцы дрогнули и обратились в бегство, теряя по дороге оружие и амуницию. Удар русских был так силен и стремителен, что большинство наступавших японцев погибло под их штыками.
Настало затишье. Артиллерия с обеих сторон почти совсем замолчала, лишь изредка обмениваясь одиночными выстрелами. В это время у берега показались русские суда отряда береговой обороны и начали обстреливать японцев во фланг из Лунвантаньской бухты.
— После ужина горчица, — возмутились стрелки. — Когда японец лез, моряки прохлаждались в Артуре, а теперь развоевались в пустой след.
Было начало шестого часа вечера. После дождя чувствовалась приятная прохлада, в долинах начинал клубиться вечерний туман. Длинные, но все еще яркие лучи теперь стали падать в лицо русским, затрудняя наблюдение за местностью. Японцы, оправившиеся после отбитых атак, решили еще раз в этот день попытать счастье. Подведя к берегу тяжелые крейсера, они начали методически обстреливать русские позиции с фланга и тыла. Одновременно крупные гаубицы начали громить окопы мелинитовыми бомбами. В прозрачном воздухе то и дело вырастали черные столбы дыма взрывов снарядов. Через полчаса почти все укрытия были разрушены этой бомбардировкой, и, лишенные защиты окопных блиндажей, стрелки отошли с хребта, укрывшись в складках тылового склона. Воспользовавшись этим, японцы вновь бросились на штурм, и на этот раз им удалось водрузить свои знамена над линией русских окопов.
Но тут взвод одной из батарей, пробравшись под прикрытием гаоляна во фланг, неожиданно обстрелял на картечь скопившиеся в узкой ложбине за хребтом японские резервы. Каждый снаряд вырывал из сомкнутого строя по нескольку десятков человек. Объятые паникой, забывая о своей самурайской доблести, сыны богини Аматерасу стремительно отступили. Увидев это, стрелки по собственной инициативе ринулись на врага, засевшего в окопах. После короткой рукопашной схватки японцы бежали, попадая по дороге под уничтожающую картечь русских пушек.
— Первый день праздника хризантем остался за нами, — доносил вечером того же дня генералу Кондратенко полковник Семенов. — Мы сохранили все свои позиции и нанесли огромный урон противнику. Наши потери достигают тысячи человек. Потери же японцев в три-четыре раза больше.