Степанов Александр Николаевич. Порт-Артур. Том 1

   Через четверть часа, когда Вера Алексеевна зашла туда, оба генерала с торжеством показали ей уже написанный приказ.
   — Ты, Верунчик, послушай, может, мы что-нибудь опять пропустили, — попросил жену Стессель.
   Приказ по крепости Порт-Артур
   N 291
   31 марта 1904 года
   п. 1 В ознаменование чудесного спасения Его Императорского Высочества великого князя Кирилла Владимировича при гибели броненосца «Петропавловск» 31 сего марта, в 1ч час, утра, приказываю: в гарнизонной церкви отслужить в 3 часа дня благодарственный молебен с провозглашением многолетия всему царствующему дому.
   п. 2 От всех частей гарнизона к 2 ч. 30 м, дня выслать по взводу в 30 рядов при офицере для присутствия на богослужении. п. 3 Всем свободным от службы гг, генералам, штабе — и обер-офицерам также прибыть на молебствие. п. 4 Распоряжением командующего 4 — й Восточносибирской стрелковой артиллерийской бригадой полковника Ирмана обеспечить производство салюта во время провозглашения многолетия царствующему дому в 21 выстрел. п. 5 Форма одежды — парадная. п. 6 Общее наблюдение за порядком возлагаю на исп, должность штаб-офицера для поручений при мне ротмистра Водягу.
   — Ну как, ничего не пропустили? — спросил жену Стессель.
   — Как будто все в порядке! Надо только приказ поскорее разослать по частям, — ответила Вера Алексеевна.
   — С нарочными, с конными вестовыми отправлю! — поспешил заверить ее генерал.
   Не прошло и получаса, как запряженная парой серых жеребцов коляска Стесселя подкатила к стоящему на запасных путях поезду великого князя. Из коляски вышла разодетая Вера Алексеевна в сопровождении мужа и Никитина в полной парадной форме.
   В вагоне-салоне, служившем приемной князя, их принял брат Кирилла Владимировича Борис — в гусарской форме, совсем еще юноша, но уже с мешками под глазами, изжелта-бледный и невыспавшийся. Борис приложился к ручке Веры Алексеевны и, довольно небрежно поздоровавшись с генералами, предложил гостям присесть.
   — Мы пришли, ваше высочество, — начала Вера Алексеевна, — чтобы принести наши поздравления по поводу чудесного избавления вашего августейшего брата от смертельной опасности! Просим ваше высочество почтительнейше довести об этом также до сведения их императорских высочеств — ваших родителей.
   — Тронут вашим вниманием и выражением сочувствия и обязательно напишу об этом в Питер, — вежливо ответил Борис. — Надеюсь, что брат скоро очухается.
   — Как самочувствие его высочества?
   — Сейчас он спит. Сперва было немного нервничал, но затем выдул бутылку коньяку и успокоился. Откровенно говоря, по-моему, ему даже полезна была эта холодная ванна. Приятно освежиться после хорошего кутежа, а кутнули мы с ним на пасхе знатно! — сладко позевывая и прикрывая рот рукой, ответил князь.
   Вера Алексеевна была шокирована выражениями великого князя, но с видимым интересом продолжала его расспрашивать.
   — Какой ужас! Каким надо быть героем, чтобы спастись при этом! Какое должно быть присутствие духа у его высочества, чтобы не растеряться в такой момент! Воистину, ваш брат, ваше высочество, показал себя достойным членом нашей обожаемой царской семьи! — разливалась генеральша. — Анатоль! Ты должен об этом подробнейше донести его императорскому величеству.
   — Как же, как же! Почту своей священной обязанностью довести обо всем до сведения государя императора и буду ходатайствовать о награждении его высочества Георгиевским крестом! — поспешил поддакнуть жене молчавший до сего времени Стессель.
   Отсидев положенное приличием время, гости удалились.
   С вокзала коляска с их превосходительствами направилась на Казачий плац, где находилась гарнизонная церковь.
   Там уже собрались офицеры в парадных мундирах и ожидали прибытия Стесселя.
   Генеральша любезно побеседовала с Кондратенко; дружески, по-родственному поздоровалась с Белыми, с которыми состояла в свойстве через своего сына, женатого на дочери Белого; суховато приветствовала Фока, добродушно улыбнулась Тахателову, который, как всегда отдуваясь от жары, с медвежьей грацией приложился к ее ручке; прочих удостоила лишь общим поклоном.
   Вместе с родителями приехала и Варя. Увидев Борейко, девушка поспешила к нему.
   — Неужели нет никакой надежды, что дедушка спасся? — спросила она прерывающимся от рыданий голосом.
   — По-моему, как это ни печально, Макаров погиб, — вздохнул Борейко.
   Варя отошла к родителям. Ее заплаканное, расстроенное лицо составляло резкий контраст с оживленными, радостными лицами Стесселя и его окружения.
   — Даже неприлично, Варя, так плакать, когда великий князь волею божией цел и невредим, — сердито пробурчала Вера Алексеевна, обернувшись к девушке.
   Белый подошел к Кондратенко.
   — Как же мы теперь будем без Степана Осиповича?
   — Большей утраты для обороны Артура нельзя себе и представить. Постараемся хоть проводить в жизнь заветы покойного адмирала: теснее сплотимся с флотом; оборонять Артур будем прежде всего на дальних подступах, и главное — будем непоколебимо верить в геройскую силу русского солдата. И да поможет нам в этом бог, — взволнованно ответил Кондратенко.
   Дьякон нетерпеливо выглядывал из алтаря в ожидании начала службы.
   Как только Стессель появился в церкви, поп, одетый в праздничные светлые одежды, с умиленно-радостным выражением лица вышел на амвон.
   — Во имя отца и сына и святого духа! Любезные во Христе братия и сестры! Господу богу угодно было совершить великое чудо: во время гибели «Петропавловска» десницей всевышнего был спасен царственный отрок — великий князь Кирилл Владимирович, на радость всем истинно русским людям, беззаветно преданным своему державному монарху! Вознесем же благодарственное моление отцу небесному за ниспосланное нам чудо.
   Богослужение началось. Прочувственно произносил ектений дьякон, стройно пели певчие, синие облака ладана носились под потолком, чинно стояли солдаты, сдерживая кашель и вздохи, да тихо всхлипывала Варя. Когда служба дошла до «млоголетия», то с батарей и кораблей грянул такой салют, что едва не вылетели стекла из окон, дьякон поперхнулся на полуслове, священник чуть не выронил из рук крест, хор сбился с тона.
   — Этот Ирман всегда перестарается! — рассерженно шепнула Вера Алексеевна мужу. — Пошли Водягу унять его, а то в церкви целых стекол не останется!
   Бравый ротмистр поспешил выйти, чтобы угомонить не в меру расстаравшихся артиллеристов. Этот эпизод несколько расстроил благолепие службы, что очень огорчило генеральшу.
   Борейко, стоявший в глубине церкви вместе с солдатами, чувствовал все нарастающее раздражение. Весь этот торжественный молебен, после того, что пришлось видеть утром, казался ему издевкой — над, случившимся несчастьем. Парадная обстановка церковной службы, умильно-радостное выражение лица, попа и, наконец, салют усилили его раздражение. Оглядываясь на солдат, он видел их сумрачные, опечаленные лица, слышал тяжелые вздохи, так не вязавшиеся с радостным богослужением, и чувствовал, что они также недовольны происходящим. В голове его быстро созрел план небольшой демонстрации против начальства. Как только кончился молебен и все пошли прикладываться к кресту, он обратился к солдатам и полушепотом, слышным на всю церковь, проговорил:
   — Кто желает, может остаться на панихиду по морякам, а кто не желает, может после креста идти домой.
   Затем он протолкался к священнику и обратился к нему с просьбой отслужить панихиду по погибшим на «Петропавловске»и «Страшном». Поп удивленно посмотрел на него, испуганно озираясь на еще не ушедшего Стесселя, и пробормотал что-то невнятное. Зато генерал сразу же обратился к нему.
   — Кто это выдумал панихиду служить? — спросил он Борейко.
   — Единодушное желание солдат! — не сморгнув глазом, ответил поручик.
   — С каких это пор у вас считаются с «желаниями» солдат? Это что за распущенность! Солдат ничего не может и не должен «желать». Его дело исполнять приказание начальства, а не высказывать какие-то пожелания. Что же, по-вашему, я не знаю, что нужно делать: служить ли молебен или панихиду? По-видимому, вы считаете, что жизнь великого князя менее драгоценна, чем жизнь Макарова и матросов? — громко и раздраженно проговорил генерал.
   — Мои солдаты сегодня принимали участие в спасении погибающих, пережили много скорбных минут и хотят помянуть умерших воинов, — отрезал Борейко.
   — Солдаты и «переживания»! Да что они у вас, институтки, что ли, чтобы «переживать»? Что это за воины, которые при виде смерти раскисают и начинают «переживать»? — издевался Стессель. — Все это вздор! Ведите солдат обратно! Когда нужно, я сам распоряжусь о панихиде!
   — Слушаюсь! — вытянулся Борейко и приказал солдатам выходить из церкви.
   — Неужели вы уйдете? — подлетела к нему Варя, которая издали следила за переговорами Борейко. Поручик сумрачно посмотрел на нее и крикнул:
   — Белоногов! Снеси попу десятку и предупреди, что мы сейчас вернемся! Шагом марш! — скомандовал он солдатам, когда они выстроились.
   Не успели солдаты отойти от церкви, как их обогнала коляска Стесселя. Едва она скрылась за углом, Борейко повернул солдат обратно. Причт уже поджидал их. Дьякон подошел к Борейко.
   — Отец настоятель сомневается — можно ли служить панихиду. Как бы генерал Стессель не разгневался!
   — Сколько добавить? — в упор спросил Борейко, вынимая кошелек.
   — Четвертную бы уж положили!
   — Хватит, дьяче, двух красненьких!
   Дьякон сразу повеселел.
   — Сейчас батюшку спрошу! — проговорил он, пряча деньги в карман.
   Церковь быстро наполнялась. Весть о панихиде по погибшим морякам дошла до окрестных обитателей, и они поспешили прийти. Все это был простой рабочий люд, ютящийся в маленьких хибарках этой части города. Тут были и матросские вдовы, жены, матери с детьми, портовые рабочие и мелкие служащие. Здесь много было неподдельной глубокой скорби о погибших моряках. Тут было подлинное народное горе.
   Борейко поместился на клиросе, чтобы подпевать певчим, и, глухо прокашливаясь, нетерпеливо топал ногой.
   Наконец царские врата отворились, и появился поп, теперь уже в траурных черных ризах. На лице его была написана глубокая скорбь, как будто не он полчаса назад был преисполнен радости.
   «Из него недурной актер вышел бы! — подумал Борейко.
   С рыданием в голосе, как живое воплощение скорби, поп повествовал о гибели» Петропавловска «,» Страшного «, а вместе с ними — Макарова, Верещагина, офицеров и нескольких сот матросов.
   — Помолимся же, возлюбленные братия и сестры, о новопреставленных воинах православных, душу свою на поле брани положивших за веру, царя и отечество, — закончил поп и смахнул дежурную слезу.
   Дьякон, только что пропустивший косушку, растроганный от волнения и водки, начал службу приглушенным печальным голосом, усиленно размахивая кадилом. Певчие, состоявшие в большинстве из окрестных жителей, разделяя общее настроение, с особым чувством выводили траурно-скорбные погребальные напевы. Когда же дьякон провозгласил вечную память» новопреставленному рабу божию Степану, Василию, воину Ермию, Константину, Павлу и иным, имена их ты, господи, веси «, все молящиеся разразились громкими рыданиями.
   Борейко, суровый и печальный, с клироса осматривал молящихся. Он понимал искренность горя этих людей, которым никакого дела не было до ничтожного великого князя и которые были кровно связаны с погибшими моряками. Заунывно звонил колокол, возвещая о постигшем народ несчастье. Церковь все больше наполнялась. Пришли мужчины, женщины, рабочие, по десятку лет не заглядывавшие в церковь, пришли и китайцы из сочувствия к горю русских.
   Когда панихида кончилась, Борейко едва смог выбраться из церкви. К нему подходили, жали руки, кланялись, благодарили» за то, что он не забыл наших упокойников «. Плачущая Варя тоже с большим чувством пожала ему руку. Выйдя на паперть, солдаты, молчаливые и сурово сосредоточенные, быстро построились и пошли за Борейко, мрачно шагавшим впереди в тяжком раздумье.
   У доков дорогу артиллеристам загородили два пьяных рабочих. Один из них упирался и не хотел идти за своим товарищем.
   » Нашли время напиваться «, — возмущенно подумал Борейко.
   — Ты думаешь, почему я сегодня пьян? — как бы отвечая поручику, проговорил упиравшийся рабочий. — С горя! Душа у меня болит! Поминки по адмиралу справляю, царство ему небесное! Понятие ты должен иметь о моем горе и не препятствовать.
   — Смотри, как бы тебе на зад сотню не положили в память по адмиралу. Пойдем лучше от греха домой, — уговаривал другой.
   — Нет, ты мне ответь, — продолжал первый рабочий, — почему адмирал потонул, а князь выплыл?
   — Кому какая планида дадена! Кому тонуть, а кому плавать!
   — И вовсе не так! Потому, что золото завсегда в воде тонет, а дерьмо поверху плавает! — И рабочий зло захохотал.

Глава девятая

   Второго апреля японская эскадра вновь появилась перед Артуром. Русская эскадра, стоявшая на внутреннем рейде, начала спешно перетягиваться, укрываясь со стороны моря Золотой горой и Тигровым полуостровом. Адмирал Того, ожидавший, как это всегда бывало при Макарове, выхода эскадры в море, был на этот раз изумлен бездействием русских моряков и решил воспользоваться сложившейся благоприятной для него обстановкой.
   Уже с дистанции в восемьдесят кабельтовых флагманский броненосец» Микаса» открыл огонь по батарее Утеса. Жуковский вызвал своих солдат к орудиям и приготовился к бою. С командирского пункта он в бинокль разглядывал неприятельские суда.
   — Никак, к нам сегодня пожаловала вся броненосная эскадра: шесть броненосцев и шесть броненосных крейсеров, — проговорил капитан, обращаясь к подошедшим офицерам, — Наша эскадра, по-видимому, не собирается выходить из гавани, то есть сегодня отдуваться придется одним береговым батареям, в частности нам. Борис Дмитриевич, вы станете на второй и третий взводы, а вы, Сергей Владимирович, на первый. Следите за тщательностью наводки, ибо сегодня будет жарко.
   Офицеры разошлись по своим местам.
   — Прицел триста, квадрант сорок два-сорок! Целик лево два! — донеслась команда с командного пункта.
   Прапорщик и фейерверкер пошли проверять наводку орудий.
   Наводчик первого орудия Кошелев уже припал к прорези на прицеле.
   — Левей! Левей! — командовал он двум штурвальным, перекатывающим раму лафета по чугунной дуге.
   Замковые вытаскивали тяжелый клиновой затвор, квадрантщик устанавливал квадрант на нужном делении.
   — Первое готово!
   — Второе готово!
   — Первый взвод готов!
   — Шесть тысяч двести! Шесть тысяч сто пятьдесят! Шесть тысяч сто! — доносилось из дальномерной будки.
   — Второй и третий взводы готовы!
   — Залпом! — скомандовал Жуковский. — Пли!
   Орудия откатились назад, и пять снарядов с резким свистом и урчанием понеслись в море.
   В тот же момент на японских кораблях вспыхнули огни выстрелов.
   — Закройсь, — приказал Жуковский, и почти тотчас же десять пли двенадцать снарядов обрушились на батарею. Мгновенно все заволоклось дымом и пылью, едко запахло шимозой, и осколки забарабанили по орудийным щитам, по брустверу и около орудий.
   — Все в порядке? — спросил Звонарев, выходя из-за укрытия.
   — В первом орудии все в порядке! — доложил фейерверке?
   — Во втором один осколок застрял в орудийном щите, остальное в порядке.
   Звонарев подошел к этому орудию. Солдаты столпились слева от пушки, разглядывая торчащий из щита стальной осколок величиной вершков в шесть, с острыми зазубренными краями.
   — Не было бы щита, небось кого-нибудь убило бы, — проговорил Родионов.
   — Меня, Софрон Тимофеевич! — отозвался наводчик. — Как он трахнул по щиту, я аж присел. Взглянул, а он через щит просовывается. Мать свою вспомнить не успел, а он уж застрял. — И наводчик широко улыбнулся своим скуластым лицом.
   Осмотрев оба орудия, Звонарев убедился в их полной исправности и доложил об этом Жуковскому.
   — Здорово они, сейчас накрыли батарею! Я думал, половина людей и материальной части выбудет из строя, а на деле мы не понесли даже повреждений, — возбужденно радостно проговорил капитан. — Постараемся сейчас отплатить им сторицей.
   Батарея опять загрохотала залпами. Японцы легли на обратный курс и, несколько приблизившись к берегу, продолжали обстреливать Утес. Но поднявшееся на небе солнце мешало точности их наводки, и снаряды делали то недолеты, то перелеты. То же солнечное освещение теперь помогало Электрическому Утесу. Со второго залпа вышел из строя крейсер «Токива». Около него задержались и другие суда. Это дало возможность Жуковскому дать три залпа при одном и том же прицеле. Сразу вспыхнули пожары еще на трех кораблях. Японцы поспешили опять вытянуться в кильватерную колонну, но тут вступили в бой батареи Золотой горы, Стрелковая и расположенные на Тигровке, которые ранее бездействовали вследствие дальности расстояния.
   Попадания в неприятельские корабли участились, и адмирал Того поспешил отойти в море, упорно продолжая все же обстреливать Электрический Утес.
   На вершине Золотой горы, в прочном бетонном каземате, собралось все порт-артурское начальство: только что приехавший наместник, который после смерти Макарова принял на себя командование флотом, Стессель с Никитиным и Белый. Тут же была и Варя. Превосходительные собеседники время от времени рисковали выглядывать наружу и с высоты птичьего полета наблюдать за обстрелом Электрического Утеса. До него было более версты, но даже и отсюда жутко было смотреть, «как батарея то и дело окутывалась гигантскими фонтанами черного дыма. Телефонная связь с Утесом давно была прервана, и поэтому действительное положение дел на нем не было известно, разворачивающаяся же картина жестокого обстрела заставляла предполагать наличие на нем больших потерь.
   — Все орудия целы, — громко заявила Варя при очередном залпе, — я отчетливо видела пять взблесков.
   — Зато люди-то уж, наверное, далеко не все целы, — угрюмо заметил Никитин. — Но какие молодцы, ваше превосходительство! Одна батарея против всего японского флота. Почему бы нашей эскадре не выйти и не помочь ей?
   — После гибели» Петропавловска» она настолько слабее японской, что мы должны беречь ее как зеницу ока, — наставительно проговорил Алексеев.
   — Тогда лучше всего ее отправить на хранение в Морской музей в Питер, — не унимался Никитин.
   Видя, что разговор принимает неприятный характер, Стессель поспешил отослать своего друга.
   — Владимир Николаевич, я попрошу тебя позаботиться о восстановлении связи с Электрическим Утесом.
   — Слушаюсь! Сию минуту. — И Никитин отошел.
   — Он, кажется, малость того? — недовольно спросил Стесселя наместник, вращая пальцем около своего лба.
   — Редкого мужества человек, но есть у него грешок — любит за галстук заложить.
   — Оно и заметно: до адмиральского часа еще далеко, а он уже на взводе.
   Варя решила сегодняшний день ознаменовать какимлибо героическим поступком. В ее пылкой голове проносились картины, одна фантастичнее другой. То она воображала себя отважно перевязывающей «его» под градом японских снарядов, то оба они гибли от одной и той же бомбы, то, наконец, она героически исправляла телефонные провода (чего, однако, делать не умела) и получала из рук наместника Георгиевскую медаль. Она потихоньку спустилась вниз, где за прикрытием стояла ее Кубань, и, вскочив на нее, вскачь понеслась по дороге на Утес.
   С Золотой горы ее заметили только тогда, когда она проскакала больше половины дороги.
   — Ваше превосходительство! — сообщили Белому. — Ваша дочь поехала на Электрический Утес.
   — Сумасшедшая девчонка! Чего ее туда понесло? — сердито проговорил Белый и поспешил наверх. За ним тронулись и остальные.
   — Казачья кровь сказывается, Василий Федорович! — произнес Стессель, обращаясь к Белому. — Даром что женщина, а в бой так и рвется!
   Алексеев только качал головой, не то от удивления и восхищения, не то в знак порицания и осуждения.
   Сверху было прекрасно видно скачущую всадницу, но вот около нее взметнулось несколько столбов дыма, и она скрылась из глаз. Белый вздрогнул и нервно затеребил свои усы. Остальные испуганно ахнули. Порыв ветра отнес дым в сторону, и вместо растерзанного трупа все увидели бешено мчавшуюся наездницу.
   — Браво! Браво! Вас можно поздравить с такой дочкой, — одобрил наместник.
   Благополучно добравшись до Утеса, Варя подъехала к кухне, около которой копошился кашевар Заяц, и, бросив ему поводья, взбежала на батарею. Она ожидала бурных проявлений восторга по поводу ее храбрости, восхищения ее героизмом, но на нее никто не обратил ни малейшего внимания. Когда же она попалась навстречу Борейко, то он сердито пробурчал:
   — Только вас тут еще не хватало! Отправляйтесь на перевязочный пункт, он там, в первом каземате. — И поручик рукой указал ей дорогу.
   — Но я хотела… — начала было Варя.
   — Марш на место, сестра! — так рявкнул Борейко, что ноги Вари сами быстро понесли ее в нужном направлении.
   В довершение всего, когда она проходила мимо Звонарева, тот ее даже не заметил. Рассерженная Варя добралась до перевязочного пункта — и тут, обливаясь слезами, упала в объятия Шурки Назаренко, которая одна оценила по достоинству ее поступок.
   — Сестра Назаренко, — официальным тоном произнес Мельников, — накапайте сестре Белой двадцать капель тинктуры валериани-эфири.
   Варя явилась единственным лицом, которому в этот день была оказана медицинская помощь на Электрическом Утесе.
   Выпустив около двухсот тяжелых снарядов, японцы скрылись за Ляотешанем. На батарее все облегченно вздохнули.
   — Отбой, — скомандовал Жуковский. — Сергей Владимирович, осмотрите все орудия и составьте дефектную ведомость!
   — Пробанить сейчас же орудия, пока пороховой нагар не затвердел, — добавил от себя Борейко.
   После пережитых волнений солдаты весело бросились осматривать свои пушки.
   — Небось ты не раз сегодня своего ангела-хранителя вспоминал? — спросил Кошелева один из солдат.
   — Не ангела-хранителя, а адмирала Тогова матом вспоминал почитай целый час без передышки.
   — Поди икалось ему сегодня!
   — Не только икалось, но и до ветру не раз, должно, бегал, как ты в его орудию свою наводил!
   Осмотрев орудия, Звонарев доложил, что только в двух из них пробиты небольшими осколками щиты, в одном перебит трос от снарядного кокора и в одном разбит блок подъемной стрелы. На всех щитах много вмятин и царапин от камней и осколков.
   — Дешево отделались! После полуторачасового обстрела всей эскадрой можно было ожидать больших поражений, — сказал Жуковский. — Интересно, сколько по нас было выпущено снарядов?
   — Пахомов, сидя в погребе, насчитал полтораста упавших непосредственно у батареи, а всего не меньше двухсот, — сообщил Борейко. — Мы же израсходовали всего ею двенадцать снарядов! Почти вдвое меньше.
   — Результат: у нас повреждений на батарее нет, если не считать выбитых стекол и разбитой черепицы, а у них один крейсер совсем выбыл из строя и четыре корабля получили повреждения, — подводил итоги Жуковский.
   — Мы в очевидном и большом барыше, — заметил Звонарев.
   — Для меня совершенно ясно, что, несмотря на высокую технику артиллерии, в японском флоте пользоваться ею не умеют. Дали бы мне их двенадцатидюймовки, так сегодня ни один бы корабль от Артура дальше морского дна не ушел! — похвалялся Борейко.
   — Ваше высокоблагородие, кто-то до нас едет, — показал дальномерщик на приближающийся экипаж.
   Борейко вскинул бинокль к глазам.
   — В переднем Стессель и еще кто-то, чуть ли не Алексеев, а во втором Белый и Никитин, — сообщил он.
   Радостно возбужденное настроение Жуковского мигом исчезло. Он побледнел и сразу заволновался.
   — Немедленно надо выстроить роту, послать подмести осколки стекла и черепицы на дворе, — засыпал он приказаниями. — Вот уж истинная напасть на мою голову это начальство! Сколько оно мне портит крови!
   — Значительно больше, чем японцы, — иронически заметил Борейко.
   — Конечно. Того ни выговора не закатит за плохое состояние роты, ни от должности не отрешит.
   — Только убьет или искалечит!
   — От судьбы не уйдешь!
   — Начальство — это тоже судьба, злой рок, если хотите!
   — Во сто раз хуже! Судьба слепа, а генералы весьма зрячи и очень придирчивы! — волновался капитан.
   — Ничего не надо делать, Николай Васильевич! Будем продолжать чистить пушки и ничего не станем убирать. Пусть увидят наш обычный вид после боя, — уговаривал Борейко. — Да и не успеем мы красоту навести, как они будут здесь.
   — Пусть хоть канониры приведут себя в приличный вид, а то, смотрите, шинели на земле валяются, солдаты без поясов и фуражек, потные. Стессель, ведь вы сами знаете, на внешний вид больше всего обращает внимание.
   — Сложить шинели в порядок, надеть портупеи, смотреть орлами! Сам наместник к нам едет! Отвечать ему — ваше высокопревосходительство! — прокричал на всю батарею Борейко.
   — Я прошу вас, Борис Дмитриевич, скомандовать, когда подъедут экипажи, а то я голос во время стрельбы надорвал. Отрапортую уж я сам.
   Все сошло как нельзя лучше: Борейко оглушил Алексеева своим басом, Жуковский отрапортовал дрожащим от волнения голосом, но все же начальством был обласкан. Превосходительные гости были удивлены обилием осколков на батарее, брали некоторые из них в руки и уверяли, что они еще теплые; они сами себя чувствовали до некоторой степени героями, прибыв на Электрический Утес тотчас после боя.